Я помню Вас, Маэстро!

Шли первые дни тревожного двадцать первого века. В народе ходили слухи о конце света, катаклизмах, болезнях и несчастьях.
А мы продолжали жить и молиться о спасении нас и нашего маленького, древнего города.

Это была Всенощная в канун Рождества Христова. Служба проходила в Пятницкой церкви, первом каменном христианском храме Вильнюса, заложенном во имя святой мученицы Параскевы Пятницы. Церковь эта уютная, маленькая, типично православная, в византийском стиле, каких по всему свету множество. Народу поначалу бывает много, потом толпа постепенно редеет, и остаются самые закоренелые и преданные прихожане. Служит сам владыка Хризостом. На улице мороз, а служба долгая, до утра. В храме душновато. По благословению священника стою у канона и присматриваю за свечами.

Изрядно согревшись с мороза пламенем сотни потрескивающих свечей, стала я оглядываться по сторонам, куда бы пристроить шубу, как вдруг взгляд остановился на человеке, стоящем у входа. Он сразу привлёк внимание. Глаза его смотрели в сторону алтаря, с каким-то по-детски несмелым и в то же время мятущимся выражением. Преодолевая внутреннее сопротивление, он спохватывался, но было отчётливо видно, что сомнения останавливали этот порыв. В руках он нервно теребил берет, перебирая его длинными, подвижными пальцами.

Как раз пальцы и привлекли моё внимание, что-то кольнуло: «А ведь я этого человека знаю!»

Было неловко вертеться во время службы. На меня уже начали поглядывать со стороны, но невольно хотелось ещё раз обернуться и посмотреть: «Неужели он? Откуда?»

Превозмогая все условности, приличествующие поведению во время Богослужения, я всё же обернулась. В этот момент наши взгляды встретились... Ростропович!

Как будто тысячи маленьких лучиков пронизали меня. Остановилось время. Пространство перенеслось в другое измерение. Почему-то всё стихло и не было восприятия того священнодейства, которое продолжало свершаться. Словно я была уже не здесь. Почему? Опомнившись, я не могла дать себе отчёт, сколько же времени я вот так смотрю, забыв о приличиях.

Он вдруг как-то дёрнулся вперед. Потом скомкал берет руками. Остановился. Выпрямился. Потом сник, опустил голову набок, как будто опомнившись и, успокоившись, вздохнул.

– Ну и хорошо! – думаю. Хотя была мысль подойти, спросить, не хочет ли он отдать записочку на Проскомидию.

Погасив несколько огарков свечей и протерев салфеткой подсвечники, я почувствовала, что кто-то тронул меня за локоть сзади. Оборачиваюсь – он! Батюшки! Сам маэстро!
 
В этот момент он перестал быть чем-то звёздно далёким, а выглядел самым обыкновенным человеком, даже казался наивно беспомощным, как ребёнок, который потерялся в толпе и боится, что его за это будут ругать.

– Я очень хочу причаститься, – сказал он тихо, наклонившись ко мне. Это прозвучало с оттенком вины, будто что-то неуместное.

– Ну конечно, а Вы исповедовались? – спросила я.

– Нет, я не успел.

Хотя интуиция подсказывала мне, что он не опоздал на Литургию.

– Так что же Вы? Ведь сейчас причастие начнётся! Ну, ничего. Мы подойдём и спросим.

Я поняла, что должна для него сделать всё и даже больше того, что в моих силах и возможностях. Надо идти и попросить, прорваться, потребовать, защитить его от всех и не дать в обиду. Как будто всё поставлено на карту. Во имя всего! Конечно же, я этого никогда бы не сделала, подойди ко мне кто-то другой.

Но ему, маэстро Ростроповичу! Волшебнику музыкального мира! Я отчётливо осознавала, что это дерзость, недопустимый при других обстоятельствах проступок.

Но для него! И я скомандовала:
– Пойдёмте!

Он послушно взял меня за руку, и мы пошли.

Мы шли к алтарю, проталкиваясь сквозь густую толпу. Он шёл за мной, боясь выпустить мою руку. Нас толкали, с укоризной посматривая, как на двух сумасшедших, а мы шли. Шли долго – почти вечность. И казалось – не будет конца этому пути. В какое-то мгновение я пугалась, что потеряла его в толпе, но он вновь отчаянно хватался за мою руку, опасаясь отстать от меня.Здесь, сейчас для него совершалось что-то очень важное. Да и не только для него, но и для меня. В это мгновение я ощутила всю свою ничтожность, словно вся моя жизнь пронеслась перед глазами. На миг мне представилось, что не я его веду, а он меня…

Перед глазами мелькали события, когда-то происходившие со мной.

Вот мы с паломниками во Пскове. Батюшка, Отец Олег, благословляет нас под колокольный звон в нелёгкий обратный путь. Долго смотрит нам в след. Крестит. Будто ковчег, наш маленький автобус медленно трогается в путь. Батюшка статный, военная выправка, кирзовые сапоги, сиреневая камилавка. Он смотрит на нас своими глубоко посаженными глазами, немного грустными...

От судьбы не уйдёшь! Почему так звонят колокола?

Авария.
Страшная.
По дороге разбросаны тела людей.

В полусознательном состоянии я оттаскиваю раненых с дороги на обочину, едва успев спасти из-под колёс несущейся фуры. Колёса давят бутылки, наполненные святой водой. Они взрываются. Кто-то приходит в сознание.

– Это война? Пить, пить, дайте воды!

– Нет, миленькая, потерпи,– я вижу уцелевшие бутылки с водой. Ползу к автобусу. Там творится что-то невообразимое. Какие-то люди остановились и пытаются помочь. Мужчина и женщина. Мы приподнимаем автобус и вытаскиваем Лену, которая сидела в автобусе за мной. Она смотрит на меня широко открытыми глазами. Женщина говорит: « Она умирает».

–Лена! Лена!– я держу её голову и обессиленным, не своим голосом, почти шёпотом, кричу:"Не-е-е-е-е-е-е-т!"

Монастырь в Пушкинских горах.

Тепло. Мёд льётся янтарной струйкой.

Смотрю в окно. Из-под чёрной мантии – рука, ладошкой вверх. На ней крошки хлеба. Подлетает синица. Садится на ладонь. Клюёт.

– Батюшка, я не могу вернуться в Вильнюс, как я буду смотреть им в глаза? Они мне
доверили своих близких, чтобы я повезла их к Отцу Олегу, а я…

– Ты должна вернуться. Это твой путь. Никто тебя ни в чём не обвинит. Мы все под
Богом ходим. Пути Господни неисповедимы.

– А можно я останусь тут, у Вас?

– Это малодушие. Ты всё выдержишь. Иди!

...Мы шли, пробиваясь к алтарю, и сейчас уже я боялась оторваться от его руки. Обернувшись, я поймала себя на мысли: «А ведь он тоже сейчас вспоминает что-то очень значительное из своей жизни. Что-то очень важное решается в его душе».

Гений, словно волшебник, смычком укрощающий потоки божественной музыки, взрывает эмоции залов знаменитых театров мира, а переполненные залы аплодируют ему, восторгом встречая созданные им шедевры и! – изумлённые его творением, ликуют как ликует отец, впервые взявший на руки только что рождённого ребёнка, потому что они – свидетели рождения божественной музыки.

Восторг!

Восторг – зацепиться за кончик смычка и взмыть в пространство с бесчисленным множеством измерений.

Стать звуком и парить, ведомым эльфами. Выйти, в конце концов, из собственной оболочки, а потом опять вернуться.

Демон!

Да?

Хм!

Вдруг! Послышался звук фанфар!

Трубы.

Медные.

Стало очень душно.

Ну, ещё немножечко, ну чуть-чуть!

Мы не останавливаемся, идём и идём. Он задыхается, расстёгивает ворот пальто.

– Слава Тебе Господи! Слава Тебе!– пропели. Перекрестились.
Алтарь. Двери алтаря открываются. Выглядывает священник.

– Батюшка! Вот Ростропович. Он хочет причаститься, исповедуйте его.
– Наталия! Ну, я от Вас такого не ожидал! Вы что, не знаете? Мы уже Царские врата открываем. Всё! Всё! Нельзя!

– Нельзя? Уже ничего нельзя сделать? – произнёс маэстро с досадой.
– Значит, я опять опоздал?

Слёзы лились по моим щекам. Я беспомощно смотрела на моего любимого маэстро, не в силах ничем помочь. И понимала, что это была не какая-то прихоть знаменитого человека. Это был поступок, на который он решился, быть может, внезапно, импульсивно, давно вынашивая мечту оказаться в эту позднюю морозную ночь в старинной церквушке, где-то там, в Литве, где царь Пётр крестил арапа, прадеда Александра Пушкина.

–Ну да, Ну да! Ну, ничего, в следующий раз... – смиренно произнёс маэстро.

Потом распахнулись Царские врата. И перед причастием владыка объявил всем прихожанам, что для нашей епархии, дескать, большая честь на Божественной Литургии в ознаменование Рождества Христова видеть маэстро Мстислава Ростроповича.
 
А у меня вырвалось: « Так что же Вы... его не причастили?»

…С тех пор прошло много лет. Маэстро неоднократно посещал Литву. Возможно, наведывался и в ту самую Пятницкую церковь. И возможно причастился там неоднократно. А я на всю жизнь запомнила его руку – руку великого маэстро…