Юля, тебе привет

Ты, которая заставляла меня умирать и воскресать в шторме по несколько раз за день. Ты, которая ждала меня постоянно и клялась мне в силе своего внутреннего потока. Ты, относительно легкая и коммуникабельная, которая могла всему легко найти замену. Ты, низшее из существующих тварей Божьих. Ты.
Я любила тебя всю свою жизнь и каждое ее пошлое мгновение, я теряла из-за тебя сознание и вдохновение, аппетит; я жутко хотела, чтобы ты была впереди.
Чтобы ты вела меня, вела меня по моему внутреннему потоку, чтобы ты шла, оборачивалась и улыбалась мне, снова отворачивалась и дальше шла. Чтобы ты любила меня, следила за мной, защищала и берегла.
Я хотела любить тебя, всю твою суть и нить, даже то, что никогда ни переделать ни изменить, даже то, что никогда не мое и не будет моим. Не отдавайся другим.
Я любила тебя исключительно эгоистично и неоголенно, потому что все во мне было истребленным, я стояла в темном углу недостройки закутавшись во все четыре, серое, белое и вообще во все, что нашла. Я ничего не могла.
Но ты, ты дала мне хотя бы какую-то силу жить, не тужить, не жалеть и не ворожить, изгибать себя, раскапывать старые сундуки и смотреть, что же теперь там лежит.
Я не буду больше ни смеяться, ни плакать, ни охать ни ахать, я не смогу даже рухнуть в слякоть. И от меня, почему-то, осталась лишь мякоть.
Какая-то мерзкая мякоть и дрожь, я уже точно знаю, что ты не придешь, не солжешь и ничего у меня не возьмешь. Я хочу...
Я хочу снимать о тебе фильмы и писать тебе книги, я хочу разрубать все коряги и сбивать все вериги, даже хотелось отказаться от мнимых религий, только бы знать одну истину: "ты - мое".
Ты - уже не мое, хотя и я твое, и это никому из нас, по сути, ничего не дает, потому жить на одном ожидании встречи с тобой мне мало. Но ты ничего от меня не берешь и не будешь брать, сколько с тобой ни встречайся, ты не сможешь хоть что-то принять. Мы стоим у автовокзала.
На автовокзале бродяжка играет с судьбой - кидает на орел-решка. Мимо него проходит собака дворняжка. "И снова орел, орел, орел..."
На что ж он кидает? На то, что меня и тебя покинуло и покидает, на то, что уже не растает как, возможно, в дальнейшем, любимые кем-то из нас снега. Уже некуда плыть берегам.
Некуда плыть веригам и бандерлогам, незачем больше платить кому-то налоги, не будет больше ни трагедий, ни даже трилогий. Заканчивай свои монологи.
Не ходи по кругу, не уподобляйся ни врагу моему, ни другу, я не выдержу больше скитаний по окружностям Данте. Ты не читаешь Верлена, но на любовь мою отвечаешь лишь: "Danke". "Bitte schoen" - поправляю тебе капюшон.
Потому что ты замерзла и заржавела, стала женственней и немножечко пополнела, добралась до своего земляного надела, который маленьким островком разрастается в моем мозгу. Я так не выдержу больше, я больше так не смогу.
Я останавливаюсь на перекур и продолжаю писать, потому что не остановить и не пересказать, потому что не успеваешь - и тебя накрывает поток. Кто ты есть, где ты? Ты больше никто.
Я сделаю все, что ты выдумаешь и не ты скажешь, я хочу написать что-то лучше, чем тот же гинзберговский "Кадиш", но ни ты, ни кто-то другой мне об этом никогда не скажет, да потому что я ничего не скажу, не расскажу и не провожу никого в свои теремки. У меня здесь остались блевотина и незаправленные шнурки моих дрянных, как душа затасканных, берсачей. " Ты ослеп. Ты прозрел. Ты - ничей.

Очищенный вновь выбирает дорогу,
веря в каждый бесшумный шаг,
отдав восторг боевого рога
за пустой белоснежный флаг;

питаясь цветами подземных вод,
истончаешь кожу до лепестков,
и, открывая безмолвный рот,
вдыхаешь тень с оперенья сов.

Теперь ты - сгусток великой воли,
мгновенно исполнились все надежды,
ты - больше не часть бесконечной роли,
не просто вешалка для одежды,

и пусть твое сердце застыло -
даже оно проснется
от дыхания влажной силы,
что молчаньем назад вернется.

И пусть твое сердце застыло,
но в шипеньи разбитых раций,
в соцветии неба и дыма
тишине суждено оборваться."