Глава 12. Одна дома

Снова утро. Снова такое же, как и вчера, тёплое осеннее утро. Опять я дома, опять одна, опять с температурой тридцать восемь и два… Как скучно! Никакого разнообразия, честное слово! Хотя… Какое уж тут разнообразие, какой уж тут интерес? Найдите мне хотя бы одного человека, которому нравилось бы болеть. А впрочем, лучше не теряйте времени, не ищите – это бесполезно.

Из всей болезни я тяжелее всего переносила два периода: осознание того, что ты немного вышел из строя, и понимание того, что ты выздоровел и снова должен привыкнуть к обычному режиму. Эти два момента всегда вызывали у меня некое внутреннее недоумение. Я тяжело перестраивалась, тяжело и медленно. К тому времени, как я привыкала к постельному режиму, я уже успевала выздороветь. Оправившись после болезни, я возвращалась к своей обычной жизни, но с удивлением обнаруживала, что и под неё мне необходимо подстраиваться, что моему организму обстоятельства снова не угодили.

Подумать только, какой я была привередливой! Мне было хорошо только тогда, когда всё шло своим чередом, когда я занималась любимым делом, виделась с друзьями, общалась с родственниками, переживала как взлёты, так и падения. Да-да, вы не ослышались: мне важны были и взлёты и падения. Первого, конечно, всегда хотелось побольше, но не в чистом виде. Просто если в моей жизни одно за другим происходили хорошие события (я имею в виду музыкальную её составляющую), то я начинала бояться чего-то плохого или неприятного. Поэтому лучше было не вызывать у меня привыкания ни к хорошему, ни к плохому, чтобы всё шло так, как положено.

Как ни странно, это «как положено» в моём понимании без моего участия обходиться не могло. Мне нужно было постоянно находиться внутри жизни, внутри этих «положенных» событий. А от чего это зависело? Правильно, от моего самочувствия. На этом круг и замыкался. Поэтому формулу своего счастья я вывела давно, будучи уверенной в её правильности и не допуская никаких частных случаев: «здоровье = const.»

***

В узкую «щёлочку» моих полузакрытых глаз прокрался яркий луч света. Я крепко зажмурилась, потёрла глаза. Как же не хотелось вставать! Лежала бы и лежала. Но лежать, как ни странно, мне тоже не хотелось. Это было весьма странное состояние. Я дрожащей рукой взяла градусник (хотя, судя по тому, как у меня тряслась рука, можно было обойтись и без него), измерила температуру, убедилась, что она высокая, выпила лекарство и опять провалилась во что-то, что назвать сном язык бы ни за что не повернулся.

Когда я очнулась, завтракать, как несложно догадаться, было уже поздно. Поэтому я вполне бодро встала и отправилась обедать. Всё было как будто в тумане, несмотря на то, что температура во время «сна» (всё-таки назову этот процесс так) спала. Заставив себя поесть и «наведя красоту», я прогулялась по квартире: пустая гостиная, пустая кухня, пустая моя комната…

Я не любила пустоту. Хотя нет, любила. Любила и не любила одновременно. Утром просто обожала  бродить по пустым улицам. Вечером мне тоже нравилось то делать, но не всегда. Если шёл дождь, я старалась побыстрее добежать до дома. Если лежал снег и горели фонари, то уголки моего рта начинали тянуться к ушам – я шла, улыбалась, руки даже иногда раскидывала… В такие минуты одиночество превращалось в наслаждение!

А ещё я просто обожала во всей консерватории оставаться одной (не считая сторожа). Я одна бродила по пустым коридорам, постукивая легонько по стенам и надеясь услышать тихое эхо, одна проходила между рядов кресел в концертном зале, мысленно напевая: «Бал окончен, гаснут свечи…», нежно прикасалась к клавишам Рояля, зная, что нас больше никто не слышит. А потом тихо спускалась вниз, забирала с вешалки свою одежду, освобождая единственный занятый крючок… Такую тишину и такое одиночество я любила. Дома быть одной мне тоже нравилось, но родителей очень иногда не хватало. Были такие моменты, когда дома становилось неуютно, в плохом смысле пусто. А если ещё и заняться в это время было нечем…

Обойдя всю квартиру, я снова вернулась в свою комнату: почитать, что ли, что-нибудь? Книги в руки я не брала давно: ежедневно мне музыку слов заменяла поэзия звуков, и даже как-то не хотелось «путешествовать» по разным временам и эпохам, открывая «машину времени» в переплёте.

Я присела на корточки, открыла тумбочку, где я хранила вещи из серии «не потерять»: любимые сборники нот, несколько книг, которые любила перечитывать в подобных случаях, ещё что-то. Открыв дверцу, я «встретилась» с каким-то листком, неожиданно соскользнувшим с полки. Это были ноты, то ли распечатанные, то ли отксерокопированные мной когда-то. Усевшись на полу, я принялась «вчитываться» в нотный текст и мысленно напевать мелодию. Потом я начала отстукивать, а точнее, «играть» на воображаемой клавиатуре (в её роли выступила тумбочка) всё тот же мотив.

Я никак не могла понять, что это была за пьеса. Она вроде бы казалась знакомой, но, с другой стороны, её название не «всплывало» в памяти. Моё любопытство разыгралось не на шутку и сразу дало понять: если я не решу этот вопрос жизни и смерти, то у меня и без игры на фортепиано температура поднимется. Смирившись с тем, что мне в любом случае не избежать высоких показаний термометра, я решительно направилась к своему инструменту.

– Ну, здравствуй, – традициям я изменять не привыкла, а потому поздоровалась со своим клавишным «сожителем», а вернее сказать, другом.

Не спеша сначала, но «разойдясь» к середине (да простит меня композитор за вольности), я попыталась воспроизвести написанное. Буквально «запахло» Италией, мне представилась…скрипка, вместе с ней Венеция и гондолы… Конечно же, это был двадцать четвёртый каприз Паганини! Как я могла не узнать?

Недолго думая, я достала из тумбочки остальные листы с нотами (это был просто отрывок, чудесным образом отделившийся от своей «семьи»). Поставила ноты на пюпитр и… И понесло-ось… Это называется «захлестнуло», наверное. Я играла, не только получая огромное удовольствие, но и испытывая какую-то жадность, какой-то азарт. Казалось, мне после недели голода дали кусочек хлеба. Хотелось играть. Играть ещё и ещё, играть одно произведение, другое, третье. Играть эмоционально, независимо от того, насколько я хорошо знаю текст. Играть от души и для души.

Было ощущение, что меня наконец-то соединили со старым другом, которого я не видела несколько лет. До боли приятное ощущение…

Неожиданно из мира музыки меня «выдернул» рингтон мобильного телефона. Звонила Оля.

– Алло?

– Наташ, привет! – явно волнуясь, поздоровалась Акимова.

– Привет!

– Ты как?

– Ничего, уже лучше. А ты? – мне было интересно, что в данный момент происходило с моей подругой и что же заставило её нервничать.

– И я тоже… Почти. Я на конкурсе.

– На каком? – от неожиданности я чуть не подпрыгнула на стуле.

– На «Мелодиях души», – ответила Оля. – Помнишь, я рассказывала тебе?

– Конечно, помню!

Летом, незадолго до того как мы подали документы в консерваторию, подруга узнала о региональном этапе, если не ошибаюсь, Всероссийского конкурса музыкантов-народников. Она говорила, что после регионального «тура» последует федеральный, на котором конкурсанты должны будут представить композиции собственного сочинения. Ольга рискнула разместить заявку на сайте конкурса, прикрепив видео с её выступления на каком-то концерте. Она прошла отбор на региональный этап и теперь готовилась к выступлению.

– Как дела? Уже играла? – спросила я.

 – Нет, что ты! Ещё даже конкурс не начался. Наташ, мне страшно…

– Что, неужели жюри кусаются, а конкурсанты жестоко расправляются со своими соперниками?

– Не смешно… Конечно нет! Просто тут многие разыгрываются… Наташ, они «разминаются» лучше, чем я играю!

– Успокойся! – крикнула я. Уверена, что это звучало убедительно, если не устрашающе – с моей-то «лёгкой хрипотцой». – Села бы лучше и тоже повторила, чем трястись без толку (кто бы говорил). А ты что играешь? Уже своё произведение?

– Нет, «чужое». А вдруг я плохо  выступлю?

– Акимова! – с укором обратилась я к Оле. – Перестань. Вот увидишь, всё будет хорошо.

– А то ты меня не знаешь! Я на сцене всегда в состоянии аффекта, ничего не помню и ничего не соображаю. Я даже не смогу себя трезво оценить.

Да-а… Наша Оля была личностью интересной. В отличие от Юрки, который никогда не волновался перед выступлением, в отличие от Коли, который даже занимался в чьём-то присутствии (он вообще не любил оставаться один), от меня, получавшей удовольствие от «концертного» волнения, она сцены действительно боялась. «И этот человек выбрал профессию музыканта?» – спросите вы. Да. И совершенно не зря. Она боялась именно сцены, а не компании людей, слышавших её игру. Ей не нравилось чувство ответственности, «официальность», судейство и оценивающие взгляды. Но она настолько «болела» народной музыкой, настолько хотела привить любовь к ней другим людям, что ни секунды не сомневалась, поступая в музыкальное училище и консерваторию.

Оля тряслась, извлекая первые звуки и пряча взгляд от толпы, и получала огромное наслаждение, если её игра пробуждала в людях различные эмоции. Она была раскованна в дружеской компании и замкнута на различных концертах, фестивалях. Акимова всегда играла только на своей собственной домре, только на ней. Уверенности ей это, что ли, придавало… Но одно было бесспорным: она жила музыкой, дарила музыку и даже взволнованное её сердце билось музыкально, задавая нужный темп, помогая чувствовать ту самую пульсацию, «сетку» любого музыкального произведения. Олю смело можно было назвать феноменом. Музыкальным феноменом.

– А давай я тебя послушаю, – предложила я, выслушав крики души подруги.

– Как? Селезень, не до шуток мне сейчас!

– А я серьёзно, Оль! Позвони мне, когда тебя пригласят на сцену, а телефон рядом положи… Или на кресле в зале оставь – я всё равно услышу. А когда вернёшься на место, выключишь. Потом созвонимся.

– Ну хорошо, – мне показалось, что в этот момент Ольга улыбнулась. – Ой, Наташ, всё! Начинается конкурс! Пока, до связи!

– Уда… – связь оборвалась, – …чи…

Как только Оля бросила трубку, я почувствовала, что меня охватило волнение. Может быть, это её дрожь на меня перешла? Я искренне на это надеялась. Этот конкурс был очень важен для Акимовой, ведь, если бы ей удалось представить композицию собственного сочинения на Всероссийском этапе, то для неё открылось бы сто-олько дорог… По крайней мере, её точно бы заметили, а все варианты развития событий и не перечислишь.

Как это ни было странно, трясти меня начинало всё сильнее и сильнее. «Что и требовалось доказать, – подумала я, взглянув на градусник. Снова появилась необходимость соблюдать постельный режим…

Я укуталась одеялом и принялась «гипнотизировать» лежащий рядом телефон. Оля всё не звонила. Я надеялась на то, что её выступление будет одним из первых, ведь так она просто не успеет внушить себе, что она бездарность. Будто послушавшись меня, зазвонил телефон. Я молча нажала кнопку «Принять вызов».

В телефонной трубке послышались шаги и стук каблуков – Оля выходила на сцену; затем – почти полная тишина, изредка прерываемая едва заметными шорохами, и вдруг, в хорошем смысле, неожиданно – легкая, даже игривая мелодия. Этот мотив постепенно развивался, «раскрывался». Уже через несколько секунд зазвучала широкая, пробирающая до дрожи разработка. Тремоло домры, дрожание струн родного инструмента заставляло петь струны души.

Я заслушалась. По-настоящему заслушалась. Я уже забыла, что должна буду сказать Оле о её ошибках и неточностях. Кому это нужно вообще? В народной музыке намного важнее искренность, а её у Акимовой хоть отбавляй!.. Хотя нет, не надо отбавлять.

Настрочив восторженное SMS-сообщение, я укуталась одеялом (озноб не проходил, как бы меня ни грела родная русская музыка) и прикрыла глаза. Естественно, я уснула. Я чётко помнила, что мне снился странный сон. Казалось, что кто-то вошёл в квартиру. Я его не видела, так как даже в собственном сне я спала. Я услышала что-то краем уха (какие-то шорохи, шаги), но даже не попыталась встать, чувствуя, что это никакой не вор, а человек, близкий мне, родной или просто знакомый. Он ходил по квартире тихо, стараясь не разбудить меня, а потом зашёл в мою комнату и будто бы сел рядом.

Я всё так же спала, не видя его лица, но чувствовала, что он был рядом, совсем недалеко от меня, чувствовала его взгляд, ощущая себя совсем беззащитной и одновременно защищённой.

Мне нравился этот сон, определённо нравился. Он походил на реальность, был очень правдоподобным. Мне хотелось досмотреть его до конца, узнать, кто же делит его со мной, но лицо моего гостя (или гостьи?) никак мне не открывалось. Со стороны я себя не видела, а потому не видела и всего, что находилось вокруг меня.

Я не видела ничего, но помню, что во сне было очень светло, уютно. Меня ничто не тревожило и не волновало. Я бы хотела, чтобы мне всегда снились такие сны, а не кошмары или видения «из сонников» (такое название я дала снам, которые так и хочется растолковать и от которых сразу становится не по себе, даже если они совсем не страшные).

Я слушала тихое дыхания и чувствовала, что тот, кто был рядом, улыбался. От этого мне становилось невыносимо приятно. Мне уже было неважно, кто именно сидит возле моей кровати, но хотелось, чтобы он не уходил. С ним, с этим «кем-то», было очень спокойно. Вдруг я почувствовала, как сидящий рядом аккуратно провёл рукой по моим волосам. Затем меня получше укрыли одеялом. Прошло несколько минут. Загадочный «кто-то» нежно смотрел на меня (никогда бы не подумала, что сон может быть настолько реалистичным). Вскоре его тёплая рука снова прикоснулась к моим волосам. Я положила свою ладонь на ладонь гостя.

Так я лежала несколько минут, но вскоре поняла, что, увы, просыпаюсь. Я уже была здесь, не в далёком и прекрасном мире снов, но всё ещё почему-то чувствовала  близость незнакомца из моего «видения». Я нехотя открыла глаза и обнаружила, что на самом деле держала ладонь на чьей-то руке, пытавшейся погладить меня по голове.

Я чуть подняла взгляд: у моей кровати, улыбаясь, сидел Юра.