Мой Чернобыль

               

 Я не хотела надевать шапочку из газеты. Мы с родителями гуляли в Киевском зоопарке – это традиция на майские праздники ходить в зоопарк. Вдруг, из совершенно ясного неба на нас посыпался дождь. Даже не дождь – дождик. Мама сразу купила толстую газету и начала быстро-быстро складывать из нее такие шапочки, в которых ходят маляры. Она сказала:
-Экология плохая, бывают кислотные дожди, из-за которых люди лысеют. Мы можем или простоять под деревом, или продолжить прогулку, защитив головы.
Мама все знает – спорить с ней бесполезно. Все, и младшая сестра, и папа беспрекословно ей подчинились, а я нет – ведь я училась в шестом классе и у меня уже был мальчик. Перспектива показаться кому-то смешной пугала меня намного больше, чем смутная возможность облысеть. В нашей семье прилюдных сцен не бывает  - свою шапку я несла под мышкой.
Как все дети идут третьего мая в школу, так и я отправилась в свой интернат – до следующих выходных. Школа-интернат была специализированной – для детей, болеющих сколиозом. В одиннадцать лет я повредила спину и до полного полового созревания должна была укреплять свою осанку. Люди как-то странно смотрят на меня, когда я говорю об этом, но я воспринимала, свою жизнь в интернате, как должное. День мы отзанимались, как обычно, а вечером воспитатели заперли все двери:
-Надвигается страшный ураган, поэтому на улицу никому не выходить – из корпуса в корпус перемещаться только по крытым переходам, окон и форточек нигде не открывать – иначе разобьются.
Нашему глупому детскому восторгу не было предела – пол ночи мы скакали на кроватях, все ждали страшного проявления стихии. Так и не дождались и уснули, удивленные, что никто нас не пытался усмирить. Утром классная руководительница объяснила, что ураган до нас не дошел, но дойдет обязательно, и мы продолжаем его ждать, а еще, согласно новым санитарно-гигиеническим нормам, влажную уборку помещений необходимо производить два раза в день. Расстроились мы, конечно, страшно.
Время шло – ожидание урагана все никак не отменялось. Мы, дети, начали чувствовать какую-то недосказанность и тревогу. Ни радио, ни, тем более телевизора у нас не было, а телефон – наш единственный источник связи с внешним миром, видимо отключили. Дети воспитателей и учителей перестали приходить на занятия. Взрослые на наши расспросы ничего не отвечали. По одну сторону окон звенел великолепно солнечный, поющий и цветущий май, а по другую – томились мы, притихшие и растерянные.
Шестого мая в интернате появилась моя мама, раньше она никогда не приезжала ко мне посреди недели, сразу прошла в кабинет директора, потом завуча, затем нашла классного руководителя, собрала мои вещи и, дождавшись окончания урока, увезла меня домой. Всю дорогу, полтора часа на трех видах транспорта, мама молчала, а я не задавала вопросов. Дома стояли чемоданы, сестренка веселилась – не надо идти в школу, а папа сидел, чернее ночи. Мне все объяснили, по-взрослому. Звание взрослой я получила с рождением сестры Тани – в пять с половиной лет и при вечно отсутствующем отце, он военнослужащий, я стала главным доверенным лицом мамы и старшим советником в семье. Умнее, чем полагалось по возрасту, я от этого не стала, но от чувства постоянной ответственности за все происходящее вокруг меня я не избавилась до сих пор. Поняла я очень мало – Чернобыль, взрыв, трагедия, опасность для здоровья и мы уезжаем в Ленинград, к маминой сестре сегодня же, без папы.
Больше всего мне запомнился перрон Киевского вокзала. К своему вагону мы протискивались сквозь мешки, чемоданы и узлы. Папа шел впереди, мы с сестрой посередине, а мама сзади. Какой-то мужчина больно толкал маму углом ящика в спину – чтоб она шла быстрее и она, не выдержав, сделала ему замечание. Мужчина не унимался.  Тут папа развернулся ему навстречу, начал что-то говорить, а мужчина заорал злыми неслыханными словами. Папа, всегда сдержанный и тихий, как-то напрягся и переменился в лице. Я испугалась за него и выскочила между ними, как боевой воробей:
- Не трогайте моего папу! – закричала я, закрывая своим худеньким тельцем родного человека.
Мы чудом оказались в вагоне. Как-то молча и трагично распрощались с папой. Состав тронулся, и люди, пытаясь на ходу взобраться на поезд, цеплялись за поручни, а проводники отрывали их пальцы и закрывали двери. У нас было два плацкартных места, и мама всю ночь просидела в ногах у сестры, а мои ноги под утро упирались в чей-то бок, но я не возмущалась – вагон был переполнен, некоторые люди простояли всю дорогу, 22 часа, в тамбуре.
Когда я смотрю фильмы про войну, эвакуацию, то всегда вспоминаю наше бегство из Киева. Потом я узнала, чего стоило маме забрать нас с Таней из школ – сестру даже отчислили, как папа называл ее паникершей и дезертиром – он, офицер Советской Армии, не мог себе позволить даже думать, что весь этот ужас возможен.
В Ленинграде наш поезд встретил военный патруль и пассажиров, сходящих с него, направляли в медпункты вокзала. Всех обмеряли дозиметром и, по-моему, просто отпускали. Позже, мы уже сами, ездили в Ленинградские бани на замер уровня накопленной радиации. «Зашкалило» только на Таниных волосах, да так, что ее роскошную светло-русую косу решили попросту обрить, но тут один из медиков догадался снять с нее банты. Они так там и остались в этих банях, а волосы сестренке оставили.
Все лето мы провели в Ленинграде. Я помню, что было очень скучно, не по-киевски холодно и дождливо. К началу занятий в школе мы вернулись домой. Все было, как обычно: взрослые работали, дети учились и о произошедшем напоминали, разве что, рано пожелтевшие березы с маленькими, какими-то «детскими» листиками.
Ближе к Новому году папа перевелся в Южную группу войск и мы, после второй четверти, уехали в Венгрию. Окончание мною одиннадцатого класса совпало с выводом войск, и мы все  организованно вернулись в «Союз». Мне не было суждено остаться киевлянкой – после слабой гарнизонной школы, без подготовки и знанием украинского языка на уровне начальной школы мне бы ни за что не удалось поступить ни в один из киевских ВУЗов. Зато я сразу поступила в Университет на Урале, где жили наши родственники, закончила его и в Киев уже не вернулась.
Мои родные продолжают жить в Киеве.  Я приезжаю к ним, при первой возможности. Киев меняется. Иногда, я его уже не узнаю. Но что бы ни происходило в политике, в сознании украинцев и русских, города прекраснее для меня не существует.


2002