Встречи с прошлым... гл. 24-26

                Глава 24.

            Спустя время мудрый профессор, когда Реля пришла на приём уже за результатами обследования, откровенно ей заявил:
            - К счастью артритов у вас пока нет. Это страшное заболевание, когда у людей выкручивает пальцы рук и ног, до такой степени, что они порой и ходить не могут. Причём не только пальцы, но и более серьёзные суставы. Видели такое у других больных?
            Калерии доводилось видеть такое у свекрови её знакомой Зины, с которой они вместе обучались на медсестёр. Ужасно были «перекручены» руки у нестарой ещё женщины. Не только постирать бельё или приготовить поесть – она даже ложку ко рту нормально поднести не могла, не говоря уж о вилке. Её кормили и поили. Бельё относили в прачечную, в комнате у неё прибирала приходящая прислуга. Хорошо, что муж её, военный пенсионер, имел возможность нанять ей женщину, которая за больной ухаживала.
            Сам муж запросто погуливал от больной жены, и она даже не жаловалась, понимая, что не всякий может выдержать такую проблему. Не осуждала и невестку, которая всё свободное время уделяла лишь своей косе. Но возмущалась, что грязь во всей остальной квартире, кроме её комнаты. Потому внука Сашу, когда он был маленький, кормили и укладывали спать в комнате бабушки. Оттого, наверно, Саша, когда стал юношей лет 17, и был совращён, приходившей прибираться к бабушке, женщиной, гораздо старше его.
            Женщина эта успешно забеременела, и когда Саше исполнилось 18 лет, повела его в ЗАГС. Его ли это был малыш или нет, но записали его именно на вьюношу. Свекровь Зины тогда же умерла с горя, как шептались соседи на похоронах, а подруге Калерии пришлось признать внука, которого ей показали лишь через полгода. Но Зина, продолжая заниматься исключительно своей косой, готова была упустить и маленькую дочь, которой на тот момент было 11 лет.
            Вот за эту девочку болела душа у Рели. Ведь может вырасти такой как брат её – не раздумывая особо, родит ребёнка, и запросто посадит его на шею мамы, лишив её возможности заниматься своей косой. Правда Зина может заставит дочь сделать аборт, и у девочки может не быть потом детей. Зато косу тогда Зина сможет холить долго.
            - Так вы видели больные артритом руки и ноги? – прервал её воспоминания старый профессор.
            - Конечно, - Калерия вздохнула, - ужасное это зрелище, когда человек даже не может обслужить себя. Себе я этого не желаю, потому интересно, как обзовёте вы мои температурящие суставы?
            - Вот и молодец, другого не ожидал. Давно заметил, стоит поставить такой диагноз, даже ошибочно, как человек начинает приближаться к нему. Я вам написал довольно заковыристо. И ваша врач по ВКК должна понять этот диагноз. Но, если она не поймёт и поведёт вас к ухо–горлу-носу, а попросту к ЛОРу, вы ей напомните, что обследовали вам всё же суставы.
            - Как называется заболевание?
            - Реактивный синусоид.
            - Это точно, что она поведёт меня к ЛОРу с большим возмущением. Потому что нос у меня, слава Богу, находится в спокойствии.
            - А вы не спорьте и походите с ней, а потом ткните её носом – от  кого такой диагноз пришёл.
            - Хорошо. Вы меня уговорили.

            Калерия вернулась домой в боевом настроении, где её ждало два письма от сына. в одном Олег сообщал, что недавно досдал зачёты по двум предметам. и снова у них начались полёты. Про крушение учебного самолёта, где погибло четверо, в том числе два их сокурсника, ни слова не упомянул – будто и не было такого. Про свои полёты тоже скупо. Как же они начали летать, испытав такое потрясение и горе? Будто всё это дело обычное – отлетал положенное время и в столовую. Поел и в казарму – отдыхать, или на аэродром дежурить – самолёты тоже надо охранять.
            Второе письмо было более живое – Калерия это сразу почувствовала – видимо ребята оправлялись уже после случившейся аварии:
            «Здравствуй, дорогая Маймунка! – назвал её курсант, как в детстве. – Вчера получил от  тебя денежку – спасибо. Погода у нас установилась тёплая, после нескольких мелких дождей из земли поползли разные грибы, в том числе и шампиньоны. С моей подачи, на шампиньоны началась охота, я тоже пару раз сходил с ребятами за грибами – мы их поджарили и съели».
            Прочитав это, Калерия вздохнула – хорошо бы им с картошкой удалось организовать – всё веселей. Или отдали бы на кухню, там им суп грибной бы сделали. Но на аэродромах и так хорошо кормят – Олег писал это не раз. Написанное далее заставило Релю надолго окунуться в воспоминания. Вернее не всё, а самое начало: - «Николай Иванович недавно приезжал в Виску – у него всё в порядке. Он передаёт тебе привет, и приглашал приезжать в Кировоград, когда и мы вернёмся туда сдавать экзамены. Маленькая Обезьянка – его дочь по тебе очень скучает…»
            Что малышка Света помнит её – Релю обрадовало. Она обожает детей, и те тоже тянутся к ней, бывшей воспитательнице. Но замечала Реля и то, что когда рядом с ней находился Олег, маленькую девочку больше тянуло к курсанту – даже как-то, когда Олег зашёл к новым знакомым в своё увольнение, в «женихи» Олега назначила. Правда, «женихом» курсант был до первой песочницы, куда он отнёс её погулять. В песочнице оказался «коллега» по детскому саду – и курсант с погонами был забыт. Так с юмором Олег описывал ей свою первую прогулку со Светой – назначивший его «в женихи». Николай Иванович был отцом этой «ветреной невесты», а по совместительству работал в училище, где учился Олег – санитарным врачом. И, может, за все годы учёбы Олег бы знал его лишь визуально, не думая, что когда-то он попадёт в его семью гостем, а познакомят и сведут их две мамы, едущие в одном поезде.
            Калерия с удовольствием вспоминала, как это произошло. Она томилась, проведя сына в училище. Изводила себя страхами, какие только можно было себе представить, хотя курсант загружал её заботами о нём – то одно надо было выслать, то другое. Она бегала по магазинам, ища, то чёрные туфли, вместо которых им в училище выдали тёплые ботинки, весьма жаркие для осени. К счастью грянула холодная осень, и надобность в полуботинках отпала – потом курсантам их всё же выдали – наверное, на весну. Но кроме ботинок требовались носки – чёрные под форму или синие, которые Реля тоже искала и никак не могла достать. Опять же рубашки какие-то особые, но пока она их искала, курсантам там, в училище за деньги всё же выдали эти нужные рубашки. Деньги были небольшие, и Реля была рада, что хоть таким образом мальчишки их получили. И всё это ношение по магазинам – она тогда ещё и училась на рентген-лаборанта – так её выматывало, что, казалось бы, вечером падай в койку и спи в своё удовольствие. Но боли в ногах и руках, плюс подкалывало сердце, не давали ей спать по ночам, а если засыпала на малое время, сны были нехорошими. Просыпалась вся в холодном поту, и с тревогой думала о сыне, молилась о нём, чтоб всё у него было хорошо.
            Приезд к ней Юлии Петровны тогда немного отвлёк её – мать буквально потребовала, чтоб Реля прописала её в Москве, потому что «в селе врачи не те», а ей нужно хорошее лечение. Реля, сдуру, хотела исполнить желание своей матери, но предупредила:
            - Попробую прописать вас, но кормить и одевать вас, у меня денег нет. Все деньги сейчас уходят вслед за Олегом в училище, потому что надо подкармливать курсанта и его друзей, их там неважно кормят.
            - Как это плохо кормят в лётном училище? – Возмутилась Юлия Петровна. – Будущих лётчиков должны хорошо кормить. Я бы на твоём месте поехала туда, и такой скандал подняла… И почему это ты должна и друзей его подкармливать?
            - Почему же вы, - иронично ответила Реля, - не приехали ко мне в больницу, в Симферополе, когда ваша помощь, ох как требовалась? Может быть, мне и ногу подлечили бы лучше, и я не хромала бы полтора года потом.
            - Что ты всё на себя переводишь? Вот сейчас голодно в Москве – мне Лариса писала – а ты ещё предпочитаешь Олегу посылки слать.
            - Да потому что все матери и отцы высылают своим сыновья подкормку. А насчёт того, что делать скандал в училище, то без меня найдутся – там  дети таких тузов учатся, которые могут навести порядок.
            - Вот это правильно. Тогда правильно, что не связываешься.
            - Я и с вами «не связывалась», когда вы меня голодом морили. Ходила как тень, сдавала экзамены за десятый класс, и ни слова же вам не сказала, что в это время вы как барыня вкушали разносолы в кафе, которое звалось «Чайная», где председатели колхозов закатывали пиры приезжим «ревизорам».
            - И что! Я тебе с этих пиров должна была хорошую пищу приносить?
            - В Качкаровке Вере вы не стеснялись приносить деликатесы, когда она заканчивала школу.
            - Как ты можешь сравнивать себя с Верой? Она была ласковая и услужливая, а ты как волчонок – всё матери колкости говорила.
            - Это от  голода, мам. И потом же уехала от вас без копейки денег – завербовалась на самую трудную работу – на строительство. Хоть и получала там копейки за свой тяжкий труд.
            - Да, на периферии строителям платят плохо, не то, что в Москве – Лариса писала мне, что в Москве Олег на стройке получал, как взрослый – не меньше 120 рублей. И ты из этих денег не могла накопить?
            - Олег работал на стройке подсобным рабочим, и получал около 120 рублей, потому что были и вычеты. А Лариса, когда работала на стойке – уже с профессией штукатура-маляра – получала гораздо больше и всё равно вам жаловалась, что не хватает на питание и одежду, и вы ей высылали. Так вот скажите, почему было не поддержать меня в Симферополе, где я получала меньше Олега и меньше раза в три, чем Лариса?
            - Но ты же не жаловалась…
            - А что надо жаловаться, кричать и требовать? Мать сама ничего не должна понимать? Уж коли Вере посылали в Одессу тысячу, которые она просто клала на книжку, как вы теперь уже знаете, то хоть бы треть от ненужных Вере денег, оторвав у своей любимицы, послали бы нуждающейся Дикарке…
            - Что ты хочешь этим сказать?
            - А то, что вы постоянно – и Лариса тоже, наверно и Вера - подсчитываете доход нашей с Олегом небольшой семьи. И сказали вы сейчас так недаром. Мол, раз Олег работал, я должна была накопить, чтоб сейчас Юлию Петровну кормить всякими вкусностями.
            - Я так не говорила.
            - Так почему сразу намекаете мне, что я имела хороший доход, вместе с Олегом, когда он готовился поступать в ВУЗ. Но на эти деньги, заработанные Олегом, он нанял себе двух репетиторов, чтоб преодолеть тяжёлые экзамены в лётное училище.
            - А что без репетиторов нельзя было просто учиться хорошо?
            - А без ехидства нельзя? Не то я вас, мама дорогая только для Веры, выставлю сейчас и пошлю к Ларисе, которая тоже живёт в Москве, и пусть она прописывает вас, на такую же площадь, как у меня. Кстати Лариса тоже работала на стройке, и не подсобным рабочим, как Олег, а мастером даже, и зарабатывала больше Олега, живя одна, ещё и с вас деньги тянула…
            - Да, Лариса зарабатывала больше, правда, она мне об этом не говорила. Вере вот призналась, привозя ей всякие подарки. Вроде как отдаривалась за те старые платья, которые Вера сёстрам ещё студенткой привозила.
            - Видите, как дружны ваши дочери, хотя Вера не желала, чтоб Валя и Лариса жили в послевоенные голодные годы. Вроде как они, родившись не вовремя, у Геры, как тогда её звали,  пищу забирали, хотя кормила я их – что вы подчёркивали Гере, чтоб она не злилась.
            - Каюсь, Реля, кормила ты тогда Ларису и Валю, сама не доедая. Меня же учительница твоя первая, придя из Вильно на хутор, чтоб тебя записать в первый класс обругала, что не кормлю тебя, а работать заставляю как лошадку. И потом, когда ты всё же пришла к ней в класс (а я вам с Герой давала хлебушка с маслом или сахаром на обед) она, однажды увидев, как Гера сама поедает и твой кусок, отвела её к директору, где сестру твою отчитали за эгоизм. А кусок этот Анна Павловна всё же отдала тебе, и за Герой следила, как тот сыщик. Откуда знаю, хочешь спросить? Ты же всезнающая, отгадай. Конечно, ты знаешь – Вера мне сама жаловалась на учительницу. Её угнетало, что та выделяет много внимание тебе, а не Вере.
            - Не Вера, а Гера, мама. Давайте называть её именем, которое она тогда носила. Впрочем, мне не хочется вспоминать как Гера-Вера меня всегда объедала – даже когда стала студенткой. Ещё когда она училась в 10 классе, а вы ей носили вкусную еду от ваших «банкетов с ревизорами», она хвалилась мне, что наша благородная мама, которая так всем представлялась, её кормит хорошо, чтоб экзамены бедолага не заваливала, а мне такого не будет. И смотрите, как в воду глядела – всё вышло так, как она говорила. Я голодала, сдавая экзамены, и уехав потом на стройку, тоже голодно жила, если из получки или аванса покупала себе что-то из одежды или обуви. Бывало, и не покупая ничего, кроме пищи, голодала – платили мало, зато работой загружали изрядно. На периферии рабочий люд только так обманывают. 
            - Нехорошо Вера делала, требуя лишние деньги, и я с ней, так получается. Но Вера, обирая тебя и Атаманш, потом как заболела – ты вспомни.
            - Не говорите мне о её болезни – там больше наигранного было, по крайней мере сначала. А потом она заигралась, и болезнь её настигла. И как только она пожаловалась мне, что болеет, ваша Дикарка предсказала ей, что это цветочки – болеть она будет долго и, пожалуй, на всю жизнь.
            - Вот Вера и считает, что болезнь ты ей наколдовала.
            - Это называется валить с больной головы на здоровую. Болезнь она приобрела сама – сначала притворяясь. Потом, подрастая, Вера стала «гулять», как она говорила с мальчиками, за деньги. Это в Находке, если вы помните, где вы были комендантом в двух общежитиях – мужском и женском. Я случайно, как на вас наткнулась в Находке с вашим кавалером, так и на Веру не один раз, где она деньги выманивала прямо у пятерых или даже больше парней.
            - Ну, если в компании, то, что плохого могут сделать несколько парней, которые меня уважали, как коменданта?
            - Так уважали, что когда Берия выпустил бандитов, после смерти Сталина, обещали встретить на дороге, и деньги, что вы собирали у них за проживание в общежитии, забрать, а вас, если будете сопротивляться, изнасиловать и убить.
            - Вот чего ты вспомнила. Но ты меня тогда и спасла, сбегав за отцом.
            - А отец, которого вы с Герой до Находки хорошо избивали, взял топор и пошёл вас спасать. Но что-то мы углубились в наши воспоминания, - пожалела мать Реля, заметив унылость на её лице. - Давайте вернёмся к Лариске. Вот она – такая добрая к Вере  - может же мать  может прописать в Москве? Вы же её поддерживали деньгами и тогда, когда она, работая на строительстве, хорошо зарабатывала. А уж когда стала учиться в техникуме – то и вы и Вера ей деньги слали. Хотя, получая хорошо на стройке и скапливая понемногу – хотя бы полсотни рублей каждый месяц клала на сберкнижку, которую завела, еще, когда у меня жила. Вы ей деньги на пропитание, а она ела, что Реля наготовит, а денежки свои копила, следуя заветам «скупого рыцаря».
            - Куда же она их девала? – удивилась Юлия Петровна. – Я ей писала, чтоб тебе отдавала за еду, а остатки уж на обувь или платьица какие.
            - Она тогда уже хорошо у Веры выучилась, как висеть на чьей-нибудь шее, хотя питались мы с ней очень скудно. Олежка хоть в детском саду ел хорошо. Да и вечером дома я ему старалась вкуснее дать, чем мне и Ларисе. Но оставим все деньги, которые она копит, может быть на свадьбу себе, как Вера. Почему же она вас не прописывает в Москве? – «Хоть бы и за деньги, - подумалось Реле, - в милиции же такие рвачи сидят в паспортном столе. Когда метрику Олега три раза «сгоняли» в Симферополь, мне кто-то шепнул, что дать надо было хоть бы рублей 50 – не было бы такой гонки».   
            - Ой, Лариса уже пыталась, но не может – она же ещё мало живёт в Москве.
            - Ничего себе мало – 12 лет и уже стала в очередь на квартиру, как и я. И квартиру ей дадут быстрее, чем мне, за счёт того, что она три года работала на строительстве – это учитывается. – «Хотя, быть может, Лариса деньгами подгонит очередь – наверняка ей подсказывают, как и мне. Это у меня нет денег на взятки – сына надо хорошо кормить. А у неё найдутся», - размышляла Реля, но матери этого не сказала. - В самый раз ей вас, мама, прописывать, чтоб дали большую жилплощадь, нашей малышке.
            - А ты не хочешь, чтоб и тебе больше дали?
            - У меня очередь уже подходит, и зачислены мы в документах лишь с Олегом. И меня предупредили, что только если замуж выйду – на мужа дадут. Или Олег женится – тоже дадут больше. А никакие мамы, тётушки и дядюшки значения не имеют. Если я их пропишу, то поедут они со мной на новую площадь, а на них ничего не положено. Значит и на той площади, которую нам с Олегом дадут, эти люди будут нам и в тягость.
            - Значит, мама будет тебе в тягость? А если я готовить буду и убирать, в новом жилище.
            - Это вы готовить и убирать? Что ж вы не сильно готовили, когда я школу заканчивала. Я уж не говорю про остальные мои годы жизни в вашей чумной семейке. Где был культ Веры и Вас, мама, а остальные либо рабы, как я, либо нахальные «атаманши», как ваш послевоенный выпуск.
            - Ты же их воспитывала. Что ж ты так распустила сестрёнок?
            - Я их воспитывала, пока Вера не поманила «Атаманш» своими старыми платьями, привозимыми из Одессы на перекрой им. Вот вы вместе с Верой и перевоспитали их на свой лад.
            - Что же мне теперь делать? Ни Вера не хочет со мной жить, ни Лариса к себе прописывать. Остаётся мне жить лишь с Валей, у которой муж-бандит и грозится меня убить. Или ты не помнишь, как он мне руку сломал когда-то?
            - «И за то, что я вам  эту руку вылечила, вы мне хорошо отомстили», - хотела ответить дочь, но не стала – Юлии Петровне только подбрось тему, она может проговорить всю ночь, а толку чуть – всё останется по-старому – маму ни в молодые годы, ни в старости не перевоспитать.
            Калерия понимала хитрость матери, и ей не было её жаль – Юлия Петровна много раз её предавала, даже когда Реля лечила её, если вспомнить молодые годы, однако сдалась на уговоры:
            - Ладно, мама, я попробую вас прописать в Москве, но это будет после того, как из Львова подтвердят, что у ваших дочерей нет там своих богатых домов.
            - Да как же нет, если у Веры и Вали дома богатые. Вера вообще, как барыня живёт – ты же знаешь. У неё и свиньи водятся, и корова есть, я уж не говорю про богатый сад и кроликов.
            - И при таком богатстве ваши две дочери кормили нас  с Олегом впроголодь, когда мы заехали перед училищем на четыре дня.
            - Ну, Вера ты сама знаешь, что она тебя не любит. С тех пор, как ты её не прописала в Москве. Да-да, правда, она тебя не любит с детства – в этом моя вина, что я вас неправильно воспитывала. Веру баловала сверх меры, в ущерб тебе. Но выросла ты у меня самой лучшей. И я сейчас всех больше тебя люблю.
            - Спасибо, мама, но мне больше ваша любовь не требуется. Как говорят – хороша ложка к обеду. Вот маленькой вы хоть раз бы меня приласкали или платье сшили не из вашего с Верой дранья, а из магазинного штапеля. Да кормили бы лучше – вам  бы сейчас знаете, какая отдача была? Но хочу предупредить, чтоб ни на какие деньги мои или Олега не рассчитывали. Мои деньги, которые я зарабатываю сейчас, почти все идут в помощь курсанту – на поддержку его. Мне самой мало остаётся на еду. И вот сейчас, чтобы поехать к нему, я даже решаюсь продать свою вот эту красивую курточку, - Калерия вынула из гардероба и показала матери.
            - Ой, какая красота! И смотрится как новая.
            - Так я её одевала лишь два раза. Один раз чтоб сфотографироваться с моими сыновьями на Красной площади. – Калерия достала альбом и показала матери цветную фото.
            - Ой, какая красота. И юбка на тебе длинная, как радуга переливается – даже я таких, в молодости, не носила. А это кто рядом с тобой? Ну, Олега я узнаю – красив мой внук. А кто с другой руки рядом с тобой стоит?
            - Мальчик сирота, друг Олега.
            - И вечно ты всяких сирот пригреваешь. И не жалко тебе курточку эту продавать – носи пока молодая, да худенькая.
            - Курточку жалко, а ехать к Олегу хочется. Все, наверное, родители навестили своих курсантов, а я лишь посылки посылаю. Продам вот курточку, куплю себе билет, а Олегу фотоаппарат, чтоб он снимал себя и товарищей. А вам, мама, оставляю масло растительное и пачку сливочного. Тушенка и сгущёнка есть в холодильнике. Картошка, свекла и морковь лежат в ящике на кухне. Есть ещё макароны и ракушки. Готовьте себе, что хотите. С газовой плитой вы управляться умеете. А захотите излишеств, сходите в магазин-кулинарию – это недалеко от нас и купите себе, что на вас глянется. Только там  довольно дорогие продукты. Я ими кормила Олега, когда он готовился в училище поступать два года. Выходило у нас  в день по пять – семь рублей.
            - Боже мой, по пять-семь рублей в день – это, при самых скромных подсчётах, сто пятьдесят – двести рублей в месяц. Вот  почему у вас денег не осталось, что вы, приехав во Львов, ничего не привезли. Потому вам Валя голодомор устроила, по приказу Витьки, разумеется.
            - А совесть есть у Вали, которую я когда-то от смерти спасала? На четыре дня к ним приехала сестра с племянником и вези им деликатесов, на месяц, как я раньше возила не им, а она с мужем всё пожирала. Ещё и гостей с собой привозила на мои продукты.
            - Ну и память у тебя, Реля.
            - Да, такое не забывается. Ладно, мама, документы на вашу прописку мы с вами отнесли в милицию – ждать сказали три недели, пока на запрос наш не ответят.
            - Ты знаешь, что ответят и радуешься, что мать тебе не разрешат прописать.
            - Признаться да, мама, ну очень бы не хотелось терпеть ваши выходки. Не дай Бог разрешат прописать, я буду самым несчастным человеком на свете.
            - Всю жизнь будешь помнить, что мать тебя не кормила, не одевала, как положено? И даже с Олежкой не помогала, хотя за твой труд, когда ты лечила меня с переломанной Витькой рукой, я обещала дать тебе денег 400 рублей на его одежду для школьника.
            - Вот хорошо напомнили, обещали, а потом устроили скандал, и мы вылетели от вас с сыном, как из чумного дома. И нас обокрали в тот раз на вокзале в Херсоне, потому что вы послали нам вслед проклятие.
            - Вот уж не выдумывай. Никаких проклятий я не посылала. И написала бы мне письмо, покаялась, может я и выслала бы обещанные деньги.
            - Мне перед вами каяться? За то, что руку вашу лечила, мучаясь с вашими капризами. Ладно, мама, вернусь, и если вам не дадут прописку в Москве вам придётся вернуться в Украину.
            - А уж так пожить матери нельзя?
            - Три месяца уже живёте в Москве, если считать то, что ещё у Ларисы проживали. Но если вы не будете устраивать мне сцен ревности, как во Львово в последний год, когда я там жила.
            - И к кому это я тебя ревновала? - Искренне удивилась Юлия Петровна. – Я не считаю себя маразматичкой, но к кому я могла ревновать свою дочь?
            Калерию этот вопрос возмутил, и она долго собиралась с ответом. Как объяснить всё матери, если она делает вид, что ничего не помнит. Хитрая Юлия Петровна помнит всё, но делает вид забытья, чтоб Реля объяснила ей обстоятельства.

                Глава 25.

            - К Домасу, мама. К красивому мужчине из Литвы, который был командиром у тех солдат сверхсрочников, которые собирали в вашем богатом колхозе урожай. Колхоз был не только урожаем пшеницы богат, но и лодырями, вроде вашего зятька Вити, который, в тот год, от безделья и пьянства вам руку сломал. А Домас с вами познакомился раньше из-за меня, чтоб узнать, какая у девочки Рели, прилетавшей когда-то в далёкую пещеру, и лечившей его – так вот, какая же мать должна быть у теперь уже взрослой женщины, имеющей сына, похожего на неё.
            - Вот уж сказки рассказываешь, - к Юлии Петровне «вернулась память». – Тот красивый литовец познакомился со мной, как с женщиной, ещё не лишённой красоты. И, может быть, даже влюбился. Но ты приехала и отобрала его у меня, - с памятью вернулся к матери и гонор.
            - За это вы мне устроили скандал, как только я вылечила вашу больную руку, отчего я тут же умчалась в Херсон покупать билеты в Москву?
            - Вот будет тебе шестьдесят лет, и отберёт кто-нибудь мужчину, в которого ты влюбишься – что ты тогда скажешь? – не унималась женщина, которой на тот момент было уже 73 года.
            - Вы признаётесь, мама, что устроили мне такую нервотрёпку из-за Домаса? Но он-то полюбил девочку, которая, по его мнению, спасла ему жизнь, и долго искал меня потом в Литве, а когда понял, что Союз большой и я ускользнула от него, был очень разочарован. И вдруг здесь, во Львово, встречает мальчика очень похожего на ту девочку-спасительницу. Выпытывает у него, кто его мать, удостоверяется, что это как раз я, с моим редким именем, и идёт знакомиться с вами. И всячески вам помогает, чтоб понравиться. Знал бы этот наивный человек, хоть и с высшим образованием, что вы примете его, как вашего поклонника, он бы этого делать не стал.
            - Но что сделано, то сделано. Вы с Домасом встречались ли после Львова?
            - Разумеется, мама. Он мне и замуж предлагал, но я не хотела в Литву ехать, где у него больная дочь, которая через шесть лет и укоротила Домасу жизнь.
            - А ты, небось, всё это видела наперёд – что Домасу жить осталось немного?
            - Он прожил хорошо эти годы, встречаясь со мной и Олежкой.
            - Ты умеешь приносить людям, которых любишь, счастье, Реля. Только я этого не понимала. Быть может, сейчас бы была самая счастливая мать с тобой.
            - Быть может, мама. Но сейчас ничего не вернёшь. Я вас терплю возле себя, пока вы не устроите мне скандал. Первый скандал и я вас выпровожу, даже если вас пропишут у меня. Терпеть ваши склоки и скандалы я не буду уже. Тем более, если вы будете устраивать мне их из-за мужчин.
            - А что ты собираешься кого-то любить после Домаса?
            - Ну не в монастырь же мне записываться, когда мне чуть ли на каждом шагу говорят, что я могу потрясать. Тем более сын вырос, выпорхнул из гнезда, и теперь не скоро сюда вернётся.
            - Да, в твои годы и я потрясала мужчин, хотя вас у меня было четверо девчонок. Это когда же мне было сорок два года?
            - Мне ещё только сорок, мама! Недавно и день рождения отметила, - разговор тот случился на старой квартире, задолго до того, как Реля, переехала и начала болеть.
            - Сорок? Пусть будет сорок. В сорок лет я руководила колхозом, если ты помнишь, а ты, негодная девчонка гоняла моих поклонников. Возможно я, ревнуя тебя к Домасу, мстила за эту твою выходку. Но в 47 моих лет, когда ты оканчивала школу, ко мне приехал свататься Иван, из этой компании, которую ты гоняла. Он овдовел и решил взять старую любовь замуж даже с тремя дочерями, которые были со мной, в том числе ты. И ты отбила у матери жениха, не помнишь? – Юлии Петровне захотелось побольнее укорить Релю, потерей своих прежних поклонников.
            - Вот эту глупость вы можете говорить Вале и Лариске. А я им рассказывала, что да, был такой жених, которого я даже жареной картошкой кормила. Но отбивать у мамы жениха не собиралась, хотя он предлагал учить меня после окончания школы хоть в Институте, хоть в Университете. Но мама выйти замуж за доброго дядю не могла не потому, что ей не хотелось, чтоб я училась после школы, а потому, что за месяц до этого сватовства не дала развод нашему папочке.
            - Ты и об этом знала? – удивлению Юлии Петровны не было предела.
            - Не только знала, но и советовала вам задолго до этого дать развод отцу, потому что чувствовала – не только он устроит свою жизнь с какой-то женщиной, но и к вам мужчина притянется.
            - Какой же я была глупой, Реля, что тебя не слушала. Ты меня на развод подвигала, чтоб освободить от отца вашего, а Вера требовала в письмах не давать тебе дальше учиться, чтоб ты через неё не «перепрыгнула», как в школе, в Литве, бывало, когда вы учились в одном классе. Тем я тебе, каюсь, очень жизнь испортила. Выучилась бы ты, стала учёной, так бы мать не ругала как сейчас.
            - Это я разве ругаюсь, мама. Просто мы с вами вспомнили прежнюю жизнь, и я предчувствую, что, начни мы жить  снова вместе, в вас снова откроется та чужая мне женщина, не мать, которая изрядно испортила мне всё детство и юность.
            - Однако ты сбежала от матери тогда – это я признаю, что неправа была, когда денег тебе не дала, хотя бы на дорогу. Быть может,  ты нашла бы работу хоть в Бериславе, хоть в Каховке и была бы поближе к дому. А то учиться бы, пошла – ты же хорошо сдала экзамены – лучше других учеников, которых хорошо кормили их матери, - не то уколола, не то покаялась Юлия Петровна.
            - Вы забыли, мама, что кроме того что вы меня не кормили, вы же ещё аттестат мне подпортили – паспортную его сторону, спрятав мою метрику. И кто-то мне подсказал во сне – отец Веры, мне кажется, что родилась я не в городе Торопце  Калининской области, а в Великих Луках, но там родилась Вера. А у меня настолько голова была заморочена голодом, что я и назвала тем, кто у меня требовал метрику в школе этот город. Вот так вы и отец Веры, как я теперь соображаю, испортили мне аттестат, по которому я не могла никуда поступить. И пришлось ехать на строительство.
            - И началась жизнь, где тоже калечилась, если вспомнить проклятую стройку, - сказала, вроде сочувствуя Юлия Петровна.
            - Для меня она совсем не проклятая, если спасала от вас, - с горечью ответила Калерия. – Да, я и там покалечила ногу, ту самую которую вы с Верой мне уже покалечили в Находке. Так что к болям, когда у меня тянул шов на ступне, добавились боли, перебитых и не прооперированных связок в голеностопе. Их надо было сшить, но никто не брался, и срослись они у меня не правильно. На диспансеризации уже в Москве мне сказали, что при таком сращении я не должна ходить. А я её развила так, что даже бегаю хорошо.
            - Почему же тебе в Симферополе не прооперировали? Почему ты этого не добилась?
            - Я добивалась, но надо было, чтоб приехала мама, которой у меня на ту пору не было – вы сами признаёте. И дала бы врачам если не деньгами, то по куску хорошего сала. Такая просьба на них бы подействовала.
            - А что и в Москве, если лечиться – надо докторам платить? Вера говорила мне, что давала врачам денег, чтоб ей дали группу.
            - Вера получила первую группу, которую потом сняли с неё, насколько я знаю. – «Но, что она платила за это деньги врачам, очень сомневаюсь. Деньги она пропила с рыжим Рудиком – назвавшимся немцем. И даже мне не заплатила за время и деньги, истраченные на неё, как обещала» - подумала Реля, без жалости к старшей сестре и посмотрела на мать – не прочла ли она мысли нелюбимой дочери.
            Но Юлия Петровна мыслей читать не умела: она продолжала рассказ о Вере, забыв, что за годы жизни с ней в одном селе Вера уже многим матери насолила:
            - Она сама старалась, перед свадьбой, снять все группы с себя – даже третью. Как больной в деревне замуж выходить. И то люди в уши Володе гудели, что больная она и родить не сможет. Но родила же! Правда большой ценой – всю беременность пролежала в больнице. А муженек её, в это время сошёлся с цыганкой, у которой был муж и трое детей. И та, видимо так приворожила его, что пошёл мой зятёк к цыгану, который не работал и попросил отдать ему Машку. Тот  лежит, в потолок плюёт и говорит: - «Мне что! Бери и увози её на строительство, на которое вы собрались. Но кроме того дитя, что в пузе у неё – быть может твоего – забирай ещё трёх цыганят». Возвращается Володя домой, чтоб уехать, пока Вера в больнице лежит. От такого богатства, стонала его мать Анна – ты, Реля знаешь её. Она тебя, как и Витька на свадьбе у Веры самой умной и красивой считает, среди всех сестёр. Ещё хозяйственной и стонала женщинам кумушкам, которые донесли мне, что вот Реля бы, прекрасно подошла в жёны Володе, а не ледащая её сестра, которая умеет только командовать свекровью и гнать её на пятачок в селе – продавать свежие овощи.
            - Вы, наверное, вспомнили, как Вера запретила бабе Анне давать вам свежие огурцы и помидоры и не донесли ей, что говорит про невестку свекровь нашей злюки и жадины?
            - Клянусь тебе, ничего этого я Вере не говорила, так Анна мне всё же давала иногда огурчиков и помидор и перцев – красных и зелёных, что прекрасно росли на их улице, где круглые сутки была вода в кранах. Но кто-то донёс Вере, что её муж закрутил роман с цыганкой, пока она отлёживалась в больнице. И как уж Вера врачей уговорила, но отдали ей младенца и она явилась в село, не предупредив – на такси не пожалела денег – как раз в тот день, который Володя хотел уехать на строительство, а потом перевезти туда цыганку с детьми.
            - Вот ему не повезло, - посочувствовала Калерия. – И Вера взяла его в плен, и пригрозила, что убьёт себя и ребёнка, но сделает это так, чтоб мужа её посадили в тюрьму. И он, бедняга, остался, проклинаемый цыганкой, которой сломал жизнь, а свою семью сохранил. Не удивляйтесь, вы мне не первая это рассказываете – Валя мне об этом в первый же день рассказала, когда мы с Олегом на четыре дня заехали, перед его учёбой.
            - Наверное, в утешение рассказала, что голодом вас с Олегом замучила в эти четыре дня?
            - Зато на третий день вы упросили меня пойти с Олегом к Вере – в её богатое подворье – уж там – вы предполагали она нас накормит по царски, вспомнив, что должна мне много лет за заботу, когда она лежала в больнице. Мы пошли в Олегом – хотелось ещё и на сына Веры взглянуть, которому исполнилось пять лет. Мы и посмотрели на Романа – прекрасный мальчик, но живёт он у такой матери, которая сделает его больным на всю его оставшуюся жизнь.
            - Мне тоже кажется, что Роман не совсем здоров – перекармливают они его.
            - Зато нас с Олегом даже не покормили – хотя мы не виделись десять лет с Верой – она была такой же жадной, как и прежде.
            - Но Анна вас угостила виноградом – она мне рассказывала, как поразилась жадности Веры. Но за столько лет жизни с этой угнетательницей могла бы привыкнуть.
            - Мама, вы так говорите про когда-то любимую дочь?
            - Была любимая, да вся вышла. Ещё тебе открою тайну, почему я хочу жить с тобой. Вот, приехала в Москву, чтоб сказать тебе, что отец-то ваш цыган Днепренко умер, а вам – четырём дочерям денег оставил на сберкнижке – сумму немалую. Так его гражданская жена, прислала письмо во Львово, чтоб приехали все дочери и получили эти деньги.
            - Папа умер! – поразилась Калерия. – Когда?
            - Четыре года назад. В 1976 году.
            - Четыре года назад Олег получал паспорт и взял мою фамилию, стало быть, поддержал фамилию деда.  Почему вы тогда не сообщили мне о смерти папы?
            - Вера с Валей решили, что ты очень занята – ведь у тебя сын школу заканчивает и нечего тебя тревожить. А поедут, заберут деньги и потом поделятся с тобой и с Ларисой. Я на деньги вашего отца не зарилась, тем более у меня были тогда свои сбережения.
            - С вами понятно – вы и по сей день богачка – только приезжаете ко мне и всегда садитесь на мою шею, хотя понимаете, как трудно мне поднимать сына и чтоб он вырос здоровым, в сырой комнате, где мы раньше обитали.
            - Да жалко, что вы с Олегом поздно перебрались сюда. Может быть, я и не сообщила вам о наследстве, зная, что ты не сможешь поехать и взять его. А ты больше всех нуждалась в деньгах тогда. Вообще-то мне и Вера запретила сообщать. А теперь уж тебе и не добиться этих денег, даже через суд. Но подавать надо в суд на территории твоих сестёр.
             - Конечно, я не поеду в Берислав, чтоб подавать на суд, который вы заранее сказали – мне не сможет помочь. Но тогда если сёстры меня обманули с деньгами, может, вы выделите несколько сотен от щедрот ваших, если уж вы проситесь ко мне, в Москву. Или вы собираетесь жить за мой счёт, как бывало, так больше я на вас копейки не потрачу. Богатая мать приезжает к не очень зажиточной дочери, сообщая ей, что её обманывают со всех сторон и в то же время, надеясь жить за её счёт. Но раньше было – я кормила вас, урезая в еде себя не Олега, который рос, а теперь не буду.
            - Зато смотри, какая ты стройная, за то, что матери в куске хлеба не отказывала. На Валю и Веру – сама  видела – смотреть страшно – разжирели, потолстели - Юлия Петровна явно хотела прикрыть тему, что дочь кормит богатую мать, когда та приезжает к ней и питается её пищей. Она привозила с Украины то вино в трёхлитровых бутылях, то мясо с салом, хорошо обработанные – лишь в рот клади. Но встречали её обычно Лариса с женихом, и всё  то богатство доставалось им – матери было не жалко, лишь бы поженились эти два перестарка. Но Лариса, выудив из матери деньги, которые Юлия Петровна брала с собой, старалась вытолкать её к Реле – без денег, без еды.
            Калерия, разумеется, догадывалась об очередной подлости сестры, но мать принимала на некоторое время – пока Олег не высказывал ей претензию, что на бабушку он уже насмотрелся, и все её «хитрые, разговоры, под лису» выслушал. Да и  тесно у них, и не пора ли «Патрикеевне» в Украину ехать, где сытнее живут, чем в голодной, на то время, Москве:
            - Ты думаешь, я не вижу, мама, что ты ей свою еду отдаёшь. Это она не замечает, что дочь объедает. Ещё и жалуется потом тёте Вале, что голодала у тебя.
Всё это сейчас припомнила Калерия и не дала матери увести разговор в другое русло.
            - Тоненькая я, мам, потому что возила к вам Олежку и с ним продукты, а сама  оставалась в Москве голодной. Ещё и кровь как донор сдавала, и на донорские деньги, мне бы подкормиться. Но всё переводились в посылки и шло к богатой матери, заметьте, чтоб она сына моего голодом не морила.  А сама  мама, в это время деньги сотнями складывала на сберкнижку, чтоб прослыть богатой и притягивать к себе женихов молодых, вроде Домаса. Или Вера с Валей и Лариса в придачу, у вас уже деньги выманили?  Плюс к папиному наследству.
            - Да нет, мои деньги я редко Вале даю, но я же живу у неё – так пенсию она получает мою полностью. А если буду жить у тебя, попрошу их, чтоб пенсию в Москву пересылали. Но это, если буду прописана в Москве, - буквально ставила условие Юлия Петровна.
            - А что, если не пропишут вас, то Валя со своим пьяницей станут вашу пенсию сами проедать, а не вам  высылать? Живите, мама дорогая, в Москве,  на малые деньги Калерии, а мы тут будем шиковать, на вашу пенсию.
            - Получается так, - притворно соглашалась Юлия Петровна. 
            - Ой, мама, не надо мне вашей пенсии, ни папиного наследства, хотя он сумму оставил в пять с половиной тысяч рублей. Откуда знаю? Да приснился мне наш отец. И жаловался, что копил для меня и Олега, ещё Вале с Ларисой – всё-таки мы ему родные. А поехала Вера падчерица и всё себе взяла, отдав Вале лишь малую часть.
            -  Когда они вернулись с деньгами, то рассказали мне такую историю; будто с ними ходил в сберкассу парень 17 лет – сын той женщины, с которой жил последнее время ваш отец.
            - Вроде конвоя?
            - Не знаю уж, почему они решили, что он защищать их будет? А только он сговорился с кем-то из своих друзей или бандитов. И как только Вере деньги выдали на руки, и она их пересчитывала, сам этот  дурачок выхватил деньги из рук – большую часть – и быстро передал их своим друзьям. Или это мать наняла этих людей, чтоб самим им денег перепало.
            - Так умнице Вере и умнице Вале надо было успокоить ту женщину, которая их вызвала, и кров им давала, что поделятся наследством с ней – так и не случилось бы такого.
            - А почему это они должны были с ней делиться? – возмутилась Юлия Петровна.
            - А почему она – молодая женщина, как вы мне рассказывали, потому что ездили к отцу как-то – тоже, наверное, денег просить, хотя у самой сумма приличная. Так почему молодая женщина должна ухаживать за стариком, который умирал от ран войны и от  ваших побоев, когда вы жили вместе. Почему она должна была варить ему и стирать за ним – и не получить денег, которые он скопил на сберкнижке?
            - Вот  как ты думаешь! Тогда правильно, что Валя с Верой не поделились с тобой отцовским наследством.
            - Да, деньги большие получили – я не верю, что у Веры мог кто-то выхватить хоть рубль. Но, мама, за всё в жизни приходится платить. За вот эту обоюдную жадность и скаредность Валя и Вера расплатятся, дорогой ценой. Валя уже расплачивается – муж бьёт её смертным боем и будет она болеть, даже после его смерти.
            - А что Витька рано умрёт – вот спасибо, - обрадовалась Юлия Петровна новому предсказанию. Уж очень она этого зятя не любила, а вот приходится с ним жить.
            - Он умрёт вслед за вами – лет через пять. А вы доживёте – мы с вами считали – где-то до 1995 года. – «Ой, Боже, - подумала Реля вдруг, - это уже всё изменится в Союзе, - если верить всем предсказаниям древних. И какая-то баба Ванга – болгарская слепая предсказательница, также толкует, как мне говорили. К ней тайно – как шептали мне где-то в ухо, - вся наша верхушка едет, чтоб узнать, как им жить, если Брежнев вдруг скончается. Это мама покинет этот свет, такой прекрасный для неё и в хорошем возрасте, и при больших переменах, которые, как говорят китайцы, бывают очень тяжёлыми».
            - Что же ты замолчала, самая умная моя дочь?
            - Упрёк в умности приветствую. Но о чём мы говорили? Ах да. Значит, если вы знаете год, когда за вами придёт отец Веры, который и подарил вам столько лет жизни.
            - Откуда ты знаешь об отце Веры? И что он мне дал столько лет жизни? – Юлия Петровна испугалась: - «Ведь отец Веры ближе к тёмному свету, чем к Богу. И утянет он меня как Люцифер, которым он мне и назвался в молодости, в Ад за все мои грехи. Похоже, я с ним контракт подписала, когда согласилась родить от него Геру – его дочь. А если бы я избавилась от дитя, как раньше избавлялась, он бы меня раньше в Ад утащил. Но Калерия, откуда всё это знает? Неужели её светлые силы всё ей докладывают обо мне?»
            - Да, мама, мне кое-кто из Космоса рассказывал о вас и Гере. И почему вы так гадко ко мне относились. И почему хотели также от «Атаманш» избавиться, как от меня когда-то. Но меня защитили, а я уж «Атаманш» вытаскивала из той ямы, куда вы их хотели сплавить.
            - Вот видишь! Выручала – спасала, а как они к тебе относятся теперь!
            - Так вашими же с Верой заботами Валя и Лариса стали такими – только, чтоб мне сделать больно. Но меня Дед мой предупредил, которой во снах моих бывает, чтоб я не очень на благодарность сестёр рассчитывала.  Но всё дело в том, что их неблагодарность на них же и отольётся. Вале и сейчас живётся не очень хорошо, при всех её деньгах, отцом оставленных не только ей. Витька ту часть денег, которую дала ей Вера – уж давно пропил. Думаю, что Вера Вале обещала отдать её деньги, когда Витька умрёт и тогда они ей очень пригодятся.
            - Разумеется, ведь Валя останется с двумя детьми – причём взрослыми, если зятёк покинет этот свет в 2000 году. Этот  год говорят, вообще будет тяжёлым – конец света. Или тяжким будет предыдущий год? Ты не знаешь, Реля, ведь ты у нас ведунья?
            - Ещё тяжелей, чем 80 годы, для всего Союза следующее десятилетие – это 91 год или даже не год, а вот до 2000 года будет так тяжко жить людям – буквально всего не будет хватать – не только еды, но и других вещей, без чего жить трудно. Мы попадём как бы в средние века. Без еды, без вещей – останется лишь электричество, газ, нефть, которые выручат страну, на некоторое время.
            - Чудно говоришь. Но ты-то, Реля на эти тяжкие годы себя обеспечила, если Олег, окончит училище, и будет летать  везде – на Север или на Юг, на Восток – уж откуда-нибудь он тебе то рыбки твоей любимой, то фруктов привезёт.
            - Пока боюсь даже на это рассчитывать, хотя как ведунья, знаю, что Олег закончит училище.  Но куда его распределят? Не в Москву, не думайте. Сюда только блатные прорвутся и то не сразу. А если сына моего закинут на Дальний Восток, откуда он сможет прилетать редко в Москву – то и рассчитывать, что Олег чего-то привезёт, не придётся.
            - Но почему на Дальний Восток? – возмутилась Юлия Петровна.
            - Не знаю – мне так кажется. Хотя я своими связями с Космосом, прошу его устроить Олега ближе ко мне, чтоб он мог прилетать в Москву часто, - Калерия прикусила язык, но было поздно.
            - Это какие же у тебя связи? – Не поняла Юлия Петровна.
            - Бог, мама, Бог наш Всевышний – каждый день ему молюсь.
            - И я молюсь каждый день за Олега, чтоб с ним ничего не случилось. Не думай, я в Бога верю. Это тебе говорила маленькой, что Бога нет – так о нём нельзя было говорить. Но скажи мне о Вале. Вот умрёт Витька – после меня – это я уяснила. Как будет жить она? Не выйдет ещё раз замуж.
            - Думаю, что битая перебитая она не захочет опять под кулак. У вас же в селе вашем мужики какие-то страшные.
            - Поэтому ты не вышла замуж за Ивана Никулина? А уж он так жалел, когда ты уехала.
            - Не надо об Иване, мама. Вы спрашивали про Валю. Итак она останется в большом доме    с сыном и дочерью, не лучше их отца. Те тоже будут тянуть с матери – хотя бы в счёт не поделенного ею наследства.
            - Валя поделилась с Ларисой, - вставила мать.
            - Не сомневаюсь, но малой толикой, не всеми деньгами. Впрочем, Лариске и не нужны деньги – она хорошо зарабатывает и с вас ещё гребёт.
            - Вот  уж ты придумываешь!
            - Гребёт, не сомневаюсь – за каждый свой приезд на билеты и на пропитание в дальнейшем. Привозит вам  продуктов гораздо меньше, чем я, когда возила Олежку, но берёт за них втрое больше. Мне же вы никогда ни копейки не давали, лишь в письмах писали – «Вези, у нас такого нет. Или есть в магазинах тушенка и сгущёнка, но не такие вкусные, как в Москве».
            - Вот уж я жалею, что тебе не отдавала деньги за привозимое – всё бы вы лучше с Олегом жили.  Что же ты ни разу не сказала, что уезжаешь без денег, а жить ещё до зарплаты долго.
            - А вы, мать, не могли догадаться? Или на вас только надо кричать как Лариска, да с кулаками лезть.   Валя ласкою вас, как коровушку, доит. А мне ни Вера не отдала долг – не папины деньги – за то, что я к ней в больницу ездила с маленьким сыном и тратилась на неё немало. А вас с рукой, перебитой зятьком, лечила – обещали дать приличную сумму, потом скандал и лети Реля с малым дитём из маминого дома, без копейки денег. Не заслужила, как теперь вы мне признались, потому что увела у вас молодого мужчину. Но Домас, во-первых, любил меня с моего детства, он мне подходил по возрасту, а вам в сыновья годился.
            - Да сколько Домаса ты будешь вспоминать – он уже в могиле.
            - Пусть знает – помним мы его - вы со злом, я с любовью. Но ещё немного повещаю. Жизнь у Веры с молодым мужем, да больным сыном сложится не очень сладко. Умирать она будет тяжело, как и вы – я вам это давно предсказывала.
            - Вот  я к тебе и клеюсь, чтоб ты забыла предсказание, чтоб мама возле тебя умерла.
            - Ой, Боже! Это вы хотите умереть в Москве? А до этого хорошо помучить меня – чтоб я раньше вас в могилу загремела. И даже если я вытерплю все мучения с вами, где мне будет вас похоронить? В Москве и Подмосковье все кладбища переполнены родственниками, которые ждут своей очереди, чтоб их похоронили с предками. А у меня нет места на кладбищах Москвы и купить нет денег. А это, говорят, стоит очень дорого. Так что, мама дорогая, жить вам и умирать придётся в селе Львово в Украине, где вы прожили уже много лет. И мучить вам придётся не меня, а Валю – Вера же вас на порог не пускает за то, что держали впроголодь других детей, чтоб ей, кукушке, сунуть в рот жирный кусочек. Она и сейчас на жирных кусочках ох как раздобрела, но помирать будет, очень похудеет – все болезни её достанут, за все её дела «хорошие», в кавычках.
Юлия Петровна сурово нахмурила подкрашенные брови, но сказала, будто смирилась:
            - Тебе видней. Ты же у нас ясновидящая. Но иди уже, продавай свою курточку как Буратино, чтобы съездить к Олегу в Кировоград и отвезти ему ещё продуктов и купленный фотоаппарат. Я тоже Вере, если ты помнишь, купила аппарат, когда она студенткой была. Так она и сына твоего новорожденного, фотографировала, и какие снимки прислала.
            - Всё на ваши денежки, мама, снимки ей печатали всё на ваши. Не на студенческие, которые могла заработать на картошке. Но где ей такой «больной» ехать на картошку, если надо было ещё и парней охмурять. Поехала не со студенческим отрядом, а с Сергеем из Кисловодска к нему в гости. Лишь там Сергей этот рассмотрел, что за девушка – распутница к нему в дом залетела. Да и выгнали всей семьёй красавицу, чтоб заразу в постель к юноше не занесла. Кто-то из Ангелов Сергея спас его от Веры.
            - Точно, ездила Вера в Кисловодск. Но откуда ты всё знаешь? Уж не письма ли Верины читала? Так в письмах она мне об этом не писала – всё на словах рассказала.
            - А сны мои, мама, замечательные, в которых я иногда залетаю, куда меня не просили. И предупредить не могу, что я там, чтоб дела поганые не творили.
            - Так Вера у тебя под колпаком, как говорят, всю жизнь. А мы с ней всё удивлялись, откуда ты всё знаешь. И я, получается, у тебя вечно торчу в глазах. Про Домаса тоже так узнала?
            - Как ни странно, про Домаса, что вы ревнуете, мне намекнул семилетний Олег.
            - Значит он тоже ясновидящий?
            - Хотелось бы. Но и умный, наблюдательный тоже подойдёт.
            - Иди уже – умница наблюдательная – продавай свою красивую курточку и оставь меня в покое. За эти дни, когда ты поедешь к Олегу, я решу, оставаться мне в Москве или нет. Если даже похоронить здесь меня негде, то придётся уезжать. Хотя я по твоим намёкам должна ещё долго жить. Может быть, и устала бы жить в Москве и сама уехала на Украину, где меня очень поддерживает то вино, которого там много с осени люди заготовляют.
            - Да, мама, в Москве такого натурального вина нет, как в Украине. И даже самогону вы не можете здесь наварить, потому что сразу придёт участковый и меня и вас потянут в отделение и могут арестовать на 15 суток, чтоб дворы подметали.
            - Ты шутишь, Реля, что это я в Москве примусь варить самогон? Даже в мыслях не было. И сахару сейчас не достать ни  в Украине, ни в Москве. Помнишь, как ты и сахар привозила, иногда из столицы?
            - Слава Богу, что нельзя достать сахар. Меня устраивает то, что Олегу я могу восточные сладости в посылках попылать.  Это щербет, сваренный на молоке с сахаром и грецкими орехами и другие вкуснейшие вещи, которые продают в нашей с Олегом любимой булочной Филиппова.
            - Жаль, что я не могу, этот щербет пить с чаем, из-за зубов, а так он вкусный.
            - Простите, мама, мы что-то разговорились – мне надо бежать.
            - Уж и поговорить с матерью не хочешь? – Юлия Петровна забыла, что гнала Релю из дома – мечтала отдохнуть от их разговора, который её подкалывал, как плохую мать.
            -  Здравствуйте! Мы с вами с шести утра занимаемся воспоминаниями. Вот бы так вы говорили со мной, мама, когда мне требовались разговоры о будущей моей жизни; куда пойти учиться после школы, да в чём выпорхнуть из маминого дома – не в рванье же, как я от вас уехала.
            - Долго ты будешь это помнить?
            - Такое не забывается, мама, - Калерия не говоря больше ни слова, ушла.

                Глава 26.

             Калерию так утомил разговор с матерью, что она с радостью пошла на Тишинский рынок, чтоб продать курточку перекупщикам, которые там крутились. Сдавать в комиссионный магазин это надо кучу времени, пока оценят, пока продадут, да ещё процент от выручки заберут – и останется ей денег только на проезд. Обманывают в этих комиссионках страшно. Куртка почти не ношенная – два раза одевала Реля, чтоб с сыном и его другом сфотографироваться на Красной Площади. Ещё на паспорт сделала фото, который надо было обменять. И тёмный человек с Кавказа, сразу ухватился за её новую куртку: - Чистая, сколько раз надевал?
             - Один раз, - сказала Реля честно, - чтоб сфотографироваться с сыном и ещё на паспорт.
             - Красывый фот на паспорт получился?
             - Думаю, что да.
             - Показать можешь?
             - Паспорт с собой не ношу, - сказала Реля, хотя паспорт был с ней. Но не хотелось передавать перекупщику в его руки. Она взяла его на случай, если придётся покупать билет на самолёт.
             - Сколько хочешь за эту куртку?
             - Сорок пять рублей, - Реля назвала сумму, за которую и купила. Перекупщик сам сказал, что куртка чистая. А осмотрел всю, даже вывернул наизнанку.
             - Хорошо. Беру, - мужчина достал пачку денег и расплатился. – Это подарок племяннице. Она такая же фигуркой,  как и ты – миниатюр – так говорят да?
             - Спасибо, - Калерия счастливая, что не потеряла ничего на курточке, шла по базару.
             - Одну минуточку, девушка, что это вы сейчас продали кое-что перекупщику? – Обратился к ней милиционер.
             - Свою вещь. А что нельзя?
             - Свою можно. А вот ворованную нельзя. Пройдёмте со мной в милицию и составим протокол. Мы давно наблюдаем за этим перекупщиком – он и ворованные берёт.
             - Ну и наблюдайте. А я-то при чём. Кстати, он купил у меня куртку, которая вот сейчас на моём паспорте. Можем вернуться и проверить – моя это куртка или нет.
             - Нет, возвращаться не будем, а в отделение я вас прошу пройти.
             - Это что такой способ познакомиться?
             - Я не прочь познакомиться, с красивой девушкой.
             - Зато я возражаю против наглых знакомств. Потому зайдём сразу к вашему начальству, и я ему объясню, чтоб он дал вам нагоняй за наглость.
             - Пошли. Это тут рядом и у вас время не займёт. Впрочем, начальства сейчас нет, придётся вам со мной побеседовать.
             - А откуда я знаю, что вы не маньяк какой-нибудь, переодевшийся милиционером? Вон идёт милиционер из 88 отделения. Сейчас спросим – работаете ли вы там?
             - О, Максим, здорово. Объясни гражданочке, что я ваш сотрудник и имею право задержать её, для составления протокола.
             - За что можно задерживать интересную женщину?
             - Да вот продала свою куртку, говорит, перекупщику, за которым мы следим – ворованное берёт.
             - Так! Вы, красавица, можете доказать, что вещь была ваша?
             - Пожалуйста. Вот паспорт и я в этой курточке. Можем пойти и сверить у перекупщика.
             - Так-так, Калерия Олеговна. Так это я к вам в детский сад своего бандита-сына приводил?
             - Я давно уже не работаю в детском саду, - Калерия почему-то испугалась: тот бандит-сын, которого к ней однажды привели, оказался и впрямь мальчиком неуравновешенным, явно не подходящий к её группе с иностранными детьми. Он начал запугивать сначала негритят, потом приставал к девочке татарке, грозя ей кулаком, и сказал такие слова, которых в группе Рели не произносил ни один ребёнок. Услышав мат, Калерия подозвала хулигана к себе и хотела выговорить  ему, что так нельзя. Но малыш рванулся от неё в детский туалет – Реля за ним и там он швырнул в неё рукояткой от сливного бачка, которая просвистела у виска воспитательницы. Чуть не сделал этот ребёнок её сына сиротой.
Отдавая ребёнка отцу, она сказала: - Хотите на меня жаловаться идти, или нет, но завтра я вашего сына в группу не приму.
             - Что он наделал?
             Калерия рассказала всё. И больше к ней этого ребёнка в группу не приводили. И теперь его отец, если вспомнит этот случай, может её наказать, отдав в руки навязчивому сослуживцу. Но видно тот хоть и вспомнил -  Калерия видела это по глазам его, которые улыбались – был человеком справедливым.
             - Возвращаю вам паспорт, Калерия Олеговна, и идите по своим делам. А с товарищем мы разберёмся, почему он за руку не скупщика хватает, а красивых женщин. Кстати вы не изменились, с тех пор как мы виделись с вами – всё такая же, если не красивей. Сын ваш, где учится?
             - Поступил в лётное училище. Вот я курточку продала, как Буратино, чтоб поехать  к нему на празднование Октября.
             - Вот это сын! Им можно гордиться. А мой Васька во флоте служит. Его там научат, как Родину любить. Учился плохо, после восьмилетки пошёл в ПТУ, где их заставили и по школе учиться – выправился парень и вот во флот захотел.
             - Желаю вам, что он с моря явился хорошим парнем.
             - А вам желаю Лётчика с большой буквы.
             - Это как получится. До свидания.
             - Рад был с вами увидеться.   
             - А уж я как рада, что вы меня спасли от надоедливого вашего коллеги. Научите его, как надо с женщинами знакомиться, не потрясая званием милиционера.
             - Постараюсь. Слышал, Олух царя Небесного? Вы уж его простите. Просто не может мимо красивой женщины пройти – обязательно надо привязаться.
Калерия шла и улыбалась. Что бы она написала этому Олуху в объяснение? Или он завёл бы её в кабинет и закрыл двери на ключ? Смогла бы она поцарапать ему физиономию?
             И вот после такой истории, с её любимой курточкой, после того, как Реля купила билет на поезд – на самолёты не было. И после того, как она купила фотоаппарат для сына, и все принадлежности к нему. Она, заскочила домой, и быстро собрав вещи, понеслась на Киевский вокзал, боясь опоздать на поезд. Что такое опоздать на поезд она могла себе представить – это не увидеть сына завтра, а может и послезавтра – явится к окончанию праздника. Вскочила в поезд она на последних минутах и прошла через весь вагон, к последнему купе – а куда ещё ей могли продать билет – только возле туалета. Единственная радость – полка была нижняя с её больными ногами и руками Калерия даже не мечтала лазить наверх. Хотя попадись старушка и попроси у неё нижнюю полку, Калерия, конечно же, уступит. Будет молча стонать, но лазить.
             В купе, где ей принадлежала полка уже сидели четыре человека – трое мужчин и испуганная, забившаяся в уголок пожилая женщина. Все три мужика были пьяны и обрадовались Реле, как родной.
             - Ой, к нам дамочка молодая прибилась, сейчас выпьем и поедем красиво. Садитесь мадам, если это ваша полка.  Пить будете красное или белое вино. У нас есть всё, даже закуска.
             - Это кто тут пить собирается? – рассердилась Калерия. – Да вы уже пьяные как хрюшки. Ну-ка, вон из купе в тамбур – там продышитесь от браги, которую вы уже налакались. И чтоб не возвращались, набравшись ещё. Пьяных нам не надо. Это купе трезвенников.
Вся троица, не споря, поднялась и ушли в тамбур или в вагон-ресторан, но только больше их ни Реля, ни спутница её, их не видели. Так и ехали почти сутки в свободном купе – вдвоём.
             - Господи! Мне вас сам Бог послал. Я уже сидела и думала в обморок упаду от их запахов. Сейчас проветрим купе, откроем чуть окно, а как поезд тронется, если дуть будет, то закроем. Вы кушать хотите?
             - Хочу, но у меня одни бутерброды да вот пару пирожков купила в дорогу. Всё на скорую руку. Хотя к этим продуктам не грех попросить у проводницы чая или кофе. Что вы хотите?
             - Спасительница моя, чаю хочу. А вот у меня к чаю и пирожки с вареньем и ватрушечки имеются – дочь мне напекла. Еду же от дочери – она у меня в Москве живёт.
             - А куда едете?
             - В Кировоград – мы там живём с мужем и сыном, да ещё сноха и внучка имеется.
             - Сноха это жена вашего сына?
             - Да, говорят и невестка и сноха. Хорошая девушка складная, высокая, по дому всё делает. Только поправилась после того как внучку родила.
             - А большая у вас внучка?
             - Пять лет моей родненькой Светочке - она на меня и похожа. И люблю ж я её, только вот заболела бабушка – ездила в Москву – думала, меня там подлечат. А для этого же надо прописаться к дочке, а у неё места мало – площадь не позволяет.
             - Но вас можно и без прописки полечить, если из Кировограда направят вас на лечение.
             - И так можно, но наши врачи не находят у меня такой болезни, чтоб в Москву посылать. А ты же куда из Москвы едешь?
             - К сыну, в Кировоград. Он у меня учится в Кировоградском Лётном училище.
             - В Высшем или Штурманском – это среднее училище.
             - В Высшем. А вы почему интересуетесь?
             - Так у меня сын как раз работает там санитарным врачом. Так что с вашим сыном уже мог столкнуться.
             - Возможно, это было бы хорошо, если бы они знали друг друга.
             - Но это вряд ли. Коля – мой сын редко бывает в училище, он всё больше по столовым начальник у них – по чистоте. И видит, как плохо кормят детей, но ничего не может сделать.
             - Лучше бы он был врачом-диетологом, тогда бы мог повлиять на приготовление пищи.
             - Да, деточка моя, я смотрю, ты в медицине разбираешься.
             - Так я и работаю в медицине. Сначала медсестрой по больницам – немного и в поликлиниках помелькала. А сейчас переучилась на рентген лаборанта.
             - Ой, это же тяжёлая работа, с облучением.
             - Да. Но в медицине везде нелегко.
             - И мало платят. Хотя я думаю, что врачам и медсёстрам и всем прочим в медицине должны платить, больше, чем чиновникам, кто ничего не делает для народа.
             - Существует такая несправедливость. А ещё говорят, что в Советском Союзе уравниловка. Ничего подобного. У нас кто много и тяжело работает – получают гроши. А кто на их шее у народа сидят – это чиновники, как вы сказали – эти блаженствуют. Но хватит о них.
             - Правда, сейчас нам чай принесут – так мы с тобой отобедаем.
Они обедали, потом ужинали и говорили, говорили – будто родные люди, давно  не видевшие друг друга.  С такой матерью, как Марья Григорьевна Калерии жить было бы легко – она это сразу почувствовала. Та скоро выяснила, к кому Реля едет в Кировоград, потому что в гостиницах сейчас ей не остановиться – там всё забито военными и другими лётчиками, которые прилетели на парад. Марья Григорьевна жила в центре напротив самой большой гостиницы, так что знала наверняка. Узнав, что Реля, если не найдёт жилья, думала перебиться ночь на вокзале и побыть с сыном дня два – резко запротестовала.
             - На вокзале даже не думайте. В Кировограде полно жулья – так обчистят, что и не заметите. Это, дочка, придётся мне тебя к себе взять на ночь, хоть у нас и тесновато. Но опять же, если не приехали, пока меня не было, другие гости. Но это мне бы вчера сказали, когда я звонила, что еду, - разговор этот  состоялся почти ночью.
             А утром их встретил муж Марьи Григорьевны и подтвердил, что в гостиницы соваться нечего. Гостей у них нет, так что девушка может переночевать у них одну ночь. А Реле больше и не нужно было. Поехали к Дроздовым – такая фамилия оказалась у новых знакомых. Её Реля прочла на почтовом ящике. Маленькая внучка Марьи Григорьевны очень обрадовалась апельсинам и мандаринам, которые Реле «достала по блату» одна из бывших больных по больнице.
             - Светочка, не трогай все апельсины – возьми себе одну и одну мандаринку – а остальные тётя Реля отнесёт своему сыну, который учится в училище, где работает твой папа.
             - А зачем ему столько много мандарин?
             - Он поделится с друзьями.
             - Но мне тоже хочется больше, чем две, - Света умела считать.
             - Не волнуйся, - сказала Реля, - я тебе оставлю половину этих жёлтеньких фруктов.
             - Они не жёлтые, а оранжевые, как солнышки.
             - Вот уж тятя Реля зря тебя так балует. Но зато мы можем её сыну дать яблок и груш взамен твоих солнышек.
             - Согласна, - сказала Реля, - но нельзя ли мне умыться и бежать или ехать в училище, чтоб увидеть сына ещё до парада.
             - Умывайтесь, и садитесь за стол – надо же покушать, - сказал, выходя из ванной Николай Иванович, с которым Реля уже познакомилась. – И повезу я вас в училище, но застать сына вы никак не сможете. На парад их отправляют, чтоб не виделись с родителями и не расслаблялись.
             Так и сделали. Позавтракали. Калерия взяла в свою модную дамскую сумку фотоаппарат и немного фруктов и прочую провизию, которую она привезла для курсантов. Поехали с Николаем Ивановичем, который оказался почти ровесником Рели, в училище. По дороге сочлись возрастом и удивились:
             - У вас сыну девятнадцать, а у меня дочери всего пять.
             - Вот как долго невестами перебирать, - улыбнулась Калерия. - Но не волнуйтесь – у каждого это случается по-разному.  Мне в пять лет, ещё когда мы возвращались из эвакуации, сказали о том, что у меня будет сын. И я, наверное, с тех пор и ждала его. Попутно вырастила двух сестрёнок – мамин послевоенный выпуск. Мама их обрекла на смерть – родились в голодные годы – а я выходила, назло ей и старшей сестре.
             - На зло? Как это может быть?
             - Они не хотели, чтоб девчонки жили – потому что мало пищи, но я выходила, сама  почти не ела.  Святым духом, говорите, питалась? Не знаю, как получалось, но не умерла. Зато зло мамы и сестры испытывала долго. Даже когда они сделали вид, что полюбили этих девочек, чтоб ранить меня, зло ко мне у них оставалось на годы.
             - Да вы святая, Реля, честное слово. Я таких женщин ещё не встречал. Но вот мы подъезжаем к училищу – скоро уже. Скажите мне, как эти спасённые девочки относятся к вам?
             - Что я их спасала, никто им не говорил, когда они подросли, и стали что-то понимать. Зато они видели злость, которая мне шла от мамы и старшей сестры и сначала вроде жалели меня, а потом тоже стали относиться как потребители. Знаете как в сказках о жадных людях: - «Это нам! Это тоже нам! А Релька старше – она перебьётся. В жизни определились лучше меня в финансовом плане, но всё равно пытаются сорвать, где можно и где нельзя», - Калерия вспомнила об отцовском наследстве, и вздохнула: - «Как бы они нам пригодились с Олегом, когда он готовился в училище. Года на два или даже три мы бы могли покупать самые дорогие продукты, а не экономить на еде».
             Так Реля познакомилась с Николаем Ивановичем, который работал в Лётном училище. Она надеялась, что это знакомство принесёт какую-то пользу её сыну. Конечно, вмешиваться в учёбу или в лётные дела Николай Иванович не мог.  Но то, что Олег мог раз в месяц пойти к Дроздовым – или даже реже – на праздники, чтоб поздравить всё семейство – передать от Рели мандаринок для маленькой Светы. А заодно и пообедать по-семейному – Марья Григорьевна всегда старалась накормить сына Рели, в благодарность за такую малость – всего-навсего спасла её в поездке от пьяниц, которые могли испортить ей путь домой. А вместо их пришла молодая женщина, прогнала алкашей, и они проговорили почти всю дорогу о своих детях, что может быть дороже для матерей.
             Калерия была рада знакомству с семьёй Николая Ивановича, потому что сразу было решено, что голодный Олег – а курсантов кормили плохо - всегда может прийти в семью, в свой увольнительный день и поесть домашней пищи, что Олег и делал некоторое время. А Реля посылала в семью Николая Ивановича посылки с апельсинами, которые и в Москве были редкостью, но достать можно, а в Кировограде их попросту не было. Мандарины и апельсины радовали доченьку Николая Ивановича – маленькую Светочку. Но доставалось и Олегу с товарищами – Николай Иванович относил частично им. Но когда начались полёты, Олег просил не присылать ему посылок, потому что ходить в семью он не может, а на аэродромах кормят будущих лётчиков хорошо. И у Рели возник вопрос по поводу того, зачем Николай Иванович приезжал на аэродром, и сказал Олегу, что у него всё в порядке. Разве был непорядок у врача, который отвечал за питание курсантов там, в Кировограде? Однако вопрос как возник, так и ушёл – Реле было интересно, что там, у сына дальше происходит?
             Без всякого объяснения насчёт приезда Николая Ивановича в Виску, Олег писал дальше:
             - «У нас тут ребята на станции нашли работу, ходят иногда разгружают вагоны или машины за деньги, когда их не ставят в наряды. Мечтаю сам туда пойти и заработать, чтоб Белка больше мне денег не присылала. Юра Топольян про которого я тебе уже писал, что он пришёл к нам из Политехнического института – хочет быть лётчиком – так вот Юра познакомился с одним дедом, из местных, который держит корову и коз. Мы вечером сходили к нему, и выпили – за плату, разумеется, у него по полтора литра молока. Еле дотащились потом до казармы. Надо, думаю, установить регулярное молочное сообщение с избушкой деда. И крышу у него мы с Юрой собираемся подправить. Насчёт фруктов мы тоже не теряемся. Неподалеку от нас есть сад, так что яблоки и груши тоже живут в наших желудках. Сад этот, кстати, весьма оригинален тем, что хозяева им не пользуются, но очень сердятся, если у них не спрашивают разрешения. Денег им не надо, а вот разрешение обязательно спрашивать. Ещё и палку дают большую с сеткой на конце, ею можно доставать груши и яблоки, висящие выше человеческого роста. Ну, вот и всё. Целую крепко дорогую мою красивую мать, которая крутится как Белка в колесе.  Твой сын Олег».
             - «Странно как, - подумала Реля, - ещё неделю назад писал мне о полётах – разбирал свои ошибки и достижения и вдруг у них полный штиль. Опять нет топлива, и парням дают отдохнуть? Или опять погода завернула, как писал мне раньше Олег: - «Пришёл какой-то циклон и с тех пор стоит оригинальная погода – с утра зверски холодно. Я одеваю спортивный костюм под Х. Б. ещё куртку тёплую сверху, а к часу дня так начинает жарить, что уши вянут. В воскресенье был вечер Советско-кубинской дружбы, затем танцы – впервые, здесь, В Виски. Но в понедельник точно начнутся полёты. Ура! Целую тебя крепко. Олег».
             - «Тогда Циклон, танцы и советско-кубинская дружба. Ура полётам. В последнем письме пишет о молоке, что чудесно, - яблоках и грушах. Какие-то заработки на станции. Но ни слова о полётах.  Чудные эти мальчишки – курсанты.  Надо их встряхнуть, особенно Олега. Напишу ему стихи, которые меня преследуют давно».
             И она засела за письмо: - «Здравствуй дорогой мой Икарушка! Пишу тебе из деревеньки нашей Строгино, где после твоего отъезда многое посерело и поблекло. И солнце не так светит, птицы летят уже на юг косяками, вода потемнела и уже не тянет купаться. Правда на заливе по прежнему гоняют доски под парусами, но люди в тёплых костюмах и кувыркаются в воду не так часто. Осень наступает по всем фронтам и по моему здоровью немного. Я сейчас проверяю свои руки и ноги – хочется знать, отчего они так болят. Но когда подумаю о тебе, все боли проходят. И вот сочинила стихи, ещё совсем сырые, но я спешу тебе их послать:

             Рос мальчишка, как и все мальчишки, бредил небом на родной земле.
             Лишь фантастику любил он в книжках. Что-то там, в небесной синеве.
             Мать и не тревожилась сначала, с возрастом изменится сынок.
             И шутя «Икарушкой» прозвала, предвещая тысячу дорог:

             - «Дорогой Икарушка, дорогой Икарушка! Чем Земля не нравится тебе?
             И поля широкие, и моря глубокие, и леса и реки на Земле.         
             Он в ответ застенчиво смеялся: - «Всё увижу, мама, с высоты!
             Города большие и поля России, только не грусти о сыне ты».

             По земле ходил как по причалу, бредил треугольником во сне.
             Мать тоску в глазах его читала: - «Разрешишь ли полетать ты мне?»
             - «Дорогой Икарушка! Дорогой Икарушка! Если небо тянет, то лети.
             Только осторожнее, будь всегда внимательным, не сбивайся ты с пути».

             С этих пор ночей не досыпала, слушая, как небо бороздят.
             Седина по волосам бежала: - «Сколько их на свете, Соколят?»
             Сын же на недолго приезжая, «Серебрянкой» стал звать мать.
             А она пилота провожая, успевала вслед ему шептать:

             - «Дорогой Икарушка! Дорогой Икарушка! Осторожней крыльями маши.
             Чистого вам неба всем, Соколики! И друзей хороших для души.

             Напиши, понравилось ли тебе моё сочинение? Да, кстати, последнее твоё письмо навело меня на мысли, что вы целую неделю не летали – грибы собирали, их же жарили и ели, молочком разжились. А кухня уже вас не кормит? Или стали кормить так же плохо, как в училище? И чего прилетал Николай Иванович? Он же санитарный врач по кухне в вашем училище. Что он делал на аэродроме. А если уж прилетал, то проверил ли, как у вас работают души в полевых условиях. Или кухню проверял? И что за фраза, что у него всё хорошо? К чему это относиться? К личной жизни или к работе?»