Бойцовая собака

Он был худой.
- Как дела? Как здоровье?
Он задавал вопросы только тогда, когда сам хотел их услышать.
- Все хорошо. Отлично. Ты как?
Он улыбнулся.
- Да, а я вот вчера второе колено повредил. Все. Раньше хоть на одном можно было танцевать, а сейчас, блин, даже не знаю.
Я не ответила. Но вид у меня, наверняка, был сочувствующий.
- И как дальше? – спросила я.
Он с самого первого дня нашего знакомства говорил про свое колено. Я и сама не раз видела, когда прямо во время танца, оно вылетало, а он продолжал. Музыка заканчивалась, и он хватался за него, ругаясь и сжимая длинными худыми пальцами. Иногда он снимал повязку, чтобы как он это называл: «Сделать по полной программе!». Но тогда оно точно вылетало.
- Не знаю. Ладно. Ничего. Как-нибудь, - протянул он, - сейчас найду трек и начнем.
Смешной такой. Он был долговязым. Иногда он вытирал пот со лба краями своей майки. На его животе были одни мышцы, обтянутые кожей. Худой.
Через три месяца ему должно было исполниться тридцать.
Я села на пол, широко растравив ноги, чтобы потянуть мышцы перед занятием. Затем я встала на березку, и посмотрела на него со спины. Он что-то искал в своем компьютере. Одна прядь свисала с его лица. Он начал теребить ее в своих пальцах. Он всегда так делал, когда думал о чем-то.
- Что хочешь сегодня потанцевать? – спросил он. Браслет, который я подарила ему после лета звенел, каждый раз, когда он двигал рукой.
- Не знаю, что-нибудь сложное, - молчание, - скучаю по классике. Классно с Лешей было заниматься, прыжки, партер, развороты, - сказала я, смотря на свои вытянутые в потолок ноги.
- Я не умею танцевать классику.
Черт.
- Нет-нет, я это безотносительно сказала. Давай хип хоп.
Знала же, что переживает.
- Эх, был бы я в твоем возрасте сейчас.
- Пошел бы в хореографическое?
- Хореографическое или нет, но точно бы растянулся и сделал все правильно пока мог. Так бы еще танцевал.
- Никогда ведь не поздно, - я снова села на пол и пожала плечами.
- Да, - он включил музыку.
Мы начали разминаться.
- Блин надо худеть, а то после лета, я просто как… - поморщившись, сказал он.
- Куда тебе еще?
- Ну можно было бы. Чтобы суставам было легче.
У него зазвонил телефон. Музыка автоматически перестала играть, и вместо нее через старые шипящие колонки зала звучал знакомый всем рингтон.
- Секундыч, - по какой-то причине он любил добавлять «ыч» к окончаниям почти всех фраз, - але.
Он сказал кому-то на другом конце трубки: «привет». Обычно он все же не подходил к телефону. «Может какая-то девушка?» - подумала я, скатываясь на пол, чтобы сложиться по полам и снова немного потянуться.
- Да, я понял. Хорошо. Ладно. Давай. До встречи.
Он был повернут ко мне спиной. И повесив трубку, не сразу задвигался. Он начал теребить прядь. Потом еще провел ладонью по лбу. У него был широкий лоб.
- Блин, - протянул он, медленно оборачиваясь ко мне, - прикинь, сейчас позвонил чувак из моей команды, - он улыбался, как всегда. Всегда, когда хотел сказать что-то плохое. В этот раз у него скривились губы, и он часто моргал.
- Он сейчас позвонил и сказал, что они с парнями решили, что, наверное, не надо мне с ними больше танцевать, - он усмехнулся, подключил телефон обратно к колонкам.
- В смысле?
Он был одним из тех, кто основал эту команду. Я еще в интервью читала, что они вместе больше восьми лет. «В смысле?»
- Да вот так. Типа говорят: «Ну чо ты будешь себя мучить, а? Подлечись, все дела, там посмотрим».
Почему он рассказывал мне это? Иногда он не говорил совсем ничего, а иногда даже больше, чем нужно. 
Я имею ввиду, я хотела заорать на весь зал о том, что они всего лишь пустоголовые танцоришки, хотела выхватить его телефон и выбросить его в окно, а потом взмолиться, чтобы он забыл обо всем, что ему когда-либо говорили. Я хотела сказать, что он все сможет.  Я так много хотела сказать.  А сказала только:
- Полный отстой.
- Да.
Мы продолжили разминаться. Потом мы танцевали. Говорили еще меньше обычного, но в целом все было, как всегда. В конце занятия, мы всегда тянулись. Я села на шпагат, а он, увидев это сказал: «Ого».
- Сколько? Тысяча пятьсот? – Я стояла с кошельком.
- Ага.
Я протянула ему деньги. Он поблагодарил и уже через десять минут, переодевшись, мы встретились в холле. Там пахло краской. Это здание раньше было каким-то государственным учреждением.
- Всегда не любил эту белую краску. У меня в универе такая была.
- В педагогическом?
Про то, где он учился я тоже вычитала из интервью.
- Ага.
Мы вышли на улицу.
- На групповые едешь? – спросил он.
- Не знаю пока. Слушай, а ты не думал, не знаю, на режиссера пойти учиться? Ты же сейчас постановки для своих делаешь.
- Да, думал. Надо бы, на самом деле. Как второе высшее, - он пожал плечами, - блин это было мое последнее лето, когда мне было двадцать с чем-то. У меня нет ни семьи, ни девушки. Потом мне будет тридцать, потом я не смогу танцевать, - он закинул голову в небо и обхватил лицо обоими руками, - еще эти колени, - он выдохнул, - устроюсь в школу и до конца жизни придется проверять тетрадки каких-нибудь детей. Блин-блин-блин.
«Опять про колени» - подумала я. Сначала, еще пару лет назад, я думала, что он сутками работает. После одного из важных выступлений он сильно похудел. Все думали это из-за того, что он много тренировался. Теперь то я знаю, что у него была язва. Я думала он не выходит из зала и мечтает сказать что-то, что можно выразить только сценой. Я думала он из тех людей, которые убивают свои колени по неосторожности, годами пытаются исправить ошибки детства, вечно пытаются найти, потерять, построить и разрушить. Я думала он из тех сильных людей, которые, как бойцовые собаки.
- Так есть хочется. Не буду. Надо…
- Мне кажется ты борешься с тем, с чем бороться невозможно, - сказала я. Слова прозвучали жесткими.
- Ну…
- Да ты все равно станешь старым!
Я кричала. Мы остановились посреди улицы, и я кричала.
- Ты все равно станешь старым! И когда-нибудь ты все равно не сможешь танцевать! Я тоже! Я тоже стану старой! Все станут, понимаешь? Все! Да даже если бы у тебя была растяжка и образование и классика и все-все-все, сколько еще лет? Два? Три? Пять? А потом грыжа, голеностопы, вывихи?
Я за все эти годы ни разу не сказала ему, что думаю. Даже если речь шла о фильме, вышедшем в прокат неделю назад. А сейчас. Сейчас я впервые говорила правду.
- Когда мы занимаемся ты всегда кричишь на меня: «танцуй до конца! Не сдавайся!». А сам-то? – я сжала зубы и выдохнула через нос, -  будто жизнь у тебя несправедливая. Все ты можешь. И учиться можешь пойти, и хореографом известным стать, и команду свою создать. Все ты можешь. Просто сдался. Просто ты сам не хочешь танцевать до конца.
Он смотрел на меня. Он был серьезным. Он смотрел то на тротуар, то на свои руки. Он был сильно выше меня.
Я покачала головой и сделала сначала один шаг, затем второй. Я его оставила. Мне было и стыдно, и неловко, и страшно. В конце концов мы были друг-другу чужими людьми.
В конце концов я думала он из тех людей, которые, как бойцовые собаки, а он просто человек.
И я могла сдаться насчет танцев, а насчет него просто не умела.
И это то, что уже меня делало слабой.
И это уже я была просто человек