Преодоление - 7

(Начало в «Преодоление – 1» - http://www.proza.ru/2016/03/05/311)

                7
                СТОЛКНОВЕНИЕ

 Малинину очень нравилась «творческая» командировка: «ознакомление с новой техникой», как значилось в командировочном задании. В такие командировки в основном ездили начальники конструкторских бюро и сам Стыров. Вот и Малинину подфартило: обязаловки мало, сам планируй свое время!

 Хоть ни перед кем не надо было отчитываться, Малинин все восемь часов проводил на заводе: ходил по цехам, отделам. В основном обосновался в конструкторском отделе, в котором когда-то был «для оказания технической помощи». Знакомился с новыми разработками, разговаривал с конструкторами, с начальником отдела Петром Павловичем Миловым. Понял, что многое в работе дублируется с их отделом. Поделился этими мыслями с Миловым.

 Петр Павлович, мужчина лет сорока, невысокого роста, худой, но с брюшком, которое смешно смотрелось со стороны: как женщина на последних месяцах, с интересом выслушал Малинина, согласился:

 — Да, если хорошо сконтачить, можно интересные дела делать.

 Малинин смотрел через легкую застекленную стенку, отделявшую кабинет от конструкторского зала, любуясь строгими рядами кульманов, письменных столов, широкими проходами. Большие чистые окна наполняли зал светом, свежестью.

 — Отличный корпус вы построили, — с завистью сказал Малинин. — Когда я тогда был, его только начинали.

 — Мы и оборудование сменили, — загордился Милов. — Но это не так просто было. В любом деле кроме головы да рук еще и ноги нужны. Вот и с твоим вопросом: дублируем работу, а изменить это будет не легко. Ты кем сейчас работаешь? Начальником КБ?

 — Нет, конструктором, — Малинин почему-то смутился.

 — Ну... вы там со своим начальником подумайте, а мы здесь, прежде чем к руководству идти.

 — Хорошо, — согласился Малинин. И в эти мгновения почему-то вспомнил про свои муки с собранием: «Да, да, надо вначале все обдумать». И поинтересовался: как у них-то дела с соревнованием?

 Но долго на эту тему не говорили, Малинин не собирался еще и здесь заниматься общественными делами. Тем паче, что сразу понял: Милов и его отдел не помогут.

 Восьмого марта, утром, Малинин подал телеграмму: поздравил Люсю с праздником. Телеграмма получилась стандартной, неживой. Но отправил ее — и на душе стало, вроде, веселей и свободней.

 Малинин до самого вечера шатался по улицам и проспектам, улавливая что-то знакомое, похожее, будто бродит по своему родному городу. Но иногда словно пробуждался, и волнение охватывало его: он в Москве. В Москве! В столице! И невольно еще внимательней всматривался в пеструю спешащую толпу прохожих, словно хотел что-то найти, понять... Сколько людей! Многие мчатся что автомобили, но только нарушая все правила: обгоняют и слева, и справа. И куда так спешат? И не заметил, что и сам прибавил шаг, и вот уже идет быстро, торопится, кого-то обогнал... Потом резко «затормозил», чертыхнулся и опять пошел медленней. Нет, наблюдать за всей этой спешкой интересно, а вот самому торопиться и толкаться совершенно не хочется. Еще и по магазинам толком не ходил. Но надо выполнять заказы жены. Заказы Люси... Купить подарки... Праздничные подарки... — и поймал себя на мысли, что иногда как бы еще думает над текстом телеграммы, пытаясь что-то улучшить, сказать по-иному... Но слов не находил.

 Свернул на тихую магистраль, которая проходила возле большого, видно, нового жилмассива. Пошел по ней, наслаждаясь тишиной и покоем. Кое-где еще виднелись подъемные краны, но массив жил: работали продуктовые магазины, шли люди. Дорога была заасфальтирована, но вдоль правой стороны у свежей траншеи застыл экскаватор, устало опустив в нее ковш. Мелькнула мысль: только успели построить и опять копают-перекапывают. Сколько раз он видел подобное в своем родном городе, сколько раз читал об этом в газетах, сколько раз слышал возмущенные слова сослуживцев. И всегда понимал: не только не экономично. Разлагает. И не одни строители этим страдают... Вспомнил завод: вот и они, видимо, будут внедрять подъемники. Чтоб потом их сломать. Нет, ломать их долго не будут, комплексная механизация будет ждать. Нет ничего более постоянного, чем временное. Вот тебе и технический прогресс... Технический совет... техсовет, — внезапно залетело в голову знакомое и блуждающее по конструкторскому отделу слово. — Технический совет... Отдельский техсовет... «Совет... Совет... Совет...» — отдавалось где-то внутри каким-то всеохватным и щемящим душу эхом. Далеким и непонятным.

 Почему-то вспомнился разговор в курилке: когда однажды он сказал, что их станки будет закупать Япония и Франция, кто-то из ребят бросил фразу, что, мол, втягивают нас они, то есть капиталисты, в свой водоворот. И еще: «Валюта государству нужна, валюта...» «Да, иначе нельзя, — рассуждал Малинин, шагая по незнакомым московским улицам, — иначе нельзя». А в памяти мелькнул гальванический цех, старые, ржавые ванны, Екатерина Михайловна, женщины, вручную промывающие детали... Злость и обида закипали в сердце.

 Было уже совсем темно, хотя время еще не позднее. Быстро темнеет. Малинин забрался в какие-то, видать, далекие районы. «Надо добираться до метро». Шагал наугад. Нет чтоб спросить у людей, а он шел и шел, сворачивая с тихих улиц на более широкие, шумные, которые выводили его на центральные магистрали.

 Строится город, широко, высоко строится. С размахом, с перспективой. Коммунистический город! — звучит. Малинин вздохнул: «Эх, если бы люди умели и свои души так же энергично перестраивать...» — и опять пытался понять и себя, и Люсю, и сослуживцев, и вообще людей на белом свете, и жизнь, которой он жил, которой жили люди вокруг, и соглашался, и с чем-то спорил, и убеждал и себя и других, и доказывал, и звал людей вперед, за собой, в день сегодняшний и в день завтрашний — близкий, но незнакомый...

 Сел перекурить. Вытянул ноги, запрокинув голову на спинку скамейки... и увидел небо. Звездное небо. Как давно он не видел звездного неба. Нет, не где-то в поле, в деревне, когда ездили на уборку урожая, а вот так, в городе — шумном, торопливом. Сколько их, этих маленьких зовущих маяков, маленьких горящих сердец.
Звезды были живыми: они дышали, мерцали, подмаргивали, тревожа душу таинственной бесконечностью и неутолимой жаждой что-то понять, познать...

 И когда вскоре Малинин продолжил свой путь, вдруг где-то далеко-далеко впереди мелькнула маленькая яркая звездочка. Он невольно остановился, улыбаясь своему открытию: земная, кремлевская звездочка сливалась со звездным небом, сливалась со всем миром. И это единение Земли и Неба, жизни человеческой и вечности было простым и естественным. До удивления.

 И он пошел на свет этой земной звездочки. Ему захотелось пройти на Красную площадь, постоять у Кремля, у мавзолея. Не в толпе, не в большой массе народа, а вот так, одному. И Малинин шел и шел на свет этой земной звезды, шел и шел к Ленину...

 ...В один из рабочих дней Малинин решил пораньше смотаться с завода. «Что я строю из себя сознательного? Все равно после обеда болтаюсь без дела». У него не было совершенно никаких планов, как провести этот «выходной». Шествуя по широкому проспекту, он ощущал необычную легкость, беззаботность, как мальчишка, сбежавший с последнего урока.

 Подошел к театральной кассе, которая располагалась в небольшой будочке-киоске. На листочке бумаги, прикрепленном к стеклу, были написаны названия театров и спектаклей. Купил билет — был единственный! — в Театр Сатиры. И еще дали нагрузку — билет в драматический. Не жалел о такой нагрузке, давно хотел походить по московским театрам. Но до спектаклей было еще две недели.

 Решил пройтись по магазинам — надо же выполнять заказы! Побродив по ГУМу, потом по ЦУМу и Детскому миру, вдоволь натолкавшись у прилавков, Малинин вышел на улицу с многочисленными коробками, свертками. «Черт, надо было портфель захватить, а то как барахольщик». Пошел к ближайшей станции метро.

 Когда увидел спешащую мимо Олегину, сразу радостно окликнул:

 — Марина! — тут же смутился: увидит его со всеми этими коробками и свертками, пропади они пропадом!

 — Юра! И ты здесь?!

 — Здесь, — Малинин подошел к ней. — Когда прилетела?

 — Я?.. — Олегина почему-то запнулась. — Я — пятого.

 — И куда? На «Труд»? — Малинин знал, что конструкторов из их отдела редко посылали на другие заводы.

 — Да нет, так... У меня отгулы. — И Олегина уже уверенней заключила: — Хожу, отдыхаю. Скоро домой поеду.

 — А-а, — понял Малинин. — Считай, что в отпуске! Где остановилась?

 — В одном общежитии. Почти центр, комнаты хорошие. Отлично!

 — А я в «Заре» устроился. За ВДНХ.

 — Далековато.

 Замолчали, не зная о чем говорить. Малинин вновь почувствовал неловкость — эти коробки... да и время еще такое, рабочее.

 — Я вот по магазинам решил пройтись, — тряхнул покупками.

 — Тоже бегаю. Надоело уж.

 — Не бегай, — улыбнулся Малинин.

 — Соблазнов много, — Олегина ответила улыбкой.

 «Как в отделе, смотрим, улыбаемся». — Но сейчас Малинин не испытывал смущения. А чего смущаться? Разговаривают, смотрят друг на друга.

 — А я в Театр Сатиры билет купил, — похвастался.

 — Повезло. Я пыталась раздобыть перед началом — не получилось.

 — Плохо старалась, — и Малинин подумал: как это было не продать лишний билетик такой незнакомке?!

 — Научи.

 — А что... что, пожалуйста. Хоть сегодня.

 — Согласна.

 — Цель ясна, да здравствует победа!

 Какой спектакль — не важно. В такой театр — главное — попасть!

 «Как настоящее свидание», — улыбался Малинин, надевая свежую белую рубашку и завязывая перед зеркалом галстук.

 Заскочил в буфет при гостинице, наскоро съел пару бутербродов. «Теперь хоть на край света!»

 Подъехал он к станции метро «Маяковского» за пятнадцать минут до назначенного времени. Вышел на улицу, осмотрелся. Здесь он бывал: Концертный зал, Театр Сатиры, памятник Маяковскому...

 Перешел по подземному переходу через улицу Горького, подошел к памятнику. Высокий пьедестал, фигура во весь рост... «Я волком бы выгрыз бюрократизм», — вспомнились слова.

 Взглянул на часы: до срока еще целых пять минут. Посмотрел по сторонам. Но разве в этом людском круговороте можно кого-нибудь различить?!

 Несколько человек — в основном мужчины — тоже, видимо, пришли на свидание: стояли, ходили, поглядывали на часы.

 В эти минуты Малинин не испытывал ни смущения, ни волнения от ожидаемой встречи. Ждет и все. Вон и другие кого-то ждут.

 Прожив с Люсей уже почти четыре года, он никогда не испытывал желания встретиться с другой женщиной. Потребности такой не было, необходимости... А может, он просто не признавался себе в другом? Поглядывает же иногда на женщин...
Но сейчас Малинин чувствовал в себе уверенность, хладнокровность, и ожидаемая встреча не казалась чем-то запретным, тайным...

 А вон и Марина! Узнал ее по ярко-оранжевому длинному пальто. Высокая, стройная... Она увидела его, подняла руку, мол, я здесь, Юра! Иду! Малинин заулыбался, тоже вскинул руку, и от этого неожиданного приветствия стало так радостно, так вольготно, словно он окунулся в веселое студенческое время...

 В Театр Сатиры, в котором в этот день шел «Ревизор», они так и не попали. Не могли купить «лишнего билетика».

 — Ну вот, а хвастался, — ехидничала Марина, когда они неторопливо шли по Садовому кольцу.

 — Переоценил свои способности, — соглашался Малинин.

 Погода была тихая, теплая. Влажный ветерок обдавал лицо внезапной прохладой, и казалось, что к твоим глазам, щекам, губам кто-то прикасался...

 Марина намного лучше, чем Малинин, знала Москву. Предугадывала, какое они должны пройти здание, посольство.

 — А скоро будет Калининский проспект.

 — Знаю. Там еще двухзальный кинотеатр есть, магазины разные. Говорят, отличный ресторан.

 — Да, ресторан шикарный! — оживилась Олегина. — «Арбат». С мюзик-холлом! Несколько залов!

 Пошли по Калининскому проспекту, посматривая на стройные высотные здания, на большие блестящие окна кафе, ресторанов, на красочные витрины магазинов. Повернули на Арбат. Вновь — на Калининский проспект, Олегина замедлила шаги:

 — Вот он — «Арбат», — кивнула в сторону ресторана.

 — Ты мне показывала, — ответил Малинин, и мысли не возникло пригласить ее в ресторан.

 Дошли до кинотеатра «Художественный».

 — Может, в кино пойдем, — предложил Малинин.

 — Ну, идем, — Олегина скривила пухлые ярко-морковные губы.

 Смотрели «Контрабанду»: молодой сотрудник уголовного розыска ходил по роскошному кораблю, начиненному ресторанами, барами, и безуспешно пытался поймать контрабандиста...

 Уже где-то к середине сеанса Малинину стало скучно. Покосился на Марину. Она внимательно смотрела фильм. Лицо спокойное, губы приоткрыты... Вновь уставился на экран. Но через несколько минут опять покосился на нее, чему-то улыбнулся. Вдруг его нога коснулась ноги Марины, шелохнулось сердце, екнуло, как внезапно оступился, ощутив невесомость. Замер, уставившись растерянным взглядом на экран. Боялся пошевелиться. Словно чувствовал ее тело, ее дыхание... То ли сам придвинулся, то ли Марина... Показалось, что она тесней прижалась... Показалось?
Покосился на нее. Марина повернула к нему голову — в полумраке глаза необычно блестящие, красивые. Улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Отодвинулся.

 Когда они вышли из кинотеатра и опять пошли по шумной многолюдной улице, Малинин начал говорить:

 — Банальный фильм, несерьезный.

 — Почему же? Люди отдыхают: море, музыка! А ты хочешь, чтоб везде все серьезно было. — Засмеялась: — Ты и на работе такой же.

 — Какой?

 — Да вон все одно: лекции, собрания, соревнования.

 — Так как без этих дел? — усмехнулся Малинин.

 — А мне кажется, что ты скучно живешь. Все дела, заботы, словно личной жизни и нет.

 — То, что скучно, это точно. Все некогда.

 — Некогда! Научились оправдываться. Скажи лучше, что отдыхать не умеем. Вот ты говоришь: фильм плохой. А давай разберемся...

 Свернули на какие-то незнакомые для Малинина улицы, переулочки, и он шел за Олегиной, как слепой за поводырем. На душе спокойно, уютно. Как давно он ни с кем вот так не говорил: слушал и рассказывал, соглашался и спорил, шутил и говорил серьезно. И все по-доброму, по-хорошему...

 — Ну, Иван Сусанин, куда ты меня завела?

 — Да вот скоро мое общежитие.

 — Уже домой? — в голосе Малинина явственно прозвучали нотки сожаления.

 — И так вон сколько выходили.

 Общежитие, где остановилась Олегина, располагалось на тихой, почти безлюдной улице. К зданию примыкал небольшой сквер. Олегина и Малинин молча пошли по нему.
По обе стороны от неширокой аллеи стояли скамейки и густо росли деревья. Высоко поднимающиеся неподвижные голые ветви были как будто нарисованы на черно-синем полотне неба. И эта неподвижность, тишина с еще большим волнением помогала ощущать аромат талого снега, предвещавшего возрождение, обновление...

 — Посидим, — предложил Малинин, останавливаясь возле скамейки.

 — Поздно уже.

 Они стояли напротив друг друга, и Малинин хотел, вроде, что-то еще сказать... но сам не знал что. Смотрел на ее широковатый носик, на пухлые губы...

 — Идем, посидим, — опять предложил он и, взяв Марину за руку, приблизился к ней, собираясь пройти к скамейке, полосато чернеющей за ее спиной. Ощутил дыхание Марины, незнакомый, едва уловимый аромат духов... Она смотрела на него спокойно, нежно... Опустил голову на ее плечо, уткнувшись носом в ворсистую ткань пальто... Ощутил, как Марина прижалась к нему...

 Прикоснулся губами к ее шее, щеке... Марина прильнула к его губам полуоткрытым ртом. Малинин обнял ее, отдаваясь бесконечно-пьянящему, неутолимому состоянию теплоты, нежности, ласки...

 Пришел немного в себя, когда услышал тихое:

 — Нет, нет. Завтра... завтра...

 Вначале он даже и не понял, о чем говорит Марина. А она, отстранившись, взяла его за руку... и вот уже отошла... руки вытянуты и только кончиками пальцев касаются друг друга...

 — Завтра, завтра, — шептала она. — Буду ждать. Днем. Десятая комната... — и пошла от Малинина, который неподвижно стоял у скамейки и растерянно смотрел на удалявшийся силуэт.

 ...Бунтующее состояние нежности и тревоги терзало душу Малинина. Нет, он не каялся, не просил прощения у Люси, но что-то томило, наполняло неудовлетворенностью, беспокойством. «Нет, нет, — сопротивлялся, — нельзя, не надо, не надо...» — и ему казалось, что это говорит Марина. Нежно, ласково...

 Утром Малинин мчался в поезде метро и вспоминал вчерашнее свидание, чему-то улыбаясь и иногда ловя свое отражение в темном окне громыхающего вагона.

 Когда поезд уходил с очередной станции, набирая скорость, в полумраке неслись беспрерывные нити труб, проводов, протянутые в бесконечном туннеле. И вдруг опять резкий, яркий свет — и ты на новой сверкающей станции. Потом снова погружаешься в оконную темноту, и снова несутся бесконечные нити труб, проводов — вены и артерии, связывающие между собой прекрасные царства станций.

 Так и в жизни один светлый день связан с таким же другим иногда долгими, бесконечными путями-дорогами, которые не освещены особыми радостями, взлетами. Но ты знаешь, что без этих путей-дорог, без этих непрерывно бегущих друг за другом слов, молчаний, событий, малых и больших дел не будет того светлого дня, того царства удовлетворенности и победы, к которому стремишься, о котором мечтаешь. И пусть потом опять пойдешь по бесконечным путям-дорогам будней, но за спиной уже будут твои победы, твои удачи, и веришь, что впереди их должно быть еще больше...

 Малинин прошел в отдел Милова. Сел за один из пустующих письменных столов. Работа не шла на ум. Хотя он уже твердо решил, что не пойдет сегодня к Марине, — да и вообще никогда не пойдет, — но чувствовал неловкость: она будет ждать. Не по-мужски это. Хоть бы предупредить, сказать, что, мол, занят, не может уйти с работы... «Нет, нет, не то, — спорил с собой. — При чем здесь занят или не могу уйти? Просто не хочу!» — Усмехнулся, понимая, что лжет: вчера-то хотел. Но все равно произносил про себя: «Не хочу, не хочу», — вкладывая в эти слова какой-то иной, весомый, главный для него смысл. И вспоминал о Люсе, об Андрюшке, о последних месяцах семейной жизни... Нет, нет, он не искал для себя оправданий, не каялся. — «Не хочу. Не хо-чу».

 Но ведь не скажешь: не хочу, мол, и все. Лучше уж быть «занятым на работе». Но как сообщить? Если прийти и вдруг стать непонимающим телком — смешно! А начать что-то объяснять, оправдываться, извиняться — еще смешней. Лучше уж совсем не прийти. Другого выхода он не видел. «Она поймет, — успокаивал себя. — Обязательно поймет», — и вспоминал их вчерашний разговор, когда они шли после кино, и спорили, соглашались, шутили и говорили серьезно. По-доброму, по-хорошему...

 Пошел в один из отделов. В широком светлом коридоре инженерного корпуса вдруг увидел идущего навстречу Стырова.

 — Приветствую тебя, Юрий Григорьевич! — Стыров пожимал ему руку. — Как командировочка?

 — Ничего. Хорошая.

 — Вот так! — Стыров слегка хлопнул Малинина по плечу. — У нас плохих командировок не бывает! Патрикеев тоже здесь. Идем, — и пошел вперед. Потом приостановился, и они пошли рядом.

 В отделе, занимающем помещение, похожее на конструкторский зал Милова, Патрикеев сидел за столом и срисовывал с чертежа какой-то узел.

 — Кончай, — попросил Стыров. — Не успел прийти, а уже что-то рисуешь. А еще не хотел ехать! — засмеялся.

 Малинин и Патрикеев поздоровались. Стыров сказал:

 — Выйдем в коридор, — и направился к выходу. Малинин и Патрикеев последовали за ним. Встали у окна. Стыров взглянул на улицу:

 — Эх, хорошо здесь! А у нас похолодание. Сибирь-матушка! — Потом спросил: — Ну, люди молодые, когда будем отмечать встречу?

 Малинин пожал плечами.

 — Сегодня! — уверенно сказал Стыров. — Я вас в одно хорошее заведение свожу. Вы там не были.

 — В «Арбат»? — спросил Малинин, хотя кроме этого ресторана знал названия и других «заведений», мимо которых не раз проходил.

 — Да ну, «Арбат»! Богадельня! Тыща человек народу, и все галдят. Я вас в другой ресторанчик свожу. Возражений нет, а?

 — Нет, — Патрикеев как выстрелил из детского пистолета.

 Малинину показалось, что он чем-то не доволен. А сам обрадовался такому повороту дела: будет в мужской компании! Сказал:

 — Я тоже смогу.

 — Вот и хорошо! — Стыров не скрывал своего удовлетворения.

 Малинину вдруг пришла мысль пригласить в ресторан и Марину. Единым дружным коллективом! Это то, что как раз и надо: встретятся, поговорят... Предложил:

 — Давайте и Олегину пригласим. Одна у нас здесь женщина

 — А где ты ее видел? — удивился Стыров.

 — В Москве! У нее отгулы. Отдыхает.

 — Да ну ее, — засопротивлялся Стыров. — Сами хорошо посидим.

 — Неудобно, — сказал Малинин. — Да и веселей будет.

 — Нет, не надо! — Стыров был категоричен. — Не поговоришь, не побеседуешь. И при чем тут «неудобно»? Откуда она узнает? У тебя с ней свидание?

 Малинин покраснел:

 — Какое свидание? Просто сказала, где остановилась. Вот, можно пригласить.

 — Нет, не надо. В другой раз, — настаивал Стыров.

 — Как хотите.

 — Договорились! — И Стыров закомандовал: — Ты, Валерий Денисович, коль бездомный, иди — устраивайся, а мы с Юрием Григорьевичем тоже пораньше уйдем, чтоб умыться, побриться и прочее, и в пять ноль-ноль — на выходе из метро «Белорусская-кольцевая». Ясно?

 — Ясно, — ответил Малинин и посоветовал Патрикееву: — Попробуй устроиться в «Зарю». Знаешь, за ВДНХ? У меня второй корпус, двести тридцатая комната.

 Патрикеев кивнул и сказал:

 — Я еще в отдел зайду, — и пошел от них.

 Малинин начал рассказывать о своем разговоре с Миловым насчет координации работ, но Стыров перебил на полуслове:

 — Да подожди ты со своими усовершенствованиями! Придумываешь себе головную боль. — Потом спокойней сказал: — Не торопись, Юра. Вот приедем домой, все взвесим, обсудим. Москва торопливых не любит.

 ...Уже где-то часам к трем Олегина поняла: что-то случилось. Как ждала она Малинина, волновалась, что девчонка перед брачной ночью. И сама не ожидала. Что же могло случиться? Не может уйти с работы? Придет позже?.. Но и к четырем часам его не было... И к четырем тридцати... Скоро уж рабочий день закончится. Может, что-то серьезное? Вчера он поздно ушел, город плохо знает... А может, просто не хочет прийти?.. Да нет, улыбалась она, вчера не ожидала от него такой напористости. Да и давно заметила, что нравится ему. Но почему его нет?.. Вспомнила про телефон, который давал ей Стыров. Разыскала его в записной книжке... Нет, нет, звать Малинина к телефону она не будет. Просто узнает, на работе он или нет.

 Телефон-автомат был в коридоре. Звонила, а сама на лестничную площадку поглядывала: вдруг Юра идет.

 — Скажите, из Новосибирска, со станкостроительного завода, у вас есть кто-нибудь в командировке?

 — Да, сегодня пропуска выписывала. Вот — Малинин... Стыров... Патрикеев... Вам кого? Что передать?

 — Да я здесь... из отдела. Сами придут, — и Олегина повесила трубку.

 Малинин решил не ездить в гостиницу, чтоб «умыться, побриться и прочее» — и так, вроде, в форме, и к пяти часам подъехал к станции метро «Белорусская-кольцевая».
Стыров уже ждал на выходе.

 — О, люблю точность! — похвалил Малинина. — Я здесь у родственников останавливаюсь, недалеко, — кивнул в сторону. — Хорошее место: и метро рядом, и шашлычная, и ресторан-люкс. Маленький да удаленький! Туда и пойдем.

 Патрикеев подошел минут через десять.

 — Опаздываешь, Валерий Денисович?! — упрекнул Стыров и спросил уже заботливо: — Устроился?

 — Устроился. В «Заре», — Патрикеев смотрел на Малинина. — У тебя в номере все занято.

 Перед входом в ресторан уже была очередь. Швейцар впускал жаждущих по мере того, как выходили из ресторана. Прождав около часа, они сели за освободившийся столик в одном из небольших залов, в котором располагалась низкая эстрада для оркестра.

 — Будут греметь под ухом, — Стыров был не доволен. — Лучше вон в том, третьем зальчике. — Потом взял меню в твердой красивой обложке: — Так, что будем есть-пить?

 Стол был четырехместный, и один стул пустовал. «Как раз для Люси», — подумал Малинин и улыбнулся: так уговаривал Стырова пригласить в ресторан Марину, а вот вспомнил о своей Люсе. Ему стало смешно от этой мысли и в то же время приятно.
Даже почувствовал прилив бодрости, уверенности. Достал пачку с сигаретами, спички, закурил, посматривая вокруг.

 Зал был небольшой, почти квадратный, стояло всего семь столиков. Почти все места заняты. Музыкантов не было. На эстраде — стулья, пюпитры без нот, стоящие в тоскливом одиночестве, что цапли на одной ноге, черное пианино и большущий барабан с возвышающимися над ним дискообразными медными тарелками. Думал о Люсе...

 За время их семейной жизни они только однажды были в ресторане, еще до рождения Андрюшки. А потом и некогда было, да и просто все сорганизоваться не могли. Люся иногда хныкала: «Вот, не выводишь меня никуда, давай в ресторан сходим, посидим беззаботно». И он, ласково обнимая ее, говорил: «Сходим, Люсек, обязательно сходим». Но все было недосуг. Но мысль, что они должны выбраться в ресторан или кафе — отдохнуть, потанцевать — жила в нем. И он представлял только одно: в ресторан идет с Люсей. А с кем же еще?!.

 Подошла официантка — щеки пухлые, будто держит во рту две конфеты. Достала из кармана белого передника блокнот и огрызок карандаша.

 — Втроем?

 — Нет, — уверенно ответил Стыров. — Еще должен товарищ подойти. Вы уж, пожалуйста, не занимайте этот стул.

 Малинин не понял, в чем дело, но промолчал, подумав, что Стыров, видно, готовит сюрприз. «Неужели встретил Марину?!» — и опять неожиданно шелохнулось в сердце, екнуло.

 — Ладно, заказывайте, — сказала официантка.

 — Подождите, пожалуйста, — попросил Стыров. — Мы еще не успели обсудить с товарищами.

 — Заказывайте, — бросил Патрикеев.

 Малинин уже заметил, что Патрикеев какой-то неразговорчивый, даже сумрачный. Поддержал его:

 — Конечно, мы вам доверяем.

 — Ну тогда другое дело, — и Стыров, смотря в меню, начал называть названия блюд.
— Что пить будем? Водочку? — вопрошал он и с такой же деловитостью обратился к официантке: — Для начала одну бутылочку.

 — Только по сто грамм, — промолвила она.

 — Что вы, по сто грамм?! — начал упрашивать ее Стыров. — К нам еще товарищ подойдет, вот уже четыреста.

 Официантка промолчала.

 Когда она отошла, Малинин кивнул на свободный стул:

 — Кто четвертый?

 — Да пусть стоит, — ухмыльнулся Стыров, — а то подсадят какую-нибудь рожу. Не поговоришь.

 «Сам рожа», — почему-то обиделся Малинин и усмехнулся, поняв, что зря сердится: откуда знать Стырову, о ком он думал. Вот и опять вспомнил о Марине: «Ждала, наверно. Неудобно получилось».

 Патрикеев вытащил из кармана пиджака газету, развернул и начал читать. Стыров молча взял ее, вернее, выдернул из рук, и, сложив, кинул на другой край стола.

 — Здесь, Валерий Денисович, не изба-читальня.

 Патрикеев недовольно взглянул на него, но тут же отвел взгляд.
А Стыров продолжал:

 — Здесь люди пришли повеселиться, забыться от всех дел, а ты о политике читаешь! Ты что — лектор-международник? Может, еще о производственных делах будем говорить?! Плохо, что в ресторанах кульманов нет! — смеялся он, откинувшись на спинку стула.

 Малинин улыбнулся. Он как раз собирался спросить насчет гальванического цеха. Но, на самом деле, что говорить о нем в такой час?! Но был удивлен нетактичностью Стырова: вырвал газету...

 А Стыров знал, что делает. И вчера, и сегодня он иногда так, слегка, щекотал нервы Патрикееву, но и не собирался переигрывать. Патрикеев парень самолюбивый. Но Стырову нужно было сбить его спесь, и он чувствовал, что рыбка не только клюнула, но и заглотила живца. И чем глубже заглотит, тем труднее уйти. И его не смущало, что вот он им двоим, и Малинину и Патрикееву, предложил один и тот же начальственный пост. Отказать кому-нибудь будет никогда не поздно. Сошлется на заводское руководство: мол, пока не мог пробить, рекомендовали другого, но надо подождать, что отдел будет расширяться и так далее. Все это чепуха, это не забота. А начальником КБ хорошо бы сделать все же Малинина. Нравился он Стырову явно больше, чем Патрикеев.

 Не волновало Стырова и то, что кто-нибудь из них проговорится другому о своем «высоком» будущем. Пока нет приказа о назначении на должность, никто об этом не распространяется. Психологию людей Стыров знал хорошо.

 А Патрикееву была неприятна эта новая для него роль. И он не мог понять Стырова: что вдруг стал язвить? Но успокаивая себя, что «дядя шутит», все же нервничал и почему-то злился... на Малинина. «Еще подумает, что меня оседлали!»

 Когда официантка наставила на стол заказанные блюда, Стыров удовлетворенно потер ладонью о ладонь:

 — Гулять — так гулять! Налетай, ребята!

 «Одну бутылочку» выпили довольно быстро.

 — Под такую закусочку еще не грех, а? — разошелся Стыров.

 — Можно бы, — согласился Малинин, чувствуя в теле пьянящую теплоту. — А давно в ресторанах такая норма: по сто граммов? Вот это закон!

 — Э-э, что закон! Закон, что дышло: куда повернул, туда и вышло, — и Стыров, поискав взглядом официантку, кивнул ей: мол, подойдите.

 — Голубушка, — начал он, — нам бы еще чуток беленькой.

 — Только по сто грамм, — заученно промолвила официантка.

 — Да понятно, что по сто, но вы же видите: мы в норме. Не беспокойтесь, — продолжал уговаривать Стыров. — Вы нам в графинчик. Немножко. Граммов пятьсот.

 — Только по сто грамм, — словно автомат, повторила она, но почему-то не отходила от столика.

 — Голубушка, — умолял Стыров, — не обижай нас. Люди мы взрослые, все прекрасно понимаем, как говорят, в долгу не будем.

 Официантка посмотрела на них и, видно, найдя, что они мужики крепкие, почти приказала:

 — Только чтоб тихо!

 — Все, все будет нормально, — Стыров преданно смотрел ей в глаза.

 Официантка ушла, захватив с собой опорожненную бутылку из-под водки, и вскоре принесла графинчик с «беленькой».

 Оркестр уже давно играл. В зале шумно. Люди танцевали, выходя на небольшой пятачок рядом с эстрадой, и там становилось так тесно, что было не понятно, кто с кем танцует.

 Малинин с удовольствием смотрел на танцующих: многие энергично прыгают, притопывают, прихлопывают, лица веселые, возбужденные. «Люсек у меня тоже хорошо танцует», — подумал он, наблюдая за одной девчонкой в необычно коротком «мини».
Девчонка задорно отплясывала: подпрыгивала на одной ноге, на другой, приседала, крутилась, изгибаясь и резко, и плавно, и платьице волнующе трепыхалось на бедрах, и тело в неутомимом движенье было легким, изящным, красивым, и руки белокрыло взмывали и падали и опять взмывали над ее головой, играя друг с другом, соперничая в таинственной фантазии жестов, и даже пальцы на руках исполняли какой-то невиданный танец, устроив на ладонях танцплощадку, и весело резвились, беззаботно радуясь, как дети, этому шумному, задорному ритму взрослых!

 Малинин посмотрел на Стырова: а у того взгляд какой-то настороженный, озабоченный, словно злился на кого-то или думал о чем-то серьезном.

 А Патрикеев повеселел, лицо раскраснелось, он увлеченно рассказывал, как с женой и дочкой в прошлом году отдыхал в Крыму:

 — Возьмешь килограмма три-четыре винограда — и на пляж! Искупался — виноградинку в рот, потом пойдешь — вина кружечку выпьешь. Хорошо!

 Малинин тоже немного опьянел. Изредка поддакивал Патрикееву, соглашаясь с ним, и прислушивался к словам песни о каких-то «заблудившихся соловьях». Певица — в длинном черном платье с глубоким декольте. Иногда мелькала мысль: «Как там Марина? Ждала, наверно».

 А Патрикеев продолжал рассказывать:

 — Да, отпуск надо проводить на море. С комфортом!..

 — Правильно, Валера, — неожиданно вклинился Стыров, — правильно говоришь. И я вот что скажу: каждый живет, как может. У нас и в кодексе записано: «От каждого — по способностям, каждому — по труду». Так что как будешь способен свой труд организовать, так и жить будешь. Один лучше, другой хуже. Но главное чувствовать уверенность в себе, уважать себя, — повторил мысль, которую как-то высказывал Патрикееву. — А для этого надо по мелочам не разбрасываться, знать, чего ты хочешь в жизни достигнуть. Под ногами надо иметь почву твердую, надежную, чтоб можно было и жить веселей, и отдыхать как следует. А сейчас: одному — машину, другому — тряпки. А это все временное: машина износится, тряпки устареют — и опять за ними гоняться? Нет, это не то, это как приложение. Вот и квартиру надо иметь хорошую, все правильно. Быт — великое дело! — и посмотрел на Малинина. А тот спокойно слушал, почему-то никак не выдав интереса к этому намеку. — Вот у меня сын, — продолжил Стыров, — кандидат наук, за границей был уже четыре раза, в доме достаток, на виду. Звание у него теперь никто не отнимет. А друг его, вместе учились, рядом со мной живет, гараж день и ночь строит, машину во сне видит. И семью на голодный паек посадил. Пусть бесится! А сам уже раз пять работу менял, все не может утвердиться как следует. А жить надо без выкрутасов, проще. — Стыров обвел зал медленным взглядом. — Живут люди! Отдыхают себе на здоровье. И не только в отпуске. Поняли вкус: удовольствия хотят — да чтоб поизящней, с изюминкой.

 Тут они увидели, как какой-то мужчина, лет под пятьдесят, пошел к оркестру, размахивая десяткой, как флагом. За ним спешила и та девчонка в «мини». К ним сразу подскочил пианист — парень с густыми бакенбардами.

 Вскоре раздалась веселая, задорная музыка на цыганский манер. Девчонка в «мини» и этот «старпер», как почему-то раздраженно Малинин обозвал мужчину, сделавшего музыкальный заказ, пошли в пляс. Мужчина танцевал степенно, широко поводя руками, словно хотел растянуть эти минуты гордого блаженства. Зато его напарница выделывала перед ним разные выкрутасы радостно и непринужденно.

 Стыров отвел взгляд от танцующих, неторопливо заговорил:

 — Деньги вес набирают. Это тебе не те времена, когда кто-нибудь крикнет: «Вперед!» — и все помчались в огонь и воду, опережая кричавшего и даже не зная, бежит он за ними или уж давно притомился. А может, и в сторону свернул. Сейчас народ умней пошел: беготню никто не уважает, все пожить хотят...

 А Малинин все не мог понять Стырова: то надо жить без выкрутасов, то все «пожить» хотят... Да и как хитро он обыграл: как будешь способен свой труд организовать, так и жить будешь. Не придерешься... Что он хочет сказать?

 А Стыров говорил медленно, обдумывая каждое слово, и смотрел в основном на Малинина. Взгляд напряженный. Малинин вначале не мог его долго выдерживать, отводил глаза, потом снова смотрел. Но ему надоело ерзать, и теперь он старался как можно дольше смотреть на Стырова. Тот принял вызов.

 — Прошло то время, когда люди на издых работали. Никому это сейчас не надо. И правильно, что не надо. Есть, правда, некоторые. Возьми наших начальников цехов. Многие серые ходят, как камень. А почему? Директор с них три шкуры дерет, вот и приходится вертеться. Думаешь, это им очень хочется? Рады бы бросить, да платят хорошо и опять же — положение. Но разве это жизнь? То-то у одного рак, у другого инфаркт, а третий ходит — руки трясутся. Верно?

 — Бывает, — ответил Малинин. — Многое от самого руководства зависит...

 — Вот, вот, — подхватил Стыров, — именно от руководства! С людьми всегда договориться можно, чтоб всем было хорошо: и тебе, и другому. Я вот чувствую, ты далеко пойдешь. Перевыборы будут, того и гляди изберут парторгом.

 — Ну, Василий Иванович, так уж и изберут, — засмущался Малинин, но как бы согласившись со словами Стырова. И сейчас, представив себя на месте парторга, самодовольно подумал, что вполне бы смог справиться с этими обязанностями.

 — Изберут, изберут! — уверенно сказал Стыров. — Только на рожон не лезь.

 Малинин возражать не стал. Он и не знал, о чем можно было спорить, хотя уже давно испытывал непонятное несогласие со словами Стырова. Но вроде все правильно: на рожон не лезь. А зачем лезть? Все надо делать мирными средствами. Чтоб всем было хорошо: и другим, и тебе. Так в чем же дело?

 А Стыров продолжал:

 — Вот и хочу посоветовать: чтоб у тебя в жизни вышло все как следует, надо работать без суеты, обдуманно. А то ты все большие планы строишь, все реорганизовать хочешь. А знаешь, что коллектив против тебя настроен? Люди хотят спокойно работать, у всех семьи, дети, забот и так хватает, а ты хочешь конкурс придумать! Конкуренцию! Сам спокойно работай и другим не мешай. Парни вы толковые, — обратился и к Патрикееву, — такие сейчас нужны. Правильно, Валерий Денисович?

 Патрикеев, склонив голову над столом, что-то жевал, ковыряя вилкой в тарелке.

 — Так я правильно говорю, Валерий Денисович? — повторил Стыров.

 — Вроде, правильно, — Патрикеев мельком взглянул на него.

 — Почему «вроде»? Мы, по-моему, с тобой все обговорили.

 Патрикеев молчал, продолжая ковырять вилкой в тарелке. Ох, как хотел он в эти мгновения, чтоб Малинин исчез, испарился, чтоб не был свидетелем его молчания. Но где-то и соглашался со Стыровым: люди могут быть настроены против Малинина, если уже знают про его блатную связь с Тучевым. Но слишком-то поддерживать Стырова не хотелось — тон барский.

 А Малинин не мог осмыслить эту их «сговорчивость», но почувствовал тревогу, беспокойство...

 — Ладно, давайте лучше выпьем, — примиряюще сказал Стыров и разлил по рюмкам остатки водки. Чокнулся с Малининым, с Патрикеевым. Выпили. Потом Стыров пододвинулся к Малинину и, положив руку ему на плечо, тихо, но напористо продолжил:

 — Слушай, Юра, брось ты свою затею. Не разжигай страстей. Придумал соревнование конструкторских бюро — и молодец. А остальное выбрось из головы. А то выдумал: конструкторы, начальники, министры... Сам знаешь, что это вулкан... лава. Полетит, поползет и вверх и вниз. Потом сам захочешь остановить, да не сможешь. — Резко убрал руку с его плеча, и глаза стали злыми, жестокими. — Не нам это все решать. А ты пытаешься, мелкая сошка, что-то там перестраивать. За-топ-чут!
 
 — Что вы меня пугаете, Василий Иванович? — взбунтовался Малинин.

 — Никто тебя не пугает. Просто советую. Чтоб не пожалел потом. Никто тебя не поддержит. А голову сломаешь. Жизнь надо знать. Так я говорю, Валерий Денисович?

 Патрикеев, держа за ножку фужер, медленно крутил его на столе и, не поднимая глаз, проговорил:

 — И правда, Юра, не стоит все это начинать...

 — Хватит! — резко прервал Малинин, вдруг почувствовав невыносимую злость, обиду. — Знаю, за что вы держитесь! А ты, Патрикеев, оказывается, подхалим порядочный. Гнать таких надо!

 Патрикеев махнул рукой, в которой держал фужер с напитком, и весь остаток воды выплеснулся в лицо Малинину, который с его-то былой реакцией оперативника молниеносно среагировал: ударил его кулаком в подбородок. Патрикеев слетел со стула, как бильярдный шар, врезающийся в лузу после сильного удара. Падая, он стянул за собой скатерть с посудой и остатками пищи.

 — Дерутся! — испуганно вскрикнула какая-то женщина.

 Все произошло так быстро и неожиданно, что ни Стыров, ни Малинин, ни Патрикеев в первые секунды не могли ничего понять.

 Из-за соседних столиков повыскакивали, сбежались официантки, и почти сразу появился администратор — низкорослый мужчина с густой копной ярко-рыжих волос. Он властно крикнул:

 — Прекратить драку!

 Малинин растерянно смотрел на Патрикеева, который медленно, как бы лениво, пытался подняться. Хмель и чувствительный удар кружили голову. Патрикеев встал и, покачиваясь, попытался отряхнуть брюки, но снова чуть не упал, резко шатнувшись в сторону.

 — Ой! — взвизгнул женский голос.

 Патрикеев, уже не пытаясь отряхиваться, плюхнулся на стул.

 Администратор, видя, что драчуны больше не собираются выяснять отношения, спокойней сказал:

 — Идемте со мной.

 Малинин сразу поднялся. Ему было страшно неудобно — вокруг столько людей.

 Патрикеев тоже встал, и они пошли за администратором, сопровождаемые официантками и любопытными взглядами посетителей.

 Малинину бросилась в глаза хмельная улыбка размалеванной блондинки, которая вдруг ему подмигнула. «Ее-то мне стесняться?!» — и Малинин, вроде, почувствовал себя уверенней.

 В комнате, куда привел их администратор, стоял письменный стол, стулья... Администратор сел в глубокое кресло, которое было явно низковатое, поэтому над столом смешно торчала маленькая голова с большущей копной ярко-рыжих волос: словно всходило солнышко над горизонтом.

 Остальные, что сопровождали их, в кабинет не зашли.

 — Садитесь, садитесь, а то упадете спьяна, — сказал администратор.

 — Не упадем, не волнуйтесь, — огрызнулся Малинин, но сам тут же сел на стул.

 Сел и Патрикеев. Рядом. Это произошло для него естественно: сел Малинин — и он, рядом.

 В кабинет почти вбежала официантка, которая их обслуживала. Пухлые щеки, что пополам разрезанный краснющий арбуз.

 — Всю посуду перебили! — закричала. — Совсем обнаглели!

 Вошел милиционер. Он дежурил недалеко от ресторана и его сразу позвал швейцар, узнав, что в зале драка.

 — Что произошло? — буднично спросил он, садясь и раскрывая плоскую полевую сумку. — Эти? — кивнул на Малинина и Патрикеева.

 — Они, они! — официантка была в гневе.

 — И все у тебя, Медкова? — осадил ее милиционер.

 — Мы с ней отдельно разберемся, — сказал администратор. — А вот эти нашлись храбрецы! Хорошо, что не буйные попались, не как на той неделе. Сидят что петухи общипанные, притихли.

 Малинин посмотрел на администратора. Тот отвел взгляд.

 — Ваши документы! — потребовал милиционер.

 Малинин и Патрикеев полезли в карманы.

 — Командированные? — милиционер рассматривал паспорта. — Командировочные удостоверения! — Стал читать. — Ну-ну, инженеры, значит. С высшим образованием. Приехали в столицу технику изучать. Так, составим актик, — и, закинув ногу на ногу, положил чистый лист бумаги на сумку, которая покоилась на приподнятом колене. Достал из кармана шариковую ручку и начал задавать вопросы: фамилия, год рождения, где живут, работают...

 Малинину стало смешно — когда-то и он так же допрашивал хулиганов, а вот сейчас сам попался. Заулыбался.

 — А тебе что смешно? — гаркнул милиционер.

 — Не тебе, а вам, — поправил Малинин.

 — Ладно, вам. Расскажи лучше, за что съездил своему дружку, вон какой фингал, — и кивнул на Патрикеева, подбородок которого припух, и обозначилось большое красное пятно.

 — Мы пошутили, — раздался наивно-тонкий голос Патрикеева.

 Малинин не ожидал такого сюрприза и, не удержавшись, хихикнул.

 — Тебя... вас не спрашивают, — и милиционер опять обратился к Малинину: — Так за что вы его стукнули?

 — Вот, значит, пошутили, — криво улыбаясь, ответил Малинин.

 — Как пошутили?! — вмешался администратор. — Не выкручивайтесь!

 — Мы не выкручиваемся, товарищ начальник, — так же смешно, пискляво заговорил Патрикеев, глядя на милиционера. — Это я об пол, — нашелся он, трогая рукой подбородок. — Со стула слетел — и об пол.

 — Не крути! — вскрикнул администратор. — Зачем его защищаешь?

 — Честное слово, — оправдывался Патрикеев.

 — Свидетели есть? — спросил милиционер.

 — А тот... третий. Где он? — официантка выскочила из комнаты.

 — Так говорите: пошутили? — с усмешкой спросил милиционер.

 — Выходит, пошутили, — сказал Малинин. — Может, только неудачно.

 — Ну да, неудачно, — поддержал Патрикеев, перестав пищать. — Он хотел меня пугнуть... Знаете, так шутят. Замахнулся... я чего-то испугался, слетел.

 Получалось вполне логично.

 Вошла Медкова:

 — Нет третьего! Сбежал! Вам и за него платить придется!

 — Заплатим, — сразу согласился Патрикеев. Малинин кивнул, поддакнул. Сказал:

 — Вы уж извините нас. Немного перебрали.

 Милиционер еще задал несколько вопросов, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но видя, что драчуны не так уж и пьяны, сдался:

 — Умеете выкручиваться. А за угол завернете — за ножи схватитесь? И так бывает. Актик подпишите. На работу сообщим, чтоб знали, как вы в общественных местах шутите. А третий-то ваш?

 — Не знаем его, — ответил Патрикеев. — Перед входом познакомились. — И сам удивился: «Что я этого хмыря выгораживаю?»

 Малинин промолчал.

 Малинин и Патрикеев вышли из ресторана в двенадцатом часу.

 Понимали, что отделались легким испугом: официантка назвала такую сумму за выпитое и съеденное, что все эти разбитые тарелки были мелочью. Она явно загнула раза в два, если не в три. Но никто из них спорить, конечно, не стал. Были рады такому финалу. А могли схватить по пятнадцать суток! Хорошо, что отрезвели.

 Добирались до гостиницы вместе. Не разбежались в разные стороны, не разошлись, а наоборот, вроде хотели что-то сказать друг другу, объяснить...

 Там, в кабинете администратора, защищаясь и оправдываясь, Патрикеев не испытывал обиды на Малинина, признавая: поделом досталось, и хотел поскорее вырваться оттуда, чтоб рассказать ему обо всем, что он, Патрикеев, не подхалим, что это тактика, что сейчас иначе нельзя, что, на самом деле, надо выждать с собранием, не стоит пока начинать борьбу со Стыровым, надо укрепиться. Но сейчас, вырвавшись на свободу, Патрикеев вдруг почувствовал невесомость своих доводов. Не будет же он говорить, что вот когда он, Патрикеев, станет начальником КБ, тогда и... Несерьезно и неудобно... Но а как иначе? Не поможешь сейчас себе, значит, не поможешь потом и другим. И убеждал себя: у Стырова есть силенка, много у него еще этих... ну, подхалимов. Начиная с начальников КБ и до Олегиной. Недавно узнал про их дела. И Стыров знает, чем соблазнять: и оклад ей повысил, и эти отгулы, чтоб по Москве шататься... Молодец! Такую женщину отхватил... Но почему-то неожиданно мелькнула мысль: «Со своими лучше не связываться...» И опять злился на Малинина: сам-то тянет с собранием, боится Стырова, а еще что-то ерепенится! Хочет набить себе цену! На показуху работает, мол, смотрите какой он смелый: быт — мелочи жизни! Он выше всех этих намеков насчет квартиры!.. Не мелочи. Стыров может посерьезней возню затеять... И ресторан им припомнит. Усмехнулся: «Как раз к индивидуальному соревнованию». Но он, Патрикеев, без всякого блата живет и работает!.. И в чем-то оправдывая себя, — а может, и Малинина? И даже Стырова? — вдруг подумал, что все совестливые, если дело гласное. А так в основном-то все тихо делается и, вроде, как правильно получается... И мысли его непривычно метались, не находя так нужной ему опоры, нужного решения...

 А Малинин не сожалел, что врезал Патрикееву. Иногда такое «воспитание» действует куда лучше, чем всякие словесные увещевания. Но это так, срыв, личное. И, конечно, себя надо держать в руках, а то первый обидел: «Гнать таких надо...» И не мог понять, почему Патрикеев так изменился. Ведь дело не в словах, что, мол, не стоит сейчас все это начинать. Разве он, Малинин, сам не думает об этом? Не знает, не понимает всей сложности? Разве сам не мучается над этими трудными вопросами? И разве он хочет усложнить людям жизнь?.. Но ведь Стыров совсем о другом. Своя судьба, только своя судьба его волнует. Давно Малинин догадывался, а сейчас уж точно понял. А вот что Патрикеев-то поддакивает?.. — И сам чувствовал в себе какое-то обновление, возрождение. Словно сбросил с души что-то ненужное, мелкое. Малинин не мог определить его, выразить словами, но чувствовал, чувствовал...

 Вспоминал о Марине: «Ждала, наверно. Ничего, все что ни делается, пусть будет к лучшему. Она поймет... Поймет, поймет, — повторял про себя. Усмехнулся: — Поймет ли Люся? Знала бы обо всем...»

 Так и добирались молча. И в метро, и в автобусе, и вот сейчас пешком. И все же хотели что-то сказать, объяснить.

 Начал Патрикеев. Произнес сухо:

 — Много берешь на себя. Стырова бы по скуле съездил.

 — Вот и плеснул бы в него. Но Стырова так не вылечишь.

 Некоторое время опять шли молча. Патрикеев сказал:

 — У Стырова сейчас власть. Вон и оклады повышает, и людей двигает. — Замолчал, словно думал, какие бы привести примеры.

 Малинин прислушался. Патрикеев продолжил:

 — А соревнование твое — дело новое, в устав не вписано. И сейчас не вырвешь у него козыри. Я много думал об этом. Не просто так, с ходу, решил. Вот станешь парторгом, тогда и заваривай кашу.

 — При чем здесь это? Нужно всем решать, — и Малинин попытался было объяснить, что никто не собирается вырывать у Стырова «козыри», ведь не предлагается же сократить должность начальника отдела... Но не смогли они разговориться. В чем-то главном понимали и не понимали друг друга. Да, пожалуй, и самих себя.

 Комната Малинина была рядом с лестничной площадкой. Малинин остановился у двери, замешкался, не зная как проститься с Патрикеевым. Да и Патрикеев не знал. И, тоже промолчав, пошел в свой номер по длинному полутемному коридору. Шел неторопливо, переваливаясь с одной ноги на другую, покачиваясь. Нет, не спьяна. Он всегда так ходит: влево — вправо, влево — вправо... Малинин смотрел ему вслед: «Ну и походочка!»

 Малинина разбудил голос Патрикеева:

 — Вставай. Стыров звонил. Ждет нас.

 Малинин соскочил с постели — рабочий день начался, а он проспал!.. Взглянул на Патрикеева: подбородок распух... Малинин отвел глаза, стало неудобно: его работа.

 Стыров ждал у проходной завода.

 — С утра здесь торчу, а вас нет, — здоровался он с ними за руку. — Опаздываем, значит?! — Потом удивленным тоном спросил у Патрикеева: — Щека, что ли, припухла? Зуб заболел?

 — Зуб, — буркнул Патрикеев.

 А тот продолжал:

 — А я вчера перебрал. И вы куда-то запропастились. Помню, Валерий Денисович, что ты со стула свалился. — Засмеялся: — Тоже перебрал?! Помню еще, сел на лавочку возле ресторана, глянул на часы: поздно. Думаю: ушли, значит. И я домой поплелся. Даже расплатиться забыл. Денег-то хватило? С кем мне рассчитываться?

 — С обоими, — не глядя на него, ответил Патрикеев.

 Малинин и Патрикеев, конечно, понимали, что Стыров лжет, все он помнит. Но сами рассказывать ничего не стали. «Бережет наше самолюбие», — решил Малинин. «Притворяется, гад, — подумал Патрикеев. — Хочет поиграть на этом».

 И Стыров понимал, что ему не верят. Но больше ни о чем не расспрашивал.

 Малинин сказал Стырову, что через четыре-пять дней поедет домой — задание успеет выполнить.

 — Так рано?! У тебя же на месяц командировка!

 — А что здесь делать?

 — Отдохни. По заводу походи, поучись.

 — Уже ходил, — и Малинин опять начал рассказывать о разговоре с Миловым.

 — Ну идем, идем к нему, — проговорил Стыров.

 Слушал он Милова и Малинина, покачивая головой, поддакивая:

 — Да, надо бы сесть за круглый стол нашим директорам... Да, надо расширять существующие связи... — и про себя удивлялся: зачем Милов сделал прозрачную стенку в кабинете? Чудак!

 Поднявшись, Стыров сказал:

 — Все это, конечно, интересно. Доложу своему начальству.

 А Малинин да и Милов поняли: сам Стыров вряд ли будет серьезно заниматься этим делом — не только предлагать и докладывать, а, главное, доказывать, добиваться. В любом деле еще и ноги нужны — это не для него. И Малинину было очень стыдно за своего начальника: «Лучше бы не приводил его сюда».

 Хотя в этот приезд Стырову было не до любовных свиданий, он, конечно, очень хотел встретиться с Олегиной. Но, с другой стороны, боялся ей надоесть. Чувствовал, что с ней что-то происходит: и к себе тогда пригласила не известно для чего, и в ту же командировку то соглашалась ехать, то отказывалась, а то вдруг говорила, что если поедет, то на «свои». Этих женщин не поймешь — ни молодых, ни старых. Вон его благоверная заказала что-то там купить, словно у нее знакомых мало, через которых она достает все это шмотье. А сам он ни в командировках, ни дома по магазинам не таскался и не собирается.

 Стыров все же попытался обзвонить несколько гостиниц, чтоб узнать, где остановилась Олегина. Но разве все гостиницы и прочие подобные места обзвонишь? У Малинина не спрашивал, чтоб не давать повода для раздумий. Да и Стырову не нравится, что Олегина сказала Малинину, где остановилась... И Малинин смутился, покраснел, когда намекнули ему о возможном свидании... Но Стыров отбрасывал эти ненужные мысли, тем паче, выведав у Патрикеева, что Малинин вечерами сидит в гостинице, да и вот собирается сматываться, словно его кто-то гонит. И тут Стыров понимал основное, что волновало его в эти дни: Малинин растерян. Не смущала и вспыльчивость Малинина тогда в ресторане: «Знаю за что вы держитесь!» — Стыров запомнил эти слова, запомнил... Но что по пьянке не бывает. Да если и не по пьянке. Все равно эта драка от растерянности. Главное сделано: теперь Малинин знает, что он один в своих дурацких затеях.

 ...— Через две недельки встретимся, — Стыров дружелюбно пожимал Малинину руку, когда тот сказал, что купил билет на самолет.

 А Малинин в этот последний вечер бегал по магазинам, выполняя заказы Люси, а в ночь вылетел домой, не сходив в театры и даже забыв предложить билеты кому-нибудь на заводе. Отдать их Патрикееву или Стырову, а тем паче Марине, он и не подумал.

 ...А Олегина понимала только одно: Малинин чего-то испугался. Струсил...

 И у Патрикеева было плохое настроение. Не знал он, как вырваться из этого заколдованного круга, чтоб и со Стыровым пока не портить отношения и перед Малининым не пасовать. И нервничал, что не может найти решения, и злился и на себя, и на Малинина, который заразил его этими метаниями. Иногда даже возникала мысль, что вот была бы у него, Патрикеева, власть, вызвал бы он на партбюро этого слюнтяя Стырова вместе с «теоретиком» Малининым, — да и не только их! — и врезал бы всем по пятое число! Все бы сразу делом занялись! И ему иногда казалось, — как, в общем-то, и раньше, — что Малинин зря связался с этим соревнованием. И убеждал себя: позабыл Малинин про силу партийной организации, решил прикрыться своим индивидуальным соревнованием. А сила эта — в парторге сильном, а вот Сивый... да и Малинин... — И утверждая в себе главную, важную и понятную для него мысль, Патрикеев невольно, неосознанно что-то и отрицал. И боролся с этим отрицанием и не мог его победить. Словно был сильной и смелой птицей, жаждущей свободного, нелегкого полета, готовой оторваться от земли и повести за собой всю стаю, но пытающейся взлететь почему-то на одном крыле...

 А потом, когда Малинин уже уехал из Москвы, Патрикеев вдруг нашел решение: индивидуальное соревнование только между конструкторами! Можно обойтись и без начальников КБ и, тем паче, без начальника отдела. И не надо тогда ждать-выжидать, такое соревнование Стыров поддержит. Да и вообще оно будет проще и правильней, и Малинин это поймет... И все же боролся с собой, пересиливал себя, считая, что где-то подстраивается под Стырова, угождает ему. А этого он никогда не хотел, никогда не собирался. И сейчас не собирается! И он уже высказал свое мнение. А если Малинин не понимает, то пусть и ломает себе голову. Или сам подстраивается под Стырова и унижается.

   (Продолжение следует.) - http://www.proza.ru/2016/03/10/2025

   Преодоление. Повесть. — Новосибирск: ПК «Издатель», 1991 г.