С тобой или без тебя. Глава 15. Рим, 1654

Ночь выдалась длинной. Стих ветер, всю первую ее половину ломающий ветви деревьев и больной собакой воющий в щели оконных ставен. Темнота, лежащая на городе, сделалась тяжелой, плотной.
Он, Мориньер, уже распахнул настежь окна, а в комнате по-прежнему нечем было дышать. О том, чтобы заснуть в такой духоте, – и думать не приходилось. Поэтому, несмотря на то что был утомлен донельзя, он не пошел спать. Вернулся к своему креслу.

Время близилось к рассвету, и усталость не позволяла ему уже мыслить четко. Поэтому он не пытался больше ничего планировать. Просто сидел, прикрыв глаза. И мысли, вязкие теперь и медлительные, рисовали перед его внутренним взором свои призрачные, похожие на сновидения, картины.

В какой-то момент к нему снова явилось прошлое – то самое, что соединило его однажды с нынешним генералом Общества Иисуса крепче дружбы.
Он увидел себя – в тот, последний свой приезд в «вечный город», который переменил всю его жизнь. И сделал его, в конечном итоге, тем, чем он был теперь.

Шел к концу 1654 год. Рим, со стороны казавшийся умиротворенным, даже как будто спящим, в самой сердцевине своей бурлил и волновался. Понтифик старел. Окружение его тревожилось.
И тревога эта, как дрожь, бегущая по тонким нитям паутины, распространялась на весь католический мир.

Впрочем, этой тревогой дело не исчерпывалось. Спокойствия не было нигде. Франция страдала от гражданской войны. Волнения охватывали город за городом. Фронда – детская игрушка – лишала сна и противников малолетнего Людовика, и его защитников.
Испания тоже чувствовала себя не лучшим образом. Она неуклонно теряла свои позиции в мире и не умела этого побороть. Венецианский посол, отправляя очередное донесение, писал: «Португалия и Каталония восстали, Восточная Индия с Бразилией потеряны вместе с Португалией, Вест-Индия захвачена голландцами, королевская казна опустошена».
Англия, Шотландия, Ирландия… Всюду царила смута.

Однако тогда, в тот грозный, неспокойный период, Жосслен чувствовал себя вполне уверенно. Он добился того, что Мазарини стал видеть в нем не просто мальчишку, умеющего развлекать юного Людовика, но мужчину, готового по-настоящему служить своему королю. И понимание этого делало его счастливым.
День за днем он проживал с одной только мыслью – быть полезным Людовику.

Когда юный монарх со всем своим двором, спасаясь от Фронды, бежал в Сен-Жермен-ан-Ле, Жосслен, с трудом преодолев нежелание малолетнего Луи отпускать его от себя, сделался связным между Мазарини и его верными людьми, оставшимися в осажденном войсками Конде Париже. Несколько раз он проникал в город. Передавал союзникам указания первого министра. Сам вел тайные переговоры. Всячески способствуя созданию в парламенте враждующих между собой группировок, ослаблял позицию противника.

После – дважды побывал в Мадриде.
В первый раз Жосслен отправился туда, чтобы отвезти агентам Мазарини очередные инструкции.
Положение было не из приятных. Испания собиралась откликнуться на призыв мятежников-фрондеров и отправить испанскую армию на помощь восставшему Парижу. Необходимо было срочно реагировать.
Посылая Жосслена в Мадрид, Мазарини сказал:
- Передайте им письмо, – он назвал Мориньеру имена агентов, с которыми тому надлежало встретиться. – И скажите, что они должны дать понять испанскому правительству: поддержка парижских мятежников может дорого обойтись Мадриду. Если Испания тем или иным способом решит содействовать фрондерам, мы в свою очередь окажем помощь восставшим каталонцам. И неизвестно, кто в этом случае окажется в выигрыше.
В письме, врученном Жосслену, Мазарини не забыл упомянуть имена подкупленных им фрондеров-генералов. Последнее также сыграло свою роль: обнаружив колебание в рядах мятежников, испанцы отступились.

Долго бездействовать Мориньеру тогда не пришлось. Едва успев отдохнуть от длительного путешествия, он снова  вынужден был отправиться в путь – по тем самым дорогам, из Парижа в Мадрид.
На этот раз королева-мать, до тех пор проявлявшая к Жосслену снисходительную недоверчивость, вдруг призвала его к себе. Когда он явился, пристально смотрела на него. И в темных ее глазах таилось что-то новое, не вполне понятное Жосслену.
Наконец, она  произнесла:
- Я знаю теперь, мальчик мой, что для вас нет слова «невозможно». И сегодня у вас появился шанс еще раз это доказать. Вот письмо. Его нужно отвезти моему брату – испанскому королю. Поручение это выполнить не так просто, как вам может показаться. И дело не только в том, что в дороге вас будут подстерегать опасности. Что значат они для человека, который, как вы, владеет шпагой! Сложность состоит в другом. Наш посол в Мадриде уже давно не может добиться встречи с Филиппом. А мне нужно, чтобы письмо это вы передали лично в руки брату.

Жосслену не надо было объяснять, что задание это, в самом деле, не из простых. Он слышал, – недруги тогдашнего французского посла в Испании немало над этим насмехались, – что того вот уже больше года не пускали дальше порога. Все переговоры ему приходилось вести через испанского комиссара – посредника между представителем Людовика XIV и первым министром Испании. О личной встрече с королем Филиппом речь вообще не шла.

Везение ли тому причиной или настойчивость Жосслена, помноженная на его умение убеждать, сыграли свою роль, но он сумел без проволочек добиться аудиенции у Филиппа IV и передать тому письмо от королевы-матери.
Разумеется, он сделался неизмеримо счастлив. И еще более готов на подвиги.

*

Когда Мориньер в тот последний раз оказался в Риме, был ноябрь. И город традиционно встретил его ледяным ливнем и сильнейшим ветром. А Жосслен, едва достигнув ворот, так же традиционно решал вопрос: заняться ли выполнением возложенных на него задач сразу же или отложить их на время. И сначала просто устроиться в очередной таверне – просушить одежду, поесть, отдохнуть.

Ему не нужно было выбирать дорогу – он знал теперь город хорошо. Поэтому, продвигаясь по уже знакомым улицам, Жосслен практически не смотрел по сторонам, ехал, погрузившись в себя.

Бумаги, которые он вез на этот раз, он должен был передать Югу де Лионну, лишь несколько месяцев назад назначенному в Рим чрезвычайным послом. Впрочем, Мазарини не настаивал, чтобы письмо было передано лично в руки.
- Явитесь в посольство, отдадите конверт. Там вам скажут, что нужно делать дальше. Не затягивайте с этим, но и не спешите.  Выполните задание и возвращайтесь.
Кардинал похлопал его по плечу.
- Ваш король будет ждать вас.

Этот последний с Мазарини разговор, – от начала его и до конца, – показался Жосслену каким-то странным.
Впервые дотошный итальянец ни единым словом не коснулся самой сути задания. Обошелся общими словами. Так же впервые Мазарини не передал ему письма сам, как делал это всегда прежде, а направил его к д’Орвиньи. Тот, продержав Жосслена два дня в приемной в доме на улице Милье-дез-Урсен, в свою очередь, перевел его на какого-то незнакомого Мориньеру человека. Назвал ему адрес – уединенную, пустынную улочку в глубине Парижа. Там Жосслен встретился наконец с неким господином Оноре. И тот отдал ему бумаги, которые следовало передать де Лионну. 

Жосслен не чувствовал себя вправе любопытствовать при встречах с Мазарини и д’Орвиньи. Господин же Оноре вызвал у него такое необъяснимо сильное отвращение, что он сам оказался не готов снизойти до вопросов. Так в легком недоумении от этой непривычной нескладности Жосслен и отправился  в путешествие.

Позднее беспокойство, разумеется, отпустило его. И к моменту прибытия в Рим он снова чувствовал себя вполне уверенно. Именно эта уверенность вкупе с естественной усталостью не позволила ему заметить двух всадников, следовавших за ним от самых ворот Порта дель Фламинио до таверны.
Они двигались за ним на расстоянии, позволявшем только не терять его из вида. Не приближались, не отдалялись. Не переговаривались между собой.
Когда он решил так тяготившую его дилемму в пользу отдыха и, сняв комнату, отправился спать, они остались в общем зале коротать ночь за бутылкой местного вина.

Жосслен не заметил их присутствия и поутру, когда, едва проснувшись и перекусив у себя в комнате, отправился в посольский квартал. Утро было тихое и серое. Дождь прекратился, тучи, однако, остались висеть над городом. Только плотность их поуменьшилась. Из густо-лиловых они сделались серыми, растеклись по небу равномерным слоем. И ветер стих как будто.

С Югом де Лионном Жосслену встретиться не удалось. Письмо, впрочем, у него приняли. И через какое-то время, – прошло, ему показалось, не более получаса, – один из секретарей передал ему два других письма.
- Вы ведь знакомы с некоторыми из приближенных к папе кардиналов? – спросил, протягивая Жосслену голубоватый конверт. – Это письмо давно уже следовало передать понтифику. Беда в том, что за те несколько месяцев, что маркиз де Френ находился в Риме, ему так и не удалось добиться аудиенции у его святейшества. Теперь ему пришлось покинуть город. А время уже совсем не терпит. Из Парижа пишут, что именно вы могли бы сделать это.

Жосслен кивнул – конечно, мог бы. В конце концов, разве не совершил он уже не так давно почти то же самое в Мадриде? Там, – думал он, – достичь результата ему было сложнее. Там он мог полагаться только на себя. А в Риме у него есть знакомые, которые, само собой, не откажутся провести его в папский дворец. А дальше – вопрос исключительно его находчивости. А ее-то ему не занимать!

- Если по какой-то причине вы не сумеете заполучить приглашение во дворец, – продолжал секретарь, – то у вас будет возможность передать письмо во время проповеди, которую Папа будет читать на Латеранской площади в ближайший вторник. Такой вариант, однако, не так хорош. Во время проповеди может возникнуть давка. Вас могут просто не подпустить к понтифику настолько близко, насколько это необходимо. Наконец, письмо может попасть в чужие руки. А это было бы крайне нежелательно.

Сразу по окончании этой своей речи молодой мужчина подал Жосслену второй конверт.   
- А это, – сказал, – вы отнесете по адресу, который я вам сейчас назову, уже после того, как исполните главную свою задачу. В этом письме – сообщение о вашем успехе. По завершении всех дел оставайтесь в Риме. Дождитесь сообщения от господина маркиза. Он должен вернуться не позднее, чем через две недели.


*

Распрощавшись с секретарем, Жосслен направился прочь из посольского квартала. Он шел пешком, размышлял, как ему лучше все организовать.
Когда рядом с ним остановилась карета, и из окошка экипажа выглянул один из людей отца Олива, Жосслен не только не удивился, но обрадовался.
Отодвинув край занавески, молодой священник окликнул Жосслена. Высунувшись в окно, нажал с внешней стороны на ручку, распахнул дверцу.
- Садитесь, господин де Мориньер. Я отвезу вас, куда вам нужно, если, разумеется, вы наотрез откажетесь от приглашения монсеньора Олива отобедать с ним прямо сейчас.

Жосслен улыбнулся. В каждый из предыдущих своих посещений Рима он непременно наносил визит иезуиту. Точнее сказать, они делали это вместе с Алессандро. Являлись во дворец, оставались на обед, слушали долгие речи святого отца.
Олива был большим поклонником всяческих искусств. И за столом он много и очень занимательно рассказывал о том, как продвигаются дела со строительством и реставрацией храмов, он говорил о скульптуре и живописи, о художниках и их детищах – картинах, фресках, изваяниях. И почти никогда не касался вопросов политики.
Конечно, получив приглашение теперь, Жосслен не стал от него отказываться. Его радовала возможность увидеться с иезуитом и пока что хотя бы просто узнать новости об Алессандро и его сумасшедшем семействе.

Он кивнул. Запрыгнул в карету. Уселся напротив священника. Сказал легко:
- Едем обедать.