Да не погаснет огонь в нашем чуме

Комья сырого снега в липких сумерках уходящего, ещё совсем короткого февральского дня толстым слоем ложатся на чёрные сопки, землю, спины и рога оленей…. Оленевод Яшка был весь белый и мокрый, как странное, но живое привидение среди всего этого гнетущего безмолвия и тишины оленьих пастбищ. Он согнулся так, как только может согнуться человеческое тело. И, упади на него хоть целый сугроб, он не счёл бы нужным стряхивать его с себя. Сидит Яшка в нартах и не шевелится. Оленья упряжка тяжело, а потому медленно идёт по мокрому снегу. Совсем недавно у Яшки умер отец. Время пришло, и он ушёл. Так бывает. И Яшка знал, что он давно уже не мальчишка, и что дети переживают своих отцов, и что всё это законы природы…. Но всё же жизнь после смерти отца серьёзно переменилась.
Яшка остановил упряжку. Внимательно посмотрел на след от полозьев и покачал головой. Он подумал, что отец не раз говорил о том, что в последние годы устойчивых морозов почти совсем  не стало, и что они часто сменялись неожиданными и нежданными оттепелями. Он знал, что ничего хорошего это точно не предвещает. Вот и теперь валит и валит этот мокрый снег. И почти наверняка через день-два ударит мороз. А до отёла ещё полтора месяца. Тяжёлым важенкам трудно будет добывать корм из - под толстого наста.
Яшка задумался. Ещё совсем недавно он просто следовал указаниям отца, соглашался с тем, что тот скажет.  Яшка вспомнил вдруг, то выражение лица, с которым отец провожал его, вместе с детьми из других стойбищ в интернат, на учёбу. Отец  каждый раз сокрушался и жалел, что именно в этот сезон Яшка пропустит нечто важное, что необходимо постигать в его возрасте. Пропустит то, что, приобретает юноша-оленевод, находясь непрерывно в деле. Отец горячо объяснял потом Яшке, что дело не только в знаниях, само тело, мышцы, зрение, слух должны иметь тренировку, особую закалку, без которой притупляются навыки, чутьё и сноровка. Да и сама потребность, непреодолимое желание жить жизнью предков, продолжать их дело, дышать этим святым воздухом тундры, видеть далёкую кромку горизонта, окидывать одним взглядом всё стадо и чувствовать его, как единый живой, трепетный и чуткий организм ускользает, уходит на второй план. Ведь ненец, не сумев красноречиво выразить словами главное, должен хотя бы понимать, понимать всей душой и всем своим человеческим сердцем, что не он хозяин, а его олень. «Не ты правишь, а он!» - повторял отец Яшки.  А то, что ни одно животное, кроме оленя, в случае опасности не побежит к человеку, надо воспринимать и как благодарность, и как огромную ответственность перед ним. Просто сама природа в этом суровом краю, за многие столетия непрерывного кочевья будто бы спаяла воедино ум и навыки человека с силой, выносливостью и чутьём животного.
Яшка замер, на минуту затаил дыхание, прислушался. Всё спокойно, никаких посторонних звуков. Только глухое клацанье окостеневших за зиму рогов, от которых олень устал и уже старался избавиться. На ночь стадо сбилось плотнее,  и он, вот уже в который раз хотел убедиться в этом. Через день-другой он двинет стадо туда, где легко добывать сочную подснежную зелень, и будет радоваться тому, что ослабленные за зиму погодки не разбивают ноги острыми краями ледяного наста. Эти места ему показал отец. И теперь он знал, как уберечь стадо от превратностей погоды.
Яшка выпрямил спину, с уверенностью поднял голову, огляделся. Снег скатился с его плеч будто тяжёлая лавина с высокой горы. И на душе стало легче, несмотря на наступающую ночь. И вдруг Яшка отчётливо осознал, как бы заново примерил на себя ту ответственность, о которой постоянно говорил ему отец. Он издал зычный гортанный звук, упряжка взлетела на пригорок, он прищурился и начал пристально вглядываться, пытаясь различить белую яловую важенку, на рога которой они с отцом, ещё, будучи вместе, привязывали яркие лоскуты ткани. Именно сейчас, у него появилась острая потребность найти её, приблизиться, протянуть руку, почувствовать живое влажное дыхание, увидеть её большие глубокие глаза…, но сумерки наползали быстро, и пора было возвращаться. Снег спутал след, и лишь чёрные ветки кустарника, словно лапы каких-то птиц, указывали Яшке на правильный путь до чума, хозяином которого он стал.
Каждый раз, когда Яшке приходилось лететь на вертолёте в город, он с жадностью всматривался в иллюминатор, распутывал взглядом витиеватую сеть рек и речушек, пытался разглядеть хоть малейшее движение там, далеко внизу, хоть что- то знакомое и близкое с рождения. Но тундра с высоты казалась совершенно незнакомой, будто оторванной от сердца, памяти, обоняния и осязания одновременно и брошенной с огромной высоты в бездну…. Мотор и лопасти винтов оглушали, уши неприятно закладывало, Яшка закрывал глаза и проваливался в сон. Вскоре появлялись огни большого города, они, конечно же, впечатляли и манили, но в душе, почему то постоянно оставалось чувство гнетущего одиночества. Нога неуверенно ступала на твёрдое, непривычное после тундры бетонное покрытие взлётной полосы и вместе с этим менялось восприятие окружающей действительности, которая имела совершенно другой, не всегда понятный Яшке смысл.
Нет, Яшка не был замкнутым ребёнком, он всегда со всеми неплохо ладил. И комната в интернате, и воспитатели, и учителя…и череда каждодневных занятий – он привык ко всему и даже испытывал интерес. Но почему-то всё равно находился в состоянии тревожного ожидания: на чём спать, что есть, кому и как ответить…. И даже к тому, что комнату, в которой он жил с ребятами надо было открывать и закрывать ключом, Яшка не мог привыкнуть.
Больше всего ему нравилось рисовать. Неожиданно для себя Яшка открыл невероятную палитру красок. Они были волшебные! Такие, каких раньше ему не доводилось видеть нигде! Он пробовал их на вкус, и они были сладкие, ему делали замечание, но он всё равно тайком умудрялся лизнуть мягкую беличью кисточку. Во всём же остальном Яшка был, словно тяжёлый булыжник, который пытаются шлифовать. Он понимал, что добрый и внимательный учитель каждый раз даёт ему простые, посильные задания и изо всех сил, помогая себе языком, старался правильно переписывать длинные строчки в тетрадь, не всегда улавливая их истинное смыслосодержание. 
А отношения между людьми порой очень удивляли и разочаровывали его. Часто то, что было сказано о человеке в его отсутствии, «за глаза», воспринималось Яшкой буквально, и он переносил это на реальные обстоятельства. Но те, кто невольно формировал его отношение к человеку, вели себя, совершенно противоположно, никак не показывая своего истинного негативного мнения. Яшка сравнивал их с хитрыми лисами и коварными росомахами, и уж старался больше не вмешиваться в их дела, разговоры и разговорчики. Как болотная жижа эти разговоры могли так испачкать душу и сознание, что не отмыться потом долго.  Яшка никогда не наблюдал такого в чуме. Там всегда за немногословностью стояла искренность и чистота отношений. Слов о любви он не слышал, но ощущение того, что за тебя ответственны, тебя учат, ценят, тебе доверяют, тебя вылечат, защитят и просто помогут…, присутствовало всегда. Сестрёнки рано начали одни ходить по воду к ручью и в тундру собирать ягоды или птичьи яйца. Ему же отец доверял свой инструмент и снасти для лова рыбы. В этом была любовь.
На уроках литературного чтения Яшка внимательно слушал, что говорит или читает учитель, старался понимать то, что читал сам. Высокие слова о честности, правдивости, справедливости и равенстве не всегда избавляли людей большого города от аморальности поведения и поступков. Яшке часто приходилось испытывать это на себе. Однажды, на городской площади он увидел незнакомых ненцев, мужа и жену, они бойко торговали белой мороженой рыбой. А позже, Яшка видел, как бедная женщина-ненка тащила своего изрядно подвыпившего мужа, ругаясь по-русски и по-ненецки одновременно. И вдруг он поймал на себе брезгливый взгляд русской дечёнки-сверстницы, тоже наблюдавшей эту картину со стороны. Ничего необычного не произошло, но  Яшка, что называется, шкурой ощутил этот недобрый посыл одного человеческого индивидуума другому. Тогда он испытал унизительное чувство стыда, хотя сам не был причастен к происходящему. Немного позже он осознал, что он устыдился не ситуации, а себя самого…. И это было так абсурдно, совершенно нелепо и необъяснимо с точки зрения его собственного мировоззрения.
Яшка остановился, оглянулся в ту сторону, где было его стадо, и подумал о том, что в далёком городе, людей так  много, они говорят, поют, кричат, грустят, радуются, смотрят и слушают, но не всегда понимают друг друга и слышат. Зато здесь…, здесь эти серые рога и спины, заснеженные просторы, обветренные скалы, слышат даже то, о чём он, ненец Яшка, ставший в одночасье хозяином чума и стада,   скупо молчит.
Иногда, по выходным дням, Яшка лежал на кровати в комнате интерната, и ему казалось, что его мышцы немеют, а тело покрывается мхом. Город не наполнял его нужной энергией. Он видел, что люди забираются в автобусы и автомобили, каждый едет по своим делам, они постоянно находятся в суете и поиске чего-то лучшего (в одежде, жилье, еде…, во всём, что их окружает). У них нет покоя, они мечутся между делом, словом, разными условностями, но всё напрасно, так как глаза слепы. Искать надо сердцем. Уже тогда Яшка это знал. Конечно, походы по магазинам доставляли ему радость. Он, разглядывая сверкающие стеклянные вазы из цветного стекла и мечтал подарить их сестре или матери, когда вернётся в стойбище. Подолгу стоял возле больших холодильников, телевизоров и стиральных машин…. Яшка умел видеть красоту цвета, формы, особой геометрии предметов, но всё же ценил только  пользу. Он не раз вспоминал, как однажды, привёз отцу из города сверкающее на солнце топорище, на которое потратил почти все свои деньги,  и ждал,  когда тот применит его для изготовления заготовок для нарт или шестов для чума, как ловко будет снимать ароматную стружку с дерева, одобрительно качая головой.  Но отец только хитро улыбался, а в его глазах таился задорный огонёк. И только тогда, когда самого Яшку допустили всерьёз до этого занятия, то он понял, что изящность топорища, его красивый блеск и стоимость ничего не значат. Загадка в особом наклоне заточки, который позволяет сделать нужную форму заготовки. Только и всего. Именно тогда отец преподнёс ему урок о том, что главное не то, сколько ты потратишь денег на вещь, а то, сколько ты потеряешь, поняв, что она совершенно бесполезна. Больше Яшка старался не делать бесполезных покупок.
Зато как он радовался, когда наступало весеннее время и в интернате начинали готовиться и говорить о предстоящем возвращении в стойбище. Он не воспринимал год, как учебный, состоящий из четвертей, а делил его на сезоны кочевья: «Вороний день», после которого стада, наконец, двинутся вперёд, покидая зимние пастбища; радостное время появления первого оленёнка и сам массовый отёл; забота о беззащитных маленьких оленятах-авках;  нудная комариная пора; беспокойный брачный период; время, когда олень линяет и сдирает с рогов бархатистую кожицу…. Отец всегда говорил Яшке, что по роду, крови и образу жизни он – кочевник и оседлая жизнь будет его тяготить. О, как Яшка понимал это! Он как заворожённый собирал свои вещи и считал дни и даже часы до отлёта. Он ясно представлял, какая работа сейчас идёт в стаде, и как будет рад его возвращению отец, как, наконец, они сядут пить чай и мать нарежет толстые куски кровяной колбасы, которую делает  сама.
Яшка остановил упряжку при подъезде к стойбищу, его чум был совсем рядом, но сейчас он не стал торопиться, хотя изрядно устал, промок и был голоден. Он задумался ещё раз. Задумался о том, что в жизни ему, вероятно, был дан маленький шанс изменить свою судьбу кардинально, но он не воспользовался им.
Вся эта жизнь в большом городе с его причудливыми образами, машинами, яркими витринами и вечерней иллюминацией просочилась сквозь пальцы, словно песок. И выяснилось лишь одно: всё, что с ним было, это было лишь для того, чтобы он научился ценить, беречь и любить свой олений край так, как любил его отец. Яшка подумал, что всю жизнь стремился лишь к этим нехоженым тропам, к этим сиреневым снегам и чёрным заводям, к подножиям именно этих скал и холмов, название которым знает лишь он. Ему казалось, что он растворится сейчас в этих серых тучах до земли, и что это именно то пространство на огромной земле, которое позволяет ему увидеть самого себя, своё будущее и будущее своих детей. Яшка заулыбался во всё своё ненецкое лицо, припустил упряжку и мигом оказался дома. Его ждала жена, с которой сердце и язык навеки один, и пятеро весёлых, жадных до всего нового детей, крепкий горячий чай на низеньком удобном столе, колотушка из белой рыбы, куски пахучего варёного мяса….  и здоровый, глубокий сон до самого рассвета. Только ночью Яшке почему-то приснилась та самая белая важенка, которую он пытался разглядеть накануне в стаде. И будто он со своим старшим сыном выстригает на бочине у оленихи  круг, большой, тёплый, с ровными краями, словно весеннее солнце, а жена и дочери повязывают на рога яркие атласные лоскуты, похожие на языки пламени. «На удачу» - подумал во сне Яшка, - «да не погаснет огонь в нашем чуме, да не закончится никогда  род наш» - отозвался в подсознании голос отца.