Гадалка поэма

   
          ГАДАЛКА

           поэма

                1

Хлебнувшие жизни в подростках,
Девчата несут к поездам молоко,
Идёт разговор, что идти далеко,
А с конюхом было бы просто.

Гадала цыганка ему до войны,
И плен предрекла, и быть вдовым,
Но всё же вернуться живым и здоровым,
Под крышу у милой и новой жены.

Но тяжек был скрип у его сапогов,
А гибель  – подружка сапёра,
Он ставил её, карауля врагов,
Снимал, отпуская без спора.

Идут впереди наступленья волны,
Охранным встают арьергардом,
Они, в самом деле, настолько дружны,
Что стали единой командой.

Они подковали войну на все сто,
Машины и танки, пехоту,
Подковы её уходили в ничто,
Скользили и падали в рвоту.

Он как бы  со смертью сошёлся почти,
Всё мимо – осколки и пули,
Она и сейчас, под землёй взаперти,
Сапёра опять караулит.

Давай на судьбу для него поворкуй,
Он парень, особенно хваткий,
Всё так же он мастер разрядки,
Ночная кукушка – кукуй, не кукуй,
Рискует всё в том же порядке.

– Сама бы гадала ему, стрекоза!
А, ну как ещё подорвётся!
И будет жена мне царапать глаза,
А то и утопит в колодце.

– Ах, я бы, конечно, гадала сама,
Но я ведь желта, как солома,
Он только от чёрненьких сходит с ума,
Чернява хозяйка у дома.

А есть у него и приёмный сынок,
И жёнка уже не пустая,
И кто бы, скажи, нагадать здесь не мог
Приплода, и жизни, и рая.

И даже не стоит особенно лгать,
Води себе пальчиком плавно,
Сули всему дому покой, благодать,
Возможно, прокатимся славно.

 – Не знаю нисколько про резвость коней,
А вот, что в саду,  в огороде,
То  нет этих яблок, наверно, вкусней,
Что сами в рот просятся вроде.

Хозяин с хозяйкою, в год урожайный,
Глядишь, не откажут в водице,
Порадуем милых неведомой тайной,
Смешаем и  быль с небылицей.
               
                2

Он вышел к  девчатам в рубашке льняной,
И  ковшик поднёс им  с оглядкой:
– Развёлся бы точно сегодня с женой,
Красотки растут как на грядках.

Тебя-то, Солонька, я знаю вполне,
Подружка – цыганочка смоль,
Зачем-то мне снятся все сны о войне,
Утешишь сердечную боль?

Мне раз нагадали, что выйду живой,
Но вышел как будто в обманку…
Как будто обмыли, да мёртвой водой
Плеснули в сердечную ранку.

И мирное небо – всего лишь мой сон,
Проснусь – меня взрывом оглушит,
Я буду расстрелян у пленных колонн,
И жаждою жизни иссушен.

А то ещё лучше: я с миной проснусь
Совсем неизвестной системы,
Со знанием точным: сейчас эта гнусь
Ударит всей силою в темя.

А то ещё хуже: заряды под Русь
Ведут по подземным подкопам,
А я за работу, увы, не берусь,
Поскольку привязан к укропу.

Такая бессилья пришла полоса,
Лежу бесполезным балластом,
И хуже всего, что твердят голоса,
Что вечно я буду распластан.

В моём огороде творят произвол
Воскресшие снова фашисты,
А я обессилен, и гол как сокол
Велением силы нечистой.

Лежу, как распятый
                Мальчиш-Кибальчиш,
А руки как будто из ваты,
Раскатами
                грома взрывается тишь,
Хоронят меня горлохваты.

И призраки вдруг поднимают галдёж,
Что сделал я где-то ошибку,
Какой-то неточный составил чертёж,
И тем обречён я на пытку…

А днём разряжаю всё ту же я хрень,
И шепчет жена, что не надо,
Но я получаю один трудодень
За два разряжённых снаряда.

Но главные мины победной страны
Являются в ночь аккуратно,
В мозгах затерялся остаток войны,
Себя разрядил бы  бесплатно.


                3

– Гадаю на картах, могу на цветах,
По пыли, песку и помёту,
Ещё по полёту орлов или птах,
Но это скорей для пилота.

Война, успокойся, надолго прошла,
И руки мне скажут сапёра,
Разбиты полки у всемирного зла,
Оно возвратится нескоро…

Но, если увидит, держава ржава,
Добру никакому не спустит,
Устанем мы жить, засучив рукава,
И темень сейчас же наступит.

Гадалка умрёт через семьдесят лет,
Но это потом, а как сложится ныне
Почти невозможный и долгий сюжет,
На этой ладони, на этой равнине?

Мизинчик ведёт по пожару войны,
А вот он и пленный, и конюх.
Недаром любили его скакуны,
Копытами бьют на ладони.

И жизнь прижимала его у болот,
Толкала к концу, но сначала:
На пагубу пули брала в оборот,
На пагубу губ выручала.

К тому же по службе умелый сапёр,
(Дрожит ноготок над снарядом…)
А был он контужен, осколки в простор,
Всё кончилось  миром и ладом.

Наверно, недаром черна и глазаста,
Почти что цыганка казачьей крови,
Она говорит, что несчастиям баста,
И вот, что напели сейчас соловьи.

Но здесь показаньям былого черта,
Подружка толкает подружку,
И белой полоской раскрытого рта,
Смеётся и шепчет на ушко.

Гадалка детей назвала имена,
Она обещала – появятся внуки,
Сказала, что пьёт, и, когда б не жена,
Давно наложил на себя бы он руки.

Сейчас бы ему поберечься вдвойне,
И старые мины не трогать,
Другие осколки, как память войне,
Рассыплет  по нашим дорогам.

И там, где наука всегда не права,
На яблонях, сонных авгурах,
Светились галактики всей рукава
В гантельке девичьей фигуры.

И в сонной прогностике всех катастроф,
Где гибнут от взрывов и бури,
Она предсказала мир будет суров,
Но выживет в хвори и в дури…

Гадалка умрёт через семьдесят лет,
И  вздрогнет последнее дерево сада,
И мукой пронзит ей древесный скелет
Дыхание бездны и ада.

И новые войны войдут в звукоряд,
Поднимут нацисты головку,
В ограде избушки взорвётся снаряд,
Ударит старуху осколком.

И вспомнится всё у картофельных гряд,
Ну, что ж, пожила, поглядела,
И если порой выпивался и  яд,
То мёда судьба не жалела.

И вот довелось на останки свои
Взглянуть
           от блюющей свободы,
Да как ожила эта муть-перемуть,
Облитые кровью уроды…

Как жалко, что душу на жизнь не сосватать,
Когда опрокинуто тело навзничь,
Уже не спасти ни бинтами, ни ватой
Последнее время, вступившее в клинч. 

                4

А память опять повело на былое,
Недаром была головою сорви,
Могла умереть и совсем молодою,
Тогда, как теперь, погадав на крови.

Рука бессильна в темно-синих венах,
Поверить трудно, глядя на неё,
В избыток сил и дерзость вдохновенья,
В готовность взять винтовку и копьё.

Ни в сон, ни в чох, хоть холод льнёт к коленцам,
Попы и церковь – всё пустое зло,
С крестами шли те проклятые немцы,
Её родное взявшие село.

И в детстве были бомбы с самолётов,
Но странной поворотною межой,
То одеяло, что забрали слёту,
Те два солдата армии чужой.

Пуховое, и бабушкин подарок.
В приданое. Так к ней пришла война,
Смешная и особенная ярость:
"Теперь я тоже мстить обречена".

А был отец, пропавший на фронтах,
Погибшие в бою и от  испуга,
Но лишь теперь, страх втаптывая в прах,
Она с войной схлестнулась в первом круге.

И в памяти опять бегут с Солонькой,
С подружкой были не разлей-вода,
Телка искали, но нашли в сторонке
Идущие от немцев провода.

Был рядом штык, и сам просился в руку,
Проверить, а прочна ли эта связь.
И провод рвался, рвался не без звука,
О, как залопотала эта  мразь.

Ведут года поспешное вязанье,
На рубежах, где пишут итого,
Тогда про них орали: «Партизанен!»,
Им было по одиннадцать всего…

А дома мать звала её  Анчуткой,
Ремень летел на спину в два конца,
Она всегда воспитывала чутко,
Во имя  Духа, Сына и Отца.

И жили рядом вера и безверье,
И гнула жизнь почти в бараний рог,
Чужие оставались все за дверью,
Пока войти им кто-то не помог.


               
                5

Откуда такой в комсомолочке взор,
Подробности шепчет садовнику в ухо:
В любовницах прежде  была прокурор,
Теперь всё в порядке – любовь повитуха.

Но взглядом в гадалку упёрлась жена,
Заёрзала как на иголках:
– Да ты побёрёг бы себя, старина,
Беречься нам надо осколков.

А  палец опять закружил вензеля,
Виток описал у мозолей:
– Какую-то мину нам тронуть нельзя,
Лежит, неподвластная воле.

Отсюда как снега идёт завихренье,
Туманно грядущее бывших дорог,
И тикает  зла запредельного время,
На мине, которую снять ты не мог.

Достанется внукам поганое бремя,
Приставка  богатства  – убийства предлог,
Но будем надеяться, будут как кремень,
И в волчий не стащит их лог.

А линия эта – к бессмертию рода,
К свободе от разных тяжёлых оков,
И громом из туч подтвердила природа,
Течение сроков и долгих веков.

На эту Гадалку
                И мёда не жалко,
 И яблок хозяин выносит ведро,
За эту Гадалку
                Все беды – на свалку,
За этой Гадалкою живо добро.
Девчат с молоком
                он готов подвести,
Подводу готовит он срочно
«А что ты, цыганочка?               
                Нет, не грусти,
Успеем  мы к поезду точно».

Слегка прислонился плечом он к жене:
«Такое вот нам нагадали,
И, чтобы проверить всё это вполне,
Я свёз бы и в большие дали.

Мигнул:
                «Не печалься, хозяйка!
На часик беру я сегодня отгул,
На гул
              Поездов с этой шайкой».


                6

Задался день от самого утра,
В одну уложились разноску,
И яблоки тают у алого рта,
Сияют и сладко, и броско.

«Что я говорила?! Поверит тебе!» –
Подружка сказала гадалке, –
Всё дело не в правде, а лишь в ворожбе,
А с правды и взятки гладки.

И как он поверил тебе, остолоп,
И видно, глуха ты на ухо:
Тебе ж говорила, приёмыш как клоп,
На сносях его молодуха».

«А как не поверить: вернулся живым,
А был окруженцем и пленным!
Здесь можно поверить в туман  или в дым,
В удачу, и в Бога, в полено!

И верю я также,  гаданья  излом –
Не только мираж и проказа,
Все беды я в нём завязала узлом,
Лекарством от порчи и сглаза!».

О, прошлого времени брошенный гроб,
Недавно совсем здесь война отгремела,
И каждая мина нацелится в лоб,
Едва её тронь неумело.

Но гейзером сок подаёт чернозём,
И лето – в окопах и грядках,
Никак не доступен цветной окоём,
Разрухе военных порядков.

И тянет пройти по зелёному крою,
И вальс крутануть на зелёной траве,
На вышивке вечности, равной покою,
Историю всю прислонить к голове.

Где пагубой гибели пахнет окоп?
Где труп, рассечённый натрое?
Где скажет судьба заповедное стоп?
Где выдвинет дурней в герои?

Уже чёрный аист зла семя принёс,
Элитные вши и бандиты,
Опять повернётся истории ось,
И спрячется сердце под плиты.

Уже подрастают и Еля, и Горб, –
Две мины союзной железки,
Девчата идут вдоль обугленных троп,
Всех весей своих разновески…

И кружит история шатко, и валко,
Холодной волною туманится путь,
За этих подружек и выпить не жалко,
Молчаньем бокалов их дух помянуть.

А духу, конечно, ну как не воскреснуть,
В тупик завели поезда,
Зло связано связью особенно тесной,
Но штык под рукой, господа!