Не обижай ангела своего

«Запомни, девочка, не обижай ангела своего, ведь, когда плачет он, перья из крыльев его дождем сыпятся» - так любила бабушка моя повторять, когда я еще ребенком была. Сядет иной раз у окна, возьмет вязание в руки: пальцы дело делают, а взгляд вдали что-то ищет. И мне тогда в силу возраста не понять было: к чему эти присказки? Только бабушка моя мудрой была, все в ней об опыте говорило: уголки губ опушенные, между бровей полоса глубокая и фразы, загадок полные. Мне прислушиваться к ней стоило, а я, знай, ее в игры играть упрашивала.

Выросла когда, все истории ее позабыла: шапку на улице зимой в руке зажимаю, с горки ледяной стоя катаюсь и об ангеле своем совершенно не думаю. Бабушка только головой в ответ качает, когда синяки на теле замечает и от кашля редькой с медом лечит. Говорит, что девочка ее золотой была: все-все ей рассказывала и никогда против воли ее не шла. А мне лишь улыбаться грустно на замечание подобное остается.

Весна в этом году жалует в город незваной: зимы срок не вышел еще, а она уже землю водой талой поит. Я на улицу каждую свободную минуту рвусь: устья ручейков ищу. И снова наветы бабушкины вспоминаются, но мне до них дела нет. Знай себе, по лужам в обуви легкой расхаживаю, жду чего-то небывалого. Нахожу простуду лишь.

- Это я сейчас так с тобой вожусь, а мужу-то не по статусу будет, опомнись, девонька, - бабушка вздыхает лишь, когда слова ее снова не пойманными опадают. У меня температура высокая, горло щиплет постоянно, мне не до учения сейчас. А после – снова совет забудется. Бабушка мудрая у меня, только и ей никак не понять: в какие дали взгляд мой направлен. Пристроить внучку в коллектив знакомый, чтобы под присмотром всегда была – это дело, а рассказы о кругах на воде слушать – зря время терять.

Женщина на улице букетик мимоз в руку мою вкладывает, говорит о чудесах что-то. Но нет волшебства ни во взгляде ее, ни в голосе. Всю дорогу пальцами холмы пушистые оглаживаю и желание про себя твержу. Дома с порога бабушке цветы протягиваю, про праздник что-то говорю, а сама думаю: «Зачем цветы мертвые в дом нести?». Но традиции власть над нами имеют, почти как полузабытые истории, конец свой утратившие. А вечером, когда чай остывает в чашке и ладоней не греет больше, я говорю негромко: «Не обижай ангела своего», чтобы так и не понять, что за фразой кроется.

Весна за углом скрывается, лето красками полнится. Рассветы ранние из домов людей раньше красть начинают, и во всем великолепие непроснувшегося города нота особая слышится: то ли в пении птичьем, то ли в реве случайных машин. Бабушкин голос внутри меня на клавишах мотив наигрывает, а ее нет со мной, чтобы растолковать. И я, забывая собственные выводы неутешительные о цветах мертвых в доме, собираю ей букет из того, чем поле полнится. А сама долго еще за книгой провожу время, на работу опаздывая.

Бабушка головой качает, когда котенка в дом приношу: ей меня одной уже много, девятый десяток разменяла. Она готовит нам кашу по утрам и хмурится, видя одинаковые мольбы во взгляде. Кот, от уличной жизни спасенный, к комфорту привыкает быстро, забывая, что ценить нужно мелочи. Я, наверное, такая же.

- Не обижай ангела своего, - шепчет кто-то во сне моем: голос его сожалений полон, а я не понимаю почему. Пропускаю работу, сбегаю на озеро и провожу там целый день. У меня с собой заботливо уложенный обед и мне неголодно. Я смотрю на небо, провожая взглядом облака, и думаю: «Какие они эти ангелы? Наверное, чувствительные очень, раз обидеть их можно». Закрываю глаза, словно образ представить себе желаю, но выходит у меня плохо. У существа, что видится мне, нет ни пола, ни возраста, ни лица, только крылья абстрактные за спиной.

С работы меня не увольняют, но бабушка головой качает. Привычное действие, до мелочей знакомое, но в глаза мне пара седых волосков, с головы сорвавшихся, бросается. Я молчу долго в тот вечер, спать не ужиная ложусь, а ночью во сне ангел мне видится: у него глаза светлые, печальные, уголки губ к земле тянутся, спина изгиб чужой приняла, а вокруг головы облако светлое раскинулось. Он так знакомо головой качает, ладонью и пальцами узловатыми по щеке меня гладит, а сам словно не замечает, как с головы его пара волосков седых срывается, на плечи оседает.