Начало

               
                Мой мир был тёмен, груб и беспощаден,   
                С гармонией в конфликте и вражде…

                1

     Осень наступила через неделю после своего календарного срока и сразу жестко и уверенно, по-хозяйски взялась за своё дело. Задул резкий, холодный, северо-западный ветер; изо дня в день шли занудливые, мелкие и холодные дожди. Воздух был насыщен влагой до предела; и оттого ветер, даже не очень сильный, пронизывал до костей. Небо свинцовое и тяжёлое висело низко над домами, рекой, каналами. Всё вокруг выглядело безотрадным, неуютным. Она вернулась после отпуска в город, который пять лет, был для неё очень многим.  Теперь она должна была  его вскоре снова покинуть, возможно, надолго. От этого было щемящее грустно. Она успела полюбить этот город, он стал ей дорог, хоть это произошло и не сразу после встречи с ним. Она, в принципе, воспринимала город, как нечто неорганическое, чуждое природе, ее уродующее, подавляющее и убивающее. Осознавая человека, как часть природы, она предполагала, что город то же делает и с ним. И поначалу его боялась. Многое в людях города было ей не понятно и чуждо. Но ей было уже невмоготу и в своем маленьком поселке, ей было там тесно, её духу. Она не видела себя там в будущем. Она уехала учиться в город, чтобы уже никогда не вернуться, не вернуться туда, жить. Но на каникулы она ездила туда и только туда. Да и потом, когда она уехала из России, по мере возможности, наезжала туда, и только там она спала так безмятежно и сладко, как  в детстве, как не спала больше нигде и никогда. И вот теперь пять тревожных, голодных, бесконечно счастливых лет учёбы и разлука с друзьями и подругами - однокашниками  были позади. Снова, как и после школы, надо было начинать новую жизнь на новом месте среди новых людей.

   Трест, распределение в который она выбрала, имел объекты по всей огромной области, но не в областном городе. Одновременно с ней в отдел кадров треста явилась ещё одна девушка - выпускница техникума. Их обеих направили в маленький городок на самой финской границе, который находился в той зоне, куда надо было оформлять въезд через КГБ. Однако, вопреки ожиданиям, это заняло у них всего несколько дней. Эти дни она пожила у своей недавно вышедшей замуж подруги на раскладушке в одной комнате с ней и её мужем. Не известно было ли это на самом деле так, но начальник  отдела кадров треста сказал, что поспособствовал в КГБ с оформлением разрешения на въезд в городок назначения, чтобы девушки скорее могли  явиться  на  место  работы. Они  обе практически  были без денег, а там, на месте им должны выдать  подъёмные и, возможно, внеплановый аванс. В направлении  было указано, что поселить их в городке должны в общежитии для инженерно-технических работников. Но, как выяснилось, управление, где им предстояло работать,  местами в таком общежитии не располагало. Они знали, что, в таком случае, имеют право жить в гостинице, а управление обязано в ней за них платить. И они поселились в гостинице, принадлежащей целлюлозно-бумажному комбинату, которому, практически, были подчинены все службы городка. Большинство жителей городка там и работали. А сам комбинат вместе с городком достался Союзу в результате войны с финнами в 39-ом году.
      
                2

    Ей уже прежде, после первого курса, довелось побывать на землях, которые тогда же покинули финны. Была  сдана летняя экзаменационная сессия. И они всем курсом, по традиции их института, выехали на мелиоративные работы в Рощинский район области. Когда они выезжали туда, она ещё не знала, что работать они будут на бывших финских землях. Работа их началась со сжигания куч хвороста, которые остались им от их прошлогодних предшественников. Чтобы хворост лучше горел, они поливали его соляркой, от чего было много копоти. Костры из сухого хвороста, да ещё и политого соляркой, пылали ярко и жарко, выбрасывая в воздух тучи пепла. Парни, как и девушки, повязывали головы косынками. Так они защищали их от падающего на них пепла. Это была весёлая работа. Костры пробуждали в них первобытные инстинкты, молодая кровь бурлила, огни костров плясали и отражались в молодых глазах. Ребята, сдав напряжённую сессию, почувствовали себя там у этих костров  настоящими детьми природы. Вместе с пламенем и дымом отлетали все заботы, и можно было полностью расслабиться. Перед возвращением в деревню, где их поселили в помещении бывшего детского сада, они выходили к заливу и пытались, на сколько это возможно, отмыть от копоти лица и руки. Иногда по пути им встречались местные крестьяне. Бабы частенько крестились, завидя их весёлую и шумную ватагу, в которой девушки были одеты в брюки, головы парней повязаны косынками, и все вместе были с закопчёнными лицами и руками. Они представляли собой весьма необычное явление для тех мест во второй половине пятидесятых годов прошлого столетия. Когда они сожгли всё, что им оставили предшественники, то приступили к рубке кустарников и молодых деревьев. Они росли полосками по некогда прорытым финнами каналам, скорее канавам, для понижения уровня воды на этих, вероятно, некогда заболоченных участках земли. Они  изначально не были покрыты лесом, но и не были пригодны для земледелия и, пожалуй, и косьбы. Расположены земли были на достаточно далёком расстоянии от деревень. 
    Время от времени, отправляясь побродить по окрестным примыкающим к рабочим делянкам лесам, ребята забредали в них на покинутые финнами хутора. Судя по тому,  что от них осталось, здесь прежде были крепкие и добротные хозяйства. Люди, жившие здесь испокон века, умели успешно хозяйствовать в суровом климате на этих сырых и тощих землях. Хотя, надо полагать, труда и сил в достаток здесь приходилось вкладывать не мало. Повсеместно от хуторов оставались совсем целые хозяйственные постройки, сложенные из диких валунов, фундаменты жилищ из того же материала да одичавшие садики, где были фруктовые деревья и заросли малины и шиповника. Шиповник как раз тогда цвёл. Как-то жутковато, грустно и, в то же время, любопытно было бродить по этим маленьким покинутым миркам.
   
    Стояла чудесная солнечная погода. В полдень бывало даже жарко, но ребята не раздевались. Их одолевали два врага: комары и клещи, да ещё томила жажда. Воду на рабочие делянки не подвозили, и ребята пили её из болотных  копанок. Пили через соломинку или через платок, чтобы не проглотить какой-нибудь мусор или насекомое. О микробах они не думали, и, слава богу, никто тогда не заболел желудком. С клещами многие, особенно коренные горожане, тогда столкнулись впервые. Эту нечисть ребята часто обнаруживали у себя на теле уже возвратившись в деревню.  Кто-то из опытных подсказал,  что место, где он присосался, надо смазать питательным кремом и ждать, когда от недостатка воздуха клещ вылезет сам. Так и боролись с этим лесным паразитом.   О существовании энцефалитных клещей они не знали, и потому никто не паниковал. Работая, ребята не знали конкретно, сколько и за какие объемы им заплатят. Но знали, что работают за деньги. Кормили их за счёт их заработков не затейливо, но сытно. В основном это были щи да каша, но никто из них и не был избалован деликатесами. И они радовались лету, солнцу, относительной свободе и сытной жизни.
   
   Срок работ был определён в две недели, в течение которых ни о чём не надо было заботиться и думать. Карманные деньги были далеко не у всех, а у кого и были, то не много. Ребята тратили их в основном на сигареты, а девчонки на конфеты. Всё покупалось в местном сельмаге, где цены отличались от городских цен, и все последними цифрами имели 9 или 99 копеек. Это забавляло, но всегда провоцировало на покупку. Деньги быстро таяли, но это мало кого заботило, так как все надеялись на расчет по окончании работ.   
      
   В день отъезда студент, который взял на себя обязанность вести все дела коллектива с правлением колхоза, в том числе и денежные, объявил им, что деньги, хоть и небольшие, они получат по прошествии несколько дней в институте, а сейчас в кассе колхоза денег нет. И тут выяснилось, что у многих денег нет совсем, даже на дорогу от института,  куда их доставят машинами, до дома. У девчонок их группы возникла идея скинуться всем, у кого что-то осталось, и собрать на дорогу тем, кто должен ещё ехать городским транспортом домой от института. Тем же, кто жил в общежитии, ехать  не надо; общежитие находилось рядом с институтом. Но, вычистив всю мелочь из карманов, они обнаружили, что денег хватит разве что на пачку сигарет. Тут же родилась новая идея: купить сигареты и распродать в розницу курильщикам из других групп. Ведь денег не было почти у всех, а курить хотелось. Желающих не дорого покурить нашлось достаточно, так как цена за каждую сигарету была назначена не на много больше той, что она стоила в пачке оптом. В мгновение ока половина пачки была распродана, деньги собраны в достаточном количестве, а остальные сигареты были розданы курильщикам из своей группы, конечно, бесплатно. После столь успешно проведённой операции девушки чувствовали себя героинями. В получении денег  в неопределённом будущем за проделанные работы никто не сомневался, в институте они ещё должны были завтра получить стипендию. Теперь им предстояло в городе пройти две недели практики. Но тех заработанных денег они потом так и не получили. А на пятом курсе выяснилось,  что они были присвоены парнем, который тогда взял на себя труд вести от их имени переговоры по всем вопросам с правлением колхоза. Всплыло это только на пятом курсе, когда он попался на краже имущества из общежития. Суд над ним был показательным, выездным, прямо в институте. Тогда то и раскрылся этот его старый грех.
    
                3

       Все впечатления от увиденного и пережитого тогда просто отложились в её памяти и не вызвали никаких размышлений и выводов. Местность, в которую она попала теперь, характером ландшафта отличалась от той, где они были на мелиоративных работах. Это уже была не равнина. Здесь было много лесистых сопок, покрытых в основном елями, в низинах же между сопками рос сосновый лес. Между сопками  несла свои воды полноводная и стремительная  Вуокса. Воды эти были того же цвета, что и тяжелые, тёмные осенние облака над ней. Вероятно, впечатление это усиливалось ещё и тем, что всю осень шли не прекращающиеся осадки. Так и не прекратившись, в ноябре из дождя они перешли в снег.
      
    В гостинице в номере постояльцев на двенадцать девушки прожили не долго, всего три дня. Потом, человек, выдавший себя за заместителя начальника управления по хозяйственным вопросам, а на самом деле комендант рабочих общежитий, сказал им, что  приехал за ними, и повезёт их в общежитие инженерно-технических работников. Он настоял на их выписке из гостиницы, погрузил их небогатый скарб и их самих на заднее сидение и  в коляску мотоцикла и повёз куда-то. Они быстро миновали крошечный центр городка с несколькими десятками трех-четырёх этажных домов и асфальтом на улицах. Вскоре они уже ехали по грунтовой, разбитой и грязной дороге. Кое-где по сторонам дороги попадались щитовые домики. Начинался сосновый лес, между деревьями которого стояли  одноэтажные бревенчатые бараки. Все они были расположены торцами к дороге, откуда в них были входы. У одного из них мотоцикл остановился и мужчина, слезая с мотоцикла, сказал: «Приехали». Он выгрузил вещи девушек  возле крыльца барака, девушки тоже встали на ноги, и он открыл входную дверь:    «Идёмте, я покажу вам вашу комнату»- пригласил мужчина девушек жестом. Девушки уже догадались, что их обманули, но ничего не сказали и не спросили. После драки кулаками не машут. Он провёл их по коридору мимо нескольких дверей и остановился у одной из них. Мужчина отомкнул замок двери ключом, раскрыл дверь, и они увидели комнатку в метров двенадцать  с окном против двери. Обставлена она была весьма скромно: вдоль стен три металлические койки, с одной стороны две, в ряд с третьей у противоположной стены - двустворчатый шкаф, да под окном - стол  с двумя стульями. Стены были оклеены обоями, а под потолком висела голая лампочка.
« Здесь кто-нибудь живет?» - спросила наша героиня. «Пока нет, но подселим» - ответил мужчина. « Вот ваши ключи, располагайтесь»- добавил он и  ушёл.
   
   Когда в день приезда они разыскали управление, в котором им предстояло работать,  начальник отдела кадров управления дал им три дня на ознакомление с городком и комбинатом. Эти три дня минули.  Девушки к началу следующего за ними рабочего дня явились в управление. Там уже начальством было решено, куда их определить на работу. Это был период, когда во всех низовых организациях на небольших руководящих должностях были люди без образования и дипломов, так называемые техники - практики. Большинство из них были опытными и сообразительными людьми, достигшими своего положения благодаря природному уму, интуиции и смётке. Инженерных расчетов они не знали, и многое, что не было в подробностях указано в чертежах, делали на глазок. И были они уже, отнюдь, не молоды. Такое положение с низовыми руководящими кадрами было следствием войны. Теперь через семнадцать лет после её окончания, чтобы поднять производство на более высокий уровень, дело дошло до замены этих людей дипломированными инженерами и техниками. Но на местах такая перспектива не радовала ни руководство управления, ни тех, кого предполагалось заменить.  Во-первых, руководство привыкло иметь в подчинении людей зависимых,  в силу их необразованности и отсутствия у них дипломов, а во-вторых, оно во многом могло спокойно положиться на их богатый опыт. А тут присылают этих молодых специалистов, их уже с вновь прибывшими, в управлении пять. На что они способны? Могут ли хотя бы читать чертежи? Им ведь и не всё прикажешь, они могут, наверняка, аргументировано возражать, они знают свои права. Да и куда девать техников-практиков? Это большая проблема. В городе не так-то и много рабочих мест. Всех этих нюансов молодёжь, приехавшая по назначению, не знала. Поэтому многое в поведении управленческого начальства им было не понятно. Не принять их начальство не имело права, а ребята, не отработав здесь два, положенных по закону года, не могли отсюда уехать. В общем, вырисовывалась картина: « Не ждали».
      
     Нашу героиню направили на реконструкцию картоннобумажной фабрики. Там меняли оборудование, для установки которого требовалось поднять выше покрытие цеха. В связи с этим, старое деревянное покрытие заменялось современным железобетонным. Кроме того, надо было выполнить в монолитном железобетоне ёмкости, в которых перемешивалась уже размолотая картонная масса с другими компонентами. При этом цех продолжал работать и давать продукцию. Перемолотая в старых мельницах и смешанная с канифолью макулатура, в виде густой массы выкладывалась тонким слоем на толстое некогда белое сукно, натянутое  на систему длинных большого диаметра барабанов. Масса, проходя на сукне через эту систему, постепенно отжималась, сохла и становилась картоном, на поверхности которого отпечатывалась текстура сукна. Надо заметить, что оно было из чистой натуральной шерсти. Ширина  полотен сукна была, пожалуй, не менее трёх метров.
   
                4       


          К середине сентября обе девушки уже работали мастерами на своих участках. Дожди продолжали идти, не прерываясь, и ходить на работу без резиновых сапог было просто невозможно. Дороги, разъезженные тяжёлыми машинами, совсем раскисли, и переправляться через них впору было на плотах. День становился всё короче, вставать на работу уже надо было затемно. По утрам, когда люди группками и по одиночке  в потёмках стекались к комбинату, над котловиной комбината стояло кроваво-красное зарево. Казалось, оно поднимается из преисподней. На фоне зарева люди в ватных фуфайках и брюках выглядели бесформенными бесполыми кулями. По мере приближения к комбинату, идущим сзади представлялось, что впереди идущие доходят до края преисподней и  проваливаются в неё. Спуск к проходной комбината был довольно крут. В основном все производства комбината размещались в гигантской котловине долины реки Вуоксы. Над котловиной, да почти над всем городком, зависал мерзкий смрад, который исходил от производства комбикормов из отходов целлюлозы. Там же в котловине была плотина через реку, построенная в свое время финнами. И финны сообщали, что воду на  плотинах, выше по течению на их территории, по всей видимости, придется частично спустить. Ведь вода с дождями всё прибывала. Этого могла не выдержать старая и давно не ремонтированная плотина комбината.
      
   К своему участку наша героиня ходила мимо плотины. Её укрепляли.  И там велись работы в три смены. Заняты на этих работах  были одни мужчины: плотники, арматурщики, бетонщики. Частенько над плотиной висел сочный мат. Однако, когда рабочие замечали приближение девушки - мастера, они прекращали материться. Девушка воспринимала это явление, как знак уважения. В присутствии женщин работниц мужчины, как правило, в выражениях не стеснялись.
      
   Вне помещений сырой воздух с пронизывающим ветром порой вызывал озноб. Ноги в резиновых сапогах без шерстяных носок всё время мёрзли. Попытка купить носки в немногочисленных магазинах городка не увенчалась успехом. Во-первых, их просто там не было, а во-вторых, у девушек практически не было денег. Расчет на получение внепланового аванса или подъёмных оказался не верным. Им было отказано и в одном и в другом. На свои наличные им удалось купить только пачку чая и по килограмму сахара и манки. До зарплаты  они довольствовались манной кашей на воде да сладким чаем. Со своими остатками денег они не могли сунуться даже в дешёвую рабочую столовую. Постоянно голодные они вне помещений всё время мёрзли.
      
    В течение рабочего дня мастерам часто приходилось забегать в инструментальную  кладовую своего управления за разными инструментами. Кладовщица высокая, худая, рыжеволосая молодая женщина с зелёными глазами в ожидании посетителей всё время сидела, постукивая спицами, и вязала то носки, то рукавицы, шапочки, шарфы. Шерсть была сероватая, толстая, всегда одинаковая. Присмотревшись к людям в городке, девушки заметили, что многие из них носят из этой шерсти свитера, шапки, рукавицы. В ближайшее воскресение они отправились на рынок в поисках шерсти, но, обойдя весь не очень то богатый торговцами, базар, искомую не нашли. При очередном посещении кладовой наша девушка спросила, где кладовщица берёт шесть. Та ответила: «Ты же работаешь сейчас «на картонке», вся шерсть оттуда». «Как это?»- не поняла девушка. «Ну, ты ведь видела сукно на барабанах? Так она из этого сукна. Линию время от времени останавливают, срезают полоску не очень широкую, чтобы в глаза не бросалось, обматывают её вокруг тела и выносят. Потом выдергивают короткие нитки, а длинные сматывают в клубки, вот тебе и шерсть. А тебе что, нужна?» « Мне носки нужны, ноги в сапогах мёрзнут. Правда, я носки вязать не умею. Ну, там рукавицы, шарфик ещё могу, а носки нет».  «Так - сказала кладовщица -  я закажу, будет тебе шерсть, а носки научу вязать. Свяжешь носки, всё сможешь вязать. Это не проблема». Она выполнила своё обещание, а девушка оказалась  способной ученицей.
      
    Быт в рабочем общежитии, по понятиям городских девушек, комфортным назвать было нельзя, не смотря на наличие в нем кухни и прачечной. Единственным удобством в нем было то, что отапливалось оно котельной, и топить печь для обогрева комнаты не требовалось. За то туалет был во дворе, а для стирки и приготовления еды нужно было топить огромную плиту на кухне. Дрова были заготовлены, но колоть должны их были сами жильцы. Их общежитие было женским, однако большинство женщин успешно справлялись с этой работой. Все они были из сёл и деревень, разорённых войной, и приехали сюда по вербовке в поисках лучшей жизни, в надежде создать семьи, обосноваться. Приехав совсем молодыми после окончания школы, многие из них уже перешагнули возраст старых дев, так и не свив своего гнезда, уже потеряли на это надежду и с отчаяния пьянствовали и бывали рады встрече с любым местным или командировочным мужчиной, которые часто наезжали в комбинат. Селили их в мужском общежитии через дорогу напротив женского.               

      Городок вообще был населён людьми, попавшими сюда по вербовке либо по распределению после окончания средних и высших учебных заведений. Когда эти земли отошли Союзу, все финны были отсюда выселены. Так что всё население городка было оторвано от своих корней. А финское название городка было заменено  русским. Финны, покидая городок, разобрали свои щитовые домики и оставили только фундаменты, которые, как и всюду на этих землях были капитально сложены из местных валунов. Позднее, когда население городка росло, Союз покупал у финнов подобные сборные домики, и их собирали на старых фундаментах. Капитальных домов в городке было не много. Почти все они были построены финнами ещё до войны, но выглядели, как новые, и не потому, что их хорошо содержали новые хозяева, просто, сработаны были на совесть.
      
    Перегородки в общежитии были из досок в один слой и оклеены с двух сторон обоями с незатейливым рисунком. Этот рисунок всё время дополнялся красно-коричневыми пятнами различной конфигурации. Эти кровавые следы свидетельствовали о том, что под обоями обитало несметное количество клопов, которые по ночам очень досаждали жилицам, и не всем клопам удавалось избежать возмездия. Помимо клопов, сон женщин, как, вероятно, и мужчин в других общежитиях и домах частных и коммунальных, нарушали внезапные ночные  проверки паспортов. Городок примыкал непосредственно к границе, а она, как известно, должна быть на замке. Этим ответственным делом занимались пограничники и всегда по ночам. Так что, население городка дополнялось ещё и ими и их семьями. Граница была обустроена по всем правилам колючей проволокой и нейтральной полосой. А с финской стороны сразу за нейтральной полосой были огороды финнов, в которых они в то время мирно копали картошку. Складывалось впечатление, что они полностью доверили охрану границы советским пограничникам, и своих средств на это не тратили. Из всех признаков границы с финской стороны была видна только наблюдательная вышка, которая высилась на сопке,  доминирующей  над прочими, и с неё, вероятно, весь городок виден был, как на ладони.
      
    Случались и другие эпизоды, которые напрягали девушек по ночам и заставляли спать их в пол уха и в пол глаза. Однажды, уже глубокой ночью они услышали, как в замочной скважине их двери что-то звякнуло. Наша героиня в мгновение ока босая метнулась к двери. Луна светила прямо в окно и освещала дверь. Девушка увидела, что ключ в замке начал поворачиваться. Она взялась за ключ, вернула его в прежнее положение и почувствовала, что на него чем-то давят снаружи. Это противостояние продолжалось недолго. Потом из-за двери приглушённо послышался мерзкий мат, и по руке девушки потекло что-то теплое. По запаху она поняла, что это моча. От испуга и омерзения её начали душить глухие рыдания, и от пережитого и холода был озноб. Потом она услышала удаляющиеся по коридору шаги. Вернувшись в свою остывшую постель, она больше уже не смогла уснуть до утра. Однако, не все жилицы общежития были так пугливы и разборчивы. Как-то в одну из ночей девушка проснулась оттого, что её кровать содрогалась, и при этом слышался звук похожий на скрип кровати где-то  рядом. В комнате все спали. Немного поразмыслив, она поняла, что происходит на кровати в соседней комнате. Не смотря на полное отсутствие личного опыта  интимных отношений с мужчинами, поняла, хоть и не сразу. Да, она стала невольным свидетелем ночного свидания женщины, живущей по ту сторону перегородки. Вероятно,  кровать соседки так же, как и её, стояла совсем вплотную к злополучной перегородке,  и проснулась девушка в самый пикантный момент этого свидания. Ей стало ужасно неловко. Немного даже не по себе. Она встала с кровати, на сколько это было возможно тихо, отодвинула кровать от перегородки и снова легла. Это ночное приключение не помешало ей снова быстро уснуть. Кто была эта счастливица за перегородкой, которой так повезло в эту ночь, девушка не знала. Она вообще почти не знала жилиц в других комнатах. Так как комбинат работал в три смены, а большинство  живущих в бараке были его работницами, то жизнь в нем не утихала на протяжении всех суток. Одни уходили на работу, другие в то же время с неё возвращались, третьи укладывались спать. С непривычки, в такой ситуации нормально отоспаться здесь было не возможно. Больше других страдали те, кто работал в третью смену. С течением времени ей это пришлось испытать на себе. Это было, когда она оказалась на строительстве насосной станции, которая сооружалась у подножия сопки.
         
     Часть круглой подземной чаши насосной стояла на граните, а часть угодила прямо на плывун, который для нормального ведения бетонных, а потом и изолировочных работ, надо было постоянно откачивать. Поэтому работы на этом объекте велись в три смены. Каждая неделя с третьей сменой превращалась для девушки в пытку. Она с лёгкостью могла переносить многие лишения, но не недостаток сна.
               
                5

     Каким-то образом скрасить этот убогий быт в городке для девушек было проблематично. В одном единственном кинотеатре городка фильмы крутили только два раза в неделю, оба раза один и тот же. Когда привозили другой, то частенько оказывалось, что он старый, ранее уже виденный ими, да  такой, который не хотелось смотреть второй раз. В городке была библиотека, но столь мала, что девушкам хватило двух месяцев, чтобы перечитать всё прежде ими не читанное. Был, конечно, и какой-то клуб с танцами по средам и субботам, но сотрудники им не советовали туда ходить, так как там всегда было много пьяных, и частенько случались кровавые драки.
         
    До начала зимы у девушек несколько раз возникало желание отправиться  в окрестные леса по грибы. Лес обступал городок со всех сторон. Но поэтому поводу им поведали, что такой поход в лес без опытных грибников  может быть не безопасным. Здесь проходила оборонительная финская линия Монергейма, и до сих пор в лесу запросто можно было напороться на старую мину или провалиться в какое- нибудь подземное бетонное сооружение. И от этой благой идеи тоже пришлось отказаться.
      
    Они понимали, что в городке, вероятно, была и другая жизнь. Жили же в нем образованные люди- специалисты комбината, строительного управления, врачи. Но девушки были оторваны от этих людей. Правда, в их бараке, кроме работниц, жили две учительницы, и из комнаты часто были слышны смех, музыка, мужские голоса. Но, подселённая к нашим девушкам плиточница Аня с первоклассником Витюшей, которая уже много лет кочевала с сыном по общежитиям в ожидании своей комнаты в областном городе, где её муж- грузчик столько же лет стоял в очереди на жильё, сказала девушкам, что учительницы не самостоятельные девушки. Это определение девушек, как не самостоятельных, имело вполне определённый негативный смысл. И наши героини поняли, что окружение их восприняло, как девушек «самостоятельных», а такой репутацией  надо дорожить.
    

                6   


    Работа тоже не доставляла радости и не приносила удовлетворения. Финансирование реконструкции картоннобумажной фабрики вскоре закончилось, и нашу героиню перевели на новый объект, на строительство нового хлорного цеха, где начинать надо было  с разбивки осей сооружения и земляных работ. Это казалось интересным. Но тут выяснилось, что приборов необходимых для разбивки осей сооружения- теодолита, нивелира и даже геодезической рейки в управлении просто нет. Девушка была в отчаянии. Однако её шеф- прораб, со снисходительной улыбкой, сказал, что это не беда, и отправил её в лабораторию хлорного цеха за двумя пробирками и тонким шлангом, кроме того, посоветовал зайти в аптеку и купить пузырёк зелёнки. И вот с помощью двух пробирок с отбитыми донышками, на которые было надеты концы шланга (эта система заполнялась водой подкрашенной зелёнкой), нескольких простых деревянных реек и бечёвки, разделённой узлами на три части в соотношении 3:4:5 (пифагоров треугольник) были заложены фундаменты такого серьёзного сооружения, как хлорный цех.

   После разбивки осей на объект в её подчинение была прислана бригада землекопов, которая под непрерывным дождем вырыла траншеи  под фундаменты стен и котлованы под фундаменты колон будущего здания. Тем же не хитрым способом наш мастер - молодая специалистка выверила уровень низа и верха  будущих фундаментов, и теперь можно было начинать их кладку. Вместо землекопов на объект пришла бригада каменщиков - бригада коммунистического труда с бригадиром Пигалевым.  Бригадир был мелкий мужичонка с плутоватыми глазами и безграмотной речью. Как оказалось, он был членом партии, преисполнен глубочайшего уважения к себе, важен,  вел себя по отношению к мастеру покровительственно. Явившись на участок, он заявил, что пока не надо завозить материалы для кладки, он должен сначала подготовить дно траншей и котлованов. Это заявление было вполне логичным. И мастер с ним согласилась. И ещё он добавил, что он сам скажет, когда будет пора начинать кладку.
      
   Прошло несколько дней, бригада в полном составе приходила на работу, и, очистив траншеи и котлованы от мусора, практически ничего больше не делала. Люди курили, стояли группками и болтали или бродили бесцельно по участку. Начали летать белые мухи, слегка припорошив землю, лёгкие морозцы превратили лужи в зеркала. Мастер больше не стала ждать сигнала от бригадира, и вечером третьего дня  подала в управление заявку на материалы необходимые для начала работ по кладке. Зная, что с материалами надо держать ухо востро, она извлекла на свет, когда-то приобретённый справочник,  с помощью которого по маркам грузовых машин и наполнению их кузовов можно было быстро и точно определить объёмы привозимых материалов.
   
   Как  оказалось, такая мера предосторожности  была вовсе не лишней и спасла её потом от крупных неприятностей. Машины привозили кирпич, раствор, доски для будущих подмостей, а она указывала, где их размещать на участке, подписывала накладные, разбиралась с чертежами, по которым надо было вести кладку. Началась настоящая работа. Но бригада  работала в пол силы. Не смотря на то, что недостатка в материалах, как ни странно, не было. Мужчины часто перекуривали, у женщин постоянно возникали дебаты. Их волновали чьи-то разводы, они  очень оживлённо обсуждали такие темы,  как: кто с кем живёт, кто кого избил, кого обокрали и тому подобные. Бригадир время от времени исчезал на несколько часов без каких-либо пояснений причин своего отсутствия. Мастер пока молчала. Но она понимала, что долго это продолжаться не может.
      
   Проработав пол года на практике в такой же роли, она знала, что никакие замечания или окрики, не помогут. Да ей и не хотелось унижать ни себя, ни их взрослых, самостоятельных людей подобным образом. Не маленькие, сами знают, что делают. Только рубль  имеет над ними власть, и только величина заработка может их отрезвить. И она, не делая из этого секрета, тщательно записывала все выполненные ими работы до мельчайших.
      
    Месяц заканчивался, и приближалось время закрытия нарядов и материального отчета. Все необходимые для этого записи у неё были в рабочей тетради. И никаких трудностей с оформлением этих бумаг она не предвидела. В последний день перед закрытием нарядов она неудачно перепрыгнула через траншею и сильно растянула связки в голеностопе. Медики дали ей освобождение от работы на три дня.
   
    Взяв у прораба бланки нарядов и материального отчета, три дня дома она занималась подведением итогов за месяц. Когда истекли эти три дня, она, ещё сильно хромая, сама сдала прорабу готовые наряды и материальный отчёт. По прошествии нескольких часов на участок пришёл курьер и сказал, что её срочно вызывает прораб. У прораба в конторке она узнала, что её материальный отчёт, мягко говоря, несколько не сходиться с тем, что принесли ему на подпись со склада материалов. Надо было идти на склад и разбираться с этим несоответствием на месте. Разница в цифрах была огромной. У мастера они были почти в два раза меньше. Вот тут и пригодились её аккуратные записи со всеми номерами накладных и объёмами материалов. Она быстро отобрала все фальшивые накладные и потребовала порвать их при ней. Явный расчёт работников склада на её неопытность не оправдался. Чьи уж грехи хотели списать на неё, она не знала, да и знать не хотела; однако, номер не прошёл. Но это был не единственный инцидент по итогам месяца.
      
   Вскоре по закрытым ею нарядам бригаде была начислена зарплата. Закрывая наряды, она сразу обнаружила, что объёмы выполненных работ очень не велики и даже взяла на себя смелость несколько их завысить, рассчитывая на то, что после встряски, которую вызовет начисленная по ним зарплата, они будут с лихвой перекрыты. Да, зарплата была совсем не высокой, непривычно малой для бригады коммунистического труда. Бригадир пришёл жаловаться к девушке на прораба, предполагая, что это он так закрыл наряды в её отсутствие. Но мастер сразу сказала ему, что наряды она закрыла сама и прораба не в чём винить. Разразился скандал, начались разборки. Бригадир кричал, что она учла не все работы, и он это докажет по своим записям. Заглянув в его записи, девушка поняла, из всей грамоты он знал только, как расписаться в платёжной ведомости. Ни она, ни он не могли в них что-нибудь разобрать. Тогда она повела его вдоль всей выполненной бригадой кладки и при нём замеряла и высчитывала готовые объёмы. Получившиеся цифры, конечно же, были меньше, проставленных в нарядах. Но все её усилия были напрасны, бригадир не знал таблицы умножения, и то, что было для мастера очевидно, он называл обманом. Складывалось впечатление, что из всей арифметики он усвоил только подсчёт денег у окошечка кассы. А может, он только прикидывался таким тёмным, надеясь извлечь из этого выгоду. Девушка его плохо знала, и ответить себе на этот вопрос не могла. Сильно разозлившись, он бросил свою бригаду и три дня не появлялся на площадке. Говорили, что он ушёл на участок к другому прорабу.
    
    Мастера вызвали в управление в партком. « Как вы могли так поступить с бригадой? Вы должны исправить наряды» - загремел на неё секретарь парткома управления. Но девушка невозмутимо ответила: « Я не собираюсь потакать нерадивым лентяям. Если вы сомневаетесь в моей правоте, присылайте комиссию. Вместо того, чтобы призвать к порядку и дисциплине Пигалева, вы обвиняете во всём происшедшем меня».  С этими словами  беспартийная мастер покинула партком.
      
   Прошло полтора рабочих дня, бригада бездействовала. Мастер обратилась к ней: «Вы же сами лишаете себя куска хлеба. Подумайте, что вы получите за следующий месяц». И во второй половине дня бригада приступила к работе. Негласное руководство в бригаде взяла на себя молодая каменщица - девушка богатырского сложения, сильная, сноровистая, грамотная. В бригаде, помимо бригадира было ещё несколько квалифицированных рабочих способных вести самую сложную кладку. И, вероятнее всего, бригадирствовал в этом коллективе безграмотный мужик только за счёт своей партийности. Девушка до конца работы с этой бригадой так и не поняла, какова же была его роль  в бригаде. Работал он значительно меньше остальных, получал самую большую зарплату в бригаде, а помощи от него в деле мастер не ощущала. И девушка предположила, что этот проныра, скорее всего сексот.
      
   На четвёртый день бригадир явился на работу, как ни в чём, ни бывало, начал суетиться, покрикивать на курильщиков и болтающих. Бунт закончился. Работа пошла быстрее, к тому же стало холодать, и надо было шевелиться, чтобы не мёрзнуть. В общении с мастером в голосе бригадира появились заискивающие нотки. В обеденные перерывы в рабочей столовой, если она оказывалась в очереди на раздачу сзади бригадира, то он широким жестом приглашал её встать впереди себя. Но она на равных с другими выстаивала в своей очереди и игнорировала его знаки внимания.
      
   Подходил конец октября, и ей объявили, что финансирование строительства хлорного цеха тоже закончилось. Её снова переводили на другой объект, на третий за неполные два месяца. Это уже было не смешно.
    
                7      

     Однако, кое-что всё же её здесь смешило, и это бывало каждый день. В управлении был заведен порядок: каждый вечер все прорабы и мастера должны были являться в кабинет начальника управления на планёрки. На них подчинённые отчитывались перед шефом за проделанную в прошедший день работу и вместе с ним намечали работы на завтра, делали заявки на рабочих, материалы и механизмы. Посмотреть со стороны, не  вдаваясь в детали, порядок можно было назвать разумным. Но беда в том, что эти планёрки были здесь просто ежедневным фарсом. Почти всё, что намечалось с вечера, срывалось потом в течение следующего дня: рабочие бригады посылались не вовремя и не туда, тоже происходило с материалами и механизмами. Царила жуткая неразбериха. И все аргументы мастеров и прорабов, которые они приводили в оправдание невыполненных планов, пресекались одной фразой шефа: «Детский лепет». Он орал на всех присутствующих на планёрке, а они, сидя на стульях у стен по периметру его большого кабинета, тяжело молчали, не смея поднять на него глаза. Сам же шеф сидел за огромным столом спиной к окнам и лицом ко всему собранию. И вот эти ежевечерние спектакли вызывали у неё невольную ухмылку, которую трудно было скрыть от тощего, длинного и всегда злого шефа, вероятно, иссушенного алкоголизмом, что можно было заключить по неизменно кирпичному цвету его лица.
      
   Расходясь с планёрок, все тихо ворчали. Молодые специалисты, а их было пятеро, обменивались жалобами. Трое из них работали здесь уже второй год, но ни подъёмных, ни нормального жилья, ни закрепленных за ними объектов никто из них не имел, как и вновь прибывшие девушки. Двое ребят молча ждали призыва в армию, надеясь, отслужив, больше сюда не вернуться. Третьей из прошлогодних молодых специалистов  было девушка. Поговаривали, что у неё был роман с одним из прорабов управления, человеком много старше её и семейным. И не удивительно, что на неё обратил внимание кто-то из зрелых мужчин. Девушка была статной блондинкой с пышными вьющимися волосами, мягкими женственными чертами лица и очаровательной улыбкой. Мимо такой красавицы трудно было пройти, не поддавшись её чарам. Симпатия, вероятно, была взаимной, и это было скорее их бедой, а не виной. Это обстоятельство заставляло её не пытаться что-либо изменить в сложившейся  ситуации, и она терпела всё молча. Хотя такое положение на работе её тоже не устраивало.
    
    Однажды наша героиня шла по улице городка в кладовую управления. Улица была узкой, по сторонам её за заборами стояли одноэтажные особнячки, шёл мелкий назойливый дождь, под сапогами хлюпало, а впереди неспешно двигалось небольшое стадо гусей. Они шли, переваливаясь, гогоча и хлопая крыльями. Это гусиное сообщество заполнило всю ширину улицы, и обойти его не представлялось возможным. Улица была короткой, и до поворота девушка прошла за гусями, не обгоняя их. Она шла и думала: «Что они обсуждают? Они ведь домашние, лететь им на юг не надо, и зачем же надо так гоготать и хлопать крыльями?» А потом после очередной планёрки, когда молодёжь снова начала жаловаться друг другу на несправедливость начальства, она невольно вспомнила тех гусей. Они, как и гуси, впустую «хлопали крыльями, гоготали» и ничего не предпринимали. Собственно, она сама могла бы на всё это наплевать. Только она одна знала, что всё это для неё временно, что рано или поздно она отсюда уедет и сделает это безо всякого сожаления. Она уедет к любимому человеку, с которым соединится, наконец, ради другой, по всей вероятности, светлой жизни далеко, далеко отсюда. Они ещё не были мужем и женой, но между ними уже всё было договорено.  Правда,  на пути к этому есть одно существенное препятствие, но они его, конечно, преодолеют.
    
               
                8

      Их отношения длились почти четыре года. Они познакомились после второго курса. Их очному знакомству способствовало одно обстоятельство, но тогда никому и в голову не могло прийти, что это знакомство может перерасти во что-то серьёзное. Заочно они, практически с самого детства, знали о существовании друг друга. Их мамы были подругами с детства и, переписываясь, поддерживали связь, куда бы судьба ни забрасывала их семьи. Встречи девушки с юношей все прошедшие годы были эпизодическими, от случая к случаю, в основном в период каникул и его практик. Он всегда старался, если это было возможно, выбрать место практики поближе к ней. Последнюю практику, преддипломную он отработал в городе, где она училась. Тогда они виделись почти каждый день на протяжении двух месяцев. С каждой новой встречей она всё больше чувствовала, как они духовно близки. Рядом с ним она чувствовала себя защищённой и интересной, с ним она избавлялась от своих многочисленных комплексов. С ним она была сама собой.    В разлуке она всё чаще о нем думала, ей многим хотелось с ним поделится. Она скучала по нему. Но никогда даже намёком не давала ему этого понять. Она не знала об истинном его отношении к себе, и это останавливало её в проявлении каких-либо чувств к нему, кроме дружеских. Девушке казалось уже, что они просто созданы друг для друга и она удивлялась, что он, по её ощущению, этого не понимал. Она ошибалась. И вот прошедшим летом, когда они должны были расстаться, быть может, навсегда, он решился объясниться. Расставаясь, она договорились ехать каждый по своему назначению и соединиться потом там, где будет для них лучше. Судя по его письмам, она поняла, что ехать надо ей к нему. Он работал во вновь созданном НИИ в молодёжном коллективе в большом городе, культурном и промышленном центре. И работа у него была интересной, в которой просматривалась хорошая перспектива.
      
    Но для этого им, как минимум, надо было стать официально мужем и женой. И только после этого её, как молодую специалистку, имели право отпустить по месту работы мужа. Кроме того, здесь на месте требовали ещё официальных гарантий того, что она будет обеспечена работой в городе, где работал супруг. Но даже первое и необходимое условие им не так-то просто было выполнить. Её любимый был выписан по прежнему месту жительства, а на новом, где они  с другом снимали комнатку в доме у одной старушки, не прописан. Так что официально он мог квалифицироваться, как бомж.  Она же работала в пограничной зоне, куда  с его нигде не прописанным паспортом, он никогда не получил бы разрешения на въезд. Короче, куда ни кинь,  всюду клин. И зарегистрировать свой брак без чьего-либо содействия они не могли. Кто-то должен был пойти на небольшое нарушение закона, учитывая их чрезвычайные обстоятельства.
      
    Она решила обратиться за помощью к маме. Она надеялась на то, что мама поддержит её и замолвит словечко за них председателю их поселкового совета, который ещё до войны знал их семью и работал вместе с погибшим папой. Но для такого серьёзного разговора надо было ехать к маме. А за один день тут не обернёшься. Тем более, что она до сих пор вообще ещё не сказала маме, что  помолвлена.

                9
   
      Раз в две недели на выходные девушка покидала этот забытый богом медвежий угол и в субботу после короткого рабочего дня уезжала к подруге в областной город. Утром на работу в такие дни она отправлялась с заранее собранным рюкзачком. Планёрки по субботам не проводились. И она после работы успевала на автобус, который отправлялся от не большого вокзальчика, куда девушка могла быстрым шагом дойти за пятнадцать минут от комбината.
      
     К городку со стороны областного центра подходила железно - дорожная ветка, здесь она и заканчивалась почти у границы. Она не была электрифицирована, и по ней всего четыре раза в день, не спеша, ходил старенький паровозик с тремя, вероятно своими ровесниками, деревянными вагончиками. Вагончики на ходу поскрипывали всеми своими деревянными деталями, паровозик время от времени выкрикивал своё пронзительное: « Ку-ку», и путешествие от городка до пункта, где начинали уже ходить электрички, что составляло совсем не большое расстояние, растягивалось на три с лишком часа.
      Автобусы  ходили чаще и быстрее. Однако, поездка в автобусе была для неё пыткой, так как автобусная трасса проходила между сопок, то, взбираясь на них, то, с них спускаясь, делая крутые повороты то вправо, то влево. Поездка напоминала испытание космонавта на аппарате, в котором человека вращают в разных плоскостях. Девушка плохо переносила эту дорогу, её тошнило. В конечный пункт она приезжала совершенно разбитой, измученной и всякий раз была счастлива, что на этот раз пытка закончилась. Она нормально переносила дорогу на равнине, даже любила ездить в автобусе, но с этой дорогой у неё не сложилось хороших отношений. Автобус прибывал за полчаса до отправления нужной ей электрички. За это время она успевала прийти в себя и в закусочной на привокзальной площади перекусить. Там всегда  продавались вкусные пирожки с разнообразной начинкой: с грибами, мясом, рисом с яйцом. Их она с аппетитом запивала каким-нибудь соком, которые тоже  были  в ассортименте - голубничный, клюквенный, брусничный, ежевичный. Для неё это был настоящий праздник вкуса. В отличие от столовской пищи здесь ей нравилось всё.
      
      В рабочие дни девушке в основном приходилось питаться там. Готовить еду в общежитии было сложно, да не из чего. Магазины были пусты. Молоко, сыр, колбасы, масло она никогда не видела в них. В городе от финнов остался молочный завод. Но при нынешних хозяевах он простаивал. Переселенцы, в отличие от исконных хозяев этой земли, не научились производить  здесь молочные реки. Организованные на этих землях колхозы были бедны и не рентабельны. А у финнов тут же  когда- то были тучные стада бурёнок, и они снабжали молочными продуктами весь северо-запад. Но хозяйствовали тогда на этих землях хуторяне, а не рабы - колхозники.
   
     Такая возможность перекусить была очень кстати, так как после тощего завтрака (куска хлеба со сладким чаем) с утра до этого времени поесть было негде да и нечего. Потом около двух часов в электричке, и от вокзала, благо, было не далеко, она быстро добиралась до подруги. Там ей всегда были рады. В такие вечера они вместе долго засиживались на кухне, обмениваясь новостями. Многие из их студенческой компании, ставшей за пять лет почти семьёй, писали подруге, и она знала, как у кого  складывается жизнь и работа на новых местах. Кое-с кем переписывалась и наша героиня. Те, кто остался работать в городе, звонили и делились своими новостями, проблемами, успехами.
    
     У них был дружный курс, и они старались не терять друг друга из вида, Большинство из них родились за год- два перед началом войны, которая лишила их радостей детства, многие остались без отцов или вовсе без родителей. Они пережили тяготы голодной и не устроенной жизни послевоенных лет и рано повзрослели. Свою дружбу они потом пронесли через всю жизнь, поддерживая  друг друга и помогая в тяжёлые моменты жизни. А на долю, пожалуй, каждого их выпало не мало. Эти поездки к друзьям для девушки были, как глоток свежего воздуха. Она как - будто выныривала на какое- то мгновение из болотной тины и, вдохнув полной грудью, получала заряд бодрости и сил, с которым можно было вынести ещё пару недель жизни с головой в стоячей воде. Поздним вечером в такие воскресения, как бы возродившись после этих визитов, она возвращалась в свой медвежий угол с его непролазной грязью, ненасытными клопами, с его сплетнями, пьянством и махровым матом.

                10               

    За все пять месяцев, которые ей выпало  там прожить, она ни разу не видела нарядно одетых людей. Все и всегда ходили в ватниках, в ватных брюках и резиновых сапогах, которые с  наступлением устойчивых морозов, сменили на валенки. Спустя пару месяцев после прибытия в городок, девушке довелось побывать на одном семейном торжестве.  Из всех сотрудников управления она наиболее коротко сошлась с кладовщицей, человеком отзывчивым и разумным.
    
      По её рассказам девушка знала, что семья, из которой та происходила, до войны жила в Ленинграде, отец погиб в боях, мама и сестрёнка умерли в блокаду. Её с другими сиротами по ладожскому льду вывезли из блокадного города на Урал, где она и выросла в детском доме. Там же окончила семилетку. В городке на Урале, где она жила, стояла воинская часть, а девушки, как это водится повсюду, ходили в клуб части на танцы. Там она и познакомилась со своим будущим мужем таким же высоким и рыжим, как она, солдатом срочной службы. Какое -  то время, до его демобилизации из армии, они встречались; и перед демобилизацией он сделал ей предложение, которое она приняла.
    Родом он был из северного Казахстана, у родителей был частный дом, крепкое  крестьянское хозяйство и свои планы на женитьбу сына. И, вдруг, он приехал из армии с невестой безродной и неимущей. Родители жениха не приняли такой невесты. Произошёл скандал, сын не подчинился воле родителей, и молодые уехали, завербовавшись на стройку в этот убогий городок. Здесь они и начали строить  семью с пустыми руками и безо всякой поддержки. У него была специальность сварщика - монтажника, а она была достаточно грамотна по тем временам.
      Ко времени знакомства нашей героини с этой семьёй, она уже обитала в небольшом особнячке, который принадлежал комбинату. Был уже в семье и ребёнок, девочка Танюшка, такая же рыженькая, как родители, забавная и смышленая. В октябре ей исполнялось два года. Вот на торжество по поводу дня рождения Танюшки девушка и была приглашена.
      
     После того, как кладовщица помогла ей обзавестись шерстяными носками, девушка всё искала случая как-то отблагодарить её, быть ей тоже полезной.  Случай представился. Не задолго до  дня рождения  малышки кладовщица приобрела ножную швейную машинку. На ней они вдвоём соорудили малышке новое платье ко дню рождения. А ещё девушка показала кладовщице приёмы машинной вышивки, которыми немного овладела дома, когда её мама училась на курсах. Иногда она помогала маме выполнять домашние задания. Конечно,  у неё не было хорошей техники в этом искусстве, для приобретения её надо было много тренироваться, но теоретически она была подкована не плохо. Кладовщица всё схватывала на лету. И вскоре её домик уже украшали новенькие, вышитые в технике ришелье, занавески на окнах, накидки на подушках, скатерть на столе. Соседки, заходя к ней в гости, восторгались новым убранством, и тоже захотели украсить свои дома. У кладовщицы появились заказчицы, и даже целая очередь из них. Заказы давали не плохой приработок к зарплате.  Довольны были все: кладовщица результатами труда, заказчицы уютом в своих жилищах и девушка, что смогла быть столь полезной доброму человеку, не осталась в долгу.
   
     На день рождения ребёнка были приглашены ещё несколько работниц живущих в бараках - общежитиях, соседствующих с тем, где жила девушка. Она была знакома с ними, и все договорились идти на торжество вместе. Было это ещё до морозов, и всюду стояла непролазная грязь. Когда женщины зашли за девушкой, они увидели, что она принарядилась и обула туфельки. Они, как всегда, были в ватниках и неизменных резиновых сапогах. «Ты что, так собираешься идти?»- спросила у девушки одна из женщин. «Да пусть идёт, где надо будет, мы это пёрышко перенесём»- сказала другая, и остальные её поддержали. Девушка действительно была не высока ростом и худенькая. И они отправились в гости. Тренированные на тяжёлых строительных работах, женщины без особого напряжения перенесли её через трудно проходимые места, и вскоре они вошли в гостеприимный и уютный дом кладовщицы.
      
   Там уже было несколько гостей, соседи по улице, а на столе стояли тарелки с квашеной капустой, солёными огурцами, нарезанными салом и селёдкой, винегретом. Гости, после приглашения хозяйки, расселись за столом, и хозяйка внесла из кухни большую тарелку с дымящимся отварным картофелем, политым подсолнечным маслом. Кроме тарелок и вилок, против каждого сидящего за столом, стоял гранёный стакан, а в центре стола красовалась трёхлитровая банка с мутноватой и желтоватой жидкостью. Хозяин разлил жидкость по стаканам, в том числе, был наполнен и стакан юной виновницы торжества.  «А это что такое?»- поинтересовалась девушка. « Это бражка на пшене с сахаром, пей, не бойся. Видишь? И Танюшке налито»- ответил кто-то из гостей. Провозгласили тост за именинницу. Все дружно выпили. Бражка на вкус оказалась  чуть кисловатой, сладковатой, пилась легко, как прохладительный напиток. Как всегда после первого тоста, все молча закусывали. Но вскоре, утолив первый голод, гости разговорились. Разговор, подогреваемый бражкой, постепенно становился всё оживлённее.
      
    Девушка не заметила, как из-за стола исчезла именинница. По мере того, как застолье становилось всё более шумным, тосты следовали один за другим; звуки до девушки доходили всё глуше. Возникло такое ощущение, будто в уши вложены бируши. Глаза начинали слипаться, держать их открытыми становилось всё трудней. Хозяйка заметила её состояние и сказала: « А ты иди в маленькую комнату, ложись рядом с Танюшкой, поспи. Такое бывает от бражки». Едва добравшись до топчанчика, где уже сладко и безмятежно спала Танюшка, она буквально провалилась в глубокий сон.  Как ей показалось, вскоре её окликнула одна из женщин -  попутчиц: «Вставай, нам уже пора домой».
      
    Когда они вышли из домика на улицу, женщины сказали: «Ты ведь проспала самое интересное. Там такое было…» И они рассказали, что, когда хозяйка принесла из кухни пирог и большой кухонный нож, чтобы его разрезать, хозяин вдруг схватил нож и с криками: «Я сволочь, …(при этом он употреблял и другие не литературные слова и выражения)» - начал колоть и резать самого себя. Сначала все растерялись, потом мужики попробовали его урезонить и отобрать нож, но ничего не получилось. Он же здоровый, как лось. Тогда позвали ещё мужиков из соседних домов, и четверым удалось его скрутить, отобрать нож и связать. Когда все уходили, он весь в крови уснул на полу в зале.
       
    Да, девушка действительно пропустила редкое для неё зрелище, но, поскольку его нельзя было отнести к разряду высоко эстетических, она об этом ничуть не жалела. Ей, учившейся в городе, где было много театров и музеев, где они с друзьями каждый год приобретали абонементы на музыкально- образовательные концерты, не пропускали ни одной новой выставки живописи и скульптуры в богатейших музеях города и всегда старались посмотреть гастрольные спектакли столичных театров, такое зрелище вряд ли доставило бы удовольствие. Вот так и закончились детские именины в доме кладовщицы. А ведь пили только бражку.
    
11

           Но в городке, конечно же, пили не только бражку. Среди рабочих пьянство было повальным, да и инженерно- технический персонал особенно не отличался трезвостью. На участке у девушки частенько вдруг кто-нибудь не выходил на работу. На вопрос мастера: « Что случилось, уж не заболел ли (или не заболела)?»- коллеги спокойно отвечали, что человек в запое. Эта причина отсутствия человека на работе считалась почти уважительной, ну, во всяком случае, не осуждалась, а скорее вызывала сочувствие.
       
    Поводом к очередному запою обычно служили государственные или частные праздники. А они обязательно требовали обильных возлияний. Не пить, особенно в компании, считалось дурным тоном, демонстрацией неуважения  по отношению к собравшимся. Или того хуже, непьющий человек вызывал подозрение, что он либо шпион, либо тайный агент КГБ. Такого человека сторонились, держались с ним настороженно и в компанию не принимали. Он становился изгоем. Ни какие аргументы в пользу не желания пить по медицинским показаниям обществом не принимались.
    
    Кроме  того, что было на полках магазинов, пили всякого рода домашние напитки: настойки, наливки, брагу, самогон. У многих, кому уже не требовались большие дозы, в большой чести был тройной одеколон. Он был дешёв и всегда  в продаже. Комбинат производил технический гидролизный спирт. Все знали, что употреблять его внутрь опасно. Но те у кого, как говорят, «горели трубы», его всё равно пили. Кому-то это сходило с рук. Но было много отравлений с летальным исходом, кто-то слеп.
      
    Спирт, кому это было доступно, пили на работе, а для тех, кто был лишён этой «благодати», его воровали. Чтобы пронести спирт через проходную придумывали множество изощренных способов. На этом поприще даже самые проспиртованные мозги работали безотказно, всякий раз придумывая всё новые способы. Его выносили  в термосах, клизмах, в шлангах, в резиновых рукавицах и ещё, весть бог, в чём, что могло быть спрятано под одеждой, особенно  зимней. Часто спирт выносили на продажу людям в соседних городках, которые порой не подозревали, что приобретают  отраву, и травились. Девушка ни разу не слышала, пока она работала в городке, чтобы по поводу этих отравлений велись следствия, и кто-то понёс наказание.
      
12

      Приближались ноябрьские праздники и день рождения нашей героини. На эти дни выпадало три не рабочих дня. Их-то она и решила использовать для поездки к маме и серьёзного разговора с ней. Шестого ноября был рабочий короткий предпраздничный день. Как обычно перед отъездом из городка, она заранее с вечера собрала рюкзачок. Уже не очень поздно вечером  она  сидела на кухне у подруги, они пили чай и обменивались новостями. В комнате зазвонил телефон. Муж  подруги  взял трубку.  «Дорогая, это тебя» - позвал он подругу. Спустя пару минут, подруга, оторвавшись от разговора по телефону, позвала девушку в комнату. « Это наши девчонки, с тобой хотят поговорить. Есть новости»- сказала подруга, передавая ей трубку. Говорила одна из  подруг, с которой они жили в одной комнате в студенческом общежитии. Она сообщила, что часть их друзей уже собралась у их общей подруги горожанки, и компания собирается отпраздновать помолвку говорящей с парнем из их же компании. Ребята, будущие молодожёны, съехались из разных мест, где начали работать после распределения.
       
    Их отношения начались года за два до окончания института, и вот к всеобщей радости друзей, они решили соединить свои судьбы. «Во-первых, приезжайте немедленно, а во-вторых, мы вас всех приглашаем на свадьбу восьмого ноября» - такими словами она закончила своё сообщение. Новость обрадовала и в то же время огорчила девушку. Ей очень хотелось разделить эту радость с друзьями, но она обязательно должна была ехать домой к маме. Ведь от этой поездки и разговора с мамой зависела её судьба.  Взглянув на часы, они с подругой поняли, что сегодня они уже никуда не поедут. Шел двенадцатый час ночи. На завтра девушка первым самолётом вылетела в Москву.
      
    Короткое для лайнера расстояние он преодолел в положенное время, но приземлились они на сорок минут позже. Шасси самолёта никак не выходило, и эти сорок минут он кружил над районом посадки. Девушка понимала, что возникла какая-то нештатная ситуация, но ни тени тревоги не промелькнуло в её душе. Она  думала о предстоящем разговоре с мамой с надеждой и немного со страхом. Она  побаивалась маминой иронии. Думала о своём друге, по которому очень скучала. Но, слава богу, шасси вышло и, они благополучно приземлились. Ей не надо было дожидаться багажа, рюкзачок был при ней, и она поспешила выбраться из аэропорта ближайшим автобусом. Домой она добралась, когда короткий осенний день угасал, смеркалось, в окнах кое-где загорались огни. На её звонок квартирную дверь открыл брат. « Привет, а мы уже и ждать тебя перестали, решили, передумала приезжать или билета не достала» - такими словами встретил он её,  когда увидел  на пороге.
       
    Это был уже день её рождения. Мама напекла, наготовила, было даже куплено вино, что случалось не часто в их семье. Она не стала рассказывать о приключении с самолётом. На все вопросы ответила коротко: «Так получилось». Отпраздновав день рождения в узком семейном кругу, они рано легли спать, так как этот день им всем принёс много волнений. Опоздание дочери заставило маму понервничать, у брата, до её возникновения на пороге дома, тоже не было на душе покоя. Серьёзный разговор с мамой девушка отложила на завтра.
      
    На другой день после завтрака мама неспешно делилась местными новостями, девушка своими. Это была их первая встреча, после её отъезда по месту назначения. Она рассказала, со значительными купюрами, о делах на работе, о своём быте, о городке, о подругах. Она не хотела огорчать маму своим недовольством и жалобами.
      
   Но мама, проработавшая всю свою сознательную жизнь, сама поняла многое из того, о чём умолчала дочь. Мама имела борцовский характер, было патологической правдолюбкой, что было очень опасно в те времена с их жестокими нравами, когда было много лицемерия и страха в обществе. Она быстро завелась и начала возмущаться пассивностью дочери.
      
    Даже в самые страшные времена она не изменяла своим взглядам и манеру поведения. Из детства дочери запомнился один эпизод, поведение мамы в котором потом всю жизнь восхищал и удивлял девушку. Тогда она, глупая шестилетняя девочка, придя домой из детского сада,  задала маме вопрос, ответ на который, по понятию девочки, знали все люди на свете. Это постоянно вдалбливали детям в детском саду .«Кто самый лучший из всех на свете?»- спросила она. И вместо того, чтобы ответить, что это товарищ Сталин, только такого ответа и ждал ребёнок, мама сказала: «Доченька, я не знаю всех людей на свете». Но девочка не унималась: « Как же, мама, это же знают люди всей земли, это же товарищ Сталин!» Над маминой кроватью висел портрет погибшего отца, и мама, указывая на него, сказала: « Ближе всех людей я знала твоего папу, и для меня он был и остаётся самым лучшим». Такой ответ неразумному ребёнку мог ей тогда дорого стоить, если бы девочка нечаянно вынесла его на улицу. Но мама даже из соображения безопасности не могла покривить душой перед ребёнком.
    
    Свидетельством тому же были фотографии в их семейном альбоме. Она хранила в нём фотографии своих репрессированных друзей, в невиновности которых была уверена. Но это не мешало ей быть глубоко идейным членом  партии, где она состояла с юности, и она, как и многие люди её поколения, считала, что всё негативное в ней случайно.
      
   Девушка выслушала маму молча, не возразив ей не единым словом, и вдруг неожиданно для мамы, резко сменила тему разговора: « У меня есть одна просьба…» - и она рассказала, что её волновало сейчас больше всего. Мама, нисколько не удивившись,  с готовностью ответила: «Да, конечно, я поговорю с Сергеем Ивановичем. Обещаю не откладывать разговор в долгий ящик. Я думаю, он нам не откажет». Ей нравился этот парень, с которым дочь собиралась связать свою жизнь. Она ценила его добрый и жизнерадостный нрав и свойственное ему чувство  ответственности. Она была готова ему, такому крупному и хорошо воспитанному, достаточно зрелому для своих лет человеку, доверить свою дочь. Она  видела, как они тянутся друг к другу, и ей даже казалось, что это должно было произойти раньше. Она спросила: « Почему вы все так затянули и не решили этот вопрос раньше, ведь тогда бы всё было гораздо проще». Девушка, стоя у окна, спиной к маме, не могла сразу  в двух словах ответить ей, и, немного помедлив, сказала:  «Мама, всё должно вызреть в своё время и чувства тоже». Они договорились, что мама сообщит письмом ей результат разговора с Сергеем Ивановичем –председателем их поселкового совета сразу, как только он состоится.
   
   На следующий день утром девушка уезжала в Москву, чтобы скоростным дневным   поездом добраться до областного города и к вечеру уже быть в своём городке на границе. На прощание мама сказала, что если она не примет никаких мер, чтобы изменить своё положение на работе, она перестанет её уважать. Уж такой она была категоричной.  Девушке предстояло шесть часов нудного сидения в поезде, но ей было о чем подумать в одиночестве, и надо было принять решение, как действовать дальше.
      
    Место в вагоне досталось ей у окна. Всю дорогу она просидела, глядя в него, думая и молча, рассуждая, сама с  собой. За окном тянулись леса. Она любовалась пушистыми елями; лиственные деревья, преимущественно берёзки с трагически изогнутыми стволами,  стояли уже без листвы; бурыми пятнами мелькали ажурные тоже оголённые кустарники. Печальные пейзажи местами были освещены солнцем, иногда проглядывающим между крупными облаками. Быстро несущийся поезд,  проскакивал и мимо каких-то строений и частных домиков, окрашенных в коричневую или тёмно-зелёную краску или вовсе не крашеных и побуревших от времени. Не было ни одного яркого пятна, за которое мог бы зацепиться глаз. И вскоре, углубившись в свои мысли, она уже не замечала ни того, что пробегало за окном, ни тем более того, что происходило в вагоне. И, ещё не доехав до областного города, она решила, что, как только получит от мамы письмо с положительным ответом, а в том, что он будет положительным, она почему-то не сомневалась, поедет в отдел кадров треста и всё расскажет. Ей ничто уже не будет страшно, а ребятам, её коллегам, быть может, это поможет.
      
                l3

     В пятницу, следующей за поездкой недели, она получила письмо от мамы с радостным известием и тут же написала письмо другу. После выходных в понедельник, придумав благовидный предлог, на вторник она попросила отпуск за свой счёт и отправилась в областной город в трест. На удачу, начальник отдела кадров, тот самый, который направлял девушек в городок на работу, оказался на месте и безо всяких проволочек принял её и внимательно выслушал. Слушал заинтересовано, помечая что-то в блокноте, а по окончании беседы пообещал со всем этим разобраться. На прощание он поблагодарил девушку и добавил: «Ждите в гости».
      
    «Гости», комиссия из треста, не заставили себя долго ждать. В пятницу этой же недели она приехала, и в кабинет начальника управления были вызваны все молодые специалисты. В комиссии было три человека. Возглавлял её начальник отдела кадров, каковыми были должности ещё двух членов комиссии, девушка не знала. Сначала начальник отдела кадров шутливо поздоровался, потом рассказал, с какой целью были направлены сюда ребята, и, наконец, попросил, чтобы они рассказали о своей работе и высказали свои замечания и претензии, если таковые имеются. Он предложил сделать это каждого в отдельности, обращаясь к ним по очереди. Но все четверо, говорившие до неё, вставая, понуро смотрели в пол и говорили, что они всем довольны, и у них нет ни претензий, ни предложений.
      
    Однако, такой поворот дела девушку не обескуражил, и, когда очередь дошла до неё, она, глядя прямо в глаза членам комиссии в присутствии шефа и главного инженера управления, повторила всё, что сказала в тресте. Поступая так, она понимал, что рискует, и это ей, скорее всего не сойдёт с рук, но пути назад уже не было. Топор войны  поднят, и надо идти в бой до конца.
      
   Результатом работы комиссии было постановление; в частности, в его разделе, касающемся молодых специалистов, было записано пять пунктов. Они предписывали руководству управления выполнить все законные требования относительно быта, подъёмных и работы на закреплённых за ребятами объектах. Там же были определены и сроки их выполнения. Но после отъезда комиссии ничего не изменилось. Ни один пункт постановления не выполнялся, а время шло.
      
   Приближалось пятое декабря, день сталинской конституции. Этот день всегда был не рабочим. Срок выполнения постановления комиссии в отношении молодых специалистов приближался тоже, он был намечен на середину декабря.
       
   После прекращения финансирования работ на хлорном цехе, нашу героиню перевели на строительство жилого дома в городке, где к тому времени уже велись отделочные работы. Использовались на этих работах в основном ученики училища фабрично - заводского ученичества, или, как их попросту называли - фезеушники. Большинство этих ребят были из деревень. Многие сельские родители посылали учиться детей ремеслу в город, что давало им возможность, потом получить паспорт (каковые колхозникам не выдавались, что позволяло удерживать их насильно на земле, где жизнь было тяжкой и беспросветной), а потом оторваться от деревни и  искать себе лучшей жизни в городах.
    
   Прорабом, то есть непосредственным шефом на этом объекте, была у неё теперь женщина лет сорока пяти, та самая, к которой от девушки сбегал мятежный бригадир Пигалев. Конторка участка находилась в пяти минутах ходьбы от строящегося дома. В такой же близости, но в другой стороне была расположена городская почта с телефонной станцией и междугородним переговорным пунктом.
      
   После своего возвращения от мамы, она получила от друга письмо и бандероль с подарком ко дню рождения. С волнением и нетерпением она вскрыла бандероль и обнаружила там красивую коробочку с парфюмерным набором. Это были духи и одеколон «Сирень», первый подарок от него. Несомненно, она была тронута вниманием, очень высоко ценила его усилия доставить ей радость, удовольствие.
      
   Но то, что это были духи, натолкнуло её на мысль, как мало ещё они знают друг друга. Она не пользовалась духами, от некоторых из них у неё забивалось дыхание, другие вызывали кашель. Она вообще плохо воспринимала всё концентрированное: громкий звук, яркий свет и цвет, резкие или насыщенные запахи. Несколько не продолжительных встреч с матушкой своего любимого создали у девушки впечатление, что она очень следила за своей внешностью, всегда была при причёске, с ярко накрашенными губами и маникюром. Одевалась по моде и не дёшево, носила дорогие украшения.
      
    Всё это немного пугало будущую невестку. Она сама и её мама были всего навсего всегда опрятны, в основном, сами себе шили одежду. Правда, мама имела отменный вкус и постаралась привить его и дочери.  В мамином гардеробе, при всей ограниченности в средствах, никогда не было случайных вещей. Своей главной задачей жизни  мама считала, вырастить детей здоровыми и дать им образование. Вот на это, по большей части, употреблялась её крошечная зарплата библиотекаря да невысокая пенсия на детей за погибшего отца.      
      
   К тому времени, когда обоим детям исполнилось по восемнадцать лет, пенсия уже не выплачивалась, и они оба учились в ВУЗ (ах), оба получали стипендию от государства, на которую, при очень большой экономии, можно было вести практически аскетический образ жизни. В годы учебы перед каждой поездкой  домой девушке приходилось потуже затягивать поясок. Экономить на билет приходилось на еде, больше было  не на чём. Все походы с друзьями в кино, театр или в кафе- мороженое отражались на количестве и качестве питания. Но это было привычно и не воспринималось, как нечто трагичное. Всё нормально. Всегда сытый студент - это отклонение от нормы.
      
   После того, как девушка сообщила другу, что с их регистрацией уже всё договорено, письма от любимого стали приходить чаще. Он звал её приехать к нему, хотя бы на несколько дней, писал, что очень соскучился. Не задолго до пятого декабря он вызвал её на переговорный пункт для телефонного разговора. Вызов был оформлен телеграммой, которую она получила накануне дня разговора, и с ней она должна было прийти на переговорный пункт. День предстоящего разговора был субботним, рабочим, но укороченным.
       
   Но на её объекте в этот день  было всего два человека, она да сторож. У фезеушников был отгул за работу в прошлое воскресение.      В одиннадцать часов утра ей надо было быть уже в здании почты на переговорном пункте. За пятнадцать минут да одиннадцати девушка отправилась сначала в конторку участка, чтобы отпроситься у прораба на переговоры. Но её не оказалось на месте. Тогда девушка показала телеграмму, женщине дежурившей в конторе, и ушла на почту. На переговорном пункте ей пришлось полчаса ждать разговора, который длился всего пять минут. Она всё же дала другу обещание прилететь к нему пятого декабря, и окрылённая предвкушением скорой встречи, вышла на улицу. Был лёгкий морозец, свежий снежок припорошил замёрзшую грязь на дороге, и улица выглядела чистенькой, даже нарядной. Она шла в направлении своего объекта, мысленно продолжая разговор с любимым, и в душе её пели райские птицы.
    
   Но это ликование продолжалось совсем не долго, путь к месту работы был короток. Как только она появилась на территории своего участка, сторож ей сообщил, что в её отсутствие на объекте побывали начальник управления, прораб и председатель постройкома. Они распорядились, чтобы в понедельник с утра, не приступая к работе, она явилась к прорабу. Это сообщение не сулило ей ничего хорошего и повернуло ход её мыслей совсем в другом направлении.
      
   В понедельник к началу рабочего дня она явилась, как это было приказано, в конторку участка. Там прораб, сурово глядя на девушку, сказала, что на девять часов её вызывает к себе начальник управления. Девушка поинтересовалась, что случилось. Ответ был очень лаконичным: « Там узнаешь». Всю дорогу до управления она строила всевозможные предположения и терялась в догадках   по поводу этого вызова к шефу. Но так и не смогла остановиться ни на одной версии. Придя в управление, она сразу подошла к кабинету шефа, постучала в дверь, но ответа не последовало. За дверью слышался не ясный гул голосов. Девушка немного приоткрыла дверь и заглянула в кабинет. В кабинете толпилось с десяток каких – то незнакомых мужчин в пальто и шапках, несколько человек обступили стол шефа, все одновременно говорили, и поэтому стоял гул. Когда лицо начальника на какой-то момент мелькнуло между тел посетителей, она поздоровалась с ним и закрыла дверь со стороны коридора. Она поняла, что надо ждать.
         
    Через минут двадцать посетители,  продолжая  разговаривать на ходу, покинули кабинет шефа, и он сам через открытую дверь, как-то уж очень ехидно, с деланным почтением, пригласил её войти. Потом он позвонил по телефону своей секретарше и громко и отчётливо попросил её пригласить в кабинет к нему главного инженера, председателя постройкома, секретарей парткома и комсомольской организации управления. Девушка, сидя на стуле у стены, подумала: «Неужели ради меня он собирает столь высокое собрание, а может, предстоит какое-то совещание, на котором ей следует быть, как мастеру?» Но на второе похоже не было.
       
    Вскоре появились все вызванные им люди, и шеф предложил им взять стулья и сесть на них вокруг нашей героини. Только тогда она, наконец, поняла, что шеф решил спустить на неё всех собак. И то она в этом сомневалась до того самого момента, пока шеф не заговорил. А поводом, конечно, послужило её получасовое отсутствие на объекте, где они в прошедшую субботу со сторожем сторожили друг друга. В считанные доли секунды в голове пронеслось: « Ну, даже, если это так, она не боится, не на такую напали, да и не те нынче времена».     Когда все присутствующие расселись полукругом возле припёртой к стене девушки, шеф начал свою речь: « Я пригласил вас, чтобы обсудить поведение нашей молодой специалистки, которая, проработав у нас всего несколько месяцев, уже успела снискать дурную славу. Эта девушка не желает добросовестно трудиться, манкирует своими обязанностями, постоянно прогуливает работу, имеет склочный характер. Она комсомолка, но до сих пор не удосужилась встать на учёт в комсомольской организации и не платит членские взносы. Как инженер, она плохо подготовлена и просто не грамотна». И так далее и тому подобное.
    
    Девушка сидела молча и спокойно, не возражая ни единым словом, на её лице не отразилось ни тени волнения, испуга или смущения. С первых же слов ей стало ясно, что происходит, и она мысленно готовила свою ответную речь, которая для вошедшего в раж шефа должна была быть неожиданной, неадекватной его ожиданиям. Когда шеф иссяк, на несколько мгновений воцарилась тишина. Девушка выдержала паузу и спокойно, без дрожи в голосе начала: « Я подозревала, что нечто подобное может произойти, но я всё же думала о Вас лучше. А Вы оказались гораздо хуже, чем я о Вас думала». Шеф, повышая голос, попытался её прервать. Но она спокойно продолжала: «Я, кажется, ни единым словом не помешала Вашей речи и выслушала её молча. Я прошу набраться, подобно мне, терпения, и выслушать меня тоже. Я имею на это право. Я и Вы прекрасно понимаем, что сроки выполнения постановления комиссии треста приближаются, а вы до сих пор не ударили пальцем о палец. Вы решили нанести по мне упреждающий удар, дискредитировать меня в глазах руководства треста. Но даже этого Вы не можете сделать умно, как и всё остальное, что Вы делаете. Доказать мою несостоятельность, как инженера, ещё надо. Что, были сигналы от моего прораба Григория Ивановича, у которого я проработала три месяца? Он вряд ли это подтвердит. А где взыскания за, якобы, прогулы и опоздания? Вы выбрали для этой разборки очень неудачный повод. Что на объекте, который я покинула на пол часа в субботу, не было никаких работ, тоже доказать не сложно. Кроме того, вот телеграмма, которой меня вызывали на переговоры. Я её приносила в контору, когда приходила отпрашиваться и показывала дежурной. И не моя вина, что прораба в тот момент не оказалось на месте. А что касается комсомола, то на это у меня тоже есть пояснение, однако, я не собираюсь на эту тему говорить здесь при всех и тем более с Вами лично. Мне хотелось бы всё объяснить человеку, которого я глубоко уважаю, главному инженеру, если он, конечно, найдёт для разговора со мной время». Главный инженер тут же отозвался: « Да, да, конечно, мы можем поговорить у меня в кабинете». Остальные присутствующие на протяжении всей сцены ни проронили не слова. Они молчали так, как-будто присутствовали при выносе тела. Только вот, чьего?
    
    Когда девушка и главный инженер оказались вдвоём  в его кабинете, главный задал вопрос:   «Так, Вы, уже знаете, что шефа снимают?»
« Да нет, впервые слышу»- ответила девушка.
«Тогда, Вы, просто отчаянный человек. Ну, хорошо, что, Вы, мне хотели рассказать?»
И она рассказала о своих планах и что всё, что здесь происходит, по большому счёту, её не должно особенно волновать. Ведь она скоро уедет отсюда к супругу, он тоже молодой специалист. Не говорила об это раньше потому, что хотела, чтобы к ней здесь относились серьёзно. Хотела время работы здесь использовать для приобретения опыта. Да и на комсомольский учёт не встала, чтобы лишний раз не отпрашиваться с работы, то вставать на учёт, потом с него сниматься. Ведь ехать для этого надо в районный городок. Делать это на достаточно короткий срок она сочла не нужным. Других причин нет. Но есть одна просьба.  Нужно на несколько дней уехать к жениху для улаживания некоторых дел. Хотелось бы взять за свой счет четвёртое и шестое декабря, пятое  законный выходной. Трёх дней ей для поездки хватит. «Ну что же - сказал главный -  не вижу причин Вам в этом отказать. Пишите заявление, подпишу и желаю Вам счастья». Заявление, подписанное главным инженером, она отнесла в отдел кадров и вернулась на работу.

14

     Почти всё, что она сказала главному инженеру, было правдой. Но то, что касалось комсомола, в этом девушка слукавила. Она вообще не собиралась вставать на учёт в этой организации, так же, как, в своё время, не собиралась в неё вступать. Но пришлось. Одна учительница- друг их семьи очень доходчиво  объяснила ей, что без принадлежности к комсомолу, института ей не видать, как своих ушей. И это обстоятельство вынудило её вступить в комсомол одной из последних в классе, вместе с теми, кого не принимали в него из  - за плохой успеваемости в учёбе.            У неё вообще было весьма своеобразное отношение ко  всякого рода членским билетам и документам.
      
   Она просто физически ощущала, как каждый из них накладывает на неё путы, стесняя её в свободе принятия решений и действий. Ей хотелось без всяких уставов и членств заниматься тем, что нравится. Она ещё с двумя ребятами из класса работала в редакции стенной газеты класса. И газету они делали такой интересной, что вся школа приходила посмотреть и почитать каждый новый её номер, ребята приходили в их класс, где вывешивали газету. Порой она так увлекалась этой работой, что до вечера забывала, ела ли она что-нибудь после завтрака. Но, чтобы заниматься любимым делом, ей не нужен был никакой комсомол или какая-нибудь другая общественная организация. Кончилось тем, что комсомол навязал ей дело, которое ей было не по способностям и не по призванию, она его провалила и получила за это выговор от школьного бюро комсомола. Но этот выговор она перенесла без огорчения и расстройства, не делая из него для себя никакой трагедии. Она знала, что после этого, её больше в школе не будут трогать с подобными поручениями. Подобная история произошла с ней и на первом курсе института. Её выбрали в курсовое бюро комсомола и поручили ей работу в полит секторе бюро. Но ни она сама, ни кто-либо из старших  товарищей не знали, что, собственно, она должна была делать в этом секторе работы. Не много потрепыхавшись, и не найдя ответов ни не один из своих вопросов, она успокоилась, и в начале следующего учебного года с удовлетворением получила очередной выговор по линии комсомола. Её не привлекала политическая  карьера, тщеславием она тоже не страдала, но за то знала, что и на этот раз от неё отстанут и не будут нагружать дурацкими поручениями. Можно, помимо учебы, будет свободно заниматься тем, что её увлекает и доставляет удовольствие.
   Она с удовольствием пела в ансамбле, принимала активное участие в подготовке конкурсных вечеров самодеятельности факультета, и это безо всякого давления и принуждения со стороны комсомола или ещё чьего-нибудь. Нагрузок ей хватало и без того. Ей было не полных тринадцать лет, когда мама серьёзно заболела, и на её хрупкие девчоночьи плечи свалились многие домашние работы, которые она по мере своих сил с рвением и добросовестно исполняла. А ведь надо было ещё и учиться и учиться не абы как. Надо было готовиться к поступлению в институт. Прийти на уроки с невыполненными заданиями она никогда себе не позволяла. И это при том, что она не отличалась крепким здоровьем и часто болела. Да и при достаточно большой нагрузке в семье, она не могла получить полноценного питания. При любой минимальной возможности, уже учась в институте, она старалась вырваться домой, и переделать там всю, накопившуюся за время её отсутствия домашнюю женскую, работу, которую не делал брат. За время своей учебы в институте она ни разу не ездила никуда отдыхать. Все каникулы она неизменно проводила в семье.
    
15

      Смерть Сталина, хрущевская оттепель и болезнь мамы совпали во времени. И всё выпало на то время, когда она из ребёнка превращалась в девушку. Все эти события позволили ей, может быть несколько прежде времени, созреть не только физически, но и умственно. На многое из того, что происходило в стране, в школе, в городке и на то, что вещало радио, пропагандировала пресса, и втолковывали в школе, она вдруг посмотрела другими глазами.
      
   Конечно, не только она. По всей стране в обществе шла переоценка ценностей, но особенно остро это ощущала молодежь, в том числе и она. Когда умер Сталин, мама тяжело больная лежала в Москве в областной клинике. Дети по очереди приезжали её навещать, но только по воскресениям. В будни они были в школе. Однажды девушка, сидя около мамы в больнице, вдруг увидела, как по пододеяльнику в маминой постели, застиранному и серому, ползёт вша. Она знала поверье: когда на больном человеке появляются вши, он уже не жилец на этом свете. Девушке стало страшно, помимо её воли у неё на глазах заблестели слёзы и выкатываясь потекли по щекам. Мама, с землистым цветом лица и ввалившимися глазами, увидела слёзы дочери и спросила: «Что случилось, почему ты плачешь?» Дочь не могла сказать ей истинной причины своих слёз и потому ответила: «Но, ведь умер Сталин. Что же теперь будет?» И её мама, находясь между жизнью и смертью, вдруг улыбнулась и сказала: «Не надо плакать, человечество существует много тысячелетий, и жизнь продолжается дальше. Одни уходят, другие приходят. Такова жизнь. Будет кто-нибудь другой». Она сказала это очень спокойно и просто. При этом, понимая, что вопрос о продолжении её жизни ещё не решён.
      
   Тогда она выжила, но стала инвалидом. Пролежала она тогда в больнице долгих четыре месяца. Спустя неделю после смерти тирана, она обратила внимание дочери на пожилого дежурного врача, который на какое-то время заходил в палату. Кода он вышел, мама спросила: «Как ты думаешь, сколько лет этому человеку?» Он был  седой, худой, согнутый, и двигался совсем по - старчески медленно и не очень ловко, шаркая ногами по полу. Девушка ответила: «Ну, думаю, лет шестьдесят, не меньше». « Ему сорок пять - сказала мама - он проходил по делу врачей- вредителей. Видишь, что они с ним сделали?» Они обе понимали, о ком идёт речь.
      
   В школе девушка обратила внимание на то, что многие исторические события и личности на уроках истории и литературы получили  новые трактовки, порой прямо противоположные тем, что имели до недавнего времени. Опять начались дебаты по вопросу роли личности в истории, и акценты в новой теории этого вопроса тоже менялись.
      
     Потом  позже, когда она уже была студенткой, в прессе и на радио клеймили и поносили  представителей двух наук: генетики и кибернетики, называли эти науки продажными девками империализма. Она тогда ничего не знала об этих науках, как и большинство тех, кто принимал активное участие в их поносительстве. За то она уже тогда поняла, что история и литература - продажные девки  коммунизма, верные служанки государства, и твёрдо решила для себя, не связывать с этими науками своё будущее. Ей в равной степени были интересны и точные и гуманитарные науки, и она была успешна и в тех и в других. Тогда ей казалось, что путь к согласию с самой собой для неё лежит только через область технических наук. Там не надо будет кривить душой. Как она поняла потом, такое мнение было ошибочным.  В стране всё насквозь было пропитано политикой. И её техническая специальность, как и все прочие, зависела от проводимой в стране политики единственной имеющейся партией, во главе которой стояли далеко не самые образованные и умные люди. Но альтернативы не было. Повсюду чувствовался диктат и давление партии и очень часто вопреки здравому смыслу и экономическим расчетам. Хозяйство страны своим состоянием напоминало организм ракового больного, безнадежно пораженного метастазами. И теперь в свои двадцать с небольшим лет она относилась к тому, что проповедовали власти с достаточной долей цинизма.
      
   Когда в институте их призывали принять участие в очередной лотерее, страховании или вступить во вновь создаваемую общественную организацию, она понимала, что всё это придумывалось, чтобы очередной раз залезть в их тощие кошельки. Это был очередной заговор паразитов. За своевольное неучастие в такого рода мероприятиях могли последовать какие-нибудь кары. Она всегда спрашивала: «Со стипендии снимут? Из общежития выселят?» И если эти меры не угрожали, она мысленно говорила: «А пошли вы все…» Только этими двумя благами она дорожила больше всего, так, как это давало ей возможность получить образование.
      
   И не смотря на то, что в документах пленумов и съездов правящей всеми и повсюду в стране партии утверждалось, что благосостояние народа неуклонно растёт, она и большинство её однокашников - студентов не брались этого подтвердить. Когда однажды на семинарских занятиях по одной из общественно-политических наук преподаватель попросила привести примеры подобным утверждениям в документах очередного пленума, в классе воцарилась гробовая тишина. Она становилась неприлично долгой, и тогда преподаватель подняла с места нашу героиню. Это было как раз тогда, когда ей исполнилось восемнадцать лет, и ей перестали выплачивать пенсию за погибшего отца. Она стала получать стипендию, которая было несколько ниже пенсии. Девушка ответила, что лично у неё произошло совсем наоборот, и она не может служить удачным примером. И преподаватель  позволила ей сесть. Подобное же вольнодумство группа проявила и на пятом курсе.
      
    После четвёртого курса они все отработали пол года на стройках в качестве мастеров или помощников мастеров. Практику они проходили во всех уголках огромной страны, как в больших городах, так в самых забытых её поселках. Пока они постигали секреты своей профессии непосредственно на производстве, партия провела свой очередной съезд, который громко назвала  «Съездом строителей коммунизма» и громогласно и безапелляционно объявила: «Нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме». Это утверждение было растиражировано всеми средствами массовой информации и, кроме того, написанное крупными буквами на транспарантах, нависало поперёк шумных магистралей больших городов. Всем внушалось, что каждый теперь может быть безгранично счастлив, ждать осталось совсем не много.
       
   Не смотря на то, что их курс уже раньше навсегда распрощался с кафедрой общественных наук, им на пятом курсе ввели часы семинарских занятий для изучения материалов этого пресловутого съезда. Занятия эти проводила с их группой молодая аспирантка кафедры общественно – политических наук. Бедная девочка, она столкнулась с категоричным отрицанием утверждений съезда. Группа, умудрённая наблюдениями на стройках всей страны, отчаянно доказывала абсурдность этого утверждения, а у аспирантки не хватало аргументов. В этих спорах она терялась и выглядела совершенно беспомощной. Часы, отведенные программой для изучения документов съезда, прошли в спорах, которые так ни к чему и не привели. У аспирантки так и не нашлось слов, чтобы доказать группе обратное сложившемуся у неё мнению. Она была совершенно беспомощна, и потому, вероятно, это противостояние сошло группе безнаказанно. Аспирантка не могла, да и не хотела в этом сознаться на кафедре. Её поражение осталось     известным только ей и группе.
   
    И так наша героиня считала, что комсомол уже отыграл в её жизни свою роль, и теперь настала пора расстаться с ним, с этим пособником партии в одурачивании молодёжи, в обращении её в бесплатных рабов - энтузиастов. Всё, всё, теперь она должна для него затеряться на просторах родины. А пока она летит к любимому человеку теперь уже безо всяких сомнений. Плотина сомнений и недоверия сломана, и она знает, что он, как и она, любит, скучает и ждёт этой встречи. Порой ей казалось, что она не выдержит их разлуки, и была готова со своим рюкзачком за спиной отправиться к нему пешком прямо по шпалам железно – дорожного полотна, понимая умом всю абсурдность своего желания.

                16

     Четвёртого декабря он уже встречал её в аэропорту своего города. Потом автобусом  из аэропорта они добрались до одной из центральных  площадей города и  пересели  в трамвай. Они всё время держались за руки, свободной рукой он поправлял на ней то шарфик, то волосы, которые выбивались из-под шапочки, то снимал с её пальто какие-то пушинки. Снега в городе не было, и температура воздуха была положительной, но воздух был влажным и от того зябким. Трамвай, не спеша, катился по горбатым улицам то вниз, то вверх, за окнами трамвая мелькали какие-то покосившиеся одно- и двухэтажные домики, весьма обшарпанные и не опрятные.
       
    Поездка оказалась довольно долгой, и девушка немного озябла. Потом они оказались на какой- то другой многолюдной площади, где было несколько пар трамвайных путей. Здесь был конец маршрута трамвая, который привез их из центра города. Здесь же на площади они дождались другого трамвая, который ходил по другому маршруту, и поехали в нём уже всё время по ровному. Миновав старые узкие улочки древнего района города, которые тоже не отличались красотой и опрятностью, их трамвай довольно долго катил, погромыхивая, по бесконечно - длинной улице промышленной зоны, где за глухими заборами стояли пропыленные и закопчённые корпуса заводов и фабрик. По ходу трамвая, через открывающиеся на остановках двери,  в вагон  вползали запахи сероводорода, уксуса, дрожжей и ещё какие-то не знакомые девушке, но всё не вкусные.    Наконец, они въехали на довольно просторную площадь, с одной стороны которой был стадион, а с другой трамвайный парк, а дальше на небольшом отрезке пути трамвай шёл по вполне современной улице с многоэтажными домами и с не большим парком с одной стороны. Но цивилизация на этой улице очень быстро закончилась. Дальше  взору девушки предстали  вросшие по самые окошки в землю хатки, с почерневшими от времени и покрытыми коркой лишаёв соломенными крышами. Друг, как бы спохватившись, сказал: « Ты не пугайся. Город не весь такой. Просто это уже окраина. Но здесь находится наш институт, и живу я рядом с ним, это удобно».
      
    А она вовсе и не была напугана. И всё, что было вокруг, её как бы не касалось, не затрагивало. Главное, что он рядом и ждал её,  и рад ей. И теперь она верила, что скоро они будут вместе. Рядом с ним она ничего не боялась. Конечно это не Москва и не её любимый город, но она вместе со своим любимым, и всё остальное не имеет ни какого значения.
    
    Они вышли из трамвая на какой-то широкой улице, по обе стороны которой стояли одноэтажные особнячки с садиками за штакетниками или глухими заборами. Застройка улицы была скорее сельской, чем городской. Они шли вперёд по ходу трамвая по тротуару улицы вдоль заборов. Вдруг  где-то впереди из калитки на улицу вышла девочка лет шести и направилась им на встречу. Не доходя до них метров пяти, она резко развернулась и с криком: «Бабушка, бабушка, дядя Вова женщину ведёт» - побежала обратно и скрылась за калиткой. «Это внучка хозяйки» - сказал, улыбаясь, друг - « Я договорился с хозяйкой, что ты приедешь ко мне на несколько дней».
    
   Они были вместе почти двое суток, вместе, но не одни. Крошечная комнатка, которую они на двоих с земляком, и в тоже время другом,  снимали у хозяйки, была так мала, что в ней едва помещались два ложа: совсем узенький топчанчик, стоявший торцом к окну напротив двери, и слева от входной двери на четырёх чурбачках лежала более широкая кроватная рама с сеткой. Оба ложа располагались параллельно друг другу, только широкое было задвинуто в глубину комнаты. Расстояние между ними было сантиметров сорок, не больше. В углу, куда не доходил топчанчик, стояла маленькая тумбочка с приёмником на ней. На этом убранство этой обители ограничивалось. Правда, внутри на входной двери было прибито несколько крючков, на которых висела одежда молодых людей. Её чемоданчик друг поставил на свободном крошечном пяточке под окном.
      
   Она едва успела осмотреться, как в дверь постучали, и в комнату вошёл молодой стройный человек такой же светловолосый, кудрявый и сероглазый, как её друг, но значительно уже его в плечах. Он приветливо улыбался. Вова представил их друг другу. «Ну что, все, наверно, здорово проголодались. Я предлагаю пойти в столовую, здесь не далеко, там прилично  и не дорого кормят. Возражения есть?» - сказал вошедший после представления. Это предложение было очень кстати. Столовая, действительно, была на ближайшей параллельной улице. К ней они дошли по такой же деревенской, как та, на которой жили юноши.  Но параллельная неожиданно оказалась настоящей городской, с высокими домами, широкой, зелёной. По ней даже ходил троллейбус до центра города.
      
   Весь не долгий путь до столовой ребята весело шутили, с юмором рассказывали о первых днях пребывания в этом городе и о своих приключениях, которые можно было бы назвать злоключениями, если бы они не подавались так весело. Девушка смеялась вместе с ребятами, хотя ей вовсе не хотелось бы оказаться на их месте в подобной ситуации. Да, ребята молодцы, чем труднее им было, тем больше они смеялись над своими трудностями, находя в них всё время что- нибудь комическое.
       
   Это ей очень нравилось. В столовой ребята посадили её за столик и принесли ей то, что она выбрала в меню. Себе они взяли почти то же, что и она, но к тому же ещё и пару бутылок пива. Обедали они так же весело, шутя, выясняя какую часть костюма они сейчас проедают. Оказалось, что товарищу её друга родители прислали деньги на покупку костюма, который потом так и не был куплен.
      
   Плотно пообедав «рукавами от пиджака», они троллейбусом отправились прогуляться в центр города.     Центральная улица города, которая во время войны была полностью взорвана, после войны была застроена домами сталинской эпохи, претендующими на монументальность, и очень напомнили девушке высокие пряничные торты. Все здания были  основательны и безо всякого намёка на изящество. Начинало смеркаться, зажигались огни в домах, фонари, вывески, которые не отличались многоцветьем и обилием. На улице было людно. Прохожие брели, прогуливаясь по улице в одну и другую стороны. Улица оказалась не очень длинной и, дойдя до места, где она вливалась в другую, ребята перешли на другую  её сторону и побрели в обратном направлении, как вероятно, делали все гуляющие по ней. Город, по-видимому, летом зелёный, сейчас был совсем раздет, ни листвы, ни снега, которые могли бы скрасить его не ухоженность. И потому неопрятность города так резко бросалась в глаза свежему человеку. Но она не придавала этому большого значения, не огорчилась, просто про себя отметила. Ведь они вместе, а всё остальное ерунда. Потом они бродили по улочкам, примыкающим к центральной, которые то поднимались к ней, то круто от неё опускались.
       
   Возвращались они из города уже довольно поздно; ехать в район, где был их ночлег, надо было около часа. К тому времени, когда они переступили порог обители ребят, пора было укладываться спать. Ребята вдвоём легли на кроватную сетку на чурбанах, а девушке уступили топчанчик.
      
   Утром, попив чаю, который вскипятили на хозяйской газовой плите в кухне, компания снова отправилась в город, чтобы осмотреть  другой интересный район города. Это был район, где были расположены правительственные здания, и потому он был ухоженным, считался престижным. Он неплохо сохранился после войны, в нем было много интересных в архитектурном и историческом смысле зданий. Здесь обитала современная элита. Среди дня ребята зашли в кинотеатр в этом районе и посмотрели весёлую кинокомедию, которую демонстрировали по случаю праздника.
         
   После посещения кинотеатра ребята почувствовали, что изрядно проголодались, но столовые в выходной день не работали. И они отправились в кафе на центральной улице, где всегда можно было  поесть вкусных пирожков с ливером и запить их минералкой или соком. Это кафе было очень популярным среди молодёжи ещё и благодаря своей дешевизне. Здесь толпилось много народу, но очередь за пирожками шла быстро, а минералка и соки продавались в торговых автоматах. Компания купила пирожков и по стакану томатного сока для каждого. Стоя у высокого столика, они с аппетитом поглощали свои пирожки, запивая их томатным соком. Пока девушка справилась со своими двумя заказанными пирожками, её друг одолел их десять, а их спутник пять.
      
   Значительно повеселев после трапезы, с шутками и прибаутками они пошли к последней остановке троллейбуса, чтобы двигаться домой. Когда они доехали до своей остановки, друг Вовы сказал, что поедет дальше в общежитие к знакомым ребятам, а девушка с Вовой вышли из троллейбуса. Стало совсем темно, короткий зимний день был на исходе.
      
   На завтра, как это ни грустно, она должна была уже улетать. А они ещё толком ни о чём не поговорили. Наконец, они остались одни. На какое время неизвестно. Когда они пришли в комнату ребят, было ясно, что сегодня они уже никуда не пойдут. Друг предложил переодеться, и девушка вместо шерстяного платья надела легкий ситцевый халатик. Пока она переодевалась, Вова стоял, глядя в окно, повернувшись к девушке спиной. Потом переоделся и он в футболку и тренировочные брюки. Они сели рядом на топчанчик.
       
    Они были совсем близко друг от друга. Он обнял её за плечи одной рукой; и она почувствовала, что с ними что-то происходит, что он смотрит на неё иначе, чем прежде. Он всегда был очень скромен в отношениях с ней. Он брал её за руку только тогда, когда они переходили дорогу или  куда-нибудь спешили. Он боялся лишний раз прикоснуться к ней, чтобы не нарушить  их взаимоотношений, на столько он не был уверен в её расположении к нему. Впервые он поцеловал её, когда перед летним расставанием, наконец, сказал, что очень не хотел бы её потерять и даже, более того, хотел бы всегда быть рядом с ней. Нет, он не сказал, что любит её, но она это поняла.

      Когда она ехала сюда, она осознавала, что может что-то произойти между ними. И она вовсе не собиралась этому противиться. Но она была,  в сущности, ещё девчонкой. Она всё знала, всё понимала,  но теоретически.  Она любила его всей душой, разумом. Но любви тела она ещё не знала и боялась её. Сейчас его такое близкое присутствие её так волновало, что щёки начали гореть, и в глазах появился необычный блеск. Такого с ней не было ещё никогда. Она чувствовала, что он тоже необычайно взволнован. Они о чём-то разговаривали, голос его немного дрожал и временами срывался. От его тела осязаемое исходило тепло, и дыхание было горячим. И не смотря на это, её начал бить легкий озноб, с которым она справлялась с большим трудом. Она чувствовала, что на них обоих надвигается нечто огромное, жаркое, неотвратимое. Он вдруг начал целовать её глаза, губы, шею. Она не отвечала на его ласку, она сжалась в твёрдый комок и, слабо сопротивляясь только словами, шептала:
« Вовочка, может не надо? Вовочка, в любой момент может войти  твой друг».
      
    Он начал расстёгивать верхние пуговицы её халатика. « Нет, не бойся, он пойдёт ночевать в общежитие». Он расстегнул уже две верхние пуговицы её халатика и коснулся рукой верха  её маленькой юной груди. Она уже почти расслабилась и перестала сопротивляться. Её рассудок уже не был способен контролировать поступки. Но, вдруг в дверь постучали. Они резко отшатнулись друг от друга. Девушка поспешно поправила свою причёску и застегнула халатик. Вова подошёл к двери и открыл её. На пороге стоял его друг. Он, наверняка, всё понял и наиграно весело спросил: «Вы ещё не легли спать? Я не разбудил вас?»  « Ну, что ты, я же завтра улетаю - ответила девушка, не совсем ровным голосом - это же наш последний вечер. Знаете что? Давайте пить чай».
      
    На утро, снова попив чаю с бутербродами, хлеб и колбасу для которых вечером принёс друг Вовы, девушка с Вовой собрались и уехали в центр города к стоянке аэрофлотовского автобуса, чтобы вовремя добраться в аэропорт на регистрацию пассажиров рейса, которым она улетала. Им обоим было грустно. Она с трудом за натянутой улыбкой прятала готовые вот-вот пролиться слёзы. Они договорились после нового года оформить свои отношения, что даст им возможность соединиться, чтобы потом уже навсегда быть вместе.
      
                17

     Ещё не совсем поздним, но тёмным декабрьским вечером она добралась уже до города, где ей надо было пересесть с электрички на поезд, ведомый паровичком. Это был последний этап её пути. Она вошла в старенький деревянный вагончик поезда, который по расписанию сегодня был последним. Он, вероятно, уже давно стоял на пути своего отправления, загружаясь пассажирами. В нём было много народу, и на первый взгляд, казалось, что  все  места для сидения были заняты. Она переступила порог узкой двери солона вагона и осмотрелась, поставив рядом с собой на пол свой чемоданчик. Пожилой мужчина в ватнике и цигейковой ушанке, который сидел на двухместной скамейке сразу у входной двери, снял с места  рядом с собой рюкзак и предложил:  «Милости прошу, присаживайтесь, девушка». Рюкзак он поставил у своих ног.
      
   Девушка обрадовалась, сердечно поблагодарила мужчину и села на предложенное место. Она устала, и перспектива ехать стоя  в качающемся вагоне три с половиной часа её не радовала. Предложенное место было для неё, как неожиданная удача. Сосед по скамейке оказался любознательным и словоохотливым. Он расспрашивал девушку, куда она едет, зачем. Она была не склонна распространяться о себе перед совсем не знакомым человеком, хоть и говорил он очень доброжелательно. На вид ему было около шестидесяти, лицо округлое, а на нем живые, заинтересованные глаза. Кроме того, ей не хотелось, чтобы кто-то чужой вторгался в то, что она везла в своей душе и хотела сохранить это подольше, до тех пор, пока они с Вовой снова будут вместе.
      
    То, что она везла в душе, теперь поможет ей легко перенести всё, что ещё может здесь свалиться  на её голову. Теперь у неё есть защитный панцирь, и от него будут отскакивать все грядущие неприятности. Когда речь с собеседником зашла о том, откуда она, девушка снова была уклончива в своём ответе. « Из Подмосковья»- ответила она. « Да, вот здорово, и я тоже» - обрадовался собеседник- « А из какого района, откуда?» Она назвала район и посёлок. « Да мы же с Вами земляки, у меня и родственники в вашем посёлке: вдова среднего брата с дочерью и младший брат с семьёй. Нас было трое, средний погиб. А младший женился уже после войны, сын у него растёт. Я их после войны так ни разу и не видел. Сам поехать не могу, жена больна, оставлять нельзя. Их зову, никак не выберутся. А племянница моя  Вас чуть постарше будет. Тоже институт уже закончила. Может, знаете, Джемой зовут?»  « Конечно, знаю, мы же все в одной школе учились. У нас другой десятилетки нет, да и в посёлке все друг друга знают. Только у Джемы отчим есть и брат Саша, уже после войны родился, может это не те? Имя-то у девушки редкое, да и возраст совпадает. А фамилия у них какая?» Мужчина назвал фамилию. Да, это, несомненно, они.
      
    И тут мужчина стал вдруг очень серьёзным:  «Стойте, стойте, я понял, в чём дело. Это младший женился на матери Джемы, он моложе её лет на пять. Вот и стесняются написать и сказать, потому и не едут. Чудаки. Да я только порадоваться за них могу. Ну и дела. Девушка, Вы, домой-то на новый год поедите? Зашли бы к ним, да рассказали бы о нашей встрече. Мол, так и так, я уже всё знаю, нечего таиться. И пусть приедут, а то помру, и не увидимся. А? » Мужчина явно разволновался и смотрел на девушку с надеждой и ожиданием. « Я поеду, но только чуть позже, и не знаю, будет ли у меня время навестить ваших родственников. Но маме я всё расскажу. Она потом с ними поговорит. Да, Вы, сами им напишите, разве этого будет не достаточно?» Мужчина немного помолчал и уже спокойнее сказал: « Я, конечно, напишу, но всё разве напишешь. С ними поговорить надо».
      
   Так не заметно за разговорами они доехали до станции, где сошёл собеседник девушки, а она поехала дальше в свой городок на границе, размышляя  о новых открывшихся ей обстоятельствах чужой жизни.

               
18

      После возвращения от друга, девушка обнаружила, что её снова перебросили на другой объект, на строительство той самой насосной станции, где работы  велись в три смены. Морозы крепчали, уже довольно много навалило снега, стремительная и полноводная Вуокса замёрзла почти вся. Только в середине реки были видны прогалины, от которых в морозный воздух поднимался пар и в безветрии над рекой стоял туманом. Крыши домов, ветви елей и сосен принарядились свежим снегом и как-будто приглашали полюбоваться собой. Всё вокруг выглядело по - праздничному чистенько, говорило о приближении нового года. В городке и в лесу была настоящая зимняя сказка. Морозы здесь на границе были покрепче, чем в областном городе, где они смягчались близостью морского залива. Однако, плывун под основанием насосной станции не замерзал, и насосам приходилось работать круглосуточно.
    
   Эта строительная площадка прилепилась у самого скалистого и крутого склона котловины, в которой был расположен комбинат. На верху этого склона заканчивались железно – дорожные пути, ведущие к комбинату. Вдоль путей были расположены пакгаузы, куда выгружали всё то, что привозили для работы комбината. Там же над этими путями начиналась подвесная канатная дорога. Она нависала почти над стройкой, и по ней грузы доставлялись в котловину во все цеха и производства комбината, в том числе и на картоннобумажную фабрику.
      
   Над стройкой часто проплывали спрессованные тюки с макулатурой, из которых свисали, иногда паря в воздухе, телеграфные ленты. Некоторые из них длинными кусками плавно  опускались на строительную площадку. И тогда девушка читала их, надеясь встретить среди старых телеграфных сообщений что-нибудь интересное. Но в основном  они затрагивали производственные темы, и были девушке совсем не интересны.
      
   Однажды после обеденного перерыва на площадку вернулось всего несколько рабочих. « А где все остальные?»- спросила удивлённый мастер. « А они все наверху в пакгаузах. Там макулатуру с «Госзнака» привезли»- ответил один из рабочих: « Там не только наши, там пол комбината роется». « Зачем, что они там ищут?»- снова удивилась девушка. « Да, ты, что?  Не знаешь? Иногда в макулатуре попадаются нормальные купюры. Вот народ и ловит удачу. Зачем горбатиться здесь, если можно найти там. До конца дня их теперь не жди». А девушка подумала, что ей, пожалуй, тоже следует посетить эти пакгаузы. Вероятно, там, в макулатуре, можно найти что – нибудь интересное или даже ценное из книг, от которых часто избавляются люди не осведомлённые, случайно оказавшиеся их владельцами.
      
   Революция, гражданская и отечественная войны нарушили связь времён, разорвали её. В обществе произошла переоценка ценностей, понижение уровня культуры верхнего его слоя. Потомки часто не понимали, почему тем или иным дорожили их  безвременно ушедшие из жизни  предки. Да и теснота коммунальных жилищ способствовала избавлению нынешних хозяев от книг, которые лежали мертвым грузом в комнатах до предела набитых людьми, занимали место да собирали пыль.
      
   Ей однажды пришлось столкнуться с семейством, где малым детям вместо бумаги для рисования матушка давала тома русских классиков, изданные до революции, как приложение к журналу « Нива». Несмышлёныши цветными карандашами заполняли каракулями страницы этих книг. После чего тома, как хлам сваливали на чердаке. Книги были оставлены в наследство внукам дедом, свёкром их матушки, женщины необразованной и ценившей только материальные ценности, но никак не духовные. И, если бы уже тогда практиковался обмен макулатуры на туалетную бумагу, она бы без колебаний пошла на такой обмен, оторвав сначала у книг их твёрдые переплёты.
      
   Однажды девушке удалось выкроить время, чтобы порыться в макулатуре сброшенной в пакгаузах, но, кроме истории кукольного театра, ей тогда не удалось отыскать ничего интересного. Это она сочла тоже не малой удачей. И она взяла эту книгу без обложки и с ятями и унесла в барак. Потом эта книга вошла в состав её библиотеки, которую она собирала всю свою жизнь, обзаведясь своим жилищем.
      
   И так, работы на строительстве насосной станции велись в три рабочие смены, и, конечно же, самая тяжёлая из них была ночная третья. Особенно тяжело было работать в три- четыре часа ночи. При этом не помогали ни нагрузка, ни морозы, которые по мере приближения нового года усиливались, особенно по ночам. Сначала на объекте работали плотники, за ними арматурщики, те и другие мужчины. Они работали споро, без лишних разговоров, с небольшими перекурами. За большие перекуры можно было замёрзнуть, от холода спасала только работа.
       
    Но потом начались бетонные работы, и на площадке появились женщины. Они завели на третьей смене не гаснущий костёр, у которого грелись во время передышек. Тут уж было разговоров, сплетен, сальных шуток. Всё это пересыпалось, словно крупной солью, изощрённым матом, чего рабочие мужчины не позволяли себе в присутствии мастера - девушки. Женщины же, напротив, с садистским наслаждением приправляли свои беседы сочным матом,  при этом с любопытством поглядывая на мастера, пристально следя за её реакцией. Девушке оставалось только делать вид, что ничего необычного для неё не происходит. Она вела себя по принципу: нет аплодисментов - пропадёт интерес к выступлениям. Так постепенно и произошло. Матерились они всё реже, и в основном только при случае.
    
    Иногда ночью бетонный завод не работал, и тогда на объекте нужен был лишь слесарь, чтобы следить за работой насосов, откачивающих пульпу. Надо было ещё время от времени менять в насосах сработавшиеся сальники. Но слесарю положено было за ночные смены платить вдвойне. Да и нельзя, по правилам техники безопасности, выводить одного рабочего на ночную смену. Вот руководство и решило, что мастер на окладе, когда бы ни работал, пусть она и работает вместо слесаря, тем более, что её оклад был меньше среднего заработка слесаря. Девушке было приказано в такие ночи выходить на работу на объект.
      
    Она следила за работой насосов, меняла сальники и боролась со сном и холодом в одиночку, понимая, что это ей наказание за её выступления против начальства. Но то, что она хранила в душе после встречи с другом, помогало ей переносить все тяготы и не отчаяться. В эти часы полного одиночества, которые никто не нарушал, она могла мысленно говорить со своим другом, мечтать и  воображать их будущую жизнь, в которой им будут не страшны никакие беды, потому, что они будут вместе. Осталось совсем немного потерпеть и всё изменится. От этих мыслей становилось тепло на душе, с ними можно было перенести и такое наказание, которое выпало ей здесь и сейчас.
      
    А они, её мучители, этого не знали и не понимали, что отчасти оно было ей во благо, так как в сутках не было другого времени, когда бы она вот так  могла побыть наедине сама с собой. И вообще, у неё к тому времени уже возникло желание иметь свой дом, свою семью. В её возрасте это было нормальное желание. Годы учёбы, весёлая и шумная студенческая жизнь миновали. Жизнь в студенческом общежитии очень сильно отличалась от жизни рабочего общежития, и последняя  тяготила девушку. Отношения с людьми у неё складывались ровные, спокойные, но ни друзей, ни подруг здесь не возникало, а настоящие друзья и подруги были далеко. И главное далеко был любимый. Она никому здесь не рассказывала о нём. Это была её личная жизнь, глубоко запрятанная от окружающих, и поговорить с подругой о ней она могла только  во время редких наездов.
       
   И это было трудно, потому, что она была совсем молодым человеком и по натуре открытой и откровенной, но здесь ей пришлось замкнуться и вести себя так против своего естества. Её боязнь зависти и пересудов были тому причиной.
      
   В эти рабочие ночи друг вспоминался ей чаще всего таким, каким он был тогда ночью, когда они весёлой компанией возвращались со свадьбы подруги в январе прошедшего года. Вова был два месяца на преддипломной практике в их городе, и это время пришлось на свадьбу подруги. Они шли по зимнему красавцу городу, и путь к их общежитию лежал через мост над рекой. На самом красивом месте моста,  компания остановилась. Был лёгкий морозец, ровно, не густо падал пушистый снег, который серебром поблёскивал в свете фонарей. Ребята все были в прекрасном настроении, шли, вспоминая наиболее весёлые и смешные эпизоды прошедшего вечера. Они были молоды, здоровы, веселы, немного пьяны от выпитого вина и чудесной погоды. Друг был без шапки, и мягкие пушистые снежинки поблёскивали в его вьющихся волосах. Она, пряча застенчиво свой взгляд, украдкой от всех любовалась им.
      
    Он единственный  в компании был не из их общежития, городской транспорт уже не ходил, и все надеялись уговорить вахтёра пустить его со всеми в общежитие на остаток ночи, чтобы он мог у ребят переждать время до того, когда пойдут первые трамваи. Но вахтёр- женщина была неумолима, и другу пришлось уйти. Потом он рассказал, что перестоял до четырёх утра в телефонной будке и уехал к себе в общежитие на какой-то утренней развозке, которая громыхала в ночи мимо его убежища и подобрала его.
      



19

     Приближался новый год. Она чувствовала себя в управлении, как пятое колесо в телеге, и, поразмыслив, решила уехать на новый год к маме и там дождаться регистрации брака. После этого ей все равно придётся на какое-то время сюда вернуться. Она была уверенна, что ей без возражений дадут десять дней отпуска без оплаты. Так и получилось. Регистрация должна была состояться в начале января, когда у Вовы  появиться возможность приехать, и на это время мама договорилась с Сергеем Ивановичем.
    
   К маме она добралась тридцать первого декабря утром. Когда она вышли на своей станции с неизменным рюкзачком за плечами, все деревья у станции стояли покрытые инеем. Молоденькие  и пушистые берёзки сверкали под солнцем своим серебряным нарядом, а на них, как спелые румяные зимние яблоки, сидели нахохлившиеся снегири. « Боже! Какая красота!»- вырвалось у девушки непроизвольно.
         
   Она всегда, приезжая сюда, приходила в восторг от красоты этого края, в которой было столько радостного, весёлого и в то же время щемящее грустного. Эта красота никогда не оставляла её безучастной или равнодушной. Земля вокруг была заботливо укутана в толстое, пушистое, снежное одеяло. И, не смотря на скрип снега под подошвами, что свидетельствовало о довольно крепком морозе, было как-то по-домашнему уютно и по-праздничному нарядно.
      
   В комнате у мамы творилось что-то необычное. Причина этого быстро объяснилась. Мама, наконец, получила долгожданный ордер на отдельную квартиру, расположенную в новом доме несколько дальше от станции, чем эта коммуналка, где их семья прожила добрых два десятка лет. Квартира была однокомнатная, где предстояло жить маме, к тому времени совсем потерявшей здоровье и получавшей крошечную пенсию инвалида и старшему брату, уже два года с лишним работавшему  в Москве после окончания института, но жившему с мамой.
      
   Квартирка оказалась на втором этаже, торцовая, угловая, без балкона. В обеих наружных стенах было по большому окну. Так что радость было с сильным привкусом горечи. Маме часто было уже трудно спуститься во двор, и ещё труднее подняться на второй этаж со двора, а балкона, куда бы мама могла выйти подышать воздухом в такие дни, в квартире не было. К тому же сын, с которым они жили вместе, был уже совсем взрослым человеком, ему надо было устраивать личную жизнь, но создавшиеся условия никак этому не способствовали.
         
   Но как бы то ни было, семья перебиралась в новую квартиру и собиралась новый год праздновать в новой квартире. Всё паковалось, была заказана грузовая машина для перевозки мебели. Посуду и всё бьющееся брат уже отвёз в новый дом на санках. Девушка тут же включилась в работу, упаковкой руководила мама, которая, как вдова офицера имела в этом деле не малый опыт и заранее уже всё продумала. Она много лет мечтала об этом переезде. Часов в восемь вечера переезд завершился, и даже мебель в новой квартире была расставлена по местам. В новый год они, как и положено, распили, припасённую мамой для этого случая, бутылочку шампанского за счастливый новый год, за благополучие в новом доме, за мир, за успехи детей и за здоровье мамы.
    
   Приезд девушки в этот дом предвещал в нем в ближайшем будущем  ещё одно радостное событие. На следующий день они все вместе обсуждали это грядущее событие. Девушка заявила маме, что они с женихом решили, что кроме росписи, им ничего не нужно. Они собираются купить кольца, пусть не дорогие, но золотые, и не устраивать никакого званного торжества. Они, здраво рассудив, поняли, что ни на что связанное с этим не заработали и прекрасно обойдутся без застолья с гостями.
      
   Но вдруг совершенно неожиданно, она встретила со стороны родных яростное сопротивление. « Этого быть не должно»- сказала мама - « Я выдаю замуж единственную дочь, а он» –  она кивнула в сторону брата - « единственную сестру, и ты не круглая сирота, не одна на свете. Мы устроим всё, как положено».  «Я беру компенсацию за отпуск»- сказал брат - «справим тебе платье, туфли и вечер с гостями». Она поняла, что спорить бесполезно, надо приниматься за дело. Так внезапно она оказалась втянутой в свадебные хлопоты.
       
   Второго января брат получил на работе деньги, и надо было искать туфли, шить платье, делать закупки для стола. Пятого должен был приехать Вова, и они смогут подать  в поселковый совет заявление на роспись. Через три дня после подачи заявления их распишут, тогда и будет свадебный ужин. А двенадцатого января они каждый должны будут вернуться на свою работу. Вместе с мамой они решили обратиться за помощью в пошиве платья к знакомой девушке, дочери маминой подруги.
         
   Походы в магазины девушка не любила, они всегда отнимали много сил, раздражали и расстраивали её. Абсолютно всё было дефицитом. А ей хотелось, уж если шить платье, то такое, чтобы не на один раз, а было б оно потом выходным хоть на пару лет. Выходного платья у неё пока вообще не было. До приезда Вовы она успела купить ткань на платье, придумать фасон, выкроить его с помощницей и даже сделать первую примерку.
      
   Пятого утром она поехала в город встречать жениха, который ехал к ней от родителей. Поезд пришёл без опоздания. Она стояла на платформе, ожидая выхода пассажиров из вагона немного в стороне, чтобы не мешать выходящим с вещами. Она увидела его первая и не хотела верить своим глазам. Это был он и не он. Она сразу даже не смогла бы объяснить, что  изменилось в нём и что поначалу вызвало у неё безотчётное желание не подходить и не признаваться в своём присутствии. В одно мгновение в её душе пронеслась целая буря чувств, это были и радость, и стыд, и разочарование, и, что-то ещё такое, что она тогда не могла определить словами.
      
   Они ведь расстались всего месяц назад. Но что-то произошло, что явственно читалось в его облике. На нём были чужие пальто и шапка, которые были ему совсем не к лицу, но явно дороги. Это были: черная  каракулевая шапка, скрывающая его красивый высокий, выпуклый лоб, но за то подчёркивающая выпуклые щёки и тёмно-синее, обтягивающее его плотную фигуру, ратиновое пальто, в котором он выглядел ещё плотнее. На ногах были надеты гигантские чёрные боты - «прощай молодость» на кнопочках, которые ни под каким  видом не одел бы ни один из знакомых ей молодых людей. Всё это великолепие дополнялось громадным ярко- оранжевым чемоданом в руке.
      
   Она сразу поняла, что так его обрядили родители, отправляя жениться в холодную зимнюю Москву. А он, она так решила, не сопротивлялся, подчинился, сделал всё, как они хотели. А что они ещё захотят? И чему он ещё будет подчиняться? И, возможно, того же потребует и от неё. Ей стало страшно. Выходя за него замуж, она приобретала в родство всё его семейство с их привычками, взглядами, традициями, идеалами и жизненными ценностями. Она как-то об этом раньше не думала и не примеряла к себе. Единственно, что могло её сейчас утешить, так только то, что жить им предстоит в разных городах с его родителями.
       
   Она  многого не знала. Он оградил её тогда и ограждал потом всю свою жизнь от многих обид и огорчений. Он не хотел потерять её и не мог порвать со своими родителями, и всё, что он сделал тогда, было сделано во имя этого. Но поняла она это значительно позже. А сейчас она было расстроена и напугана. Но когда они добрались домой, и он снял пальто и боты, она уже смеялась. Под пальто обнаружилась ещё меховая безрукавка, а под ботами – шерстяные носки такой толщины, что они могли самостоятельно стоять и даже не в углу. В таком облачении он мог запросто жениться и на северном полюсе и провести брачную ночь прямо на льду.
      
   Она знала его как крепкого самостоятельного здорового парня с прекрасным чувством юмора. И всё, во что он был упакован, выглядело на нём нелепо. Пару лет назад в это же время зимы они вместе провели каникулы в Москве. Он был в городе с ребятами из студенческого оркестра, где играл на трубе, по приглашению родственного института. Каникулы молодых людей совпали, и они почти каждый день были в каком – нибудь театре, а потом он отвозил её к маме в посёлок. Несколько раз ему пришлось заночевать у них на гостевой раскладушке, когда он не успевал на последнюю, подвозящую  до закрытия метро, электричку. Тогда были такие же морозы, а он совсем не выглядел неженкой. Он почти никогда не надевал перчаток, но руки у него всегда были тёплые. Ему вообще всегда было тепло, и здоровый  румянец не сходил с его юношеского лица, даже зимой  имевшего золотисто – бронзовый оттенок, что выдавало в нём жителя юга страны. И в прошлом году, когда он два месяца был на практике в городе, где училась она, и где зима не менее сурова, чем здесь, с ним тоже было всё в порядке. А было это тоже в январе – феврале месяце. Теперь же его обрядили, как изнеженного маленького ребёнка, маменькиного сынка. Недаром, это обстоятельство навело её на тягостные думы. Но долго им предаваться,  не было времени.   
      
   Тогда же, пятого января, в день его приезда они оставили у секретаря поселкового совета своё заявление на регистрацию брака, и им было назначено прийти к десяти утра восьмого для регистрации. У них оставалось два дня, за которые надо было купить кольца, туфли ей и ему и костюм для него. Осуществить всё это за столь короткое время было совсем не просто.
      
   Упорные поиски необходимого в центральных магазинах дали результаты: обувь и кольца. Но вот костюм для жениха оказался самой трудной строкой в этом списке. Они начали отдаляться от центра по улице Горького, и уже где-то за площадью Маяковского зашли в большой магазин мужской одежды. К ним вышел продавец – молодой мужчина, хорошо упитанный и элегантно одетый и осведомился, что желают молодые люди. «Нам нужен приличный чёрный костюм  для него»- ответила девушка, кивком указывая на друга. «У нас есть такой»- сказал продавец и добавил скороговоркой - «бутылочного цвета». Ребята удивлённо подняли брови. «Но нам нужен чёрный». «Да вы его посмотрите, он должен вам подойти» - настаивал продавец. «А где он?» - спросил Вова. «Зайдите в примерочную, я сейчас вынесу». Ребята зашли в примерочную, где через минуту возник продавец, держа вешалку с чёрным костюмом.
      
   Недоумение ребят не проходило.  Жених померил костюм, он оказался в пору и подходил по деньгам, которые Вова привёз с собой от родителей, был вполне приличен. Всё так же, ещё ничего не понимая, они вышли из примерочной с костюмом. «Ну что решили?» - спросил продавец - «Берёте?» «Да» - ответила девушка, и продавец выписал чек. И вдруг по пути к кассе её осенила догадка. К чеку надо добавить трёшку продавцу на бутылку. Подавая оплаченный чек продавцу, Вова подложил под него трёшку, нащупав которую, продавец удовлетворённо осклабился и вручил ему костюм. «Носите на здоровье» - сказал довольный продавец, и ребята покинули магазин.
      
   Теперь надо было ехать забирать готовое платье. С ним не возникло никаких проблем. И докупив ещё кое – что по списку к столу уже в магазинах поближе к электричке, они с наступлением темноты уехали в посёлок.
      
   Со станции они пошли к дому не центральной улицей. Был ещё один путь, окольный, по которому сначала надо было идти вдоль железно – дорожных путей – бокового ответвления от основной магистрали, ведущего к соседнему городку, потом по пустынной дороге, тянущейся вдоль забора поселкового стадиона. Далее дорога проходила мимо дома, где они прежде жили в коммуналке и так далее, нигде не сворачивая, к новому дому мамы и брата. Пройдя минут пятнадцать, они поравнялись с первым углом стадиона, где сходились решётчатая и глухая части забора стадиона. Глухая тянулась вдоль совершенно безлюдной пустоши, решётчатая – вдоль улицы.
      
   На безлюдной пустоши не было ни одного фонаря. Вова вдруг сошёл с дороги на тропу вдоль забора, обращенного к пустоши.  «Ты куда?» - спросила девушка, и ничего не понимая, медленно двинулась за ним. «Идём, идём, не далеко» - ответил юноша, повернувшись к ней лицом, и продолжил путь. Он дошёл до того места, где было совсем темно.  «Иди сюда, домой мы  успеем, ещё не поздно, я так по тебе соскучился».
      
    И она, наконец, всё поняла. У них совсем нет возможности побыть наедине. Они всё время на людях, и когда ещё представится такая возможность, было неизвестно ни ей, ни ему. Она подошла к нему, он обнял её и начал целовать глаза, губы, нос, щеки. Она отвечала ему уже ничего и никого, не стесняясь, ведь здесь у тёмного промёрзшего забора они были совсем одни и ни для кого не видимы. Они были, как два влюблённых бомжа, которым некуда было идти со своей любовью, как только под забор. Они не знали, сколько времени  так простояли в объятиях друг друга, осыпая друг друга поцелуями и обдавая горячим дыханием. Им было жарко, она чувствовала, что волосы у неё под платком растрепались, платок был уже на затылке, а лицо горело, словно обожженное солнцем. Щетина на щеках у Вовы, гладко выбритая утром, за день подросла и натерла нежную кожу на лице девушки.
       
   Когда кончики пальцев у неё на ногах стали слегка подмерзать, девушка спохватилась: «Надо идти, мама будет нервничать, что нас долго нет». Но юноша взмолился: «Нет, давай побудем здесь ещё не много». Но, когда она сослалась на подмёрзшие ноги, он согласился с тем, что пора идти домой. Они привели себя и друг друга  в порядок, на сколько это было возможно в темноте, и вышли на освещённую  дорогу. Через пятнадцать минут они уже были у мамы, которая, глядя на дочь, сказала: «У тебя что-то с лицом. Наверно, сильно обветрила. Надо помазать кремом, чтобы послезавтра быть у  нас красавицей».
      
  Брат тоже уже был дома. Они поужинали, показали покупки, рассказали о своих сегодняшних приключениях и легли спать. Брату завтра надо было рано вставать на работу. Чтобы никого не беспокоить утром, он лёг спать на раскладушке в кухне. Девушка эту ночь спала в постели мамы вместе с ней, а жениха уложили на диванчике брата.
      
   Утром, когда девушка проснулась, комната была полна света. Мамы рядом уже не было. Вова спал на диванчике, едва на нём помещаясь. Она прислушалась и поняла, что мама в кухне. Девушка повернулась в постели, и дверь из кухни в комнату слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель выглянула мама: «Вот хорошо, что ты проснулась. Мне надо подойти к Клавдии Ивановне часа на два- три, я обещала. Не здорова она. Да, хотела тебе сказать, не спешите вставать, завтрак в кухне на столе, чай вскипятите сами. В город сегодня ещё успеете. Я пошла. Пока».
      
   Как только за мамой захлопнулась входная дверь, Вова поднялся и как был раздетый до майки и трусов, и оказался в постели рядом с невестой. Мама – умница всё понимала, в том числе и то, что завтра в день регистрации и свадебного ужина в квартире будет много народу, и никакой брачной ночи в такой ситуации быть не может. Она решила дать им возможность провести предбрачное утро. И на этот раз было всё. Она стала женщиной в день православного рождества, ровно через десять лет в тот же самый день, когда она впервые почувствовала себя девушкой. Тогда тоже был яркий морозный солнечный день и так же, как и теперь зима была снежной, нарядной. И так же, как и тогда на душе было тревожно, как бывает в начале неизведанного пути, когда не знаешь, какие сюрпризы он может преподнести. А Вова был счастлив и очень удивил её, сказав, что это у него было первый раз. «Я берёг себя для тебя» - объяснил он.
      
   Во второй половине дня, после обеда, они снова поехали в город, но уже только за продуктами к столу и потому не в центр города. Во всех магазинах были гигантские очереди, но в центре города они были значительно длиннее, чем где - то в отдалении от него. Правда, и продавцы в центре были проворнее и быстрее обслуживали покупателей. Но здесь было меньше суеты, спокойнее. Они занимали очереди в разные отделы одновременно, и всё время курсировали между ними, проверяя их продвижение к продавцам. Так, проведя в суматохе магазинов несколько утомительных часов и закупив почти всё задуманное к завтрашнему столу, снова, на исходе короткого зимнего дня, они возвращались в посёлок, где из продуктов можно было купить обычно только самое необходимое: соль, сахар, спички, хлеб, мыло.
      
   Где- то в районе метро «Аэропорт» они вошли в троллейбус, уже до отказа заполненный людьми, возвращающимися с работы. Им удалось встать на задней площадке в углу. Они стояли лицом друг к другу, она у стенки, он своим телом отгораживал её от напора входящих. Их сумки стояли у них в ногах. Он держался двумя руками за горизонтальный поручень у неё за спиной, ограждая, таким образом, её со всех сторон. По мере удаления от центра, народу в троллейбусе становилось меньше. Спустя какое – то время, кроме неё и Вовы, на задней площадке осталось всего несколько человек. Среди них оказался один изрядно пьяный, по внешнему виду, работяга лет сорока. Он начал задираться к Вове, вероятно, не плохо разглядев его спутницу. «Я тоже хочу такую Ханум, слышишь, ты, парень?» - сказал пьяный, дёргая Вову за рукав пальто. Девушка было черноброва и кареглаза, и выглядела значительно моложе своих лет. Любовь, которая светилась в её глазах, делала её сейчас особенно привлекательной. «Иди и ищи»- ответил Вова и отдернул локоть. «А я уже нашёл, не тебе ж одному такая красота» - сказал пьяный и снова схватил Вову за локоть, пытаясь развернуть его лицом к себе. Но это ему не удалось. По сравнению с высоким и плотным Вовой он выглядел просто козявкой. И тут девушка впервые увидела, как в глазах её любимого появилась злость, а в голосе прозвучала угроза:  «Отстань, не то вышвырну на ближайшей остановке». Но пьяный не унимался. В это время троллейбус сделал  очередную остановку, и двери автоматически открылись. Вова резко развернулся, схватил пьяного за шиворот и выбросил в снежный сугроб у дороги, которая в этом месте тянулась вдоль тёмного зимнего  лесопарка. Двери троллейбуса закрылись, и троллейбус покатил дальше, оставив в сугробе барахтающегося и матерящегося пьяного. Она впервые видела своего любимого таким. И теперь она знала, что в случае надобности он может постоять за себя и за неё, в обиду не даст.
   
20

      Следующий день был самым значительным для них и их близких. Сегодня они станут официально супружеской парой. Им обоим довелось идти к этому дню долго, и путь этот был не простым и не лёгким. Но она не знала тогда и много лет спустя, что на его долю выпало гораздо больше испытаний, чем  на её, и, чтобы всё состоялось, ему недавно пришлось пройти между молотом и наковальней. Её мама об этом знала, но умолчала, чтобы не портить ей этот праздник, единожды только обмолвившись, когда девушка надела свадебное платье, чтобы мама посмотрела на него критически. Глядя на дочь, она вдруг сказала: « Ну, чем моя дочь не хороша, и в чём она уступает их сыну?» Вовы в это время не было с ними, и вопрос был обращён к брату невесты. Девушке такой вопрос мамы показался несколько странным. Но она не придала ему большого значения, отнеся его к маминой гордости за неё, выраженной вслух. Правда, мама никогда не хвалила дочь в её присутствии, но сегодня ведь был особый случай. Вот только интонация, с которой это было сказано, какое – то время не давала ей покоя. Но вскоре она об этом забыла.
    
   Приблизительно в половине десятого молодые уже были готовы идти в поселковый совет. Пол часа им для дороги туда было вполне достаточно. Из дома они вышли вместе с братом девушки. Он на сегодня взял на работе отгул и отправлялся в город, чтобы докупить кое – что к столу на вечер. С собой молодые взяли кольца и паспорта. Мама осталась дома хлопотать на кухне и принять прибывающих сегодня гостей – родителей зятя и  своего родного брата, которые жили в одном городе. Там, в своё время, и состоялось знакомство молодых.
   
   Утро было ясное, солнечное, как и все предшествующие ему, со дня приезда Вовы к ней. А вот морозец окреп и был градусов двадцать пять. Укатанная снежная дорога звенела под шагами и поскрипывала, как свежий огурец. На бровях и ресницах у всех троих быстро образовался иней от их собственного дыхания. И вдруг они увидели, как по пустынной дороге навстречу им едет такси. Обычное городское такси, которое здесь за городом смотрелось, как жираф на колхозном лугу. Брат энергично замахал рукой водителю. Подъехав к ним, машина остановилась. «Слушай, браток, ты не очень спешишь? Подбрось ребят хотя бы до станции, в поселкового совет идут расписываться, а мороз уж больно щиплет» -  обратился брат к водителю, когда тот немного приспустил стекло в кабине. «Да я в соседнюю деревню к родителям обедать» - ответил водитель и с любопытством осмотрел троицу на дороге. После короткого колебания, он открыл дверцу впереди и сказал: «Да, ладно, садитесь». Они быстро заскочили  в салон машины со словами: «Надо же, как повезло». Водитель проехал ещё не много вперёд до ближайшего поворота, развернулся в обратном направлении, и, оставляя после себя туманное облачко в морозном воздухе, машина быстро поехала в сторону станции. На площади возле неё машина встала, ребята вышли и, поблагодарив доброго водителя, расплатились за проезд. Брат пошёл к электричке на платформу, сказав им: «Ни пуха, ни пера». Они, как водится, послали его к чёрту, и, пройдя через пути, по длинной сельской улице пошли, держась за руки в сторону поселкового совета.
      
   Поселковый совет располагался в небольшом двухэтажном здании, которое выделялось среди бревенчатых одноэтажных особнячков с садиками в сельской части их посёлка. Помимо поселкового совета в нём ещё находились почта, телеграф, переговорный телефонный пункт. Они зашли в центральный вход и повернули по коридору налево к комнате секретаря поселкового совета, постучали в дверь с табличкой  «Секретарь». Из-за двери ответил громкий женский голос:  «Да». Ребята вошли в комнату, и на них пахнуло теплом жарко натопленной печи. Круглая, обшитая гофрированным железом она стояла в правом дальнем углу этой, в общем – то небольшой квадратной комнатки с одним окном напротив двери. И показалась она им, после яркого солнечного света на улице, темноватой.
   
   Стол секретаря стоял между дверью и окном. Он был отодвинут от стены, у которой на стуле сидела женщина неопределённого возраста, в тёплой зелёной кофре и с пушистым серым платком на плечах. Лицо женщины было совершенно не выразительным. Её, наверно, надо было долго знать, чтобы потом можно было отличить в толпе от других прохожих. На носу этого лица сидели толстые тяжёлые очки, чудом держась на вздёрнутом кончике носа. Ребята поздоровались, добавив: «У вас тут наше заявление на регистрацию брака, нам назначено сегодня на десять, мы, кажется, не опоздали?» Женщина безо всякого интереса бегло взглянула на них и ответила: « Садитесь на диван». Рядом с печью, напротив стола секретаря, стоял  диван с высокой спинкой, оббитый чёрным дермантином.  Они сели, пружины дивана под ними скрипнули и затихли.
      
    На какое – то время в комнате воцарилась гробовая тишина. Потом, не спеша, женщина открыла тумбочку стола, звякнув ключами, достала оттуда толстую книгу регистрации браков, печать и ещё какие – то бумажки. Она разложила всё это на столе в порядке, вероятно, ей удобном и привычном, всё так же молча, не проронив ни единого слова. Ребята тоже, соблюдая полную тишину, наблюдали за этими приготовлениями, отогреваясь у жарко натопленной печки. Вдруг, не поднимая головы и не глядя на  сидящих напротив ребят, женщина скороговоркой буркнула: «Паспорта». Это прозвучало настолько внезапно, что вызвало у ребят небольшой стресс. Они вскочили, засуетились. Вова, путаясь в карманах и, не попав сразу в нужный, достал и положил перед женщиной их паспорта. Открыв книгу, женщина тщательно, всё в той же гнетущей тишине начала делать в ней запись. Прошло какое – то время, запись ещё не была закончена. Ребята уже так отогрелись, что, находясь в верхней одежде вблизи печки, начали разомлевать. У невесты  даже стали слипаться глаза, и ей приходилось делать над собой усилие, чтобы держать их открытыми и не задремать. Но от этого её спасло внезапное происшествие.
      
   В дверь коротко и громко постучали и, не дожидаясь ответа, её открыли. На пороге стояла уже не первой молодости пара настроенная явно по - боевому. Причина их агрессивного поведения быстро объяснилась. Они, перебивая друг друга, требовали, чтобы их немедленно расписали. Флегматичная секретарь, которая, казалось, в своё первое произнесённое «да» вложила большую часть имеющейся у неё на сегодня энергии, задала им только один вопрос: «Из какого района?» Район проживания пары оказался чужим. « Не положено» - выдавила из себя секретарь и добавила: «Выйдите за дверь, у меня идёт регистрация». Ворвавшиеся, наконец, обратили внимание, что они здесь не одни и вышли. Дверь закрылась, и процесс снова пошёл. Через какое – то время ещё женщина выдавила следующую фразу: «Где ваши свидетели?» Ребята растерялись, о свидетелях они и не подумали, и никто не подсказал им таковыми обзавестись. «Мы не знали, у нас нет» - начали они лопотать, поднимаясь со своих мест. «Ну, ладно» - сказала, вставая, женщина и, открыла дверь в коридор. « Заходите, свидетелями будете» - сказала она паре нервно топтавшейся в коридоре в ожидании решения своей участи. «Если распишите и нас, а они будут нашими свидетелями» - поставил условие мужчина, настроенный всё так же решительно и боевито. «Да» - снова коротко и отрывистo ответила секретарь. А ребята были просто счастливы от того, что свидетели нашлись так быстро и без проблем. Вова достал из кармана носовой платок и с облегчением вытер пот, выступивший у него на лбу от волнения. Это был самый волнующий момент в ритуале их бракосочетания. Все четверо поставили свои подписи в книге регистрации браков и вернулись на свои прежние позиции. Вова с невестой – на диван, свидетели – в коридор, а секретарь занялась паспортами. Она поставила штампы в их паспортах, сделала в штампах соответствующие записи и выписала свидетельство о браке. Пока сохла тушь на записях в паспортах и в свидетельстве о браке, женщина сидела молча, глядя в окно. Проверив готовность записей, она сложила паспорта и свидетельство в одну руку и протянула всё это ребятам, буркнув на этот раз: «Рубль пятьдесят две». Боже, мой, ну да, конечно же, за оформление брака и за свидетельства надо заплатить. Эта мысль тоже оказалась довольно неожиданной. Вова опять лихорадочно искал в карманах на этот раз кошелёк, который не вдруг нашёлся.
       
   Но, наконец-то всё для них здесь было кончено, услуги оплачены, документы оформлены и в руках и даже секретарю уже было сказано спасибо. Они могли бы уйти, но должны были отдать долг следующей паре, которая так вовремя им подвернулась под руки и выручила их. Надо было засвидетельствовать их брак. Для двух пар в комнатке места было мало, и потому наши молодые вышли в коридор, уступив место в ней следующей паре. Когда двери за ними уже почти закрылись, секретарь вдогонку им снова буркнула нечто похожее на: « Поздравляю». Да, всё произошедшее только что здесь с нашими молодыми было совсем не похоже на то, что они видели год назад во дворце бракосочетания, когда выходила замуж подруга нынешней невесты.
      
   Набравшись терпения и отдав долг своим свидетелям, ребята вышли из здания, и пошли к станции. « А что нам теперь делать с кольцами?» - спросил новоиспечённый молодой супруг. Кольца лежали у него во внутреннем кармане пальто. « Их надо надеть на безымянные пальцы, я тебе, ты мне» - сказала немного осведомлённая молодая. «А на какую руку?» - спросил молодой. « Тебе не знаю, а мне на правую. Тебе, наверно, на левую, хотя, я не уверена» - ответила молодая. Кольца тогда только входили в моду у молодых пар. Старшее поколение супругов чаще всего не носило обручальных колец вообще, а, если и носили, то только женщины. Так что подсмотреть, на какой руке должно быть кольцо у мужчины, было практически не у кого. Они остановились посреди пустынной дороги. Вова достал кольцо и надел его на правый безымянный палец своей супруги, а она надела ему кольцо на тот же палец левой руки. И они пошли дальше по той же дороге, по которой вчера шли со станции.
    
21

     Дома их уже встречали приехавшие родители Вовы и дядюшка молодой супруги. Встреча была довольно прохладной, однако все обменялись положенными поцелуями. Её впервые поцеловал свекор. Поцелуй был далеко не отеческий – мокрый и наглый и оставил у невестки неприятный осадок. Мысль, что брак с его сыном предполагает, будто она должна терпеть подобные проявления родственных чувств со  стороны его отца, её коробила. А он всем своим поведением стремился показать, что он имеет власть над сыном и теперь, стало быть, над ней тоже. Вот уж что вовсе не устраивало молодую супругу. В отношениях в семье, из которой происходила девушка не было никакого диктата и проявления самодурства. Она давно уже привыкла ощущать себя человеком взрослым и уважаемым. Когда они разделись, отец обнаружил, что кольцо у сына надето не на ту руку, но сказал об этом не прямо, а как – то с издёвкой. Но мама всё обратила в шутку, над которой все весело посмеялись. происхождения девушки не было никакого диктата и проявлений самодурства. Она давно уже привыкла ощущать себя человеком взрослым и уважаемым. Когда они разделись, отец обнаружил, что кольцо у сына надето не на ту руку, но сказал об этом не прямо, а как - то с издёвкой.
 
   К семи часам вечера  гости местные и приезжие все были в сборе. Стол стоял накрытым, и гости, весело переговариваясь и шутя, расселись за столом. Приглашёнными были: самая близкая подруга невесты, друзья по школе и институту брата, которые часто бывали у них в доме и были друзьями невесты тоже, дальняя родственница невесты с сыном – юристом. Ну, конечно же, за столом на почётных местах сидели родители жениха, мама, брат и дядя невесты. Первым слово для тоста взял отец жениха. Он долго и косноязычно поздравлял молодых, запутался в словах и утомил гостей, которые были готовы опрокинуть по чарке и кричать молодым горько. Потом всё пошло по обычному сценарию. Подогретые несколькими тостами гости стали раскованными, говорливыми. Тосты следовали один за другим.
    
   Молодёжь вышла покурить на лестничную площадку и, когда ребята вернулись за стол, не досчитались одного гостя. Время шло, но молодой человек, одноклассник брата, не появлялся. Старшее поколение забеспокоилось. В квартире особенно искать было негде, и брат в поисках пропавшего гостя вышел из квартиры. Гость, крупный парень, оказался на лестничном марше, где лежал головой вверх в расслабленной  позе отдыхающего человека. Увидев брата невесты, он несколько виновато ему улыбнулся, глядя на него совсем окосевшими глазами. Брат вернулся в квартиру за помощью, резонно решив, что гостю там не совсем удобно лежать, да и соседям, живущим в верхних этажах, сложно будет его обходить. Парня подняли и завели в квартиру. Сажать за стол его уже было не резон, и потому возникла проблема, куда девать гостя, столь рано сошедшего со свадебного марафона. Другого места, кроме, как крышки унитаза в туалете, придумать не могли, куда и устроили захмелевшего. Однако, это создало крупную проблему для остальных гостей.
      
   Через пару часов, когда веселье было уже в самом разгаре, в дверь квартиры громко и продолжительно позвонили. Открывать снова пошёл брат. В коридорчике возникла какая – то суета, громкий разговор, и на пороге комнаты, где было застолье, появилась маленькая и плутоватая баба Настя, соседка с нижнего этажа, большая любительница выпить. «Ой, чтой–то тут? Я вот думаю, уже поздно, спать бы пора, а наверху шум,  непорядок» - скороговоркой затянула баба Настя. «Да, свадьба у нас. Ты уж нас прости за беспокойство, извини» - выходя к ней изо стола, ответила ей мама. В руке мама держала полную чарку: « Выпей с нами за счастье молодых, уважь» - предложила мама неожиданно появившейся гостье. «Как же, как же, конечно, пусть будут счастливы и деток им побольше» - она одним махом опрокинула чарку, крякнула и ладошкой утёрла рот. «Закуси, чем бог послал» - предложила мама, приглашая гостью к столу на место сына. «Да нет, я уж пойду, вижу у вас тут порядок, люди гуляют самостоятельные, вот только бы Генке моему тоже за здоровье молодых выпить чего» - упомянула Настя своего сына, парня уже взрослого, но пившего с матерью с младых ногтей. «Ну да, конечно, вот передай ему» - сказала мама, подавая ей початую бутылку водки со стола. «Спасибо, соседка, уважила» - сказала Настя на прощанье, и, по-видимому, весьма довольная, что–то ещё приговаривая в коридоре, отбыла восвояси.
      
   После ухода Насти веселье пошло своим чередом и докатилось до одиннадцати вечера, когда москвичам надо было уходить на электричку. Местные гости тоже решили, что пора расходиться. Но была одна проблема, которая восседала на крышке унитаза в туалете. Парень вряд ли дошёл бы домой сам. Жил он дальше станции, и потому те, кто шли на электричку, не могли довести его до дома и сдать родителям. Отпускать же его одного в такой мороз было опасно, он мог где – нибудь свалиться и замёрзнуть. В результате переговоров среди гостей нашёлся человек, бывший сосед хозяев дома и отец девушки на выданье, который взялся отвести его домой. Парень–то был из хорошей семьи, уже дипломированный инженер, среди знакомых за ним не водилось никаких грехов. И этот эпизод на свадьбе, скорее всего не должен был повредить его репутации. Ну, с кем  не бывает? Когда гости разошлись, и крышка унитаза была уже свободна, Вова с лукавой улыбкой сказал жёнушке: «Мне кажется, что сосед положил глаз на парня для своей дочери, помяни моё слово, вот увидишь». И, как показало время, он был абсолютно прав.
    
    В небольшой однокомнатной квартирке, кроме молодых, на ночь после свадебного ужина оставалось ещё пять человек. Молодым для сна была предоставлена крошечная кухня, в которой им довелось потом провести и  все последующие ночи до разлуки на одной обычной узкой раскладушке с алюминиевым каркасом. Кухню и жилую комнату разделяла всего лишь тонкая остеклённая дверь, которая пропускала все звуки, даже лёгкие шорохи, в обоих направлениях. На утро ребята поднялись усталыми и разбитыми.
       
   Эта ночь далась им не легко, было не до сна и отдыха. Нервы были напряжены до предела. За завтраком свёкор вдруг обратился к молодой супруге сына: «Я слышал, что наша невестка поёт. Я хотел бы, чтобы ты нам сейчас что – нибудь спела». Эта просьба прозвучала совсем не к стати. «Ну, это слишком громко сказано, я пою, как многие, но сейчас я совершенно не настроена петь, извините, я спою Вам как - нибудь в другой раз» - ответила невестка. Но свёкор начал настаивать и требовал таким образом проявить к нему уважение. Это уже был шантаж. Все за столом почувствовали, что назревает конфликт. Молодая супруга за чем – то вышла в кухню, а дядя следом за ней. «Ну что ты упрямишься, спой ему» - сказал дядя. «Не могу я сейчас. Я же не актриса, пою только в определённом настроении, а сейчас его у меня нет. Это не я упрямлюсь, а он» - ответила наша героиня. «Надо петь, пересиль себя» - настаивал покладистый дядя. И нервы у девушки не выдержали, она заплакала, роняя слезы в тарелки: «Нельзя же так насиловать, не могу, не мо-гу». Ей было обидно, что так начинается её новая жизнь и ещё то, что её муж молчит и не защищает её и вообще ведёт себя так, как – будто он здесь человек посторонний. Почему? Она взяла себя в руки, вытерла слёзы и вернулась в комнату.
      
   Прежний разговор не возобновился. Но за то, пошла речь о планах на предстоящий день. Родители Вовы собирались ехать в город, у них были обширные планы. О том, что молодые едут с ними, они говорили, как о само собой разумеющемся. А она так мечтала сегодня хоть чуть-чуть передохнуть от поездок в город, да и маме надо было помочь с посудой. Ведь мама не здоровый человек, и девушка беспокоилась за её состояние. Но, отказавшись петь, она уже не стала спорить с новыми родственниками и, скрипя сердце, поехала с мужем и его родителями в город.
    
   Родители Вовы, как выяснилось позже, уезжали только после отъезда сына. А ночёвки молодых на раскладушке в кухне и ежедневные поездки в город с марш-бросками по магазинам продолжались до самого их отъезда. Только дядюшка уехал домой в следующий после свадьбы вечер. Это были кошмарные три дня после свадьбы, она уже еле держалась на ногах, ей уже всё было не мило, а на родителей мужа у неё возникла сильная и устойчивая аллергия. Она задавала себе вопрос, почему они себя так ведут, неужели они не понимают, что это жестоко? Они как – будто специально хотели сделать ей больно, но и ему ведь тоже, своему сыну. Почему? Бог весть, когда они будут снова вместе. А эти три дня пробежали так быстро и прошли так бездарно. Не было настоящей брачной ночи, не будет медового месяца, а что и как будет? Ей становилось не по себе от всех этих вопросов, и она гнала их от себя.
      
   Она была молода, она была уверенна, что у неё хватит сил преодолеть все невзгоды и трудности, что всё у них с Вовой будет хорошо, главное, что они любят друг друга и скоро будут вместе.
   
   Она, Вова и его родители уезжали в один день. Но поезд Вовы по времени отправки был самым ранним. Все отъезжающие убыли из посёлка одной электричкой и уже с вещами. С электричкой подгадали так, чтобы проводить Вову, потом с другого вокзала  уходил поезд родителей, и немного позже с третьего  отправлялся поезд девушки. Во время проводов Вовы родители ни на минуту не оставляли молодых наедине, и даже перед отправлением поезда они все вместе вошли в купе вагона и досидели до тех пор, пока проводница не попросила провожающих покинуть вагон. Прощание было скомкано, и девушка даже, на какой -  то момент, почувствовала себя здесь лишней.
      
   Выйдя из вагона, все вместе почти молча дождались отправления поезда, помахали ему вслед и отправились в метро. Родители переговаривались о чём – то своём, а девушка шла молча с опущенным лицом, давя в горле ком. Она не хотела, чтобы встречные, видели наворачивающиеся у неё на глаза слёзы. Лет с одиннадцати она не плакала вообще, чтобы с ней не происходило. Но многое из того, что случилось за последнюю неделю, вызывало у неё горечь обиды, недоумение, и это выдавливало у неё слёзы  помимо её воли. За что, что она сделала плохого этим людям? Ответов у неё не было. А задавать их кому – то бы ни было, она не считала возможным. В метро они холодно и сухо простились и разъехались по своим вокзалам.
     22

       На следующий день к полудню она добралась до своего общежития и прилегла немного поспать перед ночной сменой. Соседки по комнате были на работе, сын  одной из них, Витюшка – в школе на продлёнке. К пяти вечера все уже были дома в сборе. Конечно, были расспросы, но были и рассказы. Соседки сообщили ей наиважнейшие местные новости. Самой выдающейся из них была – пожар в гаражном хозяйстве. Правда, оказалось, что горело только административное здание, где обратились в пепел все документы отчётности за прошлый год. Но его быстро потушили, как только он сделал своё дело, так как горящее здание стояло впритык к забору, который отделял его от пожарной части. По странному совпадению, подобное случалось под каждый  новый год. Кто – то удивлялся, кто – то посмеивался, но виновные никогда не отыскивались, или не искались.
      
   Все мастера их управления хорошо знали, как списывается бензин в этом хозяйстве. Расстояния перевозок стройматериалов здесь были совсем не велики, со складов до любого строящегося объекта пешком можно было дойти максимум за пол часа. Но водители получали зарплату по километражу. А где ж его взять? Вот и ездили они все, после разгрузки на стройке, к заброшенному карьеру, где сливали бензин, чтобы счётчик накрутил нужный километраж. Любая мало-мальски серьёзная комиссия обнаружила бы, что концы с концами в гараже не сходятся. Вероятно, начальство ещё кое – что творило. Вот и горели они каждый год, пряча концы сначала в огонь, а потом в воду, которой его тушили.
      
   Но это были детские игры по сравнению с теми, в которые играли люди в других местах. Большой удачей для таких махинаций были, например, наводнения в местах больших строек. В городе, где она потом жила, под одно такое наводнение от разлива реки во время паводка, все тресты города списали все свои грехи, да не за один год. Вот удача, так удача. И не важно, как были расположены эти объекты по отношению к реке. Кто потом станет в этом разбираться? Так что, кому бедствие, а кому счастливый случай.
   
   Водители грузовиков обратили внимание, что подпись на накладных у девушки изменилась. Поздравили с замужеством. У неё появилось много хлопот по обмену документов. С ними она могла справляться днём, благодаря работе в ночную смену. К концу января у неё уже был новый паспорт со всеми необходимыми в нем печатями. Как – то, будучи в городке по подобным делам, девушка встретила нескольких женщин каменщиц из бригады Пигалева. Они теперь трудились в соседнем городке под руководством её соседки по комнате, с которой они одновременно прибыли в управление. Стояли морозы под тридцать градусов, и, конечно, работать в такой мороз на кладке было значительно тяжелее, чем в тёплое время. Тепло было только в отапливаемом вагончике мастера, куда частенько заглядывали, прозябшие рабочие. Но мастер – молодая крепенькая костромичка гнала  бригаду на кладку, делая это, видимо, не очень выбирая выражения, когда рабочие ещё не успевали нагреться.  «Работайте, работайте и не замёрзните. Мёрзнут только лентяи» - кричала она им.
      
    Теперь люди из бригады просили своего прежнего мастера урезонить свою соседку: « Ты объясни ей, что нельзя так с людьми, она же совсем молодая, а прямо зверствует. А на тебя мы не держим зла. У тебя было всё по-честному, мы же понимаем». Девушка была очень удивлена. Ей казалось, что, когда справедливость опустошает карманы людей, они не способны отнестись к ней с пониманием. Значит, она ошибалась.
    
    В первых числах февраля от супруга пришло очередное письмо. В него был вложен документ от администрации института, где работал Вова, удостоверяющий, что организация готова трудоустроить молодую специалистку – супругу их сотрудника, тоже молодого специалиста.
    
    И так, у девушки уже не было причин здесь дольше оставаться, а у начальства её задерживать. Шеф- начальник управления тоже сдавал дела временно исполняющему обязанности начальника управления бывшему главному инженеру управления. А ей надо было только получить расчет, выписаться из общежития, и можно было укладывать свои легковесный багаж, который немного увеличился по сравнению с тем, каким прибыл сюда за счёт вязаных шерстяных носок. Но это, если говорить о том багаже, который можно было унести в руках. Однако, тот багаж, что называется опытом, приобретённый здесь за не столь уж продолжительное время, нельзя было назвать совсем  легковесным, а прожитое время - растраченным впустую. Это было бы не верно.               
               
Кёльн,   2003 г.