ТРИ ЖУТИ

Первую ЖУТЬ я увидел в семилетнем возрасте.

Пошла, бедолага, уголёчка подсобрать.
Да, видно, пришла ей судьба страшной смертью погибать...

Село Ильмень. Ж.д. станция Мазурка. Народ бежит на ж. дорогу. Мы, пацаны, естьсьно, за ними. На путях лежит неживая женщина, вся в крови.
А рядом, отдельно, её оторванная рука…
Вот сейчас мне идёт не седьмой, а восемьдесят седьмой, но всё помню и ощущаю точно так же, как тогда!

Вторая ЖУТЬ. В моём Собрании – под заголовком «НА БОГОМОЛЬЕ».

С ножом и вилкой сидит барин. Ребёночек ему зажарен.

В начале прошлого века моя бабушка была молодой солдаткой. Нет, она сама не служила, служил её молодой муж.
Было принято солдаткам сходить на богомолье. Лучше в Киев. Но это очень далеко, а «сходить» в буквальном смысле, пешим ходом. Подъехать – грех. Вот и собрались наши молодки в Воронеж. Туда тоже ходили.
Ночевать их пускали в любой деревне. И вот  подходят они к одной где-то уже вблизи Воронежа.

Дальше, уважаемые читатели я попробую изложить события бабушкиным слогом.
- И-и , милай! Подходим, а на воротах – картина: мордастай, щакастай барин сидить с ножиком и вилкой. А перед ним на тарелке жареный человечий ребёнок! Страсти божии! Да что ж это такое?! Заходим к тётке ночевать. Она нам всё и обсказала. Мы-то, грить,  сами-то уже не видали, а наши бабушки  – своими глазами. Вот и до нас дошло. Было-то это не так и давно, лет сорок-пятьдесят. К тому времю, как мы-то туды попали.
Да! Был у них барин такой. Людоед. А права тады была такая – крипосная. Он барин, люди яво крипосныя, он с ними чаво хотел, тово и делал. А яму за это ничаво!

Вот, какая справная бабёнка на сносях, он вялить иё в дом, к сабе. Кормють иё смятаной ды маслом. А как родить, иё тут жа ссылають в дальнию деревню, на свинарник. Кормить дитя, ей, канешно, не дають. Штоб иё гарючие слёзы не попали внутрё дитёнка. А на то у барина есть спицияльные кормилицы. Вот как дитё в телу войдёть, барин повару приказ: зажарить.

Уж как там это делалось, нихто и никада не видал. Тайкём…
И вот, милай! Ехал чериз наши мяста царь-батюшка. По своим вяликим царским дялам. Яму и обсказали про эту чуду. Яво Царская Вяличества так осерчала! Вялел надеть на сибе солдатскую шинялишку и пошёл ко двору душагубца. Стучить, пусти, мол, перночевать. А тот с крыльца: - Пошёл вон, босота, а то щас собак на тибе спущу.

 И тут  царь-батюшка кэ-эк распахнёть шинялишку-та! А тама! Ардяна, палеты, шнуры золотыя на всяю грудь!  Упал в ноги злодей, куды вся грубость делась. – Прости, Ваша инпяраторская Величества! Ды ведь они и не люди вовси, они мои крипосныя, чаво хочу, то и ворочу…
Ищё боле рассерчал царь-государь: - В тюрьму яво! В Сибирь яво!
И тут жа велел крипосную праву АТ-МЯ-НИТЬ!
 Вот таперьча мы люди слабодныя. А людоедов больше нетути…
Так, мздоимцы там разныи…

А в достоверности этой истории сомневаться не приходится. Есть же прямое доказательство – крепостничества-то действительно ведь нету!

Уважаемые читатели. Когда я первый раз это услышал, я учился в восьмом классе. В сорок четвёртом. Война ещё шла. И тут же сел и стал записывать… Дудки! Вроде бы понятно про что писать, а слова на бумагу не ложатся. Вот уже тогда я понял, что писательствовать непросто.

И только вот, в девяностых, бежал я сломя голову, поперёк дороги и впечатался на полном ходу в двёрку проезжавшей Волги. Шкура на темечке лопнула. Врачи зашили суровыми нитками. Так от встряски, видно, нейроны в мозгу перестроились, и у меня даже стихи «пошли», не то что там какая-то Проза.ру… Да вот вы и сами по этой вот страничке видите мастерство мэтра… Читается легко, картина в голове наглядная…
Ну, это дидуля иронит, шуткует. Какой там мэтр, начинающий и одновременно заканчивающий…

И третья ЖУТЬ. Страшный Бульк.
                В темноте не разглядела  она сруб оледенелый…

Рассказала уже в пятидесятых случайная попутчица.
 Училась она в педучилище, в Борисоглебске. А сама родом из казаков. Тогда это была Сталинградская область. Её хутор  находился в 20 км от станции. Ходили только пешком. Никаких нынешних барских автобусов не было.

Припозднилась. Попросилась на ночлег. А ночью, как на грех, хозяйка засобиралась рожать. Просит: - Бяги, милая к бабке-повитухе. Найдёшь, она самая крайняя. Побёгла.  Старушка, божий одуванчик, никак не позже 18-го века рождения. – Милая, дыть я уж и ходить-то разучилась. Рази тока на закорках понесёшь.  А чего там нести-то…

Посадила на закорки, пошли. А дело зимой было. Позёмка, по-нашему сипуга, метёт, глаза слепит. Да и старушка как-то тяжелеть стала. Всё чаще девушка её слегка подкидывает кверху. Даже замаялась. Глядь, возвышение удобное. Повернулась задом и ссадила бабулю. И вдруг сзади-то всплеск какой-то… Оглянулась, а бабули-то и нету. Она там, откуда булькнуло. Это колодезь обледенелый оказался.

Как бежала полем-степью, бросивши свою котомку, ничего не помнит. Но в горячке две недели отлежала. Никто не ищет. Совесть подуспокоила… Вот через восемь лет мне первому рассказала. Всё же совесть не спала, терзала…
Последствий никаких не знает.