На конкурс Писатель 2016 года. Из книги такие разн

На конкурс. Из книги ТАКИЕ РАЗНЫЕ ЯГОДЫ  П.Краснощеков.



                ГОРЬКИЕ ЯГОДЫ ПЕЧОРЫ

                Эта часть книги написана по мотивам
                отрывочных записей из студенческого
                литературного дневника Лиды Скуповой,
                дополненные детскими
                воспоминаниями  Лёли Скуповой.

  Состав из паровоза и сорока столыпинских вагонов медленно, с длинными остановками продвигался на север. Движение скорбного эшелона отмечалось снятыми на станциях трупами, а иногда их просто выбрасывали на ходу из вагонов. Смерть двигалась вместе со спецпереселенцами в этом составе. В эшелоне, этапе насчитывалось от 1200 до 1500 спецпереселенцев, причём их количество с каждым днем в пути следования эшелона, этапа, баржи уменьшалась и до места назначения приходили не все. Голод, холод, болезни за время этапирования случалось косили до четверти численного состава.

  Охранники – молодые ребята в гражданской одежде, но с винтовками, видать, срочно набранных из рабочих, косо поглыдывали на поверженных «врагов народа». Ещё недавно они вместе требовали свободы, мира, свергали царизм, вместе сражались с беляками на фронтах, и вот сейчас… «справные»крестьяне стали тормозом, лишними людьми для страны, строящей социализм. Ленинская идея построить социализм руками врагов воплощалась в жизнь.

  Ксения никак не могла привыкнуть к противному запаху, который ветерком от приоткрытой двери вагона нет-нет и доносился к ним от параши, стоявшей в углу за сложенными пожитками: пилами, топорами, лопатами и прочими инструментами. Вся одежда и прочие тёплые вещи были одеты, накинуты на плечи, головы для тепла, либо люди просто сидели на них. В вагоне мужчины, женщины, дети все сидели на полу, чтобы пройти по нужде к параше, когда становилось уже совсем невтерпёжь, надо было просто перешагивать через чьи-то ноги, спящих детей, подыскивая свободное место куда бы поставить ногу, продвигаясь к нужной цели.

  В первые дни Ксения никак не могла в такие минуты перебороть стыд, ведь вокруг мужчины, дети. «Что естественно, то не безобразно» - твердила она себе и продвигалась к параше, да и стыд уходил куда-то на второй план, когда смерть стояла рядом. Общая беда как-то сплачивала, роднила людей, незнакомых до этого людей, волею случая попавших в этот вагон . В метре от Скуповых в семье из Ольховки тихо умирала старушка. Её невестка непрерывно, чуть слышно шептала молитвы.  У стенки вагона в другой семье в горячке метался пятилетний ребёнок. Ни врача, ни лекарств у охраны и поездной бригады не было, больных с поезда на станциях не снимали и врача к больным не приглашали. За эти пять дней из их вагона уже вынесли на станциях три трупа. Это намечался уже четвёртый, а, возможно, и пятый.

  На  станциях охрана заставляла дежурных выносить парашу и приносить в бачке два ведра холодной воды, на узловых станциях иногда удавалось добыть бачок кипятка. Старший по вагону получал у охраны сайки черного плохо пропечённого хлеба и распределял на тридцать два едока (теперь уже двадцать девять), выходило по двести граммов. Свои продукты у всех закончились еще при ожидании поезда на станции Лапшинка.

  За крошечным зарешёченным окном, проплывали поля, леса, деревни, города, природа тоже менялась, появились высокие островерхие сосны, ели, белели высокие берёзы, солнце в обеденное время склонялось всё ниже к горизонту, ночью становилось  холоднее, по утрам зачастили туманы, а дни стали заметно прохладнее.

  Наконец, поезд остановился  ранним утром на пустынном перегоне. По вагонам уже гуляла весть, что впереди большая станция Котлас. В зарешёченное окно сквозь густой туман было видно, что эшелон, окружён солдатами с винтовками и собаками на длинных поводках.
- Похоже, господа хорошие, приехали. Собираемся, - сказал старший по вагону.
Дверь с шумом открылась, спецпереселенцы начали выходить по трапу, сделанному неумелыми руками, а дальше через коридор из солдат с винтовками, злыми собаками на поводках, готовых в любую секунду кинуться на выгружающихся из вагонов женщин, детей, стариков. Вокруг стоял невообразимый шум, состоящий из стона людей, женского и детского плача, грубых мужских окриков, изощрённого мата, лая и рыка озлобленных собак. Наконец все выгрузились, трупы вытащили отдельно в сторону в общую кучу, живых построили в колонну, объявили, что шаг в сторону считается побегом и стреляют на поражение без предупреждения.

  Тронулись. У Ксении два мешка были сшиты вместе и перекинуты через плечи. В переднем коротком мешке сидели десятимесячные близнецы Лида и Коля, в заплечном мешке нехитрые пожитки, которые подруга Варвара  все же смогла передать Ксении на стации Лапшинка. По низу своего пальто Ксения по бокам пришила петли, чтобы за них держались Миша и Шурик. Мише было уже семь лет, и за плечами у него была небольшая сумка с вещичками. Шурик был без сумки, ему всего пять лет, ему бы самому без помощи пройти этот путь до пристани, где их уже ждёт баржа.

  Эти десять километров колонна шла четыре часа. Говорили, что после колонны оставались лежать ещё полуживые немощные старики и старухи, мёртвые дети. Их за руки-ноги кидали на повозки и куда-то отвозили.

  Баржа стояла у крутого берега, с берега на баржу были перекинуты сделанные наспех деревянные мостки с перилами только с одной стороны. Мостки раскачивались, и, казалось, вот-вот упадут вниз в холодную воду.

  Начали грузиться на баржу. Коленька, а затем и Лидочка заорали, требуя материнскую грудь.  Ксения отошла в сторонку (охрана благосклонно разрешила и расступилась) покормить грудью близняшек. Усевшись на одно из спиленных деревьев и оставшиеся от строительства мостков, она кормила Лиду и Колю, Миша и Шурик склонив голову на колени матери от усталости уснули. Под стоны и ругань задремала и Ксения. Проснулась, а берег уже пустой, только уже не нужные мостки сиротливо лежали на вытоптанной траве, видимо ожидая следующей погрузки. Ни ссыльных, ни охраны, а баржа уже отчалила. Ксения подхватила своё семейство и, как ей казалось, бегом кинулась к мосткам.
- Погоди-ите-е, а мы-ы? Куда же вы без нас?

  Но на её крики на буксире не обращали никакого внимания. На обрыв к месту погрузки подошёл военный, по виду начальник.
- Что, не успели?
- Пока покормила близняшек, опоздала, куда же мы теперь?
- Да-а…. Не отчаивайтесь и радуйтесь, что опоздали. Смотрите, что сейчас будет. А вы завтра с другим эшелоном на другой барже поплывёте дальше.
Колёсный буксир с баржой на тросу вышел на фарватер Двины и медленно, натужно, выпуская из трубы столп чёрного дыма, стал удаляться. Рядом с черным дымом показалась белая струя пара и послышался резкий противный гудок. Один, второй, третий. В конце третьего гудка  вдруг буксировочный трос отцепился от баржи, а на барже в её носовой части  Ксения вначале увидела, а потом и услышала грохот взрыва. Баржа стала медленно оседать носом в воду, но на палубе баржи никого из людей не было, скорее всего,  они  были закрыты в трюме. Снова послышался противный длинный гудок буксира, от которого поползли по телу мурашки. Через несколько минут баржа скрылась в холодных водах Северной Двины, захватив с собою более тысячи жизней.

  (Здесь Ксения Степановна всегда при своём повествовании останавливается, с плачем крестится, молит Бога за упокой невинных убиенных. Только минут через десять успокаивается и продолжает свой рассказ.)
- За что их, гражданин начальник?
- Первая категория раскулаченных, склонных к террору подлежит ликвидации. Вот так и ликвидировали почти полторы тысячи врагов народа сразу, одним махом. Завтра придёт эшелон ссыльных второй категории, подлежащих высылке на Беломорье, Печору. С ними вы и поплывёте на место вашего спецпоселения. Радуйтесь, что остались живы вы и ваши дети. Считайте, что сегодня у вас второе рождение,  в рубашках, видно, вы все родились.
- Ведь там одни женщины, дети и старики, какие же это…, - она ещё не договорила, а военный повернулся и ушёл с берега, словно из кинозала, где уже закончились последние кадры захватывающего фильма.
*         *         *

                КОТЛАС

  При раскулачивании, этапировании спецпереселенцев участниками этого действа злостно нарушались все мыслимые законы, нормы человеческого поведения. От простого пренебрежения, оскорбления и присвоения чужого имущества вплоть до убийств.

  За тысячу лет у крестьян, живших на территории Российской империи произведённую продукцию изымали разными способами. Вначале княжеская рать изымала у подвластных крестьян простым «всхищением» - банальным грабежом. Затем стали отъём продукции производить «цивилизованно», называя это платой за охрану от иноземных набегов, платой за пользование землёй, лесами и водами. Потом придумали кабалу, которая превратилась впоследствии в крепостное право. Ушло крепостное право, а плата за землю, за охрану, на содержание государства превратилось в налоги, которые постоянно увеличивались и вводились новые. Крестьяне так и не могли наесться вдоволь даже черного хлеба, всё больше ели «пушной» хлеб – вместе с мякиной.

  Пришла февральская революция, в верхах не смогли определиться с властью, пришла октябрьская революция, которая вынесла на верха власти  бездарных и малограмотных лидеров, окончивших свои «университеты» в тюрьмах и ссылках, для которых «кинуть» партнёров, ограбить банк, брать деньги у правительства страны, ведущей войну с их отечеством,  было обыденным делом. Их идейные лозунги в угоду сиюминутных выгод менялись чуть ли не каждый день,  дружественным политическим партиям, общественным силам обещали «золотые горы», но в одночасье объявлялись врагами. Конечные цели были неопределенны, расплывчаты. Главная ближайшая цель - взять власть («…брать, брать, брать, батенька…») любыми средствами, а там… Широко использовались низменные чувства людей: грабь награбленное, штык в землю и иди домой, отнимай и дели…
Нарушение договоров, прямой обман, подлог, отказ от сотрудничества с другими партиями, участвовавших в свержении самодержавия привело страну к гражданской войне, блокаде со стороны Антанты.

  Вместе с гражданской войной и блокадой пришло всеобщее разорение в стране. Заводы, фабрики, мануфактуры стояли, рабочие не работали, всё больше воевали на фронтах, предложить крестьянам что-то в обмен на хлеб было нечего, а есть надо каждый день. Власть вспомнила Киевских князей с их «всхищением», а назвали это военным коммунизмом с продотрядами или витееватым  и непонятным крестьянам словом – ЭКСПРОПРИАЦИЯ, но суть одна и та же, отъём продовольствия у крестьян вооружёнными людьми в пользу установившейся на данный момент власти «белых» или «красных». Наконец, война закончилась, «красные» победили, обещая светлое будущее всему народу. Новые хозяева жизни получили в России полную разруху всей промышленности, транспорта, всех экономических связей в стране. Их неграмотность, некомпетентность в экономике ещё больше усугубляло положение в стране, они отменили деньги и ввели натуральный обмен, чего стоит лозунг о кухарке, которая должна руководить страной? (Имеется в виду уполномоченные, рабочие-директора, рабочие-банкиры, рабочие-полководцы) Чтобы оправдать провалы в экономике назначали виновных – врагов народа.

  В одно время это были интеллигенты, писатели, врачи, учёные, в другое время назначили религиозных деятелей. Крестьяне были соратниками в борьбе с самодержавием, но пришло время и крестьянство стало средой, «где ежечасно рождается мелкая буржуазия» – кулаки, у которых есть частная собственность, корова, лошадь, семена. И уже самодостаточные крестьяне объявлены врагами народа. Пришло время раскулачивания и сплошной коллективизации.
Но одно дело отправить на Запад два парохода с интеллигенцией, поселить на Соловках несколько тысяч попов, и другое дело раскулачить и  отправить в ссылку более трёх миллионов крестьян, объявленных кулаками.

  Раскулачить-то раскулачили быстро, отнимать и делить дело не хитрое, но доставить раскулаченных на место нового поселения надо организовать, да и новые поселения надо ещё построить.

  Наверху в Москве планы, инструкции и положение по этапированию  составили быстро. Определили количество вагонов, эшелонов, барж и пароходов. Определили нормы снабжения обувью, одеждой и питания этапированных, количество охраны, пересыльные пункты, точки сбора спецпоселенцев. Даже продумали санитарную обработку вагонов, барж и пароходов.    
   
  Так по суточной норме этапируемому полагалось 600 граммов хлеба. К тому же по действующему положению, в пути следования ссыльным полагалась и горячая пища.

  «Красиво было на бумаге, да забыли про овраги». На деле обстояло не совсем так, даже совсем не так. Хлебная пайка составляла в лучшем случае 200 грамм, его просто в стране не было. О горячем питании и речи не велось. Одежда и обувь и вовсе не выдавалась. Со спецпереселенцами обращались как с животными. Они перевозились в товарных вагонах, в которых находились мужчины и женщины, старики и дети. На весь вагон была одна параша, отсутствовала печь для обогрева. Люди, сидя на полу, иногда рядом с умершими, находились в пути две-три недели.
 
  В Северный край спецпереселенцы стали прибывать с 25 февраля 1930 г. эшелонами по 1200-1800 человек. В течение трех месяцев сюда предполагалось вывезти свыше 230 тыс. человек.
Самою дурную славу имел пересыльный пункт в городе Котлас, куда эшелонами привозили спецпереселенцев.

  Начиналось с того, что при прибытии эшелона в Котлас, все неизрасходованные в пути продукты (их просто не выдавали в дороге  этапированным) «оприходовались» в милиции, а фактически разворовывались её работниками. То, что творилось далее при этапировании уже непосредственно к местам административных ссылок находится за гранью общепринятых норм человеческого общежития, поэтому лучше привести письменные свидетельства того времени.

  Докладная прокурора Ленского района Котова на имя прокурора Северного края: «В помещение бывшего собора в с. Яренске, где разместили вновь прибывших административно ссыльных, 11 мая обнаружен труп старика лет 50-60 с вырезанными мягкими частями тела. По заключению врача эта операция (!) произведена у только что умершего человека, так как кровь была свежая. Прибывшим врачу и уполномоченному райуправления милиции живущие в соборе заявили: «А у нас уже давно трупы кушают...» Вырезанного мяса не обнаружено, но факт остается фактом: по Яренску и району молниеносно распространился слух: «Людей едят!»

  ОГПУ арестовало 8 человек, но результатов пока никаких… В этом соборе помирает масса народа, до 15 и более человек в день. Жуткая картина. Живые спали с мертвыми. Одна из женщин не вынесла, помешалась. Мрут не только в соборе, но на улицах и в бане. Мрут от истощения. Особенно надо отметить, что на рост смертности повлияло этапирование.

  Я особенно обращаю ваше внимание, и считаю совершенно недопустимым этапировать людей так, как этапировал Котлас. На баржу сгрузили свыше тысячи человек, в течение четырех дней они находились в трюмах в невобразимых условиях: духота, жара, испарения от нечистот, трупный запах и т. д. В Яренск привезли до 20 трупов, сложенных в штабель на палубе баржи. Их так и везли по району. Среди прибывших в Яренск были и заболевшие тифом…».
«…Если исходить из списочных данных оперсектора ОГПУ, в момент отбытия этапа из Котласа на барже должны были быть 1147 человек. Какое же в действительности количество этапируемых было на барже, неизвестно, и установить это в силу преступного поведения, организации и оформления этапа в Котласе вообще невозможно.»

    Нарушение инструкций, законов и  беспредел творился на перегонах при этапировании постоянно, но расследованию и суду подвергся только некоторые из них, где на перегонах оставалось менее половины численности этапа.
Из свидетельств и показаний свидетелей и обвиняемых:

 «Рано утром я видел, как милиционер Чесноков вывел из баржи на берег одну административно высланную женщину, с которой ушел неизвестно куда. Примерно через час Чесноков вернулся на баржу, но уже без женщины…».
 
  «…В пути между Котласом и Яренском во время остановки этапа на острове, якобы при попытке к бегству, Чесноков застрелил неизвестного ссыльного, труп которого по распоряжению Жаравина он сбросил в воду. Оставшиеся от убитого две пары сапог Чесноков продал…».
   
 Охрана этапа преступно вошла в сговор с криминальным элементом:
      «…Рецидиву конвоиры отпускали лишние пайки хлеба, которые этим спекулировали… Деньги, сданные некоторыми этапируемыми конвоирам на хранение, не были возвращены, их присвоили…».
    «…Со дня отплытия из Котласа шпана почти полностью завладела баржой и творила на ней все, что хотела. Главарями этой разбойничьей шайки были воры, фамилий которых я не знаю, но могу опознать. Первый - маленького роста, оборванный, хромой...».
   
  Это Иткин. Жаравин тоже припоминал следователю, что Иткин отбыл из Котласа в рваной одежде, а уже потом был довольно прилично одет: «…На нем был шелковый джемпер и полупальто серого цвета. У Иткина уже была с собой большая сумма денег...».
         
  «…Была очевидицей такого случая: шпана стала обыскивать старика-крестьянина, он закричал, ему заткнули рот и так согнули, что у него на шее что-то треснуло... Наткнувшись на кого-нибудь целой группой, поднимали на барже вой и крик и вырывали у своей жертвы все: вещи, хлеб, деньги. Почти всегда после таких скандалов на другой день оказывалось 4-5 трупов умерших стариков…».
      
   Другой свидетель показал:
    «…С хромым верховодили еще двое. Под руководством этих бандитов шпана занялась настоящим мародерством и грабежом. Они силой отнимали у нас все, что было ценное. У меня лично сняли хорошие сапоги, новую барашковую шапку, весь имеющийся запас муки (около 30 фунтов), облигаций на 95 рублей и денег в сумме 30 рублей. Отняли у меня также белье. Такому грабежу подвергались почти все, кто не принадлежал к шпане. Вещи и ценности, продукты отбирали грубой силой, устраивая повальный обыск, причем если кто-то оказывал хоть малейшее сопротивление, того валили на пол, избивали, топтали, пускали в ход ножи. Я был свидетелем, когда шпана, ограбив одного ссыльного, по национальности грузина, отняв у него всю одежду и раздев догола, так его избила и истоптала, что его, полуживого, вынесли и положили на корме баржи на кучу тряпок. Я видел, как он, находясь там, еще подавал признаки жизни…».
      
  Это же признал в донесении своему начальнику и начальник ленской милиции Елизаров: «Определить точное количество умерших на перегоне Котлас - Яренск не представляется возможным, так как установлено, что часть трупов рецидивисты в пути следования сбрасывали с баржи в воду…».
   
   По этим делам были суды по решению которых расстреляны несколько человек из охраны, нижние чины, отправлявший ЭТОТ этап из Котласа были осуждены на три – четыре года заключения, а высшие чины отделались лёгким испугом. А этапы как отправлялись так и продолжали отправляться с голодным продовольственным пайком, это были люди второго сорта, государственные рабы, а для энкаведешников –«лагерная пыль».   
*          *          *
                РЕЧКА СОЙ-Ю

  Что это за место спецпоселения военный так и не объяснил. Никто не знал куда везут их и из ссыльных следующего эшелона, с которыми Скуповы и погрузились в баржу с этого же места следующего дня. Людей в трюмах на этот раз не закрывали, разрешали выходить наверх. Но предупредили, что кто упадёт в воду, останавливаться и поднимать не будут, просто пристрелят в воде.
Плыли медленно, против течения, кое-где на перекатах скорость каравана и вовсе замедлялась, Из Котласа плыли вверх по Двине, а затем вошли в её правый приток реку Вычегду, которая протекала по сильно заболоченной долине. Цвет воды в реке поразил ссыльных, она была жёлтой и мутной. Другой воды на барже не было, её приходилось пить только с закрытыми глазами, но расстройствами  желудков не страдали. Кто-то объяснил, что раньше Вычегда называлась Эжвой, что значит желтая вода, а в другом прочтении просто луговая вода.

  Проплыли почти 700 километров, у Усть-Кулома остановились, ни буксир, ни низкосидящая баржа  дальше плыть не могли. Со второй половины лета эта часть реки была несудоходна. Больше недели пришлось ждать прихода малых катеров и плоскодонных дощаников. На барже начался настоящий голод, закончился хлеб, выделенный по скудным нормам на всё время движения  на этапе от Котласа до Вольдино. Всё  время вынужденной стоянки с баржи никого не выпускали, местное население Усть-Кулома и окрестных деревень жалея голодающих подвозило продукты: хлеб, рыбу, шаньги. Но охрана их хотя и вяло, но отгоняла. Уже на пришедших дощаниках проплыли ещё 350 километров до Вольдино. Дальше Вычегда была не судоходна даже для дощаников, хотя и до Вольдино уже приходилось на порогах, перекатах верёвками проводить и катера, и дощаники.
 
 От Вольдино по тракту пешим ходом колонна ссыльных под небольшой охраной вооруженных винтовками энкавэдешников направилась к Троицко-Печорску. Сопровождало колонны полтора десятка пароконных телег, на которых везли малолетних (до шести лет) детей, больных и поклажу (пилы, лопаты и топоры без черенков и топорищ). Шурка сидел в телеге и приглядывал за Колей и Лидой, а Мишка, держась за край телеги, бежал рядом. Рядом с телегой шла и Ксения. Ночевали у костров, августовские ночи на Печоре уже холодные.

  Наконец и Троицко-Печорск. Снова баржа, снова в путь, но теперь уже вниз по Печоре всё дальше на север. Сквозь чистую, как слеза воду можно рассматривать дно реки, по берегам можно любоваться красотами меняющихся северных таёжных пейзажей. Но голод, неопределенность, страх за детей постоянно возвращают к невесёлым думам, которые вот уже почти месяц не дают покою Ксении: «За что? За какие провинности перед новой властью приходится её семье  терпеть такие лишения. Муж на каторге в Воркуте, она на каторге на Печоре, малые несмышлёные ребятишки тоже на каторге. Они-то за что?».
 
  Печора петляла, иногда казалось, что они возвращаются назад. Наконец, к концу второго дня, на 1180 километре от устья реки Печора подошли к большому острову, сразу перед ним на правом берегу в Печору впадала маленькая речка, это и была та самая речка Сой-Ю - «Песчаная речка».
   
   Причалили баржу к высокому берегу, установили мостки, которые речники запасливо захватили с места погрузки. Разгрузились, здесь же сложили лопаты, топоры, пилы и ещё какие-то инструменты. В стороне положили трупы умерших на барже людей. Буксир снял баржу с импровизированного причала, дал противные три длинных гудка и они  направились к фарватеру.
    
  На берегу остался комендант со своей дородной женой, несколько человек  охраны и спецпереселенцы, что осталось от пятисот семей – 1239 человек. За время путешествия из воронежских степей до печорской тайги скончалось более двухсот человек. За два года с 1931 по 1933 год умерло от истощения,  непосильного труда, цинги ещё 289 и выбыло 41 человек. В таких муках рождался спецпосёлок Сой-Ю Савиноборгского сельсовета Троицко-Печорского района Печорского леспромхоза.
 
  На берегу не было ни жилья, ни даже площадки годной под строительство. Кругом и под ногами комариная тайга, не было места сделать шалаши, землянки, где бы можно согреть больных и малых детей. А тут ещё зарядил мелкий и нудный холодный дождик. Оглядевшись вокруг, зная, что нет ни еды, ни тёплой одежды людей охватила паника, над Печорой стоял невообразимый истошный крик, плачь, стон, люди бросались в холодную воду Печоры следом за баржой. Только выстрелы охраны немного успокоили обезумевших людей. Мокрые, замёрзшие, голодные спецпереселенцы  приходили в себя зажгли костры, начали строить шалаши. Под ногами обнаружили ягоды, охрана подсказала, что это брусника и клюква, ягоды съедобны, хотя и плохо утоляли голод, но вкус был приятен, и в желудках появилось хоть что-то. У костров в шалашах, сделанных неумелыми руками прошла первая ночь на новом месте у реки Сой-Ю. В головах спецпереселенцев была одна мысль: «Надо жить, надо выжить в этих диких условиях».

  Рано утром комендант дал команду построиться всем перед ним.
- Граждане спецпоселенци, это теперь ваш дом, его пока нэмае, но надо построить тут посёлок. Никто его вам строить не будэ, окромя вас самих. Ось тута лежат пилы, топоры, лопаты, руки у вас есть, строительный лес рядом и его дочёрта. Сейчас конэць августа, уже скоро уже начнутся морозы. Конечно, тёплые бараки для всех до морозов мы построить не сможем, поэтому начнём со строительства землянок на 6 семей. У нас есть грамотный и опытный  строитель, он и покажет, расскажет, как строить землянки, печки в них, бараки и всё остальное. От каждых шести семей на строительство землянок выделите по четыре человека, вальщики с завтрашнего дня идут на валку леса, имеется ежедневный, еженедельный, ежемесячный план валки леса нашим отрядом. Кто будет выполнять план, тот будет получать, рабочую хлебную карточку – 400 грамм хлеба, трохы крупы и селёдку, неработающие, больные, разные прочие иждывенци получат тико 200 грамм.

  И запомнить, я, Игнат Петрович Бабуля, здесь для вас Бог, царь и батько ридный. Внизу по реке в четырёх километрах находится лагерь уголовников, у них случаются побеги, поэтому даже в ту стороны дывытыся не желательно, особенно женщинам и детям. Вы знаете шо там може буты. Выходить за пределы спецпоселения строго запрещается, наказывать за это буду сидением в яме от суток до пяти. Бежать здесь некуда, кругом болота, тайга, и в ней медведь хозяин, а здесь в посёлке хозяин я с правом наказания виновных вплоть до расстрела. Дай Бог, шоб цёго нэ случилось. Давайтэ,  житы дружно.

  С весны создамо колхоз мясо-молочного направления, будем стране давать мясо и молоко. Все вы здесь на перевоспитании бывшие зажиточные хозяева, работать умиитэ, значит, выживэтэ и создадытэ колхоз. В перспективе планируется шо в ваши семьи, в колхоз вернуть ваших батькив, мужикив с воркутинских шахт. Если, конечно, они там доживут до того времени. Так шо ждить. От ще чого хочу сказаты, в тайге богато ягод, есть грибы, разная съедобная трава, в реке есть рыба, научитесь у политических их определять и как их употреблять в пищу. Особенно будьте осторожны с грибами. Вам, конечно, ловыть рыбу запрещается, да и собирать ягоды-грибы быдэ николы, дети нехай ловят рыбу - малявку, собирают в лесу ягоды-грибы. Это будет вам дополнительный паёк и лекарство от многих болезней.
У меня всэ.

   А сейчас делитесь по шесть семей, для строительства себе жилья - землянок на первую зиму. Перезимуете, значит, будете жить, не перезимуете – звиняйтэ, - на этом пламенная речь коменданта спецпоселения Игната Петровича Бабули закончилась.
 
  Поделились по шесть семей, набралось почти на сто землянок, по четыре  «легкотрудника» поставили строить землянки. Из ослабленных набрали санитарно-погребальную команду, из них же доставщиков из тайги некондиционного леса и обрезков в посёлок для строительства землянок и других хозпостроек.
Всех мужиков и более – менее здоровых женщин  записали в  вальщики леса, Ксения попала в эту команду с правом получения полной рабочей карточки, вторая команда, будет работать на обслуживающем, лёгком труде, «легкотрудники» – получают 300 граммов хлеба. Дети, инвалиды, все иждивенцы получают по  200 граммов хлеба. Однако это не всегда выполнялось. То муку не завезут, то хлеб не могут привезти из лагеря уголовников, где его выпекали, то крупа закончится, то рыба протухнет.

  На следующий день вальщики леса уже работали на отведённом им участке. Конечно, никакого плана в этот день выполнено не было, степняки и пахари учились с Самсоном Абрамовичем правильно валить лес. Второй день повторилась та же история, до плана не хватало боле трети. На третий день – план был почти выполнен. Бригадира и всех вальщиков с третьего дня жёстко предупредили, что нет плана – нет хлеба. Со временем стали с трудом, но давать план.

  Санитарная команда под присмотром врача из лагерной больнички уголовников на берегу Сой-Ю установили три больших котла, под ними разожгли костры и в двух из них стали кипятить  всю одежду легкотрудников,  инвалидов и детей. За время пути до Сой-Ю многие, особенно дети, завшивели. Врач дала команду всех женщин остричь накоротко, невзирая на шикарные косы у некоторых спецпоселенок.  Детей, стариков и старух было приказано стричь наголо. Из третьего котла брали воду для мытья в двух больших шалашах, мыла не было, мылись золой из костров. После рабочего дня обслуживали рабочую команду.

  На территории будущего посёлка ровными рядами росли огромные (4 на 12 метров) ямы глубиной в 2 метра. В конце этих двух ямных улиц на высоком берегу началось строительство первого барака для охраны, конторы и квартиры коменданта. Начинали строить его мужчины с острова, который назывался просто «Большой остров», оказалось на нём расположен лагерь политических ссыльных. Общение с ними дозволялось всем спецпоселенцам, позже разрешалось даже жениться, но семья должна жить в посёлке Сой-Ю. Достраивали первый барак уже свои спецпереселенцы, мужики, подростки, женщины. Подростки старше 13 лет в обязательном порядке работали на подсобных работах, а некоторые и на валке леса. Так Жора Дейкин с отцом с тринадцати лет уже работал на валке леса, чтобы получать рабочую хлебную карточку для своей семью из шести человек.
      
  Впереди была настоящая каторга. Начали валить лес, не умели – научились. Строили землянки, затем бараки, не умели – научились под присмотром и с подсказками строителя Самсона Абрамовича, неизвестно как оказавшегося еврея в этом эшелоне. Из ссыльных комендант выбрал грамотного и серьёзного Баранчикова Семёна Акимовича (бывшего мельника) и назначил его писарем, но попутно он вместе с Самсоном Абрамовичем руководил не только стройкой, валкой леса, но и организацией  колхозного хозяйства.

  За тяжелой работой (10-12 часов) постепенно познакомились с местностью, куда привела более тысячи несчастных их общая судьба.

  Посёлок Сой-Ю расположился на высоком и обрывистом берегу Печоры.
Своею южной частью посёлок упирается в маленькую, но быструю речку Сой-Ю, что в переводе с языка Коми «Песчаная речка». Она пробегает всего 46 километров по тайге, попутно собирая чистую, как слеза, воду множества таёжных ключей и ручьёв. Поэтому и вода в ней просто прозрачная, берега Сой-Ю были из чистейшего светлого, золотистого песка, а на середине речки, где глубина около двух метров легко просматривается дно, можно любоваться цветными камешками, которые в воде кажутся просто сказочными. Бывало, вспоминала через десятилетие  Лида Скупова в студенческом общежитии Саратовского пединститута, - «нырнёшь, достанешь этот камень, а сказка-то и уходит, камень оказывается простым булыжником, бросишь в воду, он снова сказочно засветится. Так и казалось, что хозяйка медной горы из сказок Бажова смеялась над нами».
 
  Устье Сой-Ю прикрывает маленький остров, он так и называется «Маленький остров». В половодье он затапливается, на нём растут пойменные травы, среди них щавель, который там собирали пацаны и некоторые девчонки, умевшие плавать. Это было существенной витаминной  добавкой к питанию семей и детворы весной. Почти весь этот остров был покрыт кустами краснотала, из которых впоследствии делали корзины и запасали веники для корма овец зимой. Со временем на Маленький остров колхоз построил деревянный мост, благо леса было «до-чёрта», как сказал комендант.

  За Маленьким островом шла песчаная коса, которая тянулась под водой до самого Большого острова. С Маленького острова на Большой остров можно было переходить вброд. В самом глубоком месте взрослым было по пояс, но встречались заструги, где глубина резко увеличивалась, случалось и до двух метров. Заструги могли перемещаться, и там, где неделю назад ходили  вброд, сегодня уже не пройдёшь. Так что на Большой остров впереди детской ватаги всегда шёл подросток, умеющий плавать. Но всё это будет потом, ещё не скоро. А за Большим островом шёл основной фарватер Печоры, с плотами, баржами, буксирами и пароходами, на которых так хотелось всем жителям Сой-Ю уехать в прошлую жизнь на свою родину.

  Ниже по течению за Большим островом на противоположном берегу расположился посёлок Ичет-Ди, что переводилось, как «Маленький остров». Этот посёлок состоял из таких же ссыльных спецпереселенцев. Там была семилетняя школа и многие ученики, закончив четырёхлетку в Сой-Ю, ехали в Ичет-Ди заканчивать семилетку, жили они в интернате при школе.
 
  Ширина Печоры здесь доходила до километра и более. Зимой Печора сковывалась льдом, и по льду прокладывали зимнюю дорогу, завозились и вывозились материалы, продукты и пр.
 
  Снег зимой падал иногда сутками, хорошо, что Самуил Абрамович приказал, чтобы двери в тамбурах землянок открывались только вовнутрь. Частенько за ночь снегом заносило так, что вокруг казалась пустая снежная тайга, но с рассветом откапывались входы, печные трубы, появлялись, тянущие кверху сизые дымы, от землянки к землянке прокладывались дорожки. Взрослые спешили на работу, кто в тайгу на лесоповал, кто на строительство, кто на ферму, а дети в школу. Со временем у землянок получался не вход в тамбур, а лаз, по которому иногда, особенно дети, скатывались вниз на пятой точке. Но зато землянки были зимой с дополнительным утеплением.
                *           *          *

  Появились первые умершие  спецпереселенцы из числа ослабших стариков и малолетних детей. Надо отметить, что мужчины не так стойко переносят лишения, как женщины, именно старики и дети первыми умирали в самые сложные годы основания посёлка Сой-Ю. Хоронили и женщин из числа вальщиков леса, которые в основном по неопытности погибали под падающими деревьями.
 
  Хоронить приходилось санитарной команде просто в яме без гробов и без крестов, досок для гробов пока не было, а кресты в новой жизни не положены, они считались пережитком прошлого. Перевоспитание. Комендант дал приказ хоронить умерших и погибших за посёлком в молодом ельнике, не пригодном пока ещё для лесоповала, а им считается ельник возрастом до пятидесяти лет. Под этими деревьями и рыли могилы для умерших. Семья, у которой кто-то умирал, выбирала своё дерево и на нём ставила зарубки, фамилию, имя и года жизни. Буквы и цифры ставили так, что получался православный крест. Обычно фамилия умершего ставилась сверху вниз, имя и отчество поперек фамилии, а года жизни наклонно. Так и получался православный крест. Комендант на эту хитрость спецпоселенцев не обращал внимания.

  К этому дереву семья ходила помянуть своих усопших или убиенных родственников. Вскоре и у Скуповых появилось своё дерево в этом скорбном ельнике. Недалеко от их дерева было дерево Баранчиковых, сбоку было деревья Рубцовых, Барабаевых, Мамоновых, Бирюковых, в стороне стояли деревья Иванчиковых, Захарченко. Привезли в 1931 году пятьсот семей, значит, и скорбных деревьев было никак не меньше.

  В конце первой зимы простудился и в несколько дней «сгорел» маленький Коленька. Землянка была постоянно сырой, холодной, на стенах во время варки пищи по вечерам оседал слой измороси. Днём, во время работы Ксении на лесоповале, малые  Лидочка и Коленька были под присмотром Мишеньки, которому и самому ещё шёл только седьмой годик, видать где-то недосмотрел.
Из истории посёлка Ичет-ди. «В первые же две зимы из более чем полутора тысяч высаженных на пустынный берег Печоры воронежских крестьян умерло около трети. "Причина смерти - цинга и голод", - сказано в Акте обследования поселка Ичет-ди от 14 июня 1933 года. Оставшиеся в живых со временем обустроились: раскорчевали лес и распахали землю, построили дома-бараки, обзавелись хозяйством, и не только себя кормили, но и поставляли государству древесину, картофель, овощи, мясо, молоко».

  Такое же положение было и посёлке Сой-Ю.   
На ночь на себя надевали всю имеющую одежду, ложились на нары вместе всей семьёй, накрывались всем, что было из вещей в семье. По отдельности никто не спит, просто в землянке нет места, да и одному спать намного холоднее.
Хотя печь топили круглосуточно, всё же к утру в землянке было холоднее всего. В дальних углах землянок, случалось, что и замерзала вода. В первую зиму замёрзли все жители трёх землянок. Причина - уснул, а возможно просто умер дежурный истопник. (Только по официальным источникам известно, что в первые две зимы умерло от голода, холода и цинги около 30% прибывших на Печору  в 1931 году спецпереселенцев.) 

  Саманная печь на ночь увешивалась мокрыми фуфайками, платками, валенками и рукавицами.  Частенько бывало, что и подгорала чья-нибудь рабочая одежда. Самое бойкое место в землянке по вечерам это у печки, здесь готовят пищу, здесь греют ноги, руки у огня, рассказывают новости, разные интересные случаи, колют дрова, отдыхают, пригревшись у ласкового огня, да и просто топят печь. Тут крутятся дети всей земля нки.
                *            *           *

   Зима потихоньку стала отступать, но по ночам морозы были не меньше, чем зимой. Постепенно и они стали уходить, весна брала своё, на пригорках сначала появились проталины, а затем целые поляны уже просушенной земли, на которых собиралась детвора посёлка играть в чижика, догонялки, хотя после голодной зимовки детвора выглядела приморенными мухами. 

  Однажды ночью с реки послышались громкие взрывы, хлопки. На Печоре начался ледоход. К утру всё население Сой-Ю было на высоком берегу. Многим поселенцам из Воронежской, Тамбовской области, выросших на маленьких реках и речушках, мощный ледоход был в новинку. Печора, главная северная река  Европы, собрала талые воды огромных таёжных просторов со снежным покровом, доходящего местами до двух метров. Печора с лёгкостью несёт толстенные льдины, иногда крутя их, иногда выталкивает их друг на друга, а иногда ставит их дыбом. Постепенно льдины трескаются, с громким шумом, напоминающим звуки взрыва. Вместе со взрывами над рекой  стоит постоянный шум трущегося льда. Печора превратилась в постоянно изменяющееся нагромождение льдин. Великий хаос льда и звука высыпали смотреть и слушать все жители Сой-Ю без исключения, даже больные и немощные.

  Постепенно взрослые разошлись на работы, по своим семейным делам, на высоком берегу остались одни дети, во все глаза, смотрящие на великое ледяное столпотворение. Говорят, что на огонь и воду можно смотреть без устали, нет, на ледоход так же можно смотреть сутками.
- Мишка, вот бы на льдинах покататься, а? – предложил брату Шурка.
- Ага, у меня ещё спина от Кольки не отошла, а тут ещё и за тебя достанется.
- Ну, вон же ребята пошли кататься, давай и мы пойдём, хоть немножечко, ну, хоть у берега постоим? – Уговаривал старшего брата Шурик.
- Васька, Гришка, а ну домой, утопленников нам ещё не хватало, - окликнул их грозный голос  Марьки Захарченко.
- Да мы, мамань, просто так, по бережку походим.
- Я сказала, марш домой, негодники.
 Ребята походили по берегу и стали подниматься на кручу.
- Что, накатались? – Спросил ехидно кто-то из толпы ребят.
- И покатались бы, если бы маманька не увидела.
 
  Дети толпились на круче целый день, на следующий день толпа ребят поредела, надо выполнять домашние дела, но пока шёл по Печоре ледоход на берегу кто-нибудь, да стоял, с грустью провожая огромные льдины, льдины поменьше и бесконечную ленту мелкого крошева льда. Ледоход для детей, да и взрослых был своеобразным праздником.

  Ещё не растаял снег в распадках, на берегу не растаяли полностью навороченные ледоходом льдины, а на Печоре начинается судоходство.
С великим нетерпением все жители ожидали появление у Сой-Ю первого парохода, караулили на берегу его появление из-за поворота реки. Старались первыми сообщить об этом взрослым. На высокой, стоящей над обрывом берёзе постоянно кто-нибудь сидел из пацанов Сой-Ю, выглядывая из-за поворота пароход. Среди пацанов считалось, что тот, кто первым увидит пароход, тот первым уедет на родину. Поэтому на «смотрящего» в посёлке  была очередь.
- Иде-ё-ёт, орал на всю Сой-Ю «смотрящий», по этой команде кромка обрыва мгновенно заполнялась толпой пацанов и девчат, удержать их дома в этот момент было просто невозможно. Постепенно подходили к ним  и взрослые, не занятые на работах в лесу: рабочие с МТФ, плантации, престарелые, больные.
Из-за поворота медленно выходил черно-красный буксир или белый – белый пароход. На Печоре был заведён порядок: первый пароход или буксир обязательно даёт гудок возле каждого поселения, словно спрашивая - живы ли нет ли?
- Живут же люди, ездят себе на пароходах куда захотят, а тут…, - такая мысль крутилась в голове каждого, кто в тот момент был на обрыве.
Дети и взрослые хорошо знали, что на пароходе никто никуда не  поедет, но всё же, ждали, ждали, ждали.

  Снова на берегу было почти всё население Сой-Ю. В ответ на приветственный гудок парохода кто-то махал шапкой, кто-то что-то кричал, а женщны тихо плакали, пряча свои слёзы в уголки головных платков, словом, на берегу снова был праздник, хотя и со слезами на глазах.
                *           *          *

                ПЕРВАЯ ВЕСНА

  Весна, морозы, донимавшие всю зиму всех и вся, ушли, но голод остался, хлебной пайки для семьи не хватало особенно весной, измельчали кору пихты в муку и пекли на плите оладьи. Вкус соли, а особенно сахара совсем забыли.  В эту пору, пока ни в лесу, ни в поле ничего нет, но вот-вот появится щавель в пойменных лугах, за ним появится крапива в лесу. Щавель настоящий и конский собирали мешками, его ели просто так, объедаясь, дома варили суп. Появилась крапива – варили её вместе со щавелем, потом в эту зелёную массу добавляли измельченную пихтовую кору, а лучше овсяную муку из овса, умыкнувшего с колхозной конюшни. Из этой массы получались замечательные блины, которые выпекались прямо на плите. Овёс предварительно надо поджарить, и дважды прокрутить на мясорубке, или пропустить через самодельные ручные жернова или драчки.

  Дети в это время становятся основными добытчиками в семье. Уйдёт весна, и жизнь летом становится сытней. Появляются съедобные травы: калачики, немного попозже пойдёт щавель, за ним и конский шавель ----, пацаны, вместе с ними и некоторые девчонки, удят рыбу, а совсем маленькие своими майками бродят вдоль бережка маленькую рыбёшку. Она тут же на костре, а чаще просто на солнце подсушивается и за милую душу съедается. Пацаны постарше, собирают птичьи яйца.

  Особенно благодарны спецпереселенцы пихтовой коре, она спасала их в долгие голодные зимы от цинги, распространённой болезни на севере. Выпадают зубы, ноги сводит судорогой, человек сначала теряет работоспособность, а затем и погибает. Пихтовым отваром лечили эту страшную болезнь. Сушеную пихтовую кору измельчали в ступе в муку, а из неё пекли лепёшки, а, если же добавить овсяной муки, то… просто объедение!

  Приходит начало августа - время созревания смородины на Печоре. Красная, черная и белая смородина растет на таёжных полянках, но сладкой смородиной лакомятся не только ребятишки, любят полакомиться сладостью смородины и медведи.  Мама-Ксения посылает Мишу с Шуркой вместе со всеми по ягоды, но для публики постарше эти пацанята только обуза, их в компанию не принимают. И вот вдвоём несмело бредут они 3-4 километра по лесным делянкам, наугад. Страху много, Миша боится заблудиться, но перед Шуриком старается не показывать страху. При любом хрусте Шурка вздрагивает, а вдруг медведь вылезет из кустов. Со страхом набирают  полведра смородины, ещё полведра уже находится у них в животах и с радостью и гордостью возвращаются домой.

  Со временем они стали признанными собиральщиками, и их уже охотно брали в компанию. Чтобы набрать ведро ягод, приходилось преодолевать по тайге расстояние в 5-8 километров. Малина растет дальше в тайге, в чаще. Детям ходить за малиной не разрешали, уж слишком большая вероятность встретить в малинниках медведя.

  Ближе к осени появится брусника, голубика, черника и клюква. А уже по первым морозам на болотах, на замёрших болотных кочках поспевала морошка, собирать её детям категорически запрещали. Можно утонуть в болоте, её заготавливали взрослые, а вместе с ними старшие ребята. Замершую морошку складывали в бочата и хранили на морозе вплоть до весны. Эти северные витамины семье надо запасать впрок на всю зиму, и, все же,  дети являются основными добытчиками. Взрослые от зари до зари на таёжных делянках с пилами и топорами валят лес, другая часть на колхозных полях и фермах вырабатывают пустые трудодни, по сути, они и не являются кормильцами семьи.

  В первый год было много отравлений грибами, но со временем все съедобные грибы знали все дети спецпереселенцев. Грибниками становились все дети старше 6-7 лет, все прекрасно отличали съедобные грибы от несъедобных, отравлений грибами в поселении Сой-Ю  за все года, кроме первого, не было.
Прошёл ледоход на Печоре. Комендант Бабуля собрал всех у конторы, вышел на крыльцо и сообщил следующее:
- Граждане поселенцы, от шо я вам скажу. Наш лесопункт закрывается. Лесоповал прекращаем.
- Урра-а, - послышалось из толпы поселенцев. – Наконец отмучились!
- Пидождить радоваться. В нашем посёлке организовывается колгоз «Чирвона зирка».
- Как, как?
- По-русски это значит «Красная звезда», колхоз будет мясо-молочного направления, поставлять государству будем мясо, масло, молоко, шерсть. Для себя будем немного сеять зерна, овощей.
- Это хорошо, - снова донеслось из толпы.
- Хто там менэ перебывае? От специально для того скажу, что лесоповал заканчивается и с июня организовывается колхоз, с июня  рабочие карточки ликвидируются.
- А что же мы есть будем?
-  Каждой колхозной семье выделим огород в четверть гектара, на первый раз всех обеспечим семенным материалом. В колхозе сделаем плантацию с теплицей. Колхозникам будут начисляться трудодни, на них и будет в конце года распределяться полученная прибыль и излишки от сданной государству продукции колхозом.
- А если прибыли не будет,
- Тогда и распределять нечего.  Работать надо, чтобы колгоз с прибылью был. Чего вас учить, вы всегда, каждый год у себя дома были с прибылью, и здесь я уверен без неё не останетесь. Но всё же, от себя скажу, трудодни - трудоднями, а личное подсобное хозяйство огород, коровка, свинюшка в любой год с голоду семье умереть не даст.

  Скоро подойдёт баржа с коровами, овцами, лошадьми, быками, инструментами, семенами. Другие колхозы делятся с нами всем самым необходимым на первых порах.  К этому времени надо подготовить хотя бы загоны для скотины, навес-склад для семенного фонда и прочее.
 
  Но уже сейчас надо не затягивать начинать строительство жилых бараков. Планируем построить двадцать таких вот бараков, как этот.  Самсон Абрамович, расскажи про строительство в посёлке.
    - Планируем в колхозе организовать бригаду строителей и бригаду вальщиков леса. Весь сваленный лес пойдёт на строительство бараков. В первый год планируется построить восемь бараков, таким образом, сто шестьдесят семей будут зимовать уже в бараках, остальным  придётся ещё зиму перезимовать в землянках, но уже не в такой тесноте. Вальщики и строители будут получать по полтора трудодня и дополнительный паёк с колхозного склада.
- Так склада ещё нет.
- Ещё нет, но будет. Первым будет молоко, семенной картофель для огородов, семена репы, лука, свеклы, даже огурцов.
- Молоко-о? – недоверчиво переспросили из задних рядов.
- Уже плывут на барже двадцать дойных коров. Сто голов овцематок, семенное зерно, плуги, бороны, и даже небольшая мельница.
Расходились с собрания со сложными чувствами, с одной стороны не будет лесоповала, но теперь и не будет хлебных карточек, а как в колхозе ещё будет – неизвестно. С другой стороны, будут огороды, а все здесь крестьяне, привыкшие кормиться своим хозяйством, не надеяться на государство, на его хлебные карточки.
                *           *          *

                ДЕТСКОЕ УВЛЕЧЕНИЕ

  На следующий день после работы к Скуповым в землянку пришёл сам комендант. Лучина, словно лампадка у образов, тускло освещала Скуповский угол.
- Скупова, ты вчера на собрании в каком платье была? - спросил даже не поздоровавшись комендант.
- В розовом с разводами, а что? – Спросила, недоумевая Ксения.
- Давай его сюда.
- А зачем оно вам? – Снова недоумевая, спросила Ксения.
- Оно моей жене понравилось, а тебе я материи привезу, сошьёшь себе ещё.
- Так оно не подойдёт Ганне Спиридоновне. Она по комплекции намного крупнее меня будет, платье надо будет перешивать.
 - А ты сможешь перешить?
- Смогу, когда я шила его, то оставляла специально на швах большие запасы. Но здесь нет машинки, нет ниток, нет иголок.
- Я платье пока заберу, пусть жена его посмотрит, а машинка и всё остальное будет тебе, - с тем, опять же не попрощавшись, положил платье в кожаную планшетку он ушёл, по пути в темноте ещё и чертыхнулся, ударившись головой о низкий косяк.

  Прошло несколько дней, пришла баржа с колхозным скотом зерном, оборудованием. За это время Ксению, как и всех сучкорубов, перевели в бригаду строителей. Уже построили загоны с навесами для скота, построили амбар для зерна, колхозных запасов продуктов для котлопункта.
Ксению Скупову комендант вызвал в контору.
- Скупова, в углу стоит машинка настольная, в машинке в ящичке иголки, нитки, мел. Завтра на работу не выходи, перешивай платье, бригадиру я скажу, что ты работаешь на дому. Закончишь, принесёшь платье Ганне Спиридоновне примерить.

  На другой день ближе  вечеру, Ксения и Ганна Спиридоновна примеряли плате, удивительно, но оно на ней сидело, как будто для неё изначально и шилось.
- Хорошо, теперь есть в чём съездить к маме в гости. А это что на тебе за платье? Неплохое, а запасы на швах там тоже есть?
- Запасы-то есть, а я в чём буду ходить, Ганна Спиридоновна?
- Ксения, тебе же в гости ещё не скоро ехать, себе ещё сошьешь, Игнатушка говорил, что тебе отрез привезёт. Завтра и его перешьёшь?
- Перешью, - с расстройством в голосе сказала Ксения.
Назавтра, Ганна Спиридоновна, примеряя второе платье, позвала из конторы мужа, которая была за стенкой в этом же бараке.
- Посмотри, какое замечательное платье, а как сидит на мне оно,- крутясь у зеркала, щебетала она, светясь неподдельным счастьем. – А ты отрез привёз для Ксении?
- Привёз, в конторе лежит, - задумчиво ответил Игнат Петрович. – Скупова, а ты галифе сможешь сшить? А то мне в отпуск опять в старых ехать придётся, а уже и не хочется.
- Галифе? Никогда не шила. Но попробовать можно, только нужны старые галифе, выкройки по нему буду делать.
- Этого добра мы найдем, а на завтра сошьёшь?
- Игнат Петрович, побойтесь Бога, за день не сошью, надо дня три.
- Добре, шей, вот возьми отрез на галифе он у меня уже давно приготовлен. Кстати, а где ты научилась так хорошо шить?
- У меня мама очень хорошо шила и меня этому научила. Она часто мне говорила, что хорошая швея всегда на хлеб заработает, но тогда её слова не доходили до меня. А себе платья я с детства всегда шила сама, даже шила иногда и подружкам. С четырнадцати лет у меня была своя швейная машинка «Зингер», точно такая же, что и вы привезли, но у меня была с ножным приводом. С ножным приводом намного  удобнее шить.
- Знаешь, а ведь на складе есть и с ножным приводом, я завтра еду туда и поменяю машинки.

  Через три дня Игнат Петрович уже примерял новые галифе.
- Неплохо, неплохо, Скупова. Давай поступим так, я тебя переведу в доярки, там сейчас пока всего пять дойных коров и тех доят по очереди, это же непорядок, вот тебе и поручим это дело, а в свободное время будешь обшивать мою семью, вижу, что моей жене твоя работа понравилась. Представляю, как она летом будет перед сёстрами красоваться. И вот ещё что, каждый день ты будешь брать домой детишкам литр молока. Пойдёт такой расклад?
- Ой, спасибо вам Игнат Петрович, я буду стараться, не подведу вас.
А из того отреза синего ситца в белый горошек Ксения сшила себе платье, ребятам по рубашке и Лиде платьице. Вся семья Скуповых долго ещё ходила в синем в белый горошек ситце.
Так получилось, что детское увлечение намного облегчило жизнь Ксении Скуповой в спецпоселении, а, возможно, и спасло жизнь всей её семье на Печоре.
                *           *          *
               
                МАГАЗИННЫЙ  ВОР

  В октябре 1942 года снег уже лежал и в тайге, и на улицах Сой-Ю, на берегу ещё не замершей Печоры, от которой по утрам стлался густой туман. Ксения рано утром шла в свой магазин затапливать печь, раннее туманное утро еще не освещённое, уже по-зимнему, низким северным солнцем, располагало к медлительности и раздумьям. Тяжёлое положение на фронте, немец уже почти захватил Сталинград и уже перерезал снабжение страны с Каспия, откуда шла почти вся необходимая стране нефть. Мишенька пишет, что он где-то далеко на севере от Сталинграда. Фронт, везде фронт, везде стреляют, везде бомбят, везде убивают солдат. Мысленно помолилась за своего сыночка, прося у Бога жизни для него.

  За раздумьями она не заметила, как подошла к магазину. Там уже стоял, молодой, худой и длинный паренёк, склонившись над замком.
- Сынок, ты что там делаешь?
- Мать, взламываю магазин.
- А зачем, там же почти ничего нет.
- А мне ничего и не надо.
- Так зачем же ломаешь замок.
- Мне, мать новый срок нужен.
- …
- Нас, кому от срока осталось менее полгода, всех отправляют на фронт в штрафные роты. А сейчас там под Сталинградом штрафники живут не более двух дней, а я хочу жить, мать. Я жить хочу-у. Вот взломаю ваш магазин, мне за побег три года дадут, да за магазин прибавят, я от штрафроты и откошу. Лучше я здесь на нарах войну пересижу.
- Э-эх, сынок, от судьбы не уйдёшь. Написано на роду тебе погибнуть, погибнешь и здесь, а не написано, так и на фронте выживешь. Вот возьми ключ, открой ключом, не ломай замок.
- Не-ет, мать, тогда и тебе срок дадут за соучастие в ограблении, помоги лучше мне сломать этот чёртов замок, руки уже замерзли.
- Тогда в дровянике возьми рубачёк, им сподручнее ломать.
- Ну, вот и готово, иди мать зови коменданта.

  Когда Ксения с Игнатом Петровичем и охранником с винтовкой вошли в магазин, воришка сидел на стуле, смачно курил большую «козью ножку», пуская дым в потолок. Карманы оттопыривались украденным товаром, из сапога демонстративно торчала бязь, намотанная вместо портянок.
- Гражданин начальник, пиши протокол о взломе магазина и запиши там, что я сам добровольно явился с повинной, - все так же сидя, развалившись на стуле, откинув левую руку за спинку стула, и, затягиваясь самокруткой, говорил утренний магазинный грабитель.
- Шо-о, шоб я составлял таку бумагу?  Шоб я, Игнат Петрович Бабуля, единственный комендант на Печоре, не отправивший в тюрьму ни одного человека, и ты хочешь шоб я за три пачки махорки и два куска мыла…
- И полтора метра бязи, - уточнял грабитель.
- …и полтора метра паршивой бязи замарал свои руки? Да от нас из Сой-Ю ещё никто в тюрьму не пошёл и сейчас грех на душу не возьму. Теперь ты наш «крестник».

- Чего ты кичишься, начальник, не посадил никого, а сколько положил в той роще за посёлком? На каждом дереве по несколько зарубок.
- То не моя вина, не я привёз эшелон женщин, стариков и детей на дикий  берег Сой-Ю, перед зимой. И то, что перезимовали  в первую зиму надо бы поклониться в ножки Самсону Абрамовичу, нашему строителю. В некоторых спецпоселениях в первую же зиму никого не осталось. А вот вы уголовнички, так вашу мать, сколько раз воровали хлеб, выпеченный для Сой-Ю, сколько голодных ночей из-за вас провели дети, старики, женщины, кору мололи и вместо муки из неё оладьи делали. - И уже охраннику, - Данила, тресни ему прикладом по дурной его башке, чтоб кровь пошла, пусть поганец кровью смоет свою вину. Свяжи ему руки, отведи и сдай его в лагерную больничку.
- А товар, что он забрал? – Спросила Ксения.
- Это ему будет подарок от нашего колхоза, как будущему фронтовику, товар спишем, - он повернулся и вышел из магазина явно расстроенным.

  Перед магазином уже собралась целая толпа шумевших женщин.
- От ворюга, что удумал, наши сыновья на фронте защищают нас от немца, а он отсидеться захотел? Игнат Петрович, дай его нам на пару часов, мы ему паскуднику мозги вправим.
- Марька у нас знает, как с мужиками расправляться, выпотрошит его так, что и до лагеря не дойдёт своим ходом,- подначивали  Марьку бабы из толпы.
- Бабоньки, да никуда наш крестник от фронта не денется. Всё это он от  детской дури сделал. На фронте ещё таким воякой станет. Ещё и письма нам с фронта будет писать.

  Потом через лагерную больничку в колхозе узнали, что самоволка к бабам перед фронтом начальником колонии было расценена, как хулиганство, колхозного «крестника» просто до отправки команды на фронт посадили в карцер. Правда, «крестник» всё твердил о каком-то ограблении магазина, представлял даже вещдоки, но комендант Сой-Ю показал, что был он по утрянке у колхозницы, за хорошую «работу» от неё получил в дорогу табак, мыло и портянки.

  О дальнейшей судьбе колхозного «крестника» Ксения не знала, а письма в колхоз он с фронта не присылал.
                *           *          *

                СЕСТРА ЛИДА

  Лида родилась в 1930 году в Антиповке за десять месяцев до выселения и тех нечеловеческих мук, что она испытала вместе с мамой и братьями по дороге на Сой-Ю, особенно трудности первой зимовки в землянке на шесть семей, сделанных неумелыми женскими руками, когда сутками дежурили у печки, не давая ей угаснуть. А ведь той зимой несколько землянок полностью замёрзли от того, что у дежурного угасла печь. Именно той зимой умер от воспаления лёгких её братик – близнец Коленька.

  Но этого она не помнила, в памяти встаёт длинный барак на двадцать семей, длинный коридор и длинный ряд печек с открытым пространством над варочной плитой. Через пространства над плитой можно было переговариваться со всеми жильцами барака. А как же хотелось есть, когда кто-нибудь готовил себе еду. Ароматный запах жареной картошки, рыбы, борща дети да и взрослые всего барака с удовольствием вдыхали и глотали слюнки, особенно тогда, когда нечего было есть, и продукты в семье уже закончились.  По неписаным барачным законам, печки старались топить одновременно, а, значит, и готовили пищу одновременно. Тех, у кого не было продуктов, особенно детей звали в гости на ужин.

  Без взаимовыручки на Севере не проживёшь. Сегодня ты поддержал, а завтра, случится, и тебя надо будет поддерживать. Помнит Лида и стрекочущую машинку «Зингер», на которой мама обшивала семью коменданта, особенно его жену, случалось, комендант приносил полпайки хлеба, картофель, если платье понравилось его жене. Маме приходилось шить всё, даже галифе, а нам она шила из старых солдатских шинелей шапки, валенки, такие чудные пальтишки. Но шитьё ничуть не освобождало от основной работы. Почти год работала на лесоповале, несколько лет работала дояркой, овощеводом в теплице, а последние годы ссылки продавщицей в магазине.

  На Печоре у отца с матерью родилось трое детей,  КИМ- Володя погиб в в возрасте полтора года, Раечка умерла не прожив и года, выжила только младшая – Лёля. Своего брата – близнеца Коленьку Лида не помнит, умер он в первую же таёжную зиму в сырой постоянно холодной землянке.
   
  КИМ – Володя имел двойное имя. Когда он родился, родители назвала его Володей, а когда понесли его регистрировать в контору спецколхоза к коменданту, Игнат Петрович  сказал:
- Его имя будет не Володя, а КИМ. Коммунистический интернационал молодёжи. Володей у нас и без него хватает, а КИМа ещё ни одного нет.
Так и стали его звать КИМ-Володя. В спецколхозах было установлено, что через два месяца после родов женщина должна приступить к работе, а грудничка определяли в колхозный ясли-сад.

  КИМ – Володя начал ползать, в «тихий час» он приполз к печке, а нянечка ушла за очередной охапкой дров. Принесла и высыпала эту охапку дров у печки, в аккурат на ребёнка. Так появилась на семейном дереве вторая зарубка, а третья и последняя зарубка на скорбном дереве Скуповых появилась через четыре года, когда умерла средняя сестрёнка Раечка.
                *           *          *
                ВЕЩИЙ СОН ЛИДОЧКИ СКУПОВОЙ

  Лет в семь, а конкретно зимой 1937 года Лидочке приснился цветной сон. Сначала она рассказала его своей подружке по бараку Тихоновой Таньке и её маме. Затем её пригласили рассказать свой сон в соседний барак,  а чтобы было всем хорошо слышно, её поставили на тубареточку, как будто она выступала со стихотворением. По «заявке слушателей» она его рассказывала во всех бараках посёлка, а затем вместе с концертом школьных ребят она его уже рассказывала на Большом острове в лагере политических ссыльных, причём пришлось рассказывать два раза, подошли опоздавшие слушатели.

  Кончилось тем, что друг отца по шахматам Василий Кузькин зашел в магазин к маме и посоветовал запретить Лиде рассказывать свой сон.
- Какой сон, Василий?
- А вы не знаете, какой сон ей приснился? Она вам его не рассказывала?
- Нет, ничего мы не знаем. А вот и она идёт в магазин, сейчас спросим её. Лидочка, что тебе за сон приснился, все его уже знают, а нам с папой ты не рассказала. Ну-ка, расскажи.

  Лида уже отрепетировано, многие места рассказа уже были прибавлены по ходу многих пересказов, уточнены взрослыми и её сон выглядел так:
- Иду я по Москве, улицы широкие - широкие, на ней стоят дома высокие – высокие. Выхожу я на Красную площадь, там брусчатка под ногами красивая - красивая, ровная - ровная. Прохожу я мимо мавзолея, где лежит дедушка Ленин, через Спасскую башню вхожу в Кремль. Там меня встречает генерал в голубых погонах и с орденами, а на боку у него шашка и револьвер.
Девочка, ты куда? – спрашивает меня генерал.
- Я иду к Иосифу Виссарионовичу Сталину.
- А зачем?
- Рассказать ему как мы живём на севере, на Печоре.
- Сталин сейчас отдыхает, расскажи мне, а я ему передам.
- Не-ет, мне надо самой рассказать ему.
- Тогда пошли. Заходи вот в эту большую дверь, там наш вождь отдыхает.
- Открываю большущую дверь, а там комната большая – большая в ней потолки высокие – превысокие, на окнах красивые решётки, потолок разукрашен позолотой, но комната пустая, ничего в ней нет, даже стульев. Открываю следующую дверь, а там в большой комнате стоят огромные три котла, в них варится каша, каша разная. Один котел с пшённой кашей, второй котёл с тыквенной кашей, а третий котёл с ячневой кашей. А вкусные-е, превкусные. Пошла я в третью комнату она тоже большая, а в дальнем углу стоит железная койка, а на железной койке Сталин лежит в синих штанах, в синей рубашке навыпуск и верёвочкой подпоясан, -  тут Лида замолчала.

  - А потом? – спросила мама.
- И всё-ё, - завершила Лида.
   Её сон разнесся по всему Сой-Ю, по лагерю политических, похоже, не слышали его только родители и в лагере уголовников, но туда никого из посёлка не пускали и оттуда никого  в посёлок не выпускали.
   
  Просто бытовые рассказы о Сталине в то время строго пресекались, а в её сне Сталина окружает богатство, пустота и финал - одет он в синие штаны, синюю рубашку, подпоясан простой верёвочкой, а главное, непонятно из её  сна спит Сталин или умер.
   
  Мама потеряла дар речи, а Василий, обращаясь к Лиде, спросил:
- Лида, ты папу любишь?
- Конечно, люблю, дядя Вася.
- Так вот, ты этот сон больше никому не рассказывай, забудь его. За него могут арестовать твоего папу и посадить в тюрьму. Говори всем, что забыла сон.

  Больше Лида никому свой сон не рассказывала, как бы её не просили.
- Не помню, забыла я его, - твёрдо отказывалась она.
                *            *            *
Вспоминается Лиде, как на маленьком буксирчике впервые привезли с Воркуты через Печору пятнадцать мужчин-доходяг, мужей спецпоселенок Сой-Ю, а среди них и Лидин отец. Вид у него, прямо сказать, – краше в гроб кладут. Все зубы съела цинга, худющий, но зато с распухшими ногами, передвигался с палочками, мама со слезами на глазах, почти на себе его притащила в барак. Лида долго боялась подходить к незнакомому страшному дядьке.

 - Дура ты, Лидка, у тебя отец без зубов, но живой, а у нас нашего тятьку ещё четыре года назад расстреляли. Пусть бы без зубов, пусть без ноги и без руки, но живой вернулся бы тятька, - укоряла Лиду старшая подружка по бараку Танька Тихонова.

  Комендант сокрушался при виде отца:
- Ну, Скупова, ну, куда я твоего мужа определю? На лесоповал? Какой он там работник, на строительстве он тоже много не сделает. - И уже Скупову, - так говоришь, что ты с Волги, рыбу, наверное, ловил, вот и определю я тебя в рыбаки, всё же там работа полегче. Глядишь и немного оклемаешься, к зиме и поднимешься.

  Отец кроме рыбалки помогал ещё разделывать рыбу на приёмке, за это отходы при разделке - рыбные внутренности, головы и плавники он приносил домой, делился с соседями по бараку и вытапливали рыбий жир, он то и помог отцу оклематься. Да и голодной зимой рыбий жир был подспорьем в семье и как лекарство, и как продукт.

  Помнит Лида, что к ним в барак приходили часто не только жители Сой-Ю, но и политические с Большого острова. Отец и мать были очень общительные, в трудных жизненных ситуациях давали дельные советы, отец хорошо играл в шахматы, а уж в карты его обыграть никто не мог. Он в игре всегда знал у кого, какие карты на руках.
- Посидишь с моё на зоне – научишься, - отвечал с улыбкой отец на вопрос дочери. – Может быть, я и живым остался, потому что хорошо играл в карты и шахматы.

  Удивительно, но её отец умел делать все. Рыбачил, плотничал, клал печки, делал лодки, кадки, плёл сети, вентери, растил виноград и делал прекрасное вино. А сказки?... О-о-о, какие он рассказывал сказки по вечерам за ремонтом сетей,  с продолжением на несколько вечеров. Слушать его приходили не только дети со всего барака, но и взрослые, благо, что слушать можно было и в соседних комнатах. Иногда оттуда просили повторить предложение и говорить чуть громче. В оплату за сказки каждому слушателю он давал игличку, чтобы они на  неё наматывали нить с бобины. Наполнялись иглички нитью, сказка останавливалась и обязательно на самом интересном месте. Продолжение объявлялось по использованию нити со всех игличек. Все с нетерпением ждали продолжения сказки. В такие моменты Лида очень гордилась за своего отца.

  Интересно было то, что Лида никогда позже не встречала в литературе этих сказок, и очень жалела, что не записала их, хотя бы вкратце.
                *            *          *
 
                О КОМЕНДАНТЕ
    
  Комендант Игнат Петрович Бабуля не злоупотреблял своей властью без нужды, старался, чтобы семьи посёлка кроме заработка, получаемого на трудодни, который был до смешного мизерным, заводили своё подсобное хозяйство. С колхозной фермы продавали из выбракованных в личное подсобное хозяйство корову или телочку, поросят, ягнят. Между двумя рядами бараков были разбиты семейные огороды. Сажали картошку, репу, капусту, свеклу, лук. Помидоры не получались, а вот огурчиками в конце короткого северного лета иногда баловались даже без теплиц. На домашних огородах работали в основном дети, взрослым было не до того, они работали  в колхозе от зари до зари. В летние каникулы ученики не ездили на юга в лагеря, «лагерей» в тайге своих хватало, а работали в колхозе.

  Начиная с первого и до третьего класса, ученики заготавливали ивовые веники, их резали на Маленьком острове. За день каждый ученик должен нарезать и связать двенадцать штук и весом каждый не менее двух килограмм. За норму начислялось половина трудодня, а за каждые четыре веника выдавали конфетку - жёлтенькую «подушечку». Веники сушили под крышей фермы, а  зимой ими подкармливали овец и маленьких ягнят. После третьего класса ученики уже считались подростками и работали на других посильных работах. Чаще они были пастухами, возчиками сена, телятницами, сгребальщиками сена на конных граблях и конных волокушах. Работы хватало в колхозе и на огородах всем.

  Закончился сенокос. Сено сложено аккуратно в причёсанные стога, а сенокосный отряд возвращался домой в Сой-Ю парадной колонной. Впереди на белом коне «Гордый» с красным знаменем ехала Лида Скупова, за нею в колонне по три на лошадях ехали девчата, за девчатами ехали на конных косилках, конных граблях, на пароконных возах - решётках пацаны. Сзади замыкала колонну повариха тетка Марька Захарченкова со своим поварским скарбом и бочкой с водой. В руках она держала объёмистую кастрюлю, в которую в такт песни била половником. У конторы их встречали почти всё взрослое и детское население Сой-Ю вместе с комендантом Игнатом Петровичем в его неизменном военном кителе и галифе.

  «По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд….

  Неслась над посёлком и речкой Сой-Ю бравая песня молодых работников колхоза, с честью выполнивших задание коменданта. Ребят и девчат не смущали трудовые мозоли на руках, не испугали их и огромные пойменные комары, кишевшие на заливных лугах. Они вносили свою маленькую лепту в разгром врага.
                *           *           *

  В тридцать первом году, когда только высадились на Печорский берег у речьки Сой-Ю тайга казалась всем враждебной, даже корни деревьев не желали отдавать земли спецпереселенцам, деревья приходилось не только спиливать, но и выкорчёвывать огромные корни, иначе деревья опять начинали расти от пней. Под деревьями росли незнакомые грибы и многие из них не только несъедобны, а просто ядовиты. Посреди таёжных деревьев вдруг оказывалось болото с вековой плесенью, и им несть числа, в распадках под настом из упавших деревьев, покрытых толстым перегноем из многолетней листвы под тобой вдруг журчал ручей с ледяной водой. Если человек провалится туда, то выбраться ему без посторонней помощи невозможно. А сколько здесь озёр? А сколько народу пропало в тайге, пытаясь по-первости убежать из ссылки? Сколько в тайге неизвестных могил и просто разбросанных зверьём косточек этих беглецов? А медведи, о-о-о, с хозяином тайги шутки плохи. А река, Печора с норовом, особенно в половодье, в ледоход.

  По прошествию нескольких лет ссыльные сблизились с тайгой, приняв её законы и пользовались её дарами. Кора пихты заменяла муку, ягоды, грибы, травы, печорская рыба кормили, лечили, пойменное сено шло на корм животным. На небольших колхозных полях выращивалось зерно, овощи, словом спецпереселенцы в тайге освоились, подросшие дети уже считали тайгу, речки Сой-ю, Печору своей родиной.

  Четыре класса Лида окончила в своём посёлке в малокомплектной школе, а семилетку она закончила в посёлке Ичет-ди, располагавшейся ниже за рекой Печора. Жили они там в интернате, и только на воскресенье кто-нибудь из родителей приезжал за учениками на лодке. Зимой было проще, час пешим ходом по льду и ты дома.

  На всю жизнь запомнилось  злое лицо воспитательницы интерната. Работать в интернат она пришла из надзирателей женского лагеря для политических ссыльных, но его закрыли, а она стала теперь воспитателем в школьном интернате. Жили в то время голодно, шла война, отца снова забрали на угольные шахты Воркуты. Лида училась в шестом классе, на неделю мама давала ей восемнадцать средних картофелин и маленький  пузырёчек из-под лекарства рыбьего жира. Всё. Всё это на шесть дней. В интернатской печке – голландке ученикам запрещалось что-либо готовить. Но ребята приспособились в малюсенькой сковородочке по вечерам на углях в голландке жарить картошку. За этим делом воспитатель и застукала Лиду. Какая же гримаса злости появилась на её лице. Эта гримаса кошмара почти всю жизнь по ночам преследовала Лиду.
Воспитательница вывернула содержимое сковородки на угли, затем тщательно всё перемешала кочерёжкой, выкинула на помойку сковородочку и принялась за Лиду. Схватила за Лидины короткие волосы и била её головой о пол, об печку, о железную солдатскую кровать до тех пор, пока тело девочки не стало совсем безвольным. Только тогда она бросила её на пол.

 - Так будет со всеми нарушителями дисциплины, - в назидание остальным сказала она и ушла.

  В беспамятстве Лида пролежала до утра. Утром она встала и поплелась  домой, а через три дня начинались зимние каникулы.
- Лидочка, доченька, видно грехи наших семей тяжкие. Судьба наша такая – отвечать за них перед Господом, - смазывая ссадины и прикладывая компрессы, говорила мама-Ксения, - надо терпеть, бесправные мы здесь, а воспитательницу?... Ты прости её, Лидочка, она не ведает что творит, а школу заканчивать надо, доча, школу нельзя бросать, это наш единственный путь стать свободными людьми..

  Головные боли у Лиды появились намного позже, уже в пенсионном возрасте. Опухоль мозга по причине давних ушибов, так объяснили причины её возникновения московские врачи. Показательное интернатское  наказание в том далёком военном времени сократили жизнь Лиды лет на двадцать, не менее. Умерла Лидия Павловна 2 марта 2001 года в Москве.
                *            *          *

                ЛИДИНЫ БРАТЬЯ И СЁСТРЫ

  Миша, как помнится Лиде, всегда был рассудительным, серьёзным мальчиком, часто защищал её от пацанов, которых она иногда, чего греха таить, и без дела задирала. Миша иногда успокаивал даже маму, которая от безысходности частенько плакала, уткнувшись в подушку. Он был хорошим помощником маме в семье, Ксения была спокойна, когда дети были с ним, почти все хозяйственные работы были на Михаиле. В десять лет мальчишка на селе, а тем более на Севере считался уже мужчиной. Вода, дрова, огород, заготовка ягод, заготовка сена корове на зиму – все это на плечах этого малолетнего мужчины, а если в семье нет мужчины, то приходилось и девочкам справляться с этими делами, и, поверьте, справлялись  совсем не хуже мальчишек.

  Жизнь в Сой-Ю налаживалась, Миша, закончил семь классов, работал в колхозе конюхом, планировал ехать учиться в техникум в Печору. Младший Шурка – сорви голова, перешёл  уже в седьмой класс в семилетней школе Ичет-Ди, младшей сестрёнке Лёле было уже три года. Поговаривали, что скоро за ударный труд будут отпускать семьи с поселения.
Но наступил 1941 год. Война.
      
  Бабье царство – так называли на Печоре колхозы в спецпоселениях и до войны, а во время войны  на трудовой фронт забрали абсолютно всё старшее поколение мужчин, а молодых забрали на войну.  Кроме коменданта и охранника мужчин в посёлках не было, если, конечно, не считать пацанов. Да и охранник был уже глубоко в возрасте, с трудом таскал за собою винтовку.

  Уже через месяц всех старших мужчин, работавших ранее на угольных шахтах Воркуты мобилизовывают на трудовой фронт. Отца снова увозят на шахты, хотя его здоровье постоянно давало о себе знать. А ещё через два месяца из Сой-Ю уходили на фронт молодые парни и Миша Скупов в том числе. От него стали приходить с фронта письма - треугольнички или открыточки. С Воркутинских шахт приходили письма от отца, по старости он в забое уже не работал, а работал на поверхности, чем и успокаивал своих родных.   

  Лето 1942 года - жаркое, солнце печет немилосердно. Война идёт уже второй год, а новости с фронта плохие, немец уже на Кавказе, рвётся к Сталинграду. В конторе у коменданта Игната Петровича висит школьная карта европейской части СССР, на ней иголками с приклеенными флажками показано положение фронтов. Здесь же стоит единственный радиоприёмник, который включают только прослушать сводки Информбюро, берегут батареи.

  Взрослые целые дни на работе, рабочий день считается по 10-12 часов, а чаще от зари до зари. Лёлька с  соседской ребятнёй купается на чистом светлом пляже у речки Сой-Ю. Младшие школьники с учителями на Маленьком острове заготавливают красноталовые веники овцам на зиму, старшие школьники и подростки, уже закончившие семь классов, а с ними  Лида и Шурик работают в колхозе на сенокосе. К августу поспеет голубика, черника, начнётся их сбор. Вначале ягоды выберут поблизости от посёлка,  затем придётся продвигаться дальше в тайгу. Надо запасать на зиму ягоды, грибы из леса, овощи с огорода, рыбу из реки, зима на Севере, как и вообще в России строго «спрашивает». Сталинград будет на устах несколько месяцев, затем пойдут радостные вести. «Сталинградский котёл», огромное количество пленных. Немец отброшен за Дон и его гонят дальше! Наконец-то!!!
                *           *         *

                ГУЦУЛЬСКАЯ НАКИДКА

  Зима 1943 года выдалась снежной и морозной. В конце зимы по замёршей Печоре дальше на север почти каждый день гнали пленных немцев, австрийцев, румын. По количеству этих колонн можно было судить о грандиозности Сталинградской битвы. Было радостно на душе от этой победы, а в то же время и жаль тех людей, что сейчас шли, нет, не шли, а ползли из последних сил по глубокому снегу, на крепком северном морозе в своих лёгеньких шинельках. В первый раз выбежали смотреть пленных всё население Сой-Ю.

  Пленные шли уставшие, изнурённые дальней дорогой, постоянными морозами и вьюгами, их темные неизвестного уже цвета шинельки были без ремней и почему-то все с оторванными хлястиками. Смотрели они виновато исподлобья, видно понимая, что думают о них эти простые русские люди, у которых они отняли мирную и спокойную жизнь. Нет, это уже были не враги, это были просто несчастные люди. Женщины вспомнили свой этап на Печору, вспомнили, что и наши солдаты в плену так же шли, а возможно и сейчас идут этапом где-то по неметчине и жалость к несчастным людям проснулась в сердцах русских женщин, пересилив в душе обиду и возмущение. Захотелось чем-то помочь им, хотя у самих-то не всегда было чем накормить своих детей.

  Когда ночь колонну заставала у Сой-Ю, их помещали в колхозный пустовавший клуб. Печи в клубе зимой топили только по мероприятиям, 7 ноября, Новый год, 8 марта, свадьба, которых в посёлке давно уже не было по причине отсутствии мужчин, колхозного собрания, редкого приезда из района лектора-политинформатора.
 
  Для пленных затапливать печи охрана не разрешала. Тогда женщины Сой-Ю шли к охране и просила отпустить одного - двух пленных к ним домой на ночь переночевать в тепле. Отпускали, а куда бежать, вокруг сотни километров занесенной снегом непроходимой тайги. И тогда в бараках почти в каждой комнате до поздней ночи работали банно-прачечные комбинаты. Стирали одежду, купали самих пленных солдат. Для них они не были солдатами, не были врагами, они были просто людьми, попавшими в беду. Утром посвежевшие пленные вновь сходились к колхозному клубу и продолжали свой путь по этапу, по заснеженной Печоре куда-то дальше на север, унося в своей душе благодарность к русским женщинам.

  Ксении в глаза бросились из колонны пленных четверо молодых людей. Два, что постарше, поддерживая, а по сути, несли третьего, совсем молодого раненого паренька. Рядом с ними шла красивая чернявая девушка так же в военной форме и всё пыталась помочь нести раненого. Намётанным глазом Ксения определила, что жить пареньку на этапе осталось совсем недолго.
Она пошла к коменданту.

  - Игнат Петрович, в магазине совсем нет дров, попросите охрану оставить в Сой-Ю на недельку двух-трех пленных напилить и наколоть дров для магазина.
- Скупова, мудрышь ты шось-то. Дрова же недавно пилили тебе в магазин.
- Игнат Петрович, кончились уже те дрова.
- Скупова, знаю, знаю зачем хочешь оставить, но они же фашисты, они убивают  наших солдат, от прямо сейчас где-то стреляют в наших сыновей, а ты их жалеешь.
- Игнат Петрович, какие они фашисты, забрали под ружьё из деревни пацанов и погнали на фронт. Пацанёнку ещё и восемнадцати нет, а он раненый по этапу идёт. «Русские плохие, а немцы хорошие» – вот и весь их «фашизм», дали винтовку и приказали - убивай, или тебя убьют.
- Ну, что с тобою робыть. Оставлють, укажи охране тилько кого.
- Там троих пареньков и одну дивчину.
- Ну, гарно. Я договорюсь с охраной. Через полчаса приходь и забирай своих каторжан - фашистов. На неделю, не больше, Скупова. Развели, понимаешь, дом отдыха для пленных в колхозе, а меня по головке начальство  не погладит за такие дела.
- Бог зачтёт, Игнат Петрович.
- Скупова, опять начинаешь, и так на многое я закрываю глаза,  думаешь, я ничего не замечаю? Иди, не зли меня, а то передумаю.

  Ксения с Лёлей поселились на неделю в комнате к Рубцовым, к Лёлиной подружке. Сама Ксения сходила в лагерную больницу к врачу посоветоваться о лечении раненого и попросить лекарства.

  За неделю Георгий, так звали раненого паренька, немного поправился, уже стал наступать на раненую ногу, но идти на этап ему определённо было ещё рано. Колотыми дровами Андрей и Антон  уже забили дровяник магазина, надо было придумать ещё причину оставить пленных на неделю, как минимум. А тут, как на грех, а вернее на радость Ксении в магазине задымела печка, а потом и вовсе завалилась одна сторона.

  - Игнат Петрович, в магазине с печкой не порядок, дымит и кирпичи из одной стенки вывалились. Давайте пленных ещё на недельку оставим, они нам за это время печку и отремонтиуют.
- Скупова, меня всё начальство ругает, что ни одного колхозника не отправил, куда следует за вредительство, оцэ я тебя за вредительство - поломку магазинной печки и отправлю на лесоповал года на два. На делянках поработаешь – подумаешь, тилько хто же твоих девчат кормить тут будет? Твои пленные? Им самим ещё выжить надо.
- Игнат Петрович, побойся Бога…
- Шо, опять за свое, Скупова. Иди, иди, чтобы глаза мои тебя не видели. Пусть перекладывают печку, а я посмотрю, как они её сложат, может, и ещё где-нибудь подремонтируют в бараках печи. С тех пор, как не стало нашего Самсона Абрамовича и ремонтировать печи стало некому. Ох, жизнь пошла. Ты ещё здесь, Скупова? Иди, долечивай своего пленного. – Смилостивился Игнат Петрович.

  Через неделю Ксения провожала на этап своих новых друзей. Нога у Георгия немного поджила, он уже самостоятельно мог ходить, конечно, на этапе ему будет ещё тяжело, но братья и сестра помогут ему. Ксения отдала им оставшиеся от сыновей теплые вещи, без которых здесь на севере не выжить. На прощанье Дана срезала со своей блузки весь бисер и сделала для Лёли бусы, а Ксении отдала свою гуцульскую накидку, сотканную своими руками.

  Прошли годы. Однажды Ксения Степановна плыла на пароходе из Саратова к себе в Нижнюю Добринку. Вечером на верхней палубе стало прохладно, она на плечи накинула гуцульскую накидку - подарок пленной девушки румынки с коротким именем Дана, что значит подарок Бога.  Вдруг к ней подходит уже немолодая женщина и спрашивает:
- Вы тётя Ксения?
- Да-а.
- А я вас угадала вот по этой накидке. Свою работу всегда определишь. Я Дана Григореску, помните Сой-Ю, пленные румыны, три брата и сестра?
- Дана, это вы? Живы, а как Андрей, Антон, Георгий?
- Все живы, и Андрей, и Антон, и Георгий. Нам помогло то, что я ведь на войне была переводчицей, знала немецкий, английский, румынский языки. В лагере я тоже стала переводчицей, получала доппаёк, поддерживала своих братьев, быстро выучила русский язык, нам вчетвером было намного легче продержаться до окончания войны. Нас освободили в 1946 году, так хотелось заехать к вам в Сой-ю, но не разрешили. Георгий и сейчас вспоминает тётю Ксению, как своего ангела-хранителя. Приеду домой расскажу ему о нашей встрече – вот обрадуется. Обязательно напишет вам письмо. Тётя Ксения, а я сейчас здесь в России переводчиком в Румынской делегации. Сейчас едем в Сталинград, если удастся, обязательно поищу место, где для нас, Григореских, кончилась война.

  А мы ведь ничуть не жалеем, что побывали в плену. Конечно, могли и умереть с голоду, от холода, но и в окопах смерть всегда стоит рядом, а там мы увидели, каким бывает Север Крайний, узнали, какими могут быть русские снега, русские морозы, а  русская тайга, а река Печора - красоты неописуемые. Так что те годы не пропали даром для меня. Я часто рассказываю своим детям о русском Севере, о морозах, о тайге, о Печоре – не верят. Говорят, что рассказываю сказки. Да мне и самой уже иногда кажется, что всё то, такое далёкое было не со мною.
- Даночка, а мы первые годы, как приехали с Печоры очень часто жалели, что уехали с Севера. Правда, правда. Там климат суровый, но климат человеческих отношений был намного теплее, чем здесь. Сейчас уже привыкли и здесь, а так иногда сердце защемит, хочется съездить на маленькую речку Сой-Ю, хоть бы одним глазком посмотреть, как там сейчас. 
                *          *          *

                МАМА, ПОЧЕМУ МЫ ЖИВЁМ НА СЕВЕРЕ?

  Скуповы жили в угловой комнате барака на двадцать комнат, двадцать спецпоселенческих семей. Четыре угловых комнаты были самыми холодными в бараке. Ведь во всех остальных комнатах было по две половинки печки, а в угловой комнате была только одна половинка печки. Так что дети Скуповых росли в спартанских условиях и, надо сказать, болели они не часто. У младшей дочки Лёли была своя отдельная комната – под единственным в комнате столом. Под столом, накрытым скатертью у Лёли был свой мир, здесь выставлены подаренные поделки от поселенцев с острова: собачки, кошечки, коровка, были здесь и картины нарисованные старшими братьями.

  Вот заснеженная река Печора, здесь ребята купаются в знакомой речке Сой-Ю, а здесь нарисована какая-то незнакомая широкая река Волга. Лёля слышала от мамы, что они приехали с этой реки Волга, неужели есть река больше нашей Печоры? А сейчас к отцу пришёл в гости с острова дядя Коля, они играют за столом в шахматы и спорят о какой-то Финской войне, они недовольны тем, что Сталин разрешил начать эту войну. Что у нас своего Севера недостаточно? Его даже слишком хватает для спецпоселений и  лагерей.

  - Э-эх, Павел Иванович, Павел Иванович, я отсидел в тюрьме с двадцать седьмого года 10 лет по «шахтинскому делу», затем в ссылке уже четыре года, а я ведь не знаю когда она закончится, в тюрьме хотя бы знаешь когда закончится срок, а ссылка ведь бессрочная. Вот мы говорим, что тридцать седьмой год был самым «урожайным» по количеству репрессированных, а ведь в истории нашего советского государства почти каждый год был на уровне «тридцать седьмого». С 17-го и по 23-й была «зачистка» от врагов народа оставшихся после гражданской войны, в 24-26-х годах небольшое «затишье». В эти годы вожди революции делили власть во внутрипартийных разборках. Им было не до репрессий. 27- 28- й год – шахтинское дело, пошли сказки о вредителях, с 29-го года – сплошная коллективизация и по российским дорогам и рекам потянулись этапы безвинных на расстрел, в тюрьмы, а больше всего в ссылки. Ещё не закончили своё движение крестьянские этапы, а в 30-м новая волна вредителей по делу о «Промпартии», в 31-32-ых –«золотушное дело», ГПУ по распоряжению правительства вытягивало у своего население золото, включая обручальные кольца и нательные крестики. В это же время непомерными налогами разоряли «непманов», поверивших власти и ожививших торговлю в стране, продолжались репрессии в свзи с коллективизацией.

  33-й год – голод и те же репрессии, 34-й год репрессии за убийство Кирова, и начало процессов по «троцкистам» и прочим «уклонистам», а уже с 35-го непрерывные аресты этих самых «троцкистов», «уклонистов», «шпионов», «вредителей» и «пособников». О 37-м и 38-м и так знаешь, в 39-м - Финская война, в 40-м и сейчас в 41-м сажают «предателей» и «изменников»…  Сплошной террор. Люди подыхают от голодных поносов, от цинги, от отёков, от холода. Их надо кормить, охранять, а ведь могли бы работать, производить хлеб, товары для людей, учить, лечить, наконец, просто рожать и растить детей…
Но тут вмешалась мама:
- Не надо говорить об этом при детях.
Интересно, почему же при детях нельзя говорить про войну, про Север, про нашу жизнь? Надо повнимательней прислушиваться к разговору отца и дяди Коли. Но они начали разговаривать про какие-то дебюты, эндшпили.
 
  Интересно, если мы приехали с далёкой Волги, и наши тёти и дяди там живут, то почему мы живём здесь и не уезжаем к ним на эту самую Волгу. Надо спросить об этом маму.
- Мама, мама, а почему мы живём здесь на Печоре, а наши дяди и тёти на Волге?
- Доченька, но надо, же кому-то осваивать и Север, вот мы с вами и осваиваем его. Разве плохо нам здесь жить, здесь так красиво, а ягод сколько?
- Красиво, только зимой, мамочка, очень уж холодно, а летом комаров много. А так я люблю нашу речку Сой-Ю, наш лес, люблю кататься с горы на санках. А мы когда-нибудь побываем на той речке, забыла, как её называют?
- Волга?
- Да, Волга.
- Не знаю, может быть, когда-нибудь и побываем, но Печора, Лёлечка, совсем не хуже Волги.
                *           *           *

                ВСТРЕЧА НОВОГО 1944 ГОДА

  Не было в то далёкое время ни радиол, ни телевизоров, на весь посёлок был один патефон и два десятка в конец «заезженных» пластинок. Но жители Сой-Ю по празникам собирались все вместе, готовили выступления и взрослые, и дети. Школьники подготовли к новому году большой концерт,не отставали от них и взрослые. Декламировали стихи, пели любимые песни, взрослые показали постановку «Фриц и Русская зима». В отсутствии в посёлке мужчин фрица играла Лёлина мама, ей навели сажей усики, одели в лохмотья, ну, точно, как пленные немцы, которые шли на север мимо Сой-Ю.
Смешно было, потом старшие пели лирическиие песни, читали стихи. Мама Лёли читала отрывок из поэмы Н.А.Некрасова «Русские женщины»   

«…Помедлим немного. Хочу я сказать
Спасибо вам, русские люди!
В дороге, в изгнанье, где я ни была,
Всё трудное каторги время,
Народ! я бодрее с тобою несла
Мое непосильное бремя.
Пусть много скорбей тебе пало на часть,
Ты делишь чужие печали,
И где мои слезы готовы упасть,
Твои уж давно там упали!..
Ты любишь несчастного, русский народ!
Страдания нас породнили...?
 Вас в каторге самый закон не спасет!? -
На родине мне говорили;
Но добрых людей я встречала и там,
На крайней ступени паденья,
Умели по-своему выразить нам
Преступники дань уваженья;
Меня с неразлучною Катей моей
Довольной улыбкой встречали:
Вы - ангелы наши!? За наших мужей
Уроки они исполняли.
Не раз мне украдкой давал из полы
Картофель колодник клейменый:
Покушай! горячий, сейчас из золы!?
Хорош был картофель печеный,
Но грудь и теперь занывает с тоски,
Когда я о нем вспоминаю...
Примите мой низкий поклон, бедняки!
Спасибо вам всем посылаю!
Спасибо!.. Считали свой труд ни во что
Для нас эти люди простые,
Но горечи в чашу не подлил никто,
Никто - из народа, родные!...»

  Ксения закончила читать стихи и в клубе повисла тишина, только слышны были редкие всхлипы да многие вытирали уголками своих платков слёзы на своих глазах, у Лёлиной мамы на глазах тоже были слезы. Шла она со сцены уже под бурные аплодисменты. Всем казалось, что эти стихи быди написаны именно о них, о их судьбе. После Ксению часто просили рассказать эти стихи и каждый раз женщины плакали.
      
  Вообще, она очень любила стихи Н.А.Некрасова, пела романс на его стихи «Огородник», любила петь романсы других русских поэтов.
                *             *            *
    
   1943 год, солдаты на фронтах немного оправились от горечи первых поражений и, наконец, вкусили сладость первых побед. Москва, Сталинград, Курская дуга. Уже появилась уверенность, в победе. Мишу на фронте с декабря 1942 года просят рассказать о Сталинграде, а он его сам не видел, сам покинул Сталинградскую землю ещё мальцом.

  Скуповы всей семьёй многократно читали-перечитывали и вчитывались в немногословные письма Михаила с фронта. А с августа 1943 года письма вдруг перестали приходить,  вскоре пришло извещение, что Михаил Павлович Скупов пропал без вести. Всё же, у матери оставалась маленькая надежда, что объявится старшенький, ведь часто в госпиталях лежали больные, не помнящие своих фамилий, без документов. Может, Мишенька жив, молила Бога по ночам втайне от девочек Ксения.

  На пропавшего без вести фронтовика семье помощь не положена и наоборот, относились подозрительно, а не сбежал ли член семьи репрессированных Михаил Скупов к немцам.
                *           *         *

                ИСКОРКИ ПАМЯТИ

  Шурик был на четыре года моложе Миши, и в работе всегда был в тени старшего брата, но когда случалось набедокурить, то тут он был первый, весь в отца. Очень он любил животных, в первом классе осенью в тайге подобрал раненого воронёнка, у которого было перебито крыло. Принёс его домой, наложил на крыло шинку и всю зиму Шурка пытался научить его разговаривать. Разговаривать он так и не научился, но привязался к Шурику сильно, постоянно сидел у него на плече, иногда садился на руку. Кар-кар, так его он звал, и он отзывался на это имя. Весной он его выпустил на волю, но как выходил из дома звал его «Кар-кар, Кар-кар»  воронёнок к нему, садился на плечо и он гордо ходил с ним на плече по посёлку. Случалось и друзья Шурика звали Кар-кара, он так же прилетал к ним и садился на плечо, никто не обижал его.
В пятом классе, Шурик учился в Ичет-Ди, но всё свободное время пропадал на конюшне, где уже работал Миша.

  У кобылки Тайга родился белый жеребёнок, красивый, статный и кличку дали ему под стать – «Гордый». Они с Шуриком так сдружились, просто на диво. Гордый подрастал, пора было его приучать к уздечке, объезжать, а он никому не давался. Никто не мог справиться с ним, пошли за Шуриком.
- Эх, вы,горе-конюхи, смотрите, как надо делать, - надел быстро уздечку прыгнул на Гордого, и был таков. Приезжает минут через пятнадцать, цел и невредим. Отдаёт коня конюху, тот садится на него и… оказывается на земле. Так верхом на Гордом никто и не ездил кроме Шурика. Когда надо быстро съездить куда-то, звали Шурика, давали ему Гордого и депешу. Носились они, как ветер. И на работу их ставили вместе, сволакивать сено, таскать сенокоску, перевозить сено, без Шурика, никто Гордого не запрягал, то укусит, то лягнёт, то вдруг понесёт. В колхозе плюнули на него, давно бы уже его продали, но какой же он был статный конь, племя прекрасное. Для этого его в колхозе и держали.
 
  А когда Шурик ушёл на фронт, Гордый стал подчиняться Лиде, только Лида могла ездить на нём верхом. Так и стали они работать в колхозе в паре, белоснежный конь Гордый и девчонка Лида Скупова.
                *          *        *

                БОРЗИК

  Зимой 1942 года, Шурик на Гордом скакал  из села Дутово, что в 16 километрах от Сой-Ю. Проезжая мимо лагеря уголовников, за деревьями послышался как будто плач ребёнка. Остановился, нашёл маленького замерзающего щенка. Сунул его за пазуху и поскакал дальше, домой.  Из щенка выросла красивая собака, знающие люди определили в ней помесь овчарки и лайки и посоветовали её с детства обучать, очень умная, говорили,  будет собака. Собака оказалась кобельком, назвал его Шурик Борзиком, со временем он стал умным, понятливым и преданным. В комнату Скуповых пускал всех, но никого не выпускал, а если, не дай Бог, что руками возьмёт, загонит на стол и будет он там сидеть до прихода хозяев. А придут хозяева, может к гостю и приластиться, «Извини, мол, дружок, служба такая».  Передавал Борзик записки, вложенные в ошейник, только тому к кому его посылали. Будет искать по всему посёлку, но найдёт, другому, даже хорошо знакомому никогда не отдаст, зарычит, оскалит свои большие острые зубы и желание взять из ошейника записку сразу же пропадало.

  Когда Шурик ушёл на фронт, Борзик несколько дней лежал в углу у сарая, ничего не ел, никого не подпускал. Потом за хозяйку признал маленькую Лёлю.
Уходил Шурик с одной мыслью, отомстить за брата. Ему предлагали пойти на офицерские краткосрочные курсы, но он стремился на фронт.
- Пока буду учиться, и война закончится, за брата не смогу отомстить, - твердил Шурик и рвался на фронт.
К середине 1944 года уже освобождали Прибалтику и, как пели во фронтовой песне «Махнём, не глядя» бойцы:

 «…Мы научились под огнём ходить не горбясь,
Живём случайно, расстаёмся не скорбя…
…Мы для победы ничего не пожалели,
Мы даже сердце, как НЗ не берегли…».

  В августе 1944 года в бою при освобождении латвийской деревни отважного и бесстрашного пулемётчика Александра Скупова сразила фашистская пуля.
С 4 августа, со дня гибели Шурика, Борзик  снова лежал несколько дней у сарая и из глаз катились крупные слёзы. Потом, когда пришла на Шурика похоронка, Ксения поняла, почему Борзик так тосковал и плакал.

  По установившейся традиции бабьего царства посёлка Сой-Ю, к получившей похоронку приходили в барак поочерёдно все женщины, утешить подругу в её горе, поддержать её, постараться вместе выплакать горе слезами. Но Ксения замкнулась, стала как каменной, ни одной слезинки не упало из её глаз. Война забрала у матери уже второго сына. Было у Ксении четыре сына, не осталось ни одного. Это ли не горе матери.

  Так и улеглась Ксения, не выплакав горе спать с Лёлей. А утром её тёмные волосы стали белыми, как снег, резко ухудшилось зрение, видно невыплаканные горькие слёзы, испортили зрение матери. С тех пор Ксения читала только в очках.
                *            *          *

                ШКОЛА ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

   Лёля пошла в первый класс в начальную малокомплектную школу Сой-Ю в 1944 году. Четыре класса вели две учительницы, такие же спецпоселенки, как и все жители Сой-Ю. Все три года, что училась Лёля на Севере, учительницей была Каиса Ивановна. Тогда каникул на севере в школе не было, пятая летняя четверть называлась трудовой. Два класса вместе с учительницей летом работали на колхозных полях, сенокосах, в теплицах и фермах. Школьники работали, а вместе с тем и повторяли пройденный за учебное время материал. Младшие школьники заготавливали на Маленьком острове  красноталовые веники овцам на зиму. Каждый веник должен быть не менее двух килограммов и за день каждый ученик должен нарезать двенадцать веников, за это колхоз начислял половину трудодня. За каждые четыре веника колхоз выдавал премию по одной конфетке – желтой «подушечке».

  Война уже близилась к концу, но с продуктами, одеждой, обувью, учебниками и тетрадями было очень трудно. Учебники были один на три-четыре ученика, Чернил не было, брали из печки сажу и разводили кипячёной водой, такими чернилами писали школьники Сой-Ю в военные годы. Тетрадей не было вообще, писали на том, что найдётся у родителей под рукой, а под рукой у репрессированных ничего не оказывалось. Из вольных школ района передавали уже использованные школьные тетради. Их переворачивали и в просветах между исписанными строчками писали свои задания. Но и их было мало, эти тетради давали, как поощрение, только отличникам. Такую тетрадь надо было заслужить хорошей учебой. 

                БРОД НА ПЕЧОРЕ
 
  Школьники начальной школы Сой-Ю с концертами ходили на остров к политическим ссыльным. Все политические ссыльные были образованными, и часто, как сейчас говорят, давали мастер классы. Учили петь песни, декламировать стихи, учили правильно следить за своими причёсками, ногтями, лицом, а уж без подарков-самоделок никто с острова не возвращался. Словом туда школьники ходили с удовольствием, часто и в школу приходили с концертами «островитяне». В этот раз школьники на концерт взяли с собой и Лёлю с её стихотворением «Я у бабушки жила».

  «Я у бабушки, в колхозе,
Лето целое жила,
Молоко парное козье
Днем и вечером пила.
По утрам вставала рано
 И кормила всех цыплят,
Помогала стрич баранов,
Берегла колхозный сад.
Раз пошла я в лес дремучий,
Шла и ягоды рвала
Незаметно до берлоги
До медвежьей добралась.
Вижу я медведь выходит,
На меня как заревёт:
«Кто тут ходит, кто тут бродит,
Кто мою малину рвёт».
Рявкнул он что было силы,
Зашагал медведь ко мне.
Тут дубину я схватила,
Бац медведя по спине.
Я у бабушки, ребята
Лето целое жила,
Но сознаюсь, виновата,
Про медведя наврала».

  Как уже отмечалось на «Маленький остров» был построен мост, а дальше до «Большого острова» шёл брод глубиной по пояс по косе, причём на песчаной косе от сильного течения Печоры образовывались заструги, глубина резко в них увеличивалась, случалось и до двух метров. Проход по косе всегда менялся, поэтому взрослый, или хорошо умеющий плавать, шёл впереди группы и ставил на поворотах вешки. За малышами всегда присматривали старшие, ведя их за руки или неся на руках. Лёля Скупова уже немного умела плавать «по-собачьи» и гордо отказывалась от помощи старших учеников. И тут внезапно она проваливается в застругу и быстрым течением её стало уносить на глубину, туда, на главный фарватер реки. Заструга закончилась, уже Лёля нащупывала дно ногами, но течение не давало ей удержаться на ногах, и она снова барахталась на воде, которая уносила её все дальше от ребят. Её старшая подружка Валя Рубцова не растерялась и бросилась вдогонку за Лёлей. Вдвоём они справились с течением, а не приди Валя на помощь, Лёля, скорее всего, утонула бы и своё стихотворение не прочитала бы на концерте.
                *         *       *

                ТРУДНАЯ ДОРОГА С ПЕЧОРЫ

  Почти с самого нового 1947 года по Печоре ходили упорные слухи о том, что колхозы спецпоселенцев будут ликвидироваться, а на их месте, в их посёлках будут организовываться лесопункты. Говорили разное, но в основе были «сладкие» слухи об освобождении всех спецпоселенцев первой волны, 29 – 34 годов, расказаченных и раскулаченных.

  В конце 1945, особенно в начале 1946 года пришло много фронтовиков, одновременно с ними пришли и мужчины с трудфронта, конечно, которые выжили на этих фронтах.
Снова еле живой вернулся с воркутинских шахт Павел Иванович Скупов. И снова его поставили колхозным рыбаком. Авось на рыбе и на рыбьем жире оклемается, снова поднимется. Жизнь в посёлке оживилась, в клубе стали справлять первые свадьбы, у конторы на столбе повесили большой репродуктор - тарелку, а рядом поставили небольшой «ветрячок» для зарядки аккумулятора. Со временем установили и локомобиль с электрогенератором, провели по всем баракам электричество. Надзор за спецпереселенцами постепенно ослабевал, в колхозе стали весомее трудодни, разрешалась охота в тайге, рыбная ловля на реке и озёрах. Жизнь становилась лучше, а  в  1946 году 28 сентября выходит приказ МВД СССР и Прокуратуры СССР № 00868/208СС «О порядке освобождения из спецпоселений спецпереселенцев бывших кулаков». Многие стали уже задумываться о своей дальнейшей судьбе. И большинство уже не видели себя вне Севера. Привыкли, да и куда возвращаться, ведь прошло столько времени. От добра добра не ищут говорила народная мудрость, да и раны на сердце от обид за раскулачивание не у всех прошли бесследно. Многие остались на Севере, кто переехал в Печору, кто-то в Троицко-Печорск, а кто-то и в Архангельск.

  9 мая за околицей, в «сельском парке – ближней тайге» по случаю Дня Победы была организована праздничная гулянка. Собрались все сколько осталось после войны жители посёлка Сой-Ю от мала до велика.
Здесь впервые  и единственный раз Лёля увидела, как плакал отец, сидевший посреди друзей своих погибших сыновей.

  Иванченко Николай, школьный друг Шурика, воевавший вместе с Шуриком и известившего семью о гибели друга в 1944 году в Прибалтике.
Козырев Виктор, школьный друг старшего сына Михаила, до войны вместе работали в колхозе, вместе призывались, вместе воевали, это он был свидетелем его гибели. 

  Как рассказывал Виктор, в бою Мишу тяжело ранило, снарядом ему оторвало обе ноги, санитарка во время боя оттащила его в воронку от снаряда, наложила жгуты, перевязала и уползла за подмогой. Но видать и её в том бою или ранило или…, но вестей о ранении Михаила Скупова от санитарки в штаб не поступило.
 
  Виктор, сам раненый в бою, полз в своё расположение и встретился в воронке с уже перевязанным Михаилом.
- Миша, не дрейфь, закончится бой, и вытащат тебя отсюда. Лежи спокойно, в одну воронку снаряды дважды не попадают.
- Витя, если что, передай моим…
- Сам из госпиталя напишешь, похоже, что ты, дружок, отвоевался.
И он пополз к своим. Не успел отползти и пятидесяти метров, как один из снарядов попал точно в воронку, где лежал раненый и разнёс в клочья Михаила. Виктор попал после боя в госпиталь, затем в другую часть и только после войны узнал, что Михаил числится пропавшим без вести.

  Только после войны с Миши сняли «Пропал без вести» и заменили на «Погиб в бою», ведь всех тех, кто «Пропал без вести» подозревали в переходе к фашистам, и семье никаких льгот не было, тем более Михаил Скупов был «спецпереселенец».

      Месяцы проходили за месяцами, а здоровье Павла Ивановича не улучшалось.  Пришлось лечь в лагерную больничку, вышел он оттуда с врачебной рекомендацией коменданту освободить в первую очередь, так как Павел  Скупов зиму на Севере не переживёт

  За две недели оформили все справки об освобождении всей семьи Скуповых. Начались счастливые хлопоты. Надо ехать в Троицк выправлять паспорта, надо продавать весь нажитый скарб, корову, годовалого бычка. Покупателей в посёлке не оказывалось, все уже, считай, сидели на чемоданах. Большую часть вещей всё же продали, часть раздали по друзьям, бычка съели на проводах, а корову никто не покупал, даже за дёшево, даже глубоко стельную, неделю другую и она принесёт теленка! Всё равно не брали, даже колхоз. 

  Дождь шёл уже третий час, то усиливаясь, так, что не видно было кормы небольшого катера, на верёвке тащившего лодку, то стихая до моросящего. Всё, что может промокнуть на лодке, уже промокло, не удержала нескончаемый небесный поток и парусина, натянутая от солнца и дождя над лодкой. Отбрасываемая винтом катера широкая струя воды, бросала лодку из стороны в сторону. Опасность перевернуться лодке на этом бурлящем потоке была, но других попутных плавсредств до завтрашнего утра не предвиделось. Ксения, обняв дочурку стараясь её прикрыть от дождя и согреть своим теплом, поглядывала на мужа  утомлённым и испуганным взглядом. Обоих, и Ксению, и Лёлю бил крупный озноб.

  На корму катера вышел капитан и в рупор прокричал:
- Как вы там, скоро начнёт темнеть, ночью удержитесь на буксире? А то, смотрите, впереди на левом берегу стоит охотничий домик, до завтра отдохнёте в нём, а утром следом за нами будет идти буксир с баржой. За баржой безопаснее будет вам идти.
- Капитан, дай команду матросу за охотничьим домиком отдать конец. У нас сил больше никаких нет от этого проклятого дождя. Спасибо за помощь, товарищ.
У охотничьего домика на вёслах причалили к берегу, вытащили, сколько смогли лодку на берег, крепко привязали за дерево и полезли по едва заметной тропинке, помогая друг другу, цепляясь за ветки, корни деревьев на почти отвесную кручу. Скорее под крышу от этого надоевшего дождя.

  В старом покосившемся охотничьем домике, кругом заросшей высокой травой, тускло светилось маленькое оконце. Павел Иванович громко постучал в дверь:
- Хозяева, пустите переночевать да обсушиться, все промокли на этом нудном, бесконечном дожде.
В домике кто-то зашевелился и послышался хриплый мужской голос.
- Кто такие и что вы делаете в лесу.
- Мы с лодки, проезжаем мимо, видим охотничий домик стоит, решили переночевать да обсушиться, уже все промокли до нитки. А со мной жена и дочь.
-Откуда и куда плывёте?
- Из Сой-Ю в Троицк.
- Из Сой-Ю? – уже мягче повторил голос, - а Скупова из Сой-Ю знаете?- снова проверял их мужчина.
- Знаем.
- Как его имя отчество?
- Павел Иванович.
- Заходите, - и дверной засов с шумом отодвинулся. Видно отодвигали ногой.

  Зашли в домик, зажжённая лучина тускло освещала комнату, никогда не знавшую женской руки. Высокий мужчина с двустволкой наготове стоял в дальнем углу.

  Минуты две молча вглядывались друг в друга, определяя, что можно ожидать от таёжного незнакомца. Вдруг охотник воскликнул:
- Павел Иванович, ты? – и он опустил, а затем повесил ружьё на стенку. Женщины стали снимать промокшую верхнюю одежду.
- А я вот тебя никак не припомню, уж больно ты здесь зарос весь.
- Андрей Байстрыкин с Воркутинского, наши бараки рядом стояли.
- Вот теперь, вроде бы припоминаю. Давно освободили?
- Да как ваш барак отправили, так следом и наш. Четвёртый месяц здесь на поселении. А это, значит, твоя жена? Видать, не у Бога за пазухой здесь жила, уже и снежком волосы круто посыпаны. Зачем же вы в ночь на лодке в такую непогоду едете да ещё и с дитём?
- Да, дело-то хорошее, в Троицке паспорта надо выправлять. Отпускают нас подчистую, Андрей Егорович.
- Дождались всё-таки, сколько же лет на Печоре твоя семья оттрубила? -
Затапливая печь, спросил охотник. - Сейчас протопим, будет тепло, быстрее обсушитесь.
- С 31-го по 47-й, Андрей Егорович.
- Значит, шестнадцать годков? Многовато хозяин вам отмерил.

  А помнишь с нами Александр Клейн сидел, помнишь его стихи?
«Свет сквозь решетки не пройдет:

Их облепил сисястый лед;
Взбухает, по стене ползет,
Здесь зябнут круглый год.
Здесь в тесноте на нарах голых
Царят клопы и дикий голод,
И лишь одно желанье есть:
«Е-е-сть!..»
Здесь все понятия поправ.
Живут без жизни и без прав
Кощеи, загнанные в хлев,
И в мыслях только — «хле-еб, хлеб»
Поутру — пайка с кипятком.
Всю целиком — одним глотком.
Нет крошек, вылизан весь пол.
Я молод, но забыл свой пол:
Что ночь, то снится каравай;
Не женщину, а хлеб давай.
Кому, к чему, зачем она?
Жена скелету не нужна.
Хоть виноват, не виноват,
Сиди. Вдыхай параши смрад.
Мычишь? Молчи! Ты — скот, ты гад.
Бред???
Нет!!!».

- Я знал его хорошо, частенько в шахматы с ним играли, но помню его другое стихотворение:

« Неужто Бог с чертями заодно?
Судьба, за что меня ты покарала?
Решеткой туго стянуто окно
Под низким сводом душного подвала.
Душа моя, не опустись на дно.
Еще не все ты в жизни испытала,
Тебе не то пройти еще дано,
И этот ад—лишь адово начало.
Решеткой стянуто тюремное окно».

- Да-а. досталось и ему и нам, и многим-многим…- и немного помолчав продолжил, - Так ты говоришь, что шестнадцать лет тебе «хозяин» отмерил?
- Шестнадцать лет. Здесь в Сой-Ю  у нас с Ксенией и дочка Лёля родилась. Здесь и троих маленьких похоронили, а двоих старших ребят война забрала.
- А ты ещё и дважды на каторге успел побывать. Сколько лет отдал угольку?
- Девять лет в Воркутинских шахтах. Эх, Андрей, а ведь на поселении в колхозе почти та же каторга, люди мрут от голода, мрут от работы, мрут, как мухи особенно зимой. Привезли на барже в 31-м пятьсот семей, а сейчас  в Сой-Ю насчитывается чуть более семидесяти, а ведь моя семья первая получает «вольную». Вот только-только стали лучше и свободнее жить.

  - Павел Иванович, ты уж прости меня, что я долго не открывал, вас всё проверял, но сейчас по тайге много скверного народу шастает. Даже охотничьи домики грабят, все охотничьи припасы подчистую забирают. Но такие людишки далеко не уйдут, весть о них впереди них бежит. Где-нибудь их охотники прикопают или комары съедят.
- Что? Закон – тайга?
- Да, закон – тайга, а медведь – хозяин. По законам таёжных охотников вор наказывается смертью. Согласен, закон суров, но без этого нельзя. Без этого, Павел Иванович, в тайге не выжить.

  Рано утром путешественники сидели в лодке и ожидали попутный транспорт. Лодка, снасти приведены в порядок, мокрые вещи сушились на носу, корме, вёслах. Лёля сидела на носу и всматривалась вдаль вниз по реке, нужно заранее выплыть на фарватер к пароходу.  Часа через два показался  над рекой дымок, а затем постепенно и сам колёсный буксир. Вот и читается название «ПИОНЕР». За ним на тросу тянулись спаренные две баржи. Выплыли на встречу немного заранее. 
- Капита-ан, возьмите на букси-ир.
- Э-эй, на «шхуне», откуда вы и куда вам, - в рупор спрашивает капитан.
- Из Сой-Ю, а надо в Тро-оицк.
- Далековато. А зачем туда вам?
- Паспорта выправля-ять.
- Хорошее дело, что, ссылка кончается?
- Слава Богу, кончилась!
- Поздравляю! – и уже в трубку машинного отделения, - механик, малый ход. – Снова в рупор, - эй, на барже, Сидоренко, прими чалку. Да аккуратнее, не как в тот раз.
- Есть, принять чалку, - бойко отвечает в рупор рулевой матрос на барже.
 
  Вскоре лодка за баржой, как телок на налыгаче, послушно тянется вверх по Печоре к Троицко-Печорску. Мимо проплывают красивые лесистые берега, настроение вовсе не то, что было вчера под нудным, а временами проливным дождём. Сейчас уже хочется любоваться красотой таёжных пейзажей, радоваться утреннему солнышку, чистой воде, через толщу которой иногда  можно рассматривать на дне красивые камни, иногда и огромные валуны. В воде все камешки кажутся дорогими самоцветами. Возможно, так оно и есть.

  Правый берег Печоры у Троицка обрывист, тайга подступает прямо к реке. Кое-где подмытые течением во время весеннего паводка вековые ели своей кроной касаются воды. Между рекой и обрывом в 20-30 метров, а иногда и сотен метров высотой, тянется узкая песчаная полоска земли, заросшая разной травой, виднеются метёлки иван-чая, кое-где рассыпаны огромные валуны, выброшенные весенним ледоходом. Ширина Печоры здесь достигает тысячи метров, течение здесь, как и везде по Печоре, быстрое, но местами оно замедляется, местами на перекатах ускоряется. На левом берегу тянутся песчаные отмели поросшие кустарником, а вдали иногда проглядываются колхозные поля. Всё как на Волге, только течёт Печора в обратную сторону, на север, и лес не лиственный, а хвойный. А так и кажется, вот сейчас за поворотом покажется остров Шишкин, а там и Антиповка недалеко. 

  Возвращались назад из Троицка  снова в лодке на бичеве за баржой, но на обратном пути скорость была почти в два раза больше, помогало быстрое течение Печоры. А может быть, это им просто казалось, с паспортами, спрятанными в надёжном месте, им всё казалось возвышенным, наконец, они свободны. Сво-бод-ны. Этого дня они ждали все шестнадцать лет, иногда уже и не верили, что «хозяин» их отпустит на свободу. Ну и что, что они не могут жить в областных и республиканских центрах. Зачем им город, они будут жить в своей родной Антиповке. Ну и что, что будут ещё некоторое время под надзором милиции, они едут ДОМОЙ! НА ВОЛГУ!
 
  Ксения  внимательно всматривалась в берега Печоры, стараясь вспомнить то время, то состояние, в котором она была шестнадцать лет назад. Ту неопределенность, тот страх за себя, а больше за детей. Тогда были живы и старший рассудительный Миша, шустрый немного хулиганистый Шурик, и егозистый Коленька, больно кусавший, почти пустую мамкину грудь.  И вот сейчас они вместе с мужем уже свободные, но нет вместе с ними пятерых детей. Миша, Шурик, Коленька, КИМ-Володя, Раечка. Царство вам небесное, детушки вы мои милые, простите, что не уберегла вас, не померла раньше вас. Слёзы горести и в тоже время радости всю дорогу не успевали просыхать на её лице.
- Мама, мамочка, почему ты плачешь?
- От радости, доченька, от радости за нас, за тебя, Лёлечка, за Лидочку, за нас с папой, теперь мы свободные. Будем жить, как люди.…Так хочется петь и плакать одновременно.
- Ну, так спой, мамочка, спой свою любимую, а мы с папой будем подпевать.

«Ехали на тройке с бубенцами
И вдали мелькали огоньки,
Эх, бы мне соколики за вами
Душу отогреть бы от тоски».
 
  Сначала тихо, потом громче и громче разносился женский счастливый и, немного дрожащий, немного жалобный голос над северной суровой рекой оленеводов и рыбаков, а теперь ещё и лесорубов, которые совсем не по собственной воле валят и сплавляют по Печоре лес, варят целлюлозу, добывают уголь. Здесь, на Печоре можно встретить немца и поляка, литовца и латыша, украинца и кавказца, китайца и корейца, но больше всех здесь работает русских. Сколько же здесь людей горе мыкало, сколько же здесь необозначенных и уже забытых могил?

  Затем песня окрепла, она вольно, как птица разлеталась  далеко вокруг, вдоль реки, на пологий правый берег, но громким эхом возвращалась от обрывистого,  берега заросшего островерхими тёмно-зелёными вековыми елями.

«Вдаль родную новыми путями
Нам отныне ехать суждено.
Ехали на тройке с бубенцами,
Да теперь проехали давно».

  А по щекам Ксении текли слёзы, но она не обращала на них никакого внимания, она была целиком захвачена песней и думами о будущей жизни. И уже все вместе подхватили припев. Мужской голос придавал силу песне, а детский – звонкость.

«Дорогой длинною, да ночкой лунною,
Да с песней той, что вдаль летит звеня.
Да с той старинною, да семиструнною,
Что по ночам так мучила меня…».
 
  Рано утром следующего дня Скуповы подплыли к стоянке колхозных лодок в Сой-Ю.
- Папа, мамочка, смотрите, Борзик нас встречает!
- Ну, Борзик, чует, собака, что мы подплываем. Уж и не знаю, что с ним делать, думаю, что на поезд его не посадят, Может быть, уговорим проводницу, - сам с собою рассуждал Павел Иванович.
- А Гражданку тоже в вагон заберём, - спросила с подначкой Ксения, - да ещё и стельную, как раз в вагоне и отелится, телёночка как, Пашенька, назовём – Вагонка?
- А, ладно, ладно, уже придумал куда деть корову, вместе в Печору поплывём.
- В лодке нам самим тесно, да вещи ещё, я со своею скрынею, а ты ещё и кадушонку с ягодами приготовил. Нам и двух лодок не хватит.
- Вот на двух лодках, Ксюша, мы и поплывём.
                *          *          *

                НА КЛАДБИЩЕ В СОЙ-Ю

  На следующий день Ксения повела всю свою семью на кладбище проститься с детьми, братиками и сестричкой. Все понимали, что идут к ним в последний раз. Вряд ли они ещё раз в этой жизни попадут на Печору в Сой-Ю, хотя зарекаться от сумы и тюрьмы нельзя.
Вот и кладбищенские деревья спецпоселения Сой-Ю, а вот и дерево семьи Скуповых.

  Ксения обняла дерево, которое стало за эти шестнадцать лет намного толще, гладила уже зарубцевавшие, еле читаемые надрезы. Вот Коленькина зарубка - самая старшая, помоложе - КИМ-Володина зарубка, ещё помоложе, но всё же, уже оплывшая наростами – это Раечкина зарубка.

  - Простите нас, что мы покидаем вас, но надо учить наших девочек, а вы вечно и везде будете с нами в наших сердцах, милые Коленька, КИМ-Володя, Раечка, так же, как Мишенька и Шурочка, - слёзы хлынули из глаз Ксении, рано поседевшей от горя потери своих детей.

  К дереву подошли и обняли его Лида, Лёля, папа.
- Коленька, как же мне не хватает тебя, так и кажется, что я только половинка одного целого, - тихо причитала Лида.

  - Дети мои милые, простите меня, что не смог уберечь, защитить вас в этой такой несправедливой жизни, - почти шёпотом сказал Павел Иванович, еле сдерживая мужские слёзы. – Всех, кто причинил нашей семье столько горя, я уже простил, они тогда не ведали, что творили. Простите и вы их, милые мои дети, помолитесь там за них перед Богом. Очень прошу, помолитесь.

  - Раечка, а помнишь, ты мне сообщила, что будет всё же, у меня кукла, спасибо тебе за куклу. Она у меня и сейчас «живая», я её с собой на Волгу повезу, как память о тебе.
                *        *       *
                ИСКОРКА ПАМЯТИ
 
  Это было ещё перед войной, на Радоницу – поминальный день всех усопших. Женщины Сой-Ю сами за работой поминать не могли, но отряжали своих детей на кладбище, собирали им, что могли из домашних продуктов с наказом на могиле своих усопших угостить своих друзей и помянуть братиков и сестрчку, а, главное, прислониться к дереву ухом и внимательно послушать, что они скажут.
Все говорили, что ничего не слышали, одна только Лёлечка с радостью объявила:
- А мне Раечка сказала, что у меня будет кукла! Не-ет, не тряпичная, а настоящая, магазинная.
- Глупая ты Лёлька, к нам в магазин отродясь кукол не привозили, да и денег на настоящую куклу у нас нет, – доказывал ей Шурик.
- А Раечка сказала, что будет, будет у меня кукла и скоро будет,- твердила Лёля.

  Вскоре весь посёлок знал о кукле, которая появится у этой чудачки  Лёльки Скуповой. Кто откровенно смеялся над выдумщицей Лёлькой, а кто думал, что у Скуповых на старости лет появится ещё один ребёнок.

  Но тут неожиданно в 1941 году разрешили присылать в спецпоселения посылки и первая посылка пришла Скуповым с далёкого Сахалина от сестры Ксении Ольги. А в посылке специально для Лёли была настоящая кукла.

  Весь посёлок приходил в барак к Скуповым посмотреть на эту куклу. Простенькая кукла, но она стала в то время настоящим чудом веры и надежды для жителей Сой-Ю.
                *             *           *

                ОТПЛЫТИЕ

    Наступил радостный и долгожданный момент, отплытие первой спецпоселенческой семьи из Сой-Ю. Рано утром две лодки, хитро скреплённые Павлом Ивановичем вместе досками, верёвками, загружались домашними вещами, в одной лодке уже стояла толстая и глубоко стельная корова Гражданка. В другой лодке разместились четверо Скуповых, скрыня Ксении, и ещё много разных семейных вещей, бочоночек с морошкой и собака Борзик. Грузиться помогали многочисленные друзья Павла Ивановича, Ксении Степановны, Лиды, Лёли. Под конец, на берегу собрался весь посёлок.

  Внизу под обрывом у лодок собрались самые близкие друзья, а на высоком взгорке все остальные жители Сой-Ю. Всего десятая часть спецпереселенцев 1931 года сумели вместе со Скуповыми пережить холод, голод, войну. Смогли построить бараки, школу, клуб, контору, магазин,  баню, мельницу, теплицы, помещения для колхозных коров, овец. Провожать Скуповых пришла и семья коменданта. Все радовались за Скуповых, первому освобождению из ссылки, значит, скоро придёт и их черёд. Скоро и они будут свободны, скоро и они могут съездить на родину, определиться с местом своего жительства. А сколько здесь родных и близких осталось навечно лежать под именными деревьями.
 
  Привезли почти полторы тысячи, надо прибавить мужчин, возвращенных в семьи спецпереселенцев с каторги, родившихся уже здесь детей. Насчитается не менее двух тысяч человек, а сейчас на берегу речки Сой-Ю и Печоры собрались все жители, их было не более пятисот человек.

  - Что, Павел Иванович, сюда на Печору да на Воркутинские шахты собирался, наверное, быстрее? – Спросила всё такая же бойкая на язык, но  постаревшая Марька Захарченко.
- Полминуты, зачитали ордер на арест, прикладом в спину, пинка под зад, вот и все сборы. И будь здоров, Павел Иванович, давай стране уголька.
- Павел Иванович, ты всё же подумай ещё раз и последуй моему совету, не возвращайся в своё село, поселись в другом, может быть рядом, даже невдалеке. Лучше в гости будешь ездить. А так, ведь постоянно будут вспоминаться у людей, у вас те неприятные моменты раскулачивания. В доме вашем, скорее всего, живут другие люди, и вещи ваши используют тоже другие, виноваты они, не виноваты, а отношения с ними у вас не заладятся, будут всегда натянуты. Враг народа, кулак, хотя и бывший, прошло столько времени, а не отмоешься от этого клейма. – Который раз уже говорил бессменный комендант спецпоселения, сильно постаревший за эти шестнадцать лет Игнат Петрович.

  - Игнат Петрович, я теперь вольный человек, ответь мне на вопрос, мучивший меня все эти долгие годы?
- Спрашивай, Павел Иванович, отвечу, не кривя душой.
- Мы здесь шестнадцать лет по воле, ну, ту знаешь по чьей, а вот ты все эти шестнадцать лет за что тут с нами, считай, такую же ссылку отбывал? Ну, ездил ты в отпуск раза три на родину, а в остальном ты тащил вместе с нами  ту же лямку ссыльного?
- Э-эх, назвался груздем, полезай в кузов. Да и посёлок вместе с колхозом уже ликвидируется, можно и ответить тебе Павел Иванович и всем Сой-Юзникам. И я бы был вместе с вами простым ссыльным, если бы не согласился. Помните к нам этапом прислали почтаря на нашу почту, понадобился почтарь в Сой-Ю, ночью в воронок под Воронежем погрузили и к нам. А Самсона Абрамовича, царство ему небесное, тьфу ты, и я уже туда же, к нам так же, понадобился строитель, на-те вам, пожалуйста, строитель Самсон Абрамович. Тогда  это делалось запроста. А раз зашёл такой разговор, я сделаю то, что давно хотел сделать,- он вдруг стал на колени у воды лицом к людям и громко сказал,- люди добрые, простите меня за то, что пришлось с вас требовать, кого обидел вольно или невольно, простите меня ради Бога.- Он замолчал, опустив голову на грудь, ожидая ответа.

  Наступила тишина, было слышно, как волны Печоры плещутся о чистый песок.
- Бог простит, и мы прощаем, - раздался из толпы голос Марьки Захарченко, - прощаем, прощаем, - поддержали из толпы на бугре.
Павел Иванович подошёл к Игнату Петровичу, помог ему встать с колен и обнял его.  Скупые мужские слёзы предательски выступили на глазах обоих, уже поседевших мужчин.   

  Настала минута расставания, из-за поворота показался буксир, о котором сообщил, сидящий на высоком дереве мальчуган.
- Пора, прощайте люди добрые, не поминайте лихом, если что не так было, простите нас, - сняв с головы картуз, громко сказал Павел Иванович, обращаясь к жителям Сой-Ю.
- И вы нас простите, Ксения и Павел Иванович, счастливого вам пути на родину, - пожелала ещё более погрузневшая за эти шестнадцать лет Ганна Спиридоновна.

  Спаренные две лодки медленно отчаливали от берега, толстая корова, словно понимая своё положение, тихо лежала в лодке, в другой Ксения, Лида и Лёля махали косынками провожающим, три лодки с гребцами буксировали этот чудо-катамаран на фарватер, на встречу к идущему вниз плоту.
Лида с Лёлей запели на мотив  «Прощай любимый город»:

Прощай ты наш посёлок
Мы едем по Печоре.
И ранней порой
Мелькнёт за кормой
      Не свои уж посёлок – чужой.
Не свой уж посёлок – чужой.

  Подвывал им Борзик, никогда не вывший ранее. Берег с провожающими  начал медленно удаляться, словно разрывая жизнь Скуповых на две части, которые уже никогда не соединятся. Все понимали, что они прощаются навсегда. Судьба неожиданно свела их вместе на шестнадцать лет на эту маленькую речку Сой-Ю, а теперь снова разбрасывает по разным местам, словно исправляя свои ошибки, но теперь уже навсегда.
                *        *       *

                ГРАЖДАНКА

  Тёлочкой наградили молодого конюха Михаила Скупова за гражданский поступок, совершённый ещё в 1940 году. Миша первым увидел огонь над коровником, прибежал и выпустил животных из уже пылающго коровника.

  Поэтому маленькую и невзрачную красную с белыми пятнами тёлочку Скуповы назвали «Гражданкой». Из неё выросла крупная и покладистая молочная корова. Дорога она была Скуповым ещё и потому, что сама Гражданка была памятью о старшем сыне Михаиле. Частенько Лёля и Лида замечали, что мама разговаривает со своей коровой, как с Мишенькой, утром поинтересуется, как Мишеньке спалось, вечером спросит, не сильно ли донимали на пастбище Мишеньку комары.

  И вот теперь Гражданка – Мишенька плывёт в лодке по Печоре с семьёй Скуповых неизвестно куда, куда-то надо пристраивать её и, желательно, в хорошие руки. Своими глазами с голубой поволокой она посматривает на воду, бегущую за бортом лодки, на крутые берега, поросшие высокими елями, на плот, к которому привязаны лодки, то на свою любимую хозяйку Ксению, которая нет-нет и приласкает своей мягкой рукой, протянет пучок душистого сена. И гадает она: «Куда она плывёт? Зачем она плывет по большой и быстрой реке, ведь дома так было хорошо, духмяная трава на пастбище, душистое сено зимой, но рядом в лодке все родные люди, значит так надо».

  Путешествие заняло почти неделю, на ночь плот из-за ночного и утреннего тумана становился на якорь.
   
   Вот и поселок Печора. Надо продать лодки, а, главное, пристроить к хорошим людям корову, а затем уже и покупать билеты на поезд.
    Приходил мужик – продайте корову на мясо. Корова справная, мяса много будет.
- Да ты что, лупоглазый, такую коровку на мясо? Проходи, куда шёл, а не то я тебе все глаза выцарапаю, - взвилась Ксения. - Тебе ни за какие деньги не продам, давай, проходи. - И она шёпотом дабавила ещё какие-то слова на языке Коми, видно крепкие слова, что мужик только сдернул правой рукой с головы фуражку и сказал:
 - Сумасшедшая баба, и ссылка её не исправила, - фуражкой ударил по своей левой руке, словно выбивая из неё пыль, и с досадой, бубня что-то себе под нос, ушёл восвояси.

  Приходил ещё один мужик, и ему не продали Гражданку, уж больно не понравился он Ксении, глаза у него маленькие, вертлявые и злые – плохой человек, потому и не продали. После него пришла пожилая женщина Марфуша с простым русским лицом и ласковыми глазами – продали коровку. Ксения сама отвела свою коровку Гражданку – Мишеньку к ней на двор. Обняла её за шею и заплакала:
- Прощай Мишенька, не увидимся мы более с тобой, прощай, сыночек. – И уже новой хозяйке, - Марфуша, родится тёлочка, назовите её Мишенька. Пожалуйста, - со слезами на глазах просила Ксения новую хозяйку Гражданки.
- А если родится бычок?
- Родится тёлочка, я в этом уверена, - она повернулась и, не оглядываясь, ушла со двора.

  На другой день к ним пришла Марфуша и сообщила, что гражданка отелилась и принесла тёлочку – Мишеньку.
- Как ты Ксения узнала, что тёлочка будет?
- Сердце, Марфуша, подсказало. Не мог бычок родиться, просто не мог. Марфуша, а собачка никому не нужна, очень умная у нас собачка? Но нас с ней на поезд не берут, нет собачьего паспорта.
- Ксения, на нашей улице в гости приехал с границы сын, он у них там, как они их называют,  я забыла, ну…, словом, собаковод. Он там собачек учит ловить шпиёнов. Так я ему скажу о вашей собачке.
- Вот, Ксюшенька, память о Мишеньке мы пристроили в хорошие руки, видать, и Шурикину память надо пристраивать, а так хотелось Борзика с собою забрать. Видать не судьба-а. – Поглаживая Борзика, говорил Павел Иванович жене свои сомнения, - и так уже четвёртый день сидим у вокзала.

  С обеда к ним подошёл военный, с зелёными погонами, видать, пограничник. Внимательным, оценивающим взглядом осмотрел Борзика.
- Собачка у вас хорошая, говорят, продаёте?
- В хорошие руки, товарищ, отдадим и без денег.
- Не-ет, такую собаку задаром отдавать не резон, да и не в пользу она будет, если задарма взять. Я уже давно в отпуске, поиздержался, но за такую собаку деньги найду. Я приду через час, прошу, собачку не отдавайте никому. Я быстро-о, - и он быстрым шагом пошёл к себе домой.
- Кажется, Ксения, и для Борзика нашлись хорошие руки, ну, дай-то Бог.
- А вот и я, это вам в подарок, - он вытащил из вещмешка целую буханку белого хлеба, большую металлическую банку тушенки и протянул всё это богатство Павлу Ивановичу, а за собаку даю вам двести рублей.
Девчата не отводили глаз от белого хлеба, они впервые в своей жизни  видели белый хлеб.

  Затем Николай, так звали военного, достал из вещмешка ещё буханку белого хлеба и банку тушенки поменьше, хлеб разрезал военным ножом  пополам вдоль буханки, им же ловко открыл банку тушёнки, широким лезвием намазал тушёнкой обе половинки белого-белого хлеба и протянул Борзику, который сидел у ног Павла Ивановича. Борзик и не подумал брать из рук военного угощение, посмотрел на Павла Ивановича вопросительным взглядом.
- Бери, Борзик, ешь. – И Борзик стал есть, но не жадно, а так, словно каждый день он ел белый хлеб с густо намазанной тушёнкой.
Николай достал кожаный собачий поводок с блестящим карабинчиком на конце, защелкнул его на колечке ошейника Борзика. Дождался, когда Борзик доест угощение и сказал:
- Пойдем Борзик на государеву службу.

  Борзик глянул на Павла Ивановича, на Лёлю, Лиду, Ксению, словно прощаясь, но не пошевелился.
- Иди, Борзик, иди. - И они с Николаем, новым хозяином, пошли по улице, Борзик ещё долго оглядывался, но Павел Иванович приказал всем отвернуться и не смотреть вслед удаляющемуся Борзика. - Не надо  травмировать собачку, Борзику и так тяжело. А увидит заплаканные лица Лёли, Лиды, Ксении – обязательно вернётся.

  - Паша, Паша, вот и не стало у нас памяти о наших сыновьях, Мишиной коровки, Шурикиной собачки, - и она заплакала навзрыд, обняв своих дочерей одной рукой, а мужа другой. Казалось, что только сейчас у Ксении  текли те, невыплаканные горькие слёзы 44 года.
Наконец, она успокоилась, и на душе у неё стало, как, никогда, удивительно спокойно.
- Поехали, Паша, домой, видать Печора отпускает меня.

  Назавтра семья Скуповых уже сидела в общем вагоне поезда Воркута – Москва, колёса на стыках что-то выстукивали, а за окном медленно проплывала тайга, которая за шестнадцать лет порядком Ксении и Павлу  надоела, так и не став родной.

  Прощай Печора, прощай тайга, прощай Север. Лёля и Лида прилипли к запылённому снаружи вагонному окну и  навсегда прощались с родной тайгой, в которой прошло всё их счастливое, как им казалось тогда, детство. Им ещё предстоит понять и полюбить степную скромную необъятную ширь, жаркое солнце, спокойную волжскую речную гладь. У них всё ещё впереди, а Ксении и Павлу Ивановичу  хотелось быстрее оказаться в бескрайней волжской степи, упасть в глубокой балке в заросли пахучих ландышей, вдоволь нанюхаться волжского духмяного сена, попить чая с чабрецом. Хотелось понюхать горькую полынь, но такую дорогую и милую сердцу степняков, но больше всего им хотелось искупаться в тёплой и чистой Волге, смыть все унижения, что пришлось испытать за эти шестнадцать лет.

  Наконец-то, стало понятно, что же выстукивали вагонные колёса: «домой, домой, домой, наконец-то домой. Домой, домой, домой, скорее домой».
                *           *           *


Рецензии