Утоли мои печали, Натали!

Печаль моя была порождена недоумением.

Всю сознательную жизнь я был уверен, что знаменитая песня Жильбера Беко "Натали" была написана после его посещения Москвы.

Помню даже его в каком-то чуть ли не документальном фильме на фоне заснеженной Красной площади с  девушкой-блондинкой по имени Натали  рядом с ним...

И вот, не так давно, будучи в гостях у моей новой знакомой Стеллы Деспюжоль-Иошпа*, я узнаю от неё, что во время самого первого визита французского певца в Москву ему, зная об этой песне, специально подыскивали в качестве переводчицы светловолосую девушку-студентку по имени Натали. И нашли. Наташу Эпиханцеву, учившуюся в одной группе со Стеллой.

Я не поверил и даже немного поспорил с хозяйкой:

 – Это был, должно быть, всё-таки его второй приезд в Москву.
 
 – Неужели, Володя, Вы, человек пишущий, не знаете о такой вещи, как творческое воображение?!
 
 – Я всё понимаю. Я только не могу понять, как можно было так точно описать и Москву, и студенческое общежитие, и всю эту атмосферу...

 – Ну, Вы хоть знаете, что в Москве в советские времена и кафе-то такого не было – «Пушкин»? Оно появилось только во времена перестройки... И опять же благодаря песне.

 – Ну, про кафе-то я знаю. Его можно было выдумать. Так же, как и всю эту историю с Натали... Но Красную площадь под снегом... Атмосферу общежития... Украинские степи... Должно было быть что-то реальное, что могло бы дать импульс воображению...

Именно так я себе всегда и представлял творческий процесс: сначала какой-то импульс, реальное событие, а потом уже творческое воображение, которое это событие начинает как-то интерпретировать, расцвечивать. Поворачивать из стороны в сторону. Иногда даже превращать в свою противоположность.

И, хотя я и сам очень люблю высказывание О. Уайльда о том. что «искусство первично», но... не настолько же! Что-то должно было предшествовать песне.
 
Я вспомнил, как двадцать лет назад познакомился в Ницце с очаровательной девушкой по имени Натали.

Я увидел её в огромном холле одного из самых дорогих отелей Лазурного берега. Не зная, чем привлечь её внимание, я сел к стоявшему в холле роялю и стал импровизировать. Но сколько я ни старался, она не отрывалась от чтения журнала мод. Тогда я применил запрещённый приём. Где-то в середине «My way» стал время от времени фальшивить. Девушка не выдержала и, наконец-то, взглянула на меня. Я улыбнулся и «исправился». Она благодарно улыбнулась в ответ!

Как потом выяснилось, её отец был музыкантом и сам нередко выступал в качестве аккомпаниатора. Именно он и дал своей дочери имя Натали, после того как услышал песню Жильбера Беко.

И таких, как он, в ту пору, если верить статистике, было во Франции десятки тысяч... Имя Натали стало одним из самых популярных.

Собственно, как раз её имя и сделало девушку особенно привлекательной в моих глазах. Я сразу же почувствовал в ней что-то родное. Да и она, эта юная француженка, благодаря своему имени и литературному образу песни, всегда чувствовала какое-то подсознательное влечение ко всему русскому.

Для меня это был сложный период: устав и едва оторвавшись от одной любви, я лишь надеялся на только что поманившую, но ещё такую неуверенную новую...
Бывшую, к тому же, ещё очень далеко от меня. Душа моя была полна печали...
 
Голубые глаза, светлые волосы и тонкие руки французской Натали помогали мне эту печаль утолить. Помню, как во время поездки в горы, когда мы стояли с ней на вершине, откуда открывался замечательный панорамный вид на французскую Ривьеру, она, подойдя ко мне сзади, неожиданно заключила меня в свои объятия и произнесла:

– Voila! Mon Vladimir а moi! Enfin!

Мой роман с ней был недолгим. Нам всё-таки пришлось расстаться, хотя я и чувствовал некую ответственность перед ней.

И не только определённую Экзюпери, но и нашу, природную, отечественную, перед представительницами другого, местного, племени, не устоявшими перед нашим российским шармом... Часто ими же самими и придуманным...

И вот сейчас, почти двадцать лет спустя, я узнаю, что на самом деле были не одна, а две Натали.
 
Что первая, из песни, родилась вообще из ничего. А вторая, реальная, была на самом деле придумана. Как иллюстрация к песне. Поразительно!
 
Вернувшись домой, я сразу же полез в интернет. И тут  узнал, что, во-первых, текст песни был написан не Беко, а известным поэтом-песенником Пьером Делануэ, написавшем чуть ли не 5000 текстов не только для самого Жильбера Беко, но и для таких корифеев французской песни, как Джо Дассен, Мишель Сарду, Шарль Азнавур, Мирей Матьё и других...
 
Это именно ему приписывают утверждение, что человек начал петь раньше, чем говорить.

Вот и Джо Дассен как-то пожаловался: «Все думают, что я пою о своей любви, о своих чувствах... А на самом деле это мой друг Клод Лемель моим голосом рассказывает о своих переживаниях».

И всё-таки я упорствовал. Мне хотелось найти доказательства того, что хоть кто-то из них (Бэко или Делануэ) побывали в Союзе ещё до написания песни.
Это хоть как-то бы оправдало мою дилетантскую доверчивость. Доверчивость возмутительную для человека, чья диссертация как раз должна была быть посвящена вопросу преодоления читателями такого явления как «наивный реализм».
А суть этого явления именно к тому и сводится, что читатель, слушатель, зритель ставят знак равенства между героем произведения и его автором...

Найти нужную информацию было очень непросто.
Беко, по некоторым источникам, приехал в Москву действительно только в 1965-ом году, уже после написания песни. Его песня была уже широко известна, и вот почему его принимали очень тепло. Здесь информация с интернета совпадала с тем, что мне рассказала Стелла.
 
Правда, в другом источнике я прочитал следующее: «В 1965 году состоялись концерты Жильбера Беко в Москве. Комиссия, как водится в СССР, должна была все внимательно прослушать и дать разрешение на исполнение. Сначала «Натали» была воспринята советскими чиновниками с большим недоверием, вплоть до того, что они хотели запретить Беко петь её во время одной из телевизионных передач. Тогда Беко пригрозил уйти и вообще ничего не петь, а потом прибыл официальный переводчик, который, тщательно проанализировав текст, всё же разрешил ее исполнение. И песня прозвучала в Москве.»
 
На другом сайте я нашёл даже такую информацию, что, мол, прежде чем приехать в Москву, Беко спел свою песню в восточном Берлине, где по какому-то недоразумению героиня песни вообще была воспринята как американская шпионка. Даже не сотрудница КГБ!
 
Из этого следовало, что до посещения Жильбером Москвы песня в России была известна не многим. Но что это меняло? Ведь, текст, как выяснилось, писал не он.

А вот узнать, был ли в Москве ещё до написания песни Пьер Делануэ, оказалось практически невозможно. По крайней мере, в интернете.

Я лишь нашёл информацию о том, что поначалу героиню песни звали Наташа и была она не блондинка, а рыжая. И что Жильбер Беко чуть ли не целый год отвергал текст Пьера Делануэ, пока тот не придумал новое начало песни, и вместо  : «Qu'elle еtait jolie cette Russe rousse sur la place Rouge…», появилось : “La plage Rouge еtait vide, devant moi marchait Nathalie…”

Сам же Пьер, как утверждал другой очень известный поэт-песенник Клод Лемель, долгое время работавший с ним, очень любил Россию, русскую литературу, русских людей, их фасон и есть, и пить...
При этом он не любил коммунистов и давно хотел написать песню именно о русской душе.
 
Но где он узнал про неё? Каким мысленным взором сумел проникнуть и на Красную площадь, и в студенческое общежитие, и в украинские степи? Из людей, мне известных, такое по силам лишь одному человеку – М-у К-ому. Но ожидать такого же могучего творческого воображения от простого текстовика (parolier), как здесь называют поэтов-песенников... Нет, в такое я поверить не мог.

Ведь во Франции, в отличие от нас, даже не бывает творческих вечеров людей этой профессии! По ходу они здесь вообще вроде литературно-песенных негров! И я продолжал искать.

Я так и не нашёл подтверждения или опровержения моим «подозрениям», зато я нашёл нечто другое, более важное: реальный источник не только этой, но, наверняка, и многих других текстов Пьера Далануэ.

В интервью журналу L'Express на вопрос:

 - Как рождается песня?

Он ответил так:

 - Песня рождается из всего! Из чтения журнала. Из какого-то высказывания. Из гнева... Песня – это фраза, которая вас поражает: «Я вижу жизнь в розовом цвете», «Увядшие листья собираются вместе», «И теперь... Что мне делать?»
Это своего рода видение мира, а мир отнюдь не статичен. Моя поэзия заключается в том, чтобы трансформировать эту реальность. Затем на помощь приходит техника: чередование рифм, количество строк, выбор слов. Музыка окрыляет песню, но благодаря словам она запоминается. Паролье – это писатель, который поёт. Это серьёзная профессия. Я часто сравниваю себя с портным, который шьёт для горбунов. Я должен адаптировать мои идеи к тем, кто их будет интерпретировать.
 
 - Но ведь вдохновение, мысли, образы  не могут возникнуть из ничего...

 - Я получил хорошее образование, то, что, я полагаю, называют культурой.
А кроме того я много читал: всего Пруста, всего Бальзака, всего Андре Жида...
Когда я начал писать, я прекратил читать, чтобы освободиться от литературного влияния. Но каждый день я записываю различные идеи, я их складирую...

И я подумал: вот оно! Настоящему художнику достаточно лишь небольшого намёка!
А потом включается его общая культура, его воображение, его талант. И он может представить себе любую картину, любой характер и написать об этом так, словно он сам всё это пережил.

О, как мне далеко до этого! Как мне печально! Но в этот раз печаль моя светла. Ведь,  если господь не дал мне такой вот творческой силы, то, слава богу, наделил способностью воспринимать прекрасное и лишил меня ревности Сальери.
 
А раз так, то:

«... ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной»..


* Стелла была в своё время переводчицей Марка Шагала во время его приезда в Союз.