Хафаса

1. Куш-Елга и окрестности

Любопытство, а что же там, за холмом, толкнуло меня, продираясь сквозь заросли дикой вишни,  подняться вверх по крутому склону на гребень холма. И вдруг передо мной открылась столь неожиданное и необъятное зрелище, что от изумления перехватило дыхание. Вначале я просто смотрел на эту удивительную картину, не пытаясь в ней разобраться. Постепенно приходило ее распознавание. Вот от горизонта к горизонту извивающейся зеленой змейкой, то сужающейся, то утолщающейся, растянулась речка Усень. Неширокая, она густо заросла по берегам деревьями, которые укрыли ее своей кроной и сделали невидимой. Только на крутых поворотах вода, подмывая один из берегов, создавала оголенные обрывы, и расширившаяся речка блистала на солнце. Зеленую змейку сопровождала, то сближаясь с ней, то удаляясь от нее, серая змейка шоссе, на которой изредка попадалась бредущая с телегой лошадь. Долину Усени окаймляли с боков гряды холмов, покрытые лоскутами то пестрых березовых рощ, то желтеющих нив, то зеленых пастбищ. Эти лоскуты местами спускались в долину, местами поднимались на другие холмы, чередуясь и создавая пеструю картину. По всей долине то там, то  сям были разброшены скопления огородиков, палисадников, домиков. Это были деревни, и будь карта, можно было бы определить их названия. Протянувшийся под ногами гребень холма был ровным, длинным и почти прямым. У подножья склона, по которому я поднялся, уютно, как спящий ребенок на руках матери, лежала деревня Куш-Елга. Небольшая, в 25 дворов, она растянулась как раз по длине холма, прячась пол ним от ветров и ненастий. Два мощных источника, с шумом и плеском выплескивались из  холма, один - у верхнего конца деревни, другой - в ее середине. Обилие чистой вкусной воды и привлекло сюда первых поселенцев. Образуя ручей, воды родников текли по подножью холма вдоль всей деревни, и, пройдя под шоссе, вливались в Усень. Источники и послужили названием деревни. Куш означает двойной, сдвоенный, а Елга – ручей, речка. Недалеко от места впадения ручья в Усень расположилась симпатичная зеленая лужайка. По  ней в жаркую погоду, обгоняя друг друга, с шумом и гамом неслись деревенские мальчишки, на бегу скидывая майку и трусики, чтобы с ходу броситься в прохладные воды Усени. Это был деревенский пляж. Бывало, что в это время там уже купались девчонки, тоже голышом, тогда они с визгом вылетали  из воды, торопясь одеться, пока мальчишки не успели для куража похватать их одежду. За пляжем, чуть выше по течению реки стоял незаметный за деревьями мост. Он связывал стоявшую на той стороне реки деревню Крип с нашим берегом.
 
Дома в Куш-Елге стояли только на одной стороне улицы. Застроили ту сторону, которая ближе к воде. Другую сторону занимали огороженные плетнем крестьянские огороды, и только посредине одиноко стоял коопторговский магазин, с виду обычный деревянный сруб с крышей. Большую часть времени он  был закрыт на амбарный замок и открывался два раза в неделю, когда привозили хлеб. В остальное время что-то купить из его скудного ассортимента можно было, только  вызвав продавщицу из дома. В проливные дожди улица превращалась в черную непролазную грязь. Спасало то, что улица шла под уклон к Усени и дождевая вода долго не задерживалась. Днем улица была пустынна. Жители ходили летом по задам деревни. Там протекал ручей с холодной родниковой водой и тропинками  по берегам, а крона деревьев укрывала от палящего солнца. Оживала улица только ранним утром и вечером перед закатом. Деревня просыпались рано, нужно было еще  до восхода солнца совершить намаз и до выгона в стадо подоить коров. Зов пастуха и щелканье бича оповещали, пора выводить скотину. Пропылив по деревенской улице, стадо медленно уходило на пастбище, люди расходились по своим  делам, и улица замирала. Вечером жители высыпали на улицу загодя. В ожидании стада они садились  на скамейки у своих калиток или, сойдясь, заводили меж собой беседу. Возвращающиеся коровы легко узнавали родные калитки и, досыта наевшиеся за день, с трудом протискивались в них. Трудности возникали с баранами и овцами. Эти часто не узнавали свои калитки  и заходили в чужие. Оттуда их выгоняли, и они, озабоченно блея,  бессмысленно бродили по улице, пока их не находили хозяева.

Двор Хафасы апы находился чуть ниже середины деревни. С улицы его ограждали высокие ворота, калитка и забор выше человеческого роста, перед которым росло несколько ив. Войдя во двор, мы бы увидели слева в тени  большой черемухи огороженную площадку, вслед за ней -   амбар, сеновал и в глубине двора – хлев. Справа, до дома, расположенного посредине, тянулся палисадник с кустами смородины, малины и цветами, посаженными  под окнами. Из-за дома углом во двор выходил второй палисадник. В нем между кустами смородины вразброс стояло с десяток ульев, а возле дома находился погреб с ледником. Возвращающаяся вечером скотина проходила в хлев через весь двор, поэтому он был гол, без единой травинки. Место за палисадником и хлевом до самого ручья занимал огород. Протоптанная с его правого края тропинка вела к бане и ручью. Был и второй огород, раза в два больше этого. Он располагался через дорогу, на незастроенной стороне улицы.

2. Наш приезд и события в Куш-Елге

Мы приехали в Куш-Елгу летом 1946 года. Мы – это бабушка, мама и я. Мы возвращали бабушку ее дочери Хафасе, у которой она жила прежде. Так сложилось, что в годы раскулачивания мои родители бежали от земельных страстей  в Ташкент, город хлебный. Здесь вслед за своим братом Баяном отец поступили на службу в Ташкентское  пехотное училище им. Ленина, откуда в 1940 году его направили учиться на зубоврачебные курсы  в Ленинград. А чтобы мама не оставалась одна со мной, еще не достигшим и  двух лет, прислали ей в помощь бабушку. А потом началась война, отца призвали в армию, и бабушка надолго  застряла с нами в Ташкенте. В конце 1945 года отец, о котором мы все годы войны ничего не знали, так как он через пару  месяцев после начала войны перестал писать письма, живой и невредимый, вернулся домой, и нам, теперь уже гражданским лицам, пришлось покинуть училище. Начались наши скитания по частным квартирам, и бабушку лучше было вернуть в деревню. Вот мы и доставили ее в деревню. Я, только-только закончивший первый класс, впервые увидел Куш-Елгу. Интересные впечатления первых дней пребывания в ней вскоре затмило неприятное событие. Мы с дочерью Хафасы Явгарой, старшей меня на 8 лет, серьезно заболели: высокая температура, жар, ломота. По сельсоветовскому телефону вызвали скорую. Та, недолго думая, увезла нас в райцентр Белебей, в 12км от Куш-Елги, и мы очутились в инфекционной палате с подозрением на тиф. На другой день Хафаса апа с мамой приехали проведать нас, но свидание не разрешили. Мы посмотрели друг на друга в окно, что-то пытались сказать и спросить, но через двойную раму было  плохо слышно, и они уехали. Тут я почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что горько заплакал. Явгара тщетно пыталась меня утешить. Только гостинцы, доставленные вскоре в палату, успокоили меня и я, все еще всхлипывая, стал есть. А через два дня я запрыгал от радости, когда нам сообщили, что диагноз не подтвердился, и завтра нас выпишут. После нашего возвращения Хафаса апа говорила нам, что тиф – это страшная болезнь, от которой многие умирают, и, слава аллаху, тиф обошел нас стороной. Еще она рассказывала о младшем брате Мухамматфазыле, который  закончил медучилище, работал  в одном из тыловых госпиталей, заразился там тифом и умер в 1942 году. Ему было 32 года, и видел я его только на фотографиях. Мой отец вернулся с войны лысым. На наши вопросы, от чего это, отвечал, что заразился в бараках тифом, с которым долго и мучительно боролся и одолел. Так что, может, и не зря врачи скорой перестраховались, увезя нас в больницу.
 
Вскоре после возвращения из больницы в деревне случился пожар. В ее верхнем конце чуть поодаль от  крайнего двора стоял колхозный амбар, запертый, как и магазин, на висячий замок. В один из дней ранним утром  раздались странных металлический звуки. Это было нечто необычное. Выглянув на улицу, я увидел людей, с ведрами бегущих вверх по деревне. Побежал и я, по дороге узнавая, что случилось. Горел колхозный амбар. Вокруг него уже суетились люди, часть из них выстраивалась цепью от амбара к источнику. Я заметил, что звонарь, перестав бить по висящему рельсу, ушел тушить пожар, взял оставленный им ломик и продолжил удары, воображая себя командиром, зовущим солдат на бой. Но скоро рука моя устала, я сник, положил ломик на землю, и стал оглядываться по сторонам. Никто не обращал на меня внимание. Весь народ собрался и дружно, передавая ведра по цепочке, тушил пожар. Как слаженно они действовали! И никакой командир был не нужен. Как будто они всю жизнь только тем и занимались, что тушили пожары. Если бы они ждали пожарных из города, амбар успел бы сгореть, и как знать, при попутном ветре огонь мог бы перекинуться и на деревенские дома. Так что на бога надейся, а сам не плошай.
На гребень холма, приютившего Куш-Елгу, я поднимался часто, и вечером подолгу смотрел на закат солнца, красочный и неповторимый. Эта неповторимость создавалась бесконечным многообразием находящихся у горизонта облаков. Разные по форме, прячущиеся друг за другом  и в непрерывном движении то открывающие, то прикрывающие друг друга, меняя толщину слоев, они окрашивались  солнечными лучами в самые разные, переходящие друг в друга оттенки цветов, от желтого и нежно розового до пурпурного и фиолетового. Последние минуты заката протекали быстро. Приближаясь к горизонту, маленький огненный диск солнца быстро рос, становясь из круглого овальным, и тонул в пучине облаков громадным сплющенным чудищем. Только отсутствие облаков делало закаты похожими. Разглядывая облака днем, я удивлялся тому, как быстро они движутся. По небу они плывут, чинно, плавно, вроде бы не спеша, а посмотри на их тень на земле, когда она пробегают мимо тебя, так быстрее птичьей стаи несутся. Иногда я подолгу наблюдал, как собравшееся из малых облаков большое облако, постепенно темнея, превращается в тучу, и вдруг начинается дождь. Словно садовник, туча поливает  лейкой одну деревню, за ней другую, третью, пока, истощив запасы, не откроет путь солнцу. Сухая земля, жадно впитав  влагу и потемнев, быстро сохнет на солнце и вскоре все принимает свой прежний облик.

3. Путешествие в Арсланбек

 «Раз уж столько лет мы не были здесь, надо бы проведать и старшего брата Нуры абы»,- сказала мама. Он жил в деревне Арсланбек, в 40км от Куш-Елги. Вроде бы недалеко, но если бы вы знали, как долго и с каким трудом мы добирались! Хафаса апа, тоже давно не видевшая его, решила идти с нами. Через два дня мы собрались и рано утром спустились по деревне к шоссе. Рейсовых автобусов тогда не существовало, и расчет был на ненадежный попутный транспорт и свои надежные ноги. Расположившись на траве у шоссе, трассу которого я видел с холма, мы стали ждать попутку. Прошло полчаса, час, ее нет. Решили пойти пешком в надежде, что на ближайшем пересечении дорог повезет больше. Повезло, но взявшему нас водителю грузовика было по пути только до следующего перекрестка, дальше он уходил в сторону. Прождав с часик и здесь, мы дождались следующего грузовика. Но и он, провезя нас немного, свернул. Радовало доброе отношение водителей. В оплату они принимали любую благодарность пассажиров, будь то 10-20 копеек, яйцо или простое спасибо. Вот уж чем беднее, тем добрее. Поняв, что теряем больше времени на ожидания, чем на езду, и что так можно не добраться до места и до вечера, мы перестали ждать попутки и поздним вечером добрались  до цели. Дальнейшее я не помню, так был утомлен и замучен, что, не раздеваясь, прилег куда-то и отключился. Утро было тяжким. Любая попытка поднять или пошевелить ноги вызывала в них неимоверную боль, и я пролежал в постели и этот день, и следующий. Только на третий день я начал потихоньку ковылять по дому и двору. Дом Нуры абы мне понравился. День выдался солнечный, и дом казался просторным и светлым. Двор вокруг дома был покрыт зеленой травой, ухожен, а по краям засажен кустами малины, красной  и черной смородины. Выйдя из дома, было приятно оказаться на зеленой лужайке, пройтись по росистой траве, полакомиться ягодами с куста. Для скотины, возвращающейся из стада, был проложен вне двора отдельный проход в хлев. У входа, сбоку этого прохода располагался каменный дом. Как узнал я потом, Нуры абы построил его в голодные годы войны, перебравшись сюда из Уфы. Камень в тех краях буквально лежал  под ногами. Он надеялся жить в нем. Но он оказался холодным, и для жилья пришлось построить деревянный дом.
 
Снова мы с мамой посетили Арсланбек много лет спустя, когда у меня уже рос двухгодовалый сын Марат, которого мы взяли с собой. Деревянный дом на этот раз показался маленьким и неказиситым.  Окна как будто уменьшились в размерах, и в пасмурный день в комнате было темно. Я то и дело бился лбом о верх дверного проема, каждый раз  поминая черта, пока не выработался рефлекс. Так дом, казавшийся просторным для ребенка, стал малым для взрослого. Но летом это не так важно, ведь большую часть времени проводишь на воздухе. Каждое утро я выводил сына голышом на зеленую лужайку перед домом и обливал его холодной водой из ведра, после чего хорошенько обтирал махровым полотенцем. И он не ежился, не отталкивал меня и ведро, вел себя спокойно, как будто так и должно быть. Мама, а потом и жена, когда я рассказал ей об этом по возвращении, ужасались и ругали меня, но то, что Марат не простывал, не болел и даже не чихал после этого, служило надежным алиби моим действиям.

4.Пересадка в Кинеле

Камнем преткновения при обратной поездке из деревни в Ташкент стала узловая станция Кинель. Поезд здесь стоял всего 2 минутки, а народу на пересадку - много. В этой толчее нужно было за эти минутки найти свой вагон, успеть запихнуть вещи и запрыгнуть в вагон. А вещей было много, потому что нужно было запастись едой на 3-4 дня пути,  посудой, да и гостинцев было немало. Поезд чуточку опоздал, и  к отправлению поезда на него успела сесть едва ли половина народа. Поэтому в момент трогания с места раздался такой оглушительный крик, визг и плач не севших в поезд, что машинист резко затормозил от испуга, не задавил ли кого. Все, кто не ехал нашим поездом, но стоял на перроне, бросились запихивать страдальцев, в числе которых был и я. Мама, с чьей-то помощью успевшая забросить вещи в открытое окно, висела на подножке рядом со мной. Кажется, удалось всех запихнуть, и пока поезд набирал скорость, мы настырно втискивались внутрь вагона. Это были времена железного наркома Кагановича, при котором поезда ходили точно по расписанию, минута в минуту, а любое опоздание без веской причины считалось преступлением и сурово каралось. Поэтому машинист нашего поезда так спешил. После этой ужасной пересадки мама старалась  проехать мимо Кинеля и делать пересадку в Куйбышеве, где поезда стояли по 30-40 минут.

5. Пионерский лагерь

После четвертого класса родители отправили меня в пионерский лагерь. Помню большие открытые павильоны, в которых были застелены кровати, В каждом павильоне был свой пионервожатый. По утрам, когда по динамику начинала звучать  бодрая музыка. в павильон прибегала наша вожатая, будила засонь, назначала дежурных для уборки помещения и уводила всех на зарядку. Через 2 или 3 дня я и еще трое мальчиков были назначены  дежурными. Двое из них были постарше и здоровее, третий – такой же шибздик, как я. Как только все ушли на зарядку, те, кто постарше, вручили нам веники и  сбагрили уборку. Я возмутился, тогда они влепили мне пару затрещин и спокойно ушли. Почувствовав себя униженным и оскорбленным, я в первый же приезд родителей попросил их забрать меня из лагеря. Не помню, забрали они меня или пришлось отмотать весь срок, но в лагерь  после этого я был уж не ходок. Нет, вру. Из недр памяти выплыла еще одна поездка в лагерь, после шестого класса, на прощание с пионерией. Лагерь был в урочище Чимган, рядом горы, прекрасные места. Вместо павильонов здесь стояли одноэтажные домики, в горах ночами прохладно. Но ничего другого, что осталось бы в памяти, нет. Все затмили неприятности первого лагеря.  Помня об этом, и детей своих, когда стал отцом, никогда не посылал в лагерь. Нашим заповедным местом на многие годы стал гостеприимный дом Хафасы апы в Куш-Елге. И не только нашим. Многие из родственников отдавали предпочтение этому гостеприимному дому. Он стала местом наших встреч, нашей Меккой.

6. Экскурс в родословную

Пора перейти к рассказу о хлебосольной хозяйке этой Мекки. Детство и девичество Хафасы прошли в деревне Чукадытамак, среди многочисленных братьев и сестер, число коих то и дело росло. Семья была дружная, работящая, каждый знал свои обязанности, которые по мере взросления переходили от старших братьев и сестер к младшим. Деревня стояла в устье речки Чукады, отсюда ее название (тамак – устье, горло).  Она считалась большой, около 350 душ, и имела свою мечеть, в которой глава семейства Габдельхабир служил муллой. С детьми он был строг, но справедлив, дети его уважали и слушались. Воспитание и обычаи были традиционно мусульманскими. Отец обучил детей, они  умели читать и писать по-арабски, знали основные молитвы, имели медицинские познания. Два старших сына Инсафетдин и Габдрауф, повзрослев, продолжили традицию и получив религиозное образование, впоследствии тоже служили в мечетях. Воспитание в многодетных семьях идет естественным путем: старшие являются образцом для подражания младшим и передают им свои знания, навыки, умения. Это - самообучающаяся система. А если там еще и доброжелательная атмосфера, исходящая от родителей, то о ней можно только доброе слово сказать. Такой и была семья отца Хафасы и моего деда Габдельхабира. В советское время лри оформлении паспортов по настоянию Нуры абы приставка Габдель, отличающая религиозных служителей, была опущена во избежание нежелательных инсинуаций, и Габдельхабир стал Хабиром, его отец Габдельрафик - Рафиком, и следующее поколение получило фамилию Рафиков и отчество Хабирович. Описывая здесь родословнуюХафасы апы, я воспользовался сведениями, которые предоставил мне Рафиков  Камиль Миргалимович, кропотливо изучавший родословную Рафиковых. Искренняя благодарность ему за этот труд!
 
Хабиру было 43 года, когда его жена Маугиза  умерла, оставив на его попечение пятерых детей, и ему пришлось вновь жениться. Его вторая жена Рабига, моя бабушка, была молода, ей только исполнилось18, она была на 25 лет младше мужа и лишь на 4 года старше первого из его сыновей. За совместную жизнь она  добавила в копилку мужа еще пятерых детей, в итоге их стало 10. К тому времени, когда родился последний, Саидшариф, старшему уже исполнилось 38 лет, а отцу – 61 год. Хафаса  родилась у грани веков, в 1898 году. Она была первым ребенком Рабиги и стала ее хорошей помощницей в воспитании последующих детей.

В 1918 году Хафасу выдали замуж за Сарвара Фатхутдинова из деревни Чеганлы (кленовая). В соседней с ней деревне Куш-Елга они постепенно выстроили просторный дом-пятистенку со всеми необходимыми надворными постройками, где и прожили всю свою жизнь. В 1930 году Хабира раскулачили,его дом и  имущество конфисковали, а семью выдворили в баню. Дети Хабира, уже взрослые, там не остались, а разбрелись кто куда в поисках лучшей доли. Сколько раз мы с мамой проезжали недалеко от ее родной деревни, я хотел увидеть ее, но так ни разу и не увидел. Мама боялась воспоминаний о тех ужасных днях и каждый раз мы проезжали мимо. А отца Хабира и мать Рабигу Хафаса с мужем перевезли к себе в Куш-Елгу. В 1934 году Хабир поехал по своим делам в Уфу и там бесследно исчез. Говорили, что кто-то из знавших его,  увидев,сообщил, куда следует, и его схватили.
В семье Хафасы родилось 5 детей и только старшая дочь Факига была не от Сарвара, а от его старшего брата, за которого Хафаса выходила замуж. Но он, недолго прожив, умер и по обычаям того времени на вдове должен был жениться кто-то из неженатых  братьев. Женился Сарвар. Это давняя история 20-ых годов прошлого века, поэтому о ней мало кто из родственников знает. С изумлением узнал недавно об этом я и оценил мудрости этого обычая. Хотя в его основе лежат не столько моральные и этические, сколько  экономические соображения.

7. Семья Сарвара и Хафасы

На войну Сарвара, как человека, умеющего обращаться с лошадьми, взяли кавалеристом. Повоевал он недолго. На скаку угодил с конем в глубокую траншею, засыпанную снегом, повредил ногу и в 1942 году был демобилизован. С тех пор он постоянно хромал,  с годами все сильней и сильней. К концу войны в деревне почти не осталось мужчин, и Сарвару предложили возглавить колхоз. Образования для этого у него не хватало, и его послали  на курсы председателей, окончив которые он и возглавил колхоз. Сарвар был человек серьезный, немногословный, деловитый и оказался неплохим председателем. Колхоз поднялся, стал  на хорошем счету, и от райкома он не раз получал грамоты, награды, премии.. Проработал Сарвар на этом поприще до самой пенсии и даже чуть больше. В начале председательствования у него для разъездов был тарантас с лучшим колхозным конем. До сих пор ходит легенда, что на одно из совещаний в Уфе он доехал на нем за 3 часа. Сейчас автобус покрывает это расстояние за те же 3 часа. Легенда?  Потом, когда в стране наладился серийный выпуск надежных автомобилей «Победа», ему выделили белаую «Победу».
 
Хафаса - доброжелательная, спокойная, мудрая женщина. Говорила всегда тихим, мягким голосом, Взгляд ее карих глаз был приветлив, излучал тепло, располагал  к себе. Не наблюдал в ней и торопливости, беспричинного беспокойства, суетливости, все она делала вроде бы не спеша, но толково, без лишних движений, и своевременно управлялась со своими делами. Невысокого роста, в меру полная, она ходила слегка вперевалочку, как ходят утки. Носила большей частью светлые платья ниже колен, с неброским рисунком, голову повязывала белым платком, покрывая голову и спину, по-татарски. Края платка  окаймлял мелкий узор. Узоры и рисунки на платьях и платках со временем выцветали от солнца и стирки, и они становились белыми. Такой наряд она надевала чаще всего, он шел ей, был привычен и трудно припомнить ее в ином наряде. Была аккуратна и чистоплотна, даже рабочий халат для дойки коров был всегда чистым. Как дочь муллы, она была набожна, не пропускала намазы, знала все молитвы, В деревне ее за это почитали и всегда приглашали, когда надо было совершить какой-либо религиозный ритуал или обряд. Деревенские жители нередко обращались к ней за советом и помощью, уповая на ее мудрость и жизненный опыт.

Первая дочь Хафасы Факига родилась в 1919 году. Она почти полностью повторила мать и внешностью, и характером, и судьбой. В отличие от нее она была высокой и потому казалась худой. И лицо, и взгляд ее карих глаз были узнаваемо мамины, только лицо в отличие от матери было не круглым, а удлиненным, как бы вытянувшимся в соответствие с ростом. Она вышла замуж за Ангама Марварова и переехала к нему в деревню Кук-тау Илишевского района, это довольно далеко от Куш-Елги, поэтому не часто наведывалась к родителям. Прожила там всю жизнь, народила 9 детей и стала матерью-героиней. Было такое звание в советское время, и орден давали. Гордостью семьи был энергичный сын Мидхат, сделавший быструю карьеру, став заместителем председателя Демского райисполкома г.Уфы. Но  судьба также быстро  оборвала его жизнь катастрофой на служебной машине. Все спешил побольше дел сделать.

Воспользовавшись гостеприимством Факиги апы, не уступавшим материнскому, мы с  Камилем, его сестрой Рафикой и  детьми побывали в Илишево в конце 70-х годов. Из детей Факиги мы застали только младших девочек, Флорию и Резеду, скромных, милых, приветливых девушек. Деревня была замечательно тем, что в протекавшей там  речке были устроены запруды и запущена рыба. Течение реки стало незаметным, по ее берегам выросли камыши, рыба обильно расплодилась, и была отличная рыбалка. Мы  на славу порыбачили. Рыбачили и сын Марат, и дочь Даша. Ей было лет 5-6. Попался ей на удочку карась грамм на 300, а она вытащить его не может. Кричит, меня зовет. Я подбегаю, беру у нее удочку, тяну. Но рыба сорвалась с крючка. Какая была обид! До сих пор я вспоминаю ее слезы, а она – большую рыбу, которую она первый раз в жизни поймала, а я, такой неловкий папа, упустил.  Жаль, очень жаль.
  Со второй дочерью Суфьей я познакомися, когда она уже вышла замуж. Это была высокая статная стройная женщина. Мужчины заглядывались на нее, и тогда в ее глазах загоралась лукавая искорка. Она училась в Уфимском пединституте, где познакомилась со своим будущим мужем Шайхрамом. Он был ей под стать, крепкий, высокий, стройный. Внешне они были  очень подходящей парой, такое случается не часто. Портили его только оспинки на лице от некогда перенесенной оспы. Он любил шутки, прибаутки, на которые был мастер, и тогда в уголках его маленьких глаз, возникал хитроватый прищур. Закончив институт, они взяли направление в село Серафимовка, в 30 км  от Куш-Елги, чтобы быть ближе к  родителям. Население здесь было в основном русское, о чем говорит и название села, а школа смешанной русско-татарской. Спустя некоторое время  Шайхрам стал в ней директором. Близость к родителям позволяло часто наведываться к ним, чтобы  помогать в трудоемких деревенских работах. Из школы в Куш-Елгу Шайхрам привез однажды двухпудовую гирю  и, когда наезжала молодежь, он демонстрировал ей свою силу, по много раз поднимая гирю то правой, то левой рукой, подбрасывая ее и ловя на лету при перемене рук. Затем поднимал гирю ногами, то одной, то другой, тоже многократно. Это вызывало у молодежи уважение к нему и они пытались повторить его упражнения, но столько раз, как у него, не получалось ни у кого. Тех, кто поздоровее, он подначивал, задевая их самолюбие. Как многие мужчин, Шайхрам любил выпить, причем в силу своих физических данных мог выпить много. Компании с его участием, начинаясь вечером, заканчивались порой далеко за полночь. Это доставляло неудобства окружающим. Тогда Хафаса, которой рано вставать, не выдержав, начинала ворчать. Все безропотно подчинялись  и удалялись в баню. Там не было ни посуды, ни закуски, и они, набрав в потемках огурцы в огороде, пили  водку из банного ковша. Когда кончалось спиртное, а они входили в раж, им ничего не стоило посреди ночи разбудить продавщицу магазина, и если у нее не было, начиналось  нашествие на продавщиц магазинов ближайших деревень. Хорошо, что такие компании собирались редко.

8. Пчелы и мед

Тот, кто лакомился ягодой в палисаднике с ульями,  вел себя тише воды, ниже травы, опасливо прислушиваясь к жужжанию пчел. Пчелы зорко охраняют свое жилище с припасами. Однажды Хафаса апа попросила меня пощипать выросшую вокруг прилетной доски траву, чтобы она не мешала лету пчел. Пощипать удалось только минуту-две. Пчелы быстро заметили движение моих рук и пришлось ретироваться. Ребята часто помогали Хафасе апе качать мед на медогонке. Медогонка была большая, пузатая и когда наполнялась до предельной черты, неподъемная. Всем помогавшим она предлагала выпить по кружке меда. В работе с пчелами нужны опыт, знание и внимание к их поведению. Даже звук жужжания пчел в улье может многое сказать опытному пчеловоду, как прослушивание груди стетоскопом врачу. Работа с пчелами у Хафасы, несмотря на ее богатый опыт, не всегда шла гладко. Бывало,  погибали зимой отдельные ульи. А в один год воротоз погубил всех пчел. Это побудило ее выписать журнал «Пчеловодство» и она выписывала его потом несколько лет.
Не помню, чтобы она торговала медом. Только когда очень нужны были деньги ей или детям для учебы в институте и проживания в городе, она повезти  продавать мед в Белебей. Большую часть меда она раздавала гостям, как гостинец, в день их отъезда. Для этого она покупала в деревенском магазине  эмалированные бидоны. Но однажды они закончились и их долго не было. Так она взмолилась: «Приезжайте с бидонами, не в чем вам мед дать». Вот такое хлебосольство!

Одно время Хафаса накрывала стол в в тени большой черемухи. Там не было ульев, но пили чай с медом, и на его запах залетали пчелы. Они  редко кого жалили, но Шамиля, старшего сына Хафасы, непременно. То ли специфический запах от него исходил, то ли потел сильно от жары и чая. И он панически боялся их. Стоило услышать жужжание пчелы, он тут же настораживался и начинал отмахиваться  от них. А резких движений пчелы не любят, лучше сидеть смирно. Я удивлялся, как это он, выросший в пчеловодной семье, военный летчик, и боится пчел. Вообще башкирские пчелы снискали себе славу злых, и не было, пожалуй, гостя, которого бы  хоть раз в сезон не ужалила пчела. Только Алла, моя жена, не без некоторой  гордости говорила, что ее не ужалила ни одна пчела, и это было правдой. А опухоль от поцелуя пчелы, особенно на лице, бывает обширная. Глаза заплывают так, что их едва видно, выглядишь эдаким мордастым самураем. Это  бросается всем в глаза, и на несколько дней становишься объектом для шуток и добродушных насмешек. Особенно пчелы злы во время интенсивного медосбора. Тут они стрелами носятся взад и вперед, и попробуй встать на их пути. Этим, впрочем, они не отличаются от людей, которым мешают работать. Только их много, они имеют жала и серьезные намерения. Помню, дочь Даша, она тогда только в школу начала ходить, играла на улице с деревенскими девочками в мяч у соседского забора. А за ним был улей, и путь пчел на медосбор пролегал как раз над зоной их игры. Вначале пчелы не обращали на них внимания, но когда девочки стали подбрасывать мяч выше, пчелам стало не до шуток и они набросились на них. Тут стало не до шуток им, и они бросились врассыпную. Мы, Хафаса, я и Алла, сидели в это время в комнате. Вдруг в нее с ревом вбегает Даша. Минута на выяснение ситуации. На макушке головы с десяток пчел, они сердито жужжат и пытаются пробиться сквозь волосы, чтобы ужалить. Хафаса и Алла их быстро уничтожают, а затем кропотливо и осторожно вынимают оставшиеся в волосах жала. Если их нечаянно сжать, яд выдавится в голову, если же аккуратно вытащить двумя ногтями под острие жала, болезненных последствий не будет. Все было сделано аккуратно и благополучно завершилось, но страх у Даши остался на всю жизнь. И думаю я, может, и у Шамиля в детстве была подобная история, оставившая в его памяти такой же след? Вспоминается противоположный пример,  сеанс лечение пчелиным ядом. Его проводила над собой племянница Хафасы Рафика. Нужно ежедневно жалить пчелой место, которое лечишь, по нарастающей: одна пчела, две, три и т.д. до десяти, затем делать то же самое по убывающей. Значит, на десятый день надо ужалить себя уже десятью пчелами. Многие ли способны на это? А она это проделала! Помню, бабушка Рабига лечила суставы, муравьиной кислотой.  Для этого она находила в лесу большой муравейник, совала туда ногу и терпела укусы муравьев, пока хватало мочи. Такая вот народная медицина.

9. Живность

В лучшие времена в их хозяйстве были две коровы, 1-2 теленка. с десяток овец, куры  да гусиное семейство в 5-8 голов. Коровы всегда были породистые, крупные, с крутыми лоснящимися боками и большим выменем. За долгую жизнь  Хафаса держала не одно поколение коров, и чаще всего называла их ласковым именем Зорька. Доила она их утром перед выгоном в  стадо и вечером сразу по их возвращении. Многие дети любили парное молоко и терпеливо ожидали конца дойки, чтобы полакомиться чашкой–другой молока. Любительницей парного молока была и остается Даша, хотя давно уже вышла из детства. Возвращаясь в Ташкент, жена замечала сыпь на ее теле и не могла понят причину. Не могла понять этого и ее детский врач. Исключали из рациона самые разные продукты – сыпь не проходила. Это длилось около двух лет. И однажды, когда они с мамой поехали туда, где не было молока, сыпи не стало. Так случайно был обнаружен ее виновник. Кто бы мог подумать?! Даже врач была шокирована, такого в ее практике еще  не было. Так мы открыли, что может быть аллергия на молоко!

Утром, после ухода стада Хафаса открывала гусиные апартаменты, и гуси чинно, с вожаком во главе шествовали к калитке. Она держала китайских гусей. Они крупные, серые, с белой гузкой. Это гордое и вполне самостоятельное племя, не бараны. Их путь лежал к речке Усень. Целый день они там плавали, купались, задрав гузку кверху и доставая клювом дно, добывали пищу и вечером, сытые и довольные, возвращались домой. Они могли за себя постоять. Поэтому их без опаски пускали в свободное плаванье. Однажды бабушка Рабига шла по камням, выложенным, как тротуар вдоль ограды палисадника, придерживаясь руками за ограду, а гуси, выйдя из апартаментов, направлялись к калитке. Вдруг гусак, отделившись от семьи, вытянув шею и шипя, подбежал к бабушке, долбанул ее клювом в ногу и деловито, как ни в чем не бывало, пошел к выходу, присоединившись к стае. Никто не ожидали такой дерзости. Это была явная агрессия, демонстрация силы. У бабушки от этого вздулся синяк и долго не проходил. Вот такой был гусак. Осенью одного-двух гусей резали и вялили. Вяленого гуся зимой Хафаса посылкой присылала иногда нам в Ташкент. Какое это было объедение! Организму  его вкус был так лаком, что хотелось есть, есть и есть, не переставая. Яиц гусыни несли мало, но по одному за лето каждому желающему перепадало. Этого было достаточно, потому что не столь они вкусны, как куриные. Их вкус не привычен и не всем нравится.

10.Грибной рай

 За верхним концом деревни, там, где начинается редколесье, разместилось деревенское кладбище. Могилы в нем - просто холмики, поросшие травой, и ничем не отмеченные, как и положено мусульманскими обычаями. Выше кладбища деревенская дорога уходит в лес и местность постепенно выравнивается. В годы войны много леса было вырублено на нужды фронта, но потом его стали энергично восстанавливать. Появились лесопосадки. Высаживали в основном сосну, она быстро растет. Сажали, как огород, грядками. Стоило соснам подрасти на один - полтора метра, как под ними появлялись маслята. Их было так много на этих грядках, что через 3-4 дня надоедало их собирать. Терялись страсть охоты, радость находки. К тому же летом из-за жары маслята червивели, не успев вырасти, и приходилось собирать только чуть вылупившиеся, сопливые маслятки. Было много и других грибов. Чуть выше кладбища, на склонах, обращенных к востоку, изобиловали грузди. Они запомнили еще потому, что в день, когда мы покидали Куш-Елгу и шли этой дорогой, попадалось столько груздей, что не выдержав, стали их собирать и набрали целое ведро. Мы умудрились довезти их до Ташкента и там засолить со всеми специями, а в поезде, чтобы они не попортились, слегка присолили.  Мусульманам не рекомендуется есть грибы и деревенские жители их не собирали. Только когда наладился транспорт, и зачастили пронюхавшие про грибной рай белебеевцы, пошла настоящая грибная охота. Еще одной ее причиной стала прокладка асфальтовой дороги от Белебея до Октябрьского. Она проходила мимо леса в 4-5км  от верхнего конца деревни. Основным  стало движение по новой трассе, а по старому шоссе, удобному для деревни, движение почти заглохло. Именно к новой трассе мы и шли, когда набирали грузди. Хафаса апа провожала нас до бани. Остановившись там, она прощально махала рукой, пока при спуске к ручью мы не исчезли из виду. А когда новой трассы еще не существовало, Хафаса апа провожала до шоссе у низа деревни, там мы дожидались  попутки, и когда трогались, она долго махала вслед, пока машина не исчезали за поворотом. Ритуал проводов делал отъезд значительным и торжественным событием. В памяти оставалось ее чуть погрустневшее лицо и добрый взгляд карих глаз. Вспоминаю давнее событие, случившееся на этом старом шоссе. Когда Ришат, младший сын  Хафасы, чтобы поступить в институт, учился в 10-ом классе в белебеевской школе и жил на квартире, снарядили ему четыре мешка картошки. Запряг Сарвар лошадь в телегу, погрузили в нее мешки и поехали. Ехать часа два. По пути я оглядывал окрестности, расспрашивал жизная о встречающихся деревнях, потом оба стали клевать носом. Очнувшись, я заглянул в телегу, а там двух мешков не хватает, выпали от тряски. Делать нечего, повернули назад. Где-то на полпути нашли, лежат целехонькие. Погрузили, и повернули обратно. Как  довезли и вручили, не помню, а потерю запомнил. И, кстати, выяснил, что не все, что с возу упало, пропало.

11. Паломничество в Куш-Елгу

В пятидесятые годы в Куш-Елгу приезжали в основном мы с мамой раз в 2-3 года да дети студенты, чтобы помочь родителям в сенокосе, заготовке дров и просто отдохнуть. Паломничество в Куш-Елгу началось в шестидесятые годы, когда у людей появился достаток, когда женились друг за другом дети и племянники Хафасы. Они поселялись или уже жили в городах, у  них подрастала молодая поросль, которую летом надо было вывозить за город. Вот и начали они приезжать в Куш-Елгу, сначала робко и ненадолго, потом чаще и подольше, школьники - порой на целое лето. Братьев и сестер, детей, племянников и племянниц, их жен и мужей детей от них было множество. И все они находили кров и приют, хлеб и соль, доброту и ласку. Бывало, до десятка детей одновременно находились здесь. И всех надо было кормить, поить. Можно только удивляться, как успевала Хафаса апа все это делать. А ведь было у нее немало и других забот. Только впитавшаяся с детства в душу атмосфера  большой дружной семьи, могла подвигнуть ее на это.

По приезде каждого гостя топилась баня. Этим заведовал Сарвар. Она топилась по-черному и пока растапливалась, была вся в дыму и внутри, и снаружи. Воду носили снизу, из ручья, тут помогали дети. Но ее на всех не хватало, мылись не только гости, а все, приходилось по мере надобности снова идти к ручью. Каждый следующий на помывку вначале смотрел на остатки воды и, если видел, что не хватит, наполнял водой ведра, тазы, баки. Иногда и горячей воды не хватало, и те,  кому не хватило, купались утром, но теплой водой. Баня до утра не успевала остыть, а вода успевала нагреться. Прогоняли через баню и детей, у которых родители уехали. Энтузиазма мыться у них не было, им хотелось быть свободными от всякой рутины. Иные умудрялись даже лицо по утрам не мыть. Мальчишки, бегавшие весь день босиком или в туфлях на босу ногу, к ночи забирались спать  на сеновале, мелькая черными пятками. Когда им делали замечание и заставляли мыть ноги, они ворчали: «Зачем? Мы же на сене спим, не на простынях!» Блаженные дикари!

Взрослые гости ночевали в большой комнате дома.  Там стояли три железных кровати, двуспальная и две односпальных. Кровати были древние, с продавленными от времени  сетками и спать, особенно на двуспальной, было некомфортно. Но других не было. Тем, кому не хватало кроватей, стелили на полу. Кто уже знал качество кроватей, предпочитали тоже спать на полу. Девочки спали в комнате, обычно на полу с родителями, а мальчишек отправляли спать на сеновал. Там не было ни простыней, ни одеял, только уйма овчинных тулупов. Детям нравился сеновал. Свежий воздух, запах сена, неугомонная компания мальчишек, никакого понукания ко сну и разговоры, разговоры, разговоры, пока сон не сморит последнего  болтуна. Хафаса апа каждый вечер  привязывала на ночь к столбу под сеновалом корову, в коровнике было жарко, и она всю ночь жевала жвачку да время от времени тяжко вздыхала, то ли устав от жвачки, то ли тоскуя по исчезнувшему теленка. Это соседство вспоминают все когда-либо спавшим на сеновале. Внизу, у длинной стены сеновала во всю ее длину была сложена поленница дров. Гнилушки в ней ночью светились голубовато-зеленоватыми огоньками. Тем, кто впервые видел это зрелище, огоньки казались глазами  неведомых существ, и они пугались. Но привыкнув, они подолгу созерцали это необычное зрелище. А говорили ребята о разном, но больше о звездном, космическом, годы-то были как раз связаны с успехами космонавтики. Камиль вспоминал, как яростно спорил с ним Ришат.  «Скорость взгляда намного больше скорости света», - утверждал он. «Вот две звезды. Между ними расстояние, может быть десятки световых лет. А я в мгновение ока перевожу взгляд с одной звезды на другую». Попробуй его переубедить! Любителем помечтать был Айрат, сын Рафики. «Вот бы полететь на Марс и увидеть марсианина!» - высказался он. И тут же возникало множество предположений и догадок, есть ли жизнь на Марсе, если есть, то какие они, марсиане, и возникали споры. Одни скептически относились к возможности полететь на Марс, другие предполагали, что марсиане, если они есть – воинственные существа и не допустят нас к себе, третьи опасались, как бы они сами к нам не прилетели и не устроили войну. Это разговоры мальчишек постарше. Малые в разговор не вмешивались, а больше слушали. Только Марат,  мой сынишка, лет на 9-10 младше Айрата, ему тогда было 3-4 года, вдруг спросил его: «А меня возьмешь с собой, если полетишь на Марс?», на что тот, удивившись вопросу невпопад, солидно ответил: « Нет, ты еще маленький». Но чаще говорили о простых вещах, кто что увидел за день интересного, необычного, что делать и куда сходить завтра. Айрат был выше своих ровесников и его, спящего, легко можно было найти утром на сеновале по торчащим из под тулупа длинным ногам с черными пятками. Сохранилась фотография того времени, на которой Айрат вдвое выше Марата. Они прислонились к стволу березы.
 
Разведали как-то, что за кушелгинским холмом в километре пути есть другая деревня с огородами. И направились, когда стемнело, туда. Нашли огород, залегли. Было тихо, хозяев не видно, собаки не лают. Да и не могли они лаять, не держали в деревнях собак, воровства не было. И сейчас нет. Откуда там быть  воровству-то, коли люди друга друге наперечет знают? Так вот. Набрали огурцов за пазуху, удовольствовались приключением и ушли, хрумкая всю дорогу огурцами. Через день-два подходит к сеновалу Хафаса апа и строго спрашивает: «Вы зачем в чужой огород лазали? Что, у нас, свои огурцы не растут?» Все молчат, нечего сказать в оправдание. И она больше ни слова. Повернулась и ушла. Неловко стало ребятам. Поняли, что в деревне такие дела не утаишь. И Хафасу апу обидели. Больше, как я помню, набегов на чужие огороды не случалось. Но это происшествие неприятное, но не столь страшное. Было дело и посерьезней. Внуки Хафасы Равиь, Венера и внучатая племянница Гузель, дело было днем, решили прогуляться до соседней деревни Тузлукуш. Пошли не по дороге, там скучно, а лугом. Они шутили, смеялись, играли в догонялки. Все были почти ровесники, лет 10 каждому. На глаза попался стог сена. Их там было много на лугу, прошел сенокос. Равиль пошарил в карманах и нашел спички. Ему не терпелось посмотреть, как горит сено и он чиркнул спичкой. Сухое сено быстро загорелось, и пламя стало подниматься вверх по стогу. Равиль понял, что дело плохо и, скинув рубашку, пытался ею сбить пламя. Но джинн был уже выпущен из бутылки. Пламя быстро убежало от Равиля на высушенный солнцем  верх стога, где разгорелось  жарким и зловещим огнем. Перепуганные дети бросились бежать. Сердечки их бешено колотились. Вбежав домой, они забились под кровать, предчувствуя недобрые последствия. И они не заставили себя ждать. Пожар и беглецов заметили. Не прошло получаса, как их обнаружили, и вывели во двор. Долго ругали, пообещали написать в школу. Позже явилась милиция и составила протокол. Сарвар и Хафаса молча выслушивали упреки пришедших, но ни слова не сказали детям. Тех и так бил  озноб от страха. Сарвар потом долго улаживал это дело и, кажется, уладил. Дети боялись, что они еще и в школе получат нагоняй, но обошлось, не сообщили туда. А у детей, уже взрослых, и у жителей деревни это событие до сих пор в памяти.

 Русская печь является непременным атрибутом любой деревенской избы. У Хафасы она стояла в передней комнате, но ее задняя стенка была частью стены гостиной комнаты, грея и ее. Деревянная перегородка разделяла переднюю комнате на две половины: кухню и спальню. В спальной половине Хафаса молилась и спала. Спала она на полу, на большой перине (ястык), которая была набита пухом собственных гусей. Под перину она стелила войлочный ковер. Сарвар спал на стоявшей здесь же в углу простой железной кровати. Печь растапливали, когда не привозили во время хлеб в магазин, или в честь приезда гостей. Выпекаемые Хафасай большие круглые пышные  караваи были очень вкусны. Первый съедался детьми тут же, как только доставался из печи и слегка остывал. Уплетали и румяную прожаренную корку, и хорошо пропеченный мякиш. Порой пекли  не только хлеба, но и пироги: пирамачи, губадью, учпучмаки. Жарко становилось в комнате от натопленной печи. Догоравшие угли использовали для разогрева старого чугунного утюга, открывая ее зубастую, похожую на крокодилью пасть и засыпая туда угли. Этим утюгом пользовались долго, даже после того, как в доме появилось электричество, пока Суфья не догадалась привезти электрический утюг. Когда печь остывала, но еще была достаточно горячей, в нее ставили рассыпанные на противнях садовые и лесные ягоды, чтобы высушив, получить из нних пастилу, по-татарски кок. Получившийся тонкий подсохший слой кока сворачивался в трубочку и хранился, как источник витаминов, до зимы. Но и здесь, вытащив кок из печи, Хафаса апа раздавала один лист кока страждущим детям, отырвая от него каждому по кусочку. Уж больно лакомым было это кисленькое, вызывающее сладкую слюну угощение.

При  приезде новых гостей резали в зависимости от числа гостей курицу или барана. Но и без приезда гостей то и дело резали живность. Детей было много, и аппетит у них на чистом воздухе был отменный. Быстро портящиеся продукты хранились в леднике. Он был просторный и глубокий, метра 3 глубиной. Дно его с зимы засыпалось толстым слоем снега, а сверху прикрыто соломой, чтобы долго не таял. Он и не успевал растаять до самого октября. Но летом верхний слой почвы и  потолок погреба прогревался и там было уже не так холодно. Мясо барана, вначале свежее и вкусное, лежа в леднике, постепенно начинало попахивать и становилось невкусным. Что делать, холодильников тогда еще не было. Они появились в шестидесятые, появился он и у них, дети привезли, Но емкость тогдашних холодильников была мала, тушу барана не уместишь, А в деревне, кроме мяса, скоропортящихся продуктов немало, и молоко, и каймак, и масло. Для получения каймака у Хафасы был сепаратор, Неиспользованное молоко пропускали через него, и на столе всегда был каймак, густой, жирный и вкусный. Она ставила его на стол в кастрюле и по мере его поедания добавляла свежий. Крутить сепаратор всегда подбегал кто-нибудь из детей, тот, кто оказывался в этот момент рядом. Им это нравилось, а чашка свежего каймака была премией за работу. Когда набиралось много свежего каймака, взбивали масло. Для этого имелась деревянная ступа с метр высотой и 20-25см диаметром, в которую заливался каймак. Дальше шли долгие, медленные, однообразные движения палкой с насаженной на нее крестовиной  вверх-вниз, пока не взобьется масло. Дети с неохотой брались за эту работу. И масло - не лакомство, и работа нудная. Поэтому на нее звали двух-трех мальчишек, чтобы они сменяли друг друга. Потом масло  ладонями формовали на плоские овальные кусочки примерно по фунту весом.

В тридцатые годы было много различных курсов по ликвидации безграмотности, ликбезы. Были и другие курсы: медицинские, политграмоты. А Башкортостан и Татарстан перешли с арабской письменности на  латыницу, надо было изучать и ее, и кириллицу. Хафаса апа училась на различных курсах, в том числе и медицинских. После учебы она сама потом некоторое время учила безграмотных крестьян в своей деревне и соседней. А лекарские познания у нее были не только от медицинских курсов, но и от отца. А отец изучал медицину по книге Авиценны, которого он читал в подлиннике и переводил на татарский и башкирский языки. Есть его рукопись «Табиб китабы» (Книга лекаря), В ней он описал различные лекарственные травы и от каких болезней  они излечивают. Травам Авиценна, которые не растут в Башкортостане, он  находил аналоги из местные травы. Книга до сих пор хранится у кого то из родственников. Отец и сам нередко учил Хафасу, говоря ей, что женщина должна уметь лечить. Когда летом в Куш-Елгу наезжало много детей, бегающих, играющих, прыгающих, сражающихся, то и дело случались разные травмы, и Хафаса лечила их, смазывала, перевязывала, давала снадобья, была домашней  скорой помощью. Бывали и непростые дела. Айрата однажды послали на сенокос, был уже достаточно взрослым для этого. Он скосил траву, устал, от усталости были на взводе, и с размаха бросил косу на землю. Ни в чем не повинная коса, возмутившись, отскочила от земли и полоснула его по икре. Обильно потекла кровь. Хорошо, что был при себе платок. Как мог, он туго перевязал икру, чтобы унять кровь, и тихий, приковылял домой. Тут за дело пришлось взяться Хафасе апе. Она повела его в баню, хорошенько промыла рану, продезинфицировала во избежание инфекции и сделала нормальную перевязку. А Айрат на всю жизнь запомнил урок «железной леди» и впредь относился к ней с должным уважением.

Когда появился личный транспорт, стали приезжать в деревню на машинах.Это позволяло приехать с семьей на выходные, меньше обременяя Хафасу. Так делал Шамиль. Так делал  и младший Сарвар, муж Рафики. Молодой и талантливый, он, закончив техникум, быстро сделал карьеру, став директором небольшого завода в Уфе, который он впоследствии за счет расширения ассортимента и объема продукции сумел превратить в завод средних по масштабам Уфы размеров. На выходные он приезжал с семьей на служебной машине, садясь сам за руль. Но когда на заводе стали давать участки под дачи, Он быстро построил на своем участке дачный домик, сделал его на лето вторым домом и перестал ездить в Куш-Елгу. Сарвар с удовольствием трудился на даче и его располневшая директорская фигура постепенно стала возвращаться к норме, соответственно и здоровье стало получше. Даже пчел у Хафасы апы позаимствовал. Одно время Камиль приобрел мотороллер, возникла охота к перемене мест, и он  стал часто приезжать в Куш-Елгу. Позднее и он завел дачу в живописном месте Аша, в 100км от Уфы. Горы, речка в ущелье, лес, горнолыжная трасса - все это покорило его и, несмотря на дальность расстояния стал ездить туда. Позднее живописными местами соблазнились его дети и тоже приобрели дачу рядом с ним. Но у них была машина и ездить стало быстрее и легче. Так постепенно родственники облегчали жизнь Хафасы апы.

12.Эпилог

К концу 70-х паломничество в Куш-Елгу стало угасать. Ранее приезжавшие дети выросли, иные учились в институтах, иные уже работали, иные приобрели свои дачи. Хафаса и Сарвар приближалась к восьмидесяти годам, и было стыдно обременять их. Наезжали только их дети, чтобы помочь и побыть с ними. После смерти Сарвара, он умер в 1981 году, дети приглашали ее жить к себе, но летом она попрежнему возвращалась в деревню. На зиму дочь Явгара, жившая в Белебее, забирала ее к себе. У нее была трехкомнатная хрущевка, а дочери уже были замужем и разъехались. Но Хафаса с нетерпением ждала весну, чтобы снова вернуться в деревню. В квартире она чувствовала себя неуютно без привычных ей дел. Ее душе были нужны вольный воздух, простор, соседи, знакомые вечность – все, к чему она так привыкла за свою долгую жизнь. Последнее возвращение в Куш-Елгу она ждала с особым нетерпением и все торопила дочь с поездкой, а та все оттягивала поездку, было еще холодно. В нетерпении она уехала сама. Дом был не топлен, холоден, и она заночевала у соседки. При выходе ночью во двор она в темноте споткнулась, упала и сломала бедренную кость. Больше она с постели не вставала и вскоре умерла. Так закончился ее путь. На похоронах были ее дети Факига, Суфья, Шамиль, Явгара, Ришат, ее сестра Нафиса, некоторые внуки, внучки и жители деревни.  Похоронили Хафасу рядом с мужем Сарваром. Обоим поставлены скромные мраморные памятники,на которых  начертаны их имена, отчества, и фамилии, но нет изображений. Не положено по мусульманским канонам.  Где-то рядом лежит ее  мать Рабига. Точное место неизвестно, время сравняло могилу с землей. Но мы знаем, что она лежит под большой березой. Рабига, свято чтя каноны, никогда не фотографировалась, и ее избражение сохрантлось только на фотографии для паспорта,
После смерти Хафасы дети продали их подворье со всеми постройками. Никто не пожелал оставаться в деревне. Шли девяностые годы. Новые хозяева ничего не снесли и не переделали, только перекрыли крыши, подремонтировали и покрасили дом, окна и наличники, уличный забор и ворота. Если новых хозяев нет, заезжающие проведать родственники Хафасы встают на скамейку на которой сиживал Сарвар, встречая стадо, оглядывают двор, постройки и вспоминают былые дни, проведенные здесь. Не стало большой черемухи в палисаднике, под которой Хафаса накрывала стол с явсвами, и не поесть больше ее ягод, вкуснее которых не было на всем белом свете.

Я наведался на денек в Куш-Елгу в 2015 году после тридцатилетнего отсутствия, заночевав у Петра с Рашидой. Они покинули Ташкент в лихие девяностые и перебрались жить в Куш-Елгу к родителям Рашиды. Деревня опустела. Многие жители разъехались в города. Не стало  стада, оживлявшего деревню, возвращаясь с поля. Редкий житель теперь держит коров. Рашида пасет свою корову на привязи у околицы. Петр работает посменно в Белебее, совмещая городской и деревенский труд, такое не каждому под силу. Заработав на квартиру, наверное, и они уедут в город. В нижнем конце деревни, в последнем доме, появился фермер. Вокруг его дома неряшливо наставлена старая техника: трактор. комбайн, косилки, сеялки, плуги,  ржавые запчасти. Зеленая лужайка, по которому детвора резво бежала к Усени купаться, поросла репьем. Заросли травой тропинки вдоль прохладного деревенского ручья, некому их мять и топтать. Всюду запустение и разор. Что же будет через десять-двадцать лет? Дачи горожан? Фермерские хозяйства?
2016г