Вспомнила!
Её личность мне была знакома. Долго ковырялась в закоулках памяти, но никак не могла вспомнить, где и при каких обстоятельствах мы могли пересечься.
-Обратили внимание? Принесла опять что-то несъедобное. Аппетит пропадает, глядя на этот фуршет! – Шипел кто-нибудь из шестерых в очередной раз.
Время тогда было несытное, и, когда на столе появлялись изыски, обычный обед превращался в праздник. Однажды меня угостили небольшим кусочком окорока, я отрезала от него немного на общий наш обед.
- У тебя дети поели этого досыта? Я думаю, что нет. Поэтому забери и отнеси назад. – Выразила одна из сотрудниц протест. Я протестовала в свою очередь. Поделила, наконец, после долгих возражений лакомство на семь кусочков и, положив один на ломтик хлеба, подошла к нашему химику.
Она достаточно просто приняла угощение, поблагодарив и улыбнувшись. Как-то виновато. И я всё вспомнила!
Это было далеко в прошлом, каким показались мне прошедшие семь лет. Шла перепись населения. Правительство полагало, что социалистическое общество, сплотив ряды и изучив «Моральный Кодекс строителя коммунизма» тем и занято, что его строит. Оттого школьники из старших классов привлекались на перепись. Нам, ходившим по двое, открывали примерно одинаковые люди - владельцы, похожих мебелью и бытом квартир. Одинаково приветливо.
А, когда на вверенном нам участке пришлось обходить одноэтажную застройку, нас лаем встречали псы и бежавшие к калиткам неодетыми и на босую ногу хозяева. Калитка в этот дом была открыта. Покосилась давно, растеряла отшелушившуюся краску. И не рассыпалась до сих пор только потому, что её, видимо, никто не трогал.
Пёс, мелкий ещё совсем, у самой изгороди тявкнул ради приличия. Громыхнул алюминиевой кастрюлей с одной ручкой, закопченной и покорёженной, глянул приветливо и, встав на задние лапы, повис на цепи. Мы поковырялись в портфелях, извлекли из одного остаток пирожка с ливером, из другого конфету-карамельку «Тузик» и бросили в кастрюлю.
Из соседнего двора, выйдя на резное крыльцо в тяжёлом пуховом платке, нас окликнула женщина:
- Что вам нужно, девочки? Не ходите туда!
Но нам уже открыла дверь хозяйка.
Она была в синем с оранжевыми лилиями фланелевом халате и в лохматой шапке.
В комнате, куда нас пригласили войти, была только облупившаяся печь, из-за заслонок которой языками на пропылившуюся побелку легла сажа и три то ли некрашеных, то ли облупившихся, как калитка, табурета.
На них восседали трое мужиков хмурых и неопрятных. То, что они не строили светлое будущее, было очевидным.
Назвав себя, хозяйка осведомилась, будем ли мы переписывать троих присутствовавших, отбывших срок, или их переписали по месту пребывания.
И как быть ещё с двумя, находящимися в данный момент в следственном изоляторе.
Мы пообещали проконсультироваться по её вопросу и наведаться ещё раз.
Она проводила нас до калитки, поблагодарив и виновато улыбнувшись.
На этом наши походы по жилому сектору закончились. Мы пересказали свои впечатления родителям, а они наведались к нам в школу...
- А я мало, что могу себе позволить. Живу в примаках у жены. Во дворе на три дома. Там царит матриархат ли, домострой ли – не знаю. Бабы там всегда в одной позе – руки в боки. И мужики тоже в одной – прижавши уши. – Прервал мои воспоминания ещё один технолог по гальванике .
Некоторое время спустя он на обеденный наш стол выложил кусище копчёного сала:
- Ешьте досыта. Ты детям кусок отнеси, которых окороком обобрала. И вы отведайте, Евгения Михайловна. А меня можете поздравить – я из семейства жены ушёл. И вот теперь кое-что могу.
Евгения Михайловна, отведав сала, завернула кусочек шкурки в свою обеденную газету. Наверное, своему сторожу у калитки. Дряхлый, наверное, если ещё жив.
…Она присела рядом на сидение в автобусе, и тихо начала:
- Я ведь московский менделеевский заканчивала. Меня от нашего завода направили учиться. Отец на двадцать лет старше мамы был. Когда защищала диплом, его выносили из нашего дома. А к осени и мама собралась на погост.
Они были некрасивы, и всю свою жизнь я несу перед ними грех. За то, что не любила их, обижала, виня, в том, что произвели меня на свет. И за многое ещё. Соседская девчонка через забор рассказывала, красуясь, о своих кавалерах, которых я никогда не видела и тащила меня по субботам на танцы к ДК Химиков. Мы с ней простаивали целыми вечерами или танцевали вдвоём.
И вот однажды подошёл мужчина. Соседка решила, что пригласят её. А он пригласил меня. Проводил нас до дома, а некоторое время спустя в ночной ливень, постучал в моё окно. Я приоткрыла дверь…
Вся его биография предстала предо мной, как только он распахнул рубашку. И я по этому факту поняла, что ему от меня нужно.
Нет, он не угрожал, а, главное, не обижал, когда появлялся между ходками и ставил на окно охапку цветов в ведро, независимо от времени года. Соседям на зависть. Им до некоторых пор неведомо было, что за человек появился в моей жизни.
Пока не потянулись сотоварищи. Цветы на окне, наверное, были их условным знаком. Потому, что в отсутствие его и их никто не стучал в мою дверь. И я проживала небольшой кусочек моей жизни. Жил ли в моей душе страх? Да жил. Страх, что подробности моей частной жизни выйдут за калитку. Но моя жизнь, как и сама я, никому не интересна.
Думаю, что только ты тогда, в перепись, приоткрыла в неё дверь, на которой так и висит цепочка, которую он сорвал, вломившись в дом.
Прости и пойми, что невозможно молча, прожить целую жизнь. И спасибо, что ты в ней появилась снова.
… Она вышла на своей остановке, а утром вошла в кабинет, словно не переступив черту, по-прежнему закрытая для общения.
Теперь ясно. Шапка на голове и сумка на коленях - это синдром неудачно сложившейся жизни.
Свидетельство о публикации №216030600150