Время чистилища часть 1

Это повторялось снова и снова, как звук заезженной пластинки, где уже не различить слов и мелодия потеряла свою первоначальную чистоту, но сквозь шорох и треск все же доносит свои печальные аккорды. День – работа, ночь – отдых и так каждый день снова и снова повторяемый ритм до нудности, до тошноты. И в этом абсурдном однообразии существования трудно понять что хуже: работа скучнейшая и пренеприятнейшая или отдых без сна, в какой-то бессонной полудреме, когда мысли берут верх над разумом, словно голые слизни проникают в твой мозг и заполняют собой всю твою душу и царствуют над тобой. А ты все чувствуешь и понимаешь, что не спишь и многое бы отдал за глухое беспамятство сна, лишь бы не ощущать волнения и терзания бередивших тебя кошмаров. Первые лучи солнца прекращают твою ночную агонию, ты встаешь со своего грубого ложа и идешь в коридор, чтобы получить свою дневную работу. И так каждый день, и так у всех нас, кто находится здесь, а может и не у всех, Бог его знает. Хотя Бога-то мы и не видели до сих пор, но наставники говорят, что Бог есть у каждого в душе, надо только его разбудить в себе и найти в себе силы принять его. Наставники – это наши начальники, учителя и судьи в одном лице. Наши проводники в иной мир, хотя порой, кажется, что этого никогда не случится и это тревожит. А ещё больше тревожит мысль, что однажды это произойдет. Наставники назначают нам работу, обучают, а также контролируют ее выполнение. Но не в этом главная суть наставников. Мне до сих пор, спустя столь продолжительное время, не понять где начинаются и заканчиваются границы их обязанностей. Знаю, что они встречают нас после смерти. Да, да я уже давно умер. Как и все здесь. Живые называют это место Чистилищем, откуда попадают в Рай или Ад. И все же, зная о загробном мире, им хватает ума вести споры о том, есть ли жизнь после смерти. Хотелось бы мне вас, дорогие спорщики, окунуть в то болото, в котором я нахожусь, чтобы вы поняли, можно ли это существование назвать жизнью? Здесь и правда, всюду болото. Оно окружает наш, внушительных размеров остров и заполняет собою весь горизонт. Когда садится солнце, оно окрашивает оранжево-бордовым цветом ленивые волны и кажется что это океан, если не обращать внимания на ту муть, из которой в действительности состоит вода болота. По периметру нашего острова этой тухлой водой намыло уйму ила и песка и невозможно подойти к этой водичке, не увязнув по уши в грязи. Весь берег представляет из себя жидкую, чавкающую грязь. Чем дальше от берега, тем суше и тем больше камней. Весь пейзаж составляют грязь, ил и камни. И больше ничего. Эта красновато-рыжая глинистая земля не может дать жизни, и поэтому здесь нет ни одного растения. Вместо растений, или каких-либо живых организмов грязно-рыжая поверхность земли утыкана серыми глыбами камней, словно окаменевшими уродливыми яйцами древних ящеров. Здесь всегда тихо, пустынно и мерзко. Все, что может порадовать глаз, так это небо, которое является единственным изменяющимся объектом в этом мертвом мире. Оно меняет цвет, движет облака или тучи, а тусклый бледный диск, именуемый солнцем освещая их, создает причудливые образы. Я немного слукавил, говоря, что здесь нет растительности. Неподалеку от дома, где мы все обитаем, этого огромного угловатого здания из серого камня с бесчисленными пристройками, башенками, балконами и террасами, хаотично разбросанными по всей конструкции сооружения созданного, похоже, каким-то сумасшедшим архитектором, есть пустырь, куда периодически мы вывозим мусор. На краю пустыря стоит высоченное дерево сухое и серое, как камни, что окружают его. Вначале у многих из нас возникала мысль, что эта громадина, царапающая небо своими голыми ветвями, сделана из того же камня что валяются здесь всюду. Но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что когда-то по этим побегам текла жизнь и крона имела листву. Наставники утверждают, что это дерево посадил один из подобных нам жителей этого острова. И то, что дерево вдруг выросло на этой безжизненной почве был знак прощения того человека, который посадил дерево. И он, конечно же, был помещен в Рай. По крайней мере, так утверждают наставники. А еще они говорят, что если кто-нибудь из нас что-нибудь сможет вырастить, его ждет та же участь. Я уверен, что каждый из нас втыкал свое зерно в эту землю в мечтах о блаженной земле и не добился желаемого результата. И я до сих пор замечаю то тут, то там свежеполитую лунку взрыхленной земли, как несломленную надежду кого-то из новичков. Практика показывает, что подобным занимаются только новоприбывшие. Потом, спустя какое-то время (кому-то сразу понятно, кто-то продолжает этим заниматься пока не усеет камни и рыжую землю все семенами, как пахарь), но все приходят к единому мнению в беспочвенности своих усилий. Потеряв надежду их взгляд становится тусклым и серым, как одежда что мы носим. Хочется немного рассказать, как мы выглядим. Именно потому, что в разных уголках бесконечного чистилища мы выглядим по-разному, в этом я уверен. Душа человека, та субстанция что остается от человека живого после смерти его тела не так аморфна и бестелесна, как можно подумать. Вначале умерший имеет те же очертания что и тело умершего. Но потом обретает ту личину, какую заслуживает. В Раю, мне кажется, они сами выбирают свою внешность. В Аду и Чистилище все иначе. Кому-то оставляют былую внешность, кому-то нет – трудно понять почему. Тут своя иерархия, законы и система ценностей. Видимо я не отношусь к той касте, что сохранила свое лицо. После смерти и мой внешний вид и моя память о прошлой жизни – все было стерто. Я стоял перед наставником, что пришёл за мной, как чистый лист бумаги обнуленный и неинтересный. Видимо нас специально такими делают. Придали моей внешности скучный и простоватый вид, такой безжизненно шаблонный, какой имеют все обитатели болотного острова, за исключением наставников, разумеется. Безынтересное лицо, простое, кукольно-детское, не имеющее никаких индивидуальных особенных черт. Такое же бесполое кукольное подростковое тельце с натянутыми на него серой рубахой и штанишками. И всю эту красоту венчает желтовато-белый пушок вместо волос на голове. Издали, при свете солнца, казалось, что это нимб над головой. А в довершении всего длинный фартук, который мы всегда носили при выполнении работы, создавал иллюзию хламиды. Так верно представляли ангелов живущие: златокудрые, с нимбами и в светлых струящихся длинных одеждах. Но нас такими создали, а в душе мы никак не могли называться ангелами. Что-то недоброе затаилось в глубине моей души, словно загнанный зверек, и боясь вырваться наружу, чтобы не быть тут же разоблаченным. Я не помню, что я такого натворил при жизни, но это гнетущее и злое внутри меня ледяным холодом приковало к этой пустынной болотистой местности кажется навсегда. Не могу твердо утверждать, что все без исключения исчезло из моих воспоминаний, оставив мрачную зияющую дыру. Какие-то обрывки, бессвязные моменты, картинки и эпизоды хаотично посещают меня бессонными ночами, пугая или завораживая. Но я не могу твердо утверждать, что все ЭТО связано со мной. Не все конечно безобразно из моих воспоминаний, что-то мило и прекрасно и оттого еще больней, что я это потерял. При всей скудности и невыразительности наших черт внешности мы все же разные. Кто-то хмурится, кто-то сутул, кто-то сжимает свою челюсть так, что вместо губ кривая тоненькая нить рта, а хуже ухмылка. Но самое индивидуальное – это глаза. Жутко описать как эти беспощадные, колючие подозрительные или старческие глаза могут оказаться на милом полудетском лице. Глаза, как зеркало души, невозможно изменить никакими личинами. Иногда мороз по коже, видя въедливый пронизывающий взгляд потерявшего надежду человека в столь ангелоподобной оболочке. Смотришь на них и думаешь: за что он здесь? Кто он? Убийца? Насильник? Мучитель? Гад? Но не настолько гадкий, чтобы тут же оказаться в Аду? Надо выстрадать какое-то время здесь, чтобы наставники почувствовали, что он заслуживает Ада. В довесок к украденной памяти и внешности у нас еще нет ни пола, ни имени. Имена все-же умудряются давать друг другу. Точнее кличку, которая придумывается на ходу из-за различий внешности или обстоятельств. По сути, имя тоже здесь не нужно. Поначалу, попадая сюда, просто ни с кем не хочется разговаривать. Впоследствии, отдав этому болоту бесконечную кучу дней (счет дням здесь тоже не ведется – ни к чему), понимаешь, что разговаривать и не зачем. Любой разговор ведет к еще большему отчаянию или злости на собеседника. Люди срываются друг на друга от безысходности, а иногда,  чтобы скорей убраться отсюда. Хоть куда-нибудь, пусть в Ад, но лишь бы прекратить эту агонию неизвестности. Меня, например, зовут Хлор, только потому, что я не удержал шланг, и весь пол в коридоре был залит хлорной жидкостью для удаления плесени в помещениях. Сосед из смежной комнаты прозван Ну, за то, что когда к нему обращаются, он извечно вставляет это слово-паразит. Еще у нас есть Дон, за его, как он утверждает, испанское происхождение. Малек, который вечно втягивает голову в плечи и испуганно озирается, будто всегда ждет наказания. Еще удостою вниманием интересную троицу, в которой есть Стук, закладывающий любого, кого увидит на горизонте, Хер, прозванный за успехи в частом произношении матерных слов и Нос, сующий указанную часть тела не в свои дела. Я еще долго могу продолжать свой список для забавы или для проверки своей памяти. Но это ни к чему. Так или иначе, мы давали друг другу прозвища, чтобы как-то выделять нас из общей серой массы, а может, просто отдавая дань тому утраченному времени, когда все мы жили и возродить эту традицию носить имя на этой неуютной земле. Наставниками это не возбранялось. Честно говоря, наставники никогда нас не отчитывали. Иногда, в качестве наказания, некоторым доставалась дополнительная работа, которая щедро урезала время мучительного отдыха. Но чаще просто укоризненный взгляд, который выворачивал всю душу наизнанку и этим обнаруживал потаенного злобного зверька,  метающегося, кидающегося и кусающегося. Его трудно было удержать и часто становилось стыдно, что он есть, такой неуправляемый и жалкий под этим чистым взглядом, отражающим всю грязь в твоей душе. Так чувствуешь себя когда, находясь в общественном месте, ты вдруг обнаруживаешь, что твоя одежда испачкана, или дырка где-то, или молния расстегнута, и все окружающие это видят. Только лучше пусть все они, эти случайные прохожие, забавляются моей неряшливостью, чем один взгляд наставника, указавшего мне на темную сторону моей души, над которой я, к своему стыду, не властен. Вот и все что они делают, реагируя на наши проступки. Но еще заботливей они окружают нас рутиной, от которой хочется выть. А в качестве поощрения меняют нам работу, что вносит некоторое разнообразие в наше скудное существование.
Еще как кусок из жизни живых мы придумываем себе пол. Может и не столь ради привычки, но ведь никому не хочется быть оно? Чем-то неодушевленным, предметом. Поэтому, основная масса обитающих на болотах является ОН, точнее, мужского пола. Ведь никому не хочется быть бабой, слабой, безвольной, не имеющей значения в том, ушедшем для нас мире. А если и имеющей, то никто из нас об этом не помнит. Ну, как-то проще чувствовать себя обладателем мужского хромосома в нашей серой безликой массе. Другое дело кучка отщепенцев, возомнивших себя концентратом женственности. Они часто ходят парами, держа под руку друг друга. Смешно жеманничают, поправляют пушок на своих полулысых головах и зло зыркают на нас, как на предателей, которые выбрали для себя не тот пол. Мы называем их педиками, а Хер зовет их плешивыми сучками и при встрече старается излить на них все богатство известных ему матерных ругательств. И в самом деле, нелепо так отделяться от однополой, вернее бесполой массы. Нас здесь всех и так мало что роднит, чтобы придумывать себе еще один путь для раздора. Хотя это их право, их выражение протеста против обезличивания, против большинства. Не нам их судить, здесь у каждого свое рыльце в пушку, иначе мы были бы не здесь.
Итак, каждое утро мы выстраиваемся в длинном вытянутом коридоре, где каждый наставник отбирает своих подопечных и распределяет меж ними работу, на закрепленных за наставниками участках. Это вовсе не похоже на перекличку, это тихо и без суеты. Наставник показывает на тебя пальцем, подзывает и говорит работу на сегодня. И в какую пучину счастья ты погружаешься, когда к тебе подходит другой наставник и называет тебе новую работу, словно яркий праздник ворвался в твою однообразную жизнь. Но это случается весьма редко. Обычно подходит к тебе то же, набившее оскомину лицо, тычет пальцем, и ты бредешь на свое трижды проклятое рабочее место, как будто ты снова переживаешь вчерашний день, и знаешь поминутно, что произойдет дальше. И работа наша была какой-то бесцельной. Вернее, с другой точки зрения все выглядело логично. Мы должны были стать «единым организмом», как часто поговаривал старший наставник, восстанавливать и приукрашать то, что досталось нам от других. А именно поддерживать в порядке серую уродливую громадину, именуемую нашим домом, а также прилегающую территорию. Все не так просто, как выглядит на словах. В этом агрессивном влажном и ветреном климате всегда что-то текло, сыпалось, рушилось, требовало срочной зачистки, замазки, покраски, устранении плесени в затхлых помещениях. Плесень – единственный живой организм, обитающий на этом острове. И он старался с лихвой окупить отсутствие другой растительности своим многообразием: серая плесень, бурая, зеленая, беловатая… И эту «красоту» приходилось соскабливать, дезинфицировать и штукатурить вновь. У нас также имелась маленькая литейная, кирпичный цех и вместительный склад. Именно с него мы и воровали семена для посадки своего дерева несбывшихся надежд. Там было полно всякой всячины, но словно для нас всегда были в наличии семена, лейки, грабли, лопаты и другие орудия труда для опытного агрария. Они, должно быть, были приготовлены заботливыми наставниками, чтобы продлить нашу агонию, или забавляться нашей бесполезной игрой в садоводов. Вначале, попав сюда и узнав эту историю про выросшее на камнях дерево, а ее рассказывают всем, едва ступившим на остров, как затравку, я также пошел давно проторенной тропой всех новоприбывших. Таскал семена со склада, запихивал в карман пакет с водой так, чтобы он выглядел незаметным и небрежной походкой, будто прогуливаясь, выбирал безлюдное место для посадки, чтоб не попасться на глаза никому из жителей болотного острова. Потому что они, потерявшие всякую надежду, жестоко высмеивали каждого горе-сеятеля, пытающегося получить шанс для чуда. Естественно они все знали жажду всех новичков – бороться за Рай и неусыпно наблюдали за каждым новоприбывшим, кто с усмешкой, а кто, наподобие Носа всегда в сопровождении Стука с Хером, вытягивал палец в направлении пойманного садовода-любителя и вопил на пол острова: «Смотрите-ка, этот лысый в Рай собрался!» И тебя обдавало горячей волной, будто ты и в самом деле делаешь что-то преступное.
- Ангелочек, думает он лучше нас, – цедил сквозь зубы Стук.
А что говорил Хер всякий раз, когда в очередной раз меня ловил за этим бесперспективным делом, я лучше скромно промолчу. Хер всегда отличался своей злобностью и бескомпромиссностью. Этакий злой демон с налитыми кровью глазами и ангелоподобной внешностью. От его вида уже шел мороз по коже, а добивал он своей несравненной бранью, которая вырывалась из него, будто плевки. И умудрялся так задеть за живое, что с ним нередко случались драки. Даже я, причислявший себя к спокойным и рассудительным, однажды кинулся на него из-за какой-то глупой издевки. Тот хиленький удар, едва задевший челюсть, был моим единственным триумфом в этой потасовке, перед тем как меня повалили сообщники Хера Стук и Нос на спину, а Хер излил всю свою злобу и пинал меня до тех пор, пока не обессилел. Потом им хватило ума отплевывающегося и брыкающегося меня дотащить до берега и бросить лицом в грязь, чтобы возрадоваться, увидев мою заляпанную физиономию. На этом их фантазия была исчерпана и Хер, бросив на прощанье пару своих излюбленных ругательств, довольный ушел в сопровождении своей свиты, выискивающей, как шакалы, очередную жертву на горизонте для издевательств Хера. Впоследствии я понял, что это давно отработанная их схема издевательств. Эта троица выслеживает и подзуживает новичков, пока те не выйдут из себя, а потом творят с ним что хотят и в конце макают его в грязь. Окружающие, на чьих глазах это происходит, наблюдают за этим с какой-то обыденностью и скукой, верно думая: «ну вот, еще одного втоптали в грязь. Не я же один. И сколько нас, таких было…» И закатывают глаза, возможно силясь вспомнить сколько же. А те, кто еще не побывал в переделке с этой троицей, думал: «Слава Богу, не я! А если они мутузят его, видно есть за что». И также не вмешивались в происходящее. А ты выкарабкивался из этой вонючей, липкой жижи и брел домой грязный, гневный, горящий болью поражения прочь, подальше от взглядов свидетелей произошедшего. Безразличных или усмехающихся, туда, в свою одинокую комнату, где не будет очевидна моя глупость сцепиться одному против троих, туда, где ждут меня мои демоны ночи, прочь от демонов с ангельскими лицами.
Именно тогда я впервые наутро столкнулся с жестким укоряющим взглядом наставника. Мне почему-то без слов было понято, что наставник знает о произошедшей драке с Хером, а еще он знает обо всем, что я когда-либо совершал – всю муть, что осталась у меня в душе. И от этого становилось не по себе. Один парень, по прозвищу Бом, говорил что наставники как-то вычитывают нашу подноготную. Им как-то известно обо всем, что происходит здесь. Они знают обо всех событиях, даже тех, свидетелями которых не были. Бом всерьез занялся этим вопросом, так как не отличался безупречным поведением, и ему неоднократно приходилось терпеть этот «немой диалог» с наставниками.
- Через что-то они имеют контакт с нами, – размышлял Бом. - Вот только знать бы через что?
И он усердно занялся поисками. Сначала не смотрел в глаза, думая, что информация как-то передается через них, потом решил, что наставники читают мысли и при каждом появлении наставников пел песенки собственного сочинения, чтобы ни о чем не думать. Но это не помогало. Я знаю, что он изобретал какие-то контуры из проводов и вшивал их в одежду, конструировал «антиуловители» с торчащей антенной из его кармана. Впоследствии решил, что беловатый пушок на голове – это специальная система связи с наставниками и повыдирать напрочь всю растительность с головы. Но и это не сработало. Хуже того то, что пушок потом отрос только на висках и затылке, отчего он стал похож на клоуна. Отсюда и возникла кличка Клоун Бом. Но, как говорится «краткость – сестра таланта» и со временем слово клоун исчезло. С тех пор мы зовем его просто Бом.
Однажды у нас появился Джей. На тот момент я уже давно забросил свое садоводство. Не могу сказать, что Джей был совсем невезучим, но все, за что бы он ни брался, выходило кое-как или вообще наперекосяк. У него все время что-то ломалось, выскакивало из рук и ему оставалось лишь обреченно вздыхать и хмуриться. Наверное, по причине его неудачливости у него и образовался шрам на руке в виде английской буквы джей от лопнувшего троса. Вообще-то на наших телах нет ни шрамов, ни царапин. Никто из нас никогда не болел и не ломал кости, если они вообще у нас есть. Наше тело, если его можно так назвать, нельзя сравнивать с телом живых. Оно существует, на ощупь даже не отличить от живого, такое же теплое и эластичное, но это личина, оболочка, видимость того, как мы должны здесь выглядеть. Мы не едим и не ходим в туалет, даже не дышим, хотя это не мешает нам говорить, втягивать носом воздух или вздыхать. Но необходимости в постоянной циркуляции воздуха нет, как нет и сердцебиения и других процессов организма живущих, что еще раз подчеркивает, насколько мы мертвы. И поэтому травма Джея, оставившая беловатый шрам на руке, такая же удивительная вещь, как и лысина Бома. Один из нас, увидев шрам на его теле воскликнул: «Смотри, какой джей у него на руке остался!»
- Ну и будет зваться Джей, - сказал Ну.
- А по-испански эта буква произносится Х, - заметил Дон деловито.
Тогда давайте его звать Х**, – подытожил Хер, усмехнувшись.
- Нет,- запротестовал я – со слов старшего наставника мы здесь все «единый организм», а у единого организма не может два хера.
- Да пусть хоть Жопой будет, мне все равно – буркнул Хер и удалился.
Но парень со шрамом жопой не стал, все дружно окрестили его Джеем, хотя от этого он желанней не стал. Все к кому он попадал в бригаду работать, плевались, потому что руки у него точно из жопы росли, да и голова, наверное, тоже.
Как-то вечером я гулял вдоль берега, как обычно, бросал камешки в лужицы грязи как никогда измотанный и злой. Меня раздражала работа возле сушилки в кирпичном цеху, куда меня поставили после драки с Хером и до сих пор никуда не переводили, хотя уже прошла уйма времени и бригада менялась не раз. Меня угнетала пустая комната рядом с моей, откуда вышел Ну с наставником и больше не вернулся. Я знаю, что его перевели от нас, и боюсь, что не в лучший из миров. Это, конечно, не первый и не последний из покинувших Болотный остров, но только уходящий Ну оставил такой мрачный след в моих мыслях. Не хочу сказать, что мы были так дружны с Ну.  Просто он был сосед по комнате, мы всегда возвращались вместе каждый в свою комнату для ночлега, вместе выходили из нее и шли в коридор выдачи работы. И вот его забрали, а это так близко ко мне. И меня ужаснула мысль, что однажды это произойдет и со мной! Как-нибудь утром тихо в комнату войдет наставник и скажет, что пора. И я пойду с ним, цепенея от ужаса, потому что…  Потому что таким, как я никогда не откроются двери Рая. Мне это ясно с тех пор, когда на меня взглянул наставник своим недобрым взором и показал мне самому чего я ст;ю. А там, в Аду, я буду причислен к какой-нибудь самой низшей касте лиходеев-прихлебателей и выполнять самую мерзкую, гнусную работу от которой будет выворачивать душу наизнанку, до тех пор, пока моя душа не огрубеет как мозоль на пятке и не станет брезгливо-безразличной ко всем, кроме хозяина. Но и не выполнять ту работу я тоже не смогу, под страхом такого наказания, от которого душа в пятки уходит и мои мучения возле сушилки, которая ошпаривает своим жаром с головы до ног ежедневно, будут восприниматься как благодать Господня. Словом, я шел в пресквернейшем настроении, пока не услышал вопли Джея. Его за руки держали Нос и Стук, а свободной ногой он пытался отпихнуть  досаждавшего его Хера и от этого был похож на пойманного кузнечика.
- Помогите, - вопил Джей – люди добрые, помогите!
Мне еще не доводилось слышать, чтобы здесь кто-нибудь просил помощи в такой ситуации. Обычно молча или с ругательствами. Не знаю, что больше – жалобное блеяние Джея или ненависть к этой троице меня подстегнула, но я бросился к дерущимся и со всей силы залепил Херу. Не ожидая моего появления Хер упал, а я, нависая над ним, как злой коршун над добычей, лупил его со всей дури за все, что у меня накипело, за всех окунутых им в грязь и больше всего за себя, не обращая внимания на руки Стука или Носа, пытающиеся меня урезонить и не замечая ответных выпадов защищающегося Хера. Я был так зол, что думаю, мог мутузить Хера до самого рассвета, пока не придет время идти на работу, за то, что он такой гавнюк, за то, что я здесь нахожусь и за то, что я этого заслуживаю. Но тут неожиданно меня словно ледяной волной окатило, и исчезла вся злость, а Хер как-то замер и обмяк в моих руках. Я по инерции еще раза два стукнул его, но как-то неуверенно и вяло, и поднял глаза. Неподалеку стоял наставник. Он рукой мне махнул следовать за ним. Наставник выдал мне дополнительную работу и в то время как все делали вид, что мирно спят, я отмывал новую пристройку от строительного мусора. Почему-то от этого мне стало лучше. Меня страшила сама мысль остаться наедине со своими размышлениями об Аде, об отправившемся туда Ну, об Хере, который явно с удовольствием бы выполнял эту мерзкую адову работу, но его никак не спешили туда отправлять.
Наступило утро. Утро всегда все меняет и расставляет все на свои места. Утром все выглядит по-другому. Даже Хер. К утру пропадает вся его злоба. Он хмурый, тихий и какой-то даже пристыженный. Видно и над ним кошмары ночи берут верх. Утром мне дали другую работу. Я ликовал от мысли, что не иду в кирпичный цех.
- Оказывается, чтобы тебе дали новую работу, надо всего лишь дать в морду Херу,- шутил я с соработниками.
Вечером, после работы ко мне подошел Джей с лейкой и попросил: «Хлор, помоги мне посадить дерево.» Я посмотрел на него, как на полоумного.
- Джей, здесь ничего не растет.
- Да, я знаю – продолжил Джей, - но ты ведь мне поможешь, верно? Хлор, я просто не уверен, что у меня получится. Думаю, я никогда не занимался садоводством. Возможно я был городским жителем.
- Судя по тому, что у тебя получается, ты был царем – вздохнул я. – А не царское это дело в грязи ковыряться.
Джей, видя, что я не горю желанием ему помочь, затараторил: «Пожалуйста! Ты хотя бы покажи, как это делать, а там уж я сам. Хлор, мне некого больше просить.»
Я сдался. Не сходя с места где стоял тут же воткнул врученное мне Джеем семечко и залил водой.
- Все – сказал я, протягивая Джею лейку.
- Все? – разочарованно захлопал глазами Джей.
- Да – кивнул я ему. – И так каждый день, пока не надоест.
- А как же удобрять, там, окучивать? – поинтересовался Джей.
- Ты точно не был садоводом? – усмехнулся я.
 - Стал бы я тебя тогда беспокоить? – хмыкнул Джей.
С тех пор каждый вечер Джей после работы встречал меня с лейкой и другим инвентарем и мучил меня своими грядками. Заставлял проверять его, правильно ли он поливает или пропалывает, в нужном ли месте сажает. Вынуждал меня придумывать нужное для этих мест удобрение, объясняя, что это его единственный шанс выбраться отсюда. Его не смущали ни смешки в его адрес, ни дерзкие замечания по поводу глупости занятия. Он лишь отмахивался от них, ка от назойливых мух и с еще большим жаром пытался убедить меня, как это важно, помочь ему. Вскоре заботы о его грядках заполнили всю пустоту в моей душе. Я удивлялся, как такой недотепа как Джей может оказаться в Аду?
- Тебе не понять – грустно улыбнулся мне в ответ Джей и уставился в пустоту. Я знаю, что и Джей ничего не помнит из прошлой жизни, но каждый из нас что-то чувствовал. Все время думаю, как правы те, что лишают нас воспоминаний о прошлой жизни. Это избавляет нас от лишних размышлений. Мы не мучаемся мыслями о том, что могли бы сделать, но не сделали, а что лучше бы не стоило делать. Зная о том, что было, мы бы каждый раз пытались оправдать в своих глазах свои ошибки и прегрешения. И в конце концов себя бы оправдали и были бы дико возмущены шагая дорогой в Ад от несправедливости. Или наоборот, превратили в Ад существование здесь. Нам с лихвой хватает тех мимолетных образов, что посещают нас в полусонном бреду, чтобы никогда не оглядываться назад, туда, где уже ничто не воротишь и не исправишь.
Вскоре я для Джея соорудил парник, помыслив, что может солнце слишком высушивает почву или оказывает какое-либо вредное воздействие. Первое время обитатели острова считали нужным заглянуть под пленку и подчас, застигнутые врасплох за этим занятием, смеясь убегали словно дикие животные от человека. Скоро им наскучило и смеяться над нами и терзать наш парник. Они все махнули на нас рукой и занялись своими, более интересными делами. Джей хныкал, почему же у него ничего не растет и теребил мне рукава, умоляя помочь, словно я искусный аграрий, все никак не хочу выдать все свои секреты по озеленению участка. И я выдавал все новые и новые идеи и предположения. По ночам, отгоняя все мысли о своей грешной душе, я придумывал еще какое-либо новаторство для грядок Джея. Потому что иначе он ронял голову на руки и судорожно сотрясая плечами начинал занудно ныть, с каким-то забавным прихрюкиванием. И я почему-то чувствовал, что только от меня зависит, попадет он в Рай или нет. Но нет. Не попал. Это я понял, когда увидел его утром в сопровождении проводника. Он уныло брел, опустив голову и нервно подрагивал плечами. Может опять ныл, не могу говорить с уверенностью, так как был достаточно далеко. Я как это увидел, впал в какой-то ступор. Отработал свой день как робот в каком-то тупом оцепенении. Это был какой-то тупик. Я переставал понимать этот мир и видеть смысл во всем, окружающем меня. В моих глазах стояли только дрожащие плечи удаляющегося Джея. Он пришел последним и ушел одним из первых. Как это объяснить? Здесь до сих пор живут те, кто были закоренелыми островитянами еще когда я сам впервые на нем оказался. Здесь есть явные мерзавцы, наподобие Хера и их дальнейший путь понятен. Я был в смятении. Тогда я решил подойти к старшему наставнику, который каждое утро нам внушал что мы единый организм и должны единым порывом, единым дыханием привести этот дом, свой остров к процветанию и благоденствию, и высказать ему все что накипело, все что я думаю о них, и о всей их системе и плевать мне что они начнут пялить на меня свои глаза или сразу поведут в Ад. Я поднялся наверх к комнатам наставников и сразу его увидел. Он стоял в коридоре, словно поджидая меня, и тут же пригласил в свою комнату. Я не знал, как начать, от его вида растеряв свой пыл и красноречие. Говорил сбивчиво и путанно, подавляемый его пристальным взглядом.
- Почему? За что его так? – пытался я внушить свое негодование спокойному, чуть улыбающемуся старшему наставнику. – Поймите, он ни на что ТАКОЕ не способен, у него руки не из того места растут. А еще он слишком безынициативен, чтобы решиться хоть на какие-то поступки.
- Ты хочешь сказать, что плох только тот, кто совершил злодеяние? – улыбнулся старший наставник. – А как на счет того, кто не пресек злодеяние? Кто прошел мимо и не помог? Кто хуже в глазах пострадавшего: тот, кто причинил зло или тот, кто отвернулся, не помог и лишил веры в справедливость? Что страшнее для жертвы: палач или предательство друга, который струсил и переложил вину в произошедшем на жертву? Что сложнее пережить: нападение или равнодушие и безучастность окружающих к несправедливости?
- А разве Джей совершил что-то нечто подобное? – заинтересовался я.
- Не все так однозначно, как иногда думаете все вы – вздохнул старший наставник. – Совершенное зло иногда может быть во благо. А то, что вы называете добрыми поступками могут быть в тягость или привести к трагедии.
- И как тогда понять, что хорошо, а что плохо? – запутался я.
- Умом и сердцем. – положил руку на грудь старший наставник. – Одно и то же деяние, совершенное для разных людей, может привести к разным результатам. Нужно знать, как себя вести с разными людьми.
- Все так сложно – задумчиво произнес я.
- Вовсе нет. Ответ на все есть. Он в тебе, стоит только поискать – загадочно говорил старший наставник.
- Выходит Хер, палач, который колотит всех нас, заслуживает лучшей участи чем Джей? – не унимался я.
- Знаешь ли ты, что здесь за люди? – усмехнулся старший наставник. – Думаешь они не заслуживают палача?
- Но вы и так держите нас в этом мрачном месте, где одна грязь и…
- Вы сделали это место таким – перебил меня старший наставник. – Вас окружает то, чем вы являетесь, плесень и болото, где нет жизни, одна безысходность и камни.
Я ошеломленно смотрел как наставник направился к выходу.
- Вы не можете создать ничего стоящего, только грязь. – удрученно добавил старший наставник уже в дверях. Вздохнул и вышел.
Ушел от наставника я в еще большем смятении, чем раньше. Мне хотелось, чтобы все было простым и понятным, как раньше. Хотелось убежать от своих тягостных мыслей. Вечером следующего дня я взял лейку и направился к грядкам Джея. Может по привычке, а может хотелось чем-то заполнить ту пустоту, которая окунала меня в водоворот вопросов и домыслов. И так каждый день. Занял себя пустым делом, чтобы не думать о грязи, царящей вокруг. Просто хотелось смотреть на гаснущий горизонт и мечтать, что завтра будет иначе.
В один из вечеров, не знаю сколько прошло времени после ухода Джея, я отодвинул пленку парника для полива и увидел на рыжей почве маленькую бело-желтую петлю, выбивающуюся из-под земли. Я бы меньше удивился, увидев Бога, спустившегося на наш остров, для того чтобы лично вознести меня к небесам, чем этому маленькому ростку пробивающегося растения. Я был настолько поражен, что первое время не мог прийти в себя. Очухавшись, я как можно бережнее полил огород и еще раз внимательно осмотрел росток и даже понюхал, уже не доверяя своим глазам. Вы даже не представляете какую кошмарную ночь я провел тогда в своей комнате. Будто самое дорогое, свое счастье, любовь, я оставил на том берегу и вынужден бродить из угла в угол, как плененный тигр в клетке, в тесноте своей комнаты. Не знаю почему, но здесь так положено, чтобы ночи коротать мы должны в своих комнатах. Каждый вечер, на краю угасающего дня, когда сумерки уже почти готовы поглотить весь горизонт, каждый из нас, словно по мановению волшебной палочки, направляется в свою комнату. Нас никто не зовет и не заставляет это делать. Мы просто знаем, что так надо и идем в дом, как школьники на урок, заслышав звонок. Трудно передать в каком нетерпении я был, ожидая конца рабочего дня. Словно мозг выдумал этот саженец, и я бежал на берег воочию убедить себя в обратном. Когда я сорвал полиэтилен теплицы моему взору предстал окрепший за сутки росток уверенно вытянувший свои недоразвитые первые листочки к солнцу. Я, никогда не видевший Рая, в тот момент с уверенностью мог сказать, что я в Раю. Это была победа. Я упивался этим счастливым моментом. Я полюбил вдруг этот мир, этот остров, всю грязь и камни, этот уродливый дом и его обитателей. Это угасающее вечернее солнце светило только для меня. И моего растения.
- Давай, давай, хорошенько все полей – услышал я над своей головой.
Я поднял глаза и увидел Носа.
- Только твоя подружка уже не вернется, чтобы тебя поблагодарить – хмыкнул Нос, но потом его улыбка оплыла как церковная свеча и вытянулась челюсть. – А это что у тебя? Одна из штучек Малька?
Малек, потерявший надежду что-либо вырастить, начал изготавливать муляжи кустиков из бумаги, тряпок и проволоки и показывать свое чудо наставникам. Наставники только забавлялись его находчивостью. Он же продолжал мастерить деревья и иногда, признаюсь, у него выходили почти настоящие шедевры. Пока однажды к нему не подошел старший наставник и не попросил уняться, иначе он сам знает куда его выселят за обман. Малек погрустнел, но занятия не оставил и мастерил искусственные цветы чтобы украсить ими свою комнату, пока она не стала похожа на ботанический сад.
По лицу Носа было видно, что он вовсе не считает мой росток одним из произведений Малька, но он тоже, как и я накануне не мог поверить своим глазам.
- А ты думаешь один Малек такой умелец? – я не стал его переубеждать. – Иди куда шел Нос, не мешай мне работать. И начал усиленно поливать всю грядку пока Нос не ушел. Мне было все равно что он подумает, лишь бы удалился поскорей, чтобы оставить меня наедине с моим чудом. Я нехотя, с сожалением, с каким покидают свою любимую, направился в комнату отдыха и принялся ждать нового свидания с моим растением. Я не знаю, почему я не кинулся к наставникам, как Малек чтобы продемонстрировать им свой росток. Может он был еще ничтожно мал, чтобы его демонстрировать. А точнее я находился в таком расположении духа, что не нуждался ни в каком Рае. Я уже был в нем. Я был под властью никому не известной тайны, ждущей меня на берегу. Но тайна перестает быть тайной, коли об ней уже знает Нос. Я предчувствовал нечто подобное и почти не удивился, увидев приближающуюся троицу, когда на следующий день откинул полиэтиленовый покров, чтоб мое деревце насладилось угасающими лучами солнца.