О романе Мастер и Маргарита

                Борис  Бершадский
               
     Ах, какая неожиданная ассоциация!  И как трудно ухватить мелькнувшую и ускользающую мысль!.. Почему же вдруг покидаемая навсегда Маргаритой и Мастером и – надолго ли? – свитой Воланда Москва вдруг штрихом, еле заметным контуром напомнила Ершалаим?  Ведь Булгаков, один из тончайших ювелиров слова, да еще в любимейшем своем творении, такой случайности бы не обронил…

     А что если доброта – абстрактная, мягкая доброта, не считающая даже нужным защищаться,  во все времена была общечеловечески привлекательной, но заведомо обреченной на небытие?  Доброта, которая и игемона, и убийцу, и палача одинаково считает добрыми людьми?

     И не есть ли тогда явление Мастера в романе ничуть не менее удивительно, чем явление Воланда в Москве?  Ведь Мастер по сути своей есть не что иное, как вариант Иешуа двадцатого века.  Но, если в двадцатом веке может возникнуть Иешуа-Мастер, с необходимостью должен возникнуть и его ученик, и Иуда-Алоизий, и самозабвенно любящая Мастера Маргарита…  Но и Воланд  -  тоже, с той же необходимостью!  Ибо рядом с незащищенной добротой всегда существовали и будут существовать искушения.

     «Что есть истина?..»  -  «Истина в том, что у тебя болит голова…»  Другими словами, истина всегда конкретна, абстрактной истины нет.  Это  –  Ленин.  Абстрактная же истина, идея истины  -  сама по себе нежизненна.  За истину надо уметь бороться!   ( «Грош цена революции, если она не умеет защищаться.»  Это  -  тоже  Ленин ).

     И, может быть, когда Воланд говорит, что Иисус действительно существовал, он, дьявол, недоговаривает:  он существовал, и даже не один раз, он возрождался в каждую эпоху  -  и, опережая любую эпоху, всегда оказывался предан, судим и распят.  Предрекая, что рухнет храм существующей веры и воздвигнется новый храм  ( а какой же может быть новый? ) - он служил всегда потенциальным катализатором мятежа.

     И тогда сюжетные линии Мастера, Воланда и прокуратора  -  триединое описание одного и того же:  дьявольского искушения отыскать общечеловеческую абстрактную истину  -  и заведомую безысходность такого поиска.

     Вот тут-то Булгаков и поднялся до величайшей диалектики  -  диалектики добра и зла во временном масштабе эпох.

     Но нет ни абстрактного добра, ни абстрактного зла.  Есть борьба добра и зла, которая и приводит к поляризации.  И Мастер, и Воланд  -  художественные образы пределов такой поляризации.  Воланд бессилен бороться с Мастером, потому что бороться с абстрактным добром, с самой идеей добра  -  бессмысленно:  идеи,  как и рукописи, не горят…  И не исчезают бесследно.
    
                1991 г.