Письмо

 (по мотивам рассказа А.П.Чехова «Ванька»)

Буратино, восемнадцатилетний мальчик, призванный в армию Страны Дураков, заступив дневальным по роте, не спал. Дождавшись, когда все «деды» ушли в самоволку, он достал из тумбочки пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером, и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать:
- Милый папочка, Карл Абрамович, - начал он, - и пишу тебе письмо. А вчерась мне была выволочка: сержант выволок меня за волосья из сортира и отчесал шваброй за то, что я там по нечаянности заснул. А когда мне велели чистить автомат Простоквашникова, я начал разборку с цевья, и наш прапорщик, приговаривая: «Тяжело в учении – легко в гробу!», - стал ейным прикладом мне в харю тыкать. Старослужащие надо мной насмехаются, мол, нос у меня не уставной, посылают за водкой и велят красть в столовой огурцы, а хлеборез бьет, чем попадя. А еды нету никакой: на первое обычно вода с капустой, на второе – капуста без воды («рагу – смерть врагу», называется), а на третье – вода без капусты. А чтоб мяса или масла, то повара сами трескают. Спать мне велят на двух стульях, а когда бываю в наряде, то вовсе не сплю. Милый папочка, сделай божескую милость, возьми меня отседа домой, нету никакой моей возможности. Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить: увези меня, а то ведь мой уровень жизни сравнялся с вашим уровнем смерти…
Буратино вспомнил замполита, без которого рота была бы, как деревня без дурочка, и его слова: «Битие определяет сознание», покривил рот, потер черными кулаками глаза и всхлипнул.
– Хотел, было, пешком к вам бежать, да сапоги кто-то «свистнул», морозу боюсь. Приезжай, милый папочка, пожалей меня сироту несчастную, а то все меня колотят и называют «неструганной мордой», «поленом» и «дубиной», а скука такая, что и сказать нельзя – все плачу. Командир, правда, меня успокоил. Он сказал, что вся наша армия, как смешанный лес: что ни офицер, то – дуб, что ни прапорщик, то – пень, что ни отличник боевой подготовки, то – липа. А на днях была у нас смена белья: первая рота менялась со второй... Еще нас гоняют по утрам на зарядку. Когда мы выбегаем из казармы  с голым торсом, то у прохожих это вызывает смех, а когда одетые, то – панику. А намедни, когда я траву красил, старшина спросил:
- Какая разница между мной и столицей Кампучии?
Оказалось, что столица-то Пномпень, а я – «пень пнем», да так мешком по башке ударил, что я упал и насилу очухался. Попробовал намекнуть прапору, что земля, мол, круглая, так он, узнав об этом, заставил меня ровнять ее до самого отбоя. Еще приказал отдавать честь всему, что движется, а что не движется, велел перекрасить в зеленый цвет. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой.
Остаюсь твой сын, Буратино. Милый папочка, приезжай!

Буратино свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт. Подумав немного, он написал адрес: «В Израиль. Папочке», потом почесался и прибавил: «Карлу Абрамычу». Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя уже сладко спал на своем посту. Ему снился Иерусалим и отложивший талмуд папа Карло, в кепе и жилетке, картаво читающий его письмо большой родне.