Сурик

Куда спешил, не помню. А они стояли на небольшой площадке, в стороне от магазина. У вазы с цветами и горящей лампадкой. Вокруг небольшого походного раскладного столика с грубо порезанными кусками хлеба, колбасы и еще какой-то нехитрой закуски вокруг бутылок с водкой. Сколько? Две-три? А неважно. Они просто стояли, высокие и пузатые без обычной для них горделивой испарины, стекающей и оставляющей мокрые слезы. 
- Подойди! Помяни! – протянул стакан не молодой, но внушительный мужчина. – За друга!
      Двое, в стороне, смотрели, как исчезает содержимое стакана. Молча.
- Знаешь, в биографиях пишут: Родился, жил. А про него было все просто: Родился. Жил. Пахал. Горбатился. Умер. Забыли. Выгодно.
       И тихо, спокойно наливая второй стакан, продолжил:
- Мужик был. Элегантный. Умный.  Ровный. Одевался достойно. Вроде без роду и племени, а кость белая. Знаешь, ему первое имя дали родители, а второе он сам себе дал. Так с детства оно прилипло. Не отодрать. С ним и умер. С ним и в памяти остался.
      Второй не чокаясь. Как в песок.
- Ты хавчик то, хватай. Помнишь голодные девяностые?! Помнишь! Выходит из магазина, а у крыльца сука с тремя щенками. Тощие. Ободранные. Грязные. Вернулся в магазин. Накупил колбасы - сосисок. А этим. Мелким - по банке сметаны. Добрый. И не только к людям…
- Закусывайте, пожалуйста, можете не пить, но только не уходите. Дружили они крепко. Выговориться ему надо. – Проговорил высокий парень, в плаще и галстуке. И отступил в сторону от стола и боли.
– Друзья то, они не те которые всегда рядом, а те кто.… Взмахнул рукой, выплескивая водку в воздух, поминающий друга. Случайно.
- Его все спрашивали, как его зовут, а он букву не выговаривал. Все говорил: «Сурик!» да «Сурик». И стал из Шурика – Суриком.

        Так обозначилось имя.

- Петрович, он ведь, из Донецка был. Мы с ним тогда в Лиепайскую школу вместе попали. А потом на мартышках вместе в Польшу ходили. То – се. Фарцовали, как тогда говорили. Туда камень, обратно джинсу и прочую мелочевку. Так деньги и сделали.
      Под незаметным взглядом стоящих в сторонке, побулькал по стаканам. Пьяной, но твердой рукой. Наряд полиции оценивающе посмотрел и молча, понимающе, прошел  мимо. Без вопросов. Без претензий.
- И ведь жлобом, то никогда не был. Деньги поделили. По честному. И разбежались по Союзу. А на похороны то не успел. Да и не знал. Далеко был. – Опрокинув стакан и смахнув остатки водки на асфальт, продолжил он.
- А мы ведь с ним еще тогда договорились. Записи он мне оставил. Дебет. Кредет. А зачем? Зачем эти бумажки? Зачем эти деньги, если его нет?! Ты знаешь, что вот на этом самом месте, восемь лет назад. Да и было то у него около тридцати евро. Копейки. Я тут пошуршал по ментам. А ничего. Один, правда, уволенный, рассказал, как нитки живые резали, да висяк вытягивали. Толковый, но безработный. Да и не знает он того чего я знаю.

      Так обозначилось место.

      А мне бы уйти. Да пригвоздил он меня взглядом. К земле – асфальту, которую этот Сурик обнял в последние мгновенья жизни. Во времена, когда беспредел, то вроде закончился. А киллеры, только в кино мелькали. Да и слова то у него, не пьяные совсем, дернули за сердце. Когда куда-то торопишься, почему то всегда встречаются на пути те,  от которых не уйти в силу разных причин. Прилипнут со своими вопросами, проблемами и не оторваться, а есть как утренний сон, быстрее закрываешь глаза, чтобы утонуть в этой встрече, насладиться последними секундами, мгновениями прощального взмаха ночи. И потом день, два, а то и неделями вспоминаешь, пытаешься вспомнить, что-то важное, сказанное тебе, но забытое, затерянное в пыли повседневности. То нужное и необходимое. И услышал. Услышал что-то, далекое, но ускользнувшее. Что-то простое. Человеческое. То, что отделяет животное от человека. То, что ускользает песком между пальцев. Не поймать.
- Он ведь убийцу то увидел. Узнал. Да поздно. Не успел. Не могу себе простить, что оставил его без присмотра. Он ведь был на Дон Кихота похож. Наивностью и верой. В тех, кто его окружал. А в друзьях: один бухгалтер, а второй юрист. А представь – основная версия была – тридцать штук. Просто ограбление. Да эти два… – Замялся,- козла. Знаешь, сколько бабла они срубили на этом?! Взяли, а потом заказали и концы в воду. Просто ограбление. А суммы, оставшиеся за кадром.… Так они же там вдвоем, и разводили, и запутывали. Где башляли, где пугали, а где и просто так… Ты не смотри, что я с тобой так говорю, ты забудешь и меня и разговор, как только отойдешь. Ты меня ведь правильно понимаешь?!

      Так обозначилось за что.

      Он протянул руку к бутылке. Поднял к глазам и удивленно вскинул глаза на стоящих поодаль. И тут же на столике появилась полная и уже открытая новая бутылка.
- Может уже поедем?- прозвучал галстук.
      Небрежный взмах рукой и мы снова остались одни.
- Вот ты. Идешь вот по улице. Какое тебе дело до меня, до Петровича? Чего тебе от нас надо? Денег? На!
      Вытащил из кармана пачку банкнот. И попытался сунуть мне за пазуху.
- Бери! Бери, я сказал!
      Сделал шаг назад и попытался уйти. Схватил за рукав:
- Ну, ладно, ты прости меня. Постой немного. Ребята тебя потом отвезут, куда скажешь.
      А мне как-то и почему-то захотелось домой. В полном одиночестве. Через другой конец города.
- Он же тут валютой занялся. Банки-шманки. Выгодно оказалось. У меня попроще. Да и друзей таких у меня, слава Богу, надеюсь, нет. Вот ты. Мог взять. Пятьдесят кусков евро за десять минут. Не взял же! Записи его посмотрел – честно жил. В пределах. И людей вокруг не забывал. Помогал. На памятник афганцам – возьмите. На лечение – берите. На дело-бизнес – пожалуйста. Давал, не требуя отдать – сможете, отдадите. Отдали.. Упыри. Жизнь за.… С рук у него ели. И пулями накормили. Но ведь это же человек! Божье создание! Убить того, кто тебя поднял. Нет, это нелюди… - залил очередным стаканом фразу.

      Так обозначилось как.

      Попытался вставить:
- А если отдать кому надо. Вычислят – расколют.
- Ну вот, молчал - на дурака был не похож… Ему же и отнесут. Кто заказал. А ты мне, зачем нужен. Смотрю, ноги хочешь сделать. Подожди. Ты мне найдешь, того… За наш разговор. Ты не смотри, что я пью. Вода. Я то их уже нашел. И… Ты не думай про меня плохо. Нет! Пусть все будет, как будет. Суд Божий он ведь и потому справедливый, что итог его неизвестен. Нам смертным. Только конечная точка, финиш. И кто, на какой сковороде будет жариться. Я то теперь рядом с ними буду. Не хочется только на одной. А ты езжай. Незнакомый. Молчаливый. Случайный.
      Махнул рукой и тяжело пошел вдоль здания. Сопровождаемый тенью в плаще. Подъехала машина. И парень в галстуке открыл дверцу. Без инструкций и напоминаний.
      А вышел я не у дома, а у причала, с огромными и не очень судами. Остановился у МРТК, ласково прозванным рыбаками мартышкой. Блестящий свежевыкрашенными бортами. Отражаясь в воде кроваво-красным суриком. Пытаясь что-то поймать, вспомнить и понять в пульсирующей киновари жизни.

      И чайкой напомнило кто.