С тобой или без тебя. Глава 25. Три счастливых дня

Разумеется, Мориньер не сожалел о смерти Вьенкура ни в малейшей степени. Тот ответил за преступление, которое совершил. И, покончив с ним, Мориньер только восстановил справедливость. Он не тешил себя мыслью, что смерть Вьенкура сделает этот мир лучше. Взявшись за шпагу, он решал узкую, но важную лично для него задачу: он дал Фиде возможность умереть спокойно. Позволил тому за несколько мгновений до ухода убедиться, что главная с некоторых пор цель его, Фиде, жизни, выполнена. Жена его отомщена. И он может уйти.

Но произошедшее неожиданно всколыхнуло воспоминания в самом Мориньере. В очередной раз обострило и без того нечасто отпускавшее его чувство вины перед Камиллой – женщиной, однажды и навсегда ему доверившейся. И теперь он, в какой-то степени, завидовал Фиде. Не тому, разумеется, что тот покинул этот непростой мир. Мориньеру никогда не приходило в голову, что жизнь слишком тяжела для него. Но в тот момент, когда он пронзал, протыкал Вьенкура шпагой, он на мгновение как будто переместился в тело Фиде, коснулся самого сокровенного в его душе. И в ту самую секунду, когда Вьенкур повалился ему под ноги, Мориньер испытал невыразимое счастье – счастье человека, освободившегося от давившего на его плечи долга.      

А сразу следом пришло осознание, что избавление это – мираж. Что свободен вовсе не он. Свободен Фиде. И там, на небесах, тот сможет теперь без стыда смотреть в глаза своей жене.
А ему, Мориньеру, – нести этот стыд с собой. Каждый день. До последнего дня своей жизни.
И уходить туда ему придется с этой же самой ношей, потому что ни сам он, ни кто другой не сможет его от этой ноши освободить. 


*

Заметив Клементину, остановившуюся на пороге общей залы, где он, привычно отделившись от своих людей стеной молчания, пытался заглушить тягостные свои мысли поднесенным хозяином молодым итальянским вином, Мориньер поднялся. Подошел к ней. Улыбнулся – хотя и через силу.
- Вам скучно, душа моя?

Это было не совсем подходящее слово. Клементина, действительно, слонялась в последние полчаса без дела, но она вовсе не скучала. Она недоумевала.
Совсем недавно ее муж утверждал, что они спешат, что им следует как можно скорее добраться до Константинополя, что от того, как быстро они сумеют это сделать, вполне вероятно, будет зависеть то, насколько успешным окажется их там пребывание. Он говорил это так убедительно, что Клементина поверила ему.
А теперь все выглядело так, будто спешить им некуда. Заканчивался их третий день в Чивитавеккьи.
При этом – Клементина могла бы поклясться – Мориньер вовсе не выглядел чрезмерно занятым. Безусловно, он время от времени покидал гостиницу, отправлялся, как он говорит, «по делам». Но ей, Клементине, было совершенно ясно, что все эти «дела» он при желании вполне мог бы уместить в один день.

Так накануне он пару часов провел на борту «Хирона».
О чем-то беседовал с капитаном Делоне, потом, стоя чуть в стороне от нее, довольно долго общался с помощником капитана Саржа. С интересом слушал все, что тот ему говорил. Кивал. И, кажется, даже обещал Саржа свою поддержку. В каком случае тот мог бы на нее рассчитывать, Клементина не поняла. Да и не особенно стремилась понять.

Гораздо больше ее занимала мысль, как так случилось, что Мориньер до этих пор так тщательно охранявший все, что касалось «его дел», вдруг согласился взять ее с собой.

Он вообще, если подумать, был в эти дни более обычного покладист. А еще – что было совсем удивительно –  ее муж перестал быть рационален.
Взять хотя бы гостиницу, в которой они остановились в эти дни. Даже ей, легкомысленной женщине, было понятно: для того чтобы относительно удобно переночевать на берегу, их не слишком большой компании хватило бы четырех-пяти комнат. Между тем Мориньер выкупил гостиницу целиком.
Двенадцать спален – по шесть на этаже. Клементина за прошедшие дни пересчитала их все. Получилось – примерно по комнате на человека.

Она улыбалась, вспоминая, каким радостным изумлением осветились лица сопровождавших их мужчин, когда они обнаружили, что им наконец-то не придется спать в тесноте, что у каждого из них будет отдельная спальня.
Они, разумеется, пытались сделать вид, что все это их ни в малейшей степени не трогает. Стояли за спиной Мориньера молчаливой массой. Глядели, как тот расплачивался с обезумевшим от радости хозяином – не часто в его непростой жизни трактирщика случались такие удачные деньки. Сдержанно кивнули, когда Мориньер сообщил им о том, что они могут выбирать себе комнаты. Но Клементина видела детский восторг, полыхнувший в их глазах. Видела, как, отвернувшись, собравшись в кучу, они бросали на пальцах жребий, как негромко смеялись, когда обнаружилось, что двоим из них все-таки не повезло. И те вынуждены будут делить комнату на двоих.
Этими двумя оказались самые младшие из команды – Клементина не была в этом уверена абсолютно, но судила по их внешности. И полагала, что дело тут не обошлось без плутовства.

Впрочем, юноши не протестовали. А Мориньер, разумеется, не стал вдаваться в подробности распределения спальных мест.

Несколько человек – те, которые жили в гостинице до их прибытия, – любезно согласились съехать при первом же к ним по этому поводу обращении. Безусловно, Клементина была в этом уверена, причиной такой необычайной их сговорчивости стала щедрость Мориньера, предложившего каждому из гостей отступные – не чрезмерные, но вполне достаточные, чтобы они сочли возможным без лишних слов переехать в одну из соседних гостиниц.
Когда Клементина спросила Мориньера, зачем он все это делает – тот улыбнулся:
- Для удовольствия.

Ответ этот Клементину озадачил. До сих пор она полагала, что удовольствие – это последнее, что в этом путешествии занимало ее мужа.

*

Так, возможно, и было до недавнего времени. Но по их прибытии в Чивитавеккью все определенно изменилось. Это стало ясно уже на следующее после их заселения утро.

Клементину разбудили чудесные ароматы домашней кухни. Еще не придя в себя, находясь на пороге между сном и явью, она повернула голову в сторону двери. Ловила носом воздух.

Где-то там, внизу, уже вовсю занимались своими делами люди. Они пекли булки к завтраку, готовили на углях мясо. Клементина слышала голоса, лестницы скрипели под тяжестью шагов. И все это вместе создавало такой чудесный, теплый мир вокруг нее, что она позволила себе еще немножко понежиться с закрытыми глазами. Она бы лежала так и дальше, если бы в этот момент по чьей-то воле или из-за сквозняка не приоткрылась дверь в их комнату. В образовавшуюся щель ворвался еще один яркий, дурманящий запах мясного пирога с травами. Этого Клементина выдержать уже не могла.
Она подскочила на постели. Села, обхватив руками колени.
- Пироги! – воскликнула. – Боже мой, какое чудо! Пироги!

Мужчина рядом с ней засмеялся.
- Вы чревоугодница, сердце мое!
Она повернула голову, взглянула на него через плечо. Воскликнула притворно-возмущенно:
- А вы – лукавый искуситель и насмешник. Вы – моя пытка, моя каторга, моя вечная мука! Над чем вы смеетесь? Разве сами вы не хотите, наконец, съесть горячий, пышущий жаром пирог вместо той однообразной, безвкусной корабельной пищи, которую нам приходилось есть все последние дни? Признавайтесь, это вы приказали хозяйке к завтраку напечь пирогов!

Мориньер обхватил ее за талию. Потянул на себя, смеясь. Опрокинул на спину, склонился над ней.
- Я только сообщил ей вчера, что у ее гостей – прекрасный аппетит. И обещал, что ничего из того, чем она захочет нас порадовать – не останется без внимания.
Клементина заерзала под ним, попыталась выскользнуть. Он прижал ее собой.
- Не спешите, сердце мое. Без вас ничего не съедят.
- Выпустите меня сейчас же! Я голодна! – воскликнула она с притворным возмущением.
- Я тоже.

Клементина очень старалась игнорировать его жаркое дыхание и низкий, густой голос. Но тело ее отозвалось, откликнулось. Она, сама не замечая этого предательского его движения, потянулась к нависшему над ней мужчине. Коснулась губами его подбородка.
- Если вы меня обманули, и пирога мне не достанется, вы за это ответите! – прошептала бессильно.
Он улыбнулся, и из уголков его глаз потянулись к вискам тонкие морщинки-лучики.

Клементина задохнулась от мгновенно переполнившей ее нежности. Она не могла отвести от его лица взгляда. Не могла говорить. Все, что было до и могло случиться после – стало несущественным, неважным. Она высвободила руку, коснулась кончиками пальцев его виска.

Почувствовала вдруг себя такой уязвимой, как никогда прежде. Испугавшись, что это станет заметно, прикрыла глаза.

*

Как ни раздумывала, Клементина никак не могла понять, что заставляло ее мужа растрачивать на этот маленький городок свое драгоценное время.
Она приглядывалась к каждому незнакомцу, переступавшему порог их гостиницы. Все ждала, когда появится тот, ради кого они оставались в Чивитавеккьи третьи сутки.
Но никто не приходил.
 
Они по-прежнему являлись единственными постояльцами.
И «одиночество» это с каждым последующим днем все больше нравилось Клементине. В теперешней их жизни неожиданно появилось что-то, чего не было никогда прежде. Что-то непривычно-основательное, уютное, домашнее. И это было странно.
Тем более странно, что объективных причин для такой «основательности» не было. Ведь сколько бы ни жили они в этой гостинице, укрывшись от всего остального мира, они все равно были тут гостями, проезжими, случайными людьми.

Споткнувшись мысленно об это неожиданное «укрывшись от остального мира», Клементина вдруг занервничала. Ей показалось, она нащупала ответ на волновавший ее вопрос. И теперь ей захотелось в этом удостовериться.
Какое-то время она еще в сомнениях бродила по комнатам. Заглянула к дочери, поговорила с Полин, вернулась в их с Мориньером спальню. Несколько раз прошлась по комнате, посидела на кровати, постояла у окна.
Наконец, отправилась все-таки на поиски мужа.
Обнаружить его было несложно. Он сидел внизу, в общем зале, чуть в стороне от своей команды, которая, получив разрешение бездельничать, с удовольствием такой возможностью пользовалась.

Мужчины сидели за столами, пили, ели, разговаривали. Громко смеялись. И Клементина не стала входить, остановилась на пороге. Огляделась.
 
Заметив ее, Мориньер отодвинул полную вина кружку. Поднялся. Двинулся ей навстречу. Остановился в шаге от нее.
- Вы ищете меня? – спросил.
Она улыбнулась напряженно. Кивнула.
- Вам стало скучно, душа моя?

Мориньер спрашивал спокойно. Тон его был доброжелателен, губы улыбались. Но ей показалось, что он гораздо менее счастлив, чем пытается показать. И это утвердило Клементину в ее подозрениях. Под его внимательным взглядом она выпрямилась.
Выдохнула:
- Я хотела спросить…
Он ждал – спокойно, терпеливо. Даже, как будто прислушиваясь, слегка склонил голову. А она никак не могла собраться. Гул, стоящий в зале, мешал ей. 
- Мы можем поговорить где-нибудь, где не так шумно?
Он кивнул – конечно. Коснулся ее локтя, повел по коридору. На лестнице, ведущей на второй этаж, пропустил вперед.

Поднимаясь следом, Мориньер любовался ею. Наблюдал за движением ее бедер, за тем, как легко скользила она рукой по полированным деревянным перилам.
Думал: ему повезло, что она стала его женой. И когда-нибудь у них все будет так, как и должно. Будет семья, дом, дети…

Клементина привела его к порогу их комнаты.
И он, толкнув дверь, шагнул вслед за женой в спальню. Потом, захлопнул дверь, прижал ее спиной.
- Так о чем вы хотели спросить меня?
Она обернулась, едва не столкнувшись с ним.
- От чего или кого вы прячетесь? – выпалила.

Мориньер посмотрел на нее с недоумением. Переспросил, будто желая удостовериться, что не ослышался:
- Прячусь?
- А разве нет? Я все думала, отчего мы так надолго задержались здесь? И поняла сегодня. Должно быть, вы снова ждете каких-то неприятностей? И держите теперь нас всех здесь, чтобы эти неприятности не застали нас в пути?

Он смотрел на нее со странной улыбкой. Опирался спиной о дверь.
- Ну, а если и так? – спросил наконец. – Даже если вдруг вы правы? Зачем вы спрашиваете меня о причинах, Клементина, если справляться с неприятностями все равно не вам?
Ему не следовало этого говорить! Старые обиды всколыхнулись в ней, волна гнева затопила сердце.
Клементина воскликнула возмущенно, сжав кулаки:
- Черт вас подери, в самом деле! Вы самое высокомерное чудовище, которое когда-либо встречалось на моем пути. Вы думаете только о себе! Вы привыкли твердо стоять на земле, привыкли управлять своей жизнью. Вам это нравится, не так ли? Почему же вы думаете, что другие в этом не нуждаются?
Она топнула.
- Вы слишком долго ни с кем не считались, должно быть. И никогда не были в роли презираемого. Вам трудно понять.

От обиды у нее задрожали губы. Она моргнула раз-другой, чтобы убрать с глаз пелену, так мешавшую ей теперь видеть.
Он ошеломленно смотрел на нее. Потом протянул к ней руки, привлек ее к себе.
- Тише, милая, тише… Откуда вы это взяли? Ничего такого я не имел в виду.
Он гладил ее по спине.
- Давайте начнем сначала.
Склонился к ней. Прижался щекой к ее темечку.
- Попробуем еще раз. Вам не нравится здесь? Вы хотите уехать?
- Мне нравится. Очень нравится. Но дело не в этом.
- А в чем?
-  Я чувствую себя… так… – она замолчала, пытаясь подобрать слова.

Он не торопил ее. Ждал – с неприятным чувством обреченности.
Едва она появилась на пороге, там, внизу, он уже знал, что их существованию в этом замкнутом на них мирке приходит конец. Так и должно было случиться – не сегодня, так завтра.
И он понимал: что бы она теперь ни сказала, как бы ни сформулировала то, что ее беспокоит, все, действительно, заканчивается. Прямо сейчас.

Она вздохнула. И он замер, прислушался – она говорила сбивчиво, невнятно.
- Это странно и это… неправильно. Неправильно, когда домом становится трактир у дороги.
Клементина всхлипнула, задохнулась.
- Я глупая. Я не могу объяснить.
Он продолжал поглаживать ее по спине.
- Ну же, – прошептал. – Все-таки попытайтесь.

Она посмотрела ему в глаза. Покраснела.
Ей вдруг открылось то, чего она до этой поры не осознавала. И она никак не могла решиться – произнести это вслух или оставить при себе? И она бы оставила, если бы прямо сейчас он не смотрел ей в глаза, если бы губы его не находились так близко, что она чувствовала жар, исходивший от них. Она вдохнула побольше воздуха.
 
- Я не знаю, почему это произошло именно здесь, но… За эти дни я так привыкла видеть, чувствовать, осязать вас. Я скучаю по вашим рукам, глазам, губам. Мне так хорошо, когда вы рядом. И при этом мне кажется… мне все время кажется, что это вот-вот закончится. Что все снова станет плохо. Что я останусь одна.
Она всхлипнула, прижалась к нему. И он не смог… просто не смог в этот момент сказать ей, что она права.

Вместо этого он скользнул одной рукой по ее спине вниз, остановился на талии, другой – взялся наощупь, медленно вынимать крохотные пуговицы из петель.
- Я не это имела в виду, – пролепетала она, отстраняясь.
Он улыбнулся.
- Во-первых…
Запутавшись в петлях, он сделал вместе с ней пару шагов в глубину комнаты и, чтобы видеть эти проклятые, выскальзывающие из пальцев пуговички, развернул ее к себе спиной.
- Во-первых, – продолжил тихо, – вы имели в виду именно это. А, во-вторых…
Она дернулась, попыталась вывернуться из его рук, и он успокоительно коснулся губами ее шеи.
- Во-вторых, я просто хочу обнять вас – без этого чертова панциря.

Потом он лежали полуодетые на широкой кровати. Она то утыкалась носом ему в грудь, то отстранялась. Гладила его по лицу, водила пальцами по его груди. И говорила, говорила, говорила. Она сама не понимала, откуда в ней взялось разом столько слов. Больше того, половину из них она потом не могла вспомнить. Помнила только, что уже спустя время, когда за окном стемнело и Мориньер поднялся, чтобы запалить свечи, она, довольная и расслабленная, спросила его:   

- Долго ли мы пробудем еще здесь?
Он замер с подсвечником в руке. Ответил, не поворачивая головы:
- Нет, не долго. Мы отправимся в путь завтра. Завтра с утра.