С тобой или без тебя. Глава 14. Новое знакомство

Уже в комнате он пришел в себя окончательно. Рассеялся морок, схлынул жар.
Когда в дверях появился Алессандро, Жосслен только пошутил мрачно:
- Что? Мне все-таки следовало остеречься и запереть дверь?
Алессандро засмеялся:
- Ты можешь меня прогнать. Но это будет негуманно. Меня и так оставили без сладкого.
Он еще потоптался на пороге.
- Так я могу войти?

Жосслен пожал плечами. Вернулся к тазу с водой – слуга несколько мгновений назад принес в комнату горячей воды, повесил на спинку стула полотенце. И Жосслен, возвратившись к прежнему занятию, какое-то время не обращал внимания на гостя.
Когда он выпрямился, Алессандро стоял рядом. Не отрываясь, смотрел на него. Обнаружив удивленный его взгляд, улыбнулся смущенно.
- Я любовался тобой.
- Несколько странное для мужчины занятие, – резко заметил Жосслен. – Впрочем, в этом случае я не удивляюсь, что моя реакция на твою мачеху вызвала столько веселья. Должно быть, тебе это в самом деле показалось неестественным.
Алессандро усмехнулся.
- Нет, не показалось. И, можешь быть уверен, ты не оригинален. Но я пришел не для того, чтобы обсуждать Анну.
- Для чего же?
- Я хотел извиниться. И спросить… Ты согласишься позировать мне? День-два – не больше. Скажи «да». Я еле вытерпел, пока длилось это бесконечное застолье. Еще там, когда ты только вошел в дом, я понял, что ты – именно тот, кто мне нужен. Именно такой – ломкий, с этими чертами лица и этими руками.
Он посмотрел на обнаженные по локоть руки Жосслена. Скользнул взглядом по тонким его запястьям, по длинным нервным пальцам.
- Я долго искал. Но все эти натурщики… Они – грубые, мясистые. В них нет того, что нужно мне.

Жосслен продолжал смотреть на него в молчании.
- Скажи «да», –  повторил Алессандро умоляюще.
Он качнул головой.
- Нет.

Это было глупо, нелепо! Он не король, не принц крови. Он – воин. А воины не тратят время на подобные глупости. Часами выстаивать у мольберта в горделивой позе! Представить себе невозможно большего абсурда!

- Нет, – повторил. – Завтра ты передашь письмо, я получу ответ и займусь остальными своими делами.

Он сказал «нет» и заметил, как на мгновение изменился в лице Алессандро. Кивнул – понятно. Некоторое время еще раздумывал будто, задержаться или покинуть комнату гостя. Наконец, пожелав Жосслену доброй ночи, вышел.


*

Жосслен рассчитывал за сутки-другие управиться со всеми прочими возложенными на него заданиями и двинуться в обратный путь. Следующий день, однако, внес в его планы свои коррективы.
С самого утра Алессандро отправился с письмом на встречу с адресатом и вернулся ни с чем.
- Он не явился, – сказал. – Завтра я попробую еще раз.

Жосслен нахмурился. Алессандро улыбнулся.
- Ты привык, что все делается моментально? Не жди этого от нас. Мы быстры только в военное время, на поле брани. В остальные же дни леностью своей уступаем только испанцам. И то потому только, что нам категорически неохота состязаться.

Жосслен кивнул – невпопад и слишком всерьез. Он понимал, что Алессандро просто пытается как-то разрядить обстановку. Но не находил в себе сил ответить на шутку. Или хотя бы просто улыбнуться ей.
- Что ты собираешься делать, пока будет решаться вопрос с письмом? – спросил Алессандро, не дождавшись его реакции.
- Остановлюсь, как и планировал, на вилле Коррадо. И буду там ждать ответа.

Жосслен, едва договорив, отвернулся к окну.
Он чувствовал себя неловко, неуютно, нехорошо. Неуверенность, зародившаяся накануне, к моменту возвращения Алессандро после безуспешной попытки встретиться с таинственным агентом сделалась почти непереносимой. Жосслен вдруг подумал, что того великого рвения, с которым он готов был преодолевать и преодолевал трудности, может оказаться недостаточно для успешного выполнения порученного ему. Чтобы справиться с нахлынувшим на него чувством беспомощности, ему требовалось время.

Алессандро, будто прочитав его мысли, подошел ближе. Коснулся его плеча.
- Не переживай. Ты не потеряешь зря время. За эту неделю можно многое успеть.
- Например?
- Познакомиться с Римом и его обитателями. Наладить кое-какие связи. У кардинала Коррадо бывает много интересных личностей. Тебе это может пригодиться. Ты ведь не думаешь, что это путешествие окажется для тебя единственным?
Жосслен молчал.
- Что касается города… Если хочешь, я покажу тебе его?
Жосслен обернулся. И молча протянул Алессандро руку.


*


Почти всю следующую неделю они провели вместе. Алессандро водил его по улицам, рассказывал о себе, о своей семье. О своем дяде – известном в Риме живописце и гравере. Об отце – художнике менее успешном, но с гораздо более сложным характером и судьбой. О себе.

Однажды он привел его в мастерскую, расположенную на западном берегу Тибра, на задворках какого-то заброшенного дворца. Внутри кипела работа. Пара мальчишек – совсем тонких, почти прозрачных – толкла в ступках краску. Несколько человек за рисовальными столами сидели, склонившись над листами бумаги. Казалось, никто не заметил вошедших. Не оторвался от работы, не поднял головы. Продолжали скрипеть грифелями, стучать пестиками, размешивать краски, негромко о чем-то переговариваться. В этом монотонном гуле Алессандро провел его через всю мастерскую в небольшую, выделенную в торце помещения, комнатушку.
- Эта мастерская принадлежала моему отцу, – сказал, входя вслед за Жоссленом внутрь. – Когда-то давно тут была конюшня. Отец купил помещение, снес все перегородки, наделал окон в стенах. И вот теперь она моя. Когда я получаю заказ, я работаю здесь.
- Ты не очень похож на художника, – заметил Жосслен, взглядывая на чистые, холеные руки своего нового знакомого.
- Это потому что я такой, с позволения сказать, художник, – усмехнулся Алессандро. – Я же говорил тебе: нет во мне ни таланта дяди, ни тщеславности отца. Дядя работал без устали – ради самого искусства, отец – делал то же ради славы. Как и дядя, он писал портреты, рисовал фрески. Но все это – было совсем не то! Видел бы ты портрет папы Урбана, написанный дядей Оттавио! А алтарь в Санта Мария делла Минерва! Дядя был гением, я тебе точно говорю. А мне… мне заказы нужны все больше для того, чтобы все эти люди, что работают сейчас за этой перегородкой, продолжали работать. И я счастлив тем, что мне это удается. Пока удается.
- Но ты ведь зачем-то просил тебе позировать? – лукаво улыбнулся Жосслен. – Зачем?
Алессандро качнул головой.
- Не пытайся поймать меня, – засмеялся. – Как бы плох, как художник, я ни был, в крови у меня – тоже живет любовь к искусству. Конечно, мне никогда не достичь того, чего достиг дядя Оттавио. Я зарабатываю свои дукаты другим способом – таким, который привел бы дядю, невообразимо далекого от всякой политики, в ужас. Но все же… У меня есть идея. Я занимаюсь ею уже полгода. Не знаю, получится ли то, что я задумал, но…

Он прошел вглубь комнатушки. Нагнулся, достал из-под длинного стола, стоявшего у самого окна, свернутый в рулон лист. Разложил его, придавил по краям небольшими кусками травертина*, которых вдоволь валялось на земляном полу мастерской.
- Подойди, – сказал. – Вот, смотри сюда.
Отпер ящик, вынул из него папку. Развязал тесемки.
Стал доставать из папки листы – один за другим. Раскладывать их на столе, поверх основного, объединяющего, наброска. 
- Видишь? У меня есть уже все герои. И эти – тяжеловесы, с короткими бычьими шеями и выпуклыми надбровными дугами. И широкоплечие воины – с сильными руками и крепкими ляжками. Есть старцы, девы, матери. Нет только вот этого – главного. Юного, гибкого, тонкого – того, кто несет в себе победу разума над силой, победу духа над телом. Я вижу его в тебе.
Алессандро вдруг снова стал горячиться. То краснел, то бледнел.
- Я даю тебе слово, что не задержу тебя надолго. Хотя бы час-полтора. Сделай мне одолжение.
- Пару дней назад ты просил больше, – улыбнулся Жосслен, сдаваясь. – Ладно. Что я должен делать?
- Что хочешь, – пожал плечами Алессандро. – Просто позволь мне смотреть на тебя.

*

Жосслен, чувствовавший себя поначалу довольно скованно, вскоре расслабился. Какое-то время бродил по комнате, разглядывал рисунки, разложенные на столе. Подержал в руках картоны, на которых были изображены какие-то библейские сцены.
- Что это будет? – спросил.
Алессандро не сразу услышал его. Он в этот момент сосредоточенно черкал карандашом по бумаге. Перебирал рисунки, что-то сверял, откладывал один лист за другим, снова возвращался к уже сделанным наброскам. Наконец поднял голову.

- Что? Ах, это. Это картоны к фрескам для палаццо Памфили. Наш Папа одержим манией величия. Он полагает себя потомком Энея** и считает, что для престижа семьи Памфили необходимо что-то более монументальное, чем уже существующий его дворец. Впрочем, нам это на руку. Пока все эти барберини-памфили тешат свои самолюбия, строят дворцы, один величественнее другого, мы – художники, архитекторы, скульпторы –  не останемся без работы. Во всяком случае, некоторые из нас. Если бы ты знал, скольким жаждущим работать там было отказано!  И ты понимаешь, конечно, как я горд тем, что могу со своими помощниками участвовать в этом. Повернись, пожалуйста. Положи руку вот сюда.
Он говорил быстро, продолжал при этом рисовать.
- Жаль только, что главную, самую интересную, самую важную работу, навряд ли предоставят делать мне. Я видел план. Там, на первом этаже, будет такая длинная галерея. Я представляю себе, какой чудесный цикл фресок я мог бы создать. Но в этом случае мне совершенно не на что надеяться.  Уже сейчас за возможность работать там идет такая драка, что мне туда и лезть нечего.
Алессандро замолчал, посмотрел на Жосслена.
- Послушай… Я могу еще попросить?
   
- Чего ты хочешь от меня теперь?
Алессандро улыбнулся смущенно.
- Не мог бы ты подвигаться? Показать мне несколько фехтовальных приемов, может быть? И ты очень обяжешь меня, если снимешь камзол и рубашку. Мне нужно видеть твои мышцы.
- Жадность, что Гаронна, – чем дальше, тем шире, – засмеялся Жосслен.
- Я боялся просить раньше. Думал, ты откажешь.
- Я и сейчас могу отказать.
Взгляд Алессандро сделался таким несчастным, что Жосслен покачал головой. Взялся за верхнюю пуговицу камзола.

Он успел расстегнуть только первые две. Глубокий насмешливый голос, донесшийся до него от двери, заставил его обернуться.
В дверном проеме, прислонившись к косяку, стоял мужчина.
- Я вижу, вы оба сегодня чувствуете себя лучше, – проговорил он, усмехаясь.

Жосслен не сразу признал его.
От иезуита, виденного им несколько дней назад, не осталось ничего. Перед ними стоял воин –  статный, сильный, уверенный в себе. Облаченный в дорожный костюм, со шпагой на поясе и с холодным блеском в глазах, он выглядел исключительно солдатом, но никак не священником.

Он прошел в комнату, подошел ближе. Кивнул Жосслену, посмотрел на Алессандро.
- Ты очень много болтаешь, – проговорил тихо и сурово. – И очень ненаблюдателен. Я простоял в дверях столько, что уже все твои работники стали обращать на меня внимание. Я уж молчу о том, что я успел услышать, дожидаясь, пока ты заметишь меня.
- В зале стоит такой шум.
- Ты полагаешь это оправданием?
Алессандро покраснел.
- Я увлекся.
- Я заметил.
 Олива взял из рук Алессандро лист. Изучил его внимательно. Потом перевел взгляд на Жосслена.
- Вы собрались фехтовать здесь? – спросил, оглядывая узкую, заставленную табуретами и тумбами комнату.
- Только изобразить, – ответил Жосслен.
Олива покачал головой.
- Делать что-либо наполовину и не всерьез – прямая дорога к поражению. Любому наблюдательному человеку ваше «понарошку» будет очевидно.
Он повернулся к Алессандро.
- Я зашел напомнить тебе, что завтра истекает срок, данный тебе Франческо. Есть ли у тебя что-то, что можно показать ему?
Алессандро вскочил.
- Да. Сейчас.
Олива остановил его.
- Не надо. Покажешь все завтра. Я только хотел удостовериться, что ты не забыл.

Он покрутил в руках сделанные Алессандро наброски.
- Время обеда, – сказал. – Может быть, вы согласитесь вдвоем провести его в моем доме? А потом, – он взглянул на Жосслена, – мы могли бы пофехтовать, раз Алессандро сумел убедить вас помочь ему. Я с удовольствием составил бы вам компанию.
Жосслен только склонил голову.

В стоявшем перед ним мужчине было что-то, чему было непросто противиться – какое-то удивительное, не сразу очевидное для собеседника обаяние.
Жосслен попытался объяснить его для себя. Он отметил отдельно, – намеренно обозначил, чтобы после не возвращаться к этому, – что, на первый взгляд, в отце Олива не было ничего особенно примечательного. Он был некрасив. Нос его был слишком велик, кожа – бледна. Но в крупных, слегка навыкате, глазах иезуита светился ум. Уголки губ все время, пока он говорил, были приподняты. И в целом, он создавал впечатление человека, которому хотелось довериться.

Отметив это, Жосслен насторожился. Впрочем, от приглашения отказываться не стал. Почему бы нет? – подумал.
В конце концов, ему в самом деле не мешает завести в Риме знакомства – раз по независящим от него причинам он вынужден задержаться в этом городе.

*

Обед прошел превосходно. Олива говорил. Рассказывал о городе, о скором преображении его.
- Время запустения закончилось, – сказал. – Вы, должно быть, обратили внимание, – он посмотрел на Жосслена, – что наш Рим весь в строительных лесах. И это хорошо. Это значит, что город живет. Если вы были в Трастевере, если успели пройтись по Виа делла Лунгара и Виа дель Проконсоло, вы должны были заметить, как много теперь мастерских разбросано по Риму. Там, рядом с церковью Бадиа, есть площадь. Если вы были на ней, вы слышали, как звенит воздух от сгружаемых с подвод строительных материалов. Не только архитекторам теперь есть чем заняться, но и каменотесам, столярам, канатчикам. Да и вашему брату – художнику, – улыбнулся он Алессандро.

Олива был исключительно внимателен к гостям и красноречив. Поняв, что Жосслен практически не разбирается ни в архитектуре, ни в живописи, он не задавал вопросов. Только рассказывал – о строительстве нового дворцового комплекса для Джамбаттиста Памфили, о планах по восстановлению Сан-Джованни ин Латерано, о фонтане, который Папа желал бы построить на площади Навона, о церкви Сант-Аньезе. Он говорил о дворцах и храмах, о людях, которые строили и украшали их. Об их желаниях, требованиях, сложностях, с которыми они сталкивались. Перечислял имена. Ко времени завершения обеда Жосслену стало казаться, что он всех их знает – величественного, самоуверенного Бернини и нервного Борромини, пышного, яркого Пьетра да Кортона и вечного конкурента Бернини – Джироламо Райнальди. Олива рассказывал обо всем так живо, что невозможно было не проникнуться к этому городу и этим людям если не любовью, то, по крайней мере, симпатией.

После обеда они прошлись по саду. Погуляли в тени деревьев, посидели на невысокой, утопленной в траве, скамье. Снова много и увлеченно разговаривали. Потом в самом деле взялись фехтовать.
Обнажившись по пояс пятнадцатилетний Жосслен и приближающийся к пятидесятилетию иезуит, готовясь драться, закружили по небольшой площадке. Первые несколько минут они осторожничали, присматривались друг к другу. И оба оказались недооцененными.

Олива берёг оказавшегося перед ним мальчишку. Щадил его, атаковал не в полную силу. Потом провел ряд проверочных выпадов в терции. Поняв, что противник его, хоть и молод, но оружием владеет весьма недурно, переменился. Сделался гибок и быстр.
Жосслен же полагал поначалу, что Олива просто поучаствует в спектакле, посодействует тому, чтобы движения, которые он, Жосслен, обещал показать Алессандро, выглядели естественно и органично. Несмотря на сказанное ему отцом Олива в мастерской, он не верил, что борьба их будет самой настоящей. Больше того, он и помыслить не мог, что этот уже немолодой мужчина окажется таким превосходным фехтовальщиком.
Оттого, когда шпага иезуита вдруг безостановочно замелькала у Жосслена перед глазами, он растерялся на несколько мгновений. Сбился с дыхания.
Ему пришлось приложить великое усилие, чтобы не отступить, вернуться в круг, отбросить противника на исходную позицию. И он вернулся. Взял себя в руки. Заставил сердце биться ровнее.
Придя в себя, Жосслен стал стремителен, как молния. Он сжимался, прыгал, нападал, распрямившись в выпаде, пытался завершить переводы. И… всякий раз оставался ни с чем.

А Олива был великолепен. Он быстро двигался, и рука его была тверда и точна.

*

Едва период знакомства противников закончился, и оба взялись драться всерьез, Алессандро схватился за принесенные с собой листы бумаги. Он больше не говорил ни слова, только смотрел во все глаза. И едва успевал зарисовывать движение за движением.

А они дрались. То осторожно, то весьма рискованно. Мускулы играли на их плечах. Пот струился по лицам. Наконец, Олива, как будто стал уставать. Сделался медлителен и вроде бы невнимателен. Пару раз открылся. Казалось, вот-вот он пропустит удар и окажется побежден.
Жосслен уже ждал, что вот сейчас он привычным нажимом выбьет шпагу из руки своего противника. И все будет кончено.

Он не сразу понял, что Олива играет с ним. Тот подпускал его к себе, ставил опасно близкие защиты. И вдруг, когда Жосслен в очередной раз попытался лишить противника оружия, вывернулся, высвободил клинок. И острие взметнувшись и совершив полукруг, коснулось его, Жосслена, горла.

- Touche! – сказал Олива, отстраняя оружие. – Впрочем, браво, мой мальчик! Я не ожидал от вас такого упорства.
- А я не ожидал от вас такого мастерства, – нахально ответил Жосслен.

Олива рассмеялся.
- Что ж… Это был урок нам обоим.

*

Потом они долго с удивленным одобрением смотрели друг на друга – как будто заново знакомились.
И Олива, набрасывая на плечи рубашку и двигаясь в сторону развалившегося на краю площадки Алессандро, произнес:
- Я очень рад встрече с вами. И хочу, чтобы вы знали: с этих пор мой дом – ваш дом. Если вам понадобится помощь или поддержка, обращайтесь.


Примечания:

*травертин - известковый туф;

**по легенде потомки Энея основали Рим