Лесной старик. Часть 4, глава 5

5

     Вадим Ильич Серов издавна привык гордиться своей пунктуальностью, но нынче он опаздывал к ужину. В просторном кабинете Серов с тихим умиленьем радовался скорому завершенью своей долгожданной книги. Уютное помещенье было неярко освещено причудливой настольной лампой. А за тяжёлым письменным столом довольный собой автор слегка покачивался в удобном винтовом кресле. Сразу после сытного обеда Серов с нарочитой небрежностью – и неожиданно для самого себя – оделся в белый свободный костюм и в новую рубашку из чёрного натурального шёлка. Мягкие туфли были взыскательно и с подлинным вкусом выбраны Серовым именно под цвет импозантной и очень дорогой рубашки.
     Серов мельком поглядел на золотые наручные часы и решил, что хозяина усадьбы в этот вечер к ужину могут и подождать. Разве барину нельзя в знаменательное время слегка побаловать самого себя? И Серов, нежась в добротном тяжёлом кресле, истомно и пылко радовался успешному окончанью своего литературного труда. 
     Оставалась только последняя корректировка текста. Но Серову нравилось шлифовать свои строки, произнося их вслух. Это была самая приятная часть его писательской работы. И Серов непроизвольно и рассеянно улыбнулся…
     И вдруг ему тревожно подумалось о том, что его личность разительно преобразил написанный им роман. И это таинственное преображенье показалось Серову необратимым. Однако не смог он ясно понять, в чём именно он изменился… А у него неуклонно и быстро исчезали желанья, ибо все его мечты – даже самые дерзновенные – чудесным образом осуществлялись. Да и внушенья внутренне исковерканной жены уже начали на него влиять, делая заманчивой смерть.
     Внезапно Серов решил, что твёрдый переплёт его книги непременно должен быть траурно-чёрным. Разумеется, у романа будет посвященье. Но кому именно: покойной сестре или супруге?.. А затем на него начали в полную силу воздействовать те скрытые психические процессы, которые в нём зародились от искусных внушений его жены. И ему невольно подумалось о том, что превращенье пленительной Алёны –  по его воле и ради кощунственно извращённых прихотей – в его уже пышно погребённую сестру достойно смертельной кары.
     А потом в его мутнеющем сознании чередой замелькали воспоминанья о том, как он писал свою книгу. И в этих воспоминаньях рабочий его кабинет всегда был приятно освещён солнцем, хотя в действительности закатные лучи проникали сюда уже после окончанья урочных литературных трудов. Но изредка Серов увлечённо засиживался над своей рукописью даже в неурочное время, и тогда он с умиленьем и радостью видел в комфортабельном кабинете солнечные лучи.
     Причину этих странных воспоминаний Серов не постиг. Но его озабоченный инстинкт самосохраненья, посылая ему такие воспоминанья, упорно давал ему понять, что вдохновенное писательство означает для него жизнь. Умелые внушенья жены уже смогли бы подвигнуть его к самоубийству, если бы не его утончённое творчество… Но замечательный роман был почти завершён и фразы его отточены… И что же теперь было способно защитить Серова?..
     И принялся он тревожно и пытливо выспрашивать самого себя: а сумет ли он снова написать столь же удачную книгу?.. И вскоре он ошеломлённо и обидчиво понял, что, если бы он не заставил Алену превратиться в его мёртвую сестру, то он сочинял бы роман без всякого вдохновенья. И тогда в результате получился бы не шедевр, а напыщенный графоманский вздор с элементами тривиального, плоского юмора.
     Разве его жена, – превращаясь в его мёртвую сестру, – своими благодатными советами и доброжелательной, но честной и прямой критикой не пособила ему с огромной пользой в его писательских трудах?.. Ведь она утончённо помогла ему с необычайным искусством описать все внутренние, психологические процессы, которые происходили именно в ней. В сущности, его тактичная и на редкость талантливая жена вполне могла бы уверенно и неоспоримо претендовать на законное соавторство, но Серову – из быстро возрастающего творческого эгоизма – болезненно претил даже слабый намёк на официальное признанье её художественных заслуг и чужих юридических прав на почти завершённую книгу. Теперь Серову почти до колик и нервических судорог хотелось навечно остаться единственным создателем романа.
     Но внезапно у Серова появилась назойливая и беспощадная мысль о том, что он со своей любящей и самоотверженной женой поступил несправедливо, бесчестно и по изуверски жестоко, и поэтому он должен без промедленья и крайне сурово наказать самого себя. Именно эта довлеющая мысль и была промежуточным, но крайне важным результатом бессловесных внушений Алёны. И сейчас нравственно потрясённый Серов не находил для себя иного возмездия, кроме мучительной и скорой смерти.
     Однако для его якобы искупительного самоубийства была и другая важнейшая причина, которую он до конца не осознал. Серов почувствовал, что подобную книгу он уже никогда не напишет. И, значит, ему придётся постоянно и убедительно объяснять – для публики и будущей литературной биографии – своё дальнейшее и полное творческое бесплодие. И Серов бессознательно устрашился возможных предположений о том, что его несравненную книгу написала именно его жена, а он лишь постыдно присвоил – или даже купил – чужое авторство. Но смерть его безупречно объясняла отсутствие у него новых сочинений.
     Действительно, если предположить, что он выкупил у своей необычной и бесспорно талантливой жены формальное авторство её великолепных текстов, то тогда становится совершенно понятным, почему он с изумительной щедростью обогатил её. Разве богемные клеветники, проныры и сплетники, не начали бы ретиво и завистливо судачить о том, что стремительное и несказанное обогащенье жены – это своеобразная форма литературного гонорара? И никто не пожелал бы понять, что Серов расточительно и споро одаривал свою несравненную жену только ради скорейшего возрастанья сходства Алёны с его извращённо любимой и, увы!.. уже погребённой сестрой. Ведь его оборотистая сестра удивительно быстро отвыкла быть бедной…
     Но его неожиданная смерть обязательно пресекла бы позорные для него измышленья…   
     Серов даже смутно не понимал, что он уже начал – незаметно для самого себя – изыскивать веские доводы в пользу своей добровольной кончины. Внезапно ему вообразились сцены умилительной и неизбывной скорби о его безвременно погибшей особе; искренне и публично предавались горю в многочисленном сонме благодарных его почитателей. Вспоминались творцы, которые обрели славу только после своей смерти. И наконец, ему ярко пригрезилась безмерная пышность его собственных похорон: со шпалерами солдат, хоральной панихидой в кафедральном соборе, траурными лентами, ружейным салютом почётного караула и каменным саркофагом.
     А вскоре Серову с томительной грустью вспомнился почти позабытый сон. Однажды накануне свадьбы с Алёной приснилась ему умершая в старости мать. И этот вещий сон был немыслимо достоверным и ярким. Серову даже не верилось, что он спит. Мать показалась ему заботливой и бодрой, и было сыну несказанно уютно сидеть рядом с нею. Расположились они на ветхом семейном диване, который в реальности давно превратился в рухлядь. И был на матери небрежно надет её любимый зелёный халат, и обулась она в мягкие домашние тапочки… И после долгих колебаний сын осмелился у неё спросить: каково ей теперь в загробной жизни? И мать уклончиво, но спокойно отвечала ему, что почти сразу повстречалась она с умершим до неё мужем, но тот не пожелал остаться с нею. И нынче удобно и мирно обитает она возле прозрачной реки в тихом домике с цветочной клумбой и соседствует с умной и милой старушкой.
     Воспоминанья о таинственном сне необычайно растрогали Серова. Появилось даже невозможное ранее предположенье, что мистические сны и есть подлинная действительность. И чудилось радостно потрясённому Серову, что загробная жизнь матери не только реальна, но и приятна. Дескать, светлым и пленительным сном заботливая мать подарила истомлённому сыну твёрдую уверенность в бессмертии человеческой личности.
     А вскоре пылкие фантазии Серова, утратив разумные пределы, достигли полной необузданности. Потусторонний мир вообразился справедливым и чутким. Именно здесь людские души, прощённые всемилостивым Богом, избавлялись от чувственных и порочных влечений, порождённых земной юдолью. Общение душ обретало здесь взаимную любовь и кроткую, тихую утончённость. Человеческие души, прощённые Всевышним, становились именно такими, какими изначально их задумал и сотворил Господь. А греховные свойства, приобретённые по собственной воле в земных усладах, страстях и искушеньях, исчезали – в случае райского прощения – напрочь… Но окаянные души, не получившие благодатное Господнее прощение, оставались навеки со своими порочными и зверскими страстями, которые по собственной воле приобретались в земной и исковерканной жизни. А те нравственные, добрые и дарующие любовь свойства, которыми изначально наделяет Всевышний, терялись начисто. И праведной карой Господней было непрерывное и жуткое общение с точно такими же больными, замызганными и злодейскими душами. Это и было адом… чертей с рогами, хвостами и копытами уже не требовалось…
     Серов не понимал, что его нынешние чувства, размышленья и грёзы были порождены бессловесными внушеньями Алёны… Внезапно его шалая и неуёмная гордость за свою почти дописанную книгу стала ещё и тревожной. Его роман показался ему донельзя греховным. Но Вселенная засверкала для Серова новыми, невыразимо чудесными гранями. Ему даже почудилось, что его осенило Божественное откровенье…
     И со смутными чувствами поднялся он из-за массивного письменного стола, растерянно покинул рабочий кабинет и направился по сумрачным коридорам ужинать…

6