Записки стройбатовца

 
Где броненосец не пройдет
Не пролетит стальная птица,
Стройбат на пузе проползет
И ничего с ним не случиться.
(солдатская песня)
Два солдата из стройбата - заменяют эксковатор.
(пословица)
Бери побольше, кидай подальше, пока летит – отдыхай.
(лозунг)



Глава 1

Второй раз пышных проводов в армию у Валерика не было. Всёй семьёй вкусненько поужинали, и он ушёл на вечер своего товарища, с которым росли, ходили в школу, ездили на работу в райцентр, где Володя работал на гусеничной «дэтушке» в СМУ-мелиорации. Завтра вместе пойдут служить в армию.
Возле райвоенкомата представилась картина по одному и тому же сценарию, что и каждый раз по случаю ухода призывников на военную службу в армию. В этот день только народа собралось побольше, но ведь новобранцев было тринадцать человек. Все тоже веселье с гармошками, песнями, танцами и плясками, шутками и смехом, и, конечно же, были слёзы.
С дверей военкомата стали выходить новобранцы. После короткого прощания с родными и близкими была объявлена посадка в подъехавший автобус – «коробочку». Как заключительный аккорд проводов, под разноголосие гармошек, грянул марш «Прощание славянки». Под улюлюканье, свист и крики – наказы провожающих, автобус сорвался с места. Отъехав немного от горпосёлка, сопровождающий ребят старшина – сверхсрочник, или, как называли в народе – «макаронник», сказал шоферу остановить автобус.
  – А теперь, - проорал он на весь автобус, взирая своими остекленевшими глазами – взять всем свои торбы, выйти, построиться в шеренгу. Буду проверять, чем загрузили вас родичи в дорогу.
Ребята были наслышаны о подобных остановках, когда изымалось всякое спиртное и выливалось на землю. И поэтому, только сев в автобус, каждый старался прихваченную в дорогу бутылку запрятать за пояс или в рукав. На проверку все вышли спокойно, не спеша, и построились, как было сказано старшиной.
  – Вывернуть содержимое торб на землю! – гаркнул «макаронник». Он шел и смотрел на лежащие под ногами банки с консервами, что-то завернутое в бумагу с выступившими на ней жирными пятнами, куски колбасы и хлеба.
  – А ты, какого хрена стоишь или тебе команда не понятна? – вызверился он на Валерика и потянул руку к вещмешку.
 –  Хлеб, под ноги на песок, который растил мой отец, я не намерен бросать! Не в моей натуре – спокойно проговорил Валерик.
 –  Ну-ну! Ты больно грамотный, - надрывался тот, пытаясь выхватить вещмешок. Чтобы успокоить брызгавшего слюной старшину, Валерик развязал его и раскрыл для осмотра.
 После проведенного шмона опять все заняли свои места, и автобус поехал дальше. Убедившись, что у призывников горячительное отсутствует, старшина тоже уселся на своё место впереди, вытянул ноги и уставился в лобовое стекло. «От вчерашнего перепоя голова трещит по всем швам, внутри все горит огнем, во рту сушит, а тут надо ещё эту салажню зеленую сопровождать. Будь они не ладны! – мучила укоризненно мысль. – А сколько за время этого призыва в армию было выпито, хоть и закусь была отменная? Родные призывников несли не жалея. Что поделаешь, если не могу отказаться от наполненного этой гадостью стакана. Пилась-то не вода, а самогон под семьдесят градусов. То, что кишки горят не удивительно. Не понятно как они выдерживают. Ведь когда выйдешь отлить, то листья крапивы сворачиваются в трубочку. Сила убойная!»
Навстречу бежала полоса асфальта, окруженная с обеих сторон лесом, который чередовался с полями и придорожными деревнями. С шумом проносились встречные автомашины, шуршали колеса автобуса, который слегка покачивало, отчего старшину постепенно убаюкивало и клонило ко сну. Он вдруг захрапел, уронив голову на грудь.
Наблюдавшие за старшиной новобранцы видели, как ему было плохо, как мучается, глотая слюну, а ведь неважно им было тоже. Можно было сделать по-людски, и от чего голова болела, тем и подлечиться. Поэтому внезапно  раздавшийся храп был сигналом для начала долгожданной трапезы.
Достав со своих тайников бутылки, содержимое которых чуть-чуть не дошло до кипения, что придавало приторный, неприятный вкус, и то, что служило едой, начали лечиться, посматривая на сгорбившуюся позу старшины. Бутылки ходили из рук в руки. Пили с горла, от закуски, полежавшей на земле, трещал на зубах песок, но на это никто не обращал внимание. Водитель, наблюдая за происходящим в узкое стекло заднего вида, укрепленного над лобовым стеклом, подмигивая, улыбался. Кто-то запел:
Как родная меня мать провожала,
Сразу вся моя родня набежала.
Песню подхватили, и она полетела через раскрытые окна «коробочки»:
Ах, куда же ты Ванек, ах, куда ты?
Не ходил бы ты Ванек, во солдаты…

На сборный пункт облвоенкомата прибыли одними из  первых. Прошли повторную медкомиссию. Откомиссованных призывников домой по состоянию здоровья не оказалось. Такого и не могло  быть. Стройбат не строевые части, куда надо отменное здоровье, без всяких отклонений. Подбирали всех: очкастых и косых, картавых и заик…
После медкомиссии всех отвели в огромное подвальное помещение, имевшее предназначение убежища. Там стояли двухъярусные деревянные нары, где Валерик со своими товарищами расположились. Лежать на голых досках, подложив что-то под голову, пришлось недолго. Стали поступать новые партии с райцентров области.  Если у первых всё нормализовалось, то новоявленные были навеселе и с желанием получить добавки. Палочкой выручалочкой стали уроженцы областного центра и те, кто по разным причинам хорошо знал город, в том числе, все лазейки по выходу с подвала. Они то и снабжали желающих «бухнуть» выпивоном, взимая свою лепту за удовольствие, так называемые «копытные». Не обошлось и без потасовки.
С утра третьего дня, откантовавшись двое суток на нарах, всех новобранцев построили на плацу облвоенкомата. Появились, так называемые купцы, офицер-капитан и два старших сержанта.  – Ра-а-а-вняйсь, смир-р-р-но! Нап-ра-во, шагом марш! – скомандовал зычным поставленным голосом сержант и колона новобранцев, покорно подчинившись команде, наступая один другому на пятки, шоркая подошвами по асфальту, направилась на железнодорожный вокзал.
Ты слышишь, как грохочут сапоги
И птицы ошалелые кричат,
И девушки глядят из-под руки
В затылки наши бритые глядят.
–  кто-то пытался запеть. Его подхватило несколько голосов, но песня не получилась.

Глава 2

     В поездах Валерик любил ездить, если приходилось, на верхней полке. Никому не мешаешь, лежишь себе, читаешь или думаешь о чём-то своём, под уютный стук колёс. Никуда не надо торопиться, поезд сам довезёт тебя туда, куда надо. Он любил состояние дорожного кайфа – этот короткий период беззаботного  существования, когда от тебя, собственно, ничего не зависит, и ты полностью отдан на волю тех, кто должен заботиться о твоём удобстве в пути   и своевременном прибытии на место.
      Тем временем, общий вагон, заполненный новобранцами под завязку, во-избежании того, чтобы при остановках поезда на станциях, никто не мог покинуть вагон по собственной прихоти, двери с обеих сторон были закрыты на ключ. Покинувшие вагон, могли затеряться в незнакомом месте и отстать.
      Вроде бы, все покучковались  в компании, разместившись, кто где, и можно было угомониться, но гул стоял как в пчелином улье. Казалось, громкие выкрики с матом-перематом, смех похожий больше на конское ржание, перебивали монотонный стук колёс и разносились далеко за пределы вагона, уходящего всё дальше от дома, от родных мест,  идущего куда-то в неизвестность поезда. И только перебор гитарных струн заставил всех притихнуть. Остановились и те, кто, словно медведи-шатуны, ходили взад- вперёд по вагону с расстегнутыми до пупка рубашками, из-под которых, так же как и из-под закатанных рукавов, виднелась синева татуировок. Они заглядывали в каждый кубрик, ожидая неадекватной реакции их обитателей, чтобы затем поговорить «за жизнь» и почесать кулаки. Проще говоря, искали себе приключения. После вступительных переборов завораживающий голос запел:
                Поезд в белых облаках тумана,
                По мосту промчался, как стрела.
           Подошедшие на звук гитары, подхватили хором знакомую в молодежных кругах песню, слова  которой наводили грусть и тоску, разрывали душу и сердце новобранцев, оставивших своих любимых и ненаглядных дома:
                Вспоминаю чудные каштаны.
                Где с тобой гуляли до утра…
   – Давай ещё. А эту ты знаешь? – наседали со всех сторон на показавшего свой талант смуглого паренька. Песня кончалась и начиналась другая.

            Подложив удобнее под голову вещмешок, пошитый мамой, Валерик вытянул ноги и закрыл глаза. Словно осколки разбитого зеркала, в памяти стали возникать кусочки жизни, маленькие и большие, весёлые и грустные, ничем не связанные друг с другом. Он точно листал альбом со старыми фото, всматриваясь, в знакомые лица, затем переворачивая страничку. Он видел только самые яркие фотографии, серые и выцветшие не привлекали внимание, будто на них ничего не осталось. Картинки не мелькали, они плавно появлялись и так же плавно растворялись, уступая место новым. Основными сюжетами были зарисовки каким-то образом связанные с армией.
        Вспоминались старшие деревенские ребята, которые приезжали на целых десять суток в отпуск с армии. Вставали утром рано. Выходили во двор с голым торсом,
делали зарядку, охая и ахая, обливались и умывались прямо с колодца холодной водой и чистили зубы зубной пастой, а не порошком.
        По будням, когда сельчане на работе, детвора в школе, а старики сидят по хатам, не «форсанёшь» – улица пустая. Вот по выходным – дело иное. После трудовой недели все были дома, а значит, на улице тоже. Солдаты-отпускники выходили показать себя при полном параде – с множеством значков на кителе, начищенными пуговицами и пряжкой ремня, и конечно же, до блеска надраенными сапогами. Сапоги тут же покрывались пылью, но раз за разом протирались тряпочкой – суконкой, которая лежала в кармане, завёрнутая в бумагу.
         Отпускников приглашала в гости родня. Хватанув на грудь лишку самогона, родственничек выходил на улицу, словно «заяц во хмелю», со сдвинутой набекрень фуражкой, расстёгнутым на все пуговицы, даже на ширинке. Односельчане и, тем более, уличная пыль, уже были до «лампочки». Зато выпендрёж и хвастовство пёрло, как из рога изобилия, особенно перед девчатами.
              «Отбалдев» уезжали в свою воинскую часть, и после окончания службы возвращались в деревню. Уже не было того форса. Хорошо если, встав к полудню, протрёт глаза. Видите ли, за три года службы всё надоело и опостыло, пришло время от всего отдохнуть. Бедняга устал от содержания своего тела в чистоте и порядке. Отдыхает от службы положенный законом месяц: по ночам гулянки, а днём спячка, но никакой работы, палец о палец не ударит. Отгуляв положенное, кто-то оставался в деревне и пускал там корни, кто-то уезжал в цивилизацию – в город.
   
            Валерик  не почувствовал, что поезд замедляет ход. Лязг буферов и резкое дёргание вагона поведало о его остановке. Кинув взгляд на противоположное окно, увидел снующихся с поклажами людей. Да, это была какая-то станция.
            Зашевелились обитатели вагона, услышав от капитана, что нуждающиеся в пополнении запаса едой, питьём, кроме алкоголя, и курева, должны собрать на это деньги лицам, которые в сопровождении сержантов покинут вагон и отоварятся на станции. Хотя приказ о строгом запрете покупки любого спиртного прозвучал несколько раз, новобранцы мало верили в эти слова и были в ожидании благополучного исхода, веря в надёжность гонцов, жалость и снисхождение сержантов, ведь они тоже входили в долю.
            Вдруг со стороны вагона, выпустившего минут пять тому назад гонцов за товаром, поднялся галдеж. Гонцы вернулись со своими вещмешками, и сразу же началась раздача их содержимого. Тут же  вагон дёрнулся, и в окнах плавно стала уходить из вида станция, и её окраины. Вот уже мелькает лес, поля, мосты, переезды и столбы вдоль железнодорожного полотна со множеством проводов. Поезд набрал сваю скорость.
        Конечно же, не обошлось без винца. Оно пронеслось незаметно, хотя было вино или нет, никто из сопровождающих не заикнулся, и был ли в этом смысл. Лишь бы было тихо! И теперь оно распивалось в кубриках, где за короткое время сформировались группы, члены которых были схожи судьбами и привычками. Появились уже свои вожаки, тонко чувствующие настроение своры, которая могла по условному знаку наброситься на любого. Но всё же, при этом соблюдалась конспирация в - избегании эксцессов с кэпом и стоящие на шухере наблюдали за его перемещением по вагону. Спустя какое-то время опять раздался звук гитары и голос поющего паренька:
                Ты не пришла провожать,
                Поезд устал тебя ждать,
                С детства знакомый перрон,
                Только тебя нет на нём…      

    Валерик понимал, что служить в армию по собственному желанию никто не уходил.
Всех молодых ребят достигших 18 лет и не имевших по каким-то причинном отсрочки, согласно закона о Всеобщей воинской обязанности, призывали на службу в рядах Советской Армии.  Закон государства был законом и для Валерика. Он считал большой честью стать защитником сваей Родины – СССР, чтобы спокойно жил и трудился советский народ, его родные и близкие люди. Ведь, кто не служил с ребят в армии и отношение к ним были иные: мол, не здоров и людьми приклеивались ярлыки с различными болезнями. Хотя  «хвори» могли приписать ему его влиятельные родственники, занимавшие высокие посты в руководстве, считавшие, что в армии Кольке или Петьке делать нечего, армия обойдется без него. К «белобилетникам» относились с холодцом и девчата.
       Валерик провожал в армию своих чуть старше себя товарищей, играя на своей перламутровой «Беларуси» прощальные вечера – проводы. Потом будут приходить от них письма с треугольной печатью на конвертах о солдатской житухе, где все спали, а служба шла. Было ощущение, что они попали не в армию, а в санаторий-профилакторий, где днём лечебные процедуры, а вечером танцы и любовь до утра. И, конечно же, в голове зарождалась мысль о такой же службе в будущем. Осталось ждать, когда придет время и Валерик станет солдатом, может моряком, которым мечтал стать с детства …
         В вагоне восстановилась непривычная тишина. Уже не слонялись по вагону искавшие себе приключения, многие отдались сну, подложив под голову рубашку или просто ладони рук. Ведь с каждой остановкой любителей бухнуть становилось всё меньше, а значит большинство новобранцев из-за сокращения карманного бюджета, выделенного каждому после прощального вечера на дорожные расходы, стали входить в нормальную жизненную колею: с просветлением головы и здравыми рассуждениями о происходящем.
Я в весеннем лесу пил берёзовый сок.
С ненаглядной певуньей в саду ночевал,
Что имел - не хранил, что любил - не сберёг.
Был я молод, удачлив, но счастья не знал.
– тянул, всё тот же страдальческий голос.
      За окном сгущались сумерки. Надвигалась украинская ночь. Валерик ворочался на голой вагонной полке, стараясь удобнее примоститься, чтобы погрузиться в сон.
               
               Подъём! Приготовиться к высадке с вагона! – кричали как можно сильнее сержанты, чтобы добудиться, не привыкших к таким побудкам, новобранцев. Часы показывали два часа ночи. За окном мелькали далёкие и близкие огни ночного города. Валерик слез со своего лежбища, закинул за плечо вещмешок и вышел на проход вагона, который туда – сюда дёрнулся и затих. Поезд остановился.
             Новобранцы один за другим, не спеша, выходили на хорошо освещенный перрон и строились на проверку. Ночная прохлада снимала сонливость. После переклички всех повели в здание вокзала. Людской говор и говор с вокзального рупора – «матюгальника» подтверждали слова сержантов-«купцов», что к их будущей воинской части продвижение происходит по Украине.
             Разместились в просторной комнате с рядами длинных, с выгнутыми спинками скамеек, где предстояли пробыть около двух часов до прибытия проходящего поезда, со строгим запретом выхода за её пределы.
             –  Пирожки, горячие пирожки! – раздался голос, и в дверном проёме показалась женская фигура в белом халате и корзиной-коробом подвешенной на широкой лямке через плечи. В корзине, действительно лежали пирожки, и их аромат щекотал ноздри носа.
             Быстро продав товар, женщина отправилась за следующей ходкой, но помимо пирожков, она должна принести бутылки с вином, которые будут лежать на дне корзины, прикрытые для вида сдобой, но с условием, если она будет с этого иметь навар. Условие было принято.
             Сбор денежных средств на вино проходил не так активно, как ещё сутки назад. Заказ делали те, кто имел какие-то копейки, кто захотел, в конец ещё гражданского пути, расслабиться. А те, кто квасил при любой возможности, остались с пустыми карманами и теперь с завистью, глотая слюну, взирали на своих более-менее денежных собратьев, пытаясь как-то сесть на хвост, чтобы глотнуть на халяву.
              Торговку долго ждать не пришлось: явилась, как Христос народу. Слово своё сдержала. Под пирожками лежали бутылки  с портвейном «три семёрки», который перекочевал в нужные руки. Выпив и закусив теми же пирожками, угостив халявщиков, с которыми почти трое суток вместе, с которыми перезнакомились и кто знает, что каждого ждёт в дальнейшем. Говорили только о скорейшем прибытии в часть, где можно будет отойти от дороги, а главное,  обмыть тело водой, которое трое суток её не видело. И только Саня-гитарист, который не остался без допинга, со знанием дела перебирал струны и мурлыкал, словно кот, сам себе:
Стук многотонный колёс
В дальние скрылся края,
Лишь промелькнул огонёк,
Словно улыбка твоя.
Долго я буду в пути, 
Буду вдали от тебя,
Разве так можно забыть
Счастье родная моя?...
               
       Вокзалы – это отдельная тема. О них можно писать исследования. Не имеется в виду исторический, инженерный или архитектурный аспект. Это людской перевалочный пункт. Сюда приезжают и встречаются, отсюда уезжают и расстаются, отсиживают на вокзальных скамейках по несколько суток, нервно взирая на  настенные часы. Чем дольше ждёшь свой рейс, тем медленнее делают свой ход стрелки часов.               
        Здесь проворачивают свои делишки и высматривают свои жертвы воры, проститутки, фарцовщики, спекулянты, цыгане, попрошайки и прочая публика, не желающая честно жить. По всей территории вокзала нарезают круги народные дружинники с красными повязками на правой руке во главе с милиционером. Надо же кому-то в этом разномастном и разношёрстном мире следить за порядком, где все повязаны между собой–звенья одной цепи и контролируют это криминальное варево «менты». Как именно они «контролируют», комментировать не надо–способов много. Контролируют – и всё тут. Умный сам увидит и догадается.
         Суета, беготня, толкотня с матом и извинениями, негромкие разговоры сотен людей превращаются в сплошной гул. И только голос диспетчера по вокзальному громкоговорителю, сообщающего некую информацию, на мгновение останавливает эту круговерть. Только на вокзале имеется возможность вдохнуть того специфического воздуха, который въедается в одежду, даже в тело, и долго напоминает о времяпровождении в его утробе.
        По вокзальному «матюгальнику» диспетчер сообщил о прибытии поезда. В дополнение пришедший кэп проинформировал, что для дальнейшего следования новобранцам предоставлен «хвостовой» вагон. А это означало, что его будет здорово мотать и спокойной езды не предвидится.
        Погрузившись в вагон, новобранцы заняли места согласно тех, какие были в предыдущем вагоне. Валерик полез на так любимую верхнюю полку. Спать не хотелось. Поезд тронулся, он свесил голову и стал всматриваться в бесконечную темень окна. Каждый прожитый, плохой или хороший день живёт в каждом человеке, и забыть его невозможно, и выбросить из памяти тоже нельзя. Под стук вагонных колёс не только хорошо спится, но и хорошо думается. Память возвратила Валерика опять домой, на месяц назад.

Глава 3

     Вот и произошло то, чего Валерик так ждал. В начале мая он со своими деревенскими дружками Шурой и Васей были вызваны в райвоенкомат. Шёл призыв в армию, и цель вызова была ясна. Сойдя с прибывшего в райцентр автобуса, зашли в небольшую будку-парикмахерскую, окрашенную в голубой цвет. Дядя Ваня с седой головой, высокий старик-парикмахер, обстриг ребят наголо, лишив длинных до плеч волос. Такие патлы носили почти все ребята Советского Союза, подражая поющей ливерпульской четвёрке  «Битлз».
        Дружки получили повестки о призыве на срочную военную службу в ряды Советской Армии СССР  на 10 мая, а Валерик на 13-е. В повестке указывалось: явиться на призывной пункт, то есть в райвоенкомат к 16 часам, при себе иметь принадлежности гигиены необходимые в дороге, в том числе, пропитание.1949 и 1950 годы выпуска, то есть рождения, шли служить на два года вторым призывом. С полученной повесткой Валерик сходил в строительную организацию, где после окончания средней школы, он работал на стройке семь месяцев, получил расчётные и пособие – 25 рублей.
          Сойдя с маршрутного автобуса, Валерик пошёл к деревне. Нет, он не шел, он летел не чувствуя ног, через пшеничное поле, сосновый лес, чтобы сообщить своим родным весть, что он годен к строевой службе, что его забирают в армию.
           Весть не застала родителей врасплох. Они этого момента ждали, как и Валерик, потихоньку готовились,  покупали какие-то продукты. Отец нагнал крепкого хлебного самогона, в производстве которого участвовал и Валерик. Родители старались и хотели, чтобы вечер - проводы их  сына прошел не хуже других ребят уходящих в армию. Гости, которых согласно составленного списка, числилось тридцать человек, были приглашены к пяти часам вечера. Это были родственники по отцовской линий: тётки, дядьки, братья и сёстры до пятого калена, племянники и племянницы. Все они, как и жители деревни, носили фамилию Василевский.

        В большом деревянном доме, построенного отцом Валерика за два года до этого событья, место хватило всем, а столы гнулись от еды и питья. Валерик, как виновник торжества, сидел в углу под иконой – на красном угле, в окружении близкой родни.
        Первым из-за стола поднялся муж сестры отца – дядя Коля, с наполненной чаркой:
 – Дорогие гости! Сегодня мы собрались на проводы Валерика в армию. Так пожелаем нашему солдатику хорошей службы, чтобы его дождались с армий живым и невредимым. Давайте же выпьем по этому поводу. Раздался звон чарок и после их опустошения, слышалось только постукивание ложек и вилок о тарелки, и ни единого слова. Дальше уже родители взяли на себя роль тамады. В свободное от уборки со столов пустой посуды время и заставляя их места блюдами с едой и бутылками, предлагали тосты. Колесо веселья стало раскручиваться и набирать обороты. От выпитого самогона, начали развязываться языки. Изначально застольное спокойствие превращалось в безразборный галдёж. Мужики, перебивая друг друга, старались дать Валерику «дельный» совет, как выжить в армии. В подтверждение услышанного наказа тот только кивал головой. Получив подзарядку, гости выходили из-за столов перекурить, попрыгать под гармошку, чтобы съеденная закуска и  выпитый самогон  немного утряслись,  а потом рассаживались по своим местам. Дядька Коля объявил: – Дорогие гости! Застолье – застольем, но пора солдату на дорогу собрать денег. По кругу пошёл поднос, в который стали кидать рубли. Вечер продолжался.
         Уже никто никого не приглашал. Каждый, когда хотел и сколько хотел, наливал и пил. Женщины стали настраиваться петь, и вдруг прорвало. Тётка Оля Громычиха своим певчим голосом начала:
                Последний нынешний денёчек.
                Гуляю с вами я друзья.
– её подхватили все гости:
                А завтра рано, чуть светочек,
                Заплачет вся моя родня…
         Песня неслась с раскрытых окон в тёплый майский вечер, разносилась по деревне и за околицу. А на улице уже с нетерпением ожидала своего застолья молодёжь, но это будет когда взрослые выйдут из-за столов.
Гости были приглашены назавтра к полудню на опохмелку и провести Валерика. Пришли не все, но пришедшие за столом не задержались: головы подлечили и вышли во двор для прощания. Мама собрала Валерику вещмешок, положив всё необходимое в дорогу, выделила денег на карманные расходы, но тот взял только 15 рублей. С родителями осталось ещё семеро детей, и Валерик понимал, что каждая копейка в семье очень даже пригодится.
                *          *          *

Прибыв вовремя к райвоенкомату, возле которой толпились провожающие и зеваки, Валерик зашел в дежурную часть и отметился. В тот день в армию уходило семеро парней с района. На улице под разливы гармошек веселились провожающие: пели, а танцоры не жалея ног и каблуков лихо отплясывали, ведь такое не часто бывает. На крыльцо военкомата вышел старшина и объявил, что отбытие призывников произойдет в пять чесов.
           О чём тогда думал Валерик, что произошло в его сознании, но ему показалось, что отправка будет в 5 часов утра, ведь 5 часов вечера – 17 часов. А коль так, то можно ехать домой, а утром явиться. Сказано – сделано!
            Рано утром к зданию военкомата Валерика примчал братенник на мотоцикле, но вокруг стояла тишина и только куры греблись возле забора. Вышедший дежурный сказал, что все уехали на областной призывной пункт вчера в 5 часов вечера. От услышанного  стало дурно. Придя в себя, со всех ног рванул на автостанцию и успел взять билет, на автобус, идущий в областной центр. Полдесятого утра был в облвоенкомате, где по плацу вышагивали новобранцы. Подойдя к некоему полковнику, Валерик пытался объяснить  причину опоздания, но тот его даже не слушал, отвернув красную, как свекла, морду пробасил: – Откуда приехал, туда езжай обратно! 
              Больно и обидно было возвращается домой, но сам виноват в случившемся, успокаивал себя Валерик. Уже было за полночь, когда подходил на еле идущих ногах к родительскому дому, ведь отмахал пешком двенадцать километров. Деревня давно уже спала и только собаки, изредка подававшие голос, напоминали о своем существовании. Как и прежде, Валерик тихонько открыл створки окна, пролез на кухню и, ступая на пальцах ног, направился к печи, где сразу вырубился.
      Утром появилась на кухне мама. Стала стучать вёдрами и чугунами, затопилась печь. Пришел отец, усевшись возле открытого окна, через которое пролез Валерик, закурил свой «Беломор». Они о чём-то между собой говорили. Валерик сквозь сон слышал, что упоминалось его имя.
  – Ё моё! Да он же дома! Вон ноги с печи торчат, – воскликнул отец и подошёл к печи.
  – Мы тут прикидываем: где он и как он. А он дома на печи жив и здоров. Давай слезай и рассказывай, что случилось.
     Валерик нехотя спустился с печи и поведал родичам о своих приключениях. Опять был райвоенкомат, где пожурили и сказали, что пойдешь в армию 30 мая в строительные войска, то есть в стройбат, если не хотел служить в ракетных. Это был последний набор весеннего призыва 1968 года.

Глава 4
               
Утро для всех одно, но настаёт оно для каждого по-разному. Всё зависит от того, в каком настроении человек лёг спать, мучили ли его перед этим кошмары или он заснул с чувством исполненного долга.
           Для Валерика новое утро ни чем не отличалось от предыдущих трёх. Вставал, как все жаворонки, рано, хотя ночи проходили неспокойно: приходилась часто безпричинно просыпаться, потом долго засынать. Новобранцы стояли, сидели у открытых окон вагона и смотрели на привычные глазу мелькавшие пейзажи, в ожидании конечной остановки поезда, которая вот-вот произойдёт. Все молчали, каждый думал о чём-то своём. Поднявшееся солнце уже прогрело воздух, который ветерком прорывался сквозь окна идущего со скоростью поезда, обдувая уставшие и помятые лица, освежая головы и тела.
               
            В 9 часов утра поезд остановился. Это был город Ивано-Франковск. Рядом с железнодорожным вокзалом стояли три бортовых «130-х зилка» в ожидании новобранцев. После проверки началась погрузка. Валерик вскочил через задний борт и сел на доску – скамейку у самой кабины. Он знал из опыта, когда в строительной организации их возили на работу по району в будках-скворечниках, как закручивает воздух позади идущей на скорости машины, с которым летит не только пыль, но и песок. Всё это оседает на одежде, забивает глаза, нос и рот.
После сорокаминутной езды и пройдя через контрольно-пропускной пункт, новобранцы оказались на территории воинской части, оставив за КПП и высоким забором из колючей проволоки свою гражданскую жизнь. Они шли по асфальтовой полосе дороги, окружённой зеленью деревьев и кустарника на фоне таких же зелёных сопок. Было ощущение, что попали в парилку. Отсутствовало  хоть какое-либо дуновение ветерка и чувствовалось, что природа вместе с новобранцами изнемогает от духоты под палящими лучами солнца.
            То, что произошло в колонне за считанные минуты невозможно, не увидев, представить. Словно по команде все остались без рубашек, которые превратились в жилетки и распашёнки, лишившись рукавов, воротников и пуговиц. В брюках Колошины разлетались по швам, а то и на ленточки. Трудно сразу сказать, что послужило столь безобразному превращению своей одежды в лохмотья, превратив изначально нормальных людей в оборванцев. Может, повлияла жара, но скорей всего дурной пример одного из новобранцев, чтобы в дальнейшем шмотка не досталось старослужащим, как гражданка, в которой они уходили на дембель.
             Полчаса понадобилось, чтобы дойти в расположение части. Усталых, грязных, пропахших потом и, в придачу, оборванных новобранцев сопровождающие сержанты построили на плацу перед одноэтажным выбеленным, с большими окнами зданием, как оказалось штабом части, своего рода контора колхоза или предприятия. Вокруг плаца стала кучковаться солдатня не по форме одетая. У некоторых были в бинтах головы, шеи, руки, были даже на костылях. От увиденного казалось, что попали в расположение госпиталя или больницы. Словом, освобождённые от службы военнослужащие пришли поглазеть на новоявленное пополнение.
            – Равняйсь, смирно! Равнение на право! – скомандовал бывший в сопровождении капитан и пошёл строевым шагом, высоко поднимая ноги с вытянутым носком, и приложив правую руку к виску, навстречу идущему небольшого росточка майору. Остановившись один против одного, кэп отрапортовал:
          – Товарищ майор! Пополнение призывников в количестве 80 человек для прохождения службы прибыло без приключений. Сопровождающий капитан Гризлюк.
          – Вольно! – отдал команду майор кэпу, а тот новобранцам. Выйдя на средину плаца перед новобранцами, майор кинул скользящий взгляд по строю, проматерившись, как бы, сам себе, но было слышно в притихших последних рядах, заговорил:
         –  Это что за раздолбаи покровские, что за анархия прибыла? Что за вид, что за форма одежды, такую вашу мать? Видимо с мозгами у некоторых тоже не всё в порядке. Будем ошибку природы исправлять. Не умеете – научим, не хотите – заставим. Понятно, растакую вашу мать? Майор брезгливо сплюнул под ноги и продолжил:
        –  А пока всех отвезти в баню, переодеть, накормить. После столовой завести в клуб и разобраться, кто есть кто, кто на что горазд.
               
      Новобранцев на бортовых «зилах» отвезли в баню, которая находилась в военном авиагородке. Валерик долго, как и все, отмывался стоя под душем, смывая всё, что прилипло к телу за дорогу. После душа, в просторном предбаннике, получили и надели бельё, армейское х/б в виде гимнастёрки и штанов-галифе, кирзовые сапоги и портянки, ремни и пилотку. Выйдя с бани, невозможно было определить, глядя в затылок, кто перед тобой. Одинаковая форма одежды всех изменила до неузнаваемости, как наружно, так и внутренне. Тело и душа почувствовали облегчение от происшедшего.
      Снятое рваньё ушло в ветошь. Оказалось, были и такие, кто сохранил свою одежду, ибо шёл в армию, как на свадьбу и был одет с иголочки. Можно было шмотки отослать дамой, но они затерялись сразу после переодевания в армейскую робу. Кому охото возиться с чужим тряпьем, оно разошлось по рукам дембелей.
       После бани жрать захотелось так, что пустые кишки жалобно потренькивали гитарными струнами, а от курева на голодный желудок подташнивало, и кружилась голова, слегка штормило.
       Доставив новобранцев в отряд и построив на плацу по росту, сержанты повели всех строем в столовую. Стояла она рядом со штабом и в ней могли за столами разместиться три роты одновременно, по десять человек за столом. На каждом столе уже стояли две кастрюли с первым и вторым блюдами, чайник, миски, ложки, стаканы и хлеб. Когда все разместились за столами, была дана команда: «Приступить к приёму пищи!» Надо было, чтобы кто-то из сидящих за столом взял на себя смелость разложить содержимое кастрюль так, чтобы каждый получил свой черпак, и сам раздатчик не оказался без порции. Смелых косарей за столом не оказалось. И Валерик рискнул. Щи, картофельное пюре с котлетой и солёным огурцом, стакан киселя с белым хлебом, оказались «манной небесной» и поглотились до крошки. На всё было отпущено 20 минут.
        Отмытых, переодетых, накормленных новобранцев строем повели в солдатский клуб, который находился с обратной стороны столовой и под одной с ней крышей. Собравшихся призывников в клубе опрашивали и записывали, кто какой строительной специальностью владеет. По этим данным формировались строительная, хозяйственная, механическая, автомобильная роты.
          Валерик о своих способностях умолчал. Сказал, что после средней школы работал на стройке, но дальше подсобного рабочего, ничего не достиг, ничему не научился. На самом же деле, он неплохо рисовал, как самоучка играл на гармошке и баяне, а работая на стройке, стал каменщиком. С детства умел держать в руках топор и им пользоваться. Деревенские парни многое умели делать. И всё же, промолчал. Уж много оказалось творчески одарённых, а конкурировать побоялся. Да и получилась странная вещь, почему-то вдруг оказались многие не только талантливыми, но и городскими, скрыв своё деревенское происхождение. Городские же драли носы перед такими: мол, он дурак деревенский и воображали из себя гениев.
  – Будь, что будет! – решил Валерик. – К работе, как к лопате и лому, не привыкать. С мозолями тоже знаком. Способности и умение никому не мешают. Это не мешок за плечами, к земле не прижимает, а вдруг пригодятся. Время всех и всё расставит по местам.
 
       После разборки в клубе, всех построили и повели в напротив стоящую казарму, что была в метрах двухстах. Можно было эти метры пройти свободно, но нет, только строем. Новобранцев, как почётный караул, встретили «деды», которые дослуживали последние месяцы своего 3-х годичного срока, и те, кто пришёл служить первым призывом на 2 года и уже отслужили по 6 месяцев.
       Казарма представляла собой длинное сборнощитовое строение, на высоком фундаменте с множеством окон. Возле высокого крыльца стояли большие банки с каким-то чёрным мазутом, им то, вместо крема, смазывали обитатели казармы кирзачи. Широкий проход-коридор делил казарму на две части: спальная с одной стороны; комната комроты, каптёрка старшины, умывальник, сушилка и две большие комнаты, не доведённые до толка с другой. Проход служил местом построения личного состава казармы по любому поводу. Пол, не видевший никогда краски, был от сапог, как сами сапоги, чёрным.
        Посреди спальной половины, между рядами металлических двухъярусных коек, стояли в два этажа деревянные нары. В узких проходах, по ширине двух тумбочек стоящих в торце у стенки, стояло восемь  табуреток. Столько новобранцев должны занять свои места на нарах и будут здесь обитать до окончания карантина, так называемого курса молодого бойца. После чего новобранцев расформируют по другим казармам, кто-то останется.
       От увиденной обстановки новобранцы стали возмущаться: дескать, с одних нар попали на другие, но кому нужен этот лепет. Это вам мужики не кровати дома с мягкими перинами, начинайте привыкать к армейским условиям. Хорошо, что на них лежат тюфяки, хоть и не первой свежести, и постельное бельё. Послужите, всё исправится.
        Валерик со  своим ростом 185 см., решил занять второй ярус, который ему был более удобен. А так как в казарме сортира   не было, то самым большим открытием дня было его посещение каждым новобранцем. Столь важное и необходимое строение на 20 толчков находилась в метрах 50-и от подножия сопки вверх. И если бы не ведущая туда деревянная лестница с перилами, то подъём был бы не возможен. Без привычки даже ноги устали, а уж если сильно приспичит, то не успеешь, не только дойти, но и добежать.
               
Сегодня всё было по-армейски и впервые. В конце - концов, вечерняя прогулка, проверка и команда: «Рота, отбой по полной форме!» Это означало: быстро раздеться, сложить стопкой на табуретку х/б, заправить портянками сапоги, обмотав каждой голенище, занять своё место под одеялом. Надо уложиться во время. Вместо секундомера служила зажженная спичка в пальцах старшины. Если она сгорала, а команда «отбой» всё ещё продолжалась, то старшина ждал, когда все улягутся, и звучала команда: «Рота, подъём!» После чего он выборочно проверял, подойдя к любому: на все ли пуговицы застегнут, находиться ли при деле  брючный ремень, правильно ли намотаны портянки. Любая не застёгнутая пуговица могла у старшины вызвать удовольствие поиздеваться не только над новобранцами, но и остальными. Звучали команды «отбой» и «подъём», а спичек в коробке было много. Это будет потом, но в этот вечер такого не произошло. Может старшина сжалился над пополнением в роте, ведь сегодня ступившие на территорию части и до команды «отбой» много проделали работы, и приустали.
      После того, как Валерик оказался с головой под байковым одеялом в белом пододеяльнике, не заметил, как перешёл в состояние сна. Ночь пролетела очень даже быстро. Нечего не приснилось. Домашняя привычка рано вставать, сработала и здесь. Валерик просто лежал, ожидая общей побудки – первого армейского подъёма.
     – Рота, подъём! – разорвал утреннюю тишину голос старшины. Если на «дедов» - дембелей команда не очень действовала, да и старшина был из тех же, то новобранцы, как горох падали с верхних ярусов нар. Надо, как можно быстрее облачиться в обмундирование и обмотав портянки, натянуть на ноги кирзачи и выскочить на проход для осмотра. Но за ночь, кем-то уже служивших, была проделана подлянка по отношению к  молодым: местами поменяли и перемешали хэбэшку и сапоги. Вскочившие после сна новобранцы, надевали штаны и гимнастёрки, которые на них не лезли или были слишком велики, тоже происходило с сапогами. Каждый в этой неразберихе искал своё, а время шло. Уже начались потасовки, что вызвало удовольствие у проделавших своеобразную шутку и наблюдавших с обеих сторон за ситуацией. Кое-как разобравшись, новобранцы выходили на построение.
      Валерик в эту хохму не попал  не потому, что оказался хитрее других и не сложил, как все своё х/б на табуретку, а сложив, положил под подушку. Просто он не любил, когда подушка лежала ниже пяток. Так за счёт х/б приподнял набитую ватой подушку на нужный уровень, а сапоги поставил под нары.
      По распорядку после подъёма шла физзарядка и туалет. С голыми торсами каждый взвод бежал за метров триста от казармы, где отходили подальше от дороги для утренней оправки. Потом опять бежали к казарме. Слегка помахав руками и попригинавшись, расходились, чтобы занять место в умывальнике.
       Ещё и не служили, а с тумбочек стали пропадать зубная паста и щетки, мыло с мыльницей, сапожный крем и щётки, бумаги для писем и конверты. А про зубной эликсир,  одеколон и говорить нечего. Хоть и мелочь, но каждый день не напокупаешься. Пришлось, уходя на работу, всё слаживать под подушку, прятать в койку. Но тот, кто ищет, всегда найдёт, и опять всё исчезало.
          Как потом выяснилось, мыльницы и зубные щётки шли на изготовление ремешков на часы, брючные ремни и всякие безделушки, которые «деды» готовили к дембелю, как подарки и сувениры. А ещё мелко нарезанные мыльницы засыпались в ацетон и получался отличный клей для склеивания пластмасс.

ГЛАВА  5

В один день с новобранцами прибыли с учебной шестимесячной школы по подготовке младшего комсостава три сержанта. Они были назначены командирами взводов пополнения. Так Валерик оказался в 3-ем взводе 6-й роты.
        После завтрака рота построилась на плацу возле штаба, вместе с другими 5-ю ротами, на ежедневный утренний развод. Он, как и всё остальное, был первым для Валерика и его сослуживцев.
   – Отряд равняйсь, смирно! Равнение на середину! – скомандовал тот самый майор, который вчера встретил новобранцев, оставив впечатление мужика с крутым нравом. Музыканты заиграли какой-то марш, где главную «скрипку» вёл большой барабан, отбивая ритм. И майор строевым шагом, взяв под козырёк фуражки правую руку, пошёл идущему навстречу командиру части с рапортом о построении личного состава отряда на развод.
      Это была своего рода утренняя рабочая планерка для военных строителей с подведением итогов дня прошедшего и производственных задач на день наступивший. Кого-то нахваливали, кого-то хулили, давали замечания и указания. После окончания развода, под звуки того же марша, роты стали расходиться по местам их работы. Только новобранцы в этот пятничный день, чтобы окончательно войти в армейскую колею, должны были, уже в третий раз, пройти в госпитале медкомиссию, каждый должен был обязательно побыть в секретном отделе части. Значит, повезут в военгородок. До обеда надо уложиться.
      Чего-то сверхъестественного на медкомиссии не открыли и никого не комиссовали. Ещё бы! По кабинетам врачей промчались галопом. Затем в «секретке» получили указания, как вести себя в расположении части и за её пределами с местным населением, что в никакие контакты с ними не входить. Держать в строгом секрете сведения о построенных на территории части объектах сроком на 10 лет. О чём каждый, в подтверждение услышанного, поставил свою роспись в представленных документах. Валерик забежал в магазин «Военторг» и купил комплект белых подворотничков, опять зубную пасту и щётку, щётку сапожную и чёрный крем для сапог. Надолго ли хватит, но без этого не обойтись. После обеда новобранцам было дано свободное время в расположении казармы. Каждый мог заниматься чем угодно, но все получали в каптерке рабочую робу и телогрейки без воротников, шерстяную парадную форму и шинели, пришивали ко всему чёрные погоны с эмблемами строительных войск. С внутренней стороны, разведенной хлоркой, каждый писал свою фамилию и инициалы.
       Кстати, об эмблеме. У военно-строительных войск, как и у других родов войск, есть свои знаки, отличая: погоны чёрного цвета и эмблема, где на фоне морского якоря, в кругу дисковой пилы изображён гусеничный трактор-бульдозер. Вверху дисковой пилы, между двух изогнутых электрострел – звёздочка. Только Валерику было не понятно, почему-то большинство стройбатовцев на погонах носили эмблемы шоферские, связистов, музыкантов, даже эмблемы врачей, но не свои родные.
       В каждом взводе заучивали слова песни, которая станет для его состава строевой. И уже на вечерней прогулке 3-й взвод горланил:
                А для тебя родная,
                Есть почта полевая,
                Прощай, труба зовёт:
                Солдаты в поход…               
               
      Распорядок дня в субботу не изменился. Выходной день и все  в казармах, кроме тех, кто на хозработах в столовой и подсобном хозяйстве. Обязательным мероприятием всех рот является изучение воинского устава и строевая подготовка, но больше всех доставалось новобранцем с 6-й роты. Новоиспечённые взводные командиры с их вили верёвки, выжимая все соки, гоняли по всем заученным в учебке правилам.
       Ещё никто из молодых не знал, почему местонахождение  части называют «гнилой долиной», но каждый всем телом чувствовал, как здесь печёт июньское солнце, от которого не было спасения. Только вечером, вдруг опустившийся за сопки солнечный диск приносил прохладу, а внезапное его утреннее появление, с первой же минуты, приносило жару. Бывали частые случаи, когда на плацу, будь-то на строевой или разводе, солдаты падали в обморок.
         Все здания, сооружения, склады и другие объекты на территории отряда охранялись «летунами», которые располагались в военгородке, они же были заказчиками строящихся объектов. Они стояли на двух КПП вооруженные «калашами», могли быть с овчарками, лай которых доносился с питомника до «гнилой долины» в утренней прохладе. «Летуны» дежурили круглосуточно возле десяти истребителей МИГ-15,  которые стояли на краю огромной площадки, вымощенной бетонными плитами, у подножия сопки, и могли каждого, кто соизволил приблизиться к самолётам очень близко, положить на землю. «Деды» говорили, что «Миги» стояли без моторов, а значит, исполняли роль макетов. Вот на этой бетонной площадке, липовом аэродроме и такими же «МИГами», Валерик с товарищами отрабатывал строевой шаг, стирая, как на наждаке, каблуки кирзачей.
               
       В «гнилой долине» жили когда-то гуцулы, чей разговор совсем не похож на украинский. На вершинах сопок сохранились места их проживания, как единоличников. Если учитывать, что с осени до весны вершины сопок находятся в облаках и оказавшись в это время на сопке, попадаешь в сплошную серость тумана с изморосью, то невольно возникает вопрос, что загоняло людей в такие непростые условия для проживания. Там было обилие дичи. Но как жить вдали от людей, в сырости, понять было немыслимо.
      Гуцульское кладбище совсем не похожее на православное кладбище. У нас крест основной атрибут захоронения, где можно прочесть всю историю деревни или города, где нет вымысла, и как правило, всегда указана точная дата рождения усопшего, и абсолютно точная дата смерти. Там же стояли плиты без надписей, но с множеством резных фигурок людей из камня по надгробию. В этом тайна захоронений.
      Здесь нет привычных для каждого деревенского колодцев, зато много обложенных камнем родников, дающих прозрачную, холодную до ломоты в зубах воду. Весной сопки утопают в белизне цветущих яблонь, груш, черешни. На золотом фоне осени появляются, как в замедленном кинокадре олени, косули, лани, а заяц, лисица и дикий кабан – самые распространённые обитатели сопок.
      У подножия сопок бежит, извиваясь и перекатываясь через камешки, где можно пройти десять метров от берега до берега, не замочив косточек ног, ручей. Сильные дожди и таяние снегов на сопках превращают этот безобидно журчащий ручей в бурлящий и ревущий, с грязной водой поток, под мощью которого не сможет устоять никто и ничто.
      О событиях Великой Отечественной войны напоминает братская могила погибших воинов в боях с немецко-фашисткими захватчиками. Их имена написаны на обелиске, который стоит у дороги в военный городок.
       В этих местах шли ожесточенные бои партизанского соединения под командованием генерала С.А.Руднева с фашистами, который 4 августа 1943 года погиб около посёлка Делятино. В 60-х годах в посёлок выселили жителей «гнилой долины», который располагался за КПП и забором из колючки. После войны в этих местах многие годы орудовали националистические банды  бандэровцев, которые вели подрывную деятельность против советских, партийных и государственных органов, убивали тех, кто строил послевоенную мирную жизнь. Ведь не зря в «секретке» предупреждали новобранцев о возможных неприятностях с местным населением, где неприязнь к «москалям» сохранилась, и были случаи избиения военнослужащих стройбата.
               
        –  Взвод, слушай мою команду! Рабочий инструмент на плечо! На место работы, шагом марш! –  пропел взводный. Вооружившись лопатами, ломами и кирками, которые получили на складе, которые будут в руках новобранцев в течение карантина, а в дальнейшем и всю службу, взвод направился в район котельни, где предстоит копать траншею.
           Каждому, как дневное задание, был отмерян кусок земли, где к концу дня должна появиться одна длинная траншея, с соответствующими параметрами – глубиной и шириной.
           Капать землю не просто, если ею оказалась глина, которая лежала не тронутой сотни лет, а может и с момента сотворения мира, и превратилась в камень. Её с трудом берёт кирка, тем более лом. Затрудняло работу безбожно палящее солнце, но деваться некуда и за чужой спиной нет возможности затеряться, не сачканёшь, поэтому каждый потеет сам за себя. Пот заливает и щиплет глаза, его капли на теле. Лом и кирка переходят из рук в руки. Глину лопата не берёт и ею можно только выбросить с траншеи то, что надолбалось.
         Сходили на обед в столовую и опять на траншею. Говорят, после вкусного обеда полагается поспать, чтобы жирок на животе завязался. Дело хорошее, только не в армии. На строевых занятиях ремни проверяют, чтобы не висели бляхой вниз. Каждый новобранец меряет ремнём окружность головы, от подбородка до макушки и, получившаяся длинна окружности, фиксируется бляхой ремня. Это размер талии. Ремень сильно пережимает и даже в этом месте немеет. Трудно приходится тем, у кого голова меньше живота. Если кто-то ремень, всё-таки, отпустил и попался, то взводный, положа пряжку на что-нибудь твёрдое, ударял каблуком своего сапога так, что ремень больше не отпустится, по крайней мере, на время карантина. В дальнейшем такое на стройбатовцев не могло действовать, принося неудобства. Всё завесило от привычки: кому-то ужиматься ремнём нравилось, а кто-то его носил пряжкой на ширинке. И ещё. При помощи ремня можно защищаться, захлестнув одним взмахом его на ладонь. Тогда пряжка со звёздочкой в умелой руке гуляет с большой скоростью, и попасть под неё нет резона. А пока новобранцы, немного расслабив ремни, шли докапывать проклятую траншею. Свою работу сопровождали матом и каждый выброшенный слой приближал к финишу. У того, кто никогда не держал в руках такой инструмент, но был в рукавицах-спецовках, появились на ладонях покраснения. Зато у тех, кто посчитал, что спецовки из-за своей грубости только мешают работать и не посчитал нужным их надевать, на ладонях пузырились кровяные мазали. У кого-то они лопнули и долго будут болеть. И всё же, поблажек на имевшие мозоли  не будет  и под освобождение от работы не попадут.
    Валерик, как и все, работал без гимнастерки, выставил торс, особенно спину, под палящее солнце, но рукавиц не снял. Он родился в далёком Сыктывкаре и пошёл там в школу. Судьба распорядилось по-своему, и он с родителями оказался в белорусской деревне, на малой родине отца. А в деревне, не смотря на возраст, работы хватало всегда. Поэтому с детства, во время летних каникул, работал в колхозе, выполняя какую-то работу самостоятельно, чему-то учился у взрослых. Так как в семье с детей был старшим, то был помощником отцу в лесу, поле, лугу, по домашнему хозяйству. Устроившись после школы в строительную организацию, работал наравне со взрослыми мужиками, поэтому с мозолями был знаком с детства. Тоже подушечки ладоней натирались, тоже на них вздувались и лопались мозоли, но со  временем на их месте образовалась огрубевшая кожа.
               
          Валерик, вроде, ничем не выделялся от остальных новобранцев во взводе, но взводный на него глаз положил и назначил комотделения, что-то вроде бригадира в бригаду. Бригада уже могла самостоятельно выполнять какую-то работу, а с бригадира, как со стрелочника на железной дороге, на которого в случае чего сыплются все шишки,  был спрос тоже. И это произошло.
          Надо было заделать дыры-лазы в заборе с колючей проволоки, ограждающего территорию отряда от окраины посёлка. Все разрывы в заборе – дело  рук самих стройбатовцев и вольнонаёмных, которые ходили с посёлка на работу в отряд. Это была своеобразная дорожка в самоволку.
          Взяв в инструменталке всё необходимое для работы, отделение Валерки стало спускаться по круче в долину, которая была видна как на ладони. Среди зелени огородов и садов вырисовывались побеленные мелом хатки с дымящимися трубами печей. Новобранцы были уведомлены, что в любой хате можно купить пол-литра самогона за полтора рубля.
          Заделав, как можно было, дыры кусками ржавой колючки, которая тут же валялась, в казарму не спешили, знали, что там покоя не будет. Решили попробовать гуцульской самогонки. Отправили гонцов и они принесли три поллитровки жидкости, хлеба-черняшки и охапку зелёного лука. Примостившись у родника под скалой, начали трапезу. Крепкая, но мягкая самогонка, пилась как вода. Закусив чем было и перекурив, отделение направилось в казарму. Там в дверях столкнулись с командиром 2-го взвода младшим сержантом Шаровым. Как не отворачивали головы, старались не дышать в его сторону, но запах самогонки он учуял, сказал сержанту Валеркиного взвода и отделение построили для проверки. Чтобы проверить употреблял ли кто-нибудь спиртное, не надо было иметь большого ума, достаточно было каждому дохнуть на сержанта. Но нет же, Шаров принёс с каптёрки стакан, в который по очереди дули и он понюхав ставил заключение: «Пил водку».
         Так, из-за запаха самогонки, но не сумевшие его предотвратить, новобранцы впервые залетели и получили свой первый наряд вне очереди. На выполнение наряда могли отправить в любое время суток, кроме рабочей смены. Никто конкретно не знал, сколько работ входило в слово «наряд», не говоря о двух и трёх нарядах, сколько он времени мог длиться.
         В полпятого утра Валеркино отделение подняли и сообщили, что они должны разгрузить автомашину на овощехранилище. Действительно, там стоял бортовой «Зил-130» с бочками в кузове, как выяснилось с солёными огурцами. На положенный, после открытья заднего борта, настил, опрокинули боком бочку, чтобы скатить в дверной проём хранилища. И тут с верхней крышки бочки, со всех щелей и во все стороны, струями брызнул огуречной рассол. Новобранцы бросились под струи, готовые бросить бочку, и старались в открытый рот поймать эту лечебную струю, которая бы погасила остатки внутреннего жжения.
          Разгружали неспеша. Утренние процедуры в роте уже не волновали. Главное, не опоздать на завтрак. В хранилище, похожем на огромный погреб в земле, в засеках лежало много разных овощей, стояли бочки с солениями и подсолнечным маслом, но удивило всех множество крыс. Они были там хозяевами и присутствие новобранцев их не пугало. Крысы смело сидели на трубах теплотрассы, опустив свои длинные хвосты, наблюдая за происходящим вокруг. В их стали бросать картошкой, но только меткое попадание вынуждало крысу покинуть трубу.
         Наряд, как бы, был отработан и снят, но новобранцы решили не оставить безнаказанным выпендрёж сержанта. Стали думать, как отомстить и придумали.
          Каждый взводный занимал койку рядом со своими подчинёнными. Не- смотря на свой рост, выше Валерки на голову, Шаров почему-то спал на низу. Было подмечено, что у него была привычка плюхаться на свою койку смаху так, что пружины прогибались до пола. Операция была проведана безукоризненно: импортный презерватив, в который залили не менее ведра воды, разложили под одеялом, что со стороны было совсем не заметно. Вот и плюхнулся сержантик, со всеми вытекающими последствиями.

ГЛАВА 6

«Деды» - трёхгодки были разбросаны по всем 6-и ротам. Это – шофера, трактористы экскаваторщики рабочие пилорамы, столярного цеха, бетонного узла, подсобного хозяйства, столовой и складов. Места их призыва в армию: от Калининграда до Ростова, Литва и Урал, Чечня. К ним добавился первый призыв на два года службы с Украины, Казахстана, Москвы, Тулы. Валеркин весенний призыв дополнил призывную карту Союза Белоруссией.
        «Деды» жили между собой конфликтно. Любая мелкая ссора могла превратиться в групповую драку. Валерик был свидетелем такого зрелища в их казарме, когда двухъярусные койки, словно мех гармошки, слаживались с одной стороны в другую.
А если серьёзно, то в строительных войсках служили и составляли его половину те, кто не мог нести боевого дежурства и караульной службы с оружием в руках в силу разных причин. В том числе из-за низких морально-боевых качеств, склонные к различным правонарушениям: имевшие до армии приводы в милицию, судимости, злоупотребление алкоголем, наркотиками  и токсичными веществами.  И что интересно, не было ни одного ротного или штабного офицера имеющего военно-строительное образование.                Проштрафившихся офицеров элитных войск понижали в звании и в наказание отправляли в стройбат, чтобы не отдавать под трибунал. Исходя из этого, каждая рота имевшая такого командира, пела свою строевую песню, которая соответствовала бывшей военной специальности ротного. А значит, у ротного артиллериста пели про артиллеристов – богов войны, у танкиста – про танкистов, где «три танкиста – три весёлых друга, экипаж машины боевой».
      Одной из главных фигур в отряде был малого роста, крепко сбитый, лет под сорок, с вечно бегающими по сторонам, как у вора, глазами и заложенными всегда за спину руками, мужик. Это был начальник штаба майор Тимошенко. Среди солдат – Тимоха. Из бывших начальников толи  тюрьмы, толи лагеря в местах не столь отдалённых. В его разговорах с матами - перематами, не смотря на среду его нахождения, чувствовалась сильная командная жила, с явными угрозами в адрес того, кто игнорирует и не исполняет внутриотрядные приказы, нарушает дисциплину.
      Случай произошёл в военгородке, где проживал Тимоха со своей семьей. Была изнасилована старшеклассница. По её показаниям насильником был солдат с эмблемами стройбата. Отряд построили на плацу, но виновного пострадавшая не опознала. Построившись на опознание, многие струхнули, если не все. Мало ли, какие мухи в голове у девчонки. Вдруг возьмёт и ткнёт пальцем в любого. Потом попробуй, докажи, что ты не только не насиловал, а даже живым того хозяйства в жизни ещё не видел.
       После позорного для отрядного начальства построения, которое окончилось благополучно, Тимоха окинув ехидным взглядом стройбатовцев и сплюнув в бок, произнёс следующее:
   – Если, растакую вашу мать, кого-нибудь заловлю со сваей дочкой, поставлю к стене и собственноручно отстрелю яйца. Вот этой рукой! – как подтверждение сказанному поднял вверх правую руку.
               
        Прошло две недели карантина. Была суббота. После утреней строевой вздрючки на плацу, новобранцы занимались кто чем. Идёт подготовка к поездке в баню. Меняется постельное бельё. Отужинав, 6-я рота пойдёт на просмотр новой кинокомедии «Свадьба в Малиновке» Те, кто ходил на дневной сеанс, говорили, что от смеха болели животы. На сделанной возле казармы волейбольной площадке, несколько человек перебрасывали через сетку мяч. Там был и Валерик. Подошедшие два «деда» подозвали его к себе.
      – Слышь, сынок! Говорят, ты рисуешь?
      – Ну и что? – вопросом на вопрос ответил он.
      – В чём проблемы?
      – А Кремль нарисовать сумеешь?
       И пока Валерик соображал, что сказать, один из них сунул ему в руки прутик и показал на землю: дескать, давай колись. Несколько штрихов и контур Кремля, вернее Кремлёвской башни, ясно обозначился. Смуглый, до плеча Валерику, «дед» похлопал его по плечу и со словами «ты наш», оба удалились. Валерик стоял,  как вкопанный столб, и никак не мог врубиться в сказанное «дедом». Ему даже и в голову не приходило, что его жизнь круто меняется благодаря им.
               
         «Деды» готовились к долгожданному дембелю. За три года службы многие даже не побыли в отпуске. Причиной тому были какие-то залёты с нарушением дисциплины. Теперь, чтобы досрочно и быстрее вырваться на свободу, «деды» брали аккордные наряды на отдельные, необходимые для жизнедеятельности отряда, работы. Выполнив работу качественно и в срок, мечта сбывалась, но надо было вкалывать «за власть Советов» дённо и нощно.
       У многих на шее висели большие денежные долги, которые появлялись за время прохождения службы, и их надо было гасить, чтобы во время демобилизоваться. Как это будет происходить, никого не интересовало. В этом случае уже работа не помогала: было не только поздно, но и не возможно. Кто-то писал домой: мол, выручайте. Если по возможности получал откупные, то относил их в финансовую часть штаба. Кто-то плевал на все последствие и оставался при своём мнении, что шёл служить Родине, а не зарабатывать деньги, тем более долги. Таких «стариков» демобилизовывали в последнюю очередь, как говорили, 32-го декабря.
       В конце каждого месяца стройбатовец получает расчётный листок с указанием месячного, не очень большого, заработка и длинный список вычетов за конкретные виды услуг. Высчитывали за питание и койку, обмундирование и баню, кино и за то, чего не было: ремонт кирзачей, хотя сапожник был, но легче было получить новые, чем с дерьма лепить котлету. А парикмахерские услуги, когда в каждой казарме один одного стригли и чтобы оболванить наголо - большого таланта не надо. Хорошо, если оставались жалкие копейки на курево. Для поддержки штанов с дома присылали денежные переводы и посылки.
       Возмущения по поводу долгов подавлялись командованием части на корню, аргументируя ситуацию нежеланием работать в полную силу. Как можно было заработать отряду из 800 человек, находясь на ограниченном участке? Казалось, все были при деле, а отдачи от работы не было. Завскладами, сторожами и другими, кто получал оклад, устроиться, как говорили вмазаться, могли единицы. Основная масса стройбата работала за бесценок.
       Да, были такие, кто из «дедов» уходил на дембель, имея хороший костюм, магнитофон, много подарков и даже один прикупил чехословацкую «Яву», но это было что-то невероятное, невообразимое. И всё же долги перед армией появлялись, пусть изначально небольшие, росли с каждым месяцем и воздействовали на сознание, давили на психику каждого стройбатовца.
               
        На следующий день Валерика вызвал к себе замполит роты и поведал, что по указанию замполита части, он со старослужащими будет заниматься оформлением ленинской комнаты в их казарме. Ротный замполит попал на службу из-за нехватки кадров сроком на три года. Из школьных учителей истории, завуч средней школы, имел организаторские способности. В нём присутствовала тактичность и уважительное отношение к своему собеседнику. Со слов Валерика был составлен список на приобретение в магазине товаров первой необходимости для оформительских работ.
         Работы в комнате было очень даже много. Надо было прежде разобраться и привести в надлежащий вид стены и потолок. Делали походы-набеги в столярной цех, высматривали, что где лежит, не брезговали ничем. Тащили рейки и реечки, куски фанеры, ДВП и ДСП, и, конечно же, гвозди. Всё находило своё место. «Деды» подчинялись каждому слову Валерика. Работа кипела, чуть ли не сутками: пилили и выпиливали, стругали и шпаклевали, покрывали лаком и олифой, красили. Приказом комроты все трое были освобождены от всех ротных мероприятий.
        Тем смуглым «дедом» оказался Витька Литвиненко, которого ещё называли Чуркой, из-за того, что его отец был русский, а мать армянка. Как и все ростовские, вдобавок кавказская кровь, он был парнем шухерным, в карман за словом не лез. Не смотря на свой небольшой рост, перед более крупными не дрейфил и на колени не падал. За что был, уважаем среди своих сослуживцев. Работая в столярном цеху, он лишился указательного пальца на правой руке, что не мешало «бацать» на баяне. Коронным номером Чурки была демонстрация забивания гвоздя-«сотки» одним ударом молотка в деревянный брус. Иногда нехитрый трюк вызывал спор и он выигрывал. Чтобы расслабиться, Витька брал в руки баян, который привёз с дома и под собственную игру пел:
                Сиреневый туман над полем проплывает,
                Над тамбуром горит Полночная звезда,
                Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
                Что с девушкою я, прощалось навсегда…
               
            23 июня 1968 года. Воскресение, 10 часов утра. На плацу возле штаба торжественное построение новобранцев. Сегодня они будут принимать воинскую присягу. Волнительный момент для всех. Музыканты – лабухи заиграли марш и Тимоха, как всегда, пошёл долаживать командиру части о том, что молодое пополнение, прошедшее курс молодого бойца к принятию присяги построено.
        В установившейся тишине Валерик слышал биение собственного сердца, которое готово было вырваться из груди. Даже воробьи обитавшие под крышами, и из-за корочки хлеба устраивавшие свои разборки с громким чириканием прямо под ногами, на время вымерли, ушли с поля зрения.
   – Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, – повторяли хором слова воинской присяги новобранцы, которые через несколько минут станут настоящими солдатами – вступая в ряды Вооружённых сил, принимаю присягу и торжественно клянусь… - слова на верность отечеству разносились по «гнилой долине» и уходили высоко в сопки, разносились далёким эхом.
      Присяга окончилась и все вернулись в казарму. До этого, кто-то представлял себя ещё гражданским человеком и ко всему мог относиться наплевательски: мол, какой может быть спрос, если присяги ещё не принял. Теперь последние слова клятвы; «если же я нарушу эту мною торжественную присягу, то пусть меня настигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся» зацепили за живое, каждый подписал себе приговор принятой присягой.
       Нарушитель воинской дисциплины мог хватануть не только внеочередные наряды, попасть на гаубвахту и отсидеть до 15-и суток под арестом, мог за уголовное преступление загреметь в дисциплинарный батальон – дисбат. Хотя для тех, кто был не в ладах с уголовным кодексом на гражданке, искали приключений в армии, тем более в стройбате. Их ничего не пугало, они ничего не боялись. Самоволки, пьянки, драки, воровство, грабежи приводили на скамью подсудимых военного трибунала, а те резину не тянут и добро пожаловать в дисбат. Отсидев определённый судом срок, возвращались в отряд, как бы уже перевоспитанным, другим человеком, где должен был отслужить срок отсидки. Но в народе говорят, если телёнок рождается с лысинкой, то с ней и умирает. Побыв совсем немного среди обитателей казармы, но уже небывших сослуживцев, опять уголовное преступление и вновь дисбат.
               
Вчера в клубе дважды крутили фильм «Вертикаль» с Владимиром Высоцким, где он играл роль радиста и пел свои песни. Сегодня ленту прокрутят для тех, кто по каким-то причинам её не посмотрел. Если до сих пор у каждого стройбатовца на устах были цитаты с музкомедии «Свадьба в Малиновке», типа « Гриша, почему я в тебя такой влюблённый?»
и опереточные куплеты Папандополы «на морском песочке я Марусю встретил», то теперь были слышны песни о друге, перевале, вершине и прощание с горами. Пели все, кто немного бренчал на гитаре, зная два-три аккорда, подстраиваясь под голос Высоцкого.
В средине 60-х годов на слуху была бордовская песня, и она доходила до белоруской глубинки. Валерик при возможности заслушивался мелодичным голосом Булата Окуджавы и его песнями о последнем троллейбусе, про Кольку Королёва со званьем короля, о солдатских сапогах и дежурным по апрелю, и, конечно, «ваше благородие госпожа удача». Наслаждался густым, артистическим баритоном Александра Галича, который пел про жизненные неурядицы Клима Петровича и его жены Дарьи, про заштатную гостиницу со случайной любовью…. Но в это разноголосие, как-то внезапно, ворвавшееся  орущим с хрипотой голос Высоцкого не воспринял и интереса не вызвал. Надо было время, чтобы разобраться и понять суть его песен. А если вернуться к песням под гитару, то любовь к ним вместе с грудным молоком привила Валерику мама. Она пела под семиструнку о полевых васильках, про девушку с голубыми глазами, которая была в дорожной серенькой юбке. Пела с такой нежностью и лиризмом, что Валерик невольно стал заложником её песен, которые запали в сердце навсегда.
Валерик шёл по коридору казармы, в разных местах которой рвали гитарные струны и горланили не своим голосом песни Высоцкого её обитатели. Эти песни ворвались в их жизни, как эпидемия, подмяв под себя. Он шёл в комнату, которая постепенно превращалась в ленинскую.

ГЛАВА 7

      В понедельник несколько человек с бывших новобранцев перевели в мехроту, в том числе Валеркиного односельчанина, который подсказал «дедам» Валерика, как художника, чем освободил от дальнейшего прохождения карантина и иной мороки. Ещё несколько человек определили в соседнюю строительную роту. Но, как говорится, рота не заметила потери бойцов и продолжала жить своей жизнью. Остальную молодёжь распределили по бригадам, смешав со старшими сослуживцами.
      После отрядного развода в казарме наступила тишина. И только голос старшины – гуцула, уроженца этих мест, отдававшего распоряжения дежурному по роте и заступившим в наряд дневальным, нет-нет да нарушал эту тишину. Дневальные наводили порядок в казарме веником и шваброй, подметали и возле неё. Один стоял возле тумбочки на проходе, напротив входной двери и при появлении ротного или штабного начальства, долаживал о положении в роте. Стоял он без всякого оружия, зато в тумбочке, помимо устава, всего была пайка хлеба и жареного хека. Дежурный с дневальными ходили в столовую на заготовку пищи для роты, которую получали с кухни и разносили по столам три раза в день.
      Заступив в наряд по роте можно было сачкануть от работы, поэтому и желающих было немало. Обычно сюда попадали освобождённые на какое-то время от общей работы санчастью, но не утратившие способность держать в руках тряпку и другую хозяйственную утварь, так необходимую при наведении чистоты и порядка.
               
       Работая в ленкомнате, тоже хотелось сорваться с места и малость развеяться, вдохнуть свежего воздуха. И тогда Валерка, Чурка и Хохол под видом, что уходили за стройматериалом, поднимались на сопку и обдуваемые лёгким ветерком, наслаждались переспевшей, сочной черешней. Ягода прямо с ветки попадала в рот, и уже насытившись, вдруг кто-то обнаруживал, что почти каждая черешенка червивая. Ничего, никого не тошнило от увиденного.
     Пока была черешня, были в отряде случаи, когда желающие ей полакомиться лезли на дерево, не зная, а может, забывая, о крохкости. Сук отламывался и оба подали на землю и продолжали скатываться вниз. Хорошо, если хорошо заканчивалось. А ведь ломали руки и ноги. Потом гипс и временная нетрудоспособность. Пострадавших выводили на разводе перед отрядом, и Тимоха проведя воспитательную беседу, ссылаясь на принесшего себя увечие древолаза, каждый раз обещал следующего после госпиталя отправить прямиком на «губу».
      Высокая трава на сопке не давала возможности увидеть, куда ты ступаешь ногой. Можно была  запросто наступить на змею. И не смотря, что на ногах кирзачи, брезгливость и страх присутствовал, и тут уже не до разборок – ядовитая она или нет. Скорее бы уйти. Совсем рядом слышалось хрюканье диких свиней и повизгивание их потомства. Они своими носами-пятаками, как плугами, поднимали дёрн, оставляя борозды. Встречи с таким семейством желательно избегать. Свиноматка, не смотря на вашу доброту и мирное к ним отношение, сочтёт за опасного врага и встанет на защиту своих полосатиков. И тогда спасайся, как можешь.
      Однажды Валерик наткнулся на тварь, чем-то похожую на большую ящерицу, с мелькающим, раздвоенным язычком и хвостом-обрубком. Тело было разукрашено жёлтыми, размером в пятикопеечную монету, круглыми пятнышками на тёмном фоне. От толчка носком сапога тварь опрокинулась на спину, неспеша, перевернулась и встала на ноги, но убегать не стала. Может разомлев под солнцем спала, может была стара, и больна, мало ли что, ведь тоже божье живое создание, зато Валерик, хоть и не испугался, но в то место больше не ходил. Оказалось, что это был подвид карпатского варана.
               
        Дела по оформлению ленкомноты подходили к финишу: Витька Чурка лобзикам выпиливал с пенопласта последние буквы, Петя Хохол – друг Витьки, на полгода старше по службе за Валерика, белилами красил окна, Валерик доделывал стенд «Воинская присяга». Все заняты своим делом, но вдруг Чурка потянулся до хруста в костях и как-то мелодично проговорил:
      – Ох, мужики! Что-то женского тела захотелось. Кому ещё хочется, поднять руки. Остальное  за мной.
      – Нихрена себе перехватчик нашёлся. Может, Дуню Кулакову хочешь предложить погонять?– не отрываясь от работы, съязвил  Хохол.
          О том, что он имел ввиду. Понятие гонять Дуню Кулакову – значит, владеть искусством рукоблудия, которое распространено в закрытом мужском пространстве для ощущения полноты жизни от полученного оргазма, хотя отсутствует изюминка и не хватает ярких эмоций. В стройбате «деды» - сержанты проводили всякие - разные приколы над новобранцами, в том числе и по - автономному секстренингу. Построив всех в шеренгу, сержанты сначала говорили о серьёзном.  На «закуску» был прикол: дескать, мальчики, кто занимался суходрочкой. то на ладонях начинают расти волосы. После этих слов, как не странно, буквально все начинают смотреть на ладони. Прикол срабатывал однозначно, подчеркивая, что рукоблудие присутствовало. Но вернёмся в ленкомнату.
Валерик на сказанное не обратил внимания. Мало ли что скажет Чурка, он на это мастак. Что серьёзно, а что просто брехня, сразу не врубишься.
  – Ну, а ты Валерик чего молчишь? Не желаешь ли на бабе согнать охоту, составить мне компанию? – продолжал гнуть своё Чурка – Молчишь, значит с предложением согласен. Тогда пошли. Время не ждёт.
         Перехватив ремнями гимнастёрки и засунув под погоны пилотки, Валерик и  Чурка покинули ленкомнату, оставив Хохла. Шли в обход санчасти по направлению построек столовой и подсобного хозяйства, где работали вольнонаёмные женщины с посёлка. Поговаривали, что некоторых стройбатовцы топтали, как петухи кур.
     «От таких связей  можно ненароком и заразы подхватить. Зачем лишние проблемы -  подумал Валерик. – Вот пусть Чурочка и подцепит на дембель, если его так приспичило».
       – Я отказываюсь от женского тела – сказал он идущему впереди быстрым магом Витьке.
       – Как хочешь. Только меня подожди. Я быстро.
               
               
      Валерик видел из своей засады, как Чурочка обнимал, тиская, лапал за грудь и ниже одну из работниц. Действия со стороны его, видимо, доставляли удовольствие, и она весело смеялась. А может, ей было щекотно? Вот он, уже ухватив девушку за талию, насильно вёл за постройку в кустарник, хотя та шла, но упиралась. Вскоре оба исчезли с поля видимости. 
      Внезапно работница появилась, и немного отбежав от кустарника, остановилась, словно кого-то ждала. Постаяв, пошла обратно. Неожиданно раздался такой ужасный крик, вроде бы там произошло нечто страшное. Работница выскочила опять и бежала так, что аж упала. Валерик кинулся в кустарник и увидел лежащим на спине Чурку. На его гимнастёрке в области сердца расплывалось красное пятно и торчала рукоятка его же перочинного ножа. Валерик склонился над ним, чтобы проверить дыхание и тут убиенный стал тихонько открывать один глаз, потом открыл второй. И в этот момент стали слышны людские голоса и топот бегущих ног по направлению кустарника. Витьку от неожиданного поворота события, словно пружиной подбросило вверх и, оказавшись на ногах, он скрылся в кустах. За ним, согнувшись пополам, побежал Валерик. Оба со всей мочи, напролом сквозь кусты, неслись к казарме. Чтобы скрыть улики, Чурка на ходу снял с себя гимнастёрку и в ленкомнате засунул подальше от людских глаз. Тут и пришло время ему расколоться и рассказать о случившемся.
       С его слов, он уже имел близкие отношения с этой работницей. Желание с ней сблизиться вспыхнуло, как огонь, и Витька не хотел, чтобы оно угасло, тая некие надежды. Надо было сработать по  следующему плану. Если он получит от ворот поворот с первого раза, то, как в старом без звука кино, сыграет роль страстного любовника, который зарежется ножом. После чего, убитая горем от увиденного, работница упадёт на грудь и обливаясь слезами будет сожалеть о случившемся, виновницей чего стала она. И в этом момент, по мнению Витька, может произойти то, чего он с таким упорством добивался.
        Только придуманный сценарий был им сыгран, со слов Валерика, как свидетеля сцены, бесподобно, но успеха не принёс. После увиденного, перепуганная до смерти работница, еле сумела объяснить о случившемся тем, кто с ней работал. Зато новость о самоубийстве Чурочка сразу же облетела все казармы, не минуя штаб. В ленкомнату шли, как на прощание с покойником, «деды» и не только. Узнать правду пришёл замполит части. Увидев, что все живы и здоровы, ушёл, ничего не сказав.
        Потом уже Валерик с Хохлом не давали спокоя и, прикалываясь, предлагали Витьку сходить на охоту, чтобы попробовать женского тела, но тот только отмахивался, как от назойливых мух и уходил от разговора.
               
        Прошло чуть больше месяца, как Валерик переступил порог комнаты, которая должна была превратиться в ленинскую комнату и это произошло. На стенах красовались разные по тематике стенды. Лучи солнца купались в разноцветной палитре красок, которыми были выкрашены стены, потолок, пол, пройдя сквозь стёкла больших окон.
         Принимало работу всё штабное начальство, как важный стратегический объект. А как же иначе, ведь ленкомната – комната отдыха, где солдат может отдохнуть, почитав свежую газету или журнал, напишет письмецо домой, посмотрит телевизор и просто посидит с товарищем. Валерик очень волновался. Это была первая работа такого масштаба в качестве художника-оформителя. Работа комиссией была оценена на «5»
       «Деды» с нетерпением ждали приказа министра Вооружённых сил СССР Гречко о демобилизации. У всех было чемоданное настроение. Если Витька Чурка свою аккордную работу уже выполнил, то другие крутились, как белка в колесе. «Деды» со столовой открыли целый мини-завод по отливке ложек и вилок, который работал сутками. Прошедшая в столовой ревизия показала их большую недостачу. Не хватало много посуды: миски, кастрюли. Чтобы «деду» - завстоловой не платить за всё это хозяйство со своего кармана, ложки и вилки отливали, а кастрюли и миски собирали по сопкам. Собирали  там, где стащив с подсобного хозяйства поросёнка, превращали его в закуску под гуцульскою самогонку, которую обменивали на тряпье, тоже сворованное со склада теми, кто имел туда свободный доступ. Гуцулы не брезговали ни новым постельным бельём, ни застиранными до дыр портянками, хэбэшкой и даже пилоткой. Возможно, там могла оказаться и столовая посуда.
         Валерика пока оставили при казарме. Замполит роты был доволен, что выявился так необходимый ему человек, умеющий рисовать. Ведь помимо ленкомноты, в которую поставили столы и стулья, телевизор, нужны были стенды по агитации и политинформации, доска документации, стенгазеты «Военный строитель» и «Боевой листок». Стенды, неспеша, делались и оформлялись, а так, как Валерик уже с четвёртого класса был членом редколлегий разных газет в качестве художника до самого призыва в армию, то понимал, что и тут непроизвольно становиться редактором, художником, автором заметок и корректором. Словом, из-за своего мягкого нрава, всегда становился жертвой общественной нагрузки, жертвуя личным временем и наживая врагов. Ведь писать приходилось, и делать карикатуру на тех, кто нарушал порядок и дисциплину.
               
           Как-то не заметно для обитателей казармы 6-й роты, не стало ротного старшины – гуцула, который с трёхгодок дембельнулся раньше всех в отряде. Кто-кто, а он над новобранцами поиздевался. После вечерней поверки мог провести «отбой» - «подъём» 5-6 раз. И не дай Бог, ты задержался в койке при команде «подъём» и попал под его руку: будешь вместе с тюфяком лететь, кувыркаясь на  пол. Ему было наплевать, на каком ярусе койки ты находишься. «Гуцул» ходил по проходам и проверял, как  заправлены.
Если же, не была отчетливо видна стрелка, то одеяло срывалось тут же.
           Особенно доставалось нарядчикам. Они драит до блеска не только бронзовые краники в умывальнике, но чуть- ли не языком вылизывали пол в казарме, драили пол в уборной с мылом и кирпичом, которая находилось на сопке с пресловутой лесенкой для ходьбы, по которой приходилось носить снизу в вёдрах воду.
       Место пусто не бывает. На место старшины-гуцула с соседней роты перевели старшину-татарина. С первого призыва на два года службы, под два метра ростом, с выделявшейся мышечной массой татарин мог запросто на мизинце выжать двухпудовую гирю 52 раза. Желающих с ним побороться не находилось. Любил порыпать сам себе на гармошке что-нибудь татарское, но больше всего любил командовать. Его приказы и указания должны были исполняться безукоризненно. Поблажек не было даже тем же татарам, не говоря о других.
      Если старшина Губайдуллин показывал 1-2 пальца, то означало даёт 1-2 наряда вне очереди, если от этого кто-то начинал возмущаться, то мог выставить всю пятерню, растопырив  веером пальцы. Так многие с огня попали в полымя.
               
ГЛАВА  8

       Завтра отбывает первая партия «дедов» - дембелей. За время работы в ленкомнате Витька Чурка и Валерик очень подружились. Ещё бы, ведь Валерик сильно помог ему заработать досрочный уход на  дембель. Это дружба передалась другим «дедам», которые дружили с Витькой, с уважением относились к Валерику.
        Никто из «дедов» 6-й роты не унизил молодёжь, не обозвал непристойным словом. При их присутствии не могли произнести таких слов на полгода больше прослужившие Валеркиного призыва. Никто от них не принимал присягу, когда, перегнув через табуретку, били по мокрой заднице пряжкой ремня. Не заставляли в день рождения «деда» стаять на одной ноге на табуретке и кукарекать количество ему исполненных лет.
        Дедовщина, как в отряде, в роте была тоже. Ведь она для того, чтобы молодёжь не спала, если перефразировать пословицу про щуку, где водиться карась. Нельзя было допускать, чтобы молодёжь приравнивалась к «старикам», чтобы не пытались садиться им на головы, чтобы знали своё место везде и всегда. Любое противодействие наказывалось и даже сильно. Дедовщина могла изменить положение там, где не сумело ротное начальство.
       Больше всех доставалось хохлам. Валерику была не понятна причина их насилия. Простые, незаносчивые, не высокомерные хлопцы, а не вписывались чем-то в общую армейскую жизнь. В отместку они пробовали отыграться на Валеркином призыве. Если изначально «бульбаши» были под защитным крылом «дедов», то впоследствии пришлось огрызаться самим. А так как их было гораздо больше, то и проблемы ушли.
      На ужин Валерик не пошёл. Чурка и несколько «дедов» решили отметить дембель. Взяв с собой Валерика, они отошли на сопку, и слегка приняв на грудь, всё говорили, и говорили. В казарме Витька подарил Валерику свой Тульский баян.
      Утром дембелей погрузили в закрытый тендом «зилок». За бампер привязали ёлочку, которая как бы заметёт их следы, чтобы больше не возвращаться на прежнее место. Лабухи дунули в трубы, и грохнул марш «Прощание славянки», который больше тронул провожающих, чем дембелей. «Зилок» засигналил и сорвался с места, а из-под тенда неслось:
                Прощай комбат, дружище будь здоров.
                И за бутылкой вспоминай своих орлов,
                А нас ждут девушки, бульвары, города.
                И мы в Карпаты не вернёмся никогда.
       Остальные покинут пределы части позже, когда полностью рассчитаются с задолжностью.
Уедут домой без пальцев на кистях рук, которые отхватила дисковая пила или фуганок в столярном цеху, с гастритом и язвой желудка. Двоим с автороты, не суждено было вернуться в родные места живыми. Они, став жертвами несчастного случая, погибли и их тела в цинковых гробах преждевременно отправили спецрейсами домой, в сопровождении сослуживцев-земляков. Хотя всё, что с нами происходит, предназначено, всё предрешено в этом мире и случайности не бывает. Каждый поступок, каждая песчинка, самая маленькая звезда на ночном небе не появляются и не исчезают случайно. И среди миллиарда причин приведенных к болезни, инвалидности, трагическому результату, есть одна – мистическая.
               
      По календарю, во второе воскресение августа отмечается День строителя по всей стране, отмечали его и стройбатовцы. Порядком поднадоевшая жрачка в столовой преобразилась до неузнаваемости. Казалось, что попали не за те столы, что это был сон. На летней эстраде, перед праздничным концертом подготовленным силами самодеятельных артистов, выступил с докладом командир части. Многие стройбатовцы были поощрены отпусками домой, награждены знаками «Отличник Советской Армии» и «Отличник военного строительства», получили воинские знания и их повышения.
       Как гласит народная мудрость: «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». У Валерика уж точно не было таких мечтаний, но иногда хотелось пройти вместо взводного сержанта рядом с взводом, отдавая заученные до мелочей команды, но не всем своим подчинённым взводные мог доверить эту работу. Валерик уже побыл какое-то время бригадиром, оформил ленкомнату и не мог не оставить о себе  положительные впечатления, как штабного командования, так того же взводного. Одни в день строителя присвоили ему звание ефрейтора, второй стал доверять, иногда, покомандовать взводом.
       Как-то просматривая газету «Во славу родины» Прикарпатского военного округа, Валерик увидел объявление о приёме на учёбу в Львовское высшее военно-политическое училище. Обладая неплохими знаниями по истории, русской литературе и умением грамотно излагать свои мысли на бумаге, решил поступать на факультет журналистики. Тем более имел льготы при поступлении, как военнослужащий. Брал в отрядной библиотеке нужную литературу и стал готовиться, почитывая в свободное время. Но пришло письмо от друга детства, который поступил в Костромское военное училище химзащиты, в котором он не просил, а умолял изменить решение и не поступать в училище. В каждом последующем письме талдычил об одном – не поступай, не меняй гражданку на армию: мол, это не для тебя. И Валерик остановился. Друг плохого совета не даст.
      Валерика, как комотделения опять поставили во главе бригады, которая на одном из объектов заливала бетонные полы и фундаменты под оборудование. Уплотняя бетон, таскали верёвками трехметровые виброрейки  и работали с глубинными, похожими на кишку, вибраторами. Работать с бетоном – не ящики с печением носить. К концу рабочего дня казалось, что руки вытянулись до колен, как у обезьяны. Но в книге бригадира была указана  конкретная работа и   сроком её исполнения. Оставалось  работать, и зарабатывать, чтобы не было долгов.
               
      Вот и наступила в Прикарпатье осень. Сопки, сияющие под солнцем золотом, покрылись тёмными, низкопользущим тучами, которые расползались, окутывая сопку до самого подножья, принося дожди. Земля, похожая на камень, превращалась в сплошное месиво. Глины налипало на сапоги столько, что невозможно было переставлять ноги.
      Промокшие кирзачи вместе с портянками негде было высушить, как и телогрейку. Сушилка в казарме не работала, батареи отопления тоже не грели. Назавтра кое-как натягивали на ноги мокрые сапоги, такую же одежду и уходили на работу. Такое могло продолжаться до тех пор, пока не дадут с котельни тепло. Вот тогда и развесил кто-то свои портянки для сушки на телевизор в ленкомнате. Видимо, у человека лопнуло терпение, но сказать не отважился и таким образом выразил свой протест против бесхозяйственности не только в роте, но и в отряде.
      В этих условиях стало выясняться название «гнилая долина». От сырости и влаги, как в казарме, так и за её пределами, у многих стройбатовцев, в разных местах тела появлялись чири, которые превращались в огромные нарывы. Любая царапина начинала загниваться сразу же. Подшивая воротничок, Валерик уколол иголкой палец и думал, что он отгниёт. Спас печёный в огне лук, который постоянно прилаживался к нарыву. Возле отрадной санчасти толпились гниющие стройбатовцы в бинтах, с исходящей от них вони ихтиолки и мази Вишневского, чтобы получить там помощь.
               
      Каждый солдат знает, как согревают полученные с дома письма. Валерик осторожно, как нечто ценное, достал с конверта исписанный маминым почерком листик со школьной тетрадки, поднёс к носу и уловил запах родного дома. Прочитав был рад, что дома всё в порядке, что все живы и здоровы. Письма присылали друзья-товарищи, как с гражданки, так и с войск, рассказывая о своём.
       Валерик родился под знаком Весы и если верить астрологам, влюблялся уже при рождении, что в молодости может вести неуравновешенный образ жизни, но все проделки хорошего тона. Угадали. Действительно, сколько Валерик себя помнил, столько и бегал за девчатами. Почему-то дружил и любился с такими, которые были на год-два старше его. Гуляли, обнимались, целовались, но дальше дело не заходило. Не было с его стороны признаний в любви и каких-то обещаний, не было и требований. Валерик понимал, что впереди два года службы в армии и сомневался, что подружка будет его верно ждать. И не в праве был требовать того, на что не согласился бы сам. Время расставит точки над «и» и проверит каждого чего он стоит.
         В одной песенке есть слова: «Хороша была Тамара - краше не было в селе!» Это сказано о Валеркиной зазнобе. Только вырвалась она на учёбу в областной центр и закружилась в городской суете. Спустя пять месяцев после расставания возле военкомата Валерику написала: дескать, прости и извини, но из-за того, что она за его на год старше, нет смысла поддерживать дальнейшие отношения, что встретила и полюбила парня, и выйдет за него замуж. Что ж, на нет и суда нет. Как говорят, если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезёт. Только зачем было всё это время компоссировать мозги себе и кому-то, попусту тратить время и конверты, хоть и копеечные.
         Как бы туго не приходилось, после пасмурных дней приходили светлые дни. Опять сияло солнце. Во время завтрака съел свои двадцать грамм сливочного масла и можно в календаре этот день вычеркнуть. Такая была среди солдат заведёнка, считать оставшиеся дни до дембеля, хотя вычеркнутый день ещё был впереди и неизвестно, что приподнесет.
      Человечество давно поняло, что невозможно подчинить и изменять происходящие в природе явления, оно ко всему привыкло и смирилось. Поэтому ранние сумерки в «гнилой долине» не приносили отрицательных эмоций и плохого настроения. Уже дали тепло в казарму и батареи немного грели. Ярко горели лампочки на проходе, в бытовке, ленкомнате и тоже отдавая частицу своего тепла, согревали солдатские души. И это тепло  успокаивало.
      Валерик брал стоящий на тумбочке Чурочкин баян в руки и после первых его звуков, в кубрике появлялся Саша Музыра, который знал много песен и любил посолировать. Среднего роста, очень полный хохол, с 45-м размером кирзачей, сильно буксовал, то есть заикался. Добрый и безобидный по натуре, он не мог сказать слова, когда его же сослуживцы, пользуясь этой добротой, доводили до нервного срыва. И тогда Саша только шлёпал своими пухлыми губами, исходя разлетавшейся во все стороны слюной. Зато когда начинал петь, то получалось чисто, без всяких дефектов речи, а главное с душой, отдаваясь полностью словам и мелодии. – Эх мор - роз, мор - р – роз! Не морозь мень – ня! – неслось с полутёмного кубрика. Потом были «Черемшина», «Дывлюсь я на небо» и его коронный номер «Гоп со смыком».
               
         В отряд из двух областей Белоруссии прибыло 150 человек новобранцев. По сравнению с Валеркиным призывом, эти выглядели наружно очень даже опрятно. Возможно, осень со своей прохладой не давала возможности подраздеться. Встреча пополнения на плацу и дальнейшая процедура в отношении их, повторилась точь-в-точь с Валеркиным призывом. Новобранцев разместили отдельно в новую казарму, где они пройдут 20-и дневный карантин.
       Бегали в суете и заботах оставшиеся «деды» с обходными листами. Замена прибыла, значит, дембель неизбежен. Валерику было предложено замполитом части, занять место уходящего в запас художника и почтальона отряда в одном лице. Это было единственная единица, освобождённая от производственных работ. У его была своя комната, где он занимался художеством, не зная подъёмов и отбоев, тем более строя. Сюда же им с военгородка доставлялась отрядная почта: газеты, журналы, письма и посылки.
        Валерка знал до подробностей о делах, которые проворачивал художник-почтальон с москвичей – трёхгодок, ради наживы. Прежде, чем письма попадали в казарму, они проверялись почтальоном на содержимое конвертов, в которые сердобольные родичи иногда своим любимым отпрыскам влаживали на карманные расходы деньги. Мощной электролампой высвечивался каждый рублик и изымался. Открытый конверт попадал своему адресату, что вызывало подозрение. С письма узнавалось, что распечатан он не случайно, там были деньги. Но, кто мог подумать, что это происходило рядом с казармой.
        Подобная проверка проходила с посылками, которые вскрывались и поверхностно что-то забиралось. Особенно, было, что поиметь с посылок узбеков, которым присылали, вместо обычных посылочных ящиков, самые настоящие чемоданы. Делал это почтальон, как бы, по указанию штаба, чтобы на территорию части не поступал алкоголь и прочее. Спиртное в количестве одной - двух поллитровок тоже приходило, о чём знал каждый адресат, ведь это сделано по его заказу. Конечно, надо было соображать тем, кто его высылал, что это армия, а не курорт, но, тем не менее, просьба удовлетворялась с выгодой для почтальона тоже. Любая половина спиртного уходила ему, под угрозой, если адресат не согласен на делёжку, то посылка отнесётся в штаб, где спиртное изымается с определёнными последствиями.      Деваться было некуда, особенно новобранцам, и на делёжку давалось «добро».
       В чемоданах узбекам, кроме разных фруктов, проходила наркота в виде зелья и порошка, которая сразу же аннулировалась и расходилась по отрядной клиентуре, и не бесплатно.  Поэтому у почтальона уж точно не было задолженности. Не зря он сидел до последнего в своей конуре, не спешил с дембелем, копил деньжата. А где ещё найдется такая халява?
       Валерик отказался от предложенного тёплого местечка. Решил, что будет в бригаде махать кайлом, чем, подвергнувшись дьявольскому искушению, продолжать дело художника-почтальона. Однажды сделанное зло имеет долгое эхо.
               
      Не смотря на разношёрстность контингента в отряде, стройбатовцы не только вкалывали на пользу стране Советов и укрепляли обороноспособность, бегали в самоволки, сидели на гаубвахте, но выписывали, в обязательном порядке, и читали газеты, и журналы. Они сидели в библиотеке, проводили соревнования по легкой атлетике, волейболу и футболу. А на строевых смотрах чеканили шаг так, что «летуны» оставались «с бородой». Армейскую жизнь увековечивали фотографы.
     Музыкантов приглашали по выходным играть танцы, не смотря, что были свои, в Дом офицеров военгородка. Там голодные по женскому телу лабухи заводила шашни с офицерскими жёнами, тоже страдавшими отсутствием мужской ласки и внимания. Как говорили покорители женских сердец со стройбата, что офицерская жена на то и дана, чтобы другие лапали, а мужу звездочки капали. Такие встречи не обходились без абсурдов.
      О несчастных любовниках много рассказано, как они, от вдруг появившевшеюся мужа, прятались в шкафах, убегали через балкон, выпрыгивали в окно. Толик-барабанщик тоже рвал когти от зазнобы через балкон. Хорошо, что он был на первом этаже. В темноте и суматохе схватив свою одёжку под мышку и кирзачи, в руки, он перескочил ограду балкона и оказался на земле. И тут, Толик понял, в какое дерьмо он вляпался: в руках у его были хромовые сапоги. Но внимательная и сообразительная жена – любовница  передала тут же кирзачи законному их владельцу и определила на место мужние хромачи, оставшись вне подозрения мужа - солдафона.
       Музыканты были частыми гостями в подшефной средней школе и веселили старшеклассников на школьных вечерах. Игра в школе, как и в Доме офицеров, не проходили в «сухую» без выпивона. В Доме офицеров угощение музыкантов зависело от завклуба, а в школе дела с выпивоном проворачивал офицерские сынки, которые сами были не прочь бухануть.
       На подобные мероприятия, по поданной заявке с городка и с разрешения командира части, музыкантов дежурный по части отвозил на автобусе - коробочке. Ровно в полночь, как бы, все покидали пределы военгородка на том же автобусе. Только не все. Некоторые уже под утро, минуя КПП, своими стежками - дорожками, преодолевая трёхкилометровое расстояние, добирались до  подъёма в казарму.
   
 ГЛАВА  9

        Валерик часто видел, как со стороны посёлка поднимались на сопку женщины - гуцулки. Они шли с верёвкой в руке и спустя какое-то время спускались вниз. Самой женщины уже видно не было, её скрывала огромная вязанка хвороста, которую она, согнувшись, тащила на себе. Хворост был нужен для хозяйственных нужд. Сколько же его надо заготовить на зиму, сколько надо сделать ходок, Валерику трудно было представить. Ему, парню из деревни, не понаслышке было известно, сколько ольховых, берёзовых и сосновых дров сгорает в русской печи, в грубке - лежанке, за эти 3-4-е месяца, которые заготавливал с отцом в лесу, а здесь ветки кустарника. Одно дело на ровном месте и другое – лазить по сопке.
    И вот пришло время испытать и узнать Валерику, что такое сопка, когда со своей бригадой поднимались на её вершину, когда ноги скользили после ночного заморозка по траве. Больше приходилось идти на четвереньках, опираясь на руки от её крутизны. Приходилось обходить почти вертикальные участки, всё время посматривал вверх, в ожидании увидеть финиш. Оказавшись на вершине, похожей на огромное поле, все попадали на пожухлую траву, чтобы дать отдохнуть ногам, которые от перенапряжения тряслись и стали тяжёлые.
    Оставшаяся внизу «гнилая долина» и посёлок, где постройки были меньше спичечных коробков, а их  обитатели стали передвигающимися точками, лежали как на ладони. Зато необыкновенной голубизны небо находилось очень близко над головой. Красота вокруг сопки была неописуемая. Тишь, гладь да божья благодать, которую надо видеть.
     После короткого перекура поднялись, чтобы не только ознакомиться с местом будущей работы, но и её начать. В бригадирской книжке Валерика был указан фронт работы для бригады на текущий месяц. Надо было установить периметра из колючей проволоки. Это когда на деревянные столбы с г-образными козырьками высотой 2,5метра от земли, взятые на бандаж с железобетонными столбами пасынками, натягивается колючка в 14 рядов и две х-образные нити в 5-и метровом пролёте между столбами.
     А пока стаскивали в кучи, сгнившие и упавшие столбы старого периметра, и ни одного куска проволоки. Не трудно догадаться, почему на окраине посёлка все заборы из неё и откуда она туда попала. Ближе к обеду гусеничным трактором на специальных санях, по пологой стороне сопки, притащили деревянные столбы,  ж/бетонные пасынки, бухту стальной проволоки-катанки, на «66-м газоне» завезли колючку в бухтах, гвозди, инструмент и термосы с обедом. Столбы разгрузили так, чтобы меньше пришлось их носить на плечах и таскать верёвкой, колючку сложили в кучу и замаскировали хворостом, припрятали инструмент. Вроде ничего не делали, но пришло время спускаться в долину.
      Спускаться оказалось сложнее подъёма. Надо было сдерживать себя, приседая чуть ли не на зад, гася скорость спуска, и без привычки ноги ныли всю ночь. Их выкручивало, как при судороге.
       Второй день на сопке. Бригада состоит из молодого пополнения прошедшего карантин и музыкантов, которые отдудев на разводе, вешали трубы на гвозди в музыкалке, как не освобождённые от трудовой повинности и расходились вкалывать по своим рабочим местам. В бригаде было 12 человек.
      Валерик сделал расстановку, кому что делать. Музыканты, отслужившие на полгода больше Валерика, но к которым он относился с уважением, как к творческим людям, начали прикидываться неумеками и отказывались выполнять ту или иную работу.
    – Коль так, то спускайтесь вниз и пусть там найдут вам работу по вкусу, которую умеете делать. А копать метровой глубины ямы под столбы большого умения не надо: лопату в руки, десять ям дал и свободен – выдвинул свои условия Валерик. Может, с кем-нибудь их номер и прошёл бы, но не с ним. Сам не любил отлынивать от работы, не мог позволить другим. Делал ту же работу, что и все. Надо пока не выпал снег, поставить столбы, потом по ходу работ будет видно. Ямы приходиться копать ступеньками, то есть её раскапывать, чтобы постепенно углубляться, но не без лома. Опять проклятая глина вперемешку с камнем. В готовые ямы, в одну линию под шнур, ставились сбондаженные столбы, засыпались грунтом и трамбовались. Из-за боязни, что колючую проволоку могут своровать, пришлось пустить её в дело.
               
       Снег, который никого не устраивал, стал падать внезапно большими хлопьями, усиливаясь с каждой минутой. Вскоре за его плотной стеной была нулевая видимость. За ночь снега навалило по колено, дав работу тракторам «Беларусь» с ножами впереди и нарядчикам, орудовавшим лопатами. Надо было к разводу очистить плац место построения рот у каждой казармы, возле штаба и столовой. По-крайней мере в «гнилой долине» со снегом всё ясно - уберётся, а вот как встретят сопки Валеркину бригаду, можно было только предполагать.
     После развода, дождавшись музыкантов, бригада направилась к сопке. Перейдя через ручей, оказались у её подножья. Снег лежал толстым слоем, словно вата. Поднимались, не ступая след в след, кто где. Стёртые подошвы кирзачей очень скользили в неслежавшемся снегу. Сделав шаг вперёд, тут же съезжаешь на два назад.
      Так-сяк преодолев мучительный подъём, который занял около часа, занялись разведением костра, чтобы малость обсушиться и в его огне обжечь проволоку-катанку для бандажа. Для этого нужны были дрова, а не хворост. Но столбов старого периметра, которые собрались в кучу, не стало. Они исчезли, а снег срыл следы их пропажи. Валерик решил ради интереса провести собственное расследование. Он направился в сторону пологого спуска к окраине поселка.
     В народе говорят: «поле ворует - лес видит, лес ворует - поле видит». Только жильцы ближайших хат поселка об этой народной мудрости, видимо, не были наслышаны. Ниже к подножью сопки вёл глубокий жёлоб, который был припорошен снегом. Не было сомнения, что именно по нему спускались столбы. След жёлоба заканчивался возле одной из хат. Осмотр Валериком двора ничего не дал. Средних лет женщина-гуцулка ходила сзади и что-то на непонятном языке, не переставая, лепетала. Внимание привлёк стоящий среди двора стог сена, имевший внизу некруглую форму. Валерик ткнул носком сапога и он упёрся во что-то твёрдое. Развернув сено, увидел сложенные пластами столбы. Ещё сильнее, размахивая руками, не известно о чём залепетала женщина. Она всё время показывала на дверь в хату, откуда и появился мужчина с подвёрнутыми под лоб глазами так, что видны были, только белки, и с сильно трясущимися руками. Валерик сразу и не определил, был ли это настоящий убогий калека или классно сыгранная его роль. От увиденного ему стало дурно, и плюнув на всё, покинул двор и стал подниматься на сопку.
         Осталось загадкой, как спускались столбы. Если ещё снег не выпал, а пошёл он вечером, то их надо было тащить вниз верёвкой в темноте. Надо было сделать 20 ходок вверх-вниз, а это немало. А если спускать столбы по снежному жёлобу, то летящие самопроизвольно с большой скоростью, они бы сравняли с землёй хатку и постройку во дворе. Ведь любые триста метров спуска - не хаханьки. Тем более, всё было в целости и сохранности. Оставалось только приветствовать смекалку и мужество обитателей этой хаты с удачно проведённой операцией. Как говорится, овцы целы и волки сыты. Только вот бригаде для костра придётся искать другие дровишки, может и хворост.
       Глинобитные, выбеленные мелом снаружи и внутри хатки гуцул особой роскошью не блестели. Внутренний интерьер состоял с печки-плиты, стола без скатерти или клеёнки, лавок-скамеек и икон на стенах. Имели какую-то живность, но во двор, огороженный колючкой, не выпускали. Корову водили пастись к сопке. Как у набожных католиков в каждом пятом дворе стояла часовенка, куда могло вместиться тоже не более пяти человек. Зайти и помолиться, можно было в любое время. Она не запиралась. Но самым запоминающимся для стройбатовцев осталась их самогонка, которая неизвестно с чего изготавливалась, а для брожения в брагу добавлялся карбид. Стакан выпитой карбидки особых последствий, кроме отрыжки, не вызывает, но от повышенной дозы открывается ужасная рвота, предшественницей которой становились такие же рези в желудке. Многие «деды» попортили своё нутро излишним употреблений сего напитка.
  – Как дела сыскарь, столбы нашёл? – встретила бригада Валерика.
  – Найти то нашёл, а толк-то, какой?
  – Тогда почему не видим карбидки? – не унимались те.               
  – Всё накрылось медным тазом, – сострил, как отрубил Валерик, чтобы закрыть эту тему. Некогда сидеть и диспутировать о пропавших гнилых столбах. Надо работать, а ей не видно конца.
               
        К концу подходит установка периметра на первой сопке с её крутым спуском, а значит, с трудностями. Снег под ногами превратился в лёд и невозможно стоять, а каждый столб норовит соскользнуть и улететь вниз. Уставшая и мокрая до пояса бригада спускается после работы в долину, в казарму, чтобы завтра опять с новыми силами вернуться сюда.
       Разница в погодных условиях на сопке, где работала Валеркина бригада, и в «гнилой долине» были разными. Чтобы вверху не происходило, в долине было всё наоборот. Любой выпавший снег внизу превращался в грязь. Окружавшие долину сопки гасили любые дуновения ветра, и жалкие лучики солнца уже были не в силе разогнать образовавшуюся сырость. Только вдруг появившийся в долине  морозик  давал почувствовать под ногами твёрдость земли.
      Зато окутавшие плотным слоем сопку низкоползущие тучи, не давали возможности, даже горению костра. Он задыхался от нехватки кислорода и только дымел. На хворосте лежали для просушки портянки, как вдруг хлопок огня и они разлетались по сторонам уже не пригодными для своего предназначения. Внезапно появившаяся вьюга устраивала такие свистопляски, что не было возможности где-либо схорониться от проклятой круговерти. Поэтому от погодных факторов зависило настроение и здоровье. На ветру с морозцем трескались не только губы, но и обратная сторона ладоней, как говорили в народе: руки сиверели. Появившиеся трещины гнили и кровоточили, принося боль и неудобства в личной гигиене. Казалось, за выходные немного затянет, но стоит сжать кулак, опять трещина, опять что-то непонятное течёт вперемешку с кровью.
               
      Спустившись к подножью сопки и ощутив более благоприятные условия, бригада рванула к казарме, как лошади к конюшне. Переступив её порог, первым делом произошла разборка газетно-журнально-письменной корреспонденции. Валерик тоже получил письмо и узнал, что его дружки-односельчане Саша с Василием окончили учебки. Один попал служить шафёром при штабе Белорусского военного округа, второй –  в Чехословакию, где произошёл военный переворот. Те ребята, с которыми призывался в армию первым разом, угодили на крайний Север, на так называемую точку, где на сотни километров, кроме льда и снегов, ни живой души. «Уж лучше стройбат, чем такие ракетные войска» - успокоил себя и даже обрадовался Валерик.
  Туда-сюда и пришло время вечерней поверки. После отбоя рота никак не может успокоиться, улечься. Молодые организмы, хоть и усталые, не могут привыкнуть к столь ранней укладке в койки для сна. Шёпот, разговоры, скрип пружин кроватей, а те, кто разместился на втором ярусе у оконной форточки, соблюдая конспирацию, потягивают       сигареты, продолжаются до полуночи.
      Майор Тимошенко, который в отряде пропадал, казалось, круглые сутки, и имел привычку прошвырнуться по казармам после отбоя, чтобы уловить ухом, какие разговорчики ведут стройбатовцы. Чтобы никто не подозревал о его появлении в полутёмной казарме, он заходя, прилаживал к губам палец, что для дневального обозначало молчать. Тихонько, как кот, он начинал своё хождение по проходу, вдоль спального отделения. Но никак нельзя быть и оставаться незамеченным среди 120-и человек и Тимоху вычисляли. Неудовлетворённый майор выходил с казармы и начинал нарезать круги уже под её тёмным окнами, в которых можно было отчётливо уловить огонёк сигареты и поймать с поличным курца.
    Саша Музыра, любитель пенья под баян, хоть и с полной комплекцией тела, спал на втором ярусе у оконной форточки. Что-то не брал сон, надоело ворочаться с боку на бок, и он решил перекурить. Открыл форточку, прикурил сигарету, стал делать глубокие затяжки, как до слуха донеслось: «Тимоха!» Музыра сделал движение своими пухлыми губами и горящей окурок исчез во рту. Упав лицом на подушку, притворился спящим, но Тимоха со всех сил его уже тормошил: - Музыра, мать твою, подъём! Но тот только что-то нечленораздельное бормотал себе под нос и продолжал лежать. А ведь Тимоха, имея за плечами ментовское прошлое и работая с зэками, отлично знал цель своего прихода в этот кубрик. Подняв на ноги Музыру и проведя собственноручный тщательный шмон, нигде окурка не обнаружил. «Это ж надо так опростоволоситься, а ведь видел своими глазами, что курил именно он» - думал Тимоха. Дав слова коммуниста, что Музыра не понесёт никакого наказания, если признается где дел окурок, он ждал ответа. – Проглотил, товарищ майор! – промямлил не вышедший со ступора Музыра. Рота, ожидавшая развязки, рванула смехом.
        Курение в расположении казармы, как и в других помещениях общего посещения, было строго запрещено для всех, не взирая на должности и звания. Тем неменее, заведёнка курить после отбоя лёжа в койке оставалась. Хотя во время вечерней прогулки можно было накуриться до одури, до рвоты. Как правило, такое курение не сходило с рук новобранцам. Отделение или взвод, в котором заловили курца, который не успел окурок бесследно запрятать, засунуть в опорную стойку-ножку койки, поднималось по полной форме одежды, чтобы его захоронить. Для этого, четыре человека брали за углы байковые одеяло, в центре которого лежал окурок, который был найден за тумбочкой или под койкой, остальные, прихватив в подсобке пару лопат, строились сзади, и похоронная процессия шла за метров 500 от казармы. Там выкапывалась яма, метр на метр и столько же глубиной, по центру - на дно улаживали окурок и яма засыпалась.
      Обратно в казарму возвращались шагом или бегом, как вздумается взводному. Могло быть бегом к месту захоронения и в том же темпе оттуда. К принявшим присягу такое наказание не применялось. Те были готовы на наряды вне очереди, отсидеть суток пять на «губе», чем исполнять чью-то комедийную прихоть.               
               
      Каждый утренний подъём, когда, согревшись под одеялом, хотелось ещё полежать, напоминал звук взорвавшейся гранаты. Надо было немедленно вставать, чтобы опять наворачивать полусухие портянки и натягивать такие же сапоги. Что ж, армия батенька, армия.
     Намаявшись болячками на руках, у Валеркиной бригады кончилось терпение и решили после утреннего развода посетить санчасть, хотя были на сто процентов уверены, что надлежащей помощи не получат. Чтобы не торчать в образовавшейся там очереди на виду штабного начальства, зашли в свою казарму, в двух шагах от санчасти. Там то и произошла незапланированная встреча с Тимохой, которого каким-то ветром вдруг тоже занесло в казарму.
    – А это что за стадо блуждает в распоряжении казармы, мать вашу? Почему не на работе?
    – Да вот, да мы, да это…- показывая свои руки, старались объяснить и донести до ушей и ума майора все гуртом.
    – Записались на приём в санчасть и ждём своей очереди, товарищ майор! – вмешался в разговор подошедший Валерик. – Но, по всей видимости, никакой помощи не получим, ведь кроме зелёнки и йода в санчасти ничего нет. И, как бы, сам себе добавил: - Каков поп, таков приход.
    – А теперь, грамотеи хреновы, мне объясните – присев на корточки, Тимоха стал указательным пальцем делать обозначения на полу.
    – Вот наложила кучу коза, а это корова. Какая разница между этими кучами? Все стояли, пересматриваясь между собой, бросали насмешливые взгляды на Тимоху, который продолжал сидеть на корточках, и долго ждать себя не заставил:
     – Молчите, вашу мать! Не разбираетесь в дерьме, нехрен лезть в военную медицину. Марш до единого человека на работу!
        Так дело до посещения бригадой санчасти не дошло. Голь на выдумку хитра. Лекарством стало обычное сливочное масло, которое получали на завтрак к стакану чая. Им смазывали руки на ночь. Очень даже помогало.
               
       До конца 1968 года остались считанные дни. За месяц работы на сопке никто из начальства не был, не проверил, что сделано и сделано ли вообще, хотя стройматериал, согласно заявке, завозился регулярно, как и обеды. Наряды на проделанную работу закрывались  прорабом исходя с задания в бригадирской книжке и со слов Валерика.
     На гражданке бытовало высказывание: «Иду на работу, как на праздник», но только не в стройбате: когда день в день тебя гонят на работу в приказном порядке, который никто не вправе опровергнуть, они даже не обсуждаются. Когда не обращают внимания на твои болячки, то работа превращается в каторгу.
      Как опротивело, как надоело лазить и ползать на четвереньках, и на коленках, когда постоянно мокрые рукавицы-спецовки, разбухшие от воды кирзачи, которые не спасает специальная мазь. И как бы ты рогом не упирался, таща собой тяжёлый плуг, в совокупности бригада никак не может выполнить дневную норму задания. Много времени уходит на подъём и спуски. Это на гражданке оплачивают  так называемые колёсные, если тебя на машине повезли за 25-и километровую черту от базы, а здесь иные правила. Да и сколько других непредвиденных работ не входящих в норму и не оплачиваемых, но так необходимых. Хотелось делать работу не легче, но внизу. А последняя встреча с Тимохой отбила всякую охоту подниматься на сопку.
               
         31-е декабря. Стройбат военной части 42687, как и вся страна, готовится к встрече Нового 1969 года. Валерик, по просьбе замполита роты, ещё вчера вырубил и притащил давно приглянувшуюся ему ёлку, которую установили в ленкомнате, украсили игрушками, гирляндами и разноцветными огнями. Гирлянды развесили по всей казарме, превратив её на время во что-то сказочное, чему были рады, как дети.
       Талант Валерика после оформления ленкомнаты не забылся и его пригласили принять участие в оформлении клубной сцены к Новому году, где пройдёт праздничный концерт. Вместе с этим, открылся свободный вход в святую-святых отрядных музыкантов -  музыкалку, которая находилась  под коммутатором. В музыкалку можно было попасть только по специально – отработанному позывному – стуку в дверь. Даже его величество Тимоха не имел возможности сделать свой неожиданный визит. Если раньше Валерик нет-нет да иногда заглядывал в музыкалку, ведь у его в бригаде было три  лабуха, то перед Новым годом приходилось засиживаться до поздна. Музыканты занимались своими делами, Валерик рисовал.
        Как никогда поздно погас свет в окнах штаба, и автобус увёз штабников в военгородок, оставив на произвол новогодней ночи дежурного по части. Не осталось начальства и в казарме 6-й роты, кроме взводных сержантов. Никто не спит, все в ожидании полночи, когда стрелки часов сойдутся на цифре «12» и ударят Кремлёвские куранты. Но это для многих воображение и былое воспоминание, не больше. Радио в казарме нет, и ничего подобного не произойдёт.
         В подтверждение, что Новый 1969-й год наступил, со стороны сержантского кубрика в конце спального отделения раздалось приглушённое многоголосие тройного «ура» и перезвон стаканов. Это сержанты и их приближённые, Валерик в том числе, отмечают наступившее событие, а чтобы не застукал дежурный по части, на стрёме стояло несколько человек.
      К этому готовились, и случайных людей среди них не было. Запасались по возможности спиртным, закуской и вот пришло время все заготовки пустить в расход. Выпитая сотка «перцовки» обожгла нутро, от второй начался в голове лёгкий кайф. Пошли полушёпотом разговоры, которые становились всё громче и смелее. Всё больше развязывались языки. Не могло обойтись и без гитары, без песни, которую так и выпирало наружу:
                Сыпал снег буланому под ноги,
                Дул в лицо холодный ветерок,
                Ехал долгожданною дорогой,
                Заглянул погреться в хуторок…
    Не остались в стороне и остальные обитатели казармы. Путь было не густо, но горло смочили. В ход даже пошли средства гигиены – одеколон и зубной эликсир. К четырём часам утра все мирно посапывали в своих койках. Везде был полный ажур и ничего о новогоднем веселье не говорило. Не забыл перед самым подъёмам наведаться в казарму, напомнив о своём существовании и помешав утренней дремоте дневальному у тумбочки, дежурный по части с нездоровым видом. Видимо, ночь для кэпа тоже впустую не прошла.
     Для тех, кто имел желание пропустить спиртного, тем более имея деньги, проблем в отряде с этим не было. Главное, чтобы не унюхало начальство. В магазинах городка на этот товар для солдатни было наложено строгое табу, а уличённых в снабжении спиртным, к таким относились гражданские вольнонаёмные лица, грозило в короткий срок покидание городка. Зато шоферня с автороты доставляла спиртное с наценкой в любом количестве, на любой вкус.
               
ГЛАВА 10

          Первый день наступившего Нового года для народа огромной страны СССР - продолжение гуляния. Кто-то встретил год Новый, мысленно послал подальше Старый, и успокоился, увидев, что в карманах пусто. Нужно опять браться за работу, ибо старые долги, старые заботы и проблемы перекочевали в новый год. Для стройбата это обычный праздничный день с подъёмом не в шесть, а семь часов. Много свободного времени. В клубе покажут концерт, как обычно, подготовленный силами самих стройбатовцев, в столовой праздничные столы. Вовремя подняли, накормят, повеселят, и спать уложат тоже вовремя.
          Валерик перебежал в музыкалку, стоящую рядом с казармой,  где уже собрались лабухи. Первое, что бросилось в глаза, это валявшийся на полу у стенки Чуркин баян с разорванным мехом, который Валерик перенёс с казармы. Все смотрели на лицо побелевшего  от увиденного Валерика, на его сжатые до синевы кулаки, ожидая неадекватной реакции. Но тот оттолкнул ногой не подлежавший ремонту баян и, как - ни в чём не бывало, подключился в разговор о минувшей ночи и планах на предстоящий день.
      Толика – барабанщика от перепоя трясло, как в лихорадке. Ему бы сотку пропустить, чтобы восстановиться. Накануне туляк получил с родины весточку, что его верная жена пустилась в разгул. А чего ждать от тех, кто этими узами не связан? Напился Толик с горя и ночевал в музыкалке. Прежде, чем нога попала в стоящий на полу возле барабанов баян, зло согнал на висящем зеркале. В нём не понравилось собственное изображение. От удара кулаком зеркало разлетелось на куски, но не железный кулак разбился в кровь и распух, конечно же, болел. Это одно, но ведь надо отбарабанить предстоящий концерт.
      С кислой миной на лице, Толик пробежал палочками по барабанам и тарелкам, Боня рванул струны-жилы контрабаса, Валерка Смирнов нажал на клавиши аккордеона. Олег звуками электрогитары дополним мелодию новой, привезённой со столицы, когда был в отпуске, модной песенки. Её он будет исполнять на концерте, а пока репетиция:
Под железный стук кольчуги
Ярославне в час разлуки (повторяется)
Говорил наверно
- Хмуриться не надо Лада, (повторяется)
Для меня твой смех – награда, Лада!..
Вошедшие в раж, как скаковые лошади, лабухи с одной мелодии, без передыху, переходили на другую. Они балдели от своей игры, которая приносила неописуемое удовольствие.
     Не смотря, что всех музыкантов было 10 человек, ядром и, кто делал погоду в группе, был Валерик Смирнов с белорусов. С детства учился в училище военных музыкантов, но не доучился. Был на «ты» со всеми клавишными инструментами. Классный импровизатор. До армии играл в ресторанах. Не смотря, что его отец был Герой Соцтруда - сталевар, жил у бабушки. С приходом его в музыкалку, лабухов под его руководством узнали и оценили в военгородке, и были нарасхват.
    Олег Морозов пришёл с учебки сержантом в 6-ю роту, но измываться над кем-то не мог. Собственноручно при Тимохе срезал с погон лычки и был разжалован в рядовые. Сын полярника частенько получал посылки, и обитатели музыкалки покуривали «Яву». Пел и играл на гитаре. Сам сделал электрогитару, которая вошла в моду. Работал в Валеркиной бригаде.
    Толик Ларкин – виртуоз  игры на барабанах и других установках. Он словно африканец восседал среди всего этого, отчебучивая соло. Работал с Валеркой.
      Боня (Бонифаций) Флидер до армии играл в драмтеатре на скрипке. На разводах дул на трубе, имел дело с контрабасом, но скрипка в его руках плакала, когда исполнял еврейские мелодии. Валеркин земляк, но вмазался, как настоящий еврей, в кладовщики небольшого склада.    
               
         Хотя настоящим крещенским морозом ещё время не пришло, но жманули они нешуточно. От морозов в «гнилой долине» под ногами трескалась земля, разрывая бетонное покрытие дорог, на снегу лежали окоченевшие от стужи птахи. На утренних разводах у музыкантов переставали дудеть трубы, в которых образовавшийся конденсат сразу же замерзал, и только в морозном воздухе чётко слышались удары большого барабана.
         Стройбатовцы стояли, скукожившись, с посиневшими носами и губами, опущенными и подвязанными ушами шапок. Выдыхаемые клубы пара оседали на ресницах и бровях, превращаясь в иней. Холод проникал все ближе к телу и пронизывал своими стрелами не столь защищённые места. Из-за чего постоянно находились в движении все его части, как бы ища в скудной, совсем не зимней одежде, тепла. Если с руками в рукавицах было терпимо, то ноги,  в растоптанных  до дыр  кирзачах,  отмерзали. Валенки выдавали почему-то только в мех и в авторотах.
      Отрядное командование побоялось обморожений, которые могли получить работающие на сопке в такие морозы, и бригаде Валерика предстояло временно поработать в долине. Долбили ломами и киркой траншеи под фундамент строящегося здания склада. На грунте после каждого удара кайлом оставались только метки, а насадки отбойных молотков ломались, как спички. Жгли костры, чтобы хоть немного грунт оттаял, и легче было копать.
      Не все стройбатовцы горят желанием увильнуть от производственной работы без уважительной на то причины, но уж, коль такое случилось, то и Бог велел, дней сколько, что называется сачкануть в расположении казармы. Но ведь есть такие кадры, у которых это в крови и любой способ им приемлем, лишь бы на какое-то время, пусть самое небольшое, он срабатывал и приносил удовольствие, в том числе отлучение от работавшей бригады в течении рабочего дня. Способ прост и заложен в человеческом организме, как и в других живых существах, то есть превращение всего съеденного в дерьмо и опорожнение от него.
      Человека, вроде как бы, приспичило и он ломанул в ближайшую зелень кустов. Погода чудесная, радостно поют птички – одна благодать. Как тут не посидеть на корточках, а заодно не только с наслаждением скурить сигаретку, но и почитать попавшийся в руки обрывок бумаги с буквенным набором, изучая каждую букву, каждый знак препинания. Нельзя и не обратить внимания на муравья, который тащит груз в несколько раз, превышающий его собственный вес и рост, как беззаботно порхают бабочки с цветка на цветок. И так проходит минут 15-20 в своё удовольствие, когда бригада вкалывает. Про таких клиентов говорят, сошёл на дерьмо или проглотил верёвку.
       Совсем по-другому проходит сия процедура со стройбатовцем при крепком морозе и метелице. Особое терпение проявляется до последнего, и отлучка составляет считанные минуты. Ведь когда морозит и поддувает, то не до романтики сидеть с голым задом на корточках. Да и присутствует боязнь, чтобы ненароком определённое хозяйство не пострадало.
       Самое интересное случится позже, когда потеплеет. Смонтированные на мёрзлый грунт-глину, насыщенный осенними дождями, фундаментные блоки расползутся вместе с возведёнными в морозы кирпичными стенами. Часть стен упадёт, а остальное от сильной деформации придётся валить на землю при помощи гусеничного трактора и стального троса. Труд всех, кто там горбел, ушёл коту под хвост. Виновных не было, и армия всё списала. Ничего серьёзного не произошло. Не подрасчитали немного, но рабсилы хватает и на том же месте склад всё-таки построят, но начнут строительство летом, учитывая прошлые ошибки.
               
            А пока трещали морозы, особенно по ночам, когда миллиарды звёзд-светлячков и луна похожая на тарелку с рисунком на донышке, зависшая над сопками, освещала своим холодным светом «гнилую долину», где, действительно, было хоть иголки собирай.
Но вдруг затягивало небо тучами, становилось темно и начал падать снег. И только в свете столбового фонаря было видно, как снежинки кружатся, купаясь в его луче.
     Не может в природе, как и в жизни, всё происходить спокойно и тихо. Появляется ветерок-задира и начинает постепенно усиливаться, гоняя беспомощные снежинки всё с большей силой, поднимая уже лежащий на земле снег, закручивая с бешеной скоростью, превращаясь в снежную вьюгу. Ей бы степные просторы для гулянья, а она, завывая, как дикий зверь, носится между казарм и штабом, столовой и клубом, попав в тупик, разбивается, утеряв силу. Снег оседает, образовывая сугробы, перемёты на дорогах.
    Больше всего пугала ночёвка в казарме при такой погоде. Приходили с работы намёрзшись, и телогреек не снимали до отбоя. Ложились в койки одетые с портянками на ногах, которые за ночь подсыхали. Залезши под одеяло с головой, как в конверт, чтобы оно не вылезло из-под  тюфяка, сверху набрасывалась телогрейка.
      Утром вода в умывальнике перемерзала, и приходилось глаза протирать снегом. Узбеки не мылись неделями, то вода холодная, то холодно в умывальнике. Если и заходили, то одевшись по полной форме  и в зимних шапках с опущенными ушами. Тут же их, чуть не пинками, выгоняли. Зато после таких ночей не надо было проветривать казарму. Щелей хватало и они исполнять роль вентилятора. Да простужались, кашляли, соплялись, но всё проходило само - собой.
               
        Бригаде Валерика приходилось разгружать речной песок с прибывших вагонных платформ и с закрытых вагонов без крыши, с люками внизу. Песок лежал на платформах огромными замёрзшими глыбами, которые лом не хотел брать. Чтобы не мучаться и не терять даром время, Валерик обратился к своему односельчанину Володе и тоже Василевскому, который бульдозером толкал песок в кучи-горы к рядом стоящему растворо-бетонному узлу.
     На первой платформе глыбу так-сяк разрубили пополам. Обхватив каждую тросом поотдельности, Володя спокойно, без напряги, их трактором стащил. Решили тоже проделать с глыбой на второй платформе, но, не разделив надвое. Опять обхватили тросом, трактор поднатужился, но глыба, ни с места. Володя поддал газку. Платформа вместе с глыбой с обратной стороны приподнялась и сошла с рельсов.
     Начался такой переполох, что его не описать. Больше всех, с матом-перематом, от трактора к платформе носился Володя. Бригада тоже суетилась возле платформы, ломая мозги, как её поставить на место. Но это же не колхозная телега, чтобы без проблем разрешить сей вопрос. Ничего не оставалось делать бригаде, как брать в руки ломы и разбивать глыбу по кусочкам. Хотелось сделать быстрее, но не повезло. Что на самом деле произошло с платформой, так никто из начальства и не узнал. Ходили вокруг да около, всё рассматривали, но, в конце концов, пригнали кран и поставили платформу на рельсы.
               
Кончается февраль. Морозы отскочили и на крышах появились сосульки, которые днём начинали  капать. Никто не может предугадать заранее о сюрпризах наступающего марта, о котором в народе говорят, что «мартец может отморозить палец». Как бы ни было, чтобы не говорили, а весна идёт.
    Валерику напомнили, что его бригаде, имевшей навыки устанавливать периметр, надо готовиться к предстоящей работе  на следующей сопке. Пока ещё на ней лежит снег, были сделаны сани с полозьями из железных труб для доставки туда деревянных столбов и железобетонных пасынков.
    Утром на пилораме нагрузили столбами полные сани, с боковыми стойками. Подъехал гусеничный трактор «С-100» с двумя трактористами. Сани зацепили за его серьгу. Валерка и три человека уселись поудобнее на столбах. «Эс», сорвав сани с места и монотонно стуча треками гусениц, взял ход по направлению к сопке, к месту подъёма.
    Дорога к вершине сопки шла, как бы, по спирали. Проехав небольшое расстояние по глубокому снегу дороги, вдруг резко упал нож-бульдозер. Тракторист выключил лебедку, и стальной трос поднял нож. Но, проехав с десяток метров, нож опять воткнулся в снег. Такое повторилось несколько раз. Видимо неполадок с лебёдкой задел трактористов. Один тут же вылез с кабины, держа в руках монтировку, и стал ковыряться в лебёдке, поправляя выходящие с неё тросы рукой. Сидящие на санях работяги, спокойно дымили сигаретами, не обращая никакого внимания на происходящее. Хозяин знает, что своей кобыле делает. А чем поможешь, если в этом дуб? Да и не каждому нравится, когда кто-то со стороны суёт нос не в своё дело. Лучше сиди, молча, даст Бог, всё настроится, и к обеду доберёмся к цели, хотя к обеду должны быть в столовой.
    Возившийся с лебёдкой тракторист крикнул напарнику, чтобы тот попробовал поднять нож. Вдруг  раздался  дикий крик, от чего  сидевшие на санях чуть  не свалились.  Нож поднялся, но кисть правой руки в рукавице оказалась зажатой тросом на барабане лебёдки. Толи он не успел убрать руку, может напарник раньше включил лебёдку, но всё время, пока напарник, выскочив с кабины, шёл осматривать, что, же случилось на самом деле, пока вернулся обратно в кабину и опустил нож, чтобы ослабить трос, тракторист орал во всё горло.
     Соскочившие с саней готовы были помочь несчастному. Сняв рукавицу, увидели, что указательный палец ниже ногтя висит на коже, но крови не было, ни капли. Надо было, как можно скорее, спуститься к дороге и добраться к отрядной санчасти, где бы оказали первую помощь, смазав йодом и перебинтовав палец. На всякий случай с трактористом отправили сопровождающего с бригады.
      Не понятно, что подействовало, но нож больше не опускался, и к обеду были на сопке. По ходу стали сбрасывать столбы, согласно линии периметра. Когда трактор стал спускаться, казалось бы, в неглубокую низину, то все столбы с заострёнными концами в один миг съехали с саней и, обогнав трактор, разлетелись в разные стороны по слежавшемуся снегу. Это говорило о том, что делавшие сани не учли всех возможных ньюансов при  транспортировке столбов, которые ошкуренные и промёрзлые, а значит, скользкие, могли съехать не только взад, но и вперёд. Как всегда деваться некуда. Поматерившись, вспомнив бога и мать, пришлось собирать и носить столбы на плечах уже в кучу, когда, идя с грузом на плече, снежный покров вдруг проваливался, и одна нога оказывалась ниже второй до колена.
               
       Сани доделали, установив стенку впереди. На этот раз их загрузили деревянными столбами, железобетонными  пасынками, бухтой проволоки-катанки. Маршрут оказался прежний. Трактористом стал Валеркин земляк Володя, который сам подрядился при разгрузке подсобить. Так что никого с собой не взяли и вдвоём на гусеничном тракторе «ДТ» отправились в очередной рейс.
     Трактор слабее за «ЭС» по мощи, с надрывом тащил по уже протоптанной дороге до отказа гружёные сани на сопку. Из выхлопной трубы, вместе с чёрным дымом, вылетало пламя. Валерик, сидя рядом видел, что Володя не выпускал с рук левый рычаг поворота, иногда до упора его тянул на себя.
 – Ты на всякий пожарный открой свою дверь – сказал, как бы, намекнул на что-то и открыл свою.
  – Видишь, что «дэтушку» всё тянет вправо. Не работает правый рычаг. И если, не дай Бог, откажет вдруг левый, то загремим вниз – и потянул на себя левый рычаг.
      У Валерика, от услышанного, аж мурашки по спине забегали.- Так какого хрена, твою мать, ты на этой ломаке решился ехать на сопку? Это тебе не песок на бетонном толкать, я сдыхать ещё не собираюсь. Тормози, я пойду за санями. - Взорвался он.
     – Сиди, всё будет нормально – успокоил Володя Валерика, и достав с кармана пачку «Дымка», не отпуская рычаг, губами выхватил сигарету, поднёс пачку Валерику.
        Добрались на сопку, как сказал земляк, нормально. Правда, у Валерика в кирзачах замёрзли ноги, ведь Володя был в валенках, но когда стали разгружать сани, они отошли.

ГЛАВА 11
             
   Ещё с недельку бригада оставалась в долине и кто – где. Валерик влез в дежурные по роте, прихватив, с собой некоторых с бригады в дневальные. После ужина забегал в музыкалку расслабиться, послушать балдевших лабухов, которые бацали известные советские и зарубежные композиции. Делали это очень даже неплохо. Валерка Смирнов заведя своего тёску, любителя городского приблатнённого романса  и такой же дворовой песни, отлаживал в сторону сакс, брал итальянский аккордеон и «Караван» менялся на «Журавли»:
                Здесь под небом чужим, я как гость не желанный,
                Слышу крик журавлей, улетающих вдаль,
                Ах, как грустно в груди, ах, как хочется плакать,
                Перестаньте рыдать надо мной журавли…
               
     Под лучами мартовского солнца «гнилая долина» постепенно освободилась от снега, а если где и лежал, то потерял свою белизну. Бурые пятна земли расплывались прямо на глазах, соединяясь между собой. Она обнажила всё то, что снег надёжно скрыл, замаскировал.
    Не так быстро процесс таяния снега происходил в теневых местах, куда солнце никогда не заглядывала даже летом. Отлично уже была видна лесенка, ведущая к уборной на сопке, по которой за зиму, конечно же, никто не поднялся. Зачем лезть к чёрту на кулички, если то же самое можно было проделать за торцом казармы, упиравшейся в подножие сопки, как и рядом стоящая казарма 5-й роты. Там не хаживала нога штабного начальства, да и что там искать. Если Тимоха и проходил, чтобы пошнырять под окнами казарм, то было темно.
      Зато личный состав двух рот–около 250 человек, тут целую зиму справляли свои нужды. Ротное командование видя обстановку понимало, что всё это дерьмо откроется сполна и попадёт на глаза штабистов. Чтобы избежать неприятностей и вони, в полном смысле слова, внеочередники по нарядам сбрасывали сие человеческие отходы лопатами в проходящую рядом канаву, в её бурный поток.
               
        Почти после трёхмесячного перерыва Валеркина бригада, в том же составе, отправилась на сопку, чтобы продолжить тянуть периметр. Первый день был  похож на прогулочный. Подъём начали с сопки, где периметр уже зиму отстоял, но на ней был спрятан рабочий инструмент, который надо перенести на новое место.
        Снега на сопке лежало не так много. Некогда утоптанный до льда, он толстым слоем сохранился вдоль периметра, столбы которого где - нигде повело, ослабило колючку. На ней клочьями висела лисья шёрстка. Видимо, здесь рыжая бестия, как настоящий охотник, нарезала круги вдоль и поперёк сопки в поиске зайчатины. Хотя ни зайца, ни лисицы никто из бригады никогда не видел, кроме следов, которые подтверждали их присутствие на сопке. Место захоронения инструмента в яме искусно заделанной сверху, отыскали сразу.
      Сопки разделяла ложбина метров 250, с текущим откуда-то сверху ручьём. Через это надо будет протянуть периметр. Ручей, обогнув сопку, извиваясь, шёл вдоль казарм механизаторов, где бригада дважды в день – утром и вечером его переходила, мимо овощесклада, всё ниже к гуцульскому посёлку. Бег его становился незаметным, когда уже слабый поток заполнял чистой и холодной водой пространство, образованное у бетонной дамбы, которую немцы соорудили во время войны, не понятно для каких целей. Вода в этом месте поднималась на 3-4 метра. Лишняя, переливаясь через верх дамбы, продолжала свой путь, собравшись в тот же ручей. Сюда Валерик приходил в жару, чтобы обмыться, постирать х/б и портянки, которые на нагретых солнцем камнях, высыхали как на печи. На вымытых с бетона рельсах отчётливо были видны цифры «1942».
      Земля в ложбине легко поддавалось лопате. Оставшиеся столбы, прибандаженные к железобетонным пасынкам, спустили вниз и установили по периметру. Почти рядом лежала огромная свалка с военгородка, которая напоминала о себе специфическим запахом, от которого першило в горле, не смотря на прохладу. На свалке жили и кормились круглогодично стаи воронья. Большие птицы с сильным клювом вальяжно расхаживали среди мусорных куч, сидели, раскачиваясь на кустах и деревьях вокруг свалки и своим не прекращающимся «кра-кра» говорили, кто здесь хозяин. И навряд ли рыжая плутовка осмелится среди белого дня оказаться среди совсем не крыловского персонажа.
       Склон сопки, на которой предстояло начать работать бригаде, оказался почти вертикальным. По нему не только тянуть периметр, но и просто подняться, если не хвататься за ветки кустов, было невозможно. Но это потом, а пока надо кончить периметр в ложбине, натянуть колючку.
               
            На сопку бригада поднималась по дороге, по которой Валерик со своим земляком Володей на «дэтушке» завозили столбы. Сопка была выше предыдущей и обзор с неё ещё больше впечатлял. С одной стороны открывалась панорама военгородка летунов и некий строящийся, как бы, секретный объект, где стройбатовцы пахали в три смены круглые сутки. Остальное, куда не поверни голову, сопки и сопки. Среди них величаво поднималась, и манила к себе Синичкина гора, сияя ледяной шапкой.
         Вершина сопки была голая. Зато немного ниже, помимо кустарника, стояли высочайшие, сине-зеленые, ели с длинными шишками - свечами и такими же стройными, с рыжими стволами сосны. Можно было наблюдать, как, распушив хвосты, носились, пощёлкивая, игриво перепрыгивая с ветки на ветку, с дерева на дерево и с дерева на землю белки-летяги. Своё название они получил за красоту полёта во время большого прыжка, когда, вытянув по сторонам лапы и пикируя хвостом, белка, словно фанерный прямоугольник, совершает свой полёт.
     Кроме работы и увиденной красоты, на сопке бригаду ожидал сюрприз. Им стал 3-х метровый пень, более чем в два человеческих обхвата, которому, исходя, из его параметров было лет 300. Пень остался, по видимости, оттого, что под воздействием ураганного ветра ель была когда-то давно сломана. Толстая кора, отвалившись от ствола, обнажив древесину пня со следами личинки жука-короеда, валялась большими плашками вокруг пня-великана.
      Бригада топталась возле пня, и каждый старался выдвинуть свою версию по поводу увиденного. Только во время этого консилиума Толик-барабанщик взял и ударил обухом топора по невидимому чуду. Пень оказался такой трухлявый, что развалился до самой земли, обдав всех древесной пылью.
     Валерик же своим крестьянским глазам усёк, что среди истлевшей трухи видны пластины чем-то похожие на пчелиные соты. Когда он разгрёб, то там, действительно, оказались соты, наполненные мёдам диких пчёл. Когда и почему пчёлы покинули пень - улей осталось тайной, хотя версий много, но то, что мёд настоящий, сомнений не было. Лакомились целую неделю, кто сколько хотел.
               
          В солдатской жизни стройбатовцев 6-й роты ничего не изменилось: тот же подъём, зарядка, туалет, строем в столовую, на развод, на работу. Чтобы не забывали строевой шаг, по воскресеньям на плацу его отрабатывали. Заступали в наряды по роте и кухне, отрабатывали наряды вне очереди, отбывали наказания на гаубвахте, ездили домой в отпуска. Основное время было рабочим. Каждый отбывал свою принудиловку, чтобы не остаться в долгу. А ещё получали солдатские гроши -  3 рубля 60 копеек.
       Вечером ужин, свободное время, отбой. Не изменилось отношение к засланной с утра койке. Было большим проступком сидеть на ней, пусть и своей. За это можно было от старшины запросто схлопотать наряд вне очереди. Не забывали в клубе крутить фильмы, но свободного времени последних полгода стало совсем мало. На советско-китайской границе произошла серьёзная заворуха, из-за острова Даманский, с большими потерями в боях местного значения с обеих сторон. В связи с международной обстановкой, как и с прошлогодними событиями в Чехословакии, весь отряд, три раза в день, сгоняли в клуб на политинформацию.
       Валерик, как всегда, в книжке бригадира собственноручно подбивал итоги работы за неделю так, чтобы на разводе не склоняли по всем падежам русского языка, которые своей подписью подтверждал мастер Каюмов. Отрядное начальство гоняло его, как коростливого кота, с объекта на объект, а Каюмову, что не делать, лишь бы ничего не делать. Не хотелась идти со своей братией, не умеющей говорить по-русски, но понимающей о чём говорят, в посудомойку столовой, чтобы драить много посуды разведённой в воде горчицей, или на лопату. Если этих, с его слов, вылавливали арканом далеко от людей, где они пасли отары баранов и лошадей, то он имел за плечами строительный техникум и звание сержанта полученное в учебке. Так что своих земляков-узбеков Каюмов не очень-то жаловал, которые, расписываясь, ставили крестики. По-этому в Валеркиной книжке бригадира, он расписывался, как говорят, не глядя. Одно время узбеки тоже тянули участок периметра под его руководством, и он был в курсе дела. Думал, что русские тоже таскают столбы и железобетонные пасынки на сопку, как его когда-то земляки.
               
      Валерик для лабухов стал свой «в доску» человек. Музыканты уезжали в военный городок играть танцы в Дом офицеров или среднюю школу строго по счёту, чтобы каждый играл на своём инструменте. Не музыканты туда просто не могли попасть.
       На этот раз поездка предстояла в подшефную школу, и было решено взять с собой Валерика в качестве контрабасиста: мол, умеет играть. Тот сначала отнекивался, но его уговорили, объяснив до подробностей предстоящую роль. Валерик хоть и не знал музыкальной грамоты, но, обладая хорошим слухом и зная толк в музыке, согласился составить компанию.
       Приехав в школу, лабухи расположились на большой сцене просторного актового зала, по сторонам которого на стульях сидели девчата и ребята – старшеклассники, в ожидании начала вечера. Олег настраивал свою электрогитару и микрофон, Толик расставив свои барабаны и тарелки, виртуозно покручивал палочками, Валерка Смирнов что-то перебирал на аккордеоне, а рядом лежал саксофон, что-то надувал в трубу - альтушку Боня. Валерик, как и было договорено изначально, держал в левой руке гриф контрабаса, готовый в любой момент рвануть его толстые струны.
       Олег кивнул Валерке, что всё готово к игре и тот дёрнул струну, как ему было показано. Тишину зала, как гром среди ясного неба, разорвал басистый «бум-бум-бум». Таким образом, дав отсчёт для начала игры группе, Валерик продолжал делать вид играющего контрабасиста. Зазвучала мелодия модного у молодёжи твиста и Олег, как солист, не выпуская с рук своей самоделки, уткнувшись в стоящий микрофон, запел:
                Дождь стучит, дождь стучит по панелям,
                Дождь стучит, дождь стучит по окну, 
                Дождь идёт целую неделю,
   От дождя я с ума сойду,
                А где же солнце, без него так холодно мне
                И целый день я слышу лишь унылый стук
                Кап-кап…
         Школьники веселились, выделывая характерные для твиста движения. Потом был шейк,… потом объявили перерыв, чтобы дать лабухам передохнуть с отработанным ритуалом причастия к рюмке, там же на сцене за толстыми  занавесами, с соблюдением конспирации. Кинопроектор крутил новый мультфильм «Шайбу, шайбу» и танцевали под магнитофон – бобинник греческий «Сиртаки». Передых окончился и по просьбе Валерика, которого потянуло на танцы, зазвучал его любимый вальс «Под небом Парижа». Он подошёл к приглянувшейся девчонке, и пригласил на танец. Они двигались в темпе вальса и чувствалось умение школьницы легко это проделывать.
        Первый раз Валерика передёрнуло, не смотря на обаятельное и милое личико своей партнёрши, оттого, что узнал чьего она рода-племени. Сознание словно молния, прорезало воспоминание того дня, когда в отряде опознавали насильника школьницы, возможно, этой же школы, и заключительные слова Тимохи на этом построении.
        Дальше случилось такое, чего не могло присниться в страшном сне. Через какое-то время, когда Валерик опять танцевал с Леной, в зал зашёл его величество начальник штаба майор Тимошенко. Именно так: известный в отряде, как Тимоха, он же, отец Лены, на правом боку висела портупея. Валерик успел повернуться к нему задом, закрыв спиной свою партнёршу - его дочь. Они стояли и топтались на одном месте, как ни в чём не бывало для одной и от увиденного заклинило второго. Валерик представил, как разгневанный Тимоха, исполняет свой обещанный когда-то приговор: отстреливает прилюдно мужское хозяйство за то, что заловил стройбатовца рядом со своей дочкой. От ужаса по спине вдоль позвоночника пробежали мурашки, на лбу выступил холодный пот.
      Повернув голову к выходу, Валерик уже не видел Тимохи. Значит, ушёл. Появился дежурный по отряду, что говорило, пора свертываться и сматываться. У школы стоял автобус. О своих переживаниях на вечере Валерик умолчал, знал, что поднимут на смех, и от подобных поездок отказался. Этому была более серьёзная причина.
      Спустя неделю произошло ЧП отрядного значения. После очередной балдёжи в Доме офицеров, Смирнов остался с своей чувихой. Когда возвращался в хорошем подпитии в отряд, его нагнал на «газоне-козле» извозчик командира части, который завёз шефа и неизвестно где тоже напился. Остановиться, то остановился, чтобы подобрать Смирнова, но уже за рулём ехать не мог. Не смотря, что Смирнов не имел навыков езды на авто, они поменялись местами. На крутом повороте Валерка не справился с управлением, и ударились в выступающую скалу. Шофёр с сотрясением мозга и Смирнов с вытекшим правым глазом и травмированным левым попали в госпиталь.
         Так трагично закончилась для Валерика Смирнова - музыканта от бога, служба в стройбате. Полуслепого его комиссовали. Осиротела музыкалка, а лабухи остались без лидера группы. Валерка переживал о случившемся с тёской. Было по-человечески его жалко, как родного. Больше в музыкалку не захаживал, там стало скучно и одиноко.
               
         Работа на сопке превратилась для бригады в сплошное удовольствие, куда поднимались с охотой, зная заранее, чем придётся заниматься в течение дня. Уже давно не обращали внимания на то, что после дождя на кирзачи налипала, глина и где были представлены сами себе. Никто не стоял над тобой, неравнодушно дыша в затылок, подбирая способ выразить своё отношение к твоей работе. На сопку стало тянуть магнитом, а оставаясь на выходные в казарме, начинаешь по ней скучать. И как тут не вспомнить слова песни Высоцкого из кинофильма «Вертикаль»:
                Так оставьте ненужные споры,
                Я себе уже всё доказал,
                Лучше гор могут быть только горы
                На которых ещё не бывал.
       Апрельский Всесоюзный коммунистический субботник дал возможность бригаде Валерика отыграться на ротном командовании, которое изъявило, почему-то, желание поработать на власть Советов на сопке. Видимо, потянуло на романтику.
       С военгородка доносились подбадривающие звуки бравурных маршей вперемешку с собачьим лаем, пригревало солнышко. Заранее был определён не самый лёгкий участок работы для участников субботника, где только с помощью лома, не без пота, придётся копать метровой глубины ямы. Чтобы они поняли, какую работу выполняют их подчинённые каждый день, чтобы рассчитаться за своё армейское существование и не остаться в долгу перед Родиной. Никаких поблажек и снисхождений, не смотря на звания и должности, тоже не было. О каких поблажках и лёгкой работе можно было говорить, если всем предстояло копать ямы под столбы. Так решила бригада, чтобы не выделяться на общем фоне, не вызывать к себе негатива.
               
          Всему есть не только начало, но приходит конец. Завершались работы на сопке. Привыкшая ко всему  бригада, растягивала сей процесс. Ноги давно привыкли к нагрузкам и ребята с лёгкостью передвигались в любом направлении. Бывали проблемы с куревом и тогда несколько человек спускались вниз к дороге, по которой «Татры» таскали трубы к буровым вышкам. Постояв у дороги и остановив машин, пять, просили у шоферни закурить, как милостыню, возвращались обратно с табаком. Уже можно было, перейдя на южный склон, освободившегося от снега под лучами весеннего солнца, позагорать. Обед также без опозданий подвозили на «66-ом» к подножью. Предполагая, что ожидает бригаду и каждого в отдельности внизу, расставаться с сопкой не спешили.
        А когда пришло время расставания, Валерик решил пройти вдоль периметра, расположенного на двух сопках, чтобы последний раз обозреть то, чего больше никогда не увидит. Спуститься в «гнилую долину» там, где, спускаясь, теряли каблуки, где Олег при падении выбил руку в ключице, где каждый день что-то происходило, что-то открывалось и виделось.
      Спустившись с сопки и еле перейдя ручей по торчащим с воды камням, ожившего от таяния снегов, распотевший, с расстегнутыми пуговицами телогрейки и гимнастёрки, с ремнём в руке, Валерик оказался напротив окон штаба, что не входило в его маршрут. Мысли перепутали дороги, но стук в оконное стекло расставил всё по местам. За стеклом стоял Тимоха и кивал пальцем: мол, зайди ко мне, голубчик.
     Быстро оценив ситуацию, Валерик застегнул все пуговицы, перетянулся ремнём, поправил на голове шапку и направился в штаб. Постучав в дверь кабинета Тимохи, и переступив порог, доложил майору, что - ефрейтор такой-то, по его приказанию явился. После чего тот на мгновение остолбенев, произнёс.
      – Повтори фамилию.
      – Василевский, товарищ майор.
      – Это ж, какую фамилию позоришь своим видом, твою мать – процедил сквозь зубы Тимоха.
      – Может маршал твой родственник?
      –  Не знаю, может и родственник – съязвил Валерик.
      – Не знаешь, твою мать?  А теперь, чтобы не испортил каблуками своих кирзачей порог, поставь там табуретку.
     –  Зачем товарищ майор? – промямлил, не врубившись в суть сказанного Валерик
     – Для того, - продолжил Тимоха - когда я тебе врежу банку, то ты перелетишь через табуретку и не зацепишь каблуками порог. Понятно, твою мать?
     – Так точно! – выкрикнул Валерик и стал пятиться назад, не дожидаясь на то разрешения майора.
     Сказать, что Валерик струхнул перед Тимохой, то нет. Но власть этого человека, его необузданность ощутил сполна. Майора привыкшего измываться над своими подчинёнными, мучило, что он в своём кабинете один, а привычка требует подпитки. Объектом стал  Валерик со своим небрежным видом, что и зацепило. Был повод отыграться. Но когда услышал фамилию,  то вовсе взбесился. Видите ли, его не устраивал Валерика вид, который шёл не на парад, а с работы. Да, расстегнулся, но ведь это временное явление, было жарко. Словом, сошлось к тому, что ефрейтор Василевский своим видом не соответствовал и позорил фамилию другого Василевского, маршала и полководца. Надо было просто суметь себя сдержать, чтобы не спровоцировать  на нечто большее.
А на больных не обижаются!
               
       Бригаду расформировали, разбросав по другим бригадам. Страна готовилась к круглой дате – 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. По указанию замполита части, которое он получил сверху, во всех ротных ленкомнатах должны быть оформлены стенды, посвящённые этому событию. Валерику, уже как ротному художнику, пришлось заняться стендом. В подсобники взял своего старого товарища Хохла, которого не мог обойти стороной, имевшего опыт работы в ленкомнате, полученный в изначальном её оформлении, как аккордный наряд для Витьки Чурочки. Осенью ему на дембель, глядишь, его работа не останется без внимания и вспомнится к тому времени. А пока пусть сачканёт с недельку, ведь в бригаде пашет, как папа Карло.
      Стенд получился не хуже, как в других ленкомнатах. Но имя Валерика, как художника, подтвердил установленный возле казармы щит, на котором был нарисован портрет Владимира Ильича в кепке, с прищуренным взглядом, улыбкой, с красным бантом на груди и поднятой в приветствии рукой. На творение опять обратило внимание штабное начальство, и замполит части опять предложил должность художника на стройки в военгородок, где стройбат строил жилые дома - многоэтажки. Надо было писать на щитах Правила техники безопасности и соцобязательства, щиты типа «здесь работает бригада такого-то и выполняет план работы стольких-то процентов» и другую наглядную информацию.
     Валерик побывал в городке на стройке, обращал внимание на щиты, вывески, которые из-за воздействия погодных условий, требовали обновления. Заглянул в будку, где работал  буквописец и ужаснулся. Возле небольшого окошка стоял сбитый с досок столик. Казалось, что когда-то здесь мыли кисти, вытирая их об стены, пол и даже стол. Своё решение, по поводу назначения сюда художником, Валерик сразу не высказал, но душа к работе не легла, увиденное не вдохновило. Интересно, получается, предложили место художника-почтальона, а об этом ни слова, умолчали. А тут оказалось такая запущенность, что сам чёрт ноги поломает.
      От должности буквописца Валерик отказался, все, обдумав и взвесив. Было и несколько причин. Одной, из них станет появившийся слух, что его рота в ближайшее время будет отправлена на новое место и вдруг это произойдёт без Валерика. А пока «суть да дело», надо любыми способами побыть дома. Мама пишет, что отец очень болен и долго не протянет, его жизнь на исходе. Надо сходить к замполиту части с письмом, может, пойдёт и поможет с отпуском. Если нет, то надо написать маме, чтобы сходила в райвоенкомат, где сделают вызов по-семейному обстоятельству.
      Не ошибся Валерик в замполите. Отпуск он получил. Теперь десять суток с дорогой в его распоряжении. Короткие сборы и он в общем вагоне поезда. Уже не лезет на свою любимую полку, которая почти всегда свободная. Надо снимать кирзачи, но хоть портянки и свежие, запах горевших от пота ног никого не обрадуют. Придётся терпеть до самого дома. По-этому Валерик сидит за столиком и смотрит за окном на мелькающую панораму, идущую вдоль железнодорожного полотна. Под стук колёс из вагонного радио, которое трещало и пищало, обрывочно доносились:
                И куда же вы торопитесь, куда?
                Поезда, поезда,
                Почтовые и скорые,
                Пассажирские поезда…
      Валерик ехал домой в отпуск второй раз. Первая поездка была в октябре, спустя четыре месяца с начала службы, и тоже по-семейному. Тогда отец перенёс тяжелейшую операцию, с гарантией на год жизни. Врачи не боги, но, судя по письмам мамы о его состоянии, угадали. Видимо, опыт тогда подсказал.
    Замечали ли вы, как странно возвращаться домой после пусть даже и недолгого, но дальнего путешествия? Словно прошла целая жизнь, столько всего изменилось, а дома всё по-прежнему. Те же улицы, те же дома, те же люди, совершенно не подозревающие, сколько всего произошло с тобой. Магазины работают по-прежнему расписанию, а чайник у знакомых стоит на том же месте, на каком стоял, когда ты в последний раз до своей поездки  их навещал. Но вот проходит время, и ты снова влился в эту повседневную жизнь. Уже не чувствуешь себя чужим. Ты влился в этот бесконечный поток и тебе абсолютно наплевать на тех, кто только что сошёл с поезда или автобуса после дальней дороги.
      На дорогу ушло чуть больше суток и вот родительский дом. Отец уже не встретил Валерика как в прошлый раз. Он лежал на кровати у окна исхудавший до неузнаваемости, и только огромные глаза, полные боли и печали, говорили о его уже совсем недолгом пребывании в этом мире. Мама через короткие промежутки времени делала обезболивающие уколы. Валерик не отходил от отца, но разговора между ними не получалось. Если он что-то говорил, пытаясь всячески донести суть разговора, то отец молчал. Назавтра к обеду ему, вроде бы, полегчало. Отец пытался что-то сказать, но не получилось. И только крупные слезинки скатились по впалым щекам на подушку, отец затих. Валерик успел дать ему в сложенные на груди холодные, безжизненные руки, зажженную парафиновую свечку, которая случайно оказалась в его чемодане.
       Похоронив отца и оказав какую-то помощь по хозяйству, заготовив дров в лесу и доведя их до укладки в печь, Валерик вернулся в часть, в свою 6-ю роту, которая, действительно, со дня на день должна была отбыть, и  был рад, что не опоздал.
               
ГЛАВА 12               
         
         В роте готовились к отъезду и все, буквально, сидели на чемоданах, как можно скорее покинуть «гнилую долину»: мол, как не будет, но хуже, чем здесь, не будет. И вот этот день настал. Ротное имущество загружено в бортовые «ЗИЛы», которое отвезут к месту дислокации роты. Личный состав «ЗИЛами» накрытыми брезентовым тендом завезут на железнодорожную станцию Ивано-Франковска, оттуда поездом до города Хмельницкий.
        Опять последний вагон поезда под завязку был заполнен стройбатовцами, как год тому назад новобранцами, прибывшими сюда, но уже не сталь возбудимыми и ершистыми, хотя ехали тоже в неизвестность, как в тёмную ночь. Валерик не изменил своей традиции и по привычке вновь залез на верхнюю полку. Стук колёс постепенно убаюкивал ребят, и в вагоне воцарилась тишина, при которой не только хорошо спалась, но думалось и вспоминалось.
      Лёжа на голой полке, подложив обе руки под голову, чтобы она была чуточку повыше, Валерик пытался разобраться о подлинности секретности «гнилой долины», скрытой завесой от постороннего глаза, ради чего оттуда были выселены люди, прожившие неизвестно, сколько сотен лет. Ведь помимо расписки каждого новобранца в секретном отделе части о неразглашении некой военной тайны места расположения части стройбата, когда на территории отряда запрещалось встреча родителей с сыном, запрещались увольнения в соседний посёлок, запрещалось то, запрещалось это.
      Опять же, этот периметр из колючей проволоки вокруг «гнилой долины» с двумя КПП. Вооружённая охрана летунов всех объектов. Когда по ночам надрываясь, ревели, не давая спать, идущие рядом с казармами, гружённые «Уралы», которые чем-то загружались с накануне подошедших вагонов. Они тяжёлогружённые ползли в сторону военгородка, туда же они отправлялись после ночной разгрузки большегрузного вертолёта, который иногда садился на плацу с «мигами» - макетами, где в разгрузочно-погрузочных работах, как и в сопровождении грузов, участвовали только офицеры-летуны. А истребки на плацу без моторов?
    Объект, где работал стройбат в три смены, и куда можно было попасть по-своему прямому назначению только по спецпропускам, Валерику был знаком. Отработав там с бетоном и лопатой день, назавтра с бригадой приехал опять, но забыл свой пропуск в казарме. Знакомый земляк, но летун, на объект не пропустил, - не положено и весь разговор. Валерик вернулся в казарму, но по сложившимся обстоятельствам больше туда не попал.
      Стройбатовцы там, в поту рвали жилы, возводя толстые бетонные стены, облачённые в железную опалубку, куда бетон сваливался самосвалами. Постепенно возведённые стены обволакивались сотнями тонн грунта, засеивались травой и кустарником, соединялись с рядом стоящей сопкой.
      Если это тот объект, то, что тут секретного? Как в отряде, так и в военгородке уйма вольнонаёмных рабочих из гражданского населения, которые свободно передвигались туда-сюда, и каким дебилом же надо быть, чтобы ничего не видеть и не слышать. Те же буровые установки по добыче газа на соседних сопках с множеством рабочих, которые, кроме ушей и глаз, в арсенале имели бинокли с многократным увеличением. А стройбат, где некоторые за понюх табака готовы продать родного отца, уж не говоря о неком объекте. Да и сам периметр с колючки больше внимания привлекал, чем отпугивал, напоминая о своём предназначении. И если бы, кто-то в этом нуждался, то вся тайна раскрылась бы со всеми потрохами. Только никто не видел секретности, всё происходило наяву, как обычная стройка на гражданке, где охрана и пропускная система тоже имеет место.
     Слухи о строящемся объекте, который многие годы находился под грифом «Секретно», ходили разные, но только спустя сорок лет, Валерик от случайного человека, имевшего непосредственное отношение к объекту, узнает настоящую правду. А пока это запудривание мозгов тем, кого это не должно интересовать и исходя из данной расписки, об объекте надо забыть на ближайшие десять лет. И, что говорить, если мы жили в такое время: когда на каждой стене, даже в общественном туалете, люди на плакатах, приложив палец к губам, предупреждали: «Не болтай у телефона, болтун – находка для шпиона». Как оказалось, в окресностях Делятино с 1950 года, в том числе там, где работали стройбатовцы, находилась центральная база хранения ядерных боеприпасов Главного Управления Министерства Обороны СССР. Отсюда и шла вся маскировка этих мест – не только днём, но и ночью.
               
     Пока рота добиралась до Хмельницкого, «ЗИЛы» выехавшие в этом же направлении намного раньше, успели завести её имущество, разгрузиться, вернуться на железно - дорожный вокзал города, чтобы перевезти стройбатовцев на новое место прохождения службы.
    Полчаса езды от вокзала на север окраины города и машины остановились у крайней казармы. У входных дверей с торца лежали в куче разобранные койки, тюфяки, чемоданы, обмундирование и другое тряпьё, что входило в понятие ротное имущество.
      Солнце уже спряталось за ближайшим леском, который находился в сотнях метров, и надо было спешить разобраться с это кучей. Первым делом надо было расставить койки и положить, хотя бы, на пружины тюфяки с подушками. Перекусив сухомяткой, которая была выделена роте, как продуктовый паёк на первое время, рота после проверки получила отбой, чтобы завтра разложить всё по местам, определиться самим.
      Обычно у гостя спрашивают, как ему спалось на новом месте. Валерка спал, словно пшеницу продавши. Уснул, как только голова дотронулась подушки, и проснулся за  час до подъёма. Слез со второго яруса койки, оделся и тихонько прошел мимо спящего возле тумбочки дневального, который даже бровью не повёл. «Вот так армия! Спокойно, как в кино, роту вырежут, не доведи Господи, из-за такого дневального и с некого будет спросить»  - почему-то подвернулась Валерику невесёлая мысль. Открыл дверь и ступил прямо на землю. Его обдало утренней прохладой. Чистое без единого облачка небо, предвещало жаркий день. Потянувшись и сделав небольшую зарядку, решил до подъёма сделать обход и более-менее ознакомиться с местностью.
     Это было огромное поле с колосящейся в человеческий рост пшеницей. С одной стороны поле окружал молодой лес с клёна, граба, дуба, в котором проснувшиеся с восходом солнца лесные птахи разминали свои голоса. С противоположной стороны леса проходила железнодорожная магистраль, вдоль которой и стояли шесть казарм, собранные с обычных стандартных деревянных щитов. Последние две коробки, которые не имели ни рам, ни полов заросли пшеницей. Видимо, начались строиться казармы весной, когда она только начинала свой рост. Во всех казармах отсутствовал фундамент. Видны были ещё какие-то постройки, но больше всего смутило Валерика отсутствие уборных. Ведь  которые должны были быть построены на любой стройке в первую очередь. Воды, которая, по всей видимости, была привозная, и электричества, которым пока снабжались места первой необходимости: бетонный узел и территория кухни.
               
      Где-то прогудела труба-горн, словно в пионерском лагере, известив об утреннем подъёме тех, кто поселился в казармах. Спустя минуту они уже неслись к лесу, в пшеничное поле, к кустарнику вдоль железки на оправку. Их примеру последовала прибывшая 6-я рота, которая будет называться отдельной.
     У каждой казармы стояла на кирпичных стенках железная бочка на литров триста, от которой отходило вваренная труба с 20-ю трубками-отростками и кранами. У так называемого умывальника стройбатовцы ополаскивались, чистили зубы. Этим утром 6-й роте не всем придётся протереть водой глаза. Их приезда не ожидали, и вода в бочку завезена не была. Так получилась и с завтраком. Пришлось давиться сухим пайком, проталкивая его водой с неприятным запахом.
     На утреннем разводе формирующейся части, построение личного состава происходило прямо возле казарм. Всё было вяло, без конкретики. Но были проинформированы, что те, кто уже прибыл, а это три роты, и те, кто еще прибудет с разных воинских строительных частей страны, станут участниками строительства важного стратегического объекта, необходимого для обороноспособности Советского Союза. Как, оказалось, сюда прибывали, как в командировку, стройбатовцы разных строительных специальностей, умеющие работать на разной технике. Это были группы от десяти человек до роты и разные по национальности. В положении командировочных оказалась Валеркина рота. Никто из прибывших не знал, насколько растянется присутствие в этом месте, но каждый мнил себя стратегом, видя бой со стороны.
        Валерик не понаслышке знал, что творилось с исколотой татуировками братвой в отраде, где слово козёл считалось одним из самых страшных ругательств. За это слово надо было отвечать, если оно сказано не по адресу. Даже могла пролиться кровь среди выпускников исправительных учреждений Союза. А стукачество? Возможность заложить кого-то и свести личные счёты, сдать своих, чтобы самому уйти из под удара.… В криминальном мире мотивов для этого предостаточно. В том же отряде, по ночам неугодным делали «темную», когда сонного, накрыв одеялом, чтобы не мог кричать, били не только кулаками, но и кирзачами. Стукач после экзекуции никому не жаловался, но тело долго ныло, напоминая, к чему может привезти длинный язык, и охота предательства отпадала. То, что будет твориться здесь, представлялось с трудом.
      Говорят, человек предполагает, а Бог располагает, но справедлива народная мудрость, утверждающая, что хорошо там, где нет нас. Валерик всем своим нутром ощутил, как это было неодинажды, что рота попала из огня в полымя и это были пока цветочки.
               
        Недолго держался запрет на любую самовольную рубку леса и разжигание костров, где уже было не возможно от дерьма поставить ногу, на вытаптывание будущего хлеба, колосья которого с каждым днём набирали вес зёрна, как неизвестно откуда появились мощные гусеничные «эсы» - бульдозеры, корчеватели и грейдеры. Они снимали верхний слой поля, колосящуюся пшеницу превращали в солому, перемешивая с землёй, сталкивая в низину. Валерику хотелось встать среди этого поля, поднять к небу руки и заорать во всё горло: «Люди остановитесь, что вы делаете? Ведь это хлеб!»
     В лесу стоял невыносимый рёв моторов, визг бензопил, треск падающих деревьев. Это варварство, как в поле, так и в лесу, длилось без остановки несколько суток. Когда всё утихло, стройбатовцы от своих казарм увидели безжизненное пространство. Недалеко стояло много солдатских палаток и техники: трактора и экскаваторы, грейдеры и скрейперы, самосвалы разной грузоподъёмности.
      В километре от казарм находилась небольшая железнодорожная станция, где останавливались поезда и электрички, там отгружался стройматериал для строящегося военного объекта. Солдаты-запасники, называемые в народе партизанами, прямо на станции вели сборку шпал с рельсами, звенья которых пролягут от станции вглубь леса. Основные работы ведут представители железнодорожных войск. Бригада Валерика тоже была определена для работы на участке железнодорожной ветки: выравнивали ломами под линейку положенные звенья рельсов, соединяли их между собой, трамбовали щебень по полотну…
    Работы велись везде круглосуточно. Вокруг строящегося объекта появился периметр с колючки и вооружённой охраной. Отгорбев под палящим солнцем на железке, бригада Валерика приходила в казарму, в которой, из-за отсутствия фундамента, гуляющий внизу сквознячок приносил сквозь половые щели прохладу, и падали на койки. В жизни роты всё перевернулось с ног на голову, кроме внутри казарменной службы – дежурство по роте и дневальство. Никто никого не заставлял, делать то или это, не стало нарядчиков вне очереди, на койке хочешь, сиди, хочешь, лежи. Свободное время мог каждый использовать по-собственному  усмотрению. По выходным в бытовку, где не было пола, приносили телевизор и ставили на табуретку: дескать, пожалуйте уважаемые жильцы казармы и посмотрите «Служу Советскому Союзу». Если армейский устав ещё изредка почитывался, то про строевую подготовку  забыли. Молодые организмы, привыкшие к муштре, которую испытывали в прежних местах службы, требовали экстрима, чего-то неординарного.
               
     Говорят, если хочешь рассмешить Господа Бога, то расскажи ему о будущем, а если хочешь нарушить приказ, доведи его исполнение до абсурда. Любое хождение в соседние сёла считалось самоволкой, и был одним из строжайших запретов в приказном порядке. Но, как в далёком детстве, что было запрещено, то вызывало неимоверный интерес и желание обследования того, на что наложено табу.
    Где по ночам находилось ротное начальство, кроме сержантов, никто не знал, не пытался это сделать. Почуяв свободу, на ночь по соседним сёлам разбредались взводами вместе с взводными. Только в 6-й роте. Приходили в казарму под утро навеселе, принося с собой в стеклянных банках, изготовленную с сахарной свеклы, «буряковую» самогонку. Если у кого-то от переизбытка «буряковой» внутри открывалась рвота, то вонь в казарме стояла такая, что хоть противогаз одевай.
    Пьянство заметно процветало в других ротах и укоренялось в 6-й. Старшина- сверхсрочник, прибывший с отряда как комвзвода, отвалявший «дурака» около 20 лет, был прозван за любовь к сорокоградусной «Перцовой» настойке - Королём перцовки. Не известно, что употреблял в тот раз «король», оказавшись на соседней ж/д станции, но его ребята со взвода несли в полном отрубоне тот неполный километр до казармы на руках. Действительно, королевские почести.
       В долгу перед своими подчинёнными «макаронник» тоже не оставался, помня их доброе дело. Когда после ночного похождения взвод нуждался в отсыпке, ему это старшина в благодарность предоставлял. Никто не мог без его разрешения потревожить их сон, который длился до обеда. Он мог разбиться в дребезги, доказывая, что взвод отдыхает после ночной смены.
     Было открытием, когда в 6-ю роту прибыл молодой лейтенант, окончивший под Ленинградом Пушкинское военно-строительное училище - кузницу кадров для стройбата. Среднего роста, с привлекательным личиком, подтянутый, со вкусом подогнанной шмотке, сапогами, начищенными до блеска, распространявший запах мужского парфюма, он был похож на самолюбивого индюка, на пуп земли. У него было всё по уставу, как учили в училище, как написано в книжках, и два раза приказ не повторял, а если повторял, то обязательно должен был быть свидетель. Грозился засадить в дисбат каждого, кто проигнорирует его приказ.
         Все смотрели на исполняющего обязанности ротного, в том числе и Валерик, с недоумеванием и ожиданием некого нового выкидона с его стороны. И когда в очередной раз, на вечерней проверке начинал тыкать пальцем в каждого, указывая таким способом те места, которые были ему не по нраву: не свежий подворотничок, не застёгнута пуговица, не начищена пряжка ремня и прочее. Сунул пальцем в Валерика, но тот схватил за палец так, что летеха, аж взвыл. – Мне давно твоя морда не нравилась. Теперь понимаю, почему у тебя вместо зубов стоят железные фиксы – прошипел он.
   – Ты, салабон! – взорвался Валерик. – Тут тебе не стадо скота, чтобы ты совал своим пальцем. И любое хамство, грубость и неуважение с твоей стороны не воспринимаются, и не приветствуются. Несмотря на твоё звание, никто из нас не уверен, что ты со своими замашками чего-то добьёшься. Хотя время покажет. Получится, молодец. Если нет, то, как говорят белорусы, прабачай.
    Ротный старшина Губайдуллин, наблюдавший со стороны за происходящим, так и остался наблюдателем, понимая, что коса наткнулась на камень.
               
     Глина, порядком надоевшая в «гнилой долине», оказалась и здесь. От дождя она размокала, и ноги скользили, как по маслу, разъезжались в разные стороны. Буксовали машины. Трактора, наматывая глину на гусеницы, резали глубокие колеины, которые оставались надолго, как ямы и колдобины.
     Во время летнего тёплого дождя стройбатовцы раздевались до трусов и стояли под ним, как под душем, что приносило удовольствие и возможность смыть пот и грязь. Завшиветь не давали. Сначала по выходным водили к железнодорожникам в полевые бани-палатки, потом стали возить в городскую баню на «Зилах».
     Полевые бани в палатках, куда загоняли взвод, то есть 33 человека, и баней то не назовёшь. Это одно только название. На самом деле это душевое помещение, но не для такого количества людей, где, из-за тесноты, нормально помыться было нельзя. Ведь под душевым «дождиком» толкалось 3-4 человека. Горячая вода включались, на 10-15 минут и после отрубалась, чтобы ты выметался, освобождал место следующей партии «банщиков»
    Совсем другое происходило в городской бане, где вмещалась вся рота: полчаса в твоём распоряжении и вдоволь горячей воды. И всё же, баня баней, но душ с поднебесной оставался для многих необходимостью для личной гигиены.
      После такого дождика «в четверг» и явился на всеобщее обозрение роте лейтенантик: мокрый с головы до ног, с измазанными в глину не только сапогами, но коленями брюк- галифе и локтей гимнастёрки, будто ползал на четвереньках, без фуражки и в хорошем подпитии. А ведь неделю тому назад, он демонстрировал с выпендрёжем свой вид, как образец, как эталон настоящего военного строителя. Старшина, проводивший вечернюю поверку роты, стоявшей в позе «смирно», пошёл по  уставу навстречу этому «чму» с докладом. И тут рота в один голос взвыла, но старшина командой «равняйсь, смирно!» установил тишину и продолжил поверку.
     Утром лейтенант ходил сам не свой: прятал глаза от своих подопечных, сторонился встречи с Валериком. Стыдно было сучьему сыну. Придёт с отпуска командир роты капитан Зубов и лейтенант, с которым не успели толком познакомиться, даже не знали имени, с роты исчезнет в неизвестном направлении.


ГЛАВА 13

  По выходным дням, на опушке леска, по вечерам кинопередвижка крутила кинофильмы: «Волга-Волга», «Богатая невеста» или «Спартак». Было ощущение, что фильмы дальше казарм и палаток не уходили, демонстрируясь с короткими перерывами у стройбатовцев опять, которые терпеливо взирали на знакомые до мелочей персонажи, отмахиваясь ветками и дымя сигаретами, чтобы отогнать тучи комарей - кровососов. В это же время где-то пиликала гармошка, бренчала гитара, слышались голоса:
                Нашей первой любви наступает конец,
                В беспредельной тоске обрывается пряжа,
                Что мне делать с тобою, с тобой, наконец,
                Где тебя отыскать, дорогая пропажа?.. 
        Не могло в таком большом скоплении стройбата, который нуждался в постоянном контроле, но были, в основном, предоставлены самим себе, проходить всё для командования части светло и безоблачно. Постоянные пьяные драки в самоволках и в расположении стройбата уже никого не  удивляли, но слухами полнилась земля. Не было дня, чтобы чего-то не отчебучили криминального. А в течение недели было совершено ряд групповых изнасилований – девушки и двух женщин из ближайших сёл. Как когда-то в отряде, проводилось опознание насильников.
    Утром возле казарм, на месте утренних  разводов, было построено 1500 человек стройбата. Перед построением прошёл слушок, что насильники своим смуглым цветом лица были похожи на азиат. Если цвет лица никого не тронул, ведь от загара были похожи один на одного, то усы сбрили все, не смотря на национальность, ведь один из них был с усами.
     Пострадавшие, по идее уже все женщины, ходили вдоль шеренг, вглядываясь в лица солдат, чтобы изобличить негодяев, принесших им страдания и позор. В этом были мало приятного. Каждый из опознаваемых ощущал на себе их взгляды и не мог предвидеть реакцию каждой с обиженных. Мандраж в коленках испытал каждый тоже. Насильники не были опознаны по той причине, что их в построении попросту не было. Было бы глупо, совершить преступление, самим придти в руки: мол, вот мы, нате берите. И всё же, пятно случившегося дополнило преждние происшествия в части: взлом, проникновение, хищение продовольственных товаров со склада кухни, избиение до полусмерти дежурного офицера по части. За это и многое другое, командира стройбата с полковника разжаловали в майоры и с части убрали. Вновь назначенный командир в чине полковника представился личному составу, отвечал на вопросы, чем вселял надежду о коренном изменении по всем направлениям солдатской жизни в ближайшее время. Опять же, поживем, увидим.
    Для поддержки дисциплины и порядка в части, собрали из числа стройбатовцев, но уроженцев Прибалтики, известных своим своенравием, взвод, которым чёрные погоны поменяли на красные с эмблемой внутренних войск и поселили отдельно от всех. Они будут патрулировать по округе и вылавливать самовольщиков, которые будут до пяти суток сидеть на ими придуманный «губе», в том же здании, где они жили.
               
          Если что-то делать, плохое или хорошее, просто существовать, надо человеку питаться. А вот, как и чем - другое дело. Пришло время рассказать, что происходило в части по - этому поводу.
        После суточной кормёжки сухим пайком, 6-ю роту взяли на довольствие. Летняя столовая, хотя и зимней не было, была похожа на навес, где на столбах лежала односкатная с досок крыша. Под ней, по длине в два ряда стояли столы, как и скамейки, на столбах, вкопанных в землю. Одновременно здесь могли принять пищу две роты, по десять человек за столом. Если в жару под навесом освежая, гулял лёгкий сквознячок, то вдруг появившийся ветер поднимал с земли пыль и песок, начинал носиться над столами мисками, кастрюлями, трещал у едоков на зубах. Доставлял неудобства косой дождь, забиваемый ветром под навес. От мух тоже не было отбоя.
       Столовая - навес стояла рядом с расположившейся кухней и её хозяйством возле леса. Каждый вечер в наряд на кухню поочерёдно уходил взвод одной из рот, чтобы завтра стройбатовцы могли позавтракать, пообедать, поужинать. Пища варилась в полевых кухнях на колёсах, под открытым небом в любую погоду. Для поддержки огня в топках под котлами кухонь требовалось много дров. Дедовским способом, при помощи пилы – двуручки – тупой и без зубьев, и похожего на колун - топора, приходилось их заготавливать в громоздящейся куче. Таскали со склада мешки с крупой и другие продукты, чистили ножами картошку по 300-500 кг за вечер.
      Именно в наряде по кухне, где Валеркино отделение чистило картошку, произошло непредсказуемое знакомство с обжившимися стройбатовцами. Было уже темно. На столбе тускло светила лампочка – переноска, досаждали своей назойливостью полчища комаров, от которых не спасала дымящаяся в нескольких местах ветошь. Вдруг с темноты появляется трое служивых.
  – Мужики, огонька не найдётся? – хриплым голосом осведомился один. Ему дали коробок спичек.
  – А сигаретку?
  – Вот те на! Хозяйка, дай воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде - насмешливо подколол Валерик.
  – Свои надо иметь, а то дай говна, дай и вилок, – поддержал Валерика Северин – паренёк с Гомеля, имевший разряд по вольной борьбе, но сигарету, как кость собаке, бросил.
    Тот оказался чуваком не гордым, нагнулся, но её подобрал и прошипел: - Ещё две.
     На этом терпение кончилось. Была ясна цель прихода этих кадров: думали запугнуть своим появлением новеньких и, как у послушных школьников, вывернуть карманы. Но, поучив слегка по губам и зубам, удрали, как оказалось, за подкреплением. Пришлось и Валерику отправить гонца в казарму за помощью. После слов «наших бьют», оттуда в трусах и сапогах на босую ногу вывалила, чуть ли не вся рота. Незваных гостей помяли с размахом, показав своё я, чтобы знали на чьих мордах пробу снимали.
       Война войной, а картошку надо было дочистить, но уже с усиленным нарядом. Сделав свою работу к двум часам ночи, отделение возвратилось в казарму, а повара остались колдовать и химичить у котлов.
               
         Казалось бы, на заготовках приносилось всё необходимое для приготовления более-менее приемлимой еды на кухне. Но, как только черпак опускался в кастрюлю со щами, чтобы начать наполнение мисок сидящих за столом товарищей, понимал, что там, кроме случайно попавшего крошеного картофеля, капустных потертых листьев и плавающего слоем комбинижира, от которого резало изжога, ничего не выловишь. Но ничего и не поделаешь, ведь голод не тётка, разливаешь. В щи, хоть рот полощи, кто-то, как наполнитель, крошил побольше хлеба, кто-то смешивал с кашей. Кашу давали каждый день и три раза в день. Это могла быть перловка, овсянка, горох и, конечно же, керзуха - пшеничная сечка. Вместо котлет и другого мясного дополнителя к кашам, как по-второму блюду, в обед давали по 100 граммовой баночке кильки в томатном соусе на двоих. На ужин, получали жареный хек и тоже с кашей. Три разарв день еда запивалась стаканом холодного, с запахом заварки, полусладкого чая или компота с сушёных яблок.
       Проходил час, и от еды не оставалось следа. Желудок начинала сводить судорога, и изнутри издавалось жалобное урчание. Валерику  вспоминались слова служивых накануне ухода в армию, что он со своим ростам будет получать двойную порцию еды. Да, в отряде и без двух порций обходился, а тут постоянное ощущение голода.
       Голодный человек думает только о своей утробе и его не волнует состояние своих соплеменников. Он может проявить звериное отношение к ним и это – тоже правда. Примером тому стало следующее зрелище.
     При заготовке обеденной кормёжки на столы под навесом столовой, среди кастрюль были разложены по пять банок кильки. Для приёма пищи стала заходить первая рота, но подмяв под себя заготовителей второй роты, со столов забрала консервы. Стала заходить вторая рота, но их встретили побитые сослуживцы и отсутствие банок с килькой. И тут началось такое, что драка в фильме «Весёлые ребята» с несколькими минутами хохмы на экране была далеко от реальности, и осталась смешным эпизодом.
      Здесь было всё по-настоящему, где молотилось более 200 человек. В ход пошли все части тел, всё, что стояло на столах. На головы с разбитыми в кровь физиономиями надевались кастрюли со щами и кашей, уже пустые, как и чайники, служили орудием побоища. Состоял крик и мат, трещала и рвалась роба. Никакие команды старшин обеих рот не могли остановить бойню, которая прекратилась так же внезапно, как и началась. Вокруг под ногами валялась деформированная посуда, но не было видно банок с килькой и кусков хлеба. Пострадавшие с обеих сторон приводили себя в порядок, вытирая кровяные сопли и прилаживая пряжки ремнёй, чтобы не появились синяки - «фонари» под глазами, которые всё же многим будут напоминать своей чернотой о  причине их появления.
               
       От недоедания стройбатовцы не проходили мимо и использовали любой подножный корм. Им был росший на колхозном поле зелёный горошек, картошка, которую пекли в кострах, кукурузные початки варились в вёдрах, яблоки, груши, грецкий орех и ягоды в лесу. Располагавшие деньжатами бегали в село или на станцию и в магазине прикупливали сгущёнку, печенье, вафли или буханку белого хлеба.
      Вокруг части, кроме железнодорожной станции, располагалось три села. До самого ближайшего по расстоянию было чуть меньше, как до станции. Зато была возможность пройти в село незаметно, ведь, как не крути, покидаешь самовольно пределы части, а значит, уходить в самоволку. Скрывала ходоков полоса леса в метров 500, хотя приходилось соблюдать конспирацию и переодеваться в спортивное трико, если такое было. Каждый шёл своей отработанной дорожкой, по своим ориентирам, и выходил к колхозному полю, зеленевшему ботвой сахарной свеклы, основному продукту «буряковой» горилки. Перебежав, пригнувшись, поле, попадал к небольшому деревянному магазинчику, который стоял на краю села и снабжал сельчан товаром повседневного обихода. Со стройбатовцами такое происходило, в основном, по выходным дням и с большим количеством ходоков.  На  охоту своих жертв выходили новоиспечённые краснопогонники понявшие вкус своей службы. Они делали невидимые засады на опушке леса, вдоль свекловичного поля, пропуская каждого идущего в село, не давая знать о себе.
      Тем временем, стройбатовец отоварившись в магазине, с полными карманами и запазухой, ни о чем, не подозревая, на всех парах возвращался обратно. Как только попадал в зону леса, с засады, как шакалы, выскакивали краснопогонники и, соблюдая правила стаи, брали в кольцо свою жертву. Они начинали лапать со всех сторон в поисках спиртного. Если оно было, то забиралось сразу: мол, не положено и подлежит конфискации. По отношению к остальному, со словами «бог велел делиться», часть забиралась тоже. И не дай Бог, ты высказывался излишне эмоциально, оказал необдуманное сопротивление, то есть полез на рожон, то забиралось всё, и бока долго будут болеть. Делали это они умело: не трогали лицо, не портили портрет, но по почкам и печени доставалось сполна и по всей программе.
     Не обошла сия участь, и Валерика, который очень любил вафли с шоколадной начинкой. И  пошёл он  за лакомством в сельский магазин, но возвращаясь, столкнулся с этой сворой. Не захотел он делиться своим приобретением и, выбрав момент, рванул с окружения, сбив с ног одного из рыжих лабусов. Ведь не зря, ещё в школе, бегал на короткие дистанции, занимаясь лёгкой атлетикой. Показывал неплохие результаты в отрядных соревнованиях в беге на 400- метров, а по лесу бегал не хуже зайца. Так ноги спасли Валерика не только от грабежа, но и возможного избиения.
    После таких одиночных похождений стройбатовцы стали группироваться от трёх до пяти человек. Пострадавшие при стычках, специально подбирали в свои группы, ради мщения и не жалея средств, любителей помахаться кулаками и шли в село. Возвращались обратно, и всё происходило по тщательно отработанному до мелочей краснопогонниками сценарию: окружение, шмон.… Вот только дальше дело не заходило. Стройбатовцы били и гоняли шакалов с красными погонами по лесу, как Сидоровых коз. Поняв, что засады приносившие наживу утеряли свой смысл, что тела у них тоже ощутимы к боли, беспредел на опушке леса закончился, но появился в селе.
     Стройбатовцы стали замечать, что по селу спокойно прохаживаются опрятные с виду, с красными повязками на руке, солдаты. Увидев их, каждый старался сделать ноги, уйти подальше от греха. Валерику с товарищем в тот раз, когда они выходили с магазина с четвертушками «московской» за брючными ремнями, уже не было возможности дать на пяту. Они нос к носу столкнулись с двумя сержантами, которые имели на руках красные повязки. Представившись патрулями гарнизонной комендатуры, предложили пройтись в другой конец села, где находиться их машина с офицером, где должны с ними разобраться.
      Предложение совсем не тронуло Валерика. У них были другие планы: должны были зайти к Генкиной знакомой, которая жила почти рядом с магазином, а тут сюрприз. Особое внимание привлекла красная повязка на руке, на которой по идее должно было быть слово «патруль». Все патрули несут дежурство только в парадной форме, а тут хэбэшка с эмблемами связи на погонах. Эти несовпадения и вызвали подозрения к этим типам, желание вернуть с неба на землю.
     – Ладно, мы согласны!- в подтверждение проговорил Валерик, кинув Генке. – Но не пропадать, же добру. Или мы это распиваем, не отходя от магазина, - предложил он и показал на четвертушки – и расходимся на все четыре стороны – подобру – по здорову. Или мы это разбиваем тут же.
      «Связисты» с красными повязками согласились на условие, которое молча приняли, и подгоняемые удачным уловом, рванули за магазин. Выделив, как бы, для начала пузырёк «московской» на двоих и всунув каждому по прянику, стали выжидать пока те её с горла осушат. Удовлетворив желание вызвавших подозрение «патрулей», для профилактики на будущее пришлось побить. И какое же было удивление, когда Валерик встретил одного из них, ещё с незажившими губами, перед просмотром фильма на киноплощадке, который оказался командировочным электриком, прибывшим с Москвы в составе десяти человек. Когда у него спросили о добавке, то стал проситься, извиняться: дескать, бес попутал. Но ведь бес-бесом, а голова была на своём месте и должна была кумекать. Уже давно не ребёнок. Простилось халявщику, который отделался лёгким испугом, а могло быть гораздо хуже. В стройбате подлянки не прощаются.
               
       Между тем, не смотря на обстановку внутри части, в казарме 6-й роты, которая приняла к себе взвод механизаторов разной специализации, жизнь восстановилась и шла по заложенному в отряде порядку. Дисциплина нарушалась, но порядок строго соблюдался. Основным критерием была чистота. Опять же вернулись к заправке коек, их надлежащего вида с подъёма до отбоя.
      Хорошо быть здоровым. Но хвори с болячками преследуют человека, выскакивают и дают о себе знать, не спрашивая чьего-то желания, и тогда больной идёт к врачу за помощью. Если таковой не получает, то деваться некуда и лечиться самостоятельно.
      Когда что-то и где-то сильно болит, то, кажется, что сильнее ничего не может болеть. Если страдания приносит один зуб, то можно мириться и терпеть, но когда взыграются все, то это перебор. Валерик от такой боли уже не находил места, хоть лезь на стенку. Ведь, чтобы её унять, надо ехать в госпиталь. А это не так просто сделать, как сказать. И тогда он лёг на траву и стал её рвать зубами, как обезумевший. Выручили пара флаконов зубного эликсира, которые пришлось употребить внутрь.
    А сколько неудобств и боли  принесли Валерику появившиеся на подошвах ног водяные волдыри? Когда пробив его иголкой, чтобы выдавить жидкость, он начинал гнить, а рядом вскакивал свежий волдырь. На ноги было уже не встать, не говоря о портянках и сапогах. Пришлось Валерику от безысходности посетить санчасть. Два медбрата-узбека осмотрели и озвучили диагноз: грибок, который мог подхватить в бане. Содрав пинцетом оставшуюся лохмотьями кожу с подошв, обильно смазав йодом, от жжения которого хотелась выть волком, и, обмотав для видимости бинтом, отпустили.
       Проходили дни, но улучшением и не пахло. Валерик думал, что ноги отгниют. Как-то во время перевязки к нему подошёл сослуживец, посмотрел и посоветовал приложить мох, который растёт на стволах дубов, желательно на ночь. Оттягивать, уже не было времени, и пришлось совет испытать. Пацаны принесли полную пилотку мха, который Валерик разложил по подошвам и обмотал бинтом.
        Утром, сняв бинты, с которым отвалился мох, Валерик не поверил своим глазам: подошвы стали чистыми и розовыми, как у младенца. Так благодаря простому деревенскому пареньку, которому, возможно, этот лечебный рецепт перешёл от деда или бабки, была вовремя, безболезненно и качественно оказана помощь. Действительно, знание и умение не надо носить за плечами.
      Валерик не освободился от своих общественных нагрузок и оставался редактором настенной газеты, «Боевого листка», которые выходили регулярно: газета раз в две недели, листок - ежедневно. Материал в ротную прессу помогали делать комвзводов и бригадиры – комотделений. В свободное после работы время, Валерик брал в руки свою семиструнную гитару, которую привёз из дома будучи в отпуске, и владея для игры не хитрым набором аккордов, имея голос, манеру исполнения и знание множества песен разного направления, по просьбе своих сослуживцев, начинал своё пение с давно полюбившейся всем песни:
       Над рекой, над лесом рос кудрявый клён,
       В белую берёзу был тот клён влюблён
       И когда над речкой ветер затихал,
       Он берёзе песню эту напевал:
    Песню подхватывали голос за голосом и уже не дирижируемый, но вполне спетый хор, слившись с Валеркиным голосом, продолжал:
       Белая берёза, я тебя люблю
       Протяни мне ветку свою тонкую
       Без любви, без ласки пропадаю я,
       Белая берёза, ты любовь мая!

*                *                *

       На ж/дорожной ветке, уходящей в глубь леса, где строился некий военный объект, вместо шлагбаума установили ворота с колючей проволоки на две створки, сквозь которые проходили стройбатовцы работающие там. Отсюда начинался периметр-забор и, проделав путь вокруг объекта, тут же заканчивался. У ворот стояли солдаты с эмблемами артиллерии на погонах и вооружённые «калашами». Что творилось за пределами ворот, Валерик, как и его бригада, не ведал. Говорили, что подземные склады и не больше. Приходилось однажды дня два разгружать вагоны со щебнем, но ничего такого, что могло бы привлечь внимание, не заметили. Вокруг стоял обычный сосонник, только вдоль железки на бетонных столбах-опорах висели фонари, которые с наступлением темноты зажигались, излучая матовый свет.
    Стройбатовцы тащили с места стройки всё, что попадало на глаз и под руку, что можно было вынести за колючку. В кучи слаживали, укрывая хворостом доски, шпалы, железобетонные столбы и при возможности всё вывозилось машинами по сёлам. Проблем со сбытом не существовало. Клиентов находили заранее и договаривались что почём, но сильно шкуру с них не драли. Расчёт чаще производился выпивкой и закуской, иногда деньгами. Всё, что было развезено по дворам стройбатовцами, в дальнейшем вряд ли нашло бы применение, валяясь бесхозно на территории заканчивающейся стройки.

               
ГЛАВА 14

   Появившаяся боль в правом низу живота Валерику была уже знакома. Впервые она появилась ещё в октябре прошлого года, когда он был дома в отпуске. Рези усилились до такой степени, что пришлось вызвать «скорую помощь». Ночь провёл в приёмном отделении райбольницы, принимая порошки и таблетки. Утром, когда боль утихла, его отпустили домой, сообщив, что дело пахнет аппендицитом, что рано - поздно его надо удалять, то есть делать операцию.                После обеда Валерик на работу не вышел и остался в казарме. Боли усиливались, открылась рвота. Любая принятая внутрь пища долго не задерживалась и вылетала обратно тем же путём. Так Валерик пролежал на койке, согнувшись калачиком, с опущенной в тазик головой, ночь и следующий день. Утешающая мысль о том, что всё пройдет, не подтверждалась, становилось всё хуже. Надо было самому выходить с положения, искать какое-то спасение. Было очевидно, что его состояние никого сильно не тревожило: мол, мало ли что могло, быть, может, травянулся, так полежит и оклимается.
      Время шло к полуночи. Рота спала без задних ног с посапыванием и храпом. Ослабевший, согнувшись пополам, Валерик вышел с казармы, чтобы идти в санчасть. Сделав с десяток шагов, понял, что идти не может. Опустившись на колени, затем на живот, он пополз. Полз по  глубоким колеинам, попадая в ямы, ударялся лицом в землю. В метрах трёхстах на фоне ночного неба вырисовывалось здание, где с одной стороны располагалась санчасть, но это расстояние казалось бесконечным.
       Оказавшись на крыльце у двери санчасти, Валерик ударил несколько раз кулаком, чтобы стуком вызвать медбратьев. Долго ждать не пришлось. Валерик от бессилия с трудом объяснил своё состояние и те приняли решение, как можно быстрее доставить его в госпиталь. Только, как и на чём? Были выходные дни и к тому же ночь. Рядом на стоянке стояло много авто, но все с пустыми баками - без горючего.
       Техника нашлась. Это был «газон» - «козёл», в котором вместо задних сидений, по бокам были узкие скамейки. Какой дорогой рулил водитель, было не понятно, но подбрасывало вверх и кидало со стороны в сторону с такой силой, что на скамейке бы неудержался здоровый мужик. Казалось, если бы не руль, то водилу выбросило б с его сидения. Свалившись на металлическое днище, Валерик, словно мячик, подпрыгивал на ямах вместе с «газиком», ударяясь о скамейки на ухабах. Двенадцать километров остались позади. Валерика под руки довели в приёмное отделение военного госпиталя города Хмельницкий, где он потерял сознание.
   Пришёл в себя от тупой боли в области живота. Открыв глаза, Валерик увидел над собой множество горящих под колпаками лампочек. Стояла тишина. Сквозь прозрачную перегородку, которая стояла над грудью, были видны силуэты людей. Ощутил, что руки и ноги были либо привязаны, либо пристёгнуты. Видимо для подстраховки, мало ли что может выкинуть пришедший в сознание больной.
      – Сделайте что-нибудь, ведь очень больно - подал голос Валерик.
      – Обезбольте – услышал он. Опять восстановилась тишина, но боль не утихала. Валерик лежал на операционном столе сжав зубы, где ему, удалив лопнувший аппендикс, очищали внутренности от дряни, которая содержалась в нём. Какой-то с виду безобидный отросточек и столько мучений. А ведь случись такое на пол часа раньше, и Валерику ничего бы не понадобилось, кроме вскрытия в морге, чтобы дать заключение о причине смерти.
      В послеоперационной палате на две койки-места, Валерик нашпигованный трубками - катеторами лежал один. Через катетор выходящий с послеоперационной раны промывали растворами внутренности, через катетор с заднего прохода всё дерьмо выливалось прямо под зад и приходилось постоянно перелаживать пелёнки, чтобы не лежать на мокром. А вот катетор, по которому непрерывно шла моча, был привязан к койке. Ведь она  шла в бутылку, висящую с боку койки. Приходилось лежать только на спине. Любое ворочание могло привести к тому, что катетор мог выскочить наружу, но ещё хуже, уйти внутрь. На несколько часов в день, для поддержки организма, ставили капельницу, а кормили, точнее, поили, только отварами. Тем более, улучшения не было, держалось повышенная температура. Причиной стали гнойные образования в брюшной полости. Пришлось Валерику перенести ещё две операции.
    От его не отходили дежурные медсёстры, хирург сделавший операцию, он же, лечащий врач и начальник отделения. Каждый день навещала, принося свежие газеты и журналы, жена начальника госпиталя, которая работала в библиотеке. Так же, она приносила фрукты и соки.
     Сутками, находясь в лежачем положении, то и спалось не меньше. Как горят, ото сна можно опухнуть, и сон этому содействовал. Ему снилось то, что когда-то было, и уже нет, но снилось не как воспоминание и сожаление, а как настоящая единственная реальность. Снился безвременно ушедший отец, которого уже давно нет, а во сне он ещё живой, будто и не случилось несчастья. Будто само собой продолжается, течёт по нормальному, положенному руслу жизни, как и следовало, если бы не смерть.
               
       После десяти дней, которые Валерик не поднимаясь, отлежал на койке, его перевели в общую палату. Было утеряно семь килограмм веса, и стал похож на сказочного Кощея – кости обтянутые кожей. Валерик ходил только вдоль стен по коридору и всего того, за что можно было держаться руками. Из-за трясущихся ослабевших ног и кружения головы, не решался выйти во двор госпиталя. Обходил стороной зеркало, чтобы не видеть своё отражение.
     Хорошее питание четыре раза в день за общим столом и зверский аппетит, но без обжорства, быстро восстанавливали утраченное. Уже с удовольствием помогал работникам столовой таскать с кухни вёдра и кастрюли с едой. Отбыв в стенах госпиталя чуть ли не весь август, Валерика выписали, освободив на месяц от тяжёлого труда по месту прохождения службы. Тем неменее, был сделан тонкий намёк с толстым подтекстом: остаться и с месяц поработать на строительстве склада, за что будут платить и усиленно кормить. Получается как-то странно, дали освобождение от физического труда и тут же, не отходя от стойла, запрягают в ярмо. Работать на полную силу на стройке, иначе нельзя, когда надо тужиться, имея большой послеоперационный шрам едва заживший, не соответствовало предложению. Валерик отказался.
       Вытащил с мешка измятое х/б, кирзачи и стал переодеваться. Почему-то в мешке не оказалось портянок. Возможно, они остались в тот ужасный вечер в казарме, когда от боли Валерик о них забыл. Натянув на босые ноги сапоги, он отправился пешком в часть, ведь в кармане не было ни копейки.
       Он шёл, он спешил вдоль обочины шоссе в казарму, где его ждала посылка от мамы, которую он попросил прислать, написав с госпиталя. Посылка пришла, но почему-то замкомроты не разрешил комвзводу, посетившего в госпитале Валерика, её ему доставить. Надо будет разобраться. Обгоняли машины, но он даже не попытался их останавливать. А сами они этого не делали, ведь пройдя половину дороги, кирзачи пришлось снять из-за мозолей на пятках, ибо вид следовавшего босиком служивого, держащего по сапогу в каждой руке, видимо, не внушал доверия.
               
Через два с половиной часа ходьбы Валерик переступил порог казармы, которая встретила тишиной. Поздоровкавшись с дневальным, он направился к своей койке. Гитара, которая всегда лежала на ней, отсутствовала. Не было её видно и на остальных койках. Ладно, придут с работы на обед пацаны, разберёмся. Надо много о чём поговорить. Ноги от усталости гудели до самого зада, горели огнём подошвы грязных от пыли ступней, и Валерик с облегчением уселся на свой лежак, вытянув ноги.
    Пришедшие на обед сослуживцы, с шумом и гамом расходились по своим кубрикам. Увидев Валерика, стали собираться возле его и вокруг, здоровались, обнимались, похлопывая друг друга по спине, справлялись о здоровье. Принесли тазик с водой, чтобы он помыл ноги. Раздалась команда построения роты на обед и в казарме опять наступила тишина.
       Пообедав с ротой, Валерик решил отыскать гитару. Выяснилось, что она должно быть в каптёрке старшины, которая была закрыта. Выйдя с казармы, он заметил, что форточка окна каптёрки открыта. Под окном, как дополнение к противопожарному щиту, стоял ящик с песком. На его то и взобрался Валерик, чтобы через форточку заглянуть внутрь.
      Всунув голову в форточку, он увидел висящей на гвозде свою гитару. Но в глаза бросилось и другое: на койке стоящей вдоль стены у самого окна, под байковым солдатским одеялом кто-то лежал. Опустил глаза к подоконнику, Валерик  чуть не свалился с ящика. Из-под натянутого до носа одеяла, на него смотрели большие женские глаза. «Нехреново, живёт татарин» - подумал он и слез с ящика. Гитара найдена, осталось разобраться с посылкой. Пока тоже нет возможности заглянуть в комнату ротного, но до вечерней поверки придётся потерпеть.
               
      Закончился август месяц. Строящийся в лесу военный объект был сдан в эксплуатацию в короткий срок. Стройбату вход за периметр был строго запрещён. Любого посмевшего нарушить эту границу, охрана могла, положить носом в землю, как летуны в «гнилой долине». Небольшие группы прикомандированных солдат уже покинули часть и вернулись в прежние места прохождения службы, остальные занимались кто - чем. Не было конкретного места работы, никто уже не имел возможности получать какие-то гроши, был ли долг перед армией, тоже никто не знал. Уже совсем притихли «краснопёрые». Недавно один с их своры попал на ж/д станции под сильнейший пресс стройбатовцев и был избит. С переломанными ногами, руками, изуродованным лицом, истекающего кровью и без признаков жизни, его обнаружили под утро и доставили в госпиталь.
      Валерик бывал во многих палатах госпиталя и видел разных больных, побывавших в невероятных переделках и получивших травмы разной тяжести. Этот же, словно мумия, обмотанный весь бинтами с бурыми пятнами крови, лежал под капельницей отдельно. Вот и попросил Валерика лечащий врач, которого он называл «маршалом», посидеть возле больного с капельницей, ссылая на его опыт обращения со «слоном», то есть с капельницей, в его послеоперационный период.
      Тогда Валерик не знал подробностей о пострадавшем, чья жизнь висела на волоске, но понимал, что это не случайность, а наказание за какие-то прошлые грехи, за принесённые обиды другим,  кто этого не простил. Ему припомнилось, как один из дембелей, прежде, чем сесть в машину и покинуть «гнилую долину», закатав рукав гимнастёрки, подошёл к капитану, которого за строевую маршировку прозвали «петухом», и показал выколотый его домашний адрес, пообещав когда-нибудь встретиться и свести счёты. Трудно сказать, чего в этом больше форса или угроз, но и превращать своё тело в записную книжку не каждый отчается.
               
          6-я рота построена на вечернюю поверку. Замкомроты, младший лейтенант Олифер, вальяжно, по-петушиному, заложив за зад руки, расхаживает перед строем. Идёт краткое подитоживание дня прошедшего. В «гнилой долине» Олифер был тоже замом ротного, поэтому сия личность была всем знакома. Только вот не понятно, почему он остался в отряде, когда рота отбыла на новое место. Его, как командира, подчинённые недолюбливали, не заладились с ним отношения и у Валерки. Ничего не изменилось и тут. Пастухом был, им же остался. Умом не блестал, но до младшего литера дошёл, чем и кичился. О семейном положении тоже ничего не было ведомо.
      Раскачиваясь, как Ванька-Встанька, с пяток на носки, Олифер напоследок спросил:
   –  Ещё вопросы есть? – окинув взглядом роту.
   – Ефрейтор Василевский. Где моя посылка?
   – Посылка? – продолжая раскачиваться, переспросил он.
   – Зайдёшь после поверки ко мне, там и поговорим.               
    Сказано – сделано. Валерик не заставил себя долго ждать, и после поверки зашёл к литеру, который сидел за столом, вытянув ноги между ножек.
   – Говоришь посылку? Нет твоей посылки. Съели за чаем – начал он, как только увидел вошедшего Валерика.
   – Как съели, кто съел и по - какому праву? – возмутился тот. – Мне её мама прислала.
  – Вот возьми – и  литер подал стоящую на подоконнике поллитровую банку с черничным вареньем. – Хорошо, что это не съели, как сгущёнку. А вот конфеты, печенье, вафлю и сигареты пришлось выбросить. Всё перемешалось и покрылось плесенью. От услышано Валерика передёрнуло. – Ну, ты и гнида. Кого в лапти обуваешь волчара позорная? Я тебя счас порву, как Бобик грелку – сорвался окончательно он и кинулся к литеру. Но появившийся старшина не дал довести дело до конца.
     Валерика бил озноб. Он старался взять себя в руки и успокоится. Мысль наказать негодяя не покидала всю ночь. Говорят, от любви до ненависти один шаг, а от угнетённости до резкой вспышки и того меньше. Такого отвращения Валерик никогда и ни к кому не испытывал. Буквально в считанные минуты в нём всё перевернулось. Он обезумевший, не контролирующий своё действие, видевший только это ненавистное, ухмыляющееся рыло, готов был растереть в порошок. Помешал старшина. Может это и к лучшему. Не случилось чего-то такого, что могло бы принести неприятностей больше, чем история с посылкой.
               
     Справку об освобождении от тяжёлого физического труда утром показал старшине, чтобы другим, подобным Олиферу, не резало глаза Валеркино присутствие в казарме. Первый день решил провести по-своему усмотрению, а там будет видно: даст Бог день, даст и пищу. Вернувшись после завтрака в казарму, сел за написание письма. Рассказав в повествовании о себе, о семье, об истории с посылкой, отправил в Москву на адрес Генштаба Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР.
     Надо было забрать с каптёрки гитару, но доносившийся оттуда заразительный женский смех, каждый раз Валерика останавливал, как только он брался за ручку двери. Мало ли что там происходит. Пацаны рассказывали, что чувиха приехала к старшине с посёлка, что у «гнилой долины», и живёт уже целую неделю. Охи раздаются, как и скрип койки, с небольшой периодичностью. Каждое утро до подъёма роты, делает пробежку вокруг казармы, подтягиваться, на удивление многих, десять раз на турнике и скрывается в каптёрке.
      Осмелившись, Валерик постучал и толкнул дверь каптёрки. На койке, поджав под себя по - азиатски ноги, сидела разукрашенная, курносая, лет семнадцати блондинка. Те же огромные глаза с густо намазанными тушью ресницами, которые смотрели на его вчера из-под одеяла, ярко-красные бантиком, как бы, чуть припухшие губы. Ноги были обтянуты спортивными трико, а с распахнутой на груди рубашки в большую клеточку, готовые вот-вот вывернуться наружу сиськи, на одной отчётливо обозначалось большими буквами наколка «Гумир». В одной руке девица держала флакон одеколона «Кармен», во второй – от флакона пробку. Увидев вошедшего Валерика, её губы растянулись в улыбке, обнажив спереди беззубый рот.
       Сняв, молча с гвоздя гитару, Валерик направился к двери, но столкнулся с зашедшим старшиной. – Гумир! Нельзя отпускать этого симпатягу, не послушав хоть одну песню в его исполнении, – растяжно, шепелявя, проговорила девица. Валерик стал отнекиваться, но принял слова старшины и стал настраивать гитару. Та даром время не теряла, наливала в пробку «Кармен» и опрокидывала в беззубый рот. Сделав вступление, Валерик начал одну из песен:
                Ты меня не любишь, не жалеешь,
                Разве я не молод, не красив.
                Не смотря, в лицо от страсти млеешь.
                Мне на плечи руки опустив.

                Молодая, с чувственным оскалом,
                Я с тобой не нежен и не груб,
                Расскажи, мне скольких ты ласкала,
                Сколько рук ты помнишь, сколько губ.

                Знаю я, они прошли как тени,
                Не коснувшись твоего огня,
                Многим ты садилась на колени,
                А теперь сидишь вот у меня…
       Она слушала, молча, забыв о «Кармене»,  а когда песня кончилась, застукала в ладошки. Валерик встал с табуретки, и она почти прошептала: «Приходи ещё. Мне нравится твоё пение». С незнакомкой он был бы не прочь и сам закрутить шуры-муры, муси-пуси, но принадлежала, то она старшине и никому иному. Но вечером в казарме появился комроты капитан Зубов, и девица исчезла.
               
               

ГЛАВА 15

        Без  дела Валерик в казарме не мог сидеть, тем более бессмысленно шататься за её пределами. По предложению старшины согласился на дежурство по роте. Обязанности преждние: поддержка порядка в казарме и заготовка пищи для роты в столовой. Был в курсе всех самоволок. Иногда в роте ночью отсутствовало до пяти человек. Делались куклы и укладывались на койку под одеяло, чтобы пустить пыль в глаза начальству. Во всяком случае, проколов не было.
       Дождь начался ночью. Утром чёрное от нависших тучь небо прорвало основательно, и он поливал землю, как с ведра, целый день. Вечером поднялся сильный ветер. После отбоя, когда рота улеглась по своим койкам, и в казарме погас свет, через окно было видно, как от электропроводов на столбах веером разлетались искры. «Главное, чтобы столовая не сгорела от этого фейерверка» - проговорил чей-то голос. Вскоре все спали.
       Команда дневального: «Рота, подъём! Пожар!» разнеслась по казарме, и зажёгся свет. Часы показывали начало первого ночи. Особого энтузиазма с подъёмом не было.  И только голос старшины привёл залежавшихся в койках  ребят в движение. Никто не понимал, что заставило дневального подать такую команду, если ноздри не улавливали запах какого-либо дыма. И всё же, каждый, одевшись, старался покинуть помещение.
     В небесной канцелярии перекрыли краны, и дождь прекратился, утих и ветер. Но от увиденной картины  остолбенели все, кто выскочил с казармы. Где-то совсем рядом, со стороны ж/д станции, к небу поднимались огромные клубы огня. Оттуда же беспрерывно доносился звук сирены взывающей о помощи. Дым толстым слоем расстилался по земле, окутывая всё, что попало на его пути.
      Все понимали, что произошло что-то ужасное.  Никого уже не могла остановить никакая команда. Стройбатовцы бежали по раскисшей до предела глине на ощупь, толкая в темноте ночи, и дыма друг друга, и только яркие вспышки давали возможность ориентироваться. Они бежали на помощь. Оказавшись вблизи освещённой бушующим пожаром двадцати метровой насыпи железной дороги, температура которого заставляла держать расстояние, где уже толпились зеваки с других казарм и палаток увидели, что произошла ж/д авария грузового состава. О том, что это именно грузовой, свидетельствовали последние три цистерны, которые, утратив силу инерции, не могли уйти под откос и только сошли с рельсов, как и ведомый локомотив, от которого разносился сигнал бедствия. Треск и шипение горящей нефти с той стороны дороги дополнили мощные взрывы и свист разлетающихся кусков металла, что и заставило зевак вернуться в казармы.
       Картина происшедшего прояснилась назавтра, когда огонь погас, и на месте аварии чернели горы искорёженного металла. Причиной всему стал вчерашний проливной дождь, который же подмыл ж/д путь на этом участке. До аварии благополучно промчался пассажирский поезд Москва-Чоп, а спустя семь минут рельсы, пропустив первый локомотив грузового состава, перед вторым, который был в сцепке с первым, вдруг вздыбились, сбросив его вниз с высокой насыпи. Соответственно за ним пошёл весь состав. Первые цистерны слаживались в «гармошку». С них срывало горловины и разрывало, как бумагу. Нефть, разлившись в низине и растёкшись по кукурузному полю, воспламенилась. Остальные цистерны по инерции наезжали одна на одну, их разбрасывало по сторонам, но уже не с такой силой. Нагретые в огне они стали взрываться. Последние три только сошли с рельсов, как потом выяснилось, последняя была со спиртом.
      Дорогу восстановили в течение двух суток. Напоминанием был жирный осадок на губах, который парил в воздухе ещё какое-то время. И всё-таки, стройбатовцы этой же ночью оказали помощь в спасении имущества и скотины дорожнику, чей кирпичный дом оказался рядом с огненным пеклом. Оказывается и стройбатовцам  есть место подвигу, тоже не лыком шиты.
               
       Мама Валерику пишет, что картошку выкопали, а вот с дровами туговато. Хорошо, если будет зима мягкая, а если с сильными морозами и ветрами, то на зиму их не хватит. От этого у Валерика сердце разрывалось. Чтобы понять вкус супа, совсем не обязательно съесть его кастрюлю, достаточно попробовать две ложки. Пятнадцать месяцев службы в стройбате показали другую сторону армии, которую описывали в письмах и рассказах товарищи, и знакомые. Валерик увидел совсем противоположность, её изнанку, которая всегда неприглядная – узелки, перепутанные нитки, пятна, как в вышивке Желание служить в армии, вспыхнувшее, как пламя, ещё в детстве исполнялось, но уже угасло, рассыпалось жалкими углями, превратилось в серый безжизненный пепел, никому не нужный и бессмысленный. Разложив всё по полкам, Валерик пришёл к выводу, что стройбат без него обойдётся, а маме нужна его помощь. В голове появилось мысль дембельнуться по - семейным обстоятельствам.
       Тем временем приехал с отряда комроты и привёз копеечную зарплату для роты, а так же копию письма на имя Валерика с Генштаба СА и ВМФа СССР, которые пришло в отряд на имя командира части. В письме говорилось: понизить в звании младшего лейтенанта Олифера до звания старшины, им же возместить стоимость расходов посылки, сделать запрос в военкомат о семейном положении ефрейтора Василевского и если в этом ещё необходимость, - демобилизовать досрочно.
      Вот те на! Оказывается зигзаги, которые делает жизнь, могут идти вразрез с намерениями. Думал наказать негодяя, а получил другой эффект. Чувство радости переполняло душу, но было немного жалко и Олифера. Уже на смену старшинам приходят прапорщики, которых учат в спецшколах. А куда этому пойти – податься с восьмью классами образования и годы далеко не те? Короче, его поезд ушёл. Надо было думать мозгами раньше. Теперь его проблемы. Бог каждому человеку определил длину жизни, а ширину её делает каждый сам.
               
      По-прежнему Валерик был дежурным по роте, но дни стали неимоверно тянуться в ожидании ответа на запрос в военкомат, хотя был уверен, что всё решится в его пользу.
     На календаре сентябрь, а, значить, с ним пришла осень. На фоне, некогда зелёного, близлежащего леса появились тёмно - рыжие пятна, которые с каждым днём расширяются и постепенно исчезают, оставляя тёмные стволы деревьев. Без пения птиц он осиротел. По небу плывут темные тучи, закрывая собой скупые на тепло солнечные лучи. Дождь, ветер, холод - стали частыми гостями. В казарме тоже дует и тянет со всех щелей. А что будет спустя пару месяцев, когда пойдёт снег и задует по-настоящему? Ведь фундаментов под казармами так и нету, не проведено отопление, но нету и котельни, которая бы давала тепло. Трудно всё это представить.
        10 октября 1969 года, согласно приказа, служба в рядах Советской Армии для Валерика закончилась. Отдав стройбату 493 дня, прошло время с ним прощаться. Обмен адресами, фотографии напамять и, конечно же, прощальная дембельская песня:

Прощай подъём, зарядка, туалет,
И не пойду я больше строем на обед
                Мамаша родная подаст на стол вина
                И мне не нужен макаронник – старшина…
        Валерик спешил на ж/д станцию. Всё дальше удаляясь от места, где остались сослуживцы, осталась частица его жизни. В кармане лежали 32 рубля, которые ребята собрали ему на дорогу.
               
       Валерик благополучно добрался домой. Спустя неделю вернулся работать в строительную организацию, где встретили как своего человека. Вскоре после его отбытия с части, 6-ю роту перекинули под Москву. Дальнейшая судьба Олифера не известна, на его совести осталась посылка. С некоторыми сослуживцами, которые вернулись в родные места, Валерик встречался, чуть ли не каждый день, с другими встречи были случайными. Валерка Смирнов пришлёт с Барановичей пригласительную открытку на его свадьбу, значит, человек не упал духом и не всё потеряно. С Генкой Валерик не прерывал дружбы после его дембеля, что привело к родственным связям. Валерик женился на его сестре.
      И кто бы, что не говорил о стройбате, Валерик считает, что прошёл настоящую школу мужчин, где было всё, как плохое, так и хорошее. Да, кто-то не выдерживал и уходил с жизни, нелепо погибал, калечился, но такое на гражданке происходит в порядке вещей - сплошь и рядом. Как память о стройбате – его армейский альбом с дорогими ему любительскими фотографиями, где объектив фотоаппарата запечатлил навечно их молодыми, улыбающимися и счастливыми. Валерик был там, куда его призвала Родина, где честно исполнял перед ней свой долг солдата.               
                Февраль 2008 год.