Ваша надежная рука

     Я знаю директора  одной из наших фабрик. Вернее, бывшего директора. Несколько лет назад он ушел на пенсию. Ушел – на партийном учете остался на прежнем месте. Не рвется прочная нить, завязанная  десятью годами директорства. И когда Георгий Николаевич приходит на партийное собрание, коммунисты каждый раз выбирают его  председателем. И каждый раз немало скрыто за этим особым предложением. Многих из них он рекомендовал в партию – они помнят это.  Многим помог, потому что был чутким и душевным  человеком и умел помогать. Многих учил требовательно и строго, потому что был хорошим руководителем.

     Ему семьдесят, а он бодр и статен. Но годы уходят. Те, кого он выучил и вырастил,  повзрослели,  а он постарел. Но его опыт и черточки  его характера живы в десятках этих людей.  И товарищи снова приглашают его  к руководству собранием: в этом и благодарная память, и уважение, и признание по-прежнему важных заслуг.

     И если подумать, у каждого из нас есть в жизни такие люди, коммунисты, которые  в трудных поворотах жизни позволят нам опереться на  свою надежную руку, чей авторитет, мнение и совет мы и годы спустя ставим выше  всех прочих.
Иногда мне кажется, что мне повезло именно на таких людей.

     Помню десятый класс и лабораторию  химического кружка во Дворце пионеров.  Там занимался с нами удивительный человек, преподаватель медицинского института Виктор Михайлович Власов. Он в то время работал над диссертацией и все равно с удовольствием отдавал нам свои вечера.  Каждый новичок-кружковец  начинал с  мытья лабораторной посуды.  Если скучал на грязной работе – уходил, а те, кто оставался… Смотришь, уже  школьный озорник замирает у аналитических весов, листает учебник химии для вуза. А к опытным кружковцам мы относились с благоговением: у тех были выстроены  сложнейшие конструкции из трубочек, колб и пробирок. Надпись: «Идет опыт! Не трогать!» держала нас на почтительном расстоянии. Здесь активно, увлекательно прививалась любовь к химии. Неслучайно же именно из кружковцев того времени вышел и директор  института биологически активных веществ  во Владивостоке, и известный в медицинской среде фармаколог, и многие  из ученых-химиков  и инженеров в нашем городе. Но мы не  только учились определять удельный вес вещества  - мы  задумывались о своем месте в жизни. Решали задачи  из вузовского учебника и учились спорить, доказывать свое мнение. Но кем бы мы ни стали, до сих пор считаем себя учениками Виктора Михайловича, и день, когда из далекого сибирского  научного центра приходит  его письмо, - настоящий праздник.

     Потом был столичный университет. Десятки преподавателей. Но из них особенно запомнился  один. Мы сидим в Коммунистической  аудитории (есть такая в старом  здании МГУ), скамьи амфитеатром устремляются ввысь. На сцене – изящный невысокий старик. У него нервные пальцы, серебряная копна волос  и черные очки. Он слеп.

     Слушать его приходили студенты и других факультетов. На его  лекции всегда устанавливался моментальный контакт со слушателями. Здесь не было дремлющих, ленивых и равнодушных. Не было тихого шепота и не передавались  по рядам записочки. Записки шли к нему. И он молодым звонким голосом отвечал на наши вопросы. Все это непосредственно касалось нас и нашего сегодняшнего дня.

     С ним можно было поговорить обо всем. Он умел шутить  и знал о нас многое. Не было вопроса, на который бы он не ответил. На его экзаменах никто и помышлять не мог  о шпаргалке или подсказке – это было бы расценено как предательство.

     Однажды какой-то шутник, конечно, без злого умысла послал ему после лекции записку: «За какую футбольную команду Вы болеете?»  Он тогда подошел к краю сцены и дерзко, с вызовом  сказал невидимому амфитеатру:

     - А я вообще не болею!

     В ответ раздались аплодисменты, потому что было в этом ответе что-то, лишь маленьким краем касавшееся футбольных дел.

     Потом была  первая  редакция, первая газета, первый заведующий отделом,  у которого ты в литсотрудниках.  А какие частенько бывают  новоиспеченные специалисты? Они могут чуть ли не говорить по-латыни и не знать, так сказать, куда в троллейбус  «бензин  заливают». Трудно с таким работником «заву». Трудно было и  Виталию  Зиновьевичу Усову, к которому мне посчастливилось попасть.

     Он был всего несколькими годами старше меня, но казался взрослее в два раза. Он пережил войну и видел, как гибли люди. В том возрасте, когда для меня студенческий билет был самым главным документом в жизни, а экзамен – главной опасностью, его бомбардировщик спикировал в последний раз, врезавшись  своим стремительным телом  в лесную поляну. Взрыв отбросил пилота  на несколько метров, спас от огня и прошил  осколками его ноги. В двадцать лет я бегала на стадионе в Сокольниках, а он лежал на госпитальной койке. В двадцать три я закончила университет, а он на десять лет позднее  блестяще защитил работу в заочном вузе.

     Сколько моих первых неуклюжих статей он переделал, можно сказать,  заново переписал!  Сколько выговоров получил от редактора за мои ошибки! Я не помню случая, чтобы хоть раз он потерял терпение,  разозлился и закричал. А вот как радовался самой малой удаче – запомнила на всю жизнь. До сих пор помню названия тех статей, которые мы вместе писали всю ночь, чтобы утром положить  на стол редактора. Это как-то не забывается.

     Как не забывается и то, что он Усов дал мне рекомендацию в партию.

     Годы идут. Все больше седых нитей на висках бывших солдат, не кончают болеть  старые раны, но по-прежнему не знаю  я Усова  унылого, расстроенного, раздраженного, знаю  его  стойкого, спокойного и  дружелюбного.

     У каждого из нас есть такие люди,  такие встречи, такие друзья. И чего бы ты ни достиг в жизни, не забудешь  их помощи и их влияния:  это их  советы, и их надежные руки, сделали тебя тем, какой ты есть.

     «Юность», 29 марта 1966 год