Начало

Александр ГЕРАСИМОВ

НАЧАЛО


Впервые я попробовал вино, когда учился в шестом классе школы, на свадьбе старшего брата. Выпил полтора литра водки и две бутылки какого-то сладкого креплёного вина. Портвейна или вермута. Не помню. Перед каждым стояла такая бутылочная «пирамида», рассчитанная, как потом выяснилось, на два дня свадьбы, А я решил, по неопытности, что это положено выпить всякому, кто пришел на праздник. Ну, и постарался. Сначала, от непривычки к питью алкоголя не очень-то получалось. Потом пошло; легче. А к концу, я уж и не помню как. Гости по очереди поднимались со своих мест и говорили красивые длинные тосты, поздравляли невесту с женихом и родителей. Я тоже вставал и что-то такое говорил. Наверное что-нибудь смешное, потому что все вокруг смеялись и чокались со мной пузатыми бокалами и гранёными рюмками. Играла музыка и пары кружились в танце. И голова у меня кружилась. И зал, в котором мы собрались, чтобы отпраздновать это событие, кружился. Кружились стены и потолок, и пол тоже кружился со страшной скоростью, и то приближался ко мне, то отдалялся. А после наступила темнота, прерывавшаяся видениями каких-то перекошенных хохочущих свиных рыл. Так бывает, если внезапно погасить свет, а потом щёлкать выключателем туда-сюда. Было очень жутко. И мокро...

Очнувшись в чердачном помещении дома, на каком-то горбатом пыльном диване, я огляделся по сторонам и понял, что меня, бездыханного, притащили сюда, не желая портить себе праздник, танцевавшие внизу люди. Штаны мои были расстёгнуты, свёрнутый рулетом пиджак лежал под головой вместо подушки. Кругом стояли старые, заброшенные жителями дома вещи — младенческая коляска на ременно-пружинных рессорах; пустой киот из под двойной иконы, тускло отсвечивающий потёртой церковной позолотой; кривобокий раскоряка-комод без ящиков; ржавые эмалированные вёдра, словно для какой-то ребячьей игры, всунутые друг в дружку; допотопное жестяное корыто, какое рисуют в иллюстрациях к сказке про золотую рыбку; авоськи с порожними бутылками и майонезными банками, приготовленными к сдаче в утиль, да так и забытыми на чердаке; рваные сети, удочки и сачки для ловли рыб; рассохшиеся венские стулья с дырками вместо сидений и с выломанными ногами; старушечья укладка-сундучок, доверху набитая старыми поздравительными открытками и фотографиями давно умерших людей; безглазые немецкие куклы в задранных до шеи кружевных платьях и крохотных носочках на бесстыжих, по-детски полноватых гуттаперчевых ногах; грустный плюшевый медведь с оторванной лапой и свёрнутой набок головой; ржавые крестьянские косы и серпы, невесть откуда взявшиеся в городском доме и воткнутые в деревянные стропила покатого потолка... Негромкая патефонная музыка доносилась откуда-то снизу и сбоку. В чердачное окно заглянула ущербная, похожая на кусок надкушенного сыра, мертвенно-бледная луна и с укоризной принялась смотреть мне прямо в лицо. Наверное свадебные гости решили, что я помер, и приволокли моё тело сюда, в место, куда стаскивают уже никому ненужные, отслужившие свой срок вещи, до поры, пока не настанет срок закопать меня в землю, подумал я и горько заплакал.