С тобой или без тебя. Глава 12. Планы изменились

Дождавшись, когда Клементина заснет, Мориньер поднялся. Набросил халат, погасил свечи, тихо вышел из комнаты.

По обыкновению, рассчитывая просидеть до самого рассвета, устроился в библиотеке.
Водил карандашом по карте. Считал мили и дни. Перепроверял себя. Еще и еще раз прокладывал маршрут.
Вспоминал, как непривычно долго пришлось ему сегодня объяснять Обрэ, чего именно он ждет от него. Снова и снова проговаривать резоны, связывать между собой доводы.

Когда он объявил Обрэ:
- Ты останешься у берегов Марселя так надолго, как это только будет возможно, – тот уставился на него в изумлении. Никак не мог поверить, что все расслышал верно.

Переспросив и получив подтверждение, воскликнул:
- Но почему? Разве мы не отправляемся в Константинополь?
- Ты – нет, – коротко ответил Мориньер.

Он выдержал ошеломленный взгляд Обрэ. Когда тот спросил сухо:
- Могу я узнать подробности, монсеньор? – кивнул.

Еще несколько дней назад он, Мориньер, настойчиво интересовался, как скоро Обрэ сможет закончить подготовку к отплытию. Торопил того. Требовал, чтобы Жак представил ему к рассмотрению выбранный им маршрут. Безусловно, теперешнюю столь существенную перемену в планах невозможно было оставить без дополнительных комментариев.

И Мориньер терпеливо объяснял, повторял, снова объяснял. Впервые за многие годы он позволил Обрэ подвергнуть свои выводы сомнению. И потратил немалое количество времени, чтобы убедить того в правильности принятого им решения.

*


- Мне нужно время, – сказал он Обрэ. – Время и возможность хотя бы какое-то время действовать безнадзорно. Чтобы никто из тех, кто теперь так внимательно следит за каждым моим шагом, не имел представления о том, где я, с кем встречаюсь и что делаю. Именно для этого ты останешься здесь. А мы отправимся в Константинополь на «Хироне». Через три дня, – я узнавал, – судно выйдет в море в составе торгового каравана.
Обрэ поморщился.
 - На «Хироне»? Вы собираетесь довериться этому прохвосту Делоне? Нет теперь в порту капитана более алчного, чем он.
- Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? – спросил Мориньер мягко.

Обрэ покраснел:
- Простите, монсеньор. Но разве вы будете на борту «Хирона» в безопасности?
- Об этом я позабочусь. А ты должен будешь проследить за тем, чтобы всякий любопытствующий мог удостовериться, что мы по-прежнему в Марселе и ожидаем отплытия. Я оставлю для тебя письма. Каждый день по одному их станет носить тебе Рене. А ты сделаешь все, что будет в твоих силах, чтобы содержание их оказалось так или иначе известно тем, кто будет ими интересоваться.

*

Мориньер написал уже эти письма. Сложил в верхний ящик бюро в той последовательности, в которой они должны были быть переданы Обрэ.
И теперь сидел за столом, оперев голову на руки. Глядел прямо перед собой.
Думал: что бы дополнительно ни сообщил ему д’Орвиньи, это не изменит принципиально его, Мориньера, решения. Коль скоро его вынуждают в очередной раз соединить свое имя с Орденом, он сделает это по-своему.

Зябко передернув плечами, Мориньер поднялся, прошелся по комнате.
Задержался на несколько мгновений у холодного камина, снял с каминной полки графин, плеснул рома в стоявший там же бокал. Сделал глоток, другой. С бокалом в руке прошел к креслу, опустился в него.
Ощутив, как по телу разлилось тепло, довольно вздохнул. В очередной раз взглянул на край стола, где, судя по очертаниям, стоял полный какой-то снеди поднос.

Бертен привык к этому «марсельскому» режиму бодрствования господина. По своей инициативе он каждый вечер оставлял на столе в библиотеке бутылку вина и блюдо с закусками. Накрывал салфеткой. Прижимал краешек ее серебряным ножом.
Чаще всего Мориньер игнорировал соблазн. Позволял себе только несколько глотков рома или бокал вина – перед тем, как отправиться в постель.
Но тут он вдруг почувствовал себя настолько голодным, что оказался готов поступиться так легко обычно соблюдаемым им правилом не есть по ночам.

Судя по доносившимся до Мориньера ароматам, под вышитой салфеткой его ждал мясной пирог – тот самый, что еще несколько часов назад с бесконечной торжественностью вносила в столовую кухарка. Наклонившись вперед, Мориньер подвинул нож, приподнял край салфетки. Разглядев запеченную корочку, вдохнув аппетитных запахов, улыбнулся. Вытянул выглядывавший из-под белоснежной ткани кусок. Безо всякого сожаления поставил бокал с ромом на стол. Быстро управившись с пирогом, откинулся вглубь кресла, прикрыл глаза. Снова вернулся к размышлениям.

*

Недавний разговор с д’Орвиньи оказался долгим и, несмотря на все усилия Мориньера, не слишком информативным. За всем, что произносил д’Орвиньи, тянулся густой, тяжелый шлейф недосказанности. Как если бы кто-то поставил перед старым иезуитом очень узкую задачу, и теперь, когда разговор сложился не совсем так, как предполагалось, тот просто не мог решить, как ему быть дальше: шагнуть в сторону по своему усмотрению или дождаться уточняющих распоряжений.
В какой-то момент Мориньер понял, что неконкретный этот разговор надо прекращать.
Именно тогда он и произнес так разозлившее старика:
- Я буду здесь через два дня.
Мориньер сделал это намеренно, прекрасно понимая, как болезненны для д’Орвиньи и эти его слова, и его тон.

«Подумать только! – читал Мориньер по лицу иезуита, – этот щенок, мальчишка этот назначает ему, д’Орвиньи, встречу!»
Думал: разница в тридцать с лишним лет – большая разница. А память учителя – опасная штука. Уже давно все переменилось, а ты все полагаешь, что именно ты стоишь на вершине лестницы. А ученики твои смотрят тебе в рот и готовы исполнять все твои распоряжения.

Мориньер отметил, как переменился в лице старик. Побледнел, дрогнул губами. Какое-то время справлялся с душившим его гневом. Наконец, справился, кажется. Кивнул, улыбнулся холодно.
- Хорошо. Через два дня – так через два дня.

В тот момент, пожалуй, Мориньер испытал даже что-то вроде сочувствия. В конце концов, не так просто однажды осознать, что у власти твоей, когда-то почти беспредельной, есть границы. И они – вот. Руку протяни – и граница.

Он, однако, понимал, что д’Орвиньи не позволит разговору завершиться таким образом, поэтому, когда тот обронил будто бы нечаянное:
- Я слышал, что вы снова женились? И женились на прелестной женщине, – Мориньеру не сложно было удержать на лице маску покоя и доброжелательности. К чему-то подобному он был готов.
Подумал только – какой банальный поворот. Банальный и одновременно нелепый.
Как бы мало ни знал д’Орвиньи о нем теперешнем, он должен был помнить, что шантаж – последнее, что могло бы принудить его, Мориньера, отступить.

И пока тот продолжал говорить о прекрасном вкусе Мориньера и сожалел об опасностях, которые могли поджидать Мориньера и Клементину в Константинополе, пока ненавязчиво советовал и незаметно наблюдал за выражением лица собеседника, сам Мориньер выглядел приветливо-равнодушным. Смотрел в глаза иезуиту. Едва заметно улыбался. При этом размышлял напряженно. Думал: угрожал теперь д’Орвиньи или предостерегал, но имя его жены он произнес не случайно. И в этой части Мориньеру было все понятно. Он обязан был защитить Клементину, вывести ее из-под удара, укрыть там, где враги не могли бы ее найти. Оставалось понять, кто они – враги.
И вот тут все было далеко не очевидно.

Рассеянная легкомысленность тона, взятая д’Орвиньи в начале их разговора, и тихая ярость в конце – звучали вполне убедительно. Мориньер был уверен, что и то, и другое исходило от д’Орвиньи и было искренней, личной его, д’Орвиньи, реакцией. Однако в промежутке между – случилось нечто, чего Мориньер тогда не отследил, не осознал. Но теперь это «нечто» беспокоило его. Заставляло раз за разом прокручивать в голове их долгий и непростой разговор.

Он проделал это уже не однажды. И даже, чтобы успокоиться, налил себе еще рома в бокал. И выпил его. И снова налил. Но отставил в сторону. И теперь, удобно расположившись в мягком, глубоком кресле, смотрел, как отражаются в бокале расставленные по столу свечи. И думал: что же смутило его в том, недавнем, разговоре? Что теперь не позволяло ему приравнять опасность, исходившую от д’Орвиньи, к опасности, исходившей от Ордена?
Разве любой другой не сделал бы это сразу же?

Мориньер покачал закинутой на ногу ногой. Постучал пальцами по подлокотнику. Перевел взгляд с кончика туфли на руку, скользнул взглядом по тяжелившему кисть серебру.
Перстень.

Конечно же! Это произошло, когда д’Орвиньи в первый раз увидел перстень, надетый на его, Мориньера, палец. Именно тогда в лице старика появилось что-то очень похожее на смущение – невнятное, нечеткое, мимолетное. И после, всякий раз, как тот наталкивался взглядом на печатку, смущение это становилось все более очевидным.
Так собака, – подумал Мориньер, – наделавшая лужу посреди зала, прижимает уши, вдруг обнаружив оставленную на стуле хозяйскую вещь. И вещь-то не из любимых. И запах хозяйский уже повыветрился. А все одно – вот оно напоминание, что за всякий неверный шаг непременно последует наказание.

Значило ли это, что д’Орвиньи осознает, что то, к чему он пытался склонить Мориньера, идет вразрез с интересами Конгрегации? Значило ли это, что где-то между д’Орвиньи и генералом Ордена  цепочка прерывалась, разветвлялась, уходила в сторону? И д’Орвиньи знал или подозревал, что то, что он озвучивает, может быть расценено, как предательство?
Теперь Мориньер был уверен: в паузах, разделявших фразы, которые произносил д’Орвиньи, в улыбке, что он посылал Мориньеру, в жестах его определенно проглядывал внутренний, не до конца осознанный, но очевидный разлад.

Не справившись с охватившим его возбуждением, Мориньер поднялся. Прошелся по комнате. Остановился у окна.
Что ж… Сделанное им теперь открытие только подтверждало правильность уже выбранного им пути. Больше того, к облегчению Мориньера, открытие это делало исполнение его плана менее опасным.

*

Мориньер не случайно начал встречу с д’Орвиньи с демонстрации перстня, полученного им от генерала Ордена. В этом не было ни бахвальства, ни самолюбования. Он сделал это для того, чтобы сразу обозначить сторону, на которой соглашался выступать.

Он и Жаку сказал то же:
- Не от всего, что нам предлагается, мы можем отказаться. Но, к счастью, мы всегда можем по своему усмотрению подправить предложенную нам роль.
- Ну да, – пробурчал Жак. – Вопрос только – в цене.
- Что правда, то правда, – засмеялся тогда Мориньер. – Но ты платишь за все в своей жизни. Почему эта возможность должна  доставаться тебе даром?
 
Мориньер говорил это, памятуя о прошедшем. Но он не знал тогда, как близко они сойдутся: их прошлое и будущее.

*

Утверждение членов Ордена Иисуса, что сообщество их цельно и неколебимо, как скала, не входило в противоречие с истиной. Всякому наблюдательному человеку известно, как много мелких, не заметных поверхностному взгляду, трещин содержится в любой самой монолитной на вид глыбе. Чтобы расколоть ее, нужно только верно выбрать точку и силу воздействия. Иной раз достаточно одного верного удара – и громада развалится на части. Мориньер знал это по опыту. Поэтому, прежде чем соглашаться так или иначе взаимодействовать с Орденом, он собирался удостовериться, что скала эта не разойдется под его ногами, не развалится, не погребет его и Клементину под собой.

- Я намерен задержаться на пару дней в Риме, – сказал он Обрэ несколько часов назад.
Еще только договаривая это, последнее, он понял, что обрек себя на очередной шквал вопросов. Они не замедлили. Обычно не склонный к болтливости Обрэ сегодня с радостью принял предложенные Мориньером новые правила.
 Он спрашивал, выслушивал ответы, спорил. И даже осмеливался давать советы. Кое-какие из них – Мориньер признавал это теперь – оказались весьма полезными.
Хотя поначалу он едва удержался от того, чтобы оборвать не в меру разгулявшегося Обрэ. Одно дело, – думал Мориньер, – ставить под сомнение его распоряжения. И совсем другое – обсуждать его жену и комментировать способы ее защиты.
Впрочем Обрэ, кажется, разницы не чувствовал. Он выглядел очень энергичным. С аппетитом отобедав, он сидел напротив Мориньера и бодро и уверенно говорил:

- Вы сказали, что госпоже угрожает опасность, – выдохнул жизнерадостно. – И я подумал… Безусловно, можно было бы поселить ее в какой-нибудь деревне. Снять дом, нанять слуг. Но я сам...
Обрэ посмотрел на него прямо.
- Я не рискнул бы. Даже укрыть ее в любой из обителей – побоялся бы! Простите, монсеньор, но какие бы блага ни обещали все эти святые отцы, как мягко бы ни стелили!.. Ни одному священнику не доверил бы я свою жену. Даже Папе самому – не доверил.

Мориньер хмыкнул. Взглянул на Обрэ. Пылкие слова того навели его на мысль.
Папе – не папе. А генералу Общества Иисуса… Почему бы нет? – подумал.
Если он, Мориньер, пообщавшись с Джованни Паоло Олива, поймет, что их пути совпадают на достаточно длительное время, он подумает о возможности укрыть Клементину в Риме. Кто-кто, а глава Ордена, если посчитает это полезным, сумеет обеспечить ей безопасность.
Когда Обрэ спросил его:
- Вы ведь не собираетесь оставлять графиню во Франции? – ответил:
- Не собираюсь.

Мориньер, в самом деле, теперь был в этом уверен совершенно. Перебрав в памяти все укрытия, которыми пользовались при необходимости его агенты, он понял, что ни одно из них не подходит для того, чтобы принять его жену. Слишком далекие, недостаточно комфортные, они вполне устраивали мужчин, которым нужно было на время исчезнуть из поля зрения общества. Но категорически не были пригодны для женщины, которую он хотел видеть свободной и безмятежной.
Мориньер представлял себе, как та, одинокая, с младенцем на руках, день за днем проводит в страхе быть обнаруженной. Как вздрагивает от каждого шороха, от каждого скрипа половицы, как тоскует, вынужденная общаться с одними и теми же, не обязательно приятными ей, людьми. Представлял – и понимал, что не обречет ее на подобное существование.

- Я не знаю, монсеньор, – донесся до Мориньера голос Обрэ. – Не знаю. Скоро дело – к осени. Будет непросто рассчитать длительность перехода. Ветры, штормы, другие случайности и риски. Если я выйду в море через две-три недели, где я сумею подхватить вас?
- Ты не понял, – ответил Мориньер. – Я не рассчитываю, что ты подберешь нас на пути в Константинополь. Я рассчитываю встретиться с тобой уже на месте.
- Но как? А задержка в Риме? Капитан может воспротивиться незапланированной остановке!
Мориньер пожал плечами.
- У меня есть доводы, которыми он не сможет пренебречь.
- А ваша жена? Когда вы отправитесь на встречу с генералом, графиня останется на судне? Во власти Делоне?
- Я возьму ее с собой.
- В это логово льва? После того как по сути из-за него… хорошо, не из-за него, так из-за его шакалов вы оказались вынуждены менять свои планы?
Обрэ смотрел на него недоверчиво и пристально. И его бесцеремонная настойчивость необычайно досаждала Мориньеру.

- Целью моей как раз и является – выяснить, насколько интересы здешнего провинциала близки теперь интересам Конгрегации.
Обрэ махнул рукой.
- Все они одним миром мазаны.
- Позволь мне судить об этом.

Мориньер произнес последнее мягко, с легкой улыбкой. Но в глубине его разрасталось и грозило вот-вот выплеснуться наружу раздражение.
Ему страшно хотелось завершить этот сделавшийся бесконечным разговор с Обрэ. Вернуться к прежним привычкам: минимум слов, максимум дела. Это было проще, много проще теперешнего их многословия.
Но он сам разрешил Обрэ участвовать в принятии им, Мориньером, решения. Дал возможность тому разглядеть гложущие его сомнения. И не чувствовал теперь себя вправе гневаться.

Однако ему следовало что-то предпринять, чтобы утишить настырного собеседника.
И Мориньер подался вперед, склонился к сидевшему перед ним Обрэ.
 
- Кстати, – произнес легко, – коль скоро мы сегодня, попирая все прежние принципы и нормы, столько времени говорим о личном... Я скажу то, что давно хотел сказать. Это прояснит, наконец, ситуацию и, надеюсь, облегчит тебе жизнь.
Мориньер заметил мелькнувшее в глазах Обрэ беспокойство. Скрыл улыбку – наконец-то.
- Ты можешь заниматься своими делами, не тревожась о Мари. Не только теперь. Вообще.
Он посмотрел в глаза Обрэ.
- Ты свободен. Я позабочусь о том, чтобы она ни в чем не нуждалась.
Обрэ вспыхнул.
- Она моя жена. Я не собираюсь забывать об этом.
- Ты уже сделал это.
Мориньер усмехнулся.
– Месяц – достаточный срок, чтобы найти время для встречи с любимой. У тебя его не нашлось.
- Откуда вы знаете?
- Она работает на меня. Тебе это, кажется, известно.
Обрэ опустил взгляд.
- Да. Я знаю, конечно. Но я не могу. Просто не могу себя заставить отправиться в этот дом. В дом, хозяином которого является этот фат, это ничтожество! Этот мальчишка!
- Ты имеешь в виду Баччио?
- Я понятия не имею, как его зовут! Но весь город только и говорит о его пылкой страсти к Мари. Я не знаю, как смогу коснуться ее, зная, что вот только что… может, час назад… ее рук, шеи, губ касались его губы. Даже помня о том, что вы говорили. Я изо всех сил пытаюсь верить, что вы не ошибаетесь. И страсть их – только ширма. Я пытаюсь верить. Я говорю себе это, повторяю и повторяю… – и не могу…
Мориньер скривил губы. Проговорил насмешливо:
- Выбранная роль, Жак, тебе нигде не жмет?

Подождал некоторое время. Потом заговорил:
- Дом, где живет Мари, принадлежит мне. И для Баччио я – ее любовник. Страстный. Ревнивый. Такой, который готов рисковать, поселив ее в непосредственной близости от своего собственного дома и собственной жены, ради того только, чтобы иметь возможность видеть ее во всякий день.

Он усмехнулся, отметив ошеломленный взгляд Обрэ.
- Ты не знал? – Мориньер откинулся на спинку стула. – Теперь знаешь.
Засмеялся тихо.
- Можешь быть уверен, Баччио и взглянуть на Мари лишний раз боится.

- Я не понимаю, – пробормотал Обрэ.
- Тебе и не надо понимать. Мы говорили уже об этом с тобой. Ты либо доверяешь женщине, либо нет.
- Все это – только слова, – вскинулся Обрэ. – Поставьте себя на мое место, монсеньор! И вы увидите…
Мориньер прервал его:
- Я не жду от других того, на что не способен сам.