***

В стекле расшаркивающегося пассажирами автобуса звенело. Обернувшись, мне представилось стремительно распыляемое хладной сединой вершин зарево пожарища, повисшее меж стен и крыш. Вопя по сторонам ржавым, едким светом, багровый шар бурлил истомой муки корчась, словно, в агонии. Мгновением позже, как переливом арфы - кротким шлейфом, светило засыпало зырывшись в мир стужи облаков. Увязая в липком, мартовском снегу я зачарованно вглядывался в  лучезарное, слепящее до слез лоно. На миг скрываясь за нагромождением камня и снега, шар солнца с грохотом триумфа выскакивал ко мне, будто не чая вновь углядеться. Я во все глаза неотступно скакал за ним - по витринам лавок, еще незаженным окнам, машинам вальсировавшим вдоль ледянных глыб и люда у рухляди бетона. Питаемый еще тем вдохом, шлифуя сумрак отутюженных колесом и льдом борозд,-бескрайних, я оказался в городской окрайне, где пуще было снега, еще меньше домов; а впереди синел лесной чертог, над которым мерцали разрезая сгущающийся холод сумрака, рьяно-русые полосы огненных колосьев. Солнца было уже не видать; за индевеющими кронами колючих сосен, оно схоронилось в белесый гранит земли. Придя в себя, не-то обвеянный, не-то облаянный то ли ветром, то ли легкой досадой, я побрел в обратную сторону. Клокоча стрекочущим потоком, заполонялись улицы тусклым светом и густеющим мраком; попутно дополняемые многообразием шума и визга, сея вечернюю сутолоку возращался работящий люд; домой, домой, к столу. Крепостями, без ворот и бойниц выпячивались на моем они пути. По привычке всматриваясь в редких, а зачастую потупляя взор, я не мог разобрать ни одного и того редкого лица; ни лика с небесным переливом глаз и шелестом войлочных губ, ни рыла с оскалом зрачка и храпом клыка. Заместо них мне являлись алые, сферично-двигащающиеся клубы, кубами постукивавшие ребрами, единовременно застилая вся и точечным вкраплением кружащие вокруг. Дрязгом ажитации они оживали, преисполняясь симфонической галлюцинацией; упиваясь глотком-секундой моего возбужденного внимания они танцевали впадая в неистовство, сменяясь сменаясь кутерьмой безликого моря. А потом алой поступью начинали отцветать, желтеть распускаясь застарелым синяком, мухой жужа и моща вокруг разношерстных шапок, покуда голова очередно не исчезала позади. Исчезала, курясь и уподобляясь выцветшему в утробе юнной весны утомленному солнцу. А вот настала настилом расстелаясь тьма и все в ней исчезло,  и даже я исчез; отпрянув от жара чая. И я.