Пасха
Короче, есть куда пойти горожанам. Ну и церковь, конечно. Так что жизнь на Первомайской бурлит, бьет ключом.
Народ вываливается из древнего ЛАЗа, облегченно вздохнув. Женщины поправляют одежду и прически, осматривают колготки на предмет зацепок и "стрелок". Мужики с недовольным видом спешно закуривают. Молодежь плюется на растрескавшийся асфальт "перемолотыми" жвачками. Теперь горожане застрянут тут до вечера, пока женщины не обойдут все торговые точки и не обсудят с подругами и знакомыми все покупки, новости, а заодно и мужей, непостижимым образом умудряющихся "накидаться" недорогим пивком, хотя, "вроде все время рядом был, на глазах".
Перемещение от лотка к магазину, встречи, разговоры, слухи, сплетни, сетования, снова перемещение, снова встречи, снова разговоры…
- Ты чего это со "сливой"?
- Да мой вчера на бровях приполз…
- Промолчать не могла?
- Ага, щас! А я ему с утрева все деньги повынала, нехай теперь башкой помается!
- Ты Капку помнишь? Ну, медсестра из хирургии, толстая такая.
- Не, не помню.
- Замуж вышла, представляешь.
- Да ты что!?
- Я те дам "соточку"! Я те дам! На тебя "соточек" не напасешься!
- Ну, сука, попросишь че-нить сделать!
- Тебя проси-не проси – толку никакого! И когда глазищи-то успел залить?
- Ну, сука, попросишь…
- Во что вот этот сарафанчик?
- .., всего-то.
- Сколько!? Совсем обалдели!
- Вам сколько ни скажи, все одно – дорого!
- Так четвертый месяц зарплату задерживают.
- А у нас не лучше. Ох, батюшки, как жить-то?
- Я к тебе вечером на "Кармелиту" загляну? У нас ящик совсем не кажет.
- Давай, конечно. Поговорим, а то с моим какие разговоры. "Похмелита" с продолжением…
У молодежи свои заботы: в супермаркете на первом этаже зал игральных автоматов. А до этого надо успеть "пивасом" закинуться, и не местным – это дерьмо для нищих пролетариев. А денег чуть, потому в складчину, шесть человек на пластиковую двухлитровую "бомбу". Или можно разжиться у азеров спичечным коробком "расслабухи". Но на это тоже деньги нужны! А у родителей, жлобов престарелых, хрен выпросишь – сразу нытье про зарплату начинается. Если только у матери втихаря сотню из кошелька… А там разбирайтесь, куда делась…
Жизнь кипит, народ живет, несмотря ни на что, шевелится, двигается туда-сюда, как в муравейнике. Приползает следующий автобус, выплевывает новую партию муравьев, натужно взревывает, хрюкает чем-то неисправным, и, отчаянно дымя, уползает в сторону вокзала. Вокзал тоже автобусный: один маршрут в районный центр, четыре – в ближайшие деревеньки. Даже железная дорога обошла городок стороной. Крохотный городок, каких полным-полно на бескрайних российских просторах…
Игорь Михайлович неспешно прошагивает Днепропетровскую, стараясь не мотылять тряпичной старушечьей сумкой. Он всегда и везде ходит пешком. Он не любит автотранспорт, а автобусы больше всего. Даже боится их. Днепропетровская выходит на Первомайскую площадь, прямо к церкви. Церквушка небольшая, под стать городку, и этому же городку ровесница. Еще дореволюционной постройки. И большевики ее не порушили, и война пощадила. Впрочем, боевых действий в городке толком и не было. Фашисты быстрым маршем проскочили через город (да, он тогда и городом не был - поселок) длинной колонной, а через два дня, уже не колонной, а как придется, но тоже очень быстро, просвистели в обратную сторону. Легло по окраинам несколько снарядов. Наших снарядов. Да еще наши же самолеты постреляли по драпающим немцам, и на выезде из поселка, уже на дороге, ухнула пара бомб...
Длин-н-н-нь, блямкнуло на колокольне. Игорь Михайлович поднес щепотку ко лбу. Когда-то, еще до его отсидки, церковь возвышалась над площадью, главенствовала. Игорю Михайловичу, тогда убежденному атеисту, она казалась пусковой ракетной установкой, роль ракеты в которой выполняла колокольня. Но в то время на Первомайской зданий выше одного этажа и не было. Сейчас же, на фоне уродливого куба супермаркета "Домашний очаг", с его непомерно высокими двумя этажами, церковь как-то уменьшилась в размерах, съежилась, сдвинулась на обочину пестрящей белыми пятнами растоптанной жвачки площади. Новые времена, новые ценности, новые храмы…
И для Игоря Михайловича тоже что-то поменялось. Церковь ныне не ракетная установка – дом Бога, к которому он так официально и не приобщился.
Длин-н-н-нь, длин-н-н-нь, длин-н-н-нь! Тепло, хорошо, благостно, солнышко припекает, птицы трендят душевно, два кота возле "Пердюнта" затеяли весеннюю свару. Ишь гундят, красавцы!
Игорь Михайлович невольно залюбовался спором этих хвостатых мужичков. Что рыжий, что пятнистый – оба бойцы опытные, по всему видно. Уши драные, глаза наглые, спины повыгибали, шерсть вздыбили. У пятнистого еще и глаза не хватает – фельдмаршал Кутузов, да и только! Ох, и будет битва…
Баталии не случилось. Колченогая старушенция в застиранном платочке от души огрела фельдмаршала самодельной клюшкой по спине – ужо я тебя. Кутузов рявкнул дурным мявом, сиганул на липу и через мгновенье уже сверкал на бабку сердитым глазом с верхней ветки. Оппонент его тоже задал стрекача, не дожидаясь клюшки. Бабка, победно оглядев ристалище, заковыляла к церкви. Игорь Михайлович отправился следом, в душе не одобряя старушкиного вмешательства в мужские дела.
Когда-то за церковью было старое кладбище, это Игорю покойный дед Лексей рассказывал. По словам деда выходило, что кладбище тянулось аж до крутого берега своенравной Вернюты. Большое такое, с тенистыми аллеями, вековыми деревьями и фамильными склепами. А лет через пятнадцать после победы, в тот год, что поселок городом сделался, раскатали то кладбище бульдозерами, да разбили на его месте городской парк. Врал, поди, дед. Какие, на хрен, могут быть фамильные склепы в зачуханном работном поселке. В 93-ем году позапрошлого века построил деляга Минцер в чистом поле у дороги из губернского города в Москву завод фруктовой воды, да к нему бараки для рабочих и церковь вот эту. Вот с той поры и пошла история поселка. В 1901-ом городом стал. В 3-ем, из-за малого количества жителей, снова поселком. А вот после войны начали неподалеку песок добывать для нужд социалистического строительства. Хотели даже ветку железнодорожную подвести, да подсчитали, что грузовиками до ближайшей станции дешевле получится. Тогда и появилась в поселке автобаза большегрузных самосвалов, на которой Игорь Михайлович и стал элитным пролетарием. Самосвальщики отчего-то простыми работягами себя не считали. Без всяких объяснений – просто не считали, и все. Клим Семеныч, старый замасленный водила, кавалер двух орденов Красной Звезды, любил говаривать: "Я вам не токарь какой-нибудь зачуханный! Вишь, с каким механизмом управляюсь", - и влюбленным взглядом указывал на свой КрАЗ.
Потом… а потом поселок опять в город переименовали. Модернизировали старый заводик – стал Ново-Песчанский завод прохладительных напитков. Фабрику построили, по пошиву рабочей одежды. Последним появился кроватный заводик. Во-во, именно заводик! Один цех, один склад и здание заводоуправления в один этаж и с одной же дверью. Смех, да и только. Отец Игоря Михайловича в этом смехе после пенсии подрабатывал, обеспечивал Советскую Армию панцирными кроватями. Одна такая и по сей день в комнате у Игоря Михайловича стоит. А еще тумбочка, стол, да пара стульев – вот и вся мебель…
Да что там говорить – население городка всегда из работяг… Ни дворян, ни купцов, ни… как ее… тьфу, богемы, что ли. Так откуда же фамильным склепам взяться? Да и кладбище с чего такое огромное – аж до реки? Оно-то, может, кладбище и было, только маленькое, погостик. И уж точно без аллей всяких. Ох, наврал дед! Точно наврал.
Деда Лексея в детстве Игорь Михайлович недолюбливал. Его вообще все недолюбливали. Больно склочен, сварлив и вреден был дед Лексей. И на расправу скор. Ни одной провинности не прощал. Как по соплячеству ушей не лишился Игорь Михайлович и по сей день удивляется.
А вот когда папы с мамой не стало, оказалось, что дед Лексей – единственный родной человек на свете и остался. Жена с дочкой, оно понятно, но не совсем то. Родного из детства… Ну, когда вот плакать хочется, мамку за ногу обнять и в юбку ее носом зарыться, снова превратиться в маленького.
Стал в гости наведываться, благо дед через улицу жил. Воды натаскать, забор поправить, а после трудов праведных полбанки на двоих принять. Дед лихо вливал в себя первую и добрел на глазах, ударялся в воспоминания. А после третьей раскисал, слезу пускал. Ты меня, Горёха, прости – смотрел он на внука мокрыми выцветшими глазами – забижал я тебя мальца. Игорь Михайлович деда успокаивал – какие там обиды. Пили по четвертой и дед Лексей отключался. Игорь укладывал тщедушное тело на диван, накрывал верблюжьим одеялом, наливал полстакана "похмельтона" дедку на утро, поверх стакана блюдце клал, дабы водка не выдыхалась, и отправлялся домой…
Вокруг церкви столы расставлены, частью церковные, из струганных досок сколоченные, а частью домашние. Эти принесли кто живет поблизости. Женщины раскладывают куличи и крашенки, готовят мелочь для подаяния. Мужики со страдальческим видом принимают посильное участие в процедуре – зажигают свечки – и позыркивают по сторонам в ожидании попика. Поскорей бы уж батюшка появился! Подставиться под брызги святой воды, неуклюже наложить на себя крест, а там уже можно и разговеться. Сначала тут, на площади пива бутылочку, вон из того ларька, а потом уже дома, да не пивком. Это, конечно, если законная мегера не затеет беспокупочную прогулку по рынку…
Вот и свободное местечко между сестрами-близняшками Починных и теткой Капой с братом Павлом. Игорь Михайлович расстилает узорчатый, белый с красным "полотенец", от мамы оставшийся, пользуемый только на Пасху…
Снова нахлынули воспоминания. Мама – высокая, дородная, светлая такая и невероятно добрая, прячет руку за спиной.
- Кто у нас хороший? – улыбается мама.
- Мальчик Игореша! – подхватывает Игорь.
Мама кивает, выпрастывает руку из-за спины, а в руке… На длинной щепке ярко-красный петух, распушивший хвост, вздыбивший гребень и пахнущий слегка подгоревшим сахаром. И еще чем-то несказанно вкусным. Бывает, конечно, мороженое или конфета, но петушок на палочке не в пример лучше. Мороженое съедалось на раз-два, конфета и того скорее. А вот петушка надолго хватало. Он огромный, сразу всего в рот и не засунешь. Значит, по очереди: то голову, то хвост, потом бока облизать. Подровнять под размер шестилетнего рта. А там уже и целиком. И… Да разве можно объяснить нынешним "жвачным", каков на вкус настоящий петушок на палочке. Это вам не хрень с ксилитом: прожевал, сплюнул и забыл – только белая лепешка на асфальте. А петушка можно вынимать изо рта, с сожалением наблюдая, как он уменьшается в размерах. С сожалением и интересом. Петушок меняет форму, сглаживается, постепенно превращаясь сначала в курицу, а потом в цыпленка. Или можно так: вынуть и подождать, пока сладость во рту пройдет. И снова в рот. Так леденца аж на три разА дольше хватает. Можно еще дать приятелю лизнуть несколько раз. А когда петушок сойдет на нет, палочку выкидывать не следует. Торчит она изо рта: другие завидуют – у Игорехи петушок на палочке. Ну, уж если кто лизнуть попросит, вытащить пустую щепку и посмеяться – обманул ведь…
- Спасибо! – Игорь целует маму в запястье, берет петушка и бежит к сараю.
У сарая рукодельничает папа – батянька, как Игорь его называет. Небольшого роста, но жилистый и очень сильный, батянька в городке приезжий. Он уроженец казачьей станицы, потому говорит на смешном языке, перемежая русские и украинские слова, отчаянно и неистребимо "гыкая". Когда батянька рядом с мамой, так и вовсе карликом кажется. Люди промеж собой его Мишкой-коротышкой величают. Но Игорь точно знает, что папка его самый лучший и самый сильный. Вон в этом году на маевку ездили, там дядя Керя - здоровый такой - всем дядям на спор бороться предлагал. И всех борол. А батянька дядю Керю за пояс на себя дернул, ноги ему подшиб и хлопнул на обе лопатки. Вот вам и Мишка-коротышка.
А еще батянька с ножом здорово управляется. Вот и сейчас выстругивает казачью саблю с резной ручкой. Не иначе, сегодня еще один подарок Игорь получит.
- Держи, казак! – батянька двумя руками, как настоящую, протягивает сыну саблю.
Игореха принимает оружие, пробует большим пальцем на остроту, взмахивает направо и налево. Батянька сажает Игореху на колено спиной к себе и начинает коленом потряхивать, будто в седле на коне.
- Гоп-гоп! Казак Горобчик – гарный хлопчик! – кричит батянька.
- Ура-а-а! – отзывается Игореха, рубя воображаемых врагов.
Могучий конь несет его вперед, в атаку. У казака Игорехи в одной руке красный петушок, как знамя, в другой острая сабля, которой он рассекает недругов, – это ли не счастье…
- Чегой-то батюшка задерживается, - бормочет справа одна из Починных.
- Торопишься, чтоль, куда? – возражает ей сестра, поправляя на тарелке крашенки. – Отцу Анатолию тож передых требуется: поди с утрева на ногах…
Мама умирала почти три месяца, тяжело, с жуткими болями. Недели за две до смерти перестали помогать обезболивающие наркотики. Лежала в постели, бледная, осунувшаяся, и беспрерывно стонала. Вставать не могла – какие могут быть вставания, когда кости в труху превратились… Батянька пережил маму на полгода. Мишка-коротышка захрипел и рухнул на только что им же натянутую сетку кровати. Умер мгновенно, как сказал врач "Скорой", - не мучился… Деда Лексея не стало, когда Игорь Михайлович отбывал срок. О его смерти он узнал из письма жены. В этом же письме она сообщила, что забирает дочку и уезжает из города. Так вот, без развода, он и стал холостяком…
Как-то, во втором классе, приятели прознали, что Игоря отец Горобчиком называет, и прилипло прозвище до окончания школы. Не нравилось это Игорю Михайловичу, ох не нравилось! А вот сейчас так хочется чтоб назвал кто-нибудь Горобчиком… Или Игорешей… Или Горехой… Очень хочется, да некому…
- С праздником, православные! – выдернул его из воспоминаний голос отца Анатолия.
Нестерпимо рыжий, в праздничной рясе и в очках на круглой физиономии, из церквушки появился Юрка Лихошерстов – одноклассник, сосед по парте и наперсник в любых проказах. После десятилетки Юрка окончил духовную семинарию и через одиннадцать лет вновь появился в городке, уже круглый, с бородой и намечающейся лысиной.
Игорь Михайлович улыбается, вспомнив, как они с Юркой, тогда шестиклассники, после первомайской демонстрации, напялив на головы строительные каски и растянув на манер транспаранта ветхую рыболовную сеть, маршировали под дождем по этой самой площади и орали популярный детский стишок:
- Первое мая,
Курица хромая,
А петух косой,
Подавился колбасой!
Девчонки хохотали, визжали и вопили: "Ура!". Одна из сестер Починных даже опрудилась тогда от натуги…
Капли святой водицы щедрым дождем осыпают Игоря Михайловича. Он торопливо крестится и поднимает глаза.
- Вы бы зашли как-нибудь в гости, Игорь Михайлович, - поп-одноклассник улыбается всей круглой физиономией и сверкает на солнце остатками рыжей шевелюры.
- Зайду, отец Анатолий, - кивает Игорь, точно зная, что в гости не зайдет никогда.
По службе бывает. В церковном хозяйстве водопровод достаточно ветхий, вот и вызывает завхоз Андрей Андреич водопроводчика. А чей участок? Его, Игоря Михайловича. Приходит, течи устраняет, меняет краны. От приглашения разделить трапезу отказывается, ссылаясь на спешные вызовы.
Сантехником Игорь Михайлович стал после освобождения. Ну а что: работа, как работа. Не хуже других. Звал его, правда, на прежнее место начальник автобазы Кромешников. Хороший он мужик! Игорь Михайлович поблагодарил и пошел в водопроводчики. Ну не может он теперь за руль! Да и вообще в машины не садится. Если надо куда – ни на такси, ни на автобусе. Только пешком…
Юрка Лихошерстов тоже к себе звал. Завхозом. Тогда еще завхоза у него не было. Принял честь по чести, накормил. Вспоминал про жизнь прежнюю, спрашивал про бытье в местах заключения, о Боге рассказывал. Разбередил душу разговорами. Креститься предлагал, к Богу приобщиться, душу свою очистить от грехов и озлобленности.
Эх, Юрка… На зоне вон Ермил тоже о Боге здорово рассуждал. На каждый случай у него цитата из Святого писания готова. Весь синий от крестов и куполов, а чуть что – пальцы щепоткой и давай божиться! Архиерей, да и только. А ведь вор-ворюга пожизненный. И, кроме как воровать, ничего в жизни не умеет. Четыре срока… И по словам его – воровать вроде как и не грешно.
Ермил очень долго и витиевато растолковывал, отчего так получается, запутал Игоря Михайловича, едва мозги набекрень не свернул. И, вот странность, выходило, что Бог воровать дозволяет в некоторых случаях. Вот об этом и спросил Юрку… отца Анатолия вышедший на свободу Игорь Михайлович в первую их встречу. Отец Анатолий посерьезнел и огорошил школьного приятеля. Да, сказал он, бывают случаи, когда Бог прощает воровство. Правда, добавил, к вору-рецидивисту Ермолаеву эти случаи никакого отношения не имеют. И кража во спасение чьей-то жизни это не такой грех, как воровство ради собственного обогащения или, например, баловства ради. Кража краже рознь. Что и говорить: запутал его Юрка еще больше. И решил тогда Игорь Михайлович для себя – пусть будет Бог. Но только в душе, безо всяких там обрядов и посвящений. И в церковь ходить станет. По праздникам. За людей Бога просить, добра им и здоровья вымаливать. И себе хоть какое-нибудь прощение. Хотя, какое тут, к чертям, прощение…
Игорь Михайлович вздрагивает. То ли оттого, что чертыхнулся не к месту, то ли от посыпавшихся снова капель воды.
- Благодать Божья, - крестятся сестры, щурясь на яркое солнце. – Слепой дождик.
Мама тоже так говорила – слепой дождик. На небе ни тучки, ни облачка, а дождь идет. Отчего так, мама? А он, Игореша, слепой. Не видит, что не его погода.
Игорь Михайлович торопливо убирает в полотняную сумку куличи, пасху, крашенки и бутылку кагора. Впрочем, можно и не торопиться, у слепого дождя век короткий. Побрызгал минуту-другую и сошел на нет. Только асфальт заблестел, да мокрые пятна на рубашке. И на пасхальном угощении капельки.
Подошел колченогий Лепетеха - церковный дворник - с пластиковым ящиком и урной для подаяний на шее.
- Ш праждником! – пищит Лепетеха, сгибаясь под тяжестью ящика.
Игорь Михайлович тяжести добавляет, положив в ящик пяток крашенок и кулич. А в медную урну – новенькую тысячерублевую бумажку.
Лепетеха не удивляется, хотя обычно-то прихожане по небогатости мелочь сыплют. А вот этот мужик каждый большой праздник по тысяче рублей.
- Ш праждником! – стонет Лепетеха и отправляется дальше.
Игорь Михайлович проверяет содержимое сумки, не помял ли чего второпях. Все цело. И крашенки, и пасха, и второй кулич. Куличи Игорь Михайлович печет сам. Впрочем и пасху тоже сам. Невелика премудрость отжать творог с изюмом в формочку, да украсить его миндалем и цукатами. Зона и не такому обучит. Вот яйца можно и не красить, нынче полно всякой всячины для них продается. Наклейки самые разнообразные или пленочки специальные. Надел на яичко, в кипяток окунул и красота…
Но Игорь Михайлович предпочитает по старинке, на луковой шелухе. Долго, конечно, целый вечер занимает, но оно и хорошо. Все лучше, чем водкой надуваться, да башкой биться об стол, воспоминания вышибая. Вот нынешним вечером занять себя как раз и нечем. Расставит на столе угощенье… Только для кого угощенье это? Ни родных, ни гостей. Свечи зажжет, включит уже почти не цветной "Рекорд" – пасхальную службу смотреть. И ведь досмотрит, дослушает, дотерпит до конца. "Воистину воскресе" прошепчет и крест на лоб наложит. А потом нальет молдавского "кагору"… Он всегда молдавский покупает… Нальет полстакана… Знает, что надо в рюмку, да что же делать, если рюмок этих в доме не водится. Яичком с куличом закусит. Посидит, наблюдая за пламенем свечек, слушая его потрескивание, вспоминая маму с батянькой и деда Лексея. Представит как дочка повзрослела – ведь четырнадцать лет уже прошло. Пролетело-просвистело. Ну и еще полстакана под пасху с орешком. Вот тут-то и всколыхнется память, накатят горькие воспоминания. Жуткий грохот, железа скрип, всплеск воды, страшная, оглушающая тишина, наступившая после осознания произшедшего. Завоет Игорь Михайлович в голос, смахнет все со стола на пол, достанет из тумбочки бутылку "беленькой" и прямо из горлышка наглотается жгучей жидкости, одного только желая – чтоб побыстрей мозг ударила, чтоб рухнуть в беспамятстве. Да впустую все. Ему поллитра, что танку пуля. И пойдет он тогда ломиться к соседу Николаше.
- Христос воскрес, Николаша!
Николаша не удивится позднему визиту обычно тихого соседа – в пасху такой визит ожидается. Без слов вынесет трехлитровую банку самогонки, закатанную на манер компота, и через кухонное окно отдаст Игорю Михайловичу. Отдаст безбоязненно, зная что сосед бузить не станет и в понедельник заплатит за картофельный "первач" двойную цену.
А Игорь Михайлович вернется домой, вскроет банку и пропьянствует остаток ночи и все праздничное воскресенье. Нет, не пропьянствует. Это не пьянство. Просто в таком состоянии мозги перестают работать, отключаются… Ну, а в понедельник утром, взвалив на плечо старый отцовский кофр с нехитрым сантехническим инструментом, он отправится по своему участку налаживать краны, устранять течи, прочищать засоры, жутко маясь от похмелья, не беря мзды за работу, изредка ловя на себе укоризненные, а то и ненавидящие взгляды…
Это завтра, а сейчас Игорь Михайлович направляется в церковь, ставит свою сумку у конторки за которой сморщенная Аркадьевна, подруга мамина, продает свечи с иконками и принимает записки. Во здравие и за упокой.
- С праздником, Игореша! – дребезжит Аркадьевна.
- С праздником, тетя Наташа! – Игорь Михайлович любуется ее прекрасной старостью.
Наталья Аркадьевна протягивает девятнадцать десятирублевых свечек – она в курсе, она все знает.
Игорь Михайлович зажигает свечи у Распятия, опускается на колени и заводит беседу с Богом, шепча слова и отбивая поклоны. Молодые прихожане с удивлением разглядывают странного седовласого мужика…
А Игорь Михайлович, не видя никого вокруг, роняет слезы и просит прощения у восемнадцати человек, поминая каждого по имени. И еще у одного человека, который имени своего получить не успел…
Газета "Ново-Песчанские ведомости" от 07.05. 1998 г.
" Вчера на мосту через реку Вернюту произошло ДТП. Водитель груженого самосвала КрАЗ не справился с управлением и совершил столкновение с рейсовым автобусом, следовавшем из Ново-Песчанска в районный центр. Автобус от удара упал с моста и почти сразу ушел на дно. Погибли водитель автобуса и семнадцать пассажиров, в их числе женщина, находящаяся на восьмом месяце беременности.
В отношении водителя самосвала Карпенко И.М. возбуждено уголовное дело".
Свидетельство о публикации №216030901410
Мария Евтягина 13.07.2017 17:25 Заявить о нарушении