О Праге

Прага - бесконечные окраины и бесчисленные самоубийцы. Я еду на Зличин, в злачный район, на конечную станцию желтой ветки. Надрываю спину, потому что везу старый, почти раритетный пылесос – менять на столь же старый велик. Откуда пылесос, зачем? Дело в том, что мой лучший друг уезжает за границу и устраивает garage sale. Пылесос мне достался за смешных 100 крон, а сейчас схема бартерного обмена сделает меня счастливым обладателем велика, который бы в случае полноценной операции купли-продажи достался мне крон эдак за 500.
Мне тяжело, ноет спина, но я настолько устала, что даже не подаю виду. Я слишком нелепа с этим пылесосом, чтобы приставать к кому-то с просьбой уступить мне место.
За 2 станции до Зличина всех просят выйти из поезда и пересесть на n;hradn; dopravu. Все правильно. Опять кто-то бросился под поезд. Опять самоубийцы.  Начинаешь и думать по-пражски: "Ну зачем ты туда бросился именно сегодня, сволочь? Когда мне нужно на Зличин, пылесос толкнуть? Вот скотина, а…". Никого не жаль. Это здесь считается нормальным, это все в порядке вещей. Пора бы поставить в метро психолога, чтобы отслеживал самоубийц. Ну да ладно.
Какой-то сердобольный мужик помогает мне дотащить пылесос вверх по отчего-то замершему эскалатору (самоубийство – это заразно, вдруг и тут кто-то сиганет), женщина уступает мне дорогу и отодвигает в сторону детей со словами: “Пропустите пани”. Странно…Они не должны меня так называть, я до пани еще не доросла. Я sle;na. Я молоденькая.
Трясусь в автобусе до Зличина. У закрытого входа в метро – цыгане, которым нужно то ли ради Христа подать, то ли на пиво. 20 крон. Чтоб не трогали.
Назад еду 2 станции уже на велосипеде, ведь в автобус с ним нельзя. Я так счастлива. Дома только подкручу, где что нужно – и будет совсем уже, как новый.
*
Алое небо, изнывающее в своей кровавой лаве.
Господи, как же мы ругаемся. Бутылка темного Kozel – и ухожу на кухню спать. На диване. Велик толкаю на балкон. Хочу обратно в общагу.
 *
Страшные, убитые, убогие, трещащие по швам общаги, где слишком много студентов, слишком много каких-то  левых, непонятно откуда пришедших и непонятно куда идущих, слишком пахнет травой, слишком много несовместимых людей.
Эти бары с рядами тяжелых кружек пенящегося, вздымающегося, дышащего, хрипящего, ЖИВОГО пива. Эта привычка пить пиво каждый божий день, притупляя и расслабляя рассудок, делая его захмелевшим и особенно податливым. Но мне так проще. Я быстрее учусь, работаю, соблюдаю свою глупую рутину. Зимой мне тоскливо без горячего камня набережной, где можно лечь и просто смотреть, как по мосту проносятся трамваи.

Эта одежда - простая, удобная, никак не сочетающаяся. Эти мои джинсы, порванные в немыслимых каких-то местах, эти розовые туфли с дыркой, в которую забивается слякоть - и побеги по редкому снегу во вьетнамский магазинчик за зеленым горошком.
Эта приземленность, эта пошлость, давно задвинутое на задворки сознание понятие об аристократичности и хороших манерах, эти вечные кнедлики на обед, этот тяжелый, плавающий в жиру гуляш, от которого весь день мутит. Это мое ставшее привычкой "J; na to seru, no a co", автоматически произносимое мною при каждом проявлении плохого настроения.
Этот вздутый живот, этот совершенно похабный прикид, это идиотское настроение с утра. Эта разбухшая гематома БЫТА, которая никогда не рассасывается. Быт здесь совсем иной, нежели в любом другом городе мира. Он сажает тебя на иглу, он засасывает тебя в зыбучие пески своей бескрайней пустыни. Я была, как у Кобо Абэ, женщиной в песках.

Эта ubytovna по соседству с моим общежитием.
Украинцы с 8 классами образования и глазами, в которых читается бешеная усталость. Они здесь по польским визам и работают на стройках. Иногда на эти стройки устраивается облава и тогда - немедленная и жесткая депортация. Многие живут здесь годами и не могут выехать, ведь давно истек срок действия визы. Они сидят тихо.
Я как выродок футуризма Маринетти, спаянный из кубиков разного калибра.

Я несусь в трамвае по району с говорящим названием Ангел, ты пересекаешь мост и тебе тяжело, безумно тяжело так жить. Сколько всего приходится выдумывать, чтобы не чувствовать себя в этом городе одиноким. Я завожу себе бесчисленных друзей, чтобы не заходить домой после работы, чтобы силы оставались только на сон. Я понимаю все языки мира, но не говорю ни на одном. Они все меня любят, а я люблю их. Они говорят, что я слишком толерантна и индифферентна ко всему для русской девочки. Я такой быть никогда не хотела, но уже поздно. Что выросло, то выросло. Мне плевать на чужие любовные истории, на чужую жизнь, на все, что меня не касается напрямую.

Этот визит на местное телевидение и попытка договориться об оплачиваемой стажировке. Заготавливаю речь о том, насколько я незаменима, и вдруг… Со спины узнаю Катку - женщину, которую ненавижу, единственного человека, которого когда-либо ненавидела. О нет, я не буду работать с Каткой в одном здании, хоть убейте. Я думала, что она в Париже. Я понимаю, что слишком устала, чтобы сейчас тушить в себе вулканы, подавлять бури, двигать горы и что-либо преодолевать. У меня нет сил даже на то, чтобы переставить дома мебель. У меня нет денег на обратный билет, но я ведь что-нибудь придумаю, правда?

Так я думаю тогда, уходя с чешского телевидения. Потом я продам все свои кастрюли и сковородки, плед, шторы, 2 деревца бонсай, пальто, 2 пары сапог, книги, редкие учебники, тот самый велосипед, свой абонемент в фитнес, сауну и бассейн. Ирода и Йиржи будут мне писать и спрашивать, зачем я все продаю. Еще я в первый раз в жизни начинаю собирать с людей долги. Наконец получаю необходимые 3000 крон. Даже смешно, что целая моя жизнь оценивается в 3000 косаря чешских крон. Сначала будет автобус в Ригу, неделя, столь долгожданная неделя с Иродой, потом маршрут Рига-Москва. Потом жизнь дома, о которой я теперь не имею представления.

Итак. Прага – это почему-то вечная беготня с тяжелыми пакетами, езда по городу с чемоданами. За год в Праге я успела 7 раз поменять адрес. В Праге я вечно на чемоданах. Я жила в общагах, в квартирах возлюбленных, в комнатах у людей, которых раньше даже не знала, я жила в Хиллтоне, а временами я жила нигде и лучшие в мире люди мне оставляли ключ под ковриком , чтобы было где спать. Я перевидала десятки подъездов - засранных и новеньких , миллионы веб - страниц по экстренному поиску жилья. В моих соседях были американские студенты , истеричные парочки и городские сумасшедшие, недавно вышедшие из местной психушки Bohnice. Сколько мы повидали темных лестниц без света, шахт лифтов.
Иногда нас выселяли, прогоняли - иногда мы сбегали сами из очередной печальной комнатки.
И я не знаю, почему так получалось. Почему нельзя было просто жить в одном месте и быть счастливыми. Но такие вот дела. И это кайф. Даже не помню , что мне снилось каждый раз на новом месте.

Этажом ниже квартиры Лукаса жил сумасшедший. Самый настоящий сумасшедший, которого только-только выписали из психушки. Я возвращалась домой с пакетами и кочаном цветной капусты наперевес. Чуть не поскользнулась и не упала на обосранном полу. Он бегал и орал. Орал не своим голосом. Я не могла дышать, потому что всегда боялась безумия, а в этих искаженных глазах нашла самую настоящую квинтэссенцию того, что определяла как безумие. Я выбегаю, путаясь в плаще и все еще сжимая капусту. Звоню Ироде, она спрашивает, могу ли сама доехать до общежития. Я говорю, что могу и еду, еду, еду. Вечером Лукас скажет, что я ссыкло и откажется встречать меня внизу у подъезда. Я поднимусь наверх на подкашивающихся ногах и напьюсь, потому что иначе не могу заснуть, потому что развернуться и поехать к себе домой уже просто нет сил.

Прага очень странная. Прага жуткая. Прага бес-пон-товая. Будь она человеком, она не могла бы быть чьей-то женой. Это горячая и равнодушная любовница, а чувственность ее – однобокая.

Здесь все упрощается – до боли, плача, скрежета зубов. Любая витиеватая, сложная эмоция оголяется до самой своей сердцевины, до голого естества.

Здесь нет ничего святого.

Она дала мне лучшее и худшее из того, что у меня сейчас есть. Она подарила мне лучшего друга. Она все смяла и все поменяла внутри меня.
 
Пока что я так и не научилась произносить слово "добже" ("хорошо") столь же сладким голосом, что и коренные пражанки. Начнем с того, что у меня вообще не сладкий голос. Но все еще впереди.

А еще мы с Прагой похожи. Все это время я смотрелась в зеркало.