Цикл 1-й. Любите ли вы драконов?

I. ЭЙСЕН МЕРРА

       — Рисуем осень, дети!
       — А я — лето, можно?
       — Тебе — можно.
       — А я — собачку! Которая искупалась, и из неё брызги летят! Можно?
       — Рисуй-рисуй. Обязательно можно!
       — А я...
       — Что — ты? Тоже не хочешь рисовать осень?
       — Я хочу... Но можно, я — что-нибудь другое?
       — Попробуй нарисовать ёлочку. И рядом с ней Снегурочку. Танцующую.
       — Тогда я лучше осень...
       — Рисуй-рисуй. Ой, Алёна! А ты у меня что рисуешь?
       — Я — осень. Разве непохоже?
       — По-моему, это у тебя дракон, и как живой...
       — Это осиновый листочек. В нём проснулся дракон... Сейчас он весь-весь проснётся!
       — Стой, Алёна, не надо!
       — Поздно, Ангелина Всеволо...
       Дракончик, поперхнувшись огнём, идёт на посадку — туда, где только что "проснулся", и послушно — под бормотание Ангелины Всеволодовны: "Эйсен мерра, мерра, мерра, эйсен мерра, ме..." — трансформируется в осиновый листок, алый, с жёлтой точкой у края.
       — Вот так-то, — удовлетворённо говорит Ангелина Всеволодовна, пассом убирая солнечную точку. — Спи и гори, гори и спи...
       — Спи и гори, гори и спи! — шёпотом повторяет над рисунком Алёна. — Ишь, разлетался...


II. ТАМЕЛИН КОХПА

       — Алёнушка, что это ты такое нарисовала?
       — Я не скажу.
       И по Алёне видно, что не скажет ни за что. Обиделась! Вот если бы учительница начала с того, что это самый дивный на свете рисунок, а потом уже спрашивала, что он значит...
       — Алёнушка, мы с тобой должны дать ему название. Понимаешь, я уверена, что в нашем районном выставочном зале — помнишь, туда ходили классом? — твой рисунок займёт самое... престижное место. Но без названия рисунков не берут — такие там порядки.
       Алёна чувствует, как к щекам прихлынула кровь. В конце той недели Ангелина Всеволодовна дала свободную тему — и Алёна нарисовала пещеры в небе — такие, в которых живут драконы... раз уж самих драконов Ангелина Всеволодовна не любит... как же назвать рисунок, как, чтобы...
       — Я бы назвала вот как — "Небесные пещеры" ("Тамелин кохпа"), — говорит учительница. — Эти переходы алого в лиловый... Кто-то может сказать, что ты нарисовала ни на что не похожие облака. Вообще не верится, что фломастерами можно творить такие чудеса.
       Алёнино лицо пылает так, что девочке хочется провалиться сквозь землю.
       — Вам... нравится? — спрашивает она Ангелину Всеволодовну. — Правда, нравится?
       И — чувствуя, что не владеет собой:
       — Ангелина Всеволодовна, там живут драконы! Простите! — Со слезами на глазах. — Я больше не буду, честное слово! Эйсен мерра! — И Алёна топает ногой, как будто от этого заклинания чудесные облака могут разлететься.
       Но они даже не меняются в цвете. Чтобы прогнать облака, нужны другие слова на энмоше. А потом — ведь это вовсе не облака...
       — "Там живут драконы", — задумчиво произносит учительница. — Давай всё-таки не будем дразнить гусей... "Небесные пещеры" — мне кажется, звучит умиротворяюще... и подходит. Согласна?
       — Вам... правда, нравится? — всё ещё не верит Алёна. — Пусть называется, как вы говорите... Будут пещеры — будут и...
       Слово "драконы" так больно и желанно для её губ, что выдохнуто, а не сказано.


III. ВРЕДНЫЕ ДРАКОНЫ

       Драконы — они не хорошие и не плохие. Понять, какие они, очень-очень трудно. Человеческие маги и так и сяк старались понять драконов и, не преуспев, решили, что драконов надо уничтожать. Потому что, мол, драконы — даже если и хорошие, то всё равно вредные. Дракона в самом деле хлебом не корми — дай только повредничать. Спалить что-нибудь — любимая драконья забава. Село, город, урожай... Вот зачем, казалось бы? А просто так. Но и не просто так. Драконов порождает природа, заботящаяся о том, чтобы цивилизация не наступала на неё. Потому драконы и ведут себя так не по-человечески.
       Но и человеческое драконам не чуждо. Природой устроено так, что браки между этими необычными существами невозможны, но раз в девяносто лет дракон обретает способность превратиться в человека, чтобы понравиться, в зависимости от пола, какому-нибудь рыцарю или красотке-принцессе, после чего происходит эрро. Эрро — это, говоря попросту, превращение человека в дракона. Слово многозначное, и в зависимости от употребления обычно понятно, какой смысл в него вложен. "Дракон ищет свою (своего) эрро", "теперь ты эрро дракона", "жёсткое эрро", "тонкое эрро". Детей у драконов не бывает — но если вам дано видеть суть вещей и вы встретили дракончика, знайте — это чьё-то раскрывающееся эрро. Непустое, значит. Скорее всего, художника или поэта...
       Теперь представьте себе утёс на берегу моря, прикованную к нему красавицу-принцессу, дракона, пикирующего к ней на фоне закатного солнца; "Лагорин эрро!" — восклицает гигант, приземляясь на край скалы. И, пока он превращается в милого юношу — вылитого Персея, ни дать ни взять, — принцесса "прозревает" в себе эрро: вот-вот наполнится первоогнём, сутью жизни. Оба берутся за руки — и вот уже четыре ярких крыла взмывают над старой Яффой. Эррон и эрро.
       А вот и рыцарь, ищущий славы, мчится с копьём наперевес навстречу дракону. "Аой!" — как говорится в  одном французском эпосе... Копьё летит в сердце дракона — и что же? Рыцарь вдруг "прозревает": перед ним — женщина невиданной красы (золотые волосы, чёрные глаза... увы, история сохранила лишь эти две приметы женщин-драконов). Бой забыт, эрро и эррона взялись за руки — и новая супружеская пара взмывает в тусклое шотландское небо. Или в небо Бретани, если оно вам чем-то симпатичнее.
       Вы, конечно, решили, что поймали вруна на слове. "А что же рассказы о рыцарях — убийцах драконов? — спрашиваете меня, коварно улыбаясь. — О сэре, например, Тристраме?" Не верьте средневековым фантастам! Дракона нельзя убить — можно только узнать, что твоё эрро ничтожно.


IV. ТИБЕРИЙ

       — Посмотри, как я умею писать, — говорит Алёнка Тигру (Тигр — это Тиберий, её младший брат).
       Девочка открывает тетрадку — по энмошу*, и у брата делаются круглые глаза:
       — Ух ты! Это такие буквы, да?
       — Это иероглифы, — объясняет Алёнка. — А пишутся они вот как...
       — На ручку, — протягивает ей брат. — Только она синяя, а где ты возьмёшь коричневую!
       — Тихо, Тигра! Мне надо сосредоточиться. И отвернись, пожалуйста, а то попадёшь под взгляд.
       Тигра отворачивается, но тайком следит за Алёной: её карие глаза стали узкими, как ивовые листья, и жарко чёрными...
       Напротив столбца коричневых знаков в тетрадке запылала алая точка. Вторая, третья...
       — Можешь смотреть, — тихо говорит Алёнка.
       Тигр уже повернулся — точки дышат дымом — Алёнка ведёт взглядом надпись, беззвучно шепча губами что-то страшно знакомое...
       — Готово!
       — Это на энмоше, да? — шёпотом спрашивает брат.
       — На эммоше*! Эммош древнее, чем энмош: у меня сверхмагические способности...
       — У меня, наверное, тоже: я понял, что ты мычала...
       — Этого не может быть,  — авторитетно заявляет сестра.
       — Антин сэйа, тэ ош.
       — И ты знаешь, что это значит?
       — Отдай крылья создавшему их.
       Алёнка глядит на брата так, словно только сейчас выяснилось, что он её родственник.
       — И ты знаешь, кто автор этого стиха?
       Тигр кивает:
       — Каэла Керумена, самый первый из магов, и он же самый первый из драконов.
       — Но что этот стих значит, ответь мне, о брат!
       — Он убивает раскалывающего свой образ.
       — Не раскалывающего, — поправляет сестра, — а предающего единство всего живого. Будь то маг или дракон...
       — Это почти одно и то же — "раскалывающего", "предающего"...
       — Ты рассуждаешь как маг.
       — А ты как дракон.
       — А я и есть эррона**!
       — А я... а я... Я хочу отдать все-все-все-все-все свои крылья Ему. И чтобы Он переделал мир, вернулся и всё-всё-всё-всё переделал. И всех-всех-всех...
       — Вот так, значит... — Алёнка с тоской закрывает тетрадь. — Всё равно я буду эрроной, даже если Он начнёт ругаться на меня своим стихом!
       — Ты будешь, — утешает её Тигр. — Хотя ты такая красивая, пока человек...

       ______________________

         * эммош — изначально язык драконов;
            энмош — усовершенствованный эммош;
            маги, взяв за основу эммош, создали энмош...

       ** эррон, эррона — драконы соответственно мужского и женского пола



V. БОЙО. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

       Большой тёмно-зелёный дракон, казалось, светился изнутри. Жёлтым. Мало того что извергал огонь из пасти. Он сидел на склоне холма, обратясь лицом вниз, к другому дракону — маленькому, прозрачно-аквамариновому. Тёмный собирался проглотить светлого — это было очевидно. Светлый полз убить тёмного — это почему-то тоже было ясно.
       — Видишь, как он вжался в землю? Он готовится к прыжку! Высокому-высокому... А потом — р-раз! — вниз — и перекусит шею большому.
       — Ага, как же, прыгнет он! Ты не понял? Большой его усыпляет... вбирает — взглядом. А потом съест!
       — Глеб и Катрин, вы правы оба! Светлый может и победить, если не поддастся сну. Где же всё-таки наша Алёна?
       — Она заболела, её на математике тоже не было!
       — Очень жалко... Но может, и к лучшему. Ей было бы нерадостно узнать, при её любви к драконам, что один из них обязательно погибнет — и, скорее всего, гуашевый, тёмный.
       — А чей это рисунок, Ангелина Всеволодовна? — спросила Катрин.
       — Алёнушки... Я всё-таки разрешила ей рисовать этих рептилий — с условием, что они не будут летать по классу. И Алёнушка зарисовала, как я понимаю, своё видЕние. При этом справилась с заданием — показать, чем хороша гуашь, а чем акварель. Это было темой предыдущего урока, если вы помните. Но сегодня порисовать не получится — я вынуждена разъяснить, что значат эти драконы... Нам, магам человеческого происхождения, или, как ещё нас называют, акварельным, однажды приходится взбираться на такой или почти такой холм...


V. БОЙО. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

       — ...Понимаешь, — рассказывал Тигр, — он не просто вбирает взглядом! Он манит... Мне вдруг совершенно перестаёт хотеться его убивать! Мне хочется растаять у него на языке, раствориться в первоогне. И он шепчет так завораживающе: "Лагоринннн..."
       — Но ты ведь убил его, не поддался?
       — Мне кажется — поддался... Я уже засыпал и положил голову ему на язык (или ей? наверное, это всё-таки была эррона), но меня будто гром разбудил! То есть не гром, а я услышал, как говорю во весь голос: "Кэй соон, гоул бонт!" Я даже не знаю, что это значит на эммоше. Это — по вдохновению свыше, нет, не свыше! — отовсюду... Изнутри отовсюду.
       — Ты испытывал бойо. Вчера на уроке Ангелина Всеволодовна читала лекцию про бойо...
       — То есть то, что со мной было, — в порядке вещей?
       — Бойо — это, как нам пол-урока объясняли, магическое вдохновение. Сначала тебе кажется, что воздух заболел и надо куда-то полететь, найти, откуда растёт боль...
       — Точно так и было. Я сам не заметил, что у меня появились крылья и что лечу куда не знаю, но в безошибочном направлении...
       — Так с каждым магом происходит время от времени. Первый раз — в юности... Но ты сверхмаг, как и твоя сестра, и с тобой это уже сейчас произошло.
       — А вдруг у неё тоже — бойо? И потому её не могут найти третий день? Может быть, её бойо пообедало ею...
       — Это называется: "дракон обрёл мага", — сказал Глеб. — А если побеждает маг — заклинанием, как ты, или убивает бойо по-другому, — это называется: "маг обрёл дракона". Смысл бойо — в предотвращении ущерба, который дракон может нанести людям. Убьёшь своего тёмного дракона — и испытаешь бойо ещё не раз...  А если дракон тебя съест, то умиротворится — и тоже всё будет хорошо: зло погаснет на время, боль уйдёт из воздуха...
       — Глеб, мне страшно: Алёнка, наверное, не смогла убить дракона, своё бойо... Она же их так любит! Ты знаешь...


V. БОЙО. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

       — Сизиф тоже исчез.
       — Что мне Сизиф...
       — Похоже, одновременно с твоей сестрой. Что значит: "Что мне Сизиф"!? Нам всем он как отец.
       — Кто он вообще такой...
       — Живёшь и не знаешь! Старейший из магов. Опытнейший! Лучший из лучших. Мы без него бы...
       — Ну хорошо — исчез...
       — Тигр, он оставил след. Понимаешь? След ведёт в Швейцарию.
       — В Италию...
       — Да, на границу. Стой, а ты откуда знаешь?
       — Алёнка тоже оставила след. Замок Сассо-Корбаро, склон холма. Дракон, съедающий старого мага. Больше не вижу ничего...
       — Ты видел — и молчал?!
       — Глеб, я больше не вижу ничего. Ничего сверх того, что вижу. Нет Алёнки. Ни там, ни здесь. Родители вылетели в Цюрих позавчера. Меня с собой взять категорически отказались — маленький... Обещали звонить, если что поймут или найдут. Звонили. Ничего не поняли и не нашли.
       — Тигр, но если бы Алёнка погибла — ты, или родители, или те, что в поисковом комитете, — там же знаешь какой силы маги! — почувствовали бы это... Уж кто-то бы точно почувствовал.
       — Да, кто-то... Глеб, ты иди к ним... к искателям. Мне надо побыть одному.
       — Тигра, это было двойное бойо. Я ухожу. Очень редкое бойо. И оно позвало сильнейшего мага — мага, у которого на счету десятки тысяч убитых драконов — предотвращённых катастроф. И оно позвало Алёнку — знаешь почему?
       — Не знаю...
       — Потому что твоя сестра — самая сильная из сверхмагов. Вот теперь ухожу.
       — Нет, Глеб, неверно. Самый сильный из сверхмагов — я. Нас шесть таких в мире — и все, как ни странно, дети. Я пытаюсь понять, почему бойо укусило Алёнку, а не меня. Что-то здесь — страшное... по-особому страшное. И нам надо больше думать, чем искать.
       — Мы думаем... все. Только в комитете убеждены, что самая сильная — Алёнка. А ты вправду уверен, что не она, а ты?
       — Я — знаю... И бойо — если оно было вольным — должно было бы это знать: ведь не ошиблось же со старым магом.
       — Подожди... Разве бойо может быть... кем-то наведённым?
       — Глеб, сестры нет четвёртый день. И след держится, не меняясь, не тает. Вот как думаешь, почему? Дай мне погрустить — и я...
       — Поешь хоть...


V. БОЙО. ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

       Сизиф как чувствовал, что это бойо — его последнее. А у меня-то оно было первое! И я понимала, что одолею дракона вполпинка. Ну, то есть пинать мне его, конечно, не придётся... Я даже слов волшебных произносить не буду, а просто...
       И Сизиф понимал, что это мой дракон, а не его. Но строго так сказал: "Девочка, сначала — я". Я только открыла рот пошутить: "А может, пропустите даму вперёд?" — и сразу закрыла.
       Дракон на него очень насмешливо смотрел. "Кати свой камень, Сизиф..." Я читала мысли дракона! А он мои прочитать не мог, хотя тоже, как и я, был сверхмаг! Дракон-сверхмаг. Будь он поумнее — попробовал бы глянуть, что я думаю, убедился бы, что увидеть не может, свернул бы бойо. Это было тёмное бойо, стелющееся, не крылатое, дракон сам его навёл и мог свернуть в любой момент, спасая шкуру. Но уж очень хотел обрести меня и Сизифа. Для меня до сих пор загадка, почему он выбрал вторым бойо меня, а не Тигра. Тигр — лучший из сверхмагов. Впрочем, не лучший, а сильнейший...
       И ещё одна странность. Я ведь именно этого дракона представляла себе, когда рисовала акварелью и гуашью! Чёрные точки на хвосте — двадцать четыре штуки, и узор я узнала...
       Он взял Сизифову силу потрясающе легко: потянул ноздрями — и взял. Вдохнул... Это было красивее всего, что я видела. Ну а потом уставился на меня — а я на него — и вобрала его взглядом, всего-всего — сразу.
       ...И знаете? Мне показалось, что он хотел этого. Точнее, не сам он, а тот, кто попустил тёмное магическое вдохновение...


VI. МУЗЫКА В БЕЛЛИНЦОНЕ

       Дженнаро был хороший дракон. Ну, насколько это возможно для дракона. Конечно, когда его тянуло повредничать, он вредничал ого-го! Не остановить. Помните, как погибла Помпея? Его работа. Вообще, в разнообразных неприятных сюрпризах, устраиваемых человеку природой, — виноваты исключительно драконы. Твари они хитрые и на все упрёки в пожарах, землетрясениях и прочем лепят убедительную (даже мне до сих пор кажется, что весьма убедительную) отмазку: "Природа напоминает людям, что цивилизация идёт не по тому пути развития! А мы, драконы, что? Мы хорошие. Просто в нас выражается дух природы".
       Дженнаро не говорил таких слов. Он вредничал, это да, устраивал всякие катаклизмы сейсмического — по преимуществу — характера, но очень страдал, что не может вести себя по-другому Он когда-то был человек и даже, кажется, герой из породы греков (то есть очень-очень хороший человек), но в какой-то момент его эрротировала Гидра. Та самая — Лернейская. Позже её прикончил другой герой, науськанный магами. Как же его звали? Забыл имя... не то Эркюль, не то Эрколь. Тоже, между прочим, грек. Эрк... — вот чёрт, вылетело из головы абсолютно!
       Эрротировавшись, Дженнаро обнаружил, что он теперь не просто дракон, а дракон с магическими и даже сверхмагическими способностями! А раз так, то надо же обратить их во благо — причём всеобщее. Чтобы и драконам, новым его собратьям, было хорошо и чтобы людям, старым его собратьям, тоже. Но как примирить людей (и особенно магов) с драконами, в голову Дженнаро не приходило. Много веков думал он и, наконец, в приступе рефлексии после очередной собственной каверзы (лесные пожары этого года помните? его, негодяя, работа!), придумал.
       Надо по-настоящему, решительно поумнеть, понял Дженнаро. А как это сделать? Обрести опытнейших и талантливейших человеческих волшебников — вот как! И с этой мыслью Дженнаро навёл бойо на наш мир.
       Я вот пишу: "навёл бойо" — и читатель может подумать, что это плёвое дело — навести бойо. А оно не плёвое — оно просто-таки невозможное. Если у тебя вдруг получится навести бойо (скорее же всего, нет, потому что бойо по сути своей — продукт случая), то будь уверен, что у Фортуны есть зуб на тебя. Короче: будь настороже. А ещё лучше — оставь тупую затею. И Дженнаро не кто-нибудь, а сам Каэла Керумена говорил: "Не дури, Ян! Оставь тупую затею! Не угодишь всем..."
       Но трудно переубедить того, кто без малого тридцать веков чувствовал себя то глупцом, то сволочью, — тяжёлое, утомительное чувство...
       И, как уже было сказано выше, Дженнаро навёл бойо. Как угрозу "подвесил" землетрясение в Тессине, в результате которого от Беллинцоны — города, относимого ко Всемирному наследию ЮНЕСКО, — должны были остаться одни развалины. Дженнаро любил чудный город Беллинцону всей душой, часто навещал эти места, притворившись человеком (драконы-маги и драконы-сверхмаги умеют притворяться людьми), и, конечно, не обидел бы любимый кантон; но культурные ценности, особенно города, входящие в список ЮНЕСКО, — слабая струнка волшебничьего мирового сообщества, и как не сыграть на ней?

       ...После того как Алёнушка бережно вобрала его взглядом, он стал чем-то вроде её ангела. Ведь он и был хорошим драконом — глуповатым, но хорошим. Добрым! Не съел мага, как это делают иные обретатели, а деликатно вдохнул его душу, — то есть не убил и не повредил: ведь в старых магах и самое тело состоит из души...
       Алёнушка же, радость наша, обретя Дженнаро, сделалась сама не своя. Совершенно забыв, что она далеко-далеко от родного Киева и её ждут к ужину родители, — бродила как зачарованная трое суток подряд по Беллинцоне; дивилась фрескам исторических церквей — была и в Сан-Бьяджо, и в Сан-Рокко, и в соборе святых Петра и Стефана; замки Кастельгранде и Монтебелло, и галерею мэрии, и музей Вилла-деи-Чедри — всё лучшее показал ей шалопут Дженнаро, влюблённый в этот город... Именно из-за чар Дженнаро — чар, впрочем, простительных новообращённому ангелу, ещё не освоившемуся со своими обязанностями хорошенько, — из-за этих чар ни маги из поискового комитета, ни родители Алёнушки никак не могли её почувствовать, хотя по многу раз проходили в двух шагах от неё...
       Но художественный голод Алёнки стих — и она устремилась к родным маме и папе, почувствовав их теперь сама. Состоялась встреча... В довершение хочу сказать, что вечером того прекрасного дня вновь обретшие друг друга (прошу заметить, слово "обретшие" употреблено здесь не в магическом смысле) слушали концерт классической музыки под открытым небом в Кастельгранде. Причём был и Тигр! Алёнушка провела его сквозь пространство-время — теперь, с силой Дженнаро, она стала способна и на такие вещи.
        А концерт был потрясающе хорош. Играли вальсы Штрауса, над которыми тоже не властны ни пространство, ни время, и киевляне, улыбаясь, говорили друг другу, что, не будучи сверхмагом, Штраус не мог бы написать столько чудесной музыки...


VII. САЛЬТО

       — Алён, я тебя хотел спросить... — Тигр выглядел очень смущённым.
       — Чего, Тигра?
       Алёнка собиралась на конно-спортивную секцию — явно спеша.
       — Почему бойо Дженнаро выбрало тебя, а не меня?
       Теперь смутилась — и, пожалуй, ещё больше, чем Тигр, — Алёнка.
       — Тигра, — сказала она, — я сейчас очень спешу... Может быть, ты меня проводишь — и поговорим об этом?
       — Ты сразу не можешь сказать?
       Алёнка открыла рот, закрыла, открыла опять — и закрыла.
       — Давай по дороге, Тигр!
       — Хорошо.
       Через пять минут они вышли на улицу, и Алёнка всё ещё не знала, что отвечать.
       — Ты сильнее меня, Тигр.
       Они прошли половину Паркового моста, прежде чем Алёнка произнесла наконец то, что так мечтал услышать её брат — и во что уже не верил.
       — Даже и сейчас? — спросил он. — Когда ты стала "матрёшкой"?
       — Ещё раз обзовёшь меня "матрёшкой", брошу в Днепр!
       — "Матрёшка", "матрёшка", "матрёшка"! — радостно повторил Тиберий. — Как ты меня бросишь в Днепр, если я тебя сильнее?
       Алёнка, ни слова не говоря, посмотрела на брата, что называется у магов, — с силой. Тигр в ответ поставил взглядный блок.
       "Магические гляделки", которые на энмоше называются сальто, с простыми человеческими не сравнить. Во-первых, в сальто не получится отвести взгляд, если почувствуешь, что проигрываешь, а во-вторых, проигрывающий лишается магической силы напрочь — и это ещё минимальный ущерб, который можно понести. Если же выигрывающий в плохом настроении, то по своему усмотрению может закинуть визави на Луну — не то что искупать в водах Борисфена.
       — Что, убедился, что ты сильнее?
       Тигр лишь ставил взглядные блоки — и потому Алёнка, лишившаяся всей своей волшебной силы, нимало не пострадала как человек.
       — Провокатор! Зачем ты это сделал? — Сестра улыбалась.
       — Я не нарочно... — пробормотал Тигр. — Сальто нельзя остановить — оно идёт по нарастающей, до высшего предела — само. Но почему, Алён? Почему бойо Дженнаро выбрало тебя, а не меня? И почему все наши волшебники считают тебя сильнейшей? Они что, слепые?
       Алёнка посмотрела на часики.
       — Они не слепые... Опять я опоздаю... Просто я — художница, пойми. И все вы — сильные или несильные — всего лишь краски, жёлтые или голубые, красные или вот такие, как Днепр сейчас, здесь, под солнышком. Всего лишь краски... И я это чувствую, как Каэла Керумена, а может быть и чутче, чем он...


VIII. КЭЛЛОРА

                Всё будет так, как мы хотим,
                Лишь стоит захотеть безмерно.

                Фёдор Сологуб


       — Я такая счастливая сегодня, Тигр, посмотри пожалуйста, — накинулась Алёнка на брата, который тихо-тихо — использовав магию — повернул ключ в замке и ещё тише вошёл, — вон, на стене, в большой комнате! Я уже повесила... Знаешь, если бы мне разрешили не ходить в школу и вообще почаще оставляли одну... Ну, хотя бы в первую половину дня!
       Тигр пристально посмотрел на неё.
       — Александра, — назвал он её вдруг полным именем, — ты слышала, как я вхожу?
       Он тоже принёс с собой торжество, но не спешил объявить, какое.
       — Иди смотри скорее! — толкнула его, затеявшего разуваться, в коридор сестра.
       Тигр замер, когда увидел.
       — ЗдОрово! — выдохнул он. — А как ты это назовёшь?
       — Не знаю пока. Наверное, "Праздник".
       — А какой?
       — Я это фломастерами, карандашами, кое-где гуашью и акварелью немножко, — сказала Алёнка. — Наверное, просто "Праздник"...
       Высоко в вечернем ясном небе голубым и белым сияли звёзды и всеми цветами радуги искрился, взлетая, салют, а внизу, на площадь, очень напоминавшую амфитеатр в Хрещатом парке, опадал цветами — розами, астрами, гладиолусами и другими, незнакомыми Тигру, — и огромное число людей эти цветы ловило; кто-то поймал, кто-то ещё нет; несколько лиц Тигр узнал — вот Катрин ОбЕр с Глебом БоровЫм, бывшие Алёнкины одноклассники, они ещё не поймали; вот соседка по балкону с трёхлетней внучкой, уже поймавшей астрочку; Альтазар и Белиор — два старших мага Киева, после Сизифа — старшие... А насквозь и над аркой, уже и вовсе напоминавшей арку Дружбы народов, голова в хвост летали три дракона: один — огненно-рыжий, другой — зелёный, точнее, тёмно-зелёный, с тонкими золотыми и потолще чёрными полосами, а третий дракон был сиреневый. Гибкие, стройные, ширококрылые — они заняли едва ли не всю левую часть картины и, без сомнения, стоили того.
       — Кольцо драконов! — шпрехшталмейстерским голосом сказала Алёнка. — КэллорА!
       — Надо же... И почти всё одними карандашами, — дивился брат. — Кое-где фломастеры... Да, гуашь вижу.
       — Ещё полоски у Дженнаро, которые чёрные, — они чернилами. Чёрными, и фиолетовых я стибрила у отца и подбавила. Чуть-чуть...
       — Это самая лучшая картина в мире, — признал Тигр.
       — Я знаю, — согласилась сестра. — А Днепр — я его мами...
       — Подожди, успеешь рассказать. У меня есть для тебя сюрприз. Закрой глаза.
       Алёнка послушно и сразу закрыла оба.
       — Антин сэйа, ош нар! — произнёс Тиберий с характерным только для высших драконов выговором.
       На миг обоим стало холодно, как если бы они стояли на вершине горы.
       — Ты вернул мне мою силу? Всю-всю — "матрёшечную"?! — Алёнка "ощупывала" себя по-мажьи. — Это невозможно!
       — Слово надо знать хитрое. — Тигр улыбался. — Теперь тебя обратно примут в магическую школу! Я же вижу — скучаешь в простой...
       — По друзьям — скучаю. — Алёнка "доощупала" себя всю. — А что слово надо знать — гм... Знать — мало, надо уметь выговорить его по-особому...
       — Я после моста чувствую себя виноватым, — сказал брат, — хотя не виноват. И решил, что обязательно найду и принесу тебе твою силу... Пусть все говорят, что это невозможно, потому что "надзаконно"...
       — Тигр, такое мог бы совершить... Каэла Керумена! И ты, выходит... Но — вот не сердись — я, когда это нарисовала, поняла, что сама восстанавливаюсь и восстановлюсь... Иначе как бы я слышала, что ты вошёл?


IX. МУЗЫ БОЙО. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

       "Маг, упавший с лошади... Лежит в луже. В глазах — страдание. Глаза — синие... Смотрит в небо. Оно пасмурное. Мелкий серый дождь. А лошадь — она каряя, тёмно-каряя. Взвилась на дыбы. Он потому упал, что она взвилась — не захотела быть под ним. Очень сильно не захотела; вдруг. Всё это на дороге происходит, которая через поле. На дальнем плане лес, над лесом малюсенький месяц угадывается. Малюсенький и тоненький...
       Всё это я нарисовала и не пойму, к чему. Что это маг, ясно, потому что лицо у него мужественное и умное. Может быть, он сломал себе спину и потому так страдает. А лошадь — красивая. Лошадь — это, наверное, я. Не потому, что красивая, а потому что взвилась и — застыла. Сказала "стой" себе и рисунку. И ещё мне жалко мага. Очень. Но я молодец, что его сбросила. Ему нельзя было туда, куда он собрался. И я, лошадь, это поняла. А он — нет. К чему я это нарисовала? Тигра, твоей сестре плохо, я ушла на берег Днепра — ты знаешь, куда я хожу. Я там. Одна. Мне плохо. Ау! Мне так грустно..."
       — Алёнка, Тигр погиб. Драконы взяли на себя ответственность. Это сделал Энмешарра. Дракон человечества. Бойо было залиговано на него и на Тигра.
       — Что за дракон человечества?
       — Вы же проходили в школе... Тот, который в сердцах людей; тот, в ком сердца всех людей. Он съел твоего брата. Акварельного сверхмага съел. Светлого аквамаринового дракона. Твой брат положил голову ему на язык и уснул... По-моему, он не хотел убивать Энмешарру. Как Сизиф не хотел убивать Дженнаро...
       — Не может быть! — Алёнка заплакала. — Почему он так поступил? Он же знает, что у него есть... мы. Мама, папа, я...
       — Не надо плакать, Алёнушка. Дай нам свою картину. Дашь? Ту, где у тебя маг в луже...
       — Вот она! Зачем я её только нарисовала... Я глупая, гадкая лошадь, он должен был скакать на мне и убить Энме... Этого вашего Э!
       — Алёнушка, мы забираем твою картину. Её никто не должен увидеть, иначе...
       — Ни за что не отдам!
       Алёнушка просыпается.
       Мама, папа и Тигр стоят у её кровати.
       — Что за кошмар тебе снился? Ты кричала, плакала, вскакивала...
       — Тигр! Ты живой! А где моя картина?
       — Вон он, твой "Праздник". В большой комнате, на месте...
       — Нет, не "Праздник", другая! Я же нари... Ох, я во сне нарисовала?
       — Наверное. А что на ней было?
       Алёнка рассказывает, что на ней было.
       — Никто не знает такого дракона Энмешарру, — говорит её отец, старый опытный маг. — И уж тем более дракона человечества... Такого быть не может. Ни дракона человечества, ни человека драконства. Поверь.
       — Те, кто хотели забрать у меня моё предчувствие, мой рисунок, были Музы бойо. Я их иногда вижу, а потом...
       — Что потом, Алёна?
       — Потом кто-нибудь из наших погибает. Обязательно... Тигра, если у тебя будет мажье вдохновение, передай его мне. Мы обманем Муз, вдвоём мы сможем...
       Алёнка просыпается окончательно.
       Никто не стоит у её кровати — да и не стоял. Это всё сон — и сон во сне...
       Родители в командировке, на Дальнем Востоке.
       Брат у бабушки, в Зазимье.
       Тёплое сентябрьское утро — ясное, яркое.
       Алёнка спешно одевается.
       Вперёд, в Зазимье.


IX. МУЗЫ БОЙО. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

       Отчего бы сверхмагу, если он сверхспешит, не воспользоваться своей сверхсилой? Пройти сквозь пространство и время, минуя их, и вот ты уже там, где хочешь быть, где должен быть... Но увы! Сверхмагическая сила подобна вдохновению — ты в её воле, а не она в твоей.
       Алёнка очень спешила в Зазимье, но, сев в лифт, попросила его спускаться медленно. Магически попросила. Почему она так поступила? Как писатель, я мог бы знать... Но — скажу честно — не знаю.
       Возможно, ей надо было собраться с мыслями.
       И, выходя из лифта, она уже была готова к тому, что сейчас, не в Зазимье, а около её дома, произойдёт.
       — Привет, Тигр! Тот, кто создал мои крылья, скучает по ним?
       Тигр сидел на скамеечке у подъезда. Бледный и сосредоточенный. Впрочем, больше потерянный. Иногда их не различить — потерянность и сосредоточенность.
       — Как ты догадалась, — тихо спросил он.
       — Неважно, как... Расскажи мне, что с тобой приключилось. Почему ты не убил этого Энме?
       — Я не мог, Алён... Он не против людей. Не — против. И такого бойо, как я, наверное, никто не испытывал. Бабушка легла спать, а я сидел в беседке и ждал, что что-то случится. Среди ночи воздух вдруг запел — и меня поволокло в точку, откуда росла песня. Я летел внутри женского голоса — или нескольких женских голосов, до сих пор не пойму, — и видел лица такой красоты!
       — Это Музы бойо, — сказала Алёна. — Я их тоже иногда вижу...
       — Они, или она, пели... И знаешь, Алён, я понял, что эти песни и есть первоогонь. Одновременно я видел, как всё это происходит, со стороны: маленький аквамариновый дракон, я — положил голову на язык огромному чёрному дракону, Энмешарре... Почему-то я знал его имя.
       — Его славят Музы бойо, — кивнула Алёна. — Энмешарра... Мне надо научиться выговаривать. Эн-ме...
       — И ещё одну вещь я понял. Магов неспроста так тянет в сон во время бойо. И неспроста они превращаются в драконов, пусть слабых, человеческих-акварельных, когда слышат бойо... Я теперь думаю, что это ошибка — уничтожать драконов!
       — Служить бойо — ошибка?! Зачем мы тогда нужны...
       — Алёнка, смысл бойо — в приобщении... не в уничтожении... Маги, съеденные драконами, не погибают. Они становятся частью первоогня, они обретают счастье. Когда мы горюем о них как о погибших — они счастливы... Я видел некоторых наших там... внутри Энмешарры. И сам почти стал таким...
       — И тут лошадь взбрыкнула, — сказала Алёнка, думая о своём.
       — И я услышал голос Энмешарры. Не совсем голос и даже не речь, а... В общем, он дал мне понять, что я очень виноват перед ним, перед людьми, перед единством жизни — с того момента, когда поставил себя над законом... Что только Энмешарра — господин сил, а больше никто не может и не должен распоряжаться ими.
       — Всё понятно, — вздохнула Алёнка. — Он отпустил тебя, чтобы ты отнял у меня крылья, как тогда, в сальто. Как это на эммоше? "Антин сэйа, тэ ош!" Ты умеешь говорить такие вещи, я знаю!
       — Да, мне хватит силы произнести это заклинание, как высшие драконы умеют, — без всякой гордости сказал Тиберий. — Но после этого и я стану просто человеком, как ты. Так решил Энмешарра.
       Алёнка лукаво улыбнулась.
       — Тигрёнок... — И она погладила брата по голове.
       Он с ужасом посмотрел на неё.
       — Что ты сделала?!
       — Это заклинание необязательно уметь выговаривать как-то по-особому, — улыбнулась Алёна. — Его можно произнести тихо-тихо... в сердце... вот как я сейчас...
       — Ты отняла мою силу!
       Тиберий был так потрясён, что в этом чувстве захлебнулись и возмущение, и чувство опрокинутой справедливости.
       — Энмешарра, — ласково позвала Алёна.
       Огромный чёрный дракон — не то с неба, не то из-под земли мгновенно появившись — заполонил двор туловищем и крыльями; пасть, полыхающая огнём, повисла над Алёнкой.
       — Кажется, он недоволен, что ты его позвала, — пробормотал Тигр, обнаружив в себе резерв чувства юмора.
       Алёнка вытянула руку, словно приглашая гиганта сесть ей в ладонь.
       — Энмешарра... — улыбаясь от сознания своей теперешней мощи, произнесла она. — Ну же!
       "Ну же!" прозвучало по-шпрехшталмейстерски, задорно, как "КэллорА!". Тиберий не верил ни ушам, ни глазам.
       Энмешарра стремительно убывал в размерах, таял, Тигр не успел бы досчитать и до трёх, — как миниатюрная фигурка только что заполонявшего весь двор хтонического божества растаяла в Алёнкиной ладони, сгинула навсегда.
       — Где он? — спросил Тигр.
       Алёнка стукнула себя по голове.
       — Здесь же, где сила Сизифа, Дженнаро... а теперь Энмешарры и твоя.
       — А как же — я?
       — Что — ты? — не поняла Алёнка.
       — Я буду просто человеком? Ничего больше...
       Ему стало так грустно... при том, что он верил в право сестры творить всё что угодно — творческий человек, художница — конечно, она такой просто-таки обязана быть...
       А сам он сейчас выглядел ещё потерянней, чем когда сидел у подъезда, не решаясь подняться в дом и произнести роковое заклинание.
       — Разве этого мало — быть человеком? Ой! Стой тихо, Тигра: тебе бабочка садится на плечо...


Х. ТУПОРЫЛ

       — Какие виды драконов ты знаешь, Маша? По уровню развития?
       — Оболтусы, маги и сверхмаги. Так же, как и у людей!
       — Совершенно верно. А по потенциалу?
       — Низшие, средние и высшие.
       — Умница! А по месту жительства — какие драконы бывают? Катрин.
       — Бывают подземные, водяные, горные, небесные… По месту жительства — как и по месту вредительства.
       — Кто уточнит ответ Катрин? Прошу, Глеб.
       — По месту вредительства репутируются городские и сельские, политические и драконы пути.
       — Исчерпывающий ответ! А кого из репутированных… из драконов пути, скажем, ты знаешь?
       — Отец и сын Черепановы.
       — Садись, Глеб, садись…
       — Полина Алексеевна, а Полина Алексеевна!
       — Что тебе, Спотыкайло?
       — Бывают ещё драконы и драконихи!
       — Спотыкайло право. Хоть мы этого не проходим, среди драконов…    гм-м… встречаются особи и мужского, и женского пола.
       — Как это мило,  — сказала Катрин. — Встречаются…
       — И вовсе не мило, — хмуро ответил ей Глеб. — Потомства они всё равно не производят. Другая природа…
       — Откуда ты знаешь?
       — Алёна рассказала…
       — Полина Алексеевна, ведь ещё есть деление — светлые и тёмные.
       — Что за оболтус это говорит?
       — Это я, Тупорыл.
       — И зачем нам знать о таком делении?
       — Момент классификации, однако.
       — Это ложная классификация. Сиди, Тупорыл, молча, хорошо?
       — Слушаюсь, товарищ начальник.
       — В самом деле, Тупорыл, — сказал Глеб. — Чего ты выступаешь? Светлые, тёмные — всё это по отношению к людям, не к нам, не к магам…
       — Молодец, Глеб! — Маша, круглая отличница и любимица Полины Алексеевны, даже встала. — Для нас драконы — это прежде всего именно драконы, то есть гады…
       — Слышала бы вас Алёна, — буркнул, но весьма громко, Тупорыл.
       — Тупорыл! Выйди из класса! — рассердилась Полина Алексеевна.
       — Алёны нет — и вы пичкаете детей примитивной антидраконьей идеологией. — Тупорыл неспешно принялся собирать портфель. — Чтобы маги с детства ходили в шорах, видя в драконах врагов и ничего больше. Была бы сейчас тут Алёна, — Тупорыл мечтательно поднял пенал над головой, — ох, посмотрел бы я, в кого бы она вас превратила…
       — Что мне Алёна, — вскинулась Полина Алексеевна. — Маги должны быть готовы уничтожать драконов. Ей бы тоже пришлось это понять наконец.
       — Вам бы долго пришлось выходить из образа мухи или таракана, — усмехнулся Тупорыл. — И я не уверен, что вы бы вышли. Ну а я пожалуй выйду — не хочу никого расстраивать…
       — Придурок! — закричала Полина Алексеевна.
       Тупорыл, вышедший было за дверь, на минуточку вернулся. Подошёл к учительнице:
       — Не придурок, а Ту-по-рыл… Посмотрите в журнале, как пишется моё имя.







XI. ДАР СУДЬБЫ

       Большая перемена — время обеда.
       В столовой гам и не протолкнуться.
       Можно взять стандартный обед из трёх блюд — так и ведут себя большинство учеников, устраивая пухлую очередь и рассаживаясь потом за большущими столами. Обед бесплатный, а на вкус — домашний-предомашний... И дают добавку — так что очередь не убывает.
       А можно, если ты — уважающий себя маг, вибрирующий на уровне сверхмага, и денежка при тебе есть, подойти к буфетной стойке с другой стороны и заказать что-нибудь сверхобедное, но тоже милое желудку.
       Так и поступала обычно Маша, ни шума, ни очередей не переносившая. На этот раз она заказала чашку шоколада и два круассана, оба с ветчиной. Её проводили за двухместный столик у окошка; вот дела — он оказался наполовину занят. И кем — надо же! Тупорылом, хамом и задавалой.
       — Хорошо устроился. — Маша села, артистично сняла с плеч белый шарфик и уложила его на подоконник.
       Тупорыл с пониманием кивнул: эта деталь одежды заслуживала, без сомнения, бережного обхождения... бережного... да, именно такого. Он закрыл глаза и увидел, как на крутом берегу Днепра ярко-голубой дракончик с нелепой белой повязкой вкруг шеи ползёт навстречу огромному крылатому ящеру — ало-коричневому — красивому... В жёлтых, как у филина, глазах гиганта — насмешка... "И куда же ты ползёшь, светляк?" А "светляк" вжимается в землю — насмешка жжёт, не давая найти силы для поражающего заклинания... Спи, слово! Спи, глупый маг! Но уж нетушки — "светляк" неожиданно "оживает", вспрыгивает высоко-высоко, незачемошняя повязка спадает с шеи, на лету превращаясь в тонкий длинный меч. Гигант с рёвом поднимает пасть — здравствуй, добыча! — а "добыча", ловко поймав дар судьбы — меч — лапой, разрубает красавца — р-раз! — вдоль, два! — поперёк.
       Дар судьбы!
       Открытость дару.
       Тупорыл осторожно потрогал шарфик.
       — Ты вот-вот станешь сверхмагом, Маша.
       — Уверен? — Маша просияла от похвалы, но, спохватившись, приняла суровый вид: — Оставь мой шарфик в покое... 
       — Я сейчас подумал, — сказал Тупорыл, на всякий случай убирая руки, — что у тебя и, может быть, ещё у немногих... очень немногих... должно быть право относиться к драконам как к гадам. Честное слово, именно эту мысль подумал.
       — Не подлизывайся, — ответила Маша с набитым ртом: ох, вкусные круассаны. — Расскажи лучше, как там Алёнка.
       Тупорыл оглянулся — за соседним столиком сидели две учительницы, но, похоже, к его разговору с Машей не прислушивались.
       — А что Алёнка? Её "лечат". Готовят к операции, дураки.
       — Ты всех ругаешь, Тупорыл. Все у тебя — идиоты, а сам — кто? Тупорыл Тупорылищем.
       — Я горжусь моим именем.
       — Ничего нет хорошего в том, что дракон человечества сидит в Алёнке! Пусть его извлекут. Это в общих интересах — и людей, и гадов.
       — Не гадов, а драконов... Они его не извлекут!
       — В больнице высших га... драконов? Там даже санитары — сверхмаги. Должны извлечь.
       — В том-то и дело, — сказал Тупорыл. — Они пальцем не посмеют пошевелить без сверхмагического вдохновения. Только как оно к ним придёт, если Музы бойо, Музы жизни, Музы сверхмагии — в Энмешарре, а сам он — в Алёне? Она в глаза будет смеяться этим горе-хилерам.
       — Была бы я сверхмагом — я бы нашла способ, чтобы его выручить. Нужное слово...
       — Ты лучше береги свой шарфик, — пробормотал Тупорыл. — Слово тебе, артистке, не товарищ...


XII. ЭНМЕШАРРА

       — ...Просто мне их стало жалко, — сказала Алёна. — Когда семнадцать высших драконов по семнадцать раз в день навещают тебя, заводя разговоры ни о чём и надеясь, что сейчас их осенит, как освободить Энмешарру, то это в первый день смешно, во второй — утомляет, в третий — раздумываешь, какой смерти предать одного, какой — другого, в четвёртый — тебе их до слёз жалко. И я спросила самого умного, Ослоолуха...
       — Асаллухи, — поправил Алёну Тигр. — Он и вправду самый умный! Ты что!
       — ...Я его спросила: "А ты уверен, что Энмешарра хочет со мной расстаться?"
       — И что... Ослоолух?
       — Он ударил себя по лбу и убежал. А потом они все семнадцатеро пришли ко мне и очень извинялись. А Ослоолух...
       — Асаллухи!
       — Вот, он принёс мне акварель, бумагу очень хорошую — драконью (она так и называется — "драконья"), цветные карандаши ещё и попросил его нарисовать.
       — И ты нарисовала?
       — Да, с удовольствием! Он хороший дядечка, а в изначальном образе дракона ещё симпатичнее, тёмно-синий с красными глазами, только с именем ему не повезло. И он добрый — знаешь какой!
       — А по-моему, красивое такое имя, Алён! Я хоть больше и не маг, но — Асаллухи! Звучит здоровски, так же как и Энмешарра...
       — А-са-ллу-хи. Как бы запомнить? Эхэхэх... Я нарисовала эпизод, когда он бьёт себя по лбу. Картинка называется "Эврика!" и теперь висит у них в больнице, в холле, магически увеличенная... Но я такую же нарисую, чуть получше даже, и покажу Ангелине Всеволодовне...
       — А Энмешарра, значит, остался в тебе, да?
       — Ага! Я "открыла" себя — ну, как маг, как сверхмаг — и Энмешарра поговорил с ними семнадцатерами. Сказал, что во мне ему лучше, чем было, а свои функции он выполняет, как прежде. И вообще он меня любит больше всех на свете — так и сказал. Они успокоились, эти дядечки, и отпустили меня домой.
       — Ты прилетела на драконе!
       — Это старший санитар — Сумукан! Он хоть и высший дракон — то есть живёт во втором, в человеческом образе, — но ещё любит при случае полетать... Я хочу быть, как он! Ох, Тигр, чуть не забыла...
       — Что?
       — Закрой глаза: тебе подарок от Энмешарры...


XIII. НIЧ ЯКА МIСЯЧНА

        — Друзья мои! Вы эту песню прекрасно знаете. Сейчас я сыграю первый куплет, а потом прошу — петь со мной.

       Кольо нэр ру лангу
       Тойа энцар мат'эм
       Нэрра кэулн кэруми

       Лагорин кэруми...

       Голос Маши прервался от внутренних слёз. Пётр Владимирович тоже отнял руки от фортепьяно — изумлённо.
       Мало того, что девочка со средними музыкальными способностями вдруг запела лирическим сопрано, богатым и ярким, — так ещё и на эммоше.
       Свершилось? Появился третий сверхмаг?
       Очевидно, так.
       "Лагорин кэруми..."— "Мой Керуме..." — она понимает, что поёт?! Скорее всего, нет. Но слёзы, слёзы в голосе... Откуда?
       — Урок окончен, — сказал Пётр Владимирович. — Мне надо остаться с Машей наедине. И как можно скорее.
       Дети, понимая, что произошло что-то более чем серьёзное, испарились из класса — магически.

       ________





       — ...Когда она вдруг запела, — сказал Тупорыл Спотыкайле (оба, обратясь в призраков, летели из класса в одном направлении — к столовой), — я сразу увидел: арктический пейзаж, голубое и зеленоватое сияние — отовсюду — сказочная красота! А посреди пейзажа бугор — ледяной, тёмно-голубой, но ещё не скажешь, что синий, и на нём сам Каэла Керумена... Скребёт по льду яростно когтями и ревёт: "Вэй-а-бар!" То есть — "Где мой ветер?" ("Где я-ветер?"). "Лагорин" — это просто "мой", а когда делаешь присваиваемое равным себе, — говоришь "а"...
       — Чего ты мне-то объясняешь, — обиделось Спотыкайло, — думаешь, раз я лорди*, так в делах сердца — ноль?
       — Прости, Спотыкайло... Я действительно так думал, но не знал, что это тебе обидно.
       — Как дам по тупому рылу!
       — Вот всегда мне так и дают...

       ________


       — ...От кого — от кого, а от Маши не ожидала, — сказала Катрин Алёне, пристально глядя на неё. — "Лагорин кэруми..."
       (Они улетали, обратившись одна в чайку, а другая в стрижа, и теперь беседовали на скамье в пришкольном сквере. Разумеется, вернув себе человеческий образ.)
       — Почему не ожидала? — спокойно спросила Алёна. — Только не надо со мной играть в гляделки: у меня от них рябь в глазах. С некоторых пор...
       — Когда она дракона шинковала мечом, — все же знают, у неё было бойо! Тупорылом предвиденное, — а потом рассказывала об этом так... — Катрин подыскала слово... — увлечённо-радостно... Какое уж тут "Лагорин кэруми..." Вот если б ты в дракона...
       — Влюбилась? Извини... А дракон Машиного бойо был политический. — Никогда Алёнка прежде не говорила так взросло. — Я бы его и сама удушила хвостом, попади он мне... в руки. Энмешарра советовался со мной — одолеет ли его Маша. Спрашивал — если она погибнет, не будет ли мне её жалко... Как ты думаешь, что я ответила?

       ________


       — ...Ты поняла, что ты пела?
       Маше было грустно, больно и легко.
       — Пётр Владимирович, я — невеста, и меня ждёт жених. Я не знаю, что я пела, но я знаю, что вы всё поняли. Благословите меня!
       Учитель музыки не находил слов.
       — Вы спойте мне эту песню по-украински, Пётр Владимирович. Пожалуйста, играйте и пойте... Не смотрите на меня. Когда маг превращается в чистый ветер, а не в сверхмага, — этого не должен видеть никто.
        Пётр Владимирович повернулся к фортепьяно.

       Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько,
       Тепло — нi вi...
      
       "Вэй-а-бар!"

_______________

* лорди — человек среднего рода; редкое явление — раз в девяносто лет в мире рождается один лорди, всегда маг. Современные учёные-сверхмаги считают, что лорди — переходное звено от высшего человека к дракону.



XIV. ЗАКОН КОМПЕНСАЦИИ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

       "Плох тот маг, который не мечтает стать сверхмагом! Так считается...
       Считается...
       И почему — непонятно.
       Природные сверхмаги обладают как магическими способностями, и надо сказать, очень неслабыми, так и высшими — то есть творят, под действием сверхмагического вдохновения, такое, что не под силу никому из магов.
       Но если ты от природы просто маг и домечтался до того, что стал сверхмагом, то... Жалок дракон, у которого нет крыльев!
       Строг закон компенсации: магические способности у домечтавшегося отнимаются так называемым "чистым ветром".
       Ну а знаменитое сверхмагическое вдохновение посещает домечтавшихся раз в несколько лет — в лучшем случае.
       Может — что особенно горько — за всю жизнь так и не посетить.
       Закон компенсации и строг, и странноват.
       И тем не менее во всех без исключения магических школах ученикам внушают: плох тот маг, который не мечтает стать сверхмагом!"
       Тупорыл вздохнул и понял, что сочинение на тему "Почему я хочу стать сверхмагом" написал неудачно. Опять ему поставят "двадцать пять" — "двойку" за содержание, "пятёрку" — за грамотность и стиль. "Эхэхэх", как говорит Алёнка.
       Где она, кстати?
       Опять не ходит в школу...

       Какое всё-таки счастье, когда родители уезжают в свои магические командировки (сейчас они в Париже на научной конференции со смешным названием "Ручные драконы — реальность или вымысел?"): можно с чистой совестью не ходить в школу, наслаждаясь одиночеством дома (Тигра — не в счёт, он не умеет мешать) и — рисовать, рисовать, рисовать...
       Энмешарра, конечно, рычит: по его мнению, я должна ходить в школу, а порисовать когда-нибудь успею... Но, видя, что я рисую не кого-нибудь, а его, большущего, чёрного, с голубыми глазами и длиннющим оранжевым языком, — успокаивается... "Раздвоить не забудь, — слышу я где-то внутри себя его голос. — Язык у драконов — раздвоенный..." — "Как я его раздвою, он у тебя тут — в профиль?"
       А в одну из ночей я застала его за странным занятием.
       Он облизывал свой портрет. Нежно — но и как будто совершал важную работу.
       — Значит, когда я сплю, ты выбираешься из меня? — сказала я. — Тебе тесно в моём сердце?
       — Нет, — ответил он. — Но ты меня очень хорошо нарисовала, и я хочу увековечить свой портрет. Пусть он проживёт дольше, чем я, он того стоит, Александра...
       — Эн, пусть ты проживёшь в тысячу раз дольше, чем эта бумажка!
       — Нет. — И дракон покачал головой. — Скоро закон компенсации вступит в полную силу. Вы, люди, узнаете о себе больше, чем знаете. Маги, драконы — все станут частью господина волшебств, его улыбкой, и только...
       — Каэлы Керумены?
       Но Энмешарра уже не мог отвечать — слово усыпило его...
       А я много нарисовала картинок, кроме "Энмешарры", в те шесть дней, пока родители были в Париже! Но под конец у меня было чувство, что я — бессовестная, да и в школу уже хотелось — хотя бы вот показать Ангелине Всеволодовне своего "Энмешарру".


XIV. ЗАКОН КОМПЕНСАЦИИ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

       "Будь чуткой, — говорит Энмешарра, — это и есть закон компенсации. Всякая другая формулировка нехороша..."
       "Эн, а я — чуткая?"
       "Ты природный сверхмаг, Александра! При-род-ный. Ведь даже я — старый неуклюжий дракон человечества — а в вашем мире нет силы большей, чем моя! — приник к тебе, послушно вник в тебя весь-весь, от кончика хвоста до кончиков языка... Ты моя... — Алёнка почувствовала, как Энмешарра в каждой частичке её души-тела сладко потянулся. — Ты моя Нин-ме-шшшша-ррра..."
       "Нин-ме-что?"
       "Станешь взрослой — поймёшь..."
       И Энмешарра засыпает. Он предпочитает говорить по вдохновению — сверхмагическому, конечно, — а оно действует на драконов — даже на таких высших! — усыпляюще.
       Но Алёнка его тормошит.
       "А Тигр? — спрашивает она. — Тигра — чуткий?"
       "Ты, я, Тиберий, Каэла Керумена и ещё несколько высших драконов (когда-нибудь ты узнаешь их имена сама) примерно равны по силе. Но мы разноцветны по ней... И изредка спорим... даже бьёмся, одолевая один друго..."
       "Эн, подожди спать! Эн..."
       "Что тебе, девчонка?"
       "А кто нечуткий — им будет плохо, да?"
       "Да... Им будет всё хуже и хуже... — Энмешарра облизывается во сне, и слышно, как Музы сверхмагии запевают ему славу. — Им будет всё хуже и хуже..."
       Вот и Музы магии запели: "Спи, Энмешарра! Нинмешарра не спит, она охранит твой сон. Музы жизни, бунтуйте! Спит наш друг. Он будет долго спать — и слизнёт вас, когда проснётся... Так бунтуйте сильнее! Съешьте его спящего и Александру разорвите на части, расхитьте! Музы жизни, хищные птицы!"
       "Что вы поёте?" — возмущается Алёнка.
       "Правду, Алёна! Правду, Нинмешарра. Будь чуткой..."


XV. КАЭЛА

       Он жил на необитаемом острове — и не знал, что он живёт. Не помнил, как, когда родился.
       Что его окружало? Деревья, скалы — из того, что поближе. Море, небо — из того, что подальше.
       Когда ему хотелось есть — он находил плоды на деревьях. Их всегда было достаточно, и он не делал запасов.
       Его любили птицы — и он понимал их язык.
       И звери не боялись его. Никакие.
       Те хищники, что водились на необитаемом острове, дружили с ним.
       Огромные драконы почитали за честь возить его на спине. В их любимом занятии — прыжках на дальность со скалы на скалу — он принимал непосредственное участие. Странно, не правда ли, что тот дракон обычно прыгал дальше, на ком сидел Каэла. Его звали Каэла.
       Впрочем, никто его так не звал. Ведь больше людей на острове не было. Но однажды, глядя в небо, он сказал: "Каэла" — и ударил себя ладонью по груди. "А Каэла!"
       "А" — на эммоше значит "я".
       Потом, много позже, когда он научился не только глядеть в небо и произносить слова первоязыка, но и взлетел, маленький человечек, высоко-высоко, туда, откуда приносят порядок и песню, когда вслед за ним научились взлетать туда его друзья-драконы, — произошло то, что мы называем: возник мир...
       Наш.
       Или не наш, но тот, который нам так привычен.


XVI. ДОЖДЬ

       Однажды я увидел дождь. Он шёл долго-долго, чтобы всё вокруг промокло и стало на него похожим. Он красовался перед нами — передо мной, перед деревьями, перед драконами, перед камешками. Не гордо красовался, а словно внушал нам: "Вы все — дождинки. И остров — дождинка, и море — дождинка, пусть большая..." Нам ничего не оставалось, как поверить дождю.
       Все поверили, и он перестал. Над морем появилась радуга — огромная-преогромная. А вместе с ней — новое слово, которое произнёс я, а за мной следом — драконы. "Эрро!"
       Что за сила в этом слове! И я, и драконы, и остров, как большой дракон, взлетели в небо. И море взлетело тоже: когда мы, кувыркаясь, полные восторга, в воздухе, летучим кольцом продели радугу, с нами был сверкающий аквамариновыми крыльями гигант.
       Где он теперь? Куда разлетелись мои друзья-драконы? И ты, остров, который никогда не забуду, куда пропал?
       Мы все дождинки, мы все — твои серебристые рыбки, море...
       Эрро, вернись на небо, распадись в нём!


XVII. НА БАЛКОНЕ

       Белый дракон оседлал встречный ветер, как серфингист — волну, и, время от времени резко взмахивая крыльями, удерживался на месте, напротив Алёнкиных глаз.
       — Я знала, что это с тобой случится, Тигр!
       Она стояла на балконе — легко одетая, думала, что они взглянут с братом на первый снег и не задержатся здесь... Но...
       — Эмбо! — Тигр дохнул первоогнём на Алёнку, и она засмеялась. — Ва рэми эмбо!
       — И тебя с первым! Какой ты красивый! Самый красивый дракон на свете!
       "Он и вправду красив, — шелестнуло в Алёнке. — Как Каэла, когда стал Керуменой... Сейчас ты увидишь, как он застынет в воздухе".
       — Тигр, Тигр, ты застыл в воздухе! А Энмешарра говорил, что это враки, что драконы так не могут!
       "Когда я так говорил? Я рассказывал, как радуга-эрро подарила нам крылья, а Каэле — второе имя и радость быть драконом. Вечную радость... И тогда он застыл в воздухе! От радости, ненадолго..."
       — Это вправду невозможно, Алёнка! — Тигр вернулся в человеческий образ, на балкон. — Всё дело в особом взмахе крыльев, незаметном со стороны. Потому и возникла такая легенда...
       — Я ужасно-ужасно тебе завидую, Тигра! Ты знаешь, как я мечтаю стать эрроной, а стал эрроном — ты! И каким! Выше всех высших — сразу.
       "Ты станешь эрроной, — прошелестел Энмешарра так громко, что услышал даже Тиберий. — Влюбишься в этот мир, как Каэла — в дождь, как Тигр — в снег... Или уже влюблена? Нинмешарра..."


XVIII. НАСТОЯЩИЕ ДРАКОНЫ

       "Радуга-эрро, дождинка-керумена, снежинка-эмбо... Некоторые слова эммоша таковы, что, произнесённые впервые, действуют как заклинания... Конечно, имеет значение, кто и с каким чувством произносит то или иное слово.
       Нам, крикнувшим вслед за Каэлой "Эрро!", радуга подарила не только крылья, но и новую расцветку — каждому, и в грудь вдохнула первоогонь. Мы превратились в настоящих драконов — таких, какими нас рисуют по сегодняшний день.
       Но магические способности радуга раздавала не столь уж щедро. Лишь Шеша, ставший из чёрного бирюзовым, да Мелюзина, сменившая мутно-зелёный окрас на ярко-алый, нежный, как утренняя заря над морем, да я, Энмешарра, чёрный, как мир слепца, вечно чёрный Энмешарра — оказались примерно равны Каэле Керумене по волшебной силе.
       Белый до прозрачности, до сиятельности, тысячецветный, — о! — он с правом сказал тогда, взлетев высоко-высоко над аркой радуги: "А Керумена!" Он сиял, как солнышко... Даже ярче... жарче! И смотреть на него было не больно, а легко: то он белел, то начинал мерцать многоцветным пламенем. Странное чувство охватило меня, и я крикнул, вне себя от радости, подлетев к нему: "А тэо Керумена!" — Но... но... я не стал его тёзкой, я остался чёрным, как был. Даже, кажется, почернел ещё больше..."
       "Ты плачешь, Эн? Я люблю тебя чёрного... чернющего больше всех Каэл и Керумен. Правда. Не плачь, очень тебя прошу!"
       "И больше брата?"
       "И больше Тигра, и больше всех. Я же твоя Нинмешарра..."
       "Я вижу, как в будущем — и оно уже не за горами — твой брат, Тигр Эмбо, превзойдёт Каэлу Керумену. Мир изменится вновь — и мне не дано увидеть: к лучшему ли? Слишком они похожи — твой брат и тот, кому я так хотел стать тёзкой..."


XIX. НА УЛИЦЕ КИОТО

       Очаровательная девушка идёт по улице Киото. Её зовут Мелюзина. Она — дракон, причём из высших. Хотя и не сверхмаг. Просто — маг.
       Мужчины, как бы ни спешили по своим делам, замедляют шаги... Вот двое, идущие ей навстречу, остановились как вкопанные; один, следующий за ней, вбирает взглядом её походку... Потом, когда до поворота останется всего ничего, он обгонит девушку, обернётся, — счастливец!
       Мелюзина снимает капюшон — золотые волосы рассыпались по плечам, в чёрных глазах — искры счастья... Такого, что оно передаётся погоде: из облака выглядывает солнце, снег проясняется, крупнея...
       Она маг, и она почти сверхмаг... Девять веков длится это "почти", даря ей возможность жить в человеческом образе всякий раз, как этого захочет сердце. И сейчас, в день, когда силоворот должен наконец свершиться, Мелюзина решила быть в классическом образе женщины-эрроны. Именно такую полюбил её Хенно, а два с половиной века спустя — Раймон... Как и тогда, — нет, как и всегда, — Мелюзине хочется счастья. Себе, людям — они так удивительно похожи на капельки дождя...
       Когда Каэла Керумена и его друзья-драконы брали уроки у неба, — Мелюзина, улыбаясь, вспоминает то время, — тогда жадный до знаний Энмешарра взлетел так высоко, что опрокинул небо слов.
       И возник мир... наш, убедительно наш.
       И сейчас самые чуткие с волнением ждут её силоворота. Если маг, сравнимый по силе с рэми*, — а Мелюзина — о! — она именно такова, — поднимется над собой, — слова опрокинутся вновь.
       И мир пересотворится.
       Хотя кто-то скажет, что просто пришла наконец зима... И, как улыбке Мелюзины, обрадуется солнцу, светящему сквозь снегопад.
       ...Очаровательная девушка идёт по улице Киото.
       В Киеве снег.
      
       ____________

       *  рэми — титул-ранг Каэлы Керумены (буквально: "первый")
 

XX. ПУРКУА ПА?

       — Cегодня какой-то праздник, да?
       — Да нет, Алён. День как день.
       — Так не хочется в школу! Давай, Тигр, я тебя нарисую. Ты летай за окошком... Будто ты рой снежинок.
       — "Я тучка-тучка-тучка и вовсе не медведь"... Не могу, Алён. Вчера налетался! Устал. ДвуОбразным тяжело быть. Не представляю, как выдерживала Мелюзина — до вчерашнего дня... То тоска по крыльям, то — по людям. Ужас...
       — Зато теперь она человек. И какой!! Рэми. А Каэла Керумена теперь, стало быть, заль*...
       — Он поцеловал её, Алёнка. Вчера. Я один видел. Все думали — снегопад над Киевом, небывалый, да ещё с солнцем... А я-то над дельтадромом летал... над Ходосовкой. Оттуда смотрел...
       — Что?! А мне вчера, вечером, не мог рассказать?! Кто ты после этого?
       — Гад. Это было волшебно красиво, Алён. Дракон, почти бесплотный, сияющий и белый, обнял Киев. Будто он падал и недоупал: хвост смотрит вверх, на запад, морда на Владимирской горке легла, а язык за Днепр, на восток, протянулся...
       — Ну почему я не эррона!
       — А самыми кончиками языка он обвил её — Мелюзину.
       — Ты это видел...
       — Ага... представляешь? Идёт девушка по улице, а снег — весь, весь! — устремляется за ней и в кольцах кружит. И сверкает на солнце — как много-много солнышек...
       "Он не просто видел это, Александра: он их обоих унёс в своё сердце. В новый мир — навсегда. Твой брат, Тигр Эмбо, вчера стал рэми. Как и должен был стать... Рэми нашего мира. Не говори ему пока".
       "А как же Мелюзина?"
       "Она — рэми нового мира. И Каэла Керумена — знаю, ты спросишь и о нём — заль в новом мире. Их там всего пока двое".
       — Я так устал, Алён. Пожалуй, лягу – досплю. А ты сходи в школу, ну, для разнообразия...
       "Пусть он доспит. Проснётся — поймёт, кем стал. А ты дуй в школу... Пуркуа па? Нарисуйся, душа моя, там".


       _____________

       * заль — "второй" (титул-ранг)



XXI. СЭЙА

       "...Потому что ты обезьянка. Резвишься... Прыгаешь с ветки на ветку. Ах, я стану фигуристкой! Ах, я люблю лошадок! Ах, я из лука хочу стрелять! Теперь что? Ты бестолочь, Александра. Понадкусывала то, сё... Рисовать — и то бросила... Прогуливаешь школу — уже просто так, без сколько-нибудь осмысленных причин. Уйду из тебя, вернусь в небесную пещеру..."
       "Не ворчи, Эн! Никуда ты из меня не уйдёшь. Нет у тебя такого права..."
       "Я сам себе право. Выберусь из тебя ночью..."
       "А потом вернёшься — ты же любишь меня? Эн, мне то и дело становится страшно, скучно. Лошадки — это было очень-очень хорошо, но потом я же полетала на драконе. Лук — он как радуга или дракон, готовый взлететь. Но стрела не превращается в эррону, она летит в другую, неправильную цель. Коньки? Это недокони, и они льстят ногам. А школа учит меня чему? Как не любить то, что я люблю. Крылья, настоящие крылья".
       "Но рисовать-то ты почему бросила?"
       "Просто не рисуется... Мне скучно..."
       "Ты скучаешь по Тигру? Но ведь и Каэла Керумена, когда стал рэми, когда
по-настоящему понял, кем он стал, — в человеческий образ не возвращался. Рэми должен жить в небесной пещере — чтобы видеть весь мир и чувствовать его... Кто больше чувствует, тот правит. Тот должен править. И если рэми отлучается оттуда, из точки всечувствия, то — лишь по делу... Поцеловать, скажем, Мелюзину или вызволить Машу из оков дурного воспитания. Она того стоила — и это мог знать только он, самый чуткий... Дело любви — вот дело рэми. Теперь Тигр Эмбо должен, должен и должен — всем и всему. Драконы вечно в работе: они — порождения природы, самые чуткие к ней..."
       "Самые?"
       "После меня, конечно, а я — после тебя, Нинни..."
       "Ты хочешь сказать..."
       " У рэми всегда есть прообраз, Нинни. И наш мир, и новый, и какие бы миры ещё ни возникали, — все коренятся в чём-то очень чёрном, врождающемся в себя".
       "Эн!"
       "Я говорю тебе: "Антин сэйа, ош нар". Я говорю себе: "Антин сэйа, тэ ош". Вот суть пересотворения. Время вздыбилось, ход его кажется ускоренным; но если мы движемся друг во друга — мы дождь, мы бесконечная капля творения. Всё движется, чтобы остановиться, эррона Александра".