Дверь, а за дверью свет

Он пришел на место встречи первым. Внутрь заходить не стал, решил подождать Родиона на улице: сегодняшняя погода не была особо мерзкой, последний день февраля скорее походил на первый день апреля. Небо было затянуто будто комьями грязи, но эта пасмурность не запрещала таять горам изгвазданного снега у тротуаров.
Артем посмотрел на часы. Прошло пять минут. Родиона все не было. Начиная нервничать, что в последнее время он очень любил, Артем достал из кармана слегка помятую пачку. Осталось две сигареты.
Одна.
Едкий дым с выдохом устремился к небесам, но растворился в воздухе, не достигнув и крыши кафе.
Отбивая ногой ритм, он еще раз попытался вспомнить, зачем Родиону так понадобилось встретиться. Денег друг у друга они не занимали, планов на ближайшее будущее не строили. «Наверное, опять начнет заливать, мол, давно не виделись, как поживаешь и все в этом духе» – подумал Артем, еще глубже спрятав шею в недавно купленной куртке.
По дороге друг за другом проезжали перепачканные машины, стремясь проскочить на мигающий зеленый. Все двигались упорядоченно и слаженно, как единое целое, как безупречно написанная программа. Целый свод правил говорил водителям, как и что делать. И они делали, поглядывая на знаки и на другие машины. Здесь был порядок, здесь все было спокойно и гармонично.
Но для пешеходов никакой закон не писан. Да и станут они его соблюдать? Бараны же. Идут широким шагом, не замечают друг друга, толкаются. Никакой слаженности, никакого взаимодействия. Только безнадежный беспорядок, мешающий сосредоточиться, собрать мысли воедино и пораскинуть умом. Если хотите увидеть хаос во всей красе – встаньте на главную улицу. Если хотите ему уподобиться – пройдитесь по ней.
Уйти помешал замаячивший невдалеке силуэт, торопливым шагом идущий в сторону кафе. Руки в карманах куртки и до невозможности дурацкая шапка – Родиона ни с кем не спутать.
Сухо пожав друг другу руки, два друга с минуту стояли молча. Родион, безутешно смотря на тлеющую сигарету в губах Артема, собирался что-то сказать. Но как только он набрал воздуха и открыл рот, вместе с дымом в воздухе закружили слова:
– Серьезное что-то?
Помявшись и нахмурив брови, Родион ответил:
– Да нет, почему сразу что-то серьезное должно быть? Просто не виделись давно. Как у тебя дела?
– А вот так. – Артем поднял сигарету на один уровень с глазами Родиона и постучал по ней пальцем. Закружившись в медленном вальсе, вниз полетел пепел. – Тлею.
Родион глубоко, но тихо вздохнув, отвел взгляд на дорогу и начал рассказывать про свою школу. Но Артем, спешно стряхивая пепел с кроссовок и матерясь, пропустил весь рассказ мимо ушей.
– Пойдем внутрь? – предложил Родион, поеживаясь.
Сели за стол в самом углу зала.
Артем уткнулся в смартфон. Все время поглядывающий на него Родион тоже было включил экран, но холодный кусок пластика и железа остался лежать на столе.
Молчание длилось довольно долго. Одному было все равно, другой же задумчиво вертел головой и постоянно смотрел на телефоне время.
– Сегодня к нам твоя мама заходила, – тихо и монотонно проговорил Родион.
Артем оторвал глаза от игры и посмотрел на друга.
– И что?
– Она вообще очень редко к нам заходит. Если мои сами ее пригласят, то она посидит немного, поговорит с ними и уйдет. Не помню, чтобы твоя мама что-то у нас просила.
Артем опустил глаза на экран и продолжил играть.
– А сегодня… Она позвонила и спросила, можно ли прийти. Я не особо обратил на это внимание. Но мама удивилась, мол, никогда такого еще не было. Ну, в общем, она пришла. Кое-как ее отец уговорил пройти за стол и выпить чаю. Я в своей комнате сидел и все слышал, о чем они говорят. Было неинтересно, пока твоя мама не заговорила о своих кредитах и вдруг ни с того ни с сего не сказала: «Можете мне занять денег?».
– А свои на что? – ухмыльнувшись, спросил Артем. – Снова купит себе очередную пару ботинок каких-нибудь.
– Не знаю, для чего твоей маме так срочно понадобились деньги, – ответил Родион. – Отец дал ей четыре тысячи, хотя она просила две. Она так благодарила его. Может, у нее случилось что, не знаю.
– Да ничего не случилось. Представить не могу, на что ей понадобились ваши деньги. Собирает на что-то. Недавно телефон продала еще, который за двадцатку брала. Достала из комода старый кирпич и ходит с ним. И на что же она копит? Шмотки свои продает, деньги занимает. Вообще не помню, чтобы она занимала. А про кредиты точно говорила? Не должно у нее вроде кредитов быть, она сильно дорогого не покупала последнее время. Выдумывает.
– Тебе видней. Хотя, я смотрю, ты не особо общаешься с мамой.
– А о чем с ней говорить? З…ала. Ни на день не отстает. Съешь то, выпей это, тут оденься теплей, там позавтракать не забудь. …ть, не маленький уже, сам знаю, че да как. Ходит, ухаживает за мной. Да не надо мне этого! Мне надо, чтобы от меня от…лись все и не мешали. Я один хочу побыть в своей комнате, а она каждый час заходит туда с лекарствами этими е…чими и с едой. Будто сам сходить не могу. Ты скажи, мне из-за этой болезни ноги отрезали или как?
– Это… – неуверенно начал Родион. – Ты помягче будь. Мама же все-таки.
– Мама меня только родила. А теперь может по командировкам разъезжать: я один проживу эти полгода лучше, чем с ней. Пускай только денег оставит на «доширак».
Стемнело. Одновременно вдоль всей улицы, изрешетив тьму осколками света, взорвались фонари. Тучи укутались мраком, и ни один луч не сможет теперь дотянуться до кромки их свинцового тела.
Распрощавшись так же холодно, как и встретились, друзья направились в противоположные стороны, недовольные сегодняшним днем, собственным настроением и несправедливостью жизни.
В то время как Артем был кроме всего прочего недоволен бестактностью Родиона, тому было на своего друга все равно. Он редко прислушивался к его словам, все думал только о своих проблемах. Случалось, иногда Родион говорил себе: «Надо что-то с ним делать, а то расклеился парень». Но как бы Родион ни старался уделить этому вопросу время, постоянно его мысли уходили в собственные проблемы. И о лучшем своем друге он вспоминал только тогда, когда очередная проблема к тому имела какое-либо отношение. Хотя, от Родиона не стоит ничего полезного ожидать. Он не человек, который решит для кого-то пример. Он – человек, который скажет: «Реши-ка мне вот это». Да, он считает это самим-собой-разумеющимся.
С момента расставания не прошло и десяти минут, а Артем, не успев выкурить сигарету, уже ехал в автобусе, смотря через окно на еле различимые очертания асфальтового завода. Он совсем не устал сегодня, и решил дать какой-нибудь бабушке шанс присесть и отдохнуть. Вечер вечером, а бабушки готовы ездить на автобусах двадцать четыре часа в сутки.
Все толпы, беспардонно заваливающиеся в автобус, будто скот в загон, Артем окидывал хмурым презренным взглядом, порой в мыслях давая каждому пассажиру краткую, отнюдь не хорошую, характеристику. Толкотню он и вовсе ненавидел. Особенно в тех случаях, когда какой-нибудь упрямый дядька или какая-нибудь вредная тетка пробивали себе путь к выходу из транспорта, расталкивая всех на своем пути и всем подряд делая замечания, мол, могли бы и подвинуться: важная персона идет. Иной раз Артем намеренно, но для остальных будто бы случайно, загораживал таким людям проход, чтобы их позлить, а последнее время так же случайно старался наступить им на туфли и сапоги. Однако в положение таких же, как он, жертв сутолоки он не входил и при надобности сам становился упрямым дядькой, нагло пробирающимся к двери.
Сейчас на остановках было почти безлюдно, и автобус наполнялся не чаще, чем пустел. Артем один держался за поручни: остальные пассажиры сидели. Он стоял рядом с сидениями, на которых без умолку разговаривали две женщины в беретках, пальто и с большими пакетами. Его мысли хаотично летали в голове, пока не оборвались протяжным возмущенным восклицанием одной из женщин. Артем прислушался.
– Это тот мальчик, который у нас работал летом? – спросила восклицавшая женщина, широко раскрыв глаза.
– Ага, – ответила ей собеседница. – Мне муж рассказал вчера. Говорит: тот домой поздно возвращался. Пешком. Вот его во дворах хулиганы ограбили и избили. Муж говорит, живого места не осталось: весь искалеченный, вроде даже сломали что-то. Он домой пришел, а мать его увидела и отвезла в больницу.
– Ничего серьезного нет? Жить-то будет? Мальчик славненький такой, добрый. Жалко его.
– Конечно, будет. Куда он денется? Андрей там присмотрит за ним, лекарств купит, фруктов: я его попросила. Хоть и санитар, а все равно не оставит мальчика, оклематься поможет.
– Ну, это конечно… А почему он лекарства должен купить, а не мама того мальчика?
– А она странная какая-то. Андрей ее в больнице два раза всего видел. А паренек там неделю уже лежит. Когда она во второй раз пришла, врач ей сказал, чтобы она позаботилась о сыне: купила препараты, таблеточки, там, яблоки. Андрей еще рядом был, все слышал. Ну, а она отвечает: вот, нет у меня денег сейчас, нельзя ли как-нибудь без этого его вылечить. Я как от Андрея услышала, у меня челюсть отвисла. Можно так разве?
Артем недовольно нахмурился. «Что ей не нравится? Не нравится, что мама того парня не хочет покупать лекарства для сына? Но она же заявила, что у нее нет денег. Как она купит лекарства без денег? И вообще, она не должна ничего покупать: в больнице и так должны вылечить. У нас бесплатная медицина. Так что, если подумать, она не обязана ничего покупать. Тем более, если у нее нет денег. А если есть, и она просто соврала, то это тоже ее право, и никто не имеет полномочий заставлять ее тратить деньги на лечение сына… Которого посетила в больнице всего два раза. Вот это да. И никто ему не мешает, никто не допрашивает глупыми вопросами. Если бы я слег в больницу, мама, наверное, раза три за день приходила бы, просил бы я ее или нет. Приходила бы и отвлекала своими «Как ты, сына, все хорошо, где болит, я тебе тут принесла…». За что мне это?»
Артем размышлял так. Но где-то в глубине его подсознания зародилось что-то тревожное, что-то инородное для нынешнего Артема, что еле заметно стало волновать его мысли. Это что-то было подобно песчинке в туфле, и почти не ощущалось. Но Артем вдруг почувствовал, как нечто стало его беспокоить. Нечто неприятное, назойливое, настолько крохотное, что и вовсе это нельзя было заметить, однако Артем ясно стал испытывать дискомфорт, сравнимый с выпавшей ресницей, грозящей попасть в глаз, с разницей лишь в том, что это была не ресница, а вовсе невесть что. Он так же пытался эту гадость отогнать, убрать подальше от головы, избавиться от нее, чтобы она не засорила его поток мыслей подобно реснице, все-таки оказавшейся под веком. Но никоим образом он не мог этого сделать. С таким же успехом Артем был способен попытаться схватить пылинку или найти корень уравнения, которого он в глаза не видел. Поэтому Артем решил подавить неудобство от этой песчинки и продолжил слушать разговор двух женщин.
– Это что же за мать? – сетовала одна из них, чуть наклонившись к своей собеседнице. – Вот уж не думала, что у такого славного воспитанного мальчика такая скупая и…
– Вот, а я о чем тебе говорю? – перебила ее подруга. – И такой заботой мальчик, наверное, с рождения окружен. Лежит там один совсем и спрашивает у всех подряд, почему его мама не приходит. А маме денег жалко! Помнишь, что он ответил, когда у нас летом работал? Ты его спросила, куда он деньги потратит.
– Матери телефон новый покупать собирался вроде.
– Вот-вот! Не себе что-то купить, а матери! Любит он ее, значит, сильно. А она что творит? Не понимаю я таких женщин. Ребенок-то родной! Ты же родила! Как можно не любить собственного ребенка?
– Да. Пожалела денег на сына. Я считаю, не должно так быть. Вот у меня Семен. Хоть и хамит часто мне, а чуть что, я же ничего не пожалею! Что сорок лет ему бы было, что пять, все одно: если бы с ним что-нибудь случилось, не дай бог, я бы все, что нужно, все, что смогла, сделала бы. Не понимаю, как иначе-то можно?
Слушая эмоциональные тирады двух подружек, Артем все больше замечал, как та самая песчинка в туфле постепенно перерастала в камень, который не заметить уже попросту невозможно.
– Не могут деньги быть дороже ребенка. И телефон, и телевизор продала бы, если что-нибудь, Боже упаси, случилось бы с Семеном. Да что там, и квартиру бы продала, если бы деньги на лечение понадобились.
– Если ты хорошая мать, любящая, то ничего не жалко. А мать и должна быть любящей. Каким бы ребенок вредным ни был, он твой ребенок. Любящая мать уж не поскупится для него.
Артем, на протяжении разговора глядящий на освещенные светом улицы и перебирающий в кармане звенящую мелочь, замер: постепенно его движения становились все менее заметными, пока в один миг резко не прекратились.
Автобус встал на светофоре. Вместе с ним остановились мысли Артема. Он вдруг понял, чем оказалось нечто, побеспокоившее его. Оно в течение всей поездки размеренно увеличивалось под кучей мыслей, покоящихся в смутной голове, пока не оказалось на их поверхности подобно субмарине, всплывшей из океанских глубин. Из песчинки вырос огромный валун, весомый, немало значащий. Он раздавил своей значимостью все мысли и уперся в стенки Артемова сознания, сделав невозможным любой полет информации. Однако сам это гигантский серый валун, продавивший своим весом полусгнивший дощатый пол хлипкого домика, был всего лишь оболочкой, тяжелой и толстой, за которой скрывалась самая что ни на есть элементарнейшая вещь, одна единственная аксиома, истина. И теперь, когда Артем оказался в ступоре после услышанных слов, ему осталось только пробить эту оболочку, расколоть ее.
И Артем расколол.
То, что зародилось в самом центре большого валуна и дождалось своего часа, оказалось мыслью, одной лишь мыслью, чистой и простой, как единица. И мысль эта вдруг взорвалась ярким светом озарения внутри темной крохотной лачуги, разнеся ее на щепки. И в голове Артема пронеслись вместе с этим взрывом два слова:
«Я неправ».

Одновременно с тем, как загорелся зеленый свет и тронулся автобус, Артем пошатнулся и зажмурил глаза, словно от яркой вспышки света.
А затем он уставился в одну точку, раскрыв рот. И в голове все крутилась и крутилась одна и та же мысль: «Я неправ».
Внезапно наступила какая-то странная радость. Обрывистой лентой пронеслись строки знакомой песни и отдались на губах.
Артем, угрюмый холерик, вдруг повеселел. Его охватило чувство, что весь мир рядом с ним и готов поддержать его в любую минуту, что каждый встречный человек готов ему улыбнуться, что все остальные, несомненно, так же радостны, как и он. Артем ощутил вес этой радости. Скорее, не вес, а легкость, которая готова была вознести его к небесам. Подобного он, казалось, не чувствовал целую вечность, и эти ощущения были для него словно чем-то совершенно новым, никогда доселе не виданным. Они переполнили его и вознамерились вылиться в яркую и чистую улыбку, но тот поток мыслей, что последовал за яркой вспышкой в голове Артема, разлился в глубокое море раздумий. И, с головой нырнув под блестящую от радостного солнца поверхность этого моря, Артем дотронулся до черного илистого дна.
Всем своим колоссальным весом неожиданно навалилась непонятная тяжесть, выбив из глаз горькие слезы, размывшие сумеречные очертания знакомых девятиэтажек. За одним выводом последовал другой, менее утешительный. Осознав одну истину, Артем своевременно осознал и другую.
Теперь вместо чувства, что весь мир ему улыбается, появилось чувство, что весь мир его ненавидит и презирает. Осмыслив то, кем он был, что он творил последнее время, Артем и сам возненавидел себя. Вознамерившиеся закипеть, злость и обида на самого себя вдруг выплеснулись на лицо Артема, исказив его выражением неописуемого ужаса.
Решение пришло мгновенно.
Буквально вылетев из автобуса, Артем побежал в сторону круглого стилобата, на котором покоились три девятиэтажных здания. Движения его были резки, будто он очень спешил, и на лице читалась боязнь не успеть, хотя Артему некуда было торопиться.
Несясь напрямик через сугробы и набирая в кроссовки снег, Артем произносил одно слово, еле слышимое им самим, быстрое и прерывистое, какое присуще запыхавшемуся человеку.
«Зачем?».
С разбегу, не посчитав нужным остановиться, Артем врезался в металлическую дверь, и только с четвертой попытки смог одновременно и верно надавить на три кнопки замка, после чего ринулся в подъезд, не переставая произносить все то же слово. Решив ни за что на свете не останавливаться, он не стал дожидаться быстрого лифта и побежал по лестнице.
На пролете между пятым и шестым этажом в стены подъезда ударились новые слова, сорвавшиеся с обветренных губ Артема. Они корили, обличали, скорбели, взлетали до криков и падали до беззвучного шепота. Они разбивали Артема, ненавидели его, унижали, заставляли бежать быстрее и давили слезы из глаз, истончая грань между беспамятством и истерикой.
«Урод!»
«Как я мог?!»
«Кем я себя возомнил?!»
«Жалкий гнусный эгоист!»
«Сколько зла я натворил!»
«Зачем?»
«Зачем?!!»
«Зачем я еще жив?»
Восьмой этаж. Девятый. Тяжело дыша, Артем разогнул прутья решетчатой двери и пролез в образовавшуюся щель, едва не порвав куртку. Впереди была небольшая лестница наверх, на крышу.
«Я не должен здесь быть».
Дверь была открыта. Артем толкнул ее с разбегу, все еще не желая остановиться или замедлиться, отчего она с грохотом распахнулась и чуть не слетела с петель.
«Сколько зла я сделал. Что натворил. Такому злодею нельзя быть здесь».
Только на крыше его шаг замедлился. Артема охватила неуверенность. Чем ближе он стал подходить к краю, тем быстрее в его голове стали кружили мысли, стягивая к себе страх и неопределенность.
Он посмотрел вниз. Там, казалось, совсем далеко, словно в другом измерении, струились потоки огоньков – автомобильных фар, за которыми беспристрастно следили большие желтые глаза бетонных големов. Город светился вывесками и фонарями, разного рода подсветкой и яркими люстрами в домах. Словно нефтяные пятна, тут и там чернели парки, окаймленные прямыми линиями дорог, а еще дальше город резко обрывался, и, куда ни посмотри, его края были неровными и рваными, так что весь город походил на большую флуоресцентную тряпку.
Артем поднял голову в надежде увидеть звезды. Но, посмотрев наверх, он и вовсе было решил, что закрыл глаза. Ни туч, ни луны, лишь сплошной мрак, протягивающий огромные лапы к засыпающему городу.
Ожидая от неба какой-либо поддержки и не увидав там даже туч, он пришел в решительное исступление, какое бывает с человеком, теряющим контроль над ситуацией.
Шаг за шагом Артем приблизился к парапету. И вот он уже на самом краю. Прямо под ним грешный безучастный город, высокомерный и циничный. Этому городу плевать. Он держит в себе тысячи проблем, но не видит их и не хочет видеть. Город только ест и выплевывает.
А небо? Неба этой ночью нет. Помощь прячется от дроби огней за невидимыми тучами. И там безмолвие. И ни звука, ни знака оттуда, только отчаяние растворяется в грязном свинце.
Он стоял у самого края, задирал голову вверх и пытался разглядеть хоть что-то, опускал взгляд и презрительно наблюдал за потоком транспорта. На мгновение забыв обо всем и тут же все вспомнив, Артем растерялся и, словно по чьей-то команде, поднял ногу над парапетом. Его мысли подняли вихрь в сознании, ураган. Он ни за одну не мог зацепиться правой рукой, в то время как левой сжимал две крохотных, но решительных. И когда он нащупал их, внутренний голос сказал:
«Этой грязи здесь не жить».
Впав в подобие транса, он наклонился вперед, еще чуть выше подняв ногу. В полной готовности и решимости Артем обезумевшими глазами, полными слез, посмотрел вниз.
Шаг.
Громоподобным взрывом, в клочья разорвавшим все безмолвие мира, сгустившегося вокруг крыши, пушечным ядром, испепелившим зловещий мрак, пугающим истеричным воем вдруг зазвонил телефон.
Артем, очнувшись, в ужасе отскочил назад, забыв про высоту парапета, и больно приземлился на спину, не отрывая слезящихся глаз от того места, где он только что стоял.
Трясущимися руками вынув из кармана телефон, он прочитал:
«Звонок от: Мама».
Некоторое время он не мог сообразить, что происходит. Затем ответил на вызов.
– Д-да? – прозвучал слабый неуверенный голос.
– Артем, – донеслось из динамика. – Ты скоро приедешь?
– Да, мам. Я… я уже еду.
Из телефона последовало тихое «хорошо» и несколько секунд молчания. Вдруг Артем вздрогнул и закричал в трубку:
– Мама! Мам, ты еще здесь? Мама!!
– Да, что такое?!
Снова тишина. Вечная и напряженная.
– Артем, что-то случилось? – заволновался на том конце встревоженный голос.
– Мам… Я л……… Я люблю тебя.
Артему показалось, что после очередного молчания из трубки раздался тихий всхлип. Сразу после этого прозвучали гудки окончания разговора.
Выронив телефон из рук, Артем зарыдал, уткнувшись головой в колени и вздрагивая. Он больше не мог сдерживать эмоции. И не хотел.
Сколько раз за последние месяцы он выпускал пар криками, матами, кулаками. Сколько раз он рвал и метал в неистовстве или в тихой ярости. Сколько раз люди от него, такого дикого и неуравновешенного, отворачивались, разочаровываясь в когда-то отзывчивом и веселом парне. Он ссорился с каждым из своих друзей, одноклассников, учителей. Он хлопал дверьми и гремел кулаками. Он всех успел оскорбить и обидеть, всех заставил горевать по нему.
И теперь он лил слезы.
Он заливал ими весь город, и каждый дом, каждая улица тонули в его искуплении. Весь мир он мог бы потопить в раскаянии, даже не подозревая об этом, даже не зная причину, по которой рыдает.
Все его злоба, ненависть, нервозность выливались не гноем, не желчью, а прозрачными солеными слезами. И, будь это сказкой, на небе загорелись бы тысячи звезд, затмив гордыню уличных фонарей.
А здесь была реальность. Но, тем не менее, одна звезда все же вспыхнула. Она позвала Артема в путь, и он медленно пошел к лестнице, вытирая рукавом мокрое лицо.

Дом встретил его темными окнами. Значит, мама уже спала.
Поднявшись на свой этаж, Артем тихо открыл дверь. Но в тишине спящей квартиры щелканье замка показалось ему громом.
Раздевшись, Артем прошел на кухню. На широком диване у стола, подложив ладони под голову, спала его мать. Ее лицо было спокойным и невозмутимым. Только припухшие глаза выдавали недавние слезы.
Артем простоял у кухни минут пять, не отрывая взгляда от лица матери. Затем подошел, осторожно взял на руки и отнес в спальню. Накрыв беспечное тело одеялом, он еще раз посмотрел на лицо матери и словно увидел его заново. До этого дня он смотрел лишь на ее руки, которые беспрекословно давали ему деньги. И теперь ему казалось, что он не видел мать уже очень много времени, что она куда-то далеко уезжала и вернулась только сегодня вечером.
Сколько же любви в нем пробудилось от одного лишь взгляда на человека, потратившего на него семнадцать лет жизни и ни разу не отвернувшегося. В этом родном человеке Артем увидел вдруг наикрепчайшую опору, непоколебимую поддержку и нетленную верность. Из всех людей, которых он обидел, только одна мама от него не отвернулась, только одна мама не разочаровалась в нем и все ему простила.
С волнующимся морем чувств и эмоций в голове Артем лег спать и, намереваясь многое обдумать, мгновенно уснул, позабыв выключить светильник и телефон на ночь.
Единственной мыслью, посетившей его за мгновение до сна, была фраза из какой-то книги или песни. Она пронеслась в его голове за доли секунды, после чего Артем провалился в сон.
«Теперь уже ничего не поздно».