Завещание Ивана Кирилловича

               
 В жизни пенсионера Копушина наступил сложный период. Такое состояние человека называют депрессией. Если-бы, Иван Кириллович, был американским пенсионером, то он бы, непременно, обратился к своему психологу, и, от этой депрессии остались бы, как говорится, «рожки да ножки». Но, в России, с личными психологами пока напряженка, поэтому пришлось купить бутылку водки и разбираться с депрессией «по нашему», в формате,- «сам себе психолог, режиссёр и нарколог».

 Нельзя сказать, что вся, прожитая Иваном Кирилловичем жизнь до пенсии, состояла только из сплошного везения и одних только удач. Бывало по-всякому. Конечно, отношение к неприятностям, в разном возрасте бывает разное. В молодые годы, кратковременные неудачи представлялись лучше кратковременных удач. С годами, появилась рассудительность, а это, с одной стороны Дар Божий, а с другой стороны, Божье наказание. К семидесяти годам, Иван Кириллович, вместе с жизненным опытом и даром рассуждения, приобрёл и сопутствующие «дарования», - мнительность и страх внезапной смерти. Особенно обострились переживания, когда начали уходить из жизни его сверстники, бывшие сотрудники, друзья и товарищи.
 Точкой отсчёта, для начала депрессивного состояния, послужила внезапная и нелепая смерть близкого друга, – Игоря Васильевича Кобельского.
Ушёл из жизни, редкий по доброте и душевным качествам человек, как никто другой, способный к искреннему со-переживанию, умевший быть рядом в самые тяжёлые моменты жизни. На похоронах, Копушину пришлось заниматься организацией всех ритуальных мероприятий, от оформления «свидетельства о смерти», до придания земле и поминок. Родственники покойного оказались, на редкость, пассивными, так что, Копушину,- человеку, с обострённым чувством ответственности, альтернативного выбора не оставалось, как только согласиться на роль главного распорядителя похорон друга.
 Двое суток общения с детьми, внуками, вдовой и многочисленной родней покойного, потрясли Ивана Кирилловича, едва-ли, не сильнее, чем сама безвременная кончина лучшего друга. Скорбь и печаль родственников, внешне рядилась в тёмные одежды и нарочито грустные глаза, а все «закулисные» разговоры и обсуждения, сводились к возможным вариантам получения движимого и недвижимого наследства. Временами доходило до открытого противостояния. В ходу был весь арсенал средств,- от поиска, хоть каких-то, свидетельств «воли» покойного по право-наследованию, - до скандальных поступков, угроз и нанесения лёгких телесных повреждений, в виде царапин на лицах и синяков. Вспышки гнева, переходящие в насилие, происходили не публично, а их последствия тщательно скрывались.
Копушин сам не сразу понял, почему многие родственники надели затемнённые очки. Сначала решил, что женщины прячут, опухшие от слёз глаза, а сильная половина,- прячет «скупую мужскую слезу».  Возможно, никакого конфликта, в первом круге родственников, имеющим законное право называться наследниками,- вдовы, Надежды Захаровны, троих великовозрастных детей,- Лидии, Капитолины и Владимира Кобельских, - и не возникло-бы, но открылись совершенно непредвиденные обстоятельства из прошлого, умершего мужа, папы и деда. Дело в том, что, к вечеру первого ритуального дня, проводить в последний путь Игоря Васильевича, прилетели из Еревана, никому ранее не известные, братья-близнецы Размик и Ашот Игоревичи Кобельские, с женами и детьми. Такого «сюрприза» от усопшего не ожидал никто.
Тщательно проверенные Надеждой Захаровной паспорта армянских братьев и, предъявленные фотографии из семейного альбома, исключили напрочь возможность недоразумения. Покойный Кобельский «подарил» армянским близнецам, такие же носы и редкие зубы, какими «награждены» все её дети и даже внуки. На фотографии, тридцати-восьмилетней давности, запечатлён Игорь Васильевич и близнецы, в день, когда они стали первоклассниками. Доминантная кавказская смуглость и курчавые чёрные волосы мальчиков, так и не смогли до конца победить славянскую родословную. Курносые и редкозубые, армянские дети Ашотик и Размик Кобельские, как две капельки воды были похожи на папу, Игоря Васильевича.
 Убитая горем утраты, Надежда Захаровна, приняла новость о существовании у покойного мужа второй семьи, сначала, как кошмарный сон. Но, после того, как произвела несложный анализ событий прошлого, и поняла, что редкозубые армяне,- это братья её детей, переключилась в режим защиты своей чистокровной семьи от опасности.
 Правду говорят мудрецы, что любые поступки и действия в состоянии стресса, приносят только вред. Так оно и получилось. Надежда Захаровна вдруг поняла, что настоящая беда заключена, не в смерти мужа, - его уже не вернёшь, а в возможных претензиях армянской семьи на часть наследства. Воспалённое воображение вдовы творило картинки судебных разбирательств по «алчным и коварным искам детей порока», Ашота и Размика, «отжимающих» их дом, дачу, автомобили, а главное, банковские вклады и бизнес покойного папы,- Кобельского: сеть из четырех магазинов обуви.
 И, хотя со стороны армянской семьи покойного, не было даже намёка на претензии, Надежда Захаровна была уверена: претензии будут, и надо действовать на упреждение, не оставляя никаких шансов «детям блудного мужа».

 Ночь ушла на разработку детального плана действий.
На рассвете, вдовствующая прямая наследница, пригласила к себе в комнату старшую дочь, Лидию, и огласила её «долю» наследства, при этом, рассказывать Лидии о том, что собой представляют «доли» сестры Капитолины, младшего брата Владимира и, что, она отписала внукам и себе, категорически отказалась. Аналогичным образом, о своей части наследства узнали средняя дочь Капитолина и сын Владимир. Все дети, были строго предупреждены о неразглашении тайны своего долевого участия, даже друг другу, не говоря уже, о коварных армянах, которые «спят и видят себя наследниками».

 Но, как известно, в мире нет ничего тайного, что не станет, рано или поздно, явным. Среди объектов наследства были такие, что, не только с полукровками можно сойтись в смертельной схватке, но и с полнокровными сестрами и братьями, подраться не грех, хотя-бы, до первой крови.

 Вскоре стало очевидным, что Надежда Захаровна совершила стратегическую ошибку. Ситуация вышла из-под контроля, началась делёжка «шкуры не убитого медведя» и, нЕкогда благополучная семья погрузилась в хаос и длительную междуусобную войну.
 Ашот и Размик, никаких претензий не предъявляли.
Они, с недоумением наблюдали за неадекватным поведением родственников по отцовской линии, сдержано реагировали на их ненавистные взгляды и оскорбительные выходки, понимая, что их общий отец, не святой, но в Армении дети об отцах не судят, ни при жизни, ни, тем более, после смерти. На следующий, после похорон день, армянские дети Кобельского улетели в Ереван. По дороге в аэропорт заехали на могилу к отцу, чтобы проститься с ним, теперь уже, навсегда...


«Вот ведь подлость какая – жизнь человеческая!, – размышлял  Копушин о «вечном» и о событиях в семье умершего друга, - Только-только появился достаток, повзрослели дети, подросли внуки, дожил до заслуженного отдыха, казалось-бы, - живи и радуйся, ан-нет, появляются какие-то проблемы, заморочки, болячки и сводят тебя в могилу».
 
 Иван Кириллович поймал себя на мысли, что ему жаль не только безвременно ушедшего друга, но и себя. Жизнь скоротечна и, далеко не все люди, верят в Бога и задумываются  о  грешном и праведном.
Сам, Копушин, религиозным человеком никогда не был, хотя к верующей жене, Татьяне Петровне, относился терпимо и с пониманием. Однажды, находясь в нервном переживании от каких-то неприятностей, даже поддался на уговоры жены и начал-было готовиться к таинству исповеди у приходского священника, но когда покопался в своих грехах, то пришёл в состояние ещё большего расстройства. Пришлось от исповеди отказаться.
 
 Два сына Ивана Кирилловича, Павел и Алексей,- погодки, им перевалило «за сорок», оба давно женаты, имеют свои семьи, живут отдельно и, Слава Богу, всё у них без проблем.
 
«В моей семье ничего подобного быть не может, - тревожно думал Копушин, возвращаясь к скандальному разладу в семье приснопамятного Кобельского, - во-первых, никаких магазинов и своего бизнеса в наследстве нет, во-вторых, мои дети более уважительны к родителям и драться друг с другом не станут, а договорятся между собой по-родственному. Это так, без всякого сомнения.
А, чтобы не вмешалось что-то непредвиденное и, чтобы не создавать даже малейшего прецедента для подобной войны за наследство, надо просто написать завещание. Ведь, если-бы Кобельский оставил завещание, а в нём разложил всё по полочкам, то и проблем-бы не возникло. Надо учиться на чужих ошибках, а не повторять их в своей семье».
 
 Такое решение показалось Ивану Кирилловичу разумным. Он почувствовал, что мысль о написании «завещания», пришедшая к нему, без помощи психологов, сразу-же, изменила депрессивное настроение и повысила самооценку.
       
 «Мы сами с усами, и не дурнее любого психолога», - самоутвердился Копушин, наливая себе водки.
 Просто так, без повода, и в одиночку, Ивану Кирилловичу никогда выпивать не приходилось. Это, пожалуй, исключительный случай, когда воодушевление диктовало ему, что и как следует делать. Первая рюмка, пошла «как ангел по росе» и разлилась в организме тёплой благодатной волной, словно стайка бабочек порхнула внизу живота и, затем, обнаружилась лёгким возбуждением в мозгах. Копушин точно знал, что закусывать после первой рюмки – это преступление. Именно первая рюмка, выпитая натощак, включает все резервные извилины и приоткрывает скрытые душевные широты. Не теряя времени впустую, Иван Кириллович, взял лист бумаги, формата А-4, поудобнее устроился за обеденным столом и каллиграфическим почерком написал заглавие:  «Завещание».

 Первые строчки "Завещания", видимо, под действием магии «первой рюмки», получились и, философскими и, трогательными. В них, Иван Кириллович, в произвольной форме, изложил драматургическую философию человеческой жизни.

 «Жизнь это трагедия, потому что заканчивается она трагически и мы умираем, - душещипательно писал Копушин, - Иногда, в жизни бывает и комедия, но сознание людей катастрофическое, потому что все люди знают, чем заканчивается жизнь. Не обойдёт смерть и меня, Копушина Ивана Кирилловича, а когда это произойдет...».
 Преамбулу «Завещания», Иван Кириллович написал на одном дыхании, а когда приступил к самому главному разделу документа, - делёжке наследства, все размышления зашли в тупик. Как ни раскладывал, нажитое непосильным трудом наследство, ни один вариант справедливым ему не казался. От этого, становилось не по себе и настроение резко ухудшилось.  В расстройстве чувств, Копушин выпил ещё рюмку водочки и закусил кусочком хлеба с огурчиком.
Бабочек уже не было, но через полчаса включилось воображение, и он представил собственные похороны, - образы скорбящих родственников, лица безутешных друзей, даже увидел собственный посмертный лик, - маску мужественного человека, пришедшего в этот мир случайно, как и все люди, но ушедшего в мир иной, достойно выполнив свою закономерную миссию. Видение, было настолько правдоподобным, что, у Ивана Кирилловича, комок горечи подступил к горлу  и прошибла слеза.
Чтобы как-то успокоиться, Копушин выпил две рюмки водки подряд и занюхал корочкой хлеба. Сознание постепенно прояснилось и поток мыслей выстроился в правильном направлении.

 «Не надо расслабляться и раскисать, - мысленно рассуждал Иван Кириллович, - понятное дело, что хоронить придут обыкновенные «живые» люди, кто-то будет скорбить, а кто-то радоваться и, от того, что у покойника был благовидный лик, - забудут уже на следующий день. Надо сосредоточиться на самых главных вопросах завещания, а это, конечно-же, - имущество и деньги, которые унаследуют дети и внуки».
 
Немного поразмыслив, Копушин продолжил работу над текстом «Завещания». С красной строки, он написал:

 «Участок земли в деревне Бобровка, размером в 20 соток, с двухуровневым жилым домом, общей площадью 200 (двести)  кв. м, с баней-сауной площадью 60 кв. м, хозяйственный блок – 30 кв. м и ландшафтно-дизайнерские малые архитектурные формы, принадлежащие мне, Копушину И.К., на правах личной собственности, завещаю…».

 Иван Кириллович, приостанавливал творческий процесс, в тех местах своего «Завещания», где без рассудительного обдумывания, справедливого решения не принять. Но, как не тужился Копушин, быть справедливым ко всем наследникам и разделить наследство поровну, ничего у него не получалось.

 Отдельные расклады представлялись Ивану Кирилловичу справедливыми, но когда он пробовал смотреть глазами кого-то из наследников, то обнаруживал, что поделено не совсем поровну. К тому же, следовало учитывать простой, но гениальный факт: для каждого наследника, в отдельности, - высшая справедливость – «это когда всем достаётся поровну, а мне чуть больше». Очередная рюмка водки, выпитая Копушиным для оптимизации мыслительной активности, дала обратный эффект.
 Иван Кириллович, несколько раз перечитал «Завещание», всякий раз, что-то вычёркивая, изменяя и добавляя, но вожделенная «справедливость» так и не восторжествовала. В общем и целом, документ не получился. В нём, были только красивые рассуждения о смысле жизни, а того, главного, что должно обеспечить мир и стабильность будущим поколениям семьи Копушина, и называется «справедливое завещание», не получилось...

 Иван Кириллович, в нервном расстройстве, разорвал на мелкие кусочки свою рукопись и сжёг её в камине.
От «Завещания» не осталось и следа, а депрессивное настроение возвратилось восвояси, к тому же, в более гнетущей форме. 
 
«А, писатель Булгаков говорил, что рукописи не горят», - с грустью подумал Копушин, глядя на то, как тлеет пепел сгоревшей рукописи.