Шанечка

               

                Ш А Н Е Ч К А

               

                ХОЛОДНО!

   Первое, что я помню – холод. Он наступал из темноты белыми сырыми волнами, под лапами кто-то ползал, копошился, кто-то маленький, тонко звенящий больно кусал  уши и глаза. С кустов капало,  мочило без того сырую шерсть. Совсем стемнело. И тут капли стали  чаще-чаще, откуда-то сверху застучало по листьям. Капли били по голове, текли по спине, хвосту. Стало так холодно и страшно, а главное тоскливо, одиноко, обидно, и я вдруг услышала протяжный и жалостный плач. Он всё повторялся, слабый и монотонный, пока я не поняла, что этот стон вырывается из глубины моего сердца.
   Я ползла в каких-то зелёных мокрых волосах, дрожала и плакала. Наконец запуталась в их холодной сырой паутине, упала в них, но стон ещё рвался из меня. Вдруг что-то громко ворохнулось рядом, резанул ослепительный свет, из него ко мне протянулись белые лысые грабли.
   - А, вот ты где… - услышала над собой и почувствовала тепло. От него пахло мокрым хвостом. Это тёплое накрыло меня и потащило куда-то. Разморённая от тепла и страха, я уже задрёмывала, но вдруг опять стало светло, и кто-то грозно прогремел над ухом:
   - Ну так и знала! Притащил-таки! Накорми её и тут же отнеси обратно!
   - Угу, - тихо в ответ.
   И тут началось… Тепло опустило меня на мягкое, откуда-то взялись вкуснущие кусочки и целое белое озеро в красном блестящем тазике. Я потрогала  лапой – мокрое, пахнет мамой. Попробовала лакнуть – пить можно. Хотя мамино лучше. Я ела кусочки и пила из белого озера, пока не заболел живот. Он надулся сытым мячиком. Я уже закрыла глаза, когда белая грабля опять ласково подняла меня, укрыла чем-то мягким с запахом курицы, и я тут же увидела всех троих братиков и жёлтые глаза мамы. Она лизнула меня в ухо.


                СТРАННЫЕ

   Он был без шерсти. Знакомые белые грабли, их у него оказалось две. Голое лицо – только с небольшой щетинкой, и на голове – пушистая тёплая шубка, на которой так хорошо было спать. Я слезла с мягкой горки вниз, в тёмном пыльном уголке сделала маленькое дело. Залезла обратно поближе к тому, кто меня спас. Он повернулся ко мне, на мгновение открыв синие лужицы глаз, наверное, он спал, и я, слушая его горячее дыхание, согревалась в нём.
   - Спят голубки! – в ярком утреннем свете я увидела круглое лысое лицо, обвязанное тёмной тряпицей. – Ну-ка, вставайте!
   - Мам, ну дай поспать… - пропел мой хозяин.
   Вдруг за круглым лицом появилась большущая толстая тумбочка в цветастой одёжке, цапнула меня своей граблей и потащила.
   - Апельсин, уйди! Киска маленькая, трогать нельзя.
   И тут я почувствовала резкий запах. А потом увидела его – огромного рыжего кота. Он равнодушно глянул на меня и продолжал лакать из моего белого озера.
   Та, в тумбочке, притащила меня в тёплую клетушку, посадила в какой-то ящик и стала грести моей лапой по его дну с дырками. Сначала я сильно испугалась, потом удивилась, потом фыркнула, тем более что ящик сильно отдавал котом.
   - Ну, давай же, давай, вот здесь у нас горшок, - причитала в тумбочке. Странная. Я так и
не поняла, чего она хотела от меня. И что такое горшок? Отпустите меня! Я есть хочу! Где тут у вас те вкусные кусочки? Да и в озеро моё тот рыжий влез. Как его – Апель… Апель… Теперь этого Апеля посадили в «горшок», закрыли в клетушке, а меня наконец отпустили, и я обследовала все закоулки дома.               
   - Вань, Ваня, твоя киска слопала все запасы Апельсина. Мы же договорились – накормишь и отнесёшь обратно. Вставай, уже скоро обед. А то сама её на газон выкину.
   Я насторожилась. Даже оставила весёлый красный фантик, который гоняла по полу. «Выкину…», - где-то уже слышала. Что-то такое было до тех зелёных волос и холода… Опять стало тоскливо и страшно. Так страшно, что я тихонечко вякнула вслед тумбочке.
   - Ну надо же, какой нежный у неё голосок…
   - Как выкину?! – взъерошено выскочил из-за двери хозяин. У него оказалось ещё две грабли, чуть поросшие шерстью. И он на них как-то запросто стоял. Интересно… - Пусть она побудет у нас до отъезда.
   - Ну уж нет! – опять пригрозила тумбочка. – Только неделю назад отнесли бурятско-монгольского котёнка. Три дня пожил, и так было тяжело отдавать…
   - Ну я не набылся ещё с ними! Пусть эта поживёт. Я сам буду ухаживать.
   - Свежо предание…
   - Мам, ну правда! Ты же говорила, всё для меня сделаешь…
   - Но я  ведь и делаю. Только выкинь эти мысли из головы. Петлю набрасываешь, вены режешь. Сколько мне на это смотреть?! Котёнка захотел – бурятско-монгольского взяли. Скутер надо – купила. Свой кот есть, теперь ещё киску притащил…
   Это, видно, они уже про меня… Какой всё-таки грубый голос у этого Апеля,  вон как на горшке своём голосит!
   - Жалко же, она так мякала на газоне. Посмотри, какая она няшная!..
   - Правда,  красивая. Смотри, как смешно боком бегает!
   - Ну, ма, на дачу соберёмся, отдадим её.
   - И куда же мы её тогда денем?
   - Так же, как и бурят-монгольского, на рынок отнесём, там же принимают. Он узкоглазый был, а всё равно взяли.
   - Да его, наверное, и  в живых-то нет. Мне тётя Тоня сказала, они убивают котят…
   - Ты поэтому плакала?
   - Нет. Просто жалко было. А что убивают, не знала тогда.

                * * *
       …Ага, эти вкусные кусочки – в том белом высоком, он ещё так бармалеисто тарахтит. Надо лапой поскрести немного, тумбочка достанет их. Какие странные – про что они говорили? Что такое «убивают»? Наверное, что-то не очень приятное – синие лужицы на лице хозяина просто из берегов вышли от страха. Ой, как чешется хвост! Опять кто-то кусает…

                СЧАСТЬЕ

   …Мне пришлось зажмуриться. Сколько всего: свет, полянка в цветах, трава и эти высокие, осыпанные зелёными шевелящимися листьями. А на одном, рядом с огромным деревянным коробом, домом, как я потом узнала, ещё кудрявились сиреневые пенки с таким сладко-одуряющим запахом, что у меня закружилась голова.
   - Что, обалдела от счастья?! – весело окликнула меня хозяйка. Она поскрежетала чем-то в стенке. Та вдруг отпала. И меня внесли внутрь. «Да здесь мыши…», - тоже весело
подумалось мне, и я тут же принялась искать их.
   Апель сразу побежал под стол, где хозяин насыпал гору цветных сухарей.
   - А вот ваша лежанка, - посадил меня на мягкий столик, покрытый чёрной шерстью, - только не драться, места обоим хватит.
   Ну, конечно, буду я  тут спать с вашим жирным котом. Ой, как высоко! Кое-как слезла…               
   Наевшись,  Апель сразу побежал по своим котярским делам. И скоро из дальних кустов послышался радостный и жуткий разноголосый ор. Нет, я туда не пойду. Тут столько интересного! Ага, мыши попрятались,  тогда пойду, посмотрю, что там вокруг.
   Запахов столько – не знаешь, куда бежать. Вот чьи-то толстые деревянные лапы, вроде стол. Но почему растёт из земли? Вверху его темно и паукасто – вон какие по углам сидят. Бр-р! А там что навалено – какие-то  досточки. Их так хорошо драть!
   - Тихо, уронишь поленницу! – схватили меня. - Глупенькая ты, - ласково прижала к своему теплу, тихонько запела в ухо, - ах ты, коша, коша маленькая, кошаня, шанечка… Да-да, Шанечка!
   У меня даже ухо зачесалось. Вот, значит,  она – Шанечка. Я громко чихнула, и тут же оказалась в траве.
   - Беги,  Шанечка, радуйся жизни! – она хлопнула своими граблями, и я вдруг неожиданно  поскакала по дорожке как-то боком, будто кто-то тащил меня, кто-то радостный и весёлый. Шёрстка на спине встала дыбом и тугим гребнем собралась на хребте. Вот здорово!
   Я обследовала полянку, обнюхала цветы, заглядывала в маленький домик с трубой, потом узнала, что он называется как-то смешно, то ли каня, то ли баня. Залезала даже на это, высокое, понюхать сиреневую пенку. Но тут подлетел кто-то полосатый с длинным хоботом и так зажужжал, что я кубарем скатилась вниз. Стало жарко, захотелось пить. Вижу, Вань красным ведёрком с носиком черпает из большой такой старой кастрюли без ручек. Рядом   досточка. Я и влезла по ней. Добралась до верха. Глянь вниз, а там… - ещё одна  кошка! Маленькая такая, полосатая, глазищи – во! И лапу прямо в морду  мне тычет, я в неё, а она в меня. Ужас!
   - Да ты пить хочешь! Ох ты, маленькая, забыли тебе в спешке чашку показать.
   Шанечка утащила меня в дом и посадила перед знакомым белым озером. Вот это жизнь! Я вволю напилась, съела все сухари и завалилась на просторной мышьей лежанке.

                * * *

    Апель часто не ночевал дома, и я блаженствовала одна. Когда мне становилось холодно или одиноко, я пряталась под кроватью, а ночью залезала к Шанечке.
   У хозяина Вани в голой угловой комнатке – венарде, веранде, ведране – жил страшный такой. Мёртвый, жутко так пах – дра, драндуля, драндулет. Вань за уши выволакивал его на улицу, поил какой-то дрянью, потом дёргал из него длинный шнурок. Дранюля терпел-терпел, потом  вдруг взрёвывал диким голосом, и видно, чтоб тот замолчал, хозяин быстро вскакивал на него верхом, и они вместе выносились за калитку. Но драндюля всё верещал, а Шанечка  тяжело вздыхала и чудно так поводила им вслед рукой.
   Однажды драндулет потащил хозяина уже вечером. Скоро стемнело, мы сидели с Шанечкой на крыльце, а их всё не было. В полудрёме я слышала тихое бормотание: «Господи… Царица небесная…  Купила на свою голову…»
   И вот этот противный треск, совсем рядом. Вот мы открываем калитку… Даже в темноте было видно: одна его грабля стала красная и блестящая. От неё остро пахнуло страшным.  Шанечка качнулась, я думала, упадёт.
   - Что, что случилось?!
   - Мама, я упал… Ты только не волнуйся, мне совсем не больно…


 * * *
   Ночью Шанечка, уткнувшись в угол мягкой горки, задавленно взбулькивала, шмыгала и
даже будто поднывала. Замёрзла что ли? Я тихонько подобралась к ней, лизнула её               
мокрый нос,  солёный… Она неожиданно прыснула и накрыла меня своей большой тёплой граблей, пахнущей молоком и цветами. В моём горле запел моторчик: спать, спать, спа-а-а…

    Холодало. И чем холоднее становилось на  улице, тем теплее дома. Вечерами нас на пару с Апелем отправляли за дверь. Я уже знала зачем – Апельсин объяснил. Мы разбегались в стороны. Если он не уходил на свои концерты на всю ночь, мы снова встречались у двери. Апель  скромно молчал, я же упорно царапала доску и тихонько вякала. Что только он делал без меня! – нас тут же впускали, и я, конечно, вперёд,  Апель за мной – неслись к вкусным кусочкам и дружно окунали морды в белое озеро. На кухонной  венарде было жарко. В ловких граблях Шанечки всё шкворчало, кувыркалось, плескалось. Густо пахло едой и счастьем.
   Объевшись, я едва залезала на лежанку. Не успела облизнуть одну лапу, как грузно-грациозно прыгнул Апель. С подозрительным интересом стал обнюхивать меня, почему-то стало страшно. Я на всякий случай подала голос.
   - Нельзя, Апельсин! – строго шикнула  Шанечка. Тот сразу отстал, свернулся колбасой, выставив мне в нос свой тёплый пушистый бок. Как всё же прекрасна жизнь! Шанечка…

* * *

      Сначала она насыпала мне сухарей. Потом шурудила в ящичке, шуршала бумажками, складывала туда палки. И вот там взвивался чей-то жёлтый хвост, опаляло жаром, хотелось впрыгнуть в этот ящик.
   - Нельзя, там кых! – строго говорила Шанечка, отпихивая меня в сторону. А я всё равно лезла, уже зная, что она заберёт меня к себе под тёплую мягкую тряпицу, за которой медленно бухало что-то живое. Я уже знала – сейчас станет теплее. Хозяйка сажала меня на лежанку, и сначала намочив себя из ковшика водой, доставала маленькую чёрную плашечку с золотыми полосками, опускалась у кухонного стола пеньком, становясь при этом вдвое ниже. Взглядывала куда-то вверх, что-то шептала.  Плашечка открывалась, внутри у неё были белые листки.
   Мне становилось скучно и холодно. Опять хотелось в тепло, и когда Шанечка припадала головой к полу, я тихонько влезала на неё, грелась на спине, в ногах. Она не шевелилась. Другая бы… И только когда я уже подбиралась к самому её лицу, под которым откуда-то появлялись капли, она легонько поднимала меня и снова относила на лежанку. Кругом теплело, я засыпала.

 * * *

    - Ша-а-ня, - меня кто-то нежно почёсывал за ухом, - Ша-а-нечка, хватит дрыхнуть, прям изба-спальня  какая-то. Кругом такая красота, а они дрыхнут!
   Меня стащили с лежанки и выволокли на блескучее солнце. Ух! Ослепнув от света и
взбрыкнув от радости, я вдруг почувствовала, как задние лапы сами собой быстро подрали что-то, а потом я ещё укусила это.
   - Шанечка!  Ну разве можно так? Ты ведь девочка, а ведёшь себя как разбойник. – Она туго пригладила меня по шёлковой спинке.
   - Мук,  - извинительно мякнула я, прыгнула на тропинку и принялась скакать с жёлтым шуршащим бантиком.
   - Лови, вот он, вот! – кричала Шанечка. -  Когда она смешно задирала вверх свои
растопыренные грабли и совсем как я припрыгивала, её тумбочка вдруг становилась               
совсем  лёгкой, и странный журчащий звук вырывался из груди.  Было не страшно,
а весело, и мы уже вместе носились возле дома.

                ТАМ

   Что-то было не так. Шанечку не узнать. Хозяина не слышно. Апель куда-то удрал, и мне отвалили целую гору вкусных кусочков. Потом, о, ужас! Меня сунули в зелёный сундук с дырками, посадили на тряпку. Даже не успела заметить, кто. Но понёс-то меня в этом сундуке Вань – мой хозяин,  который когда-то спас меня. Куда же теперь?! Стало так страшно, что я покорно уселась на тряпке и закрыла глаза. Подозрительно запахло драндюлей… Ой, а в дырки-то всё видно, оказывается! Вместе с сундуком, хозяином и Шанечкой мы ехали в большущем сундуке, полном других, больших и маленьких – с голыми граблями и голыми пузами.
   Меня опять несут. Всё вокруг качается, несётся, прыгает. Тошнит от тряски и жары. Пришли. Кое-как очухалась.  Ваня вынул меня наконец из сундука, взял к себе наверх. Мимо – они – с голыми граблями, голыми пузами, их много-много, жуют, смотрят, жгут ищущими чего-то жадно жаждущими глазами. И этот жуткий, непонятный, смешанный запах  беды.
   Я вцепилась ему в горячее плечо: боюсь! Кругом – такое…
   Они сидели в клетках. Кучами. Они лезли друг на друга. Чтоб достать до верха клеток. Они думали, что там, вверху, смогут вылезти. И убежать. Отсюда. А один, совсем маленький, рыженький с белым брюшком, встав на дрожащие ножки, буравил носом решётчатый угол, просовывал между безжалостных прутьев свои лохматые лапки. И орал. Как жалостно и страшно он орал! Будто молил кого-то: зачем?! Мне тоже захотелось орать, в горле запершило, я туже прижалась к хозяйскому плечу. Почувствовала, как он  нежно погладил меня по голове.
   - Не бойся!..
   - Мама, пойдём отсюда. К нам даже никто не подходит.
   - Так она ведь не породистая…
   - Да тут и породистых  не очень-то берут, всё больше отдают. Смотри, опять та тётка рукой машет. Что она к нам пристала!
   - Так ей денег надо. Не обращай внимания. Это же её работа, бизнес такой. Вон у неё там и кролик, и щенки, и хорёк за шесть тысяч. Кому только он, бедный, нужен?..
   - А там вон, с большим ящиком, тот дядька, знакомый. Он тогда нашего страшненького бурятско-монгольского за сто пятьдесят рублей взял…
   - Да-да. И где только теперь этот котик?..
   - Мужчина, это вы про вязку интересовались? У вас кто – мальчик, девочка? Всё устрою…
   - Женщина, отдавайте кошечку, она миленькая, за двести пятьдесят приму. За меньше
никто не возьмёт. Отдавайте, дело  к вечеру, а то зря простоите, - опять настойчиво пропела загорелая разбитная бабёнка в синем кепи до бровей, с тугой кожаной барсеткой на тугом животе. В светло-прозрачных глазах её жадность странно мешалась со скукой и сожалением.
   Я зажмурилась и  впилась когтями в хозяина. Он бережно оторвал от себя мои лапы.
   - Ну всё, мы уходим! – посадил меня в зелёный сундук.
   - Да, я тоже не могу больше, пойдём отсюда, - отозвалась Шанечка. - За деньги
 набирают, а потом… Помнишь та женщина сказала, куда их, солить что ли?..
   Я слушала Шанечку и не верила своим пушистым ушам.


* * *

   Конечно, она не могла представить, как этот весёлый дядька с уютно бугрящим  куцую футболку брюшком, вернувшись вечером домой, вываливает в ванну всех котят,               
несколько штук, получше, отбирает в клетку «на развод», остальных, хватая гроздьями, быстро топит в грязном ведре. Складывает в пакет, завязывает и выносит на мусорку. Вернувшись, открывает бутылку водки, купленную на котячьи деньги, залпом выпивает стакан, жадно съедает сковородку жареной картошки. Засыпает у «ящика».
   Кровавые котики не беспокоят мёртвый его сон.

* * *

      Мне снилось, как этого чёрного барбосика с мягкими вислыми ушами связывают розовой лентой с каким-то другим барбосом. Вислоухий вырывается, а тётка, затягивая ленточку и оскалив белые клыки, приговаривает: «Ну, мужчина, это же просто даром, всего двадцать долларов…».


                ПРОСТИ…

   - …Вань,  ты же видишь, эти интернетские девочки звонят, вроде договоришься, я их жду, сижу, как привязанная, а они не приходят.  Увы, это такой стиль нынче…  А ведь нам домой надо выбираться.
   - Да, да, мама…  Но куда же её девать? Здесь что ли бросить?
   - О чём ты говоришь!.. Вот тёте Тоне кошатнице она понравилась. Может, её уговорим взять. Хоть на время…

* * *

   Я видела, что они собираются. Шанечка  достала из ящика много сиреневых пакетиков, я уже знала, что внутри у них  вкусные кусочки, потом в знакомую коробку насыпала разноцветных сухарей. Я  поела немного, напилась из белого озера, и стало мне как-то грустно оттого, что хозяйски равнодушно спал на крыльце Апель, оттого, что и Шанечка, и Ваня не играли со мной и даже не смотрели на меня, будто я разлила суп или свалила с подоконника весёлые красные шары со смешным названием помпмидоры.
   Меня снова сунули в зелёный сундук. Снова тряслись в этом большущем, пахнущем драндюлей. Было страшно и почему-то тоскливо. Хотелось плакать.
   Приехали. Ваня взял меня к себе, тихонько гладил и шептал что-то, щекоча мне ухо.
Шанька стояла рядом, такая смешная. Вверху на ней торчал соломный тазик, на тумбочке, которая стала заметно уже – длинная тряпица, так похожая на мою любимую лужайку у дома, с такими же,  цвета Апеля,  колокольчиками, только эти ничем не пахли. В грабле – знакомая кошёлка.
   - Пойдём, вон тётя Таня, - сказала Шанечка, и я увидела ту, у которой потом осталась жить. Она была очень узкая, тёплая, с тонкими грабельками и тёмными жалостливыми
глазами. От  неё пахло кошкой и лаской. Она ловко выхватила откуда-то белую тряпицу, быстро ухватила меня и прижала к себе. Я даже не успела испугаться.
   - Это приданое, - на грабельку ей повесили нашу кошёлку. Уже собралась уходить, но её остановили:
   - Тонь, подожди! Попрощаться…
   - Ша-а-нечка, - тепло и больно прошелестело надо мной, и я почувствовала, как что-то
мягкое прикоснулось к моей голове, кажется, меня поцеловали. Мне это не понравилось, и
я тихонько вякнула. На ухо мне упала горячая капля, я услышала, как что-то взбулькнуло, так похоже на мой плач в ту первую холодную ночь.
    - Прости, Шанечка, -  опять тихо прошелестело надо мной, она снова нежно ткнулась мне в шею. И вдруг я поняла – это не её, это меня звали Шанечкой.
                2013 год.