Феля

 

                Мир такой справедливый,
                Даже нечего крыть...
                - Филя! Что молчаливый?
                - А о чём говорить?
                (Н. Рубцов)


«Угадал друг, когда помереть», – думал Санька, сидя на переднем боковом сиденье автобуса и вглядываясь через лобовое стекло в белое пространство, высматривая за впереди идущей машиной большой скрепер. Директор бывшего совхоза, а теперь АОО, распорядился выделить «К-700», чтобы прочистить дорогу к кладбищу. Второй раз выделил. Пробитый вчера тоннель за ночь замело, и теперь мощный трактор с огромной лопатой снова шёл впереди похоронной процессии.

Народу в автобусе было немного – столько, сколько поместилось в посланный тем же директором ПАЗик. Но на поминальном обеде будет, конечно, больше. Любили покойного в деревне, и очень жалели – глаза прятали, здороваясь, когда он дохаживал свои последние дни, обреченный раковым диагнозом. От рака гортани помер Феля, невозмутимый весельчак и балагур.

Глядя на идущий впереди крытый брезентом грузовик с гробом и крестом внутри, Санька почему-то вспомнил примерно такой же, буранный, день десятилетней давности. Они были молодыми и полные сил. Санька, моложе своего друга на шесть с лишним лет, тем более. Что ему: сорока не было, юноша, можно сказать. В сознании, как наяву, оживал событиями один из весёлых дней в те невесёлые времена начинавшегося развала девяностых. 
 

Была суббота. Чтобы как-то сократить чересчур накопившуюся задолженность по зарплате работникам совхоза, начальство распорядилось в этот день отпустить со склада для нужд личного подворья зерноотходы. В основном выписывали на корм свиньям. Летом под зарплату брали сено коровам, сенаж и силос из ям в течение зимы возили. Для людей ежедневно на подводе доставляли из совхозной пекарни хлеб под запись. Каким больше натуральным продуктом мог ещё компенсировать зарплату своим крестьянам директор?
Санька, как не работник совхоза, договорился с Фелей, чтобы тот заявил и на его душу, а он рассчитается с ним деньгами – учителям тогда ещё нет-нет, да выдавали зарплату. Александр Иванович – учитель физкультуры.


Рыжая лошадь, закрепленная за Николаем, бывшим матросом-дальневосточником, артачилась, не желая сдавать назад по бетонному полу склада. Она билась в оглоблях, хрипела, делала вид, что старается, но не может сдвинуть сани с окованными железом полозьями, груженные мешками с неполноценным зерном.
Феля на своём Гнедке уже выехал из-под сводчатой крыши склада на продуваемый легкой позёмкой двор. Бросив вожжи в сани, он с вилами в руках прибежал помогать.
– Что? Опять придуривает.

Он подступил вплотную к морде заупрямившейся лошади и, размахивая вилами, таким голосом заорал на кобылу, что и находившиеся в складе мужики, не раздумывая, бросились бы исполнять его команду, будь она адресована к ним.

– Тввою ттуды-растуды! Три креста! Уууууууу! – кричал он, напрягая жилы на шее. 
Лошадь бешено завращала покрасневшими глазами, отпрянула и, легко стронув сани с места, быстро пошла назад. Взявшись за повод и развернув коня к выходу, Феля бегом побежал к выходу, чтобы не попасть под копыта.

– Спасибо, Володь, – оценил помощь старшего товарища Николай. Он так же, как и Феля, числился в совхозе скотником. С «загранкой» не получилось, и несостоявшийся «морской волк» вернулся в деревню крутить хвосты телятам и коровам и убирать за ними навоз.
– С ними только так надо. Ничего, научишься, морячок.

«Володя», – почтительно сейчас назвал Фелю Николай. Володя, конечно. А Феля – потому что Фельк, фамилия такая. Но даже дети зовут его дядя Феля. Сейчас ему пятьдесят. Феля – спокойный и безобидный мужик, грубого слова никому не скажет, хотя по молодости «пятёрочку» провёл в местах не столь отдалённых. Шофёром работал и задавил какого-то пьяного. Тот сам под колёса залез. Не виноват был, но в то время, если хоть и не виновен: отсиди, шофёр. 

На двух подводах с помощниками (Санька, конечно, среди них) Феля с Николаем быстро управились, и скоро лошади были уже на конюшне, а мужики кто как заканчивали короткий зимний день.

За оказанные логистические услуги – Санька так назвал – хозяева, разумеется, благодарили. Кто денежкой рассчитывался, кто стакан подавал, Санька, как самый близкий друг и первый собутыльник, у жены взял на целый пузырь, соврав, что все так проставляются. Да ещё заначку свою захватил. На всякий случай.

Гнедко давно с другими конями жуёт сено на конюшне, а два другана стоят под стеной дома, укрывшись от ветра, и думают, где взять ещё самогонки и, желательно, не на патоке. Феле, в общем-то, всё равно. Он и на патоке пьет, не морщась, и даже утверждает, что она чище и полезнее. Похмеляться вообще предпочитает тройным одеколоном. А Сашка не может, тошнит его, интеллигента школьного. Хотя, как и все в деревне, держит скотину: корова, бычок прошлогодний, поросята. Ну, куры там… Овечки четыре штуки.

– Да у моей есть. Но она не даст, – сказал, закуривая, Феля и глядя в сторону.
– Куда-то приготовила?
– Да нет. Продаёт.
– Ну так, давай купим. У меня же есть. Чем где-то искать будем… Чего молчал-то? Пошли.

Они поднялись на невысокое крыльцо и вошли в тёмные сенки. Володя открыл дверь и громче, чем надо было, произнёс, приглашая:
– Проходи. Да не надо разуваться.
– Чего это не надо! – послышался властный голос с кухни Эрны Ивановны.
Эрна – жена Володи, высокая, худая немка под пятьдесят. Володя, вообще-то, тоже не Володя, а Вольдемар Генрихович. Вот отец его, Генрих, настоящий мужик был! Бабе в доме ни воли, ни спуску не давал. Попивал тоже, но при этом крепким хозяином признавался на селе. Вольдемар-Володя-Феля более праздный. Хозяйством – небольшим – жена заправляет, выписывая наряды на работу своему непутёвому весельчаку и балагуру, но по-своему любимому мужу.

– Да мы… Ты, это, бутылочку налей.
– Щас. Где я возьму?
– Да за деньги! Чего поднялась-то сразу?

Он мог в такие моменты – при посторонних и когда она не по делу возникает не на него лично – повысить голос и даже прибавить к своему чуть трескучему баритону суровых басовых ноток. Тем более, сейчас ей и придраться к нему не за что: силосу коровёнке он привёз на Гнедке, целые сани, соломы поросёнку, чистой, от души навалил, вычистив предварительно в обед ещё. Вынести шестимесячному боровку – она уже вынесла: ведро пустое в коридоре. А доить корову не идти – в запуске она, через три недели телиться будет.
 
– Не ори ты, труба иерихонская.  Иванычу вон бутылку надо.   
– А ты с ним пить будешь?
– Ну а тебе-то что? Ты бутылку давай.
– Мне что. А чем закусывать будете? Давай, здесь садитесь. И мне стопку нальёте с устатку.

Эрна Ивановна, между прочим, в настоящее время исполняет обязанности заведующей фермой. Командный голос, вроде как, полагается по должности.

Санька, не дав себя уговаривать, следом за хозяином снял свои валенки в галошах, продвинулся к столу, присел на табуретку. Хозяйка выставила соленого сала, достала из банки и порезала огурчик. Хлебницу поставила.


Бутылка скоро кончилась. Однако желание выпить у мужиков не прошло.
– Наливай ещё по стопке, – заикнулся хозяин, заглядывая в комнату, где жена сидела перед телевизором и смотрела «Рабыню Изауру».

– Щас, – совсем не обещающе кивнула Эрна Ивановна.
– Ну он же тебе деньги за бутылку отдал, а втроём пили. Имей совесть.
– Молчи сиди. Не я – ты бы уже давно всё спустил-порОздал, – влетела она на кухню: закончилась очередная серия.

– Эрна Ивановна, давай в долг. Я тебе завтра отдам, вступил Александр Иванович.
– Ладно. Давай пополам. Завтра за эту бутылку половину только отдашь, – без тени эмоций в голосе произнесла Эрна и пошла, покачивая худыми, но широкими бёдрами в комнаты, к заначке.

– Во: баба! – сделал возмущенный вид Володя.
– Ладно. Ходили бы, искали сейчас по деревне.
 – Вот именно, – заключила уже входящая Эрна и толкнула ладошкой свободной руки мужа в затылок.
– Чего ты! Наливай, давай.


Ему, верно,  не хватало как раз этой последней стопки. И то правда: бутылка была уже не вспомнить сразу, какая по счёту. На троих, на двоих, на четверых, а то и пятый мимо проходил… И на закуску – сигарета. Поначалу-то салом закусывали вперемешку с табаком – с обеда Феля в карман фуфайки шмат сунул. А потом он и силосом закусывал, когда в сани грузили – во, организм! Одним словом, хорошо потрудились.

Выпив налитую стопку из принесённой только что бутылки, Володя поднял голову, посмотрел на жену и Саньку ставшими враз оловянными глазами, и, сказав: «Всё: ограничитель», – опустил её на стол, предварительно подложив руку.

– Что? Всё? – ничуть не удивившись, переспросила, чуть склонившись над ним Эрна.
– Ладно, буду укладывать его, – она без паузы стала выпроваживать гостя. – Тебе-то завтра выходной, а для нас воскресений нет.

Санька кивнул и пересел к двери надевать тяжёлые валенки, пропитанные пылью и мукой и превратившиеся за годы в сапоги из кожи бегемота.

Он знал эту особенность друга. Как только где-то там внутри срабатывал его «ограничитель» – больше ни глотка не выпьет, даже не упрашивай.
– Так ты завтра занеси, не забудь. А то больше наливать не буду.

Эрна засмеялась своей шутке. Санька обулся и, ещё раз взглянув с улыбкой на шевелящегося друга, собирающегося, по-видимому, спеть что-то, обратив попутно внимание, что початая бутылка, только что стоявшая на столе, куда-то исчезла, открыл дверь и вышел в сенки, и на улицу, на свежий ветер.

Александр Иванович усмехнулся и мотнул головой. Но тут же, почувствовав на себе недоуменные взгляды пассажиров автобуса, громко кашлянул, и ещё, как будто прочищая горло.

Глянул в окно. Они уже останавливались у перекошенных кладбищенских ворот.