Рассказ 2. Пронесло

Шалуны.

Рассказ 2. Пронесло.

На судьбу почему-то принято жаловаться. За странности, нелепости и прочие события. Но, помилуйте, не будь в жизни нашей странностей и нелепостей - так и вспомнить нечего.
Наверное, по этой причине, хотя нельзя сказать определённо, сегодня в моей памяти всплыли погожий июльский день и раскалённый автобус, готовый увозить вашего покорного слугу из детского оздоровительного лагеря домой. Наступила пересменка, и технический кружок, который я вёл, временно закрылся до прибытия новой партии юных любителей копаться в железках.
Обычно автобус отправлялся заполненным под завязку - маршрут пользовался популярностью - и потому наличие свободных мест, в том числе и рядом с собой, я, как человек суеверный, воспринял с некоторой настороженностью.
Интуиция не обманула - спустя несколько минут в дверном автобусном проёме появился тот, с кем мне совершенно не хотелось делить мягкое, удобное, спрятанное в тень пространство: Варфоломей Максимилианович Чесноков, подсобный рабочий здешнего лагеря.
Запах травы, машинного масла, опилок и чего-то ещё - не поймёшь чего - распространились в салоне. Вошедший деловито прищурил глаз, обвёл взглядом пассажиров, оценил, с кем его должна свести дорога, и решительно двинулся в мою сторону.
Может, вы полагаете, меня смутил запах? Вовсе нет - причина заключалась в другом: у Фили (так беззлобно звали подсобника и дети, и взрослые, чтоб не нагружать собственный язык лишним движением) имелись чертовски скверные привычки. Они даже не касались крепких выражений, которыми «товарищ» злоупотреблял в мужских компаниях, поскольку в сравнении с двумя особо нехорошими наклонностями периодическая тяга к сквернословию выглядела просто детской забавой.
Привычка первая - сходу …«вербовать» себе слушателя. Разговор с Филей начинался с утра, спросонья; и если б не обед, после которого у нашего героя снова наступал сон, тянулся бы, наверное, ещё долго. Да и «разговор» - громко сказано: Чесноков брал инициативу на себя и не давал своему слушателю вставить хотя бы словечко.
Вторая же привычка заключалась в том, что Филю невозможно было убедить в собственной неправоте - на любое возражение у него всегда находился «железный» контраргумент; более того, появлялось ещё большее желание выговориться.
Конечно, прилежная работа способна отчасти компенсировать большинство человеческих недостатков, но подвигами на трудовом фронте подсобник, мягко говоря, не отличался.
Признаки надвигающегося монолога я изучил хорошо: вначале будущий оратор глубоко вздыхал; потом хлопал себя по коленке, словно заставлял проснуться; кашлял пару раз - очевидно, проверял качество голоса. Начинал Филя всегда с проблем глобальных, неразрешимых; плавно переходил на местный негатив, выражающийся во вредных пристрастиях руководства и о баловстве молодых повес, не знающих иных занятий, кроме как ежеминутно льнуть к женскому полу. В «третьем акте» следовал приговор современному мужику в дурном управлении молотком, пилой, косой… Словом, темы менялись, а силы, способной пересилить обстоятельную Филину речь, не наблюдалось.
…Я взглянул на часы, прикинул время прибытия в город; сгруппировался перед натиском предстоящих историй, хорошо мне известных, известных отчасти и совсем неизвестных, но вдруг поймал себя на странно-тревожном чувстве - Чесноков молчал!
Взгляд мужчины, уткнувшийся в какую-то неведомую точку в девственно голубом небе, простиравшемся за оконным стеклом, излучал то возмущение, то раскаяние, то безразличие. Казалось, ещё чуть-чуть - и по бледной щеке стечёт скупая слеза.
Оценивая отчаянно непривычную для себя ситуацию, я начал перебирать в уме все возможные варианты, которые могли бы объяснить не совсем адекватное поведение соседа, как вдруг догадка прожгла моё сознание, словно раскалённый нож - ну конечно, как же я сразу не понял - человеку, сидящему рядом, плохо!
Честно говоря, от собственного заключения мне и самому стало не по себе: ведь следовало что-нибудь решительно предпринять. Но что? Я разволновался: в груди отчаянно застучал молоточек, заныло в желудке; в голову полезли мысли одна хуже другой…
Мы ехали без единого слова уже целую четверть часа, и наверное, атаки совести доконали бы меня окончательно, но произошло чудо: машину тряхнуло, довольно сильно - и Чесноков «ожил»:
- Уволили меня…
Филя звучно вздохнул, набрал в лёгкие воздуха:
- Проспал, блин, в курятнике до двух…
Хлопнул себя по коленке:
- Но ведь никому ничего ж дурного не сделал! На работу вышёл!
Откашлялся. Придвинулся ко мне ближе, отчего нос мой, помимо уже перечисленных запахов, разобрал, наконец, «аромат» куриного помёта:
- Вот и скажи мне, Андрюха, после всего происшедшего, есть ли справедливость на земле!
У меня отлегло от сердца. Пронесло…


24.01.2015