Вместе

с благодарностью за юность

 Смотритель Андрей Иванович вернулся из города, когда высокое уже апрельское солнце начало склоняться к земле, и стала утихать буйная капель с крыши гостиницы. Он дал распоряжения по кухне, высказал уборщице за номера, проверил, как идет откачка талой воды из подвалов и вышел на задний двор.
Темный, без зелени, залитый ледяным стеклом лес – ночами стояли заморозки – отражал закатное небо. В гостинице пусто, а вокруг так распелись птицы! И взяла злость на этот полный звонким воздухом и красками закат. Нет радости, и кажется, теперь никогда не будет. Словно наблюдал за жизнью со стороны.
Достаток в деньгах не лишил одиночества. Остался у него только брат-коммерсант, и Андрей Иванович все силы употреблял на обустройство его гостиницы у развилки дорог, сохранял ее островком порядка среди заболоченных ярославских лесов с торчащими над хвойными верхушками куполами покинутых сел, среди древнерусских городков на берегах просторных озер и великих рек, так что если смотреть на них оттуда, где кричат сейчас перелетные стаи гусей, так и думается увидеть варяжскую ладью, услышать скрип телеги по колее, отдаленный стук топора в бронзовой руке крестьянина у храма на холме. Но вместо были повара-узбеки, нагловатый студент-официант, хмурые уборщицы из местных, и счета на оплату. Потому, хоть весна оставалась весной, воздух наполнен юной радостью дыхания земли, скучно было до тоски, и хотелось видеть в гостинице людей, пусть сезон не начался.
Но вдруг с шестичасового автобуса из города в Петровское сошел парень лет тридцати, в лёгком коротком пальто, джинсах и совсем без вещей. Спросил, есть ли кто ещё в гостинице, выпил в баре чая, взял номер и ушел к себе. Впечатления никакого не произвёл, кроме неясности приезда. Не успел Андрей Иванович сказать на кухне об ужине, подлетел маститый серебристый внедорожник, потягиваясь, вышли двое в кожанках, со стрижками ежиком и новомодными щетинами. Андрей Иванович уверенно определил в них мелких, но не здешних коммерсантов. Номера не взяли, заказали ужин, двести водки и пили оба, хоть и за рулём. Внизу повеселело. Сидели шумно, но говорили мало, пока со станции на частнике не приехал институтского вида молодой человек, в длинном черном пальто ниже колен и костюме со строгим галстуком. И тут же с города подкатила спортивного вида иномарка, наружу выбрался одного с ними всеми возраста парень, немного отяжелевший от ранней полноты, с важным и немного детским лицом.
Они подсели к первым двум, чего, по их виду, трудно было по ним сказать. Взяли обильно закуски, ещё водки и с аппетитом принялись за салаты, обсуждая Пашку который куда-то запропастился. В холл к Андрею Ивановичу спустился из номера первый, с автобуса в Петровское, и узнав, что в кафе засели и гуляют четверо, взволнованно заулыбался, попросил ещё комнату, и быстро прошел к ним.
Все это время в номере Паша приводил себя в порядок после дороги. Готовился сказать ребятам, что передумал. Если они приедут. Номер был похож на тот, где он ночевал перед свадьбой, распоряжался знакомый смотритель с грустными глазами. Те же плотные, блекло зелёные шторы, стеклянная тумбочка под телевизор, синие полотенца в ванной. Вид номера вернул Пашу в прошлое лето. Вспомнился пышный лес стеной за окном, часы на старой колокольне, напротив базара. Частью рубленный, частью кирпичом сложенный большой дом и улица, как смотреть от ворот.
Когда зашумели внизу машины, голоса, Паша спустился вниз и обрадовался: ребята гуляли, будто все они только утром разошлись по делам и вот вернулись к общему столу.
- Мы ещё не встретились, а вы уже напились! - Паша тряхнул за плечи Серёжу.
- С тобой на трезвую встречаться – себе дороже, - поднялся Дима.
- Валера зимой рискнул, так до сих пор глаз дергается! - вслед за ним подошел Коля, натягивая рукав на свежую татуировку. Обнялись.
- Можно я буду сидеть, дергать глазом и глупо улыбаться? – развел руками Валера.
- Приехали, значит, - выдохнул Паша и оглядел ребят.
- Притащил к чертям на кулички! - развалился на стуле здоровенный Дима, почесывая щетину. - С девками, тут, похоже, глухо…
- И разъехаться, похоже, придётся ни с чем, - налил себе Паша и выпил, не дожидаясь остальных. - Зря Серёжа галстук надевал.
 Ребята вскинули на него глаза.
- Ну и ладно. Посидели часок, и будет, - привстал Дима, - всего-то… сколько... года четыре не виделись?
Худыми, как карандаши, пальцами Серёжа поправил галстук и схватил толстую, похожую на бревно, руку Димы.
- Ну, так не интересно! - Валера сделал обиженное лицо, которое стало ещё больше пухлым и детским. - У меня Канары слетели, сестра в Прагу звала… А теперь сиди под соснами и водку цеди!
Паша повозил вилкой в салате:
- Да о чем вы? Ну, прикиньте, что за шутки? Куда я лезу? Там родни – полна деревня. Я же не знаю ничего! Даже где дом не помню.
- Ага, больной очухался, господа! Нацепите свои лорнеты! – Серёжа достал из пиджака платок и потер простуженный нос.
- Так, так… а зимой распылялся - жизнь дала трещину, брошу все, - криво улыбался Валера.
- Так бросил же, - махнул рукой Паша.
- Совсем прекрасно! – Сережа снова поправил галстук и махнул официанту. - У вас клетка для нервных имеется? Я минут через десять планирую начать бить посуду.
Официант с угловатым и чуть подпитым лицом с тупым выражением уставился на Сережу.
- Нету? Ну что ж вы так… Тогда ещё сто пятьдесят! - Сережа склонился к Паше. – Совсем с дуба рухнул? Ты ж мне всю плешь проел. Я всех поднял, как ты просил, приехали, а он обратку включает…
- Ты всегда знал, что это бред! – с усилием растянул улыбку Паша. - Ну, бросил я все. И что! Так мне не нужно!
- Хату хоть оставил? – Валера копался в меню с отвлеченным видом.
- Оставил, - бросил вилку на стол Паша.
- Зачем? – с издевкой удивился Дима.
 Паша злобно глянул в ответ. Приступ боли прошел по его лицу, и все за столом увидели, что ничего не прошло, и всё правильно, и нужно, а это – все глупость и усталость, нельзя ему с одной безнадёжностью. Ребятам полегчало, как выдохнули скопленное напряжение, и подумали – всё как прежде, и нет страха, нет злобы, а есть азарт к жизни, будто они вдруг узнали друг в друге настоящее – которое боялись забыть.
- Ну тады дела – клиника, - Коля взъерошил прическу и взглянул исподтишка. – Прямо сейчас нужно ехать.
- Нечего утра ждать! – поддержал Валера и посмотрел на Колю. - Вот ты хоть пьяница и дурак, а умный дурак. За то и любим.
- Правда, едем! – взбунтовался чуть задремавший Дима.
- Да вы рехнулись! - крикнул Паша, отбиваясь от ребят. - Куда вы едете?!
- К чертям собачим! - гаркнул огромный Дима, и все завороженно наблюдали, как в этом ленивом, добром розвальне закипает дикая сила, неудержимая. - Хватит нам печень жрать! Едем! Сейчас!
- Вы что, обалдели – пьяные все, и темно уже… - слабо противился Паша, но видел, что проиграл, что они сейчас поедут, и в тайне был счастлив и восхищался этими милыми фаталистами.
- Сколько до Петровского? – крикнул Сережа официанту.
- Километров пятьдесят, - вяло отпугивал его Паша.
- Все семьдесят, - поправил его официант, то ли с неприязнью, то ли с завистью глядя на чудную сцену.
- Ну и двинули! - грохнул по столу Дима, и они увидели, что он совсем не пьян. - Возьмем джип. Валеркина инвалидка пускай здесь трётся. -  Весёлый задор играл на лицах. Паша обречённо хмыкнул и двинул плечами.
Серёжа рассчитался, дал неустойку за номера, чем сильно удивил смотрителя. Компания нравилась Андрею Ивановичу. Гостиница ожила с их приездом, и теперь он с сожалением наблюдал, как ребята вышли в спускавшуюся ночь, и радовался их молодой живости.
В машине много спорили. Паша убеждал Диму развернуться. Тот еще хлеще гнал по ухабам. Ребята кричали, что зря проехали полтысячи километров. Валера грозился совратить всех петровских девок. Коля обещал взять на себя родителей. Серёжа молчал, поправлял костюм, поглядывал в кромешную темноту, и удивлялся, что эта дорога вообще куда-то ведёт:
- Их не слушай. Они дураки, но правильные дураки. Ну, подумай, развернемся мы сейчас, и что? Не срастется, и так развернемся. Сам-то что думаешь?
- Ничего думать не хочу, - Паша отпихнул пьяного Валеру и откинулся на сиденье.
- И правильно. Тебе думать вредно, - Сережа хотел добавить что-то, но не решился и они замолчали, с удовольствием слушая болтовню ребят спереди.
- Валера говорит, ты вляпался на всю катушку? – повернулся к ним Дима. Паша хотел засмеяться, но не смог. Улыбнулся вяло, посмотрел на Диму. Потер лицо, как умывался, руками:
- Не знаю. Думал – на всю. Вроде последней попытки. Но и это все… Вы, хорошо, приехали. Хотя даже вы – так, для успокоения, что ли. Может, нужно было позвонить, отменить все.
Спереди расхохотался Коля:
- Вы это, батенька, бросайте. Наше дело простое. Нам сказали – мы здесь. А то зря что ли Дима резину поменял?
Хотя стояла безлунная ночь, что-то поменялось, и стало казаться, что в темноте не пустые поля, и что-то есть за светом фар. Скоро замелькали контуры заборов, стали выплывать тени домов. Они выехали на перекресток.
- И куда? – все покосились на Пашу.
- Черт его знает.
- Так бы сразу и сказал, - Дима двинул прямо, потом куда-то свернул, проехал квартал, чего-то высматривая, снова свернул, и остановился. Фонарей почти не было, кроме темноты ничего не видно. Дима выключил зажигание, достал бутылку водки.
- Всем по паре глотков, и – дрыхнуть. Утром разберемся.
Усталые за день, под хмелем, ребята быстро заснули, как сидели.
Не со всех дворов и дорог еще сошли козырьки январских переметов, но эта ночь была из первых, когда незнамо откуда приходит волна теплого воздуха, радостно набухают почки в кущах ивняка на озере, а в ясную погоду кажется – солнце греет, как не было с бабьего лета, только веселее.
Свалившись в кучу на сиденьях, в куртках и пальто ребята спали здоровым крепким сном, пропустили мглистый рассвет и еще короткий утренний запев птиц. Паша, с плохим сном не первый месяц, дергался в забытье; Сережа и Валера мирно посапывали, привалившись плечами и головами; Коля дрых молча, застыв, и казалось даже без дыхания; Дима, откинувшись затылком на подголовник, от души раскатисто храпел, сотрясая атмосферу салона.
Паша проснулся под чувством взгляда со стороны. Протер запотевшее окно и увидел большие разноцветные пятна. Вокруг машины кольцом стояла детвора всех возрастов, с рюкзаками и сумками за спинами. Улыбаясь и перешептываясь, они во всю разглядывали ребят. Внедорожник, выскочив за дорогу, стоял у кромки школьного стадиона. Паша растолкал остальных. Валера, зевая, вышел. Ребятня отхлынула.
- Представление окончено, народ безмолствует, - заворчал он, потирая глаза.
Школьники, оглядываясь и смеясь, разбежались.
Под ногами чмокала оттаявшая земля, солнце трудно пробивалось из-за холодных цветом отяжелевших облаков. Впереди раскинулась неухоженная, грязная спортивная площадка, ничем не огороженная. Машина легко заскочила сюда через побитый, без бордюра, тротуар. Слева в редких, словно ощипанных, кустах сирени – школа: небольшая, двухэтажная, темного кирпича, шиферной крышей и чердаком с голубями. По дорожке тянулась цепочка ребятишек. Две учительницы вышли из дверей, поглядывали на машину, но не подходили. Валера вспомнил свою элитную гимназию, куда его завозил отцовский водитель и где ученики ходили в форме.
Машину отогнали в ближайший двор, и жители Петровского увидели, как по улице, выстроившись в ряд, идут пять человек. Шли молча, смотрели перед собой, сунув руки в карманы, кроша талый лед.
Лучше всех себя чувствовал Паша. Петровское было заброшено не хуже его родного поселка. Контейнеры с отходами тоже обрастали горами мусора, грязь, дороги раскрошены, заборы гнилы. Но здесь все казалось на порядок краше: отовсюду выглядывали следы глубокой старины – наличники удивительной резьбы, петушки на коньках, массивные, точно сросшиеся бревенчатые стены. Серые и брошенные, кое-где подкрашенные, подмазанные дома века Золотого, будто бы говорили – мы здесь сами по себе, нам до вас дела нет.
Пройдя улицу и сквер с ухоженным прудиком – занимался им кто-то направленно – ребята вышли к базару. Торговля кипела и утопала в серой глиняной размокшей грязи. По обеим сторонам ряда пестрели турецкие ткани, поблескивала дешевая утварь, с краю на заборе широко развешены поблекшие ковры. Всюду толпился и голосил народ. Валера застыл у груженного клетками с курами прицепа. Пестрые и взъерошенные, птицы высовывали головы из-за прутьев, глядели черными бусинами на Валеру, и драками поднимали стружечную пыль. Старушки отчаянно спорили о цене с толстым колхозником в распахнутой фуфайке, полосатой рубахе на курчавой груди, и зеленых спортивных штанах.
- Э-э.. Кто-то просветит, чего мы тут ищем? – оглянулся Дима, отряхивая брюки. – Паша говорил, в памяти у него голяк.
- Знаю, ехали мимо базара. Суббота тоже была. Здесь все кипело.
- Ну, тогда все ясно! – продрался через шум и гам Сережа, отмахиваясь разом от пожилой цыганки и торговки с гроздями нижнего белья на руках. – А как на счет улицы? Фамилии? – протянул безнадежно.
- Может, тебе еще паспортные данные? Ну, телефон, на худой конец?
- Вообще, думал, номерок он осилит взять, - прошептал Валера Сереже так, чтобы слышали все.
- Не выгорело, уехали они быстро, - Паша растерянно кивал по сторонам на предложения взять мешок картошки и сахара, наточить ножницы и прикупить штору для ванной. 
- После того, как ты ее зажал в углу? – присвистнул Валера, погрузился по щиколотку в лужу и, отплевываясь, полез к обочине, где его едва не заставили мерить новые ботинки. – Только не нужно нам про свидание в цветущем саду. Все вишни давно порублены. 
- Вам смешно,  а у кого-то маразм на пороге, - Дима отмахнулся на ходу от самых дешевых в мире кепок, пластиковых настенных часов, подозрительно косился на кавказцев с сетками лука.  – У меня в глазах уже рябит.
- Серьезно, Паша, может, хоть спросить кого? – конфузился Сережа.
- И с чего начинать? С имени?
За базаром дорога расходилась по сторонам. Впереди раскинулась площадь. На той стороне из-за кованой ограды строго белела церковь с большими, старого стиля, часами на колокольне.
- Направо пойдешь – картошки насыпят, налево пойдешь – футболку прикупишь, - Валера усердно болтал головой. – Ну что, богатыри - не вы, куда двигаем кони?
На краю площади у ларька стояли трое парней с пивом. Коля пошел купить сигарет.
- Так, значит! Вяжем Паше глаза, раскручиваем, и куда он потопает, туда и двигаем, - воодушевился Сережа.
- Не, давайте посидим здесь денька три, может небо знак какой. Должны же наверху оценить весь пафос этого безобразия, - сложив руки, Валера посмотрел на небо и резко обернулся на рявкающие выкрики у ларька. Коля хлестко толкался с высоким парнем в черном свитере.
- Вот оставь на минутку, - отчески вздохнул Сережа, и они бросились к нему. 
Закипала драка. Сережа и Валера налетели на парня в свитере. Тот не устоял и мешком свалился на землю. Паша оттащил Колю. Дима всей массой перегородил путь двоим оставшимся, и с наигранной улыбочкой – руки в боки – следил, что те предпримут.
- Вы чего? – крикнул Сережа, удерживая парня в свитере. От того страшно несло перегаром.
- Сами начали – только огонька попросил! - сдувался Коля. – Бухие, не видишь!
- Ниче, Рыжий, сейчас пацаны будут, - крикнул пьяному в свитере тощий, как палка, и угловатый парень. Дима загородил его собой, и тощему приходилось выглядывать сбоку. У выхода с базара собиралась кучка подростков.
- Ща им будет, - не унимался тощий, повизгивая.
Рыжий, пьяно шатаясь, поднялся. Ребята сгрудились, переглянулись. Только Паша будто не участвовал. И смотрел на Рыжего. Тот еле стоял на ногах, по-бычьи озираясь.
- Эй, как фамилия? – крикнул Паша.
Рыжий тупо глянул на него, пробормотал невнятно.
- Отличный момент чтобы познакомится, - развеселился Валера. – Ты отчет по битым мордам составляешь?
Паша повернулся к Тощему.
- Как его зовут? – кивнул на Рыжего.
Тощий нагло зыркнул, но сразу ответил.
- Не слышал? Рыжий - он. Сейчас будет вам.
- Как фамилия у него?
- А тебе-то чего? – взвизгнул тощий.
- Не твое собачье дело! – зверел Паша. Ребята с любопытством наблюдали за ним. - Рыжий – кличка. А фамилия как – Рыжов?
- Ну?
Паша подошел к Рыжему.
- Ты Рыжов? А сестра у тебя есть?
Рыжий шатался, медленно шевелил глазами и ничего не говорил.
- Какая? – крикнул из-за Димы Тощий
- Родная, придурок! – разошелся Паша, так что ребята подумали его удерживать.
- Какая сестра? – Тощиему стало тоже интересно. – У него их две!
- Точно, две! – рассмеялся Паша взял Рыжего за плечи и ловил его плавающий взгляд.  – Надя. Надя сестра есть?
- Надька что ли? – снова прокричал Тощий. – Это которая на почте работает?
- Да не на почте, а в школе! – крикнули из своры пацанов.
- А живешь где? – вцепился Паша в Рыжего, и затряс его, точно хотел вытрясти правду.
- Ты батю не тронь… - брыкался тот вяло.
- Опа, Рыжий, кажися к вам гости, - захихикал Тощий и отбежал на безопасное расстояние к своим, которых теперь уже набралось с десяток.
- Парни, чё за дела? – вперед вышел бритый здоровяк, немного поменьше Димы.
Паша гадливо оттолкнул Рыжего, так что тот снова чуть не рухнул. На Бритого не взглянул, а с чудаковатой улыбкой повернулся к ребятам.
- Мужики, хотите верьте, хотите нет – это брат ее!
- Ничего себе за хлебушком сходили… - улыбаясь ему, подошел Сережа. – Валера, разберись с этими, - кивнул на кучку с Бритым во главе. -  У нас клюет.
Завсегдатай дипломат в дрязгах повернулся к Бритому:
- Так, ребята, все просто. Ваш наехал, наш ответил. Крови нет, фонарей тоже. Все квиты. С нашей стороны заморочек нет. Хотите проблем – обеспечу, - Валера вынул из кармана удостоверение. – Оно самое. Из трех букв, можете не вчитываться. Лучше подсобите. Ваш парень нам нужен, да лыка не вяжет. Кто покажет, где он живет? Мы к отцу его приехали.
- К Евгению Павловичу, что ли? – Тощий угодливо выглянул из толпы.
- К нему, - кивнул Валера. – Пусть проведет кто-то, мы в долгу не останемся.
- Ну и чё? Ничё не будет? – замотал головой бритый.
- Остынь маленько, Бык, - примирительно сказал тощий. – Свои ребята.
- Точные у них клички, - хмыкнул Сережа Валере. – Может, и фамилия Быков?
- Доведешь, обломится пятьсот, - Валера на глаз оценил Тощего. 

Двух и трехэтажные дома у базара сменились выходящими на улицу гаражами и сараями при старых купеческих домах с уютными мезонинами. На улице было грязно и пыльно одновременно. Редко в каком дворе играли дети. Мелькали иномарки. От дворов к магазинам двигался пенсионный возраст и женщины с набитыми пакетами.
Ребята вытянулись цепью и весело шагали, рассматривая запустелость.
- Принимай поздравления, - похлопал Сережа Пашу по плечу. – Брат – алкоголик, страшно подумать кто отец!
Паша улыбнулся, довольный удачей.
- Может, священник? – не удержался Валера.
- Аграрий. Фермер у неё отец, - Паша поравнялся с Тощим.
- А чего вам надо-то? - козырнул тот.
- А то и надо, - в тон ему буркнул Паша. – Скоро?
- Да сейчас, вот, за проулком. Только я в дом не пойду. Палыч мужик крутой, у меня с ним своя песня.
Паша покосился, Тощий угодливо продолжил:
- Я к ним не суюсь. Палыч думает, от меня Рыжий спился. Да на кой он мне? Бухаем, это да. Только Рыжий сам дурак. Класса с шестого самогон пивасом разбавляет… Пришли. Вон там, - Тощий махнул головой на ладно скроенный дом в густоте яблонь, со статным забором, белыми резными наличниками и железной рифленой крышей.
Ребята переглянулись с неопределенным чувством.
- Пацаны, вы меня не видели, я вас тоже, - мялся Тощий на обочине. Дима сунул ему банкноту. Тот мигом исчез, растворился в тесных улочках, поросших сливами, рябиной и молодыми дикарками.
- План действия, друзья?! – мушкетерски воскликнул Валера, прорычав «р».
Паша как увидел дом, сразу стих.
- Вы тут стойте, а я это… пойду, спрошу.
- И все? Ну давайте возьмем штурмом хоть забор! – веселился Коля. – Пока все правильно – девица в темнице, в башне почти. А где, блин, драконище?!
- Погоди, сейчас как вылезет что-нибудь огнедышащее… - радовался весне Валера.
Паша подошел к воротам со звонком, заглянул через забор. Сзади засмеялись:
- Как на втором курсе. Помните Катю? Как в шахтерский поселок ездили.
- Это где нас еще местные гоняли?
Паша вернулся к воротам и позвонил. Ждали шаркающих шагов, грудного кряхтения и грозного мужика с бородой в замазанной мазутом спецовке. Легким щелчком открылась калитка и выглянула девочка лет тринадцати, в веснушках и темно-зеленой куртке нараспашку, с длинными, ниже плеч, пшеничными волосами и уставилась на ребят большими карими глазами. На сестру мало походит, глазами только, подумал Паша.
- Здравствуйте, - держал он тон. – Рыжовы здесь живут?
Девочка разглядывала его, вспоминая.
- А вам зачем?
Ребята сзади заулыбались.
- Нам, вообще, Надежда Евгеньевна нужна. Или Евгений Павлович.
- Надя в школе, а папы нет еще, - спокойно и уверенно смотрела она.
Простой ответ и открытое ее любопытство нравились Паше.
- Как она в тебя глазами вцепилась, - похлопал его по плечу Валера, когда Паша вернулся к ребятам. – Он-то, бедняга, думал – ну сейчас она и выйдет!  - Паша с удовольствием подумал, насколько хорошо Валера его знает. Еще вчера он боялся, что они разучились говорить взглядами. – Но, дорогой мой, теперь отступать некуда, запалили контору-то.
- Да. Если брату все мы могли бы еще привидится в упоительных кошмарах, то здесь засветились крепко, - подытожил Сережа.
- Так это снова куда-то волочиться?.. - затянул Дима, почесывая сытый бок.
- Именно, что обратно, - улыбнулся с прищуром Сережа.
Казалось, в поселке и есть-то пара улиц. Ребята хотели вернуться к школе как и пришли, но внезапно перед ними вырастали неизвестные и пустые бездонные переулки, уходящие во дворы или втекающие в другие проулки и тупики. Ребята быстро запутались, и спросить было не у кого.
- Что за футбол в одни ворота? - с отдышкой, непривыкший к ходьбе, возмущался Дима. – На базар сначала, оттуда в какие-то дебри, а теперь вот обратно к школе. Пожрать бы!
- По бабам бы потаскаться! Забухать где! – напал на него Сережа с раздражением в голосе. Ребята весело оглянулись. Всегда особым зрелищем было когда худой, как палка, в институтском костюме Сережа нападал на вдвое его больше и на голову выше Диму, лениво косящим в ответ глазом. – А тут муть какая-то! Глядишь, о любви, придурки, заикнутся!
- Любовь – это чистая муть! Тост готов, - подхватил Валера.
Вдалеке из-за угла вдруг выросла школа. По какой-то случайности они вышли сюда с другой, парадной, стороны.
– Муть такая – ни черта не разберешь, – оглядывался Дима.
Они вошли в сквер при школе. Сплошными рядами стояли крепкие, толстые клены и каштаны, саженные, наверное, после войны. Сквер тихо шептал что-то макушками на легком ветру, и Паше со всей силы захотелось их расслышать. Он остановился и поднял голову. Казалось, деревья знают главное, чего он искал много дней. Деревья беседуют с ветром – вездесущим очевидцем, кружащим по планете, даже когда спят солнце и луна.
Теперь ветер расчистил хмурое с утра небо. Черные ветви расчертили солнечную синеву в мелкую сетку. Со дворов горланил петух, дикий слуху.
- Весна! – выдохнул Валера и досадно поморщился. – Эх, бросить бы все… - сказал в сторону, чтобы ребята не слышали.
- Так, так, что-то есть. Прием… - залепетал Коля, лукаво поглядывая вверх. – Радиостанция «Господь-FM» в эфире. Свежие новости из Ада. Черти не справляются с работой. Таких массовых поступлений не было с последних выюоров…
- Я в проводники не нанимался, - ворчал Дима, обрадовавшись передышке. – Паша тоже хорош. Ромео, заточку ему в печенки! Тогда ко мне не приехал, а я звал. Валера за него, а сам в долгах, как в шелках. Что я не знаю?!
- Ну а что ты приехал? Сказал бы – занят, - расстроился ближний к нему Сережа.
- Ты сам позвонил…
- Значит, когда кандидатскую я отмечал, а ты на Барбадосе пузо грел – это ничего! А как Паша на свадьбу не приехал – все, клиника. Хрень, конечно, зря это он. Но, конечно, вы с Иркой потому и разбежались через месяц!
- Да не знаю. Но обидно на свадьбе было. А за кандидатскую ты не говорил. Чего мне там делать? Тебя же за неё не побрали! – удивленно глянул Дима на Сережу. – Чего дергаться? Вот замели бы со школьницей под партами, тогда бы…
- Почему под-то? – усмехнулся Сережа. – Ладно, ты это… в мы сами тут в школе…   
- Это я вроде как молодежь развращаю?
- Смотри, а то заставят прилюдно стрихнин глотать.
- Это чего еще?
- Хотя нет, - Сережа оценил Диму взглядом. – Тебя не заставят.
- А чей-то не заставят?
Паша смотрел на застывшего у кленов Валеру, на усталых и ворчащих Сережу с Димой, на Колю, который потерял связь с небесным радио и теперь скучал, и точно понял, что они вместе, что ему с ними уверенно и вольно, и всё почему-то закончится хорошо. Захотелось выбросить сомнения и наслаждаться каждой минутой в этом забытом поселке – с ними, которые приехали, и о ком он боялся забыть. Он смотрел на ребят, и внутренняя его слабость растворялась в апрельском щебете птиц.
Минута забвения прошла, ребята засмеялись и, перебрасываясь шутками, вышли к школе.
- Так, берем на абордаж среднее образовательное? – потер заиндевевшие руки Сережа.
- Детей не перепугай… - Валера как-то сник, медленно шевелясь и внимательно замирая мыслью на каком-то предмете.
Паша вспомнил тот странный вечер на последнем курсе. Валера бросил (или она его) очередную зазнобу, они пили хмуро, без веселья. Потом все разошлись и остались они вдвоем с Валерой. Зал пустел, бродили уставшие официантки, лениво играла внизу музыка. Валера крутил в руках пустую бутылку, смотрел через темное стекло и вдруг сказал, что как бы оно не сложилось, хотел бы воспитать ребенка. Если так и не будет семьи, возьму пацана из детского дома. Образование дам, нормальным человеком сделаю. Паша поглядел на него ошалело, и ничего не сказал.   
С утра запечатленная в памяти вместе с разноцветной гурьбой детей, двухэтажная, старого темно-рыжего кирпича, школа стояла посреди вольного двора. Перед входом серела растаявшая площадка, расчерченная под линейки. Со стороны жилых домов в школьном саду, еще сильно в снегу, свои кроны на солнце грели яблони и груши. В глубине сада поблескивали теплицы. Скоро в них разобьют грядки и высадят рассаду.
Ребята расшумелись на веселом солнце и не заметили, как Паша отстал. Он всматривался в глубину сада. Там, в пятнистой тени яблонь, кучкой собрались ученики и будто бы шел урок. Паша присвистнул, дал знак рукой. Ребята остановились, и пошли следом за ним в сад, утопая в талом сахарном снегу.
Ученики – класс шестой, седьмой – развесили по веткам легкие куртки, покидали сумки. Щурились на солнце с задорными улыбками и слушали урок, полукругом обступив девушку. Волнистые темные волосы, чуть ниже плеч, выразительные брови, крупные карие глаза, формы правильного овала, нежных линий, прямое лицо. Это было и простое и необычное, обязательно красивое, одно из тех русских лиц, что не сливаются в толпе, рано определяют характер и говорят – вот я – ясная, как день, но вам тяжело и лениво меня понять. Оно не очаровывало, но помнилось непохожестью и незабываемостью.
- И весь… ради… - едва не развел руками Дима, честно расстроенный. Но Сережа так фыркнул на него, что Дима замолк. Валера пожал плечами, умывая руки, Коля молчал. После усилий, что положены в последние два дня ради нее, ребята ждали чего-то необычайного.
По саду прошелестел отдаленный звонок. Ученики расхватали вещи и ватагой повалили в школу. Паша вышел к ней. Узкие как черное перо её брови поползли вверх, лицо потеряло свою правильность, перемешавшись от растерянности и радостного удивления.
- А нам говорили, ты на почте работаешь. А ты здесь, - Паша выдохнул, заметив перемену в ней. – Привет.
- У меня здесь практика. На вожатую пробуюсь… - улыбнулась и кивнула головой в сторону школы Надя. – Привет.
Паша давно знал: увидев его, первое, что она будет думать – зачем он здесь? И так и не придумал, как сказать.
- А я вот с... Идите сюда! – обернулся Паша. – Ребята, это Надя, - замешкался, не зная, что прибавить. – А это Валера, Сережа, Дима и Коля. Мы с ними с института. Помнишь, я рассказывал тогда… - он боялся вспоминать, но у обоих в памяти вспыхнуло прошлое лето, пьяная свадьба его двоюродного брата, толстого и значительного начальника на таможне и ее бывшей одноклассницы, и как половиной поселка гуляли два дня, ездили купаться, меняли богатые столы, и как Паша не мог оторвать от неё взгляда, а она смущалась выпивать, отказывалась танцевать; и как легко им было вечером, на прохладном, после жары, балконе, и тяжело при всех, в ошалевшей от криков столовой при автобазе (ресторана в поселке не было). И как он, опьяненный вином и легким чувством внутри, провожал её в ночи домой, и рассказывал, и рассказывал ей о себе всё, и даже что было стыдно и глупо говорить; и как они прощались под липами у блеклого фонаря, он смотрел на его желтый свет, искал глазами блоковскую аптеку… На следующий день он увидел её на прощальном обеде среди обмяклых лиц, и было страшно думать, что ехать через полчаса; когда отъезжали, где-то в толпе гостей мелькнули ее глаза, и он никак не мог проститься с этим богом забытым в стройных ярославских лесах поселком, и так хотелось запомнить каждую крошечную улочку и каждый дом!
И он все забыл. Только ее лицо – черненные пряди, нежный цвет кожи щек, чуть пухлые губы, удивительные глаза - легким усилии памяти появлялось перед ним когда бы ни захотел: за монитором в кабинете и в очереди за хлебом, когда он в ноябре гулял по хмурой набережной и стоял в зале перед прекрасными, как истина, полотнами Возрождения; и ярче всего - в одинокую новогоднюю ночь, под грохот салюта за стеклом, когда он спрашивал темную пустоту наверху, о чем в эту минуту думает она?
Замешательство, как всегда, бросился исправлять Валера.
- Что же мы стоим, как памятники Ильичу?
– У меня еще два занятия, - Надя посмотрела с вопросом на Пашу.
Из школы, эхом, снова звонок.
- Я тебя после уроков встречу? – Паша видел ее согласие. – Во сколько?
- В два.
- Отлично! Тогда у ворот? – он оглянулся, как бы ища ворота.
- Да, хорошо, - тихо ответила Надя.
На улицу ребята вышли скрытно улыбаясь, жутко довольные. Свернув за угол, бросились на Пашу.
- Ну что, Матаня!
- Что! - он схватился с Валерой и Колей в клубок, с криками и хохотом ребята покатились по нагретому пригорку, где сквозь жухлую траву готовилась пробиться первая зелень.
- Тише дети, тише, - отчески оглядывался по сторонам Сережа.
Остановиться ребята уже не могли. В них что-то накапливалось, еще до встречи скручивалось в тугой узел, что-то пружинистое, и в этом маленьком дворике угловатого двухэтажного дома, с досчатыми сараями, среди белесых тополей, рядом с тонкой, старой рябиной, с почерневшими за зиму гроздями, пробилось, вырвалось без удержи. За минуту выплеснулось, что копилось неделями.
Приехали на площадь с разбитым и вспученным асфальтом. Перед лоснящимся свежей краской фасадом клуба (убого облупленного и заросшего с тыла), под зонтиками, разукрашенными пивными марками, скучало недавно выставленное на воздух летнее кафе из пластмассовых столов и стульев. Коля принес сок в стаканчиках.
- Кофе брать не рискнул.
- А не плохо б. Спалось паршиво. Да и пожрать бы, - сонно потянул Дима.
- Да, жидковата забегаловка, - Валера глядел, как опасно выгибается под Димой стул.
- Не сахар! – растянуто, довольным котом, улыбался Паша. Его мысли носились в школьном саду, где под яблонями и весеннем солнцем только что шел урок.
- Доволен? – повернулся к нему Сережа. Паша морщился на солнце и криво улыбался.
- Священная миссия на этой дивной ноте может быть завершена, - оглядел всех с наивным выражением Валера. – Искомое найдено, цель всей этой чертовой неразберихи и полугодового издевательства главным русским чудаком над лысеющими собутыльниками достигнута.
- Пакуем чемоданы? – присвистнул Коля.
- Что ты еще думаешь себе? – Дима смешливо глянул на Пашу. – Остаешься?
Паша скорчил ему рожу. Посмотрел на Сережу и пожал плечами.
- Да какая нам всем разница, господа д'Артаньяны! - запрокинул голову к небу Валера. – Какие планы? У вас есть планы? Хотите посмешить эту голубую штуку наверху? Оно и так, глядя на нас, хохочет. Никаких планов, одни ощущения! Это по мне! Кто всем вам, дорогие мои звездочеты, предвестил, что завтра на каждую из наших потерянных голов не упадет по неотесанному кирпичу? Вполне себе невежественно, грубо так рухнет! К чертям собачьим!
- Да, да, и Страшный суд… - отмахнулся Сережа.
- Но позвольте, мой милый доцент! – Валера играл до конца.
- Нет уж, вы позвольте! – Сереже это удавалось не хуже. – Как бы нам определиться? Наш юный Вертер все же прав – карты розданы, у кого там червлёная дама, у кого трефовый туз – их дело. Может нам и удалиться? – он повернулся к Паше. Тот скосился на часы.
- Через сорок минут она заканчивает в школе. Встречаемся, идем домой. Гадать не буду. Ни нервов, ни сил, - Паша впервые, наверное, перестал скрывать свое состояние, лицо его сделалось мешковатым, усталым, слова давались с усилием. – Вам почет и уважение. Спасибо, ребята. Без соплей. Я бы один сюда не дотопал…
- Назвался груздем… - строил ухмылку Валера.
- От меня, считай, ничего теперь не зависит, - кивнул ему Паша. – Я, что могу, сделаю, а там… Эта странная штука внутри, та, которая всё что-то требует… Вас держать не хочу.
- Тогда – в разбежку? - поднял брови Дима. Здесь ему становилось скучно, но и уезжать до решительного момента не хотелось.
- И снова, лет на пять, по разным островам? - певуче складывал строки Валера. – Пока еще какого-нибудь охломона по башке не долбанет.
- Я, значит, на кафедру, абитуриенток клеить, - прищурился Сережа, - Коля по вертепам, Дима – к друзьям-бандитам,.. в смысле – банкирам, Валера в родной фанерный кабинет, коньячные пробки собирать?
- А он на солнышке с красоткой греться останется… - с укоризной повернулся к Паше Валера. – Друзья, это оно так и задумано! Точно! Я – чахни над бумагами, Сережа сходи с ума от дуболобости студентов, Дима помирай от жары на Гавайях, а он, значит, напялит косоворотку, запряжет коня и будет на сеновале пацаненков строгать! Это новость!
- В смысле, ты предлагаешь задержаться… - Коля с печалью оглядывал бабушек на скамейке ближнего двора, кур, сараи.
- И понаблюдать за финалом этой достославной истории.
- Я никуда не тороплюсь, - хмыкнул Дима, видя, что ждут его ответа. – Бандиты… э-э… банкиры без меня переживут.
- Так что, приятель мой, Евгений, давай-ка жми к своей… - Сережа приобрел вид лектора на занятии.
- Пожрать срочно надо где найти, - вставил ловко Дима.
- Наполнение твоего брюха – наше главное призвание! – бросил ему Сережа.
- Скула до сих пор болит, - вставил Коля.
- Картина маслом! – мечтательно крикнул Валера. – Красота!
 
Паша остался один и тут увидел, как устал. Не хотелось идти к школе. Как в минуты слабости всю эту тяжелую, туманную зиму, стало без разницы, что будет, и он шел будто бы только потому что нужно было, что обещал Наде и ребятам, и еще потому, что было чувство, что должно все решиться, и все равно уже как.
Изможденность сбила напряжение, и Паша впервые с утра рассмотрел село. Петровское, где при царе Горохе стучали и пыхтели копотью мастеровые, купцы промышляли лесом и возили хлеб в первопрестольную, теперь казалось затиснутым в угол. Почерневшие рубленные дома с крошечными резными мезонинами, с широкими нарядными наличниками и петушками на коньках оставлены и не ухожены, многие окна забиты. Мастеровые перевелись, небольшой, выстроенный после войны завод скоро заржавел. Большое, красивое село с парившим над ним голубым куполом екатерининской еще церкви и строгой колокольней назвалось провинцией. Это видно в людях. Утром, у школы, ученики щенячьими глазами разглядывали ребят; старушки по-птичьи скрытно озирались на них. Смотрели как на чужих, и в этой холодности Паше казалась зависть к другой жизни.
За мыслями Паша не заметил, как оказался перед школой. Постоял у ворот, огляделся, перешел дорогу и остался во дворе, где ребята бесились от веселья.
С их встречи сердце у Нади не успокаивалось. Отвлекло занятие, кипишь ребят, которые любили ее, инстинктом сразу выделили среди прочих и берегли для других издевки и наработки по срыву урока. На перемене волной по классам прошла новость, что к ней приходили. Из «8А» доложили о джипе утром на стадионе. Говорили, кто-то через запотевшее стекло видел автомат.  6-ой «Б» утверждал, что у одного из приезжих под курткой прилажена кобура. В десять минут школа наполнилась веером слухов. Учителя хмурились на веселых от чувства загадки учеников. В Надином классе двадцать три пары глаз в редкой тишине следили за учителем: девочки воображали романтическую встречу с разбойниками и листали «Дубровского», мальчишки радовались, что есть чем заполнить скучный уроками и бурлящей весной за стеклом учебный день.
В самой Наде романтики и загадки не было и капли. Она ничего не воображала, и осталась только растерянность от появления Паши. Она не забыла его со свадьбы по чувству удивления своим, воспоминанием, как ярко полыхнуло внутри и как-то иначе застучало сердце.
В саду Надя вспомнила сначала тот стук и то чувство удивления, и всеми силами не показывала это. Урок вышел сбивчивым. Надя сквозь ответы учеников спрашивала кого-то в себе, зачем Паша здесь и какое ему дело до неё. Незнание и сомнение, рада ли она ему внесли беспорядок в разлинованное наперед будущее, и раздражили. В конце последнего урока Надя даже была расстроена его появлением. Но вышла из школы с растерянностью на лице, а не с холодностью, как хотела, и когда Паша встретил у ворот, не сдержала улыбки. Прислушалась к себе и заметила, как огоньком свечи трепещет внутри радость.
- Вы, кажется, напугали весь поселок.
- Бабки обеспечены сплетнями месяца на два.
Тепло робкого солнца через размазанные облака тягалось с порывистым и холодным от промерзшей земли ветром. Они медленно шли к ее дому. Надя слушала его голос, иногда незаметно поглядывала на Пашу, потом – прямо и вызывающе. Ее нерешительность и мнительность рассеялись, всё стало яснее и проще. Ей вдруг стало свободно с ним.
- Зачем ты приехал? – Она не выдержала, ткнулась глазами в асфальт.
- К тебе.
- Зачем? Ты думаешь, можно всё вот так? Вот приехать – и что?
Он забегал взглядом словно сам не знал зачем приехал.
- Я приехал за тобой… к тебе…
- И что делать? У меня тут семья. В город? Я не жила так никогда. Или ты здесь готов? Решил? Не решил, наверное… И я вот так не пойду, что же ты думал? Вон у меня сколько девчонок повыскакивали. И все в одиночку теперь, с колясками. Не получается семьями жить, не любят они, - Надя сверкнула то ли гневом, то ли страстью.
Паша радостно удивился этому. Увидел, как много решается для нее, и огорчился своей глухости. Все время он с ребятами говорил об его мытарствах и неустроенности, и совсем не думал о ней, будто все известно и решено. Надя раскрылась в природной своей силе, опередила его объяснения. Она копила мысли и слова, казалось, знала всё наперед, знала его всего. Он это видел хорошо, и решил, что все – быть может, только следуй за ее силой и не лги ей – все равно узнает, простит и отвернется. 
– Когда ехали к тебе, я понял, у человека есть только день. И этот день я должен прожить, - Паша смотрел твердо и прямо. - Решить, что все должно быть по-другому. Один я не могу начать жить заново – мне не нужно. Ты только подумай обо мне, - он ослаб, слова погасли в горле.
«Зачем вмешивать её? – думал Паша. – От тебя одни трудности. Что, у неё своих мало? Зачем вмешивать себя в другую жизнь»? Но тут же он смотрел в коньячные глаза под волнами бровей, и не мог оторваться, просто отойти от нее. Он хотел объяснить впечатление, с которым ехал прошлый раз из Петровского или выдумать признание. Все это не годилось. Потом была встреча с Валерой в хмуром осеннем городе. Тогда Паша решил, что нужно пробовать, всегда пробовать. Иначе не узнать.
Неожиданно твердо, с незнамо откуда выуженной убежденностью и чутьем к будущему, Надя шла с ним и не страшилась. Забелел наличниками дом. Голые липы у ворот. Провалившись в стену не вызревавших в этих местах слив, в стороне виднелся внедорожник. Они подошли к калитке, когда высунулся чуткий Валера, глянул с вопросом. Паша приподнял ладонь и зашел во двор. Валера скривился:
- Провалит все дело.
Сзади завозились дремавшие Саша и Коля.
- А может, и к лучшему, - не открывал глаз Сережа. – будем внукам рассказывать, как темницу с девицей брали штурмом.
За короткое мирное бдение трижды соседские старушки выглядывали из ворот, в конце улицы то и дело мелькала фигура Тощего. Рыжего видно не было. Главное, что Паше нужно было догадаться по скривлённому выражению Валеры, что как только ребята подъехали, пришел, по-хозяйски отворив дверь, громко что-то рассказывая Оле, Надиной сестре, крепкий мужик с легкой проседью в аккуратной бороде, лет пятидесяти, в потертой рабочей куртке, с сучковатой, отполированной ладонями палкой, на которую он опирался, прихрамывая левой стороной.
Раз он вышел во двор, крикнул Оле:
- Принеси огурцов из подвала.
Потом еще вроде:
- Ты кур покормила?
На вид хозяин был в силе. Заваливаться оравой к такому было нельзя. Нет, думал Валера о Паше, лучше сам давай. Придется и саночки повозить, - думал Валера, решив за главное беречь их от Рыжего с компанией.

Евгений Павлович ждал гостей. Утром сорока на хвосте принесла в гаражи, где он проверял сеялки, что в селе пятеро чужих. Здоровые все, молодые. Расспрашивают чего-то. В конторе оформлял бумаги на закупку семян, когда с базара протараторили про драку у ларька сына-алкаша, главной его сердечной язвы. Да и бог бы с этой дубиной, но звонит полчаса спустя Оля, радость его младшенькая (в эту четверть в школе по субботам ее не занимали), и рассказывает, приходили какие-то, сначала Надю спрашивали, а потом его. Она сначала испугалась вроде, а потом, смотрит – мирные, веселые.
- Брат твой с ними был? – Евгений Павлович не называл сына по имени. 
- Нет, пап, не было Алешки. Но мне кажется, они придут еще…
Нужно было идти. От беспокойства даже радикулит прижал, в ногах, с зимы бегать отвыкших, загудело. Заныла старая рана – память о войне в горах. Через год после демобилизации Надя и родилась. Услышал он рану и еще скорее, как от предвестия, заспешил домой. Пока заканчивал дела, Марья Тимофеевна, сестра двоюродная, в школе – завуч, сообщила, что та с кем-то встречалась на перемене. Девица нрава особого, Марья Тимофеевна к ней не подходила, но знал Евгений Павлович, что завернувшись в клубок пересудов, слухи уже расползались по округе.
Всё это было не ко времени. Зачиналась горячая пора. Не один месяц, еще с зимних вьюг, готовился он к посеву: чинил технику в их бывшем колхозе – нынешнем кооперативе, искал покупателей будущего урожая. После войны он решил ни от кого не зависеть. В одиночку, тяжело, тянул крестьянское дело. Скупщики монопольно занижали цены, и все основное: ячмень, зерно, картофель, свеклу, капусту, молоко сдавать приходилось едва не в убыток. Кооператив, куда он привлек редких умельцев, перебивался на воде и хлебе. Сначала били бандиты, потом бандиты стали закупщиками и директорами рынков, оптовых баз, и стали бить ценами.
Его встретил укутанный в тени улицы незнакомый внедороджник и тараторки-соседки в трубке телефона. Злила небрежно спокойная Оля. Расспросам не поддавалась, сказала лишь: «Нормальные такие ребята». Это только распылило Евгения Павловича. Кончилось тем, что он заслал Олю в подвал за огурцами, хотя в холодильнике полбанки еще стояло, и отправил кормить птицу, хоть сам утром лотки полные насыпал. И только в голове утихло, как звякнула калитка.

Еще невысокое, робкое солнце прижималось к земле. В гуще низкорослых слив Дима устроился покурить на отрезке бревна. Сережа и Валера, облокотившись на бампер, щелкали семечки и косились то на улицу, удобно видную вдаль, то через забор, на двор и окна дома.
- Уже полчаса там, - Сережа козырнул на часы.
- Пытают, наверное, - пожал плечами Валера. – Если горелым не пахнет, знай – или скалкой по пальцам или скальпелем…
- Уф, - фыркнул Сережа, - откуда у них тут скальпели?
- Нормальные лесные порядки… а вот и леший-пионер.
Из кустов выбрался взлохмаченный Дима.
- Ну чего сидим? Пошли, скажем деду: так и так, жениться хочет, отдай девчонку!
- Огурец ты все-таки! - отряхнул его от стружек коры Сережа. – Кроме шуток. Тебя к старику я бы послал, и глазом не моргнул. Еще утром. Сейчас бы завернули куда-нибудь в баньку, еще и подружек её накопали б, пивко, все дела.
У Димы тяжело заныло в груди.
- Вместо этого сидим тут, сантименты точим.
- Кому-то уже и хорошо, - Валера кивнул на посапывающего Колю.
- Ничего, он и во сне сочувствует, - оживился Сережа. – Дима бы вот, сразу – жить не могу, беру. Дед, отдай, не ломайся. Если старик против – так и бес с ним, лишь бы она – за.
- Так же, вроде, и есть, - хмыкнул Дима.
- Так-то, да не так! Чертова природа! Образованцы недобитые! – горячился Сережа. - Что я его, не знаю? По-человечьи со всеми ж нужно, ажурненько, не обидеть чтоб. Сам десять раз сомневаться будет, пока не прохрюкает все дело! Потом глядишь – еще одна такая, глаза с пятак, грудь – с дыню – с таким же вот пивососом в трениках коляску по колдобинам катит! Неправильные какие-то христиане пошли!
- Кто знает? – Валера мял сигарету, смотрел в землю, как новорожденная трава пробивается. – Может, как раз правильные.
- А неправильные, видимо, пьют как сволочи и смешивают карты правильным? – Сережа кивнул дальше по улице. К дому, пошатываясь, шел Рыжий.
 - Надо Колю будить, - приподнялся Валера. – Сказать, его ларечный приятель наклюнулся.
- Оставь пока. Сейчас на бутылку дам, сплавим, - Дима выдвинулся навстречу, Валера за ним.
- Стой, капитан дальнего плавания!
Рыжий заметил их, едва не уперевшись в машину. Из-за обоих заборов по улице выглянули соседки.
- Чё надо? – набычился Рыжий.
- Выпить с тобой хотим, - Дима скривил губы. Валера решил никогда больше не доверять человеку с такой улыбкой вести переговоры.
- Капуста есть, только взять где не знаем, - Дима достал кошелек. – Сгоняй за пузырем, а?
Рыжий глянул на Диму, буркнул чего-то себе и молча пошел мимо них к дому. Валера от неожиданности крякнул и встал перед ним.
- Ты что, не выпьешь с нами? Обидеть хочешь? – судорожно вспоминал он дворовые приемы, которыми его самого тыкали в средних классах. Шпана из Валеры не вышла. Рыжий только пьяно матернул его, задел плечом и пошел дальше.
Дима легко развернул Рыжего к себе. Тот схватил его за куртку. Тогда Дима налился красным как помидор, приподнял Рыжего и тряхнул так, что у того забулькало внутри.
- Ну, пойдем выпьем, - Дима смирил тон, словно в долг просил, держа Рыжего над землей.
Валера трагедийно вздохнул и выгнул бровь. Потом скажут, кинулись трое на одного. Запинали тюфяка. Рыжий как раз оттолкнулся от Димы, но не устоял и зашаркал руками по грязной дороге. В общем, самый что ни на есть способ знакомиться с родней невесты.
Рыжий барахтался на земле, Дима стоял над ним, растерянно глядел на Валеру.
Звякнула калитка.
- Молодцы-хлопунцы, подымайте его. И заходите все, - в воротах стоял Евгений Павлович. Руки в боки, на лице хозяйская ухмылка.
Дима и Сережа поволокли Рыжего. Тот вяло брыкался.
- Вы уж извините, что так вышло, - развел руками Валера.
- Жаль, не влупили ему, - двинул скулами хозяин. – А то некому все.
У ворот Сережа остановился.
- А что со спящим красавцем делать будем? – кивнул на Колю. – Во, кот! Тут хоть бомбу грохни, всё нипочем.
- Пусти его, - махнул Валера. – И так толпа.
Ступив на террасу, Валера ощутил крепость ладного дома. Сшитые их толстых досок, широкие ступени, в террасе – прочная скамья меж стенок, струганная обувница. На всём – след труда. В грубом, просторном шкафу летом пылились сапоги; на сколоченных плечиках обвисал толстый хозяйский тулуп и полевая спецовка, на пластмассовых, магазинных – девичьи пальто и курточки. Где-то за стеной шумело котел отопления. Все было устоявшееся, прочное: старое зеркало в толстой оправе на трюмо, обязательные оленьи рога, с шапками на отростках, щетинистый ворс паласа. Валера почуял породу дома, и уже представлял в комнатах темную литую мебель, большой, как аквариум, радиоприемник под дерево, с названием городов, дребезжащий холодильник на кухне.
Охапку присмиревших ребят Евгений Павлович провел на просторную кухню, служившую столовой. Холодильник не дребезжал, а сливался с потолком в углу. На стене – тонкий телевизор, раковина поблескивала нержавейкой. Будет труднее, подумал Валера.
У Паши за столом озабоченное выражение. Валера обрадовался. Думал увидеть испуг, растерянность, злость даже. А тут задумчивость директора швейной фабрики, которому предложили купить материю по завышенной цене. Это ничего еще, повоюем.
Рядом с Пашей, через угол стола, Надя – как в гостях, с накаленным лицом. На Пашу смотрит с женской претензией, на ввалившихся ребят как на мебель. Валера делает Паше большие глаза. Паша смотрит сквозь него, в прихожую, откуда выходит Евгений Павлович.
- Садитесь, сваты. Гостями будете, - концы губ Евгения Павловича усмешкой тонут в седеющей бороде. Валера еще больше пугается его уверенности. Ни йоты осторожной напряженности, оборонительных ноток. Уже за столом, со стаканом чая, Валеру прошибает: они в его доме, отступать некуда. Да и незачем. Не они наступали, их заманили, окружили, так он замыслил. А может, ничего этого нет? И только – вечер, кухня, стол с пирожками, радушный хозяин.
Валера заметался взглядом в поиске поддержки. Сережа копировал Пашино озабоченное выражение. В глазах радость познания: в родной деревне партизан не победить. Они еще спрашивают, как мы победили в войне? Побить партизан можно, победить нельзя. Пусть хоть двадцать оголтелых лбов навроде Димы – всех, как котят, за стол рассадят, кашу с жару подадут, притчей о хмуром леснике попочивают. Вон здоровяк их, сидит и не пикает, гляделками моргает, чаёк хлебает пустой. Конница выбита, башенки воплем порушены, ферзь в углу. Или просто пятеро желторотых заигрались, задурили. Ничего, наизнанку вывернут, на солнышке просушат.
- А Коля где? – Паша смотрел в стол.
- В машине спит, - Валера искал его взгляда – как он? И не находил. Как щит выдвинул улыбку навстречу бетонному гостеприимству. Хозяин с гладким и занятым видом рыбака, словно проверял все ли в порядке и на всех ли удилищах наживка, рассаживал гостей. 
- Как проснется, зовите, у порога не оставим, - распорядился Евгений Павлович. Улыбка сквозь бороду, добродушная до тяжести, по кругу обошла ребят. Валера увидел, плита на плечах с момента как они вошли, Пашу к земле уже придавила, в плинтус втерла. – Ну, расскажите нам: кто есть будете, из каких краев?
- Папа! – большими глазами посмотрела на отца Надя. И переменившись, напомнила. – Алеша.
Рыжий скалилися щенком в дверях. Евгений Павлович только бровью дернул.
- Алексей – к себе! – голос сталью отдает, как учили. – Иди.
Рыжий затопал в коридоре. Кати, сестры, тоже не видно.
Это он нас так бровями по стенкам размажет, уныло думал Валера. Глянул на Сережу. Тот плиту на себе почуял, ощупал, освоился даже – мозг включил, шестеренками защелкал. И тоже думает себе. Не зря высшую математику два года у него списывал. Удовольствием Валере было видеть на лице Сережи работу ума, логические цепи, остроту выводов. Как бы хорошо, выдал бы готовый ответ, и всё стало просто. Но Сережа внимательно молчал. Дима телячьи водил глазами по ребятам.
Паша думал, что можно встать, раскланяться и уйти. С ходу эту, толстостенную, не пробить. И тянуть время – над чем Валера трудился. А там и своего коня придумаем. От скуки, может, или для развлечения. Его спросили, он и отвечал: растянуто, подробно, увлеченно. Еще курсе на третьем – восьмое марта отмечали, стол полон девчонок. Валера с огнем в глазах, хвост трубой – Паша говорил, театральный по нему плачет, не в тот институт подался. Не в тот, лекторски поправил Сережа – это когда подал документы в аграрный, а дядя деканом в «Нефти и газа». Девочки катились со смеху. Дородная, одинокая Зина с безудержно выдающейся грудью из платья темной синевы, добавила грудным голосом и боднула Валеру в плечо. Тот со стула чуть не улетел. По женской части несостоявшийся актер дураком не был, и когда на утро Лена, длинноволосая, крашеная блондинка с остреньким носиком и глубокими, цвета моря, глазами безвкусно, рваными движениями одевала в коридоре сапоги, а Валера держал ей шубку, Сережа наблюдал их в щель двери и жал губы – давно смотрел в её сторону на резиновых лекциях, и в тот вечер особо надеялся. Все это знали, конечно. Два дня потом Сережа с Валерой не говорил и недели две не пил. Рекорд того семестра. Еще через год, в зимний праздник влюбленных, сильно перебравший Дима увезет к себе задиристую Свету с черной смоляной гривой и хищным характером, когда не знаешь чего ждать через минуту – это и заводило! – бармена из клуба «Рояль», едва не переехавшую жить к Валере. Вот где сверкали молнии! Какие плелись заговоры! Но уже на Первомай они раздавят бутылку на двоих и, обнявшись, в темном, подкрашенном радугой цветомузыки углу заведения будут разглагольствовать о дружбе и не дружбе. Сведет их тогда Паша, а сам как стекло весь вечер будет сидеть со стаканом сока напротив, смотреть на ребят и отгонять официанток.
Теперь Паша смотрел, как Валера с усилием над собой расходится в плетении речей о том, как пятеро отличников вгрызались в скользкую породу экономики и финансов, и думал, как хорошо, что они приехали. Ради этого всё – не зря. И сам, украдкой всё еще, с вопросом, переглядывался с Надей. Не мог сказать ей большего, чем было в нем, еще не понимал, не знал её. И ни с кем не было так хорошо! И не хотелось уходить, хотелось посидеть с ней, как охотнику-промысловику у ног хозяйки в теплом сытном зимовье, перед возвратом в морозный, сумеречный лес.
Мимо пролетали, как слайды, сцены учебы, гульбы, все непростое и одинокое, что было после. Он отвлекался на выдумку Валеры, радовался его фантазии. Ему стало уютно здесь, в гостях у радушного хозяина, загнанным в угол ферзем и Надей рядом. Он добро и спокойно улыбнулся ей и напряженное в решении, застывшее лицо Нади стесненно улыбнулось ему. Паша видел, теперь не от него дело зависит, и не от Евгения Павловича, а от этой девочки с томными бровями и шоколадными глазами, от ее тихого дыхания и тонкой синевы вен на белизне руки. От взволнованного движением груди воздуха. Она выдохнет изнутри себя правду и это решит всё.
Когда они пришли из школы, Паша словно забыл о Наде и считал, главное – отец. Попытки смягчить разговор и досадная его откровенность, и потом, когда некуда стало отступать (как и Евгению Павловичу), он говорил твердо и открыто, и видел, Евгений Павлович верит ему. Только не может согласиться, не может понять и отступить. Теперь в его усмешке сквозь бороду для Паши была маска, а под ней глубинный страх человека, который долго уже ждал, когда покусятся на главное его богатство, и он останется наедине с ненужным хозяйством и пропащим от слабости сыном. Но маску сорвать было нельзя. Хозяин был в силе, крепость его уклада встала перед ребятами щетинистой преградой. Он не обсуждал с ними положения, не спрашивал, что те хотят. Только уверенным добродушием давал видеть: их расчеты невозможны и слабы, как невозможен был порыв Паши - несуразный, не из биографии Евгения Павловича, не из списка чего с ним может быть и с чем ему не примириться. Это все – не из его времени, он так не может. Паша видел это точно. И был благодарен ребятам за минуты здесь, за столом, рядом с Надей.
Валера в неуемном словоблудии добрался до дипломов. Как готовились днем и ночью, проходили практику, и как от слова декана решалась оценка. Сам Валера в тот момент нутром ощущал воспоминание отвращения к учебе, к пятому курсу. Скандалы и отчаяние, пьянки в честь потерянной в безденежье страшной и горькой его любви, красивой, тонкой девушке-мечте. Валера даже не начинал диплом, и уже видел деканате бланк с приказом на отчисление. Пухлый конверт, да маслянистые, твердые в накопленной наглости, глаза в сумерках добротного кабинета вернули Валеру ребятам. Жаркой июньской защитой он чуть не по слогам зачитал с листа истекшей потом комиссии доклад, с бесцветным выражением взял из рук улыбчивого декана диплом, и вечером за гогочущим столом сидел хомяком, на много месяцев – ребята и не помнили насколько – потеряв кровный азарт к жизни и той неповторимой, с ее глазами, ее телом, ее голосом.   
- Евгений Павлович, мы с Надей поговорим? - Паша отшелушивал слова. Зачем-то нужно было это спросить. Хозяин повернул к нему одни глаза. Мохнатая, львиная голова продолжала слушать Валеру. Уперся в Пашу зрачками. Двинул глаза на Надю. Ничего не сказал, вернулся взглядом к Валериной болтовне. Тот, заливаясь соловьем, пропустил Пашины слова, и пел о нелегком выборе профессии.
Они вышли в коридор. Откуда-то доносилось густое сопение Рыжего. Из темноты маленькой комнаты за занавеской блестела глазами сестра Катя.
Во дворе гудел холодом ветер. Молодая весна слабо обнимала окоченевшую землю. Желая согреть, он взял ее руку. Улыбнулся, что не отдернула.
- А ты молодец, - сказала Надя вдруг. – Он привык, что к нему приходят, просят.
- Сейчас тоже.
- Потому что он никогда не думает про мою и Катину жизни. Только про нашу общую.
- Ладно, с ним понятно. Только я сюда моих оболдуев не для него привез. Я не знаю, как будет. Могу только попробовать. Мы должны попробовать. Если ты хочешь, – проговорил скомкано и вдруг увидел в ней испуганную радость перед их будущем, их общим. Притянул её к себе. Смотрел в черные, в холодной темноте, глаза.
В дом Паша вернулся с лицом каменным. Старым романтикам пора было на сцену. Нехорошо одному хозяину выступать в маскараде. А то на Диму смотреть жалко. Тот со своими кулаками совсем не знает, что делать. Пусть Евгений Павлович и голову не повернет. Подмигнем Валере. Тот не дурак, Пашу знает хорошо. Умница, и не дернулся даже, но уже сообразил себе и косится на Сережу, знак подает.
У Евгения Павловича на этих желторотых нюх. Они бы и рады что задумать, да просты как сосновая доска. В оборот взял их сразу. Катенька, как с работы вернулся, подошла и жалобно смотрит. Любит сестру. А он? Он-то еще как любит! И на Катино: «Может, они, пап, ничего плохого не хотят?» улыбнулся ласково через бороду, как по голове погладил. Только Катенька губы сжала и к себе. С такой же улыбкой и Надю встретил. В какую красавицу выросла, а? И парня того, не сразу, но вспомнил, выхватил из памяти настороженность, пробившуюся через выпитое за свадебным столом, когда уловил чужой взгляд на дочери. И ее, ответный, им не раскрытый. Нераскрытость и была одно, почему он сразу пацана за дверь не попросил и белиберду эту с пирогами и чаем позволил. Не из тех Евгений Павлович, что за волосы, да об пол, ни единого раза в жизнь и пальцем… За что доверием их обладал. Обходительно ловил их настроение, чуял когда намечалась влажная плаксивость в доме. В Наденьке, когда с парнем этим вернулась, задумчивость увидел, странность. Но это ничего, бывает, переживем. Вместе с тем заметил силу в ней непривычную и неожиданную. Было это в дочке и раньше, нарастала в ней самость. В школу устроилась, они лишь после узнали. С братом: погоревала свое и утвердилась; не жалеет бездаря. Но была эта сила в ней как в воздухе подвешенная, а тут встала на землю ногами. И этот парень, сумасбродно заявившийся, как и всякая чуждая неожиданность, хозяину как кость в... Забрать и увезти? Ересь. Все это дело – дурость, просто глупость, и все тут. Евгений Павлович с легкомыслием, бестолковостью, всю жизнь воюет… А с домом что будет, она подумала? Ему, старику, с алкашом нашим оставаться? А Катя? Одна что ли будет? Будем четными – на тебе, Наденька, здесь все и держится. Пропадут без тебя все расчеты, да мечты его о крепком хозяйстве. Маленькие такие, хилые мечты, нет у нас других, эти только.
Алешке – в морду бы, да он хоть пьянь, да не дурак, за ребятами приглядит. Не бывало, чтоб чужие у нас порядки наводили. И правильно Паша говоришь, пора вам идти, пожалуй. Нам краюху не делить. Оборву я болтовню этого чернявого с пышной физиономией, расстегну улыбку щедро, до порога провожу. Ступайте себе подобру-поздорову. Ну вот и славно. А я ворота запру, в дом зайду, за стол сяду, в темень оконную погляжу….

Коля так и спал в машине. В неуютном ощущении неудачи ребята оставили его и пошли гулять. Деряблый поселок серел в сумерках облупленным забором, кирпичом стен. Асфальт в местах разбит до грунтовой дороги. Поминутно кто-то из них да проваливался в грязь. На перекрестах  у мусорных баков копошились псы.
- Вашу дивизию, ну почему тут никто не уберет?- ругался сам с собой Сережа. Он считал дело проигранным и жалел всех их. – Ты Паша – дурак форменный. Но бываешь прав. Мы тебя в гостинице не послушали, сюда потащились. Теперь и сами кретинами глядим.
- Жрать охота, - в доме Дима глядел телячьими глазами и глотал один пустой чай.
Тоже голодный, истратившийся на килограммы россказней, Валера не отвечал. Ему бездумно стало нравится происходящее. Хотелось безрассудства, творить глупости, добиваться любви заветных женщин. Расправлялись плечи, легкие надувались холодным воздухом, хотелось быть красивым. Они это называли «закосить под Дон-Кихота».
- Зарулим куда? - нужно было перевести дух.
Вышли к площади. У белокаменной, тянущейся к первым звездам колокольни мерцало вывеской кафе. Здесь останавливались редкие туристы и паломники. Посетителей в тихом освещении было немного. Справляла юбилей группа пышных учителей и медиков на пенсии. Парень в великоватом пиджаке и кедах уворачивался взглядом от девушки напротив, не зная чем занять ее. Красота девушки в вишневом платье была схожа с Надиной – из тех, что в глаза не бросаются, но чем ближе её узнаешь, тем сильнее тянет. На парня она смотрела со сладким испытующим прищуром, с новым чувством женщины.
Ребята заулыбались на них, попросили еды и выпивки. Паша смотрел на девушку. Не то ли, что было в этой девушке к парню, он не увидел в Наде? Все это время он думал, как всё сложилось у него, любовался ребятами – как они притащили его сюда и сделали все, и так мало думал о Наде, не видел ее настоящую и того, что было с ними. Почему так поздно он подумал о ней? Все, что было до этого – не то. Сейчас он думал о ней, как о себе.
 - Ах ты кот! - думал Паша, когда смотрел на девушку в кафе. Она медово и нешироко улыбалась, не смеялась шуткам, редко отвечала парню. Держала расстояние и ждала его шага. Сколько раз Паша видел на себе такие глаза! Не принуждают, смотрят и ждут. Измеряют твою свободу.
- Ты куда? – поднялся вслед за ним Валера.
- Позвоню.
Совсем стемнело. Колокольня белела в густой холодной высоте.
- Ей? – Валера с шармом гуляки, как один из них умел, чиркнул спичкой.
Отошел, но слышал, что Надя ответила. Довольно хмыкнул себе. Паша говорил прочно, но не сухо. Все решалось, а Валере никак не хотелось уезжать. Им было хорошо здесь. Кто бы подумал, что в этом поселке, который то нравился свежестью, то настораживал тишиной, холодной апрельской ночью, в них проснется радость к жизни, удивительное и неповторимое, что испытывали они такими же холодными ночами, когда бродили вместе по дорогам и дворам, в восторге и отчаянии, со страхом и наслаждением ожидая, когда завтра их коснется солнце.
Теперь в легком весеннем воздухе переговаривались верхушки лип, где-то орали коты. Что-то мелькнуло в темноте, на той стороне базара освещенной тремя горемычными фонарями площади. Валера хищно скривил губы. Было что-то там, в тени торговых навесов.
- Звони Коле, - подошел Паша. – Она выйдет скоро, пусть едут сюда. Сворачиваемся.
- Давно пора, - Валера продолжал смотреть в темноту торговых рядов. – Порядок?
- Хорошо все, - Паша с удовольствием передернулся от холода.
- Хорошо все, что хорошо, - усмехнулся Валера, набирая Колю.
Паша вернулся к столику, спросил счет. Подмигнул Сереже. Дима со скуки успел выпить и прилично закусить, но от того только приободрился, приставал к официанткам и за спиной растерянного парня улыбался девушке в вишневом платье.
- Нормально, всё. Коля ждет, - вернулся Валера.
- Ей нужно время, - Паша стучал костяшками по столу. – Вызови такси до гостиницы, все не влезем.
Валера только на миг застыл взглядом на входе, а ребята уже обернулись. В дверях на них щерился Тощий.
- Этот здесь откуда? - буркнул Дима.
- От дома, похоже, провожает, - Валера махнул официантке и расплатился. – Надо выходить, а то Коля напороться может.
Паша смотрел на них большими глазами, и ребята увидели, что это испуг за Надю.
- Начинается, - вздохнул Сережа.
Поднялись медленно. Валера в таких случаях упорствовал: «Жить нужно в удовольствие. Всегда». Дима подмигнул обернувшемуся парню в великоватом пиджаке.
Перед входом в кафе, в желтом мутном свете, стояли семеро. На вид всем около двадцати. В центре – Бритый.
- И всё? – засомневался Дима.
- Обнищала отчизна шпаной, - согласился Валера.
Паша шагнул вперед:
- Рыжий где?
- Мы и без него вам наваляем, - взвизгнул Тощий. – Вы че сюда приперлись? – двинулся вперед. – Баб наших шпарить?
- А я все думал, зачем я-то Пашке здесь? – хмыкнул Дима и тяжелым ударом в лицо срубил Бритого. «От души!» - называл он это. Бритый шлепнулся с размаху, шатаясь, поднялся, но получил удар ногой чуть выше живота, хрюкнул, свалился, скрутившись, и потом только отполз в кусты. В порыве Дима налетел на второго. Ударом в грудь бухнуло на всю площадь. Дима поднял противника и швырнул в сторону. Валера с первым справился быстро, хоть схватил удар в живот и под глазом набухал синяк. Задыхаясь, пропустил удар от второго, но и ответил хорошо. Они схватились как борцы и повалились на землю. Сережа готовился провести честный боксерский поединок, и сразу получил по ногам и в зубы. Почуял соленое и горячее во рту, осатанел, сверкнул яростью, чего в нем курса с четвертого не было, но когда случалось – всем вокруг становилось не по себе. Хлестко ударил между ног, коленом в голову и когда тот упал, бросился на него.
Паша сразу решил, ему достанется Тощий. Хамская улыбка отсвечивала напротив. Паша впервые в эти дни озлобился, на лице проступила дикое выражение отчужденности. Тощий увидел это, натянулся в испуге, хотел отскочить, но получил удар слета в грудь. Шваркнулся об асфальт, содрал спину, шипя вскочил, бросился бежать, схватил хлесткий удар по лицу, потом еще, брызнул слезами. Тогда Тощий кинулся на Пашу, оттолкнул его и увидел, что вся шайка раскидана по сторонам. Повернулся и бросился в темноту базарных рядов. Что-то крикнув, за ним бросился последний, седьмой. 
Паша увидел, как Сережа лупит сжавшегося на земле. Кинулся, оттащил его.
- Хватит! Все, хватит! Все уже.
Сжавшийся глянул на них, вдруг подскочил, как заяц, и дал деру через площадь.
Валера со своим мутузили друг друга. Дима оторвал нападавшего от Валеры, тоже поднял его выше пояса, отшвырнул богатырски. Тот вскочил и, ковыляя, побежал за церковь.
Из-за угла на площадь выехало такси. Валера зло трогал набухающий синяк:
- Разошлись мы с вами.
- Какого чёрта эти сопли будят зверей? – с выпученными глазами озирался, сильно дыша, Сережа.
- Уходить надо, - Дима махнул таксисту.
- Коля-то где? – Паша достал телефон.
 
В комнате, на кровати, перед кипой срочных вещей, Надя смотрела как сгущается ночь в окне, как разгорается уличный фонарь над воротами и слушала дом. За стенкой затихла сестра, на кухне скрипел половицами отец. Чуждо и неудобно у них выходило. Радость в детстве, стычки в юности, когда не стало мамы, нарастающее непонимание, поиски работы, ее самостоятельность. Отец не то чтобы противился их с Катей новым увлечениям и мыслям, он совсем не представлял их для себя, как и для их дома. Надежная крепость – он ее годами выстраивал, пока девочки росли – незаметно для Евгения Павловича стала темницей, а он – стражем. Если Катя еще была в возрасте, когда крылья в душе только обозначились молодым пером, Надя давно билась о решетки.
С годами отец отходил в мир отгороженного дома, ограничился хозяйством и заработком, и Надя видела неспособность понять её. Наверное, отец хотел понять, и были силы, но не мог этого, точно ему не хватало какого-то органа или части тела, чтобы понять эту новую жизнь.
Надя сидела на кровати, слушала шорохи и бормотание отца на кухне, прислушивалась к себе и с испугом не находила к отцу тепла внутри. Даже не хотелось прощаться. Раньше думала, слабость брата сплотит их, но этого не случилось, кончилось обидами и расстройством. Надя почти не разговаривала с братом, отец отдалился от нее. Потеря надежд на сына была для Евгения Павловича переломом, он не знал, кого винить, и считал виновными всех. Для себя отец решил, что может только сохранить дом и девочек. Когда на пороге появлялся чужак, сомнений внутри Евгения Павловича не было.
Позади был тяжкий день. Евгений Павлович больше обычного налил себе, напевая что-то бравурное под нос. Закончил нужное по дому, сообразил дела на завтра. Вышел в морозный еще вечер, глянул на тихую, без движения, улицу, хлестнул задвижкой на воротах, запер дом и со спокойной верой в свою правоту уснул.
Наде и теперь слабо верилось, что Паша просто взял и приехал к ней. Только не нужно было, чтобы он приехал к ней. Он мог приехать только за ней.
Когда Паша уходил, она начеркала телефон. Решила – он захочет, и они рискнут. Или не будет ничего, и она будет делать жизнь сама, как сможет.
Он позвонил и Надя поняла, что всё это правда. Всё-всё правда. Она ничего не решала и не сомневалась. Просто знала, что так и нужно, сделать то, что есть. Совсем спокойно, словно поступала так каждый день, Надя достала сумку для поездок и в пятнадцать минут собрала вещи на первое время. Ждала, сейчас в ней проснется жалость к дому и семье, проснется страх перед Пашей, но ничего не было. Надя вдохнула теплый воздух натопленной комнаты, подумала, что нужно идти на мороз, в темноту, и почуяла в груди хозяйскую крепость для жизни. Подошла к зеркалу и вдруг заметила красоту своего лица, свои странные глаза, привлекающий изгиб губ.
Неизвестное за окном было просто. Нужно только знать свою жизнь и жить ей. Это было сейчас так ясно, и тут же она знала, как это невозможно представить это для отца. Оставалась любимая Катя и могила матери за высокой голубой калиткой на выезде из поселка. Она их не бросит. Знала, успеет всё. И делала всё легко. 
Когда дом онемел, и тишина в нем собралась устояться до утра, Надя принесла из коридора ботинки, надела джинсы, кофту, куртку, спортивную шапку, закинула за спину сумку, тихо открыла окно и выбралась в сад.
Было холодно, ночью к земле опускались заморозки. Она шла бетонной дорожкой вдоль дома, когда сзади глухо хрустнула рама окна, и на дорожку в тапочках и футболке спрыгнула Катя. Вместе дошли до ворот.
- Когда вернешься? - ежилась Катя.
- Как получится. Папе скажи всё как надо. У меня на столе записка, там все указано. Скоро позвоню.
В Кате не было недоумения или растерянности, и она не хуже Нади знала, как всё должно быть. Надя была сильно благодарна за это. Остаться она могла только из-за сестры. Но видно, как сестра уважала то, чего не умел принять отец. Ей не нужно было объяснять лишнего.
- Бросаешь меня? – Катя укоризненно улыбалась в темноте.
- Ну да, бросишь вас, - Надя поправила ей волосы, взяла за руку и поцеловала. – Не скучай тут и не бойся ничего. К маме сейчас заглянем и дальше поедем. А папа пусть не волнуется.
Надя легонько щелкнула задвижкой калитки, прошуршала по гравию подъездной стоянки. Коля завел двигатель, вышел, улыбнулся Наде. В ночном сумраке она смотрела холодно, нерешительно, но согласно. Коля положил ее сумку в багажник. Надя оглянулась на черный контур дома, и заметила, как в ней не всколыхнулась и доля жалости.
Такси и внедорожник встретились на перекрестке, у выезда из поселка. Ребята вышли из машин. Во дворах лениво перебрехивались псы.  Здесь почти не было освещения, холодную темень рассекал свет фар, да звезды сонливо поблескивали наверху.
- С битыми мордами идите в такси, - Паша покосился на Сережу и Валеру. У тех слегка заплыли глаза.
Надя вышла к нему нерешительно, боязно.
- Привет, - Паша взял ее руки, грел замерзшие ладони. Она молчала, смотрела на него чуть исподлобья. 

Если бы при старом кладбище на выезде из Петровского был сторож, как было при лесопромышленнике Кутепове (его родовая усыпальница справа от входа), этой темной, с заморозками ночью, из своего домика он бы увидел среди могил группу пляшущих светляков. Присмотревшись, разглядел, как между каменных и мраморных надгробий с надписями на великорусском, с портретами по фотографиям и редкими деревянными крестами, подсвечивая проход фонарями, идут люди. Тогда сторож натянул бы сапоги, тулуп, и на улице уже заметил, что ведет их девушка. Старик бы пошел навстречу, узнать, что за народ беспокоит по ночам его кладбище. Только бы он к ним приблизился, как девушка остановилась.
- Здесь это.
Она открыла высокую голубую калитку и прошла к скромной могиле. Без фотографии, только имя и даты. С ней к могиле прошел парень. Остальные остались снаружи и светили фонарями.
Девушка присела у могилы и что-то негромко сказала.
Парень стоял чуть позади. Было тихо, птицы спали. Сторож старался бы не скрипеть талым снегом. Еще в остатке буйного февральского перемета, на сырой земле или в низинах, затопленные водой, скрытые в сухостое, неухоженные или чистые, белесые ночью надгробия портретами и распятыми образами смотрели на пришедших.
Скоро девушка привстала, снова сказала что-то парню и они вышли за оградку. Светляки запрыгали обратно к дороге. Старый сторож выпустил бы струю морозного затаенного дыхания и вернулся в домик. Там бы перекрестился на Красный угол и лег досыпать, чтобы утром ждать новых поселенцев и копать им жилища.   

Ночная гуща чуть подёрнулась из-за леса голубизной, когда заспанный старик-охранник, из бывших военных, в заношенной камуфляжной форме, протопал по коридору и стуком разбудил Андрея Ивановича.
Впопыхах плеснув в глаза водой, натягивая свитер, куртку и ботинки, он вышел н крыльцо и на освещенной стоянке сразу узнал давешний внедорожник. Оценил фонари под глазами упитанного и институтского парня.
- Нам машину забрать, - подошел первый к смотрителю.
- Конечно, - Андрей Иванович улыбнулся. Ребята чем-то ему нравились.
- Нельзя еще завтрак сообразить? Нам далеко ехать.
- Так рано мы не подаем. Но я разбужу повара.
Шестеро полуночников сели к большому круглому столу. Полновесная и, как положено, ворчливая Варвара Николавеная – лучшая стряпуха в округе – подавала засыпанные зеленью глазуньи, вчерашний, чуть ссохшийся хлеб. Андрей Иванович сам наливал крепкий, в дорогу, кофе, размешивал сливки и сахар. Разглядывал новенькую – лет двадцати пяти, с густыми волнистыми волосами, черными, как ночь за окном, и цвета молочного шоколада глазами. Сквозь утомленный и взволнованный взгляд, ее русская и слегка дикая красота.
- До города нас докинешь? – парень рядом с девушкой повернулся к упитанному.
- Нет, я с ребятами, - тот протянул ему ключи. – А вы сами давайте. Сейчас доверенность нарисую, - он стал копаться в правах.
Андрей Иванович принес кофе. Укутанная в теплую куртку девушка, как и он, с любопытством поглядывала на ребят за столом, будто только встретила их.
- Чёрт возьми, - отхлебнул из чашки институтский. – Может, разгоню в июне студентов и роман про всё это накатаю! «Два дня на краю географии»! А? Как?
- Ага, лучше «Туда и обратно», - подмигнул парень рядом с девушкой.
- Вообще, - покачал головой институтский. – Сюжет слабоват. Пара застолий, пара драк, выпивка, болтовня, снова выпивка, сплошные бродилки…
- И одна маленькая такая, захудалая влюбленность, - прошептал упитанный, наклонившись к парню с девушкой.
- Да, бестселлер не состоится! – заспанно вздохнул здоровяк.
- Вот если б сейчас ворвался Рыжий с пулеметом и покрошил нас всех – может, была бы вероятность, - мечтал вслух институтский.
- Или если Надя подсыплет снотворное в кофе, и очнемся мы б в лесу, голые, привязаны к деревьям.
- Почему голые-то?
- Для крутости повествования! Сейчас по-другому нельзя. Главное, чтобы было написано круто!
- Это – шанс для второй части. Пусть теперь Валера найдет себе какую-нибудь зазнобу!
- Только, чур, где-нибудь под Сочи, - встрепенулся упитанный.
- Да, и чтоб  с коттеджем. Окна на бухту.
- Ага, и очнемся мы на плоту, посреди моря.
- Ну, тут уж точно – голые!
Когда все поднялись, здоровяк расплатился, оставил хорошие чаевые.
- Паша! – окликнул он парня с девушкой на выходе.
- Пригодится. Скинулись тут, - сунул ему пачку.
- Да ну что ты! – отшатнулся Паша. – У нас есть на первое время.
- Давай, бери. Чего ломаешься… Валера говорит дружба, - сморщился, припоминая, – эта… должна быть… как ее… типа круглосуточная.
- Есть такая затасканная фразка.    
На востоке зардело во всю ширь земли. Андрей Иванович помог Варваре Николаевне убрать со стола, подошел к окну. Внедорожник, резко дав ходу, рванулся по дороге к городу. Седан с парнем и девушкой постоял на месте, как будто решал, что делать, потом тихо двинулся полями на юг.
Андрей Иванович больше не ложился. Нужно было посмотреть, не затек ли снова подвал от талой воды, обойти номера, заказать из города продукты. Потом вышел во двор. Начинал расходиться ветер в соснах. Наверху гасли звезды. Темный со стороны рассвета лес стоял недвижим и вечен. Стоял, гудел кронами и смотрел на людей.

май 2013 -  сентябрь 2014