Карибский кризис глазами рядового

                ВСТУПЛЕНИЕ

Бессонница, бессонница, бессонница - страшная вещь! Всю ночь пинаешь одеяло, жонглируешь вдруг ставшей горячей подушкой, а в черепке непрерывно кипят мозги, как в чайнике на горячей плите шумом в голове и в ушах. Иногда одолевают мерзкие мысли, а большей частью воспоминания с такими мельчайшими подробностями, как будто это случилось вчера. Начинается идиотский анализ событий и их решения задним умом: "Надо было так поступить, надо было так ответить!" - как будто что-то можно изменить в уже пройденной, прожитой жизни.
А уж когда воспоминания повторяются с шизофреническим постоянством, тогда, очевидно, и возникает мысль: "А не изложить ли мне это всё на бумаге на память потомству?" Может быть кому-то в назидание, а кому-то просто интересно покопаться в чужой жизни, или уж совсем для утешения самомнения - для истории.
  Один умнейший психолог выразил такую мысль для меломанов, которые не могут отвязаться порой от засевшей в голове мелодии день и ночь сверлящую мозги: нужно проиграть мысленно в голове всю мелодию от начала до конца, закончить её бравурно, тут же отключиться от неё, переключившись на другую и не давать новой завладеть мышлением, вовремя её прервать и выкинуть из головы! Всё!
  И что интересно! Как только я закончил своё повествование, извлекая малейшие подробности из своих "замусоренных извили ", у меня сразу же все воспоминания вылетели из головы, а позже, перечитывая текст, я читал его уже с интересом "первопроходца", не пытаясь добавить ничего. Конечно же литературным шедевром это не назовёшь, но главного я достиг: изгнал из головы беса воспоминаний, и изложил на бумаге то, что часами рассказывал на протяжении всей дальнейшей жизни всем, кому это было интересно слушать. А может быть это пригодится историкам в свете раскрываемых госсекретов за прошедшим сроком давности.

А события тогда были чрезвычайно драматические и теперь уже интересные. Прошедшие по каналам ТВ и других СМИ описания прошедших событий больше исходили из уст генералитета и дряхлых политиков, творивших эти самые мировые события, я же опишу их глазами участника - рядового солдата, отслужившего уже два года службы, (служили по три года и не пищали), части третьего и со спокойной совестью выполненного долга перед Родиной, радостно «протиравшего пыль годов с дембельского чемодана".
  Показанный художественный фильм на эту драматическую тему, потрясающие кадры кинохроники тех лет, откровения политиков и наших и "ихних", только подхлестнули меня выковыривать из уголков памяти мельчайшие подробности, которые я может быть с излишней скрупулёзностью описал в этом "опусе". Но такова уж структура моей памяти: я буду часами искать только что положение куда-то очки, но я мгновенно вспомню события, прошедшие несколько десятилетий назад.
Генералы творили планы амбициозных политиков, но исполняли их в вонючих, душных твиндеках, в жарких тропических окопах мы - рядовые Советской Армии. Вот об этом и пойдёт речь. Как нас затянуло в водоворот событий, что мы пережили и перечувствовали на другой стороне Земли в стране с такими чуждыми, ошеломляющими нас нравами, обычаями - в одном из уголков земного рая. Нам, зашоренным идеологией и воспитанием юнцам, всё здесь казалось или сказочным, или противоестественным, потому что не совпадало никак с нашими правилами жизни, а других правил мы просто не знали и не признавали. Поэтому я - молодой дурачок, кидался как бойцовый петух, хватая за грудки, воспитывать кубинцев там, где по своим понятиям чувствовал несправедливость, читал часами, сутками "лекции" молодому милисионарио о социализме в "Великой стране России" и правилах жизни в ней. И пятнадцатилетний пацан с карабином с расширенными от удивления глазами, разинувши рот, но видевший воочию могучую нашу военную технику, наше вооружение, представлял "ля по Русия" действительно сказочной страной, несокрушимой в мире. Сейчас, с большой высоты лет, это кажется очень смешным, как и читая литературу о комсомольцах 20-30 годов, смеёшься их адептизму, их поступкам, их перевёрнутому сознанию. А тогда мы верили, что исполняем исключительно важный интернациональный долг, и ниспосланы сюда для восстановления справедливости и счастья в этой далёкой маленькой и беззащитной стране, а лично я ревностно и добросовестно выполнял его, опирался больше не на возложенную миссию, а на свою собственную дурь.
      
                НЕМНОГО О ПОЛИТИКЕ ТЕХ ВРЕМЁН

Итак, Операция "Анадырь" - уникальнейшая по разработке, грандиознейшая по исполнению страной, с ещё голодными своими гражданами, с ещё не до конца убравшая руины прошедшей кровопролитной, разрушительной войны, но уже плотно обложенной военными базами вчерашних союзников против гитлеровского фашизма, которые спали и во сне видели, как бы вместе с фашизмом уничтожить и Советский Союз - оплот расползающихся коммунистических идей, угрожающего гегемонии Америки по ту и эту стороны Атлантики. Но как говорят: "И хочется и колется!" - в виду ракетно-ядерного щита СССР, успешного испытания "Царь-бомбы" над Новой Землёй - все это существенно поумерили пыл америкосов.
  Американцы более двух веков не видевшие разрушительной войны на собственной территории, спрятавшись за "Глубокий Ров Атлантического Океана" как за каменную стену со своей высокоразвитой промышленностью, разжиревшим военно-промышленным комплексом, хорошо "погревшего руки" на прошедшей в Европе кровопролитной войне, чувствовали себя неуязвимыми и могли, бряцая оружием, покрикивать на неугодные им режимы, направляя их в русло своей политики.
А когда какая-то Куба, да ещё в "подбрюшьи" самой Америки вдруг объявила о революции, то это событие приняли как водевиль, очередной спектакль смены местного царька: "поиграют, перебесятся, всё равно всё будет по-прежнему, всё равно наши будут!" Но Куба пошла дальше, объявив независимость, национализацию всех имеющихся на острове богатств и строительство социализма!
  Нихрена себе! Бывший бордель Америки, место отдыха толстосумов и сексуально озабоченных, бесчисленные казино, сахарные плантации и всё это в одночасье из рук вон!?
 В те годы, которые ещё недалеко ушли от создания вместе с СССР ООН, америкосы, кичась своей демократией, не решились на прямую агрессию против острова Свободы, отдав "квартирные разборки" многочисленным контрас, потоком хлынувших в бега от революции на Североамериканский континент, и устроивших там лагеря для подготовки контрреволюционеров для свержения режима Кастро. Начались "козни с контрас". Но когда весь кубинский народ, вся голытьба поднялась на защиту своих завоеваний, и отбила потуги хорошо вооружённых и обученных наёмников, америкосы всполошились не на шутку, и теперь уже возникла угроза прямого вторжения на остров всей американской мощи. В это время Рауль Кастро уже вёл переговоры о военной помощи СССР в деле защиты революции.
  Революция! И где! В подбрюшье главного врага -Америки! Какая удача поставить на место "зарвавшегося наглеца" с его военными базами вокруг границ СССР. Операция "Анадырь" преследовала три цели: защитить Кубинскую революцию; расширить лагерь социализма до берегов Америки, и тем самым показать превосходство победоносно наступающего социалистического строя перед "загнивающим" капиталистическим, а также, по словам "верного ленинца Н. Хрущёва": "Пустить ежа в штаны американцам, чтобы почувствовали, и они каково быть под прицелом военных баз".
  Мытьём и катанием все эти задачи были решены, хотя обе стороны заглянув в смертельную пропасть и достаточно напугавшись последствий, руководствуясь здравым умом, нашли в себе силы побороть амбиции и аппетиты "ястребов", и решить конфликт мирным путём, пойдя на уступки друг другу. В уступках выиграли более америкосы, но главная цель - безопасность Кубы, достигнута, и то что там сохраняется мир до сей поры, большая заслуга нашего оружия и нашей дипломатии здорово пошатнувшие веру американцев в своей незыблемости, своей безопасности за "атлантической стеной", а также в непредсказуемости действий нашего Генерального Штаба. Оказалось, плюя на все америкосные угрозы, русские могли оказаться в любой точке нашей планеты с неожиданностью летом выпавшего снега, и преподнести огромные неприятности беспечно почивающим, уповающим на свою военную мощь и "атлантическую стену" американским налогоплательщикам. Миф собственной безопасности был окончательно разрушен. Правда, и выполнялись нами эти планы путём неимоверных человеческих усилий на пределе экономических и физических возможностей, но побеждает умнейший среди этого скопища вооружения. В данной операции русские оказались на высоте, здорово напугав американского обывателя, одновременно подхлестнув этим страхом небывалую по масштабам безудержную гонку вооружения с обеих сторон.
  Хотя удалось избежать кровопролитного конфликта, грозящего всему миру концом света, а Кубу вообще "опустить на дно Атлантического океана", у нынешних ещё здравствующих генералов высказана мысль о том, что войска наши с честью выполнили свою главную задачу - отстояли мир, и участники тех событий должны пользоваться таким же уважением, как и участники конфликтов "горячих точек" в изобилии покрывших в дальнейшем всю планету, а значит должны быть приравнены к ветеранам войны. Так это или не так, пусть это останется на совести наших правителей, всегда плюющих на всех ветеранов как на отработанный материал, подлежащий на свалку истории.
  Ну, а как это проходило, какими трудностями, какими чувствами руководствовались посланники защищать мир в стране такой же неизвестной для нас как когда-то и Колумбу, я рассказал в этой повести "Карибский кризис -глазами рядового" (Кубинский дневник). Здесь нет фамилий генералитета (мы их сами не знали), здесь нет цифр о количестве и качестве войск (мы их видели только на прибрежных пирсах), здесь только эмоции первооткрывателя Колумба или Миклухо-Маклая. А о многом, обо всём остальном американцы не узнали даже спустя 40 лет после событий, что ещё и ещё раз говорит о мудрости и уникальности операции "Анадырь".
  Высокомерные, заносчивые, уверенные в своей мощи и непобедимости, чванливые америкосы, любят воевать вначале, подавляя всё живое своей армадой, а затем со жвачкой, кока-колой, биотуалетами, пивком, пританцовывающей "попсой", вступают в безжизненные руины, огораживают себя железобетоном, проводя операции по насаждению "своей демократии", т.е. оккупации чужой страны и насаждения ей своей политики, своих экономических интересов.
       Ну, что касается мощи, то мы были там мощны "под завязку", о которой они даже и не подозревали и в случае отпора, ответили бы так что "мало бы не показалось". Другое дело, что части в которых я служил были "узкопрофильные", воевать физически и практически мы не умели и уповали только на мастерство в своей техники. Но Слава Богу! Охраняли нас хорошо, и я живым вернулся домой.
       Попутно к событиям здесь я коротко расскажу о некоторых особенностях нашего рода войск и немного об армейской психологии 50-х, начала 60-х годов, которая помогала нам преодолеть все трудности этого вояжа, перенести все тяготы и лишения воинской службы.

               РОЗОВЫЕ ОЧКИ. И МОЙ ВХОД В НИХ В ЭТОТ БЕЗУМНЫЙ, БЕЗУМНЫЙ МИР

Итак, на дворе 1958 год. Боже мой, как давно это было! Но я готов выдать информацию, кажется, за каждый прожитый день. Мне 17 с половиной лет. На глазах огромные розовые очки, не пропускающие никакой негативной информации о стране, в которой "молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт!" Я свято верил словам этой широкой, красиво убаюкивающей песни. В голове, набитой образами Павки Корчагина, Алексеем Маресьева, Молодогвардейцев и прочими героями, есть только место для свершения своего подвига во благо Родины.
       Каков этот мир? Я не знаю. Я наконец-то вырвался из узких рамок школьного воспитания, где из меня лепили и довольно успешно: юного пионера, комсомольца с пламенем в глазах, готового хоть сейчас: встать, отдать, защитить и умереть - всё для своей Родины! Пионерские сборы у костра в пионерских лагерях, яростные комсомольские собрания, дружные выполнения мероприятий по сбору металлолома, макулатуры, работы на колхозных полях, высаживание саженцев в Ленинский субботник, активное участие в художественной самодеятельности, выпуск "стенгаза" в гордом одиночестве (так как никто больше не хотел заниматься этим), вот тот послужной список моих деяний, которые выковали явного патриота своей Родины, которую считал лучшей страной в мире, а себя счастливым, потому что живу в ней, других - несчастными, потому что их обошла в этом судьба -злодейка. Я старался выполнить всё добросовестно и в срок. Эти качества - личной ответственности я пронёс через всю свою жизнь, с шизофренической тщательностью соблюдая свой принцип и часто в ущерб себе.
"Будьте проще и вами воспользуются!". Этим часто и пользовались всякого рода лодыри и проходимцы и весьма небезуспешно, видя осла, тянущего воз, похваливая, с лестью перекладывали мне значительную толику своей ноши, и только уже в зрелом возрасте я научился говорить твёрдое: "Нет!" Сразу становилось легче и физически и на душе от всяких обуз- обязательств. Вот таким: обязательным, излишне доверчивым, верящим, что вокруг меня все честные люди, которые обязательно отплатят добром на добро, вступил я во взрослую жизнь в своих безразмерных розовых очках.
       В руках аттестат зрелости. Значит я уже зрелый. Твёрдый "трояшник", 50х50 троек с хорошими оценками с единственной утешающей фразой: "при отличном поведении", я имел кучу других достоинств, не относящихся к учёбе. Хорошо пел, подражая популярному тогда тенору и моему кумиру И.С.Козловскому, хорошо рисовал, свободно разбирался в чертежах, был мастеровит и загорался всякими проектами вплоть до постройки действующей модели реактивного самолёта и ракеты.
     А какие были времена конца 50-х! 1957 год - первый искусственный спутник Земли! Страна буквально взорвалась от восторга и гордости! Хотелось куда-то бежать, где можно было узнать больше новостей чем из газет и радио! Все ходили именинниками с чувством сопричастности к этому великому событию, потому что мы жили в этой стране. Мне очень хотелось узнать больше всех других, и для этого я ходил далеко в центр города Луганска, где был построен прекрасный дворец "Дом техники" на лекции и просмотр документальных фильмов - авось что-нибудь покажут новое, расскажут рассекреченное, неслыханное. Но тогдашняя секретность и сверхсекретность оставляли лекторам только что-то лепетать о прописных истинах Циолковского и об известных любому школьнику законах физики. А я мечтал быть лётчиком!


               ПЕРВОЕ ФИАСКО - ТРАГЕДИЯ ДЕТСКИХ МЕЧТАНИЙ

     До девятого класса готовился к поступлению в "аэроклуб" на планерное отделение, а затем перейти на лётчика-спортсмена в следующий класс. Отбор был жесточайший!
    Припёрлось нас энтузиастов 400 человек на 25 мест вакансии. Искоса и завистью разглядываем конкурентов: борцы, штангисты, "ворошиловские стрелки" перворазрядники по стрельбе со значками на груди - эти пройдут уж в первую очередь, а те, надуваясь важными индюками, смотрели на всех "бесталанных" свысока.
     Медкомиссию возглавлял военврач с бесформенной фиолетовой свеклой вместо носа с пронзительным до невозможности взглядом голубых глаз. Две двери. В одну заходишь голый с большой надеждой, в другую вылетаешь с ошалелыми глазами - пробкой из-под шампанского с клеймом: "Не годен!" В первую очередь вылетели спортсмены всех мастей. С ними даже не разговаривали, а просто указывали на выход. Они ошарашенные с выпученными глазами вылетали с немым вопросом: "За что?" В коридоре их уже мстительно, злорадно разглядывали оставшиеся претенденты, стараясь так же понять причину их "фиаско". Ситуацию разрядила "мамка" - пожилая врач с материнским добрым лицом, которую и поставили, наверное, здесь утешать неудачников:
         - У стрелка диспропорция в плечах, у борца уже подношенное сердце, штангист вообще изуродован тяжестью. И бросьте вы, ребята, этот спорт: ведите правильный образ жизни, а если невтерпёж тратить энергию, то занимайтесь лёгкой атлетикой! Только она не уродует и тело, и жизнь.
Наставляла она нас.
     И вот настала моя очередь. Что только не заставлял меня делать «свёкла": идти прямо, задом, кувыркаться, раздирать задницу! Натешившись стал задавать вопросы:
       -Каким спортом занимаешься?
        -Лёгкой атлетикой и боксом.
       -Бокс брось, лёгкую атлетику оставь!
Затем был вращающийся стул, спирометрия другие всякие обмеры и замеры, множество вопросов и наконец решение "свеклы":
-Выдать ему направление на рентген!
Всё! Я-лётчик! Ведь рентген я проходил уже "тысячу раз «в рамках проверки школы! Там всё чисто!
        Я вышел в коридор первым кандидатом, пылающим от счастья и гордости. Меня исподлобья изучали неудачники, не расходившиеся, чтобы разделить свою горечь со многими такими же, и желающие узнать будут ли счастливчики. Счастливчиков оказалось всего четверо из четырёхсот.
Мы вчетвером в припрыжку подались в больницу на рентген и быстро его там прошли. Нам тут же выдали результаты. Я обратил внимание, что у ребят было написано два-три слова, а у меня несколько строк. Не сомневаясь в своём здоровье, я тут же помчался в медкомиссию, чтобы окончательно утвердиться в высоком звании курсанта аэроклуба.
       Мой результат рентгена озадачил врачей, и они посовещавшись вынесли вердикт: "Негоден!"
       -Как это так не годен! Я тысячу раз проходил рентген, и никто мне не сделал никаких замечаний!
       -Да понимаешь, дефект конечно незначительный: шрамы от перенесенного в раннем детстве воспаления лёгких, но у нас случилось ЧП: при заходе на посадку умер в воздухе лётчик с хорошими физическими данными и нам дан строжайший указ на тщательный отбор. А ты попьёшь рыбий жир и если у тебя будет такое же здоровье, мы тебя возьмём на следующий год!
Сделали они мне слабое утешение.
       Я разразился вдруг такими рыданиями, что врачи не на шутку всполошились и отпаивали меня валерьянкой. Я понял, что путь в небо мне преградили какие-то шрамы навсегда, и никуда они не денутся, хотя год я добросовестно глотал рыбий жир. В школе я показал справку нашей врачихе медпункта - старой еврейке, укорив её в укрывательстве результатов проверок.
     -Какая чушь! Из-за такой мелочи! Зря ты сразу побежал в медкомиссию, показал бы мне справку, я бы выдала тебе какую нужно.
       Ну да! Не сейчас так позже, всё равно бы эти шрамы могли бы сделать мне большие неприятности. Это происшествие как-то оборвало в душе всю юношескую романтику, я уже спокойно принял своё первое поражение и чувствовал, что надо менять жизненные ориентиры.

               ЮНОШЕСКИЕ ШАТАНИЯ И РАЗБРОД

       -Брось всё! Выкинь дурь из головы! И иди в художественное училище! Я дам рекомендацию, у тебя есть замечательные работы, а экзамены по русскому языку и литературе будут "проформой". Тебя с удовольствием возьмут!
Это говорил мне наш учитель черчения в десятом классе, который давал нам такие "азы" в графике, что уже позже в институте мне всё давалось "семечками" по черчению и начертательной геометрии. Я думал, что в графике я "вундеркинд", но однажды, найдя на чердаке свои школьные "опусы", которые бережно хранила моя мама, я увидел выполненные труды равные институтской программе, и с благодарностью вспомнил своего школьного учителя, который находил ещё время заниматься со мной живописью, заложив к этому виду искусства любовь и интерес на более высоком техническом уровне.
        -Брось всё! Приходи петь ко мне в "Дом учителя", я поставлю тебе голос и подготовлю в Харьковскую консерваторию с рекомендациями. Будешь вторым Иваном Семёновичем Козловским.
Вторил мне наш математик - руководитель школьного хора, интеллигентнейший мужчина.
        Ух ты! И туда охота и туда! Но куда? Куда?
Всё решилось прозаически просто. Весной мама съездила в Киргизию во Фрунзе, откуда мы уехали в 1948 году, ей там понравилось. Приехала с описанием "Земли Санникова", взбудоражив фантазию, и на следующий день по получению моего аттестата зрелости, мы выехали из Луганска, на глухую окраину СССР, оборвав все связи, бухнувшись в новую, непривычную, полугородскую, полусельскую жизнь.               
Жили в сельской местности в 13 км от города, а все дела "правили" в городе. Местность совхоза не смотря на близость к столице, была плохо освоена. Электричество давала местная подстанция с дизельным движком до 23 часов вечера. В центре кишлака стоял столб с единственным колоколом громкоговорителя, вокруг которого с шести утра рассаживались старые киргизы и слушали всё подряд до глубоких сумерек. К "Сапхоз Кырив" (совхозу им. Кирова) вела неухоженная дорога с большими валунами и журчащими поперёк арыков, по которой ездить было большое искусство.
  Четыре раза в день туда ходило "грузотакси", и пассажиры в нём ехали стоя, судорожно вцепившись в рёбра бортов и тента. А в остальном было всё прекрасно: много фруктов, ягоды, цветов, журчащие день и ночь прозрачной водой арыки и много-много простора.
         Оглядевшись с недельку вокруг, я пришёл в музыкальное училище на предмет прослушивания на вокальное отделение. Оказывается, уже опоздал, да и предпочтение здесь отдавали больше местному населению - кыргызам. Кыргызов в те года в городе было мало, город был почти русским, и при "случае" их тянули буквально за уши к "истокам цивилизации". Ну, нет так нет! Поплёлся я в художественное училище предоставить на просмотр работы. В неказистом саманном здании, хоть и в центре города, двое мужиков коротали время за болтовнёй, и мои работы не удостоили чести просмотром: "Что на них смотреть, приходи осенью на экзамен, тогда и посмотрим!" - и продолжили свою болтовню. Собственно, богемные заведения я обошёл больше для очистки совести: мне особо не хотелось учиться ни там, ни там на крохотною стипендию с неясной перспективой в будущем.  Я интуитивно чувствовал, что нужно получить какую-то твёрдую специальность, приносящую твёрдый доход, а пение и живопись - приятное приложение в жизни.

                КРУТОЙ ПОВОРОТ БЕСТОЛКОВОЙ ЖИЗНИ

        Я бродил как сомнамбула, не зная куда себя девать, скучал по Украине, почти родному Луганску, оставленным одноклассникам и, конечно, жалел об оборванных связях. Хоть Фрунзе и был моим родным городом, душой я его не принимал, да и не принял в дальнейшей жизни.
       Бабушка по отцу пророчила мне железнодорожное училище и быть как дядя машинистом, что меня не устраивало ни в каких планах: ездить всю жизнь в пределах одного перегона - нет широты! Другая бабушка, её сестра, советовала уезжать из этого болота в Россию, посмотреть мир и найти по душе работу. И после долгих колебаний, я очертя голову, приехал к другому дядьке в Копейск Челябинской области работать в одной из шахт.
     Никому не нужный, с неполными 18 годами (на шахту до совершеннолетия не принимали), я был встречен роднёй как досадное недоразумение, вынужденное болтаться теперь по Копейску, посёлку Бажово почти два месяца до совершеннолетия. Меня заочно прописали в общежитии, и чтобы как-то скоротать время, я устроился грузчиком на продовольственную базу, развозить продукты по магазинам.
     Перед работой на шахте под землёй, новички проходят десятидневный техминимум по технике безопасности. За десять дней до дня рождения меня приняли на шахту, а в свой день рождения я впервые опустился в глубины Земли -102 метра.
        Однако, скажу я вам! Тусклые огоньки аккумуляторных ламп, темнота, вода по стенам, вода в лотках, узкоколейки, вагонетки, бесконечные кабели, шланги и крики со всех сторон: "Бойся!" Озираешься с непривычки как затравленный зверь в ожидании опасности.
И тогда и сейчас существует клеймо: "Без опыта работы!" Кому я тут был нужен, вчерашний школяр умеющий держать лишь пишущую ручку и ложку! Кто-то смотрел на меня как на совсем молодого с участием, а кто-то с откровенным недоверием: что я что-то здесь смогу делать, не потерявший ещё детский овал лица. Поэтому меня приняли на участок вентиляции, и поставили на перекрёсток трёх штреков открывать и закрывать вентиляционные двери за проходящими к стволу электровозами с вагонетками угля и обратно порожнякам. Обычно туда ставили беременных женщин "на лёгкий труд" дохаживать до декретного отпуска.
       В те, ещё сталинские времена, на шахтах вовсю работали женщины наравне с мужиками на всех тяжёлых и опасных работах. И хотя после войны отношение к труженицам стало мягче, но план-закон никто не отменял, и они продолжали тянуть лямку тяжёлого шахтёрского труда. Да и не рвались они особо на поверхность из-за льгот подземного стажа: раннего ухода на пенсию и всяких добавок, существенно влияющих на заработок. А здоровье?! Чёрт с ним со здоровьем! Но правительство волевым решением приняло постановление о постепенном и полном выводе женщин из шахт. Для кого-то это было настоящей трагедией. Отмахав под землёй 8-9 лет, оставалось совсем немного до десяти, гарантирующих пенсию по старости, а тут "вывод на поверхность" с лишением всех льгот. За подземность цеплялись как могли: хоть кем лишь бы под землёй! Одну из этих должностей и занял я.
        Ничего толком не соображая, ошарашенный необычностью обстановки в "преисподней", я очутился на "семи ветрах «сквозняков в маленькой нише с лежаком, в тусклом свете ламп, в сырости и стойким запахом гниющего дерева. Делать абсолютно нечего. Пел песни сам себе и молол языком по-английски подражая Луи Амстронгу. Но и это вскоре надоедало. Услышав сигнал подъезжающего электровоза, тянущего состав вагонеток к стволу, надо было открыть тяжеленую дверь заслон, препятствующий выходу нагнетаемого в шахту воздуха кратчайшим путём через главный ствол, и тут же его закрыть. Вот и вся работа. Затем часа два корчись в ознобе от сквозняков, и как тепло не одевайся - часа через два дрожишь мелкой дрожью. Проходящая смена шахтёров тыкала в меня пальцами, смеялись, исходили скабрезными шутками насчёт срока беременности, стыдили дылду, занявшего женский пост. Я молча завидовал их распашному виду: роба на тонкий свитерок, вся увешанная в петлях запасными пиками от отбойных молотков, прямо как пехотинцы со штыками перед атакой. Постепенно втянулся в ничегонеделание и больше время проводил у главного ствола, помогая работавшим там женщинам толкать вагонетки в клеть, пристывшие к рельсам и не спешащие наверх, как бычки перед убоем.
       В девятом классе, часто посещая полюбившийся мне луганский "Дом техники", я нарвался на выставку внутришахтного оборудования, где, помню, как сейчас, эту мою работу выполнял сам электровоз расталкивая двустворчатые двери специальными направляющими, а затем они сами закрывались. Зачем это нужно было я не знал, но модель была действующая и долго глазея на неё, хорошо запомнил принцип действия. Неужели сюда с Донбасса не пришёл прогресс!?
       Своими мыслями я поделился с начальником участка вентиляции.
    - Подавай рацпредложение- сказал он на полном серьёзе. Но как я подам, если это было не мной придумано. Эх, молодо зелено! А мог бы уже тогда хорошо заявить о себе.
       После настойчивых и длительных просьб, меня перевели на другую работу помощником взрывника или по-местному: "сумконосом". Однако, скажу я вам, весёлая работа! Три километра по пересечённой местности на аммонийный склад. Пока взрывник по заказу проходчиков стыкует запалы с бикфордовым шнуром, получает аммонит, треплемся в специальной избушке стены, которой исписаны похабщиной с такими же рисунками. Получив взрывчатку - по 20 килограмм на каждого, бежим тем же маршрутом на шахту. Что за работа! Сплошные нарушения техники безопасности и риски жизнью, причём по дурости и абсолютно бесцельно. Эти нарушения начинаются сразу же, как только нога шахтёра ступает на территорию шахты, а иначе "не заработаешь!" Знало ли об этом начальство? Да, конечно, знало все проделки, но конечный результат: "должен был выполнен план", а там наша единственная надежда: "Авось пронесёт!"
        Боже мой! Один год работы! А сколько увидел, услышал, прочувствовал на собственной шкуре, и на всю жизнь дал зарок: "На шахте работаю до Армии, а после сюда ни ногой! Не хочу в преисподнюю ещё до Божьего суда!"
       С молодым мужиком, отслужившего "срочную", и закончившего курсы взрывников, мы работали, нарушая ТБ "всю и вся", ради того, чтобы сделать свою работу на час-два раньше. Вместо двух приёмов взрыва большого количества зарядов, мы взрывали за один и бежали от забоя уже тогда, когда в след нам летели глыбы с чемодан. Отлёживались при канонаде и бежали между взрывами до безопасного расстояния не забывая считать их количество на предмет "отказа". И когда счёт сходился, а отказов не было, возбуждённые, чувствуя себя героями, шли домой. Итак, "через день-каждый день экономили ненужное мне время. "Кто не был глуп, тот не был молод!"- часто говаривала моя бабушка. Я не боялся такой работы в силу своего юношеского максимализма, храбрился перед старшим товарищем, полагаясь на его опыт, верил, что мы не должны погибнуть нелепо, как наш товарищ, кинувшийся назад за забытой телогрейкой. Все трагические случаи на шахтах Советского Союза оповещались, причины их тут же разбирались, все получали дополнительный инструктаж, расписывались, уходили задумчивые, и придя на работу, начинали вновь нарушать ТБ, видно по "науськиванию беса", чертоги которого были где-то рядом.
       Тяжёлые случаи были и на шахтах рядом. Мы чутко улавливали все эпизоды трагических новостей, но шахты уже я не боялся, мог лихо "отбрить" забойщика зубоскала, и за свой острый язык считался уже "своим". Но как-то, происшедший с нами случай поубавил у меня прыти, заставил больше думать перед безрассудными действиями. Однажды, мы взрывали откаточный штрек второго горизонта на глубине 185 метров, в ночную смену. Всё шло "штатно". Взрывали за один приём более 30 шпуров. Уже задымлён весь забой. Взрывник поджигал шнуры через надрезанные временные промежутки запала, а я в суматохе и в дыму искал ему торчащие из шпуров концы. Вот уже взорвался контрольный капсюль - надо "рвать когти", но оставалось ещё два шпура. В общем, первый взрыв мы переждали за стоящей тут же погрузочной машиной, а затем с перебежками, с падениями в пристенные водосточные желоба, "рвали когти" дальше. Обошлось, но перетрухнули порядочно! На этом наши злоключения в этот день не закончились. Пришли к стволу, который ещё не был оборудован подъёмной клетью, а все работы шахтострой выполнял с помощью бадьей для транспортировки грузов и людей. Ничего приятного нет в том, чтобы нестись вверх или вниз в железной бочке подвешенной на тросе безо всяких мер спасения. Зловещий скрежет направляющих тросов, мелькание осветительных ламп через каждые десять метров - вот вся прелесть путешествия в ад. А когда бадья вылетает на поверхность, за ней закрываются тяжёлые крышки, на которые она ставится и нужно теперь выкарабкаться из тесного и высокого по грудь сосуда, что было не так легко.
        Мы пришли к стволу, обменялись с "машиной " сигналами, что в бадье люди, прижались спинами и ожидали подъёма. Началась какая-то чертовщина: нас то медленно дёргали вверх, то опускали вниз, а мы смиренно ожидали своей участи, так как ничего предпринять уже не могли - под нами 30 метров глубины сливной шахтной воды. Вдруг мы с бешенной скоростью понеслись вверх -это не нормально! Тросы визжали, а лампы слились в единые световые полосы. В душе всё обмерло. И вдруг, бац! Бадья остановилась и замерла, а мы по инерции чуть не вылетели из неё вверх. Затем уже медленно поднялась над крышками, плавно опустилась на них под хор лошадиного ржания проходчиков: "Ну что! Обосрались?" Мы выбрались из смертельного снаряда и поплелись в душевую.
       Оказывается, мы попали в пересмену в машинном отделении, и какая-то баба, тоже спешащая домой, не подняла нас и не передала сменщице, что в бадье люди, а та, ничего не зная, испытала прочность тросов свободно падающей второй бадьей загруженной породой и водой, а мы были подопытными кроликами, уповающими только на прочность тросов. Ничего смешного нет, но мой шеф крепко наложил в штаны. У меня же была реакция с задержкой: намыливая мочалку, я вдруг рухнул на кафельный пол и позже струи воды вернули меня в сознание. Ругаться, разбираться мы не пошли, а вскоре я перешёл на другую работу.
        Однажды, мы с полными сумками взрывчатки пробирались с горизонта 102 на горизонт 185 по пешеходному спуску, но добраться до него можно было только через тупичок весь заставленный запасными вагонетками. Мы неоднократно ругались с начальником шахтного транспорта, но вагонетки "и ныне там".
       -Да нарисуй ты на него карикатуру такую чтоб пробрало! -  посоветовали мне товарищи.
       -А что! Идея! Всё равно в общаге делать нечего!
На целый ватманский лист я красочно изобразил шахтный интерьер с вагонетками, и наш дружный коллектив штурмующий этот тупичок в весьма неприглядных позах, а рядом смеющегося начальника: руки в боки!
       В ночную смену я приколол лист на самом видном месте, и мы пошли по своим взрывным делам. Воротясь утром в управление, мы услышали такие взрывы смеха, что кажется обвалится крыша здания. Это сотрясала его вся утренняя смена шахтёров, а в стороне стоял начальник подвижного состава и жалобно оправдывался блеющим голосом. У меня стало болеть плечо от крепких шахтёрских похвал: "Молодец!", а затем пошло-поехало. Вызвал главный инженер: "Ну что ты сразу уж так, надо было прийти посоветоваться со мной!", затем подал голос комсомол: "Ты в начале с нами посоветуйся, и вообще мы тебя наглядной агитацией обяжем!" Я понял, зассали ребята, боясь, чтобы круче чего не натворил, решили слегка прижать. А у меня и весь азарт пропал. В награду заслужил уважение "народа", как не побоявшегося дерзить начальству. Со мной почти все здоровались: «Привет!" или "Привет художник!"- приятно от гораздо взрослых людей такое внимание. Через пару дней меня вызвали в маркшейдерское бюро и после непродолжительных расспросов предложили работу. Я согласился. Работа не сложная: изредка задавать под землёй направление штреку, править потрёпанные чертежи, интеллигентный треп и высиживание рабочего времени, что было особо тяжко мне привыкшему к "взрывной" вольнице. После к маркшейдерскому делу стал относиться с большим уважением после того, как в результате сложнейших измерений и расчётов в чистом заснеженном поле был забит колышек: «Здесь!" и была пробурена вентиляционная скважина, в задыхающийся от недостатка воздуха дальний забой. Скважина вышла точно в потолок штрека! Восхитительно!
         За один год работы перед моими глазами прошла вся картина тяжёлого шахтёрского труда, казалось уже всё познал, всё перепробовал, прочувствовал и стал намного уважительней относится к углю, когда видел его на погрузочных площадках.
        С шахты № 44 я и загремел в Армию. Во второй половине июля, я получил повестку из военкомата на призывную комиссию в Копейский Дворец культуры. Нас призывников собралось более пятисот человек в прекрасном здании дворца (строить для шахтёров умели). Всех раздели догола, и мы вначале стеснённые культурой, но затем осмелев, отвязно носились по кабинетам, где все обследования выполняли молоденькие медсёстры. Странно и смешно было видеть скачущих по лестницам с ковровыми дорожками "бандерлогов" на виду портретов вождей и всего политбюро. Но вот "бегунок" с перечнем осмотра весь покрылся фиолетовыми разводами штампов и подписями "годен", а мы по очереди представали перед президиумом врачей и старым седым полковником с отеческим лицом.
       - Где служить хочешь? - вопрос ко мне.
       - В авиации!
Полковник по-доброму, чуть иронично взглянул, кивнул и сказал: "Следующий!"
Я понял, что вопрос он задаёт для проформы, чтобы услышать голос претендента и определить его интеллект. А вскоре мы разошлись по домам настращённые: никаких отлучек, никаких отпусков -скоро призыв. Через неделю получили повестку более серьёзную с припиской: "прийти подстриженным и помытым в бане». Всё, конец вольнице! На шахте меня рассчитали "за 24 часа" и теперь я вольный казак. Обычно "крутые" начинают пить горькую, но у меня и в мыслях ничего подобного не было. Болтался без дела, собирал уже в тысячный раз свой тощий рюкзак, перебирая по повестке всё перечисленное в ней. Поехал на шахту попрощаться с коллективом, и тут узнал, что у нас ЧП: стала валиться лава. Бригада была выведена с фронта работ и теперь в трест нужно было дать сведения о масштабах происшествия, нужно было замерить величину обвала.
         -Не хочешь на последки нырнуть в шахту, - спросил меня начальник, явно не желавший лезть туда самому. И чтобы дураку ответить отказом, но я с лёгкостью согласился и пошёл переодеваться. Мы с девчёнкой-маркшейдеркой прошли полем, спустились в шурф, прошли вентиляционным штреком и тут я в полной мере испытал всю свою дурацкую опрометчивость. Перед нами был узкий, придавленный сверху, выгнутый пузом, готовый обвалиться в любой момент лаз, лезть в который мог только самоубийца. Но девчонка смело втиснулась в эту щель, спускаясь по уклону лавы по скользким рештакам, отполированных падающим углём. Я спускался за ней, проклиная себя и всё на свете, думал, что спускаться будем недалеко, но завала ещё не было видно.
        -Козёл, идиот, дурак! - ну на хрен мне этот подвиг! Хотел его? Получи скотина тупая! - материл себя последними словами - Ну, и работа у этих идиотов! Какая разница, на сколько завалилась лава. Ну, десять, двадцать метров "плюс-минус", нет эта дура упорно лезет вниз на встречу своей смерти.
       К моему удивлению внизу раздались голоса и спуск прекратился. Мы были не одиноки в этом аду. Я осмотрелся. Лава была изогнута куполом вниз подпираемая уже согнутыми как коленка стойками, а из некоторых торчали волокна древесины. Весь свод был пересечён узенькими и тонкими надломленными полосками древесины так же согнутых куполом. Ужас! Внизу шло какое-то совещание, а мне сверлила мозг одна мысль: как выбираться будем? Ведь ползти вверх придётся на спине по полированному железу, опираясь на эти уже сломленные стойки. Мысль отказывалась работать.
............
        В прошлом году на соседней шахте перед Новым Годом произошёл обвал только что нарезанной лавы. Прошли 6 или 8 проходок и лаву нужно было осаживать сзади, уже трещали стойки, посадчики предупреждали начальника участка. Бригаду срочно вывели наверх, а начальник с ещё с троими "камикадзе «полезли делать обзор. И тут она рухнула вся и сразу.
       Что было!!! Примчались горноспасатели и начальство всех рангов на чёрных лимузинах из района и области. Прибыли на вертолётах ещё более начальственные, как будто от их количества полегчает задавленным. Особенно зверствовали чиновники от ТБ - сплошные нарушения! Вся шахта оказалась опечатанной, все шахтёры отстранены от работы! Бедолаг доставали горноспасатели через неделю, нарезав параллельно новую лаву. Опознавали по спецовкам. Хоронили как "трагически погибших ". А я считаю по дурости, которую сейчас повторяем мы. Их четверо и нас четверо - я определил уже аналогию, от которой леденило кровь. Но вот внизу дурацкое совещание закончилось, и я с распущенной рулеткой, пополз вверх, лихорадочно цепляясь за каждый выступ, но не касаясь стоек. Господи! Только бы увидеть белый свет, никогда больше не полезу в "преисподнюю"! В окопах и под артобстрелом атеистов нет, только в таких ситуациях вспоминаешь с мольбою Господа.
     Я готов был орать от радости и пуститься в пляс, когда мы выбрались в вентиляционный штрек. Пулей вылетел из шурфа и помчался в раздевалку. Всё, прощай шахта№44! Дала ты мне суровую путёвку в жизнь! Век не забуду! Выглядел я не трусом. Ни словом, ни жестом не высказал свой леденящий страх, но погибнуть там, на глубине 102 метра ни за "понюх табаку", я считал высшей степени дуростью.
    В детстве я был крещён, и приставленный ко мне ангел-хранитель нехотя, но добросовестно нёс свою службу, выковыривая меня богохульника, атеиста-пионера, комсомольца, спасая из заведомо смертельных ситуаций со словами: «Ладно, поживи ещё грешник. Молись Господу!" Но опасность миновала, и я вновь всё тот же грешник со своими все усугубляющими грехами.
     Однажды, я шёл на работу на шахту полевой дорогой в тихий летний вечер. Подошёл к дымящемуся террикону с которого сползала белая, густая шлея угарного дыма шириной около 50-ти метров. Ангел хранитель шепчет:
       -Обойди! Для молодости полтора километра не расстояние!
Бес шепчет:
       -Проскочишь! Набери больше воздуха и вперёд! Ну давай! Смелее!
В общем мне не хватило до чистого воздуха 3-4 метра и я, задыхаясь, хватанул полной грудью угарного дыма, такого едящего, что при кашле казалось вылетят лёгкие из горла. Здесь должны были когда-то найти мой задохнувшийся по дурости труп, но жажда жизни и ангел хранитель, подсказали мне уже задыхающемуся, теряющему сознание, катиться боком к воздуху, а значит к жизни. Когда я пришёл в себя, тут бы рухнуть на колени и воздать молитву тому, кто вложил в угасающее сознание мысль: "Катись"! Но отдышавшись, наступила моя "коронная реакция": "Дурак! Козёл! Идиот! Тупая скотина!", и всё это сдобрено отборным матом, на который я на шахте сильно навострился. Ну, всё! Теперь я на профессии шахтёра поставил жирный крест, за который в шахте заходить категорически запрещено!
         
                ДОПРИЗЫВНИК

       Мне осталось постричься и помыться в бане. Послезавтра в военкомат!
В юности у меня были красивые волнистые волосы. Отрастив "гриву", в которой ломались расчёски всех мастей, я был похож и на маститого художника, и на скрипача, косившего под Паганини, и мог петь Ленского без парика. Природа щедро уложила волны кудрей вокруг затылка почище всяких бигуди. Я пришёл в фотографию и сделал два снимка на память о юности в "фас и три четверти", а, затем, из двери в дверь зашёл в парикмахерскую, уселся в кресло, и заявил любующейся женщине-мастеру: "Под Котовского!"
       -Как! Как? - не поняла она, и тогда я показал ей повестку из военкомата.
Сбежались все женщины этого заведения и горестным полукругом грустно наблюдали как «садистки" вогнанная в волосы со лба машинка, сваливает в стороны "руно", обнажая серую лысину, вылепливая смешного уродца! (кто помнит фильм "Иван Бровкин" и его парикмахерские ужасы? Аналогичное было со мной.) Как много значит причёска! Сейчас на меня смотрел из зеркала смешной чудик с оттопыренными ушами, идиотской улыбкой, полной растерянности и страха от увиденного отражения: «Как же я пойду домой? На меня весь Бажово будет тыкать пальцами и смеяться!" На всякий случай я прихватил с собой фуражку, которая оказалась для лысой головы слишком велика и вертелась на мне как блюдечко на шесте в китайском цирке. По окраине, почти огородами, стараясь избегать встречных, отвернувшись от всех в автобусе, страшно стесняясь своего вида, приехал в общежитие, упал на койку, и горестно задумался над тем как жить дальше!
       А дальше: «завертело, запуржило". С утра похолодало и пошёл мелкий почти осенний дождь. Меня никто не провожал - все были на работе. Молча и с сожалением я посмотрел напоследок на приютивший меня "угол", кинул тощий рюкзак на плечо, сразу превратившись в "вербованного" и укатил в Копейский военкомат на сборный пункт.
     Построились, пересчитались и были отпущены на полчаса попрощаться. За пределами "дворца", сдержанная милицией, стояла огромная толпа провожающих, к которым кинулись призывники. Мне бежать было не к кому. Зашёл в банк, заменил там порванный "четвертак" на новую купюру (деньги 47 года); в гастрономе "на все" купил большой кулёк шоколадных конфет "Кавказские" и вновь пришёл к "табуну" с интересом разглядывая сцены прощания. По местному телефону позвонил в бюро на шахту, наслушался всяких хороших пожеланий и приглашений вновь работать на шахте после Армии (больше звонить было некому), и это было мне единственным утешением на пороге "новой жизни".
    Нас вновь построили, пересчитали, затем "потайным" ходом вывели на "хоздвор", где уже стояли грузовики с мокрыми скамьями на бортах. Быстренько погрузились и пока провожающие жадно заглядывали в окна, пытаясь ещё раз увидеть своё чадо, мы уже показали им хвост колоны. Затем тридцать километров под моросящим холодным дождём с ветерком (это не современным хлюпикам ездить в комфортабельных автобусах в сопровождении мамок). Никто не стонал, не ныл, а уже стойко переносил "тяготы и лишения" околовоинской службы.
    Челябинский областной военкомат напоминал больше пересыльный пункт осуждённых. Мрачные, полупьяные рожи, телогрейки, рюкзаки, одежда "третьего срока" и бессмысленные отупелые, ушедшие в себя глаза. Вновь строгая медицинская комиссия. И тут я чуть не угодил в стройбат или ещё куда-нибудь к "чуркам". Женщина врач, надев холодную резиновую перчатку, полезла прощупывать мои гениталии. От холодного её прикосновения и щекотки я заржал как лошадь. На меня прикрикнули почти все тут находящиеся врачи: что-то от смеха не прощупывалось. Так продолжалось раза три, но я не мог "взять себя в руки" и каждый раз ржал.
    -Может он дебил? (вид располагал) Вся комиссия уставилась на меня разглядывая молча.
    -Отправим его в стройбат! Что-то не понятный какой-то!
     -Так нет же! Десять классов закончил!
    -Пусть служит! - решил старший. А меня никак не покидал дурацкий смех, и если приплюсовать глупый вид с торчащими ушами, то можно было понять сомнения врачей. Им, наверное, никогда не попадался термин "природная смешливость", им по штату было положено быть серьёзными в любой ситуации, а тут такой экземпляр!
    -Одевайся и шагом марш отсюда! Спас от стройбата аттестат зрелости, который в те времена вызывал почти такое же уважение, как и инженерный диплом.
       В те, послевоенные годы, Родине очень нужны были рабочие руки восстанавливать разрушенное войной хозяйство, и с подрастающим поколением не церемонились, не сюсюкались как сейчас:
     -Начальных четыре класса проучился. Экзамен! Читать-писать умеешь, четыре арифметических действия знаешь, дальше учиться ума и желания нет? Всё, пошёл в" ремеслуху" или на всякие там курсы и на работу!
       -Семь классов закончил. Экзамен! Сдал минимум, пожалуйста, в техникум. И только технари и ремесленники вытянули страну из разрухи войны. Низкий им поклон!
       А те, кто учился дальше, были в претенденты для дальнейшей учёбы в ВУЗах или для грамотного освоения сложных рабочих профессий, на базе знаний средней школы, и должны были быстро продвигать технический прогресс, овладевать сложной военной техникой. Задумано было очень неплохо в условиях тотальной нехватки квалифицированных рабочих рук и всеобщей занятости.
       Уже в Армии я удивлялся, когда это ребята моего возраста успели освоить тяжёлую военную технику и лихо владели ей? А я как был остолопом со своими десятью классами, так им и остался.
Почти 90% военнослужащих нашего призыва были со "среднеуральским "образованием: четыре класса, но уже все были хорошими специалистами в какой-нибудь профессии и вызывали большее уважение у армейского начальства, чем десятиклассники. А мы были так себе. В резерве. Умники.
...............
       Кое-как на полу, мешок под голову, перекантовались ночь. Мне очень помогли в борьбе с голодом шоколадные конфеты. Утром на машинах нас отвезли далеко за город, где был расположен огромный санпропускник. Разделившись на пронумерованные отряды, мы стали в порядке очереди проходить "чистилище"- процедуру прохождения в "армейский рай". Разделись, вынули из карманов всё металлическое и отправили одежду в жаровню, а нас человек по сто, заводили в огромный банный зал в котором потолок представлял собой сплошь душевые лейки. Перед входом "коновал" из армейских, "благословлял" нас огромным квачём с какой-то жёлтой вонючей жидкостью, со смаком ляпнув по лысине и другим волосяным местам. Набились в зал, и тут водопадом кипятка рухнула из леек горячая вода, от которой негде было скрыться. Вначале мы орали с испуга и от кипятка, но затем привыкнув, с удовольствием плескались в горячих струях. На окнах лежали кусочки хозмыла, и мы смывали вонючую мазь. Через сорок минут поток вдруг иссяк, и мы красные разгорячённые вываливались в предбанник, получали горячее до нельзя своё прожаренное бельё, одевались с полной гарантией: вшей и прочей живности на нас нет! Выходили на улицу, валились на траву полные блаженной истомы. Казалось мы прошли настоящее чистилище и теперь мы в раю! Ждали пока все пройдут эту процедуру. И тут я заметил подлючесть человеческой натуры, как некоторые типы стараются "застолбить" себе тёпленькое место в службе. Двое "поцев" большей частью времени тёрлись около сопровождающего нас офицера, по-собачьи стараясь угадать желание хозяина, и когда офицер отдавал команды на построение, то они уже отвесив челюсти, рыча и покрикивая, дублировали его команды, искоса поглядывая на командира как бы ожидая признания и поощрения: «Ну вот, вот мы новоявленные, никем не уполномоченные командиры, заметь наше старание и утверди во власти!" Однако прыткие ребята! Но офицер (военкоматский, временный) не делал им никаких знаков поощрения, но и не пресекал их рвения. Дурачьё! Нашли где выкобениваться, карьеру строить - ещё все в гражданском, да и "отметелить" могли запросто. Но эти двое так и бежали как борзые около своего хозяина. Призывники никто не "ставил их на место", молча подчинялись морально угнетённые свалившейся на них новой обстановкой и неопределённым будущем.
    Наконец все прошли "чистилище", построились в колонну по четыре и "шагом марш!" Куда?!Начальство знает! И только на марше с высоты холма, я увидел, как нас много! Колонна была похожа на длинную живую змею, конца которой не было видно. Через час пути мы прибыли на станцию "Челябинск-товарная" и здесь нас ожидали стоящие в ряд грузовые эшелоны. Погрузились быстро в вагоны-телятники, оборудованные двухъярусными деревянными нарами как в военное время. Здесь уже были солдатики: взвод охраны и наконец-то я увидел своих будущих собратьев по оружию. Задраили двери снаружи, и мы "запечатанные «повалились спать. Проснулись в пути и стук колёс напоминал нам что обратного пути уже нет, а впереди нас ожидает новая неизвестная жизнь длиной в три года. Я описал подробно момент призыва для того, чтобы показать большую разницу отношения к воинской службе 50-60-годов, не так далеко ушедших от Отечественной Войны, пацанов ещё воспитанных на примерах героев войны, когда служба в Армии считалась почётным долгом перед Родиной, служили по три года (в морфлоте 5-7 лет) без ропота и отслужив срочную гордились этим, и были особо уважаемы обществом.

                ЗДРАВСТВУЙ САМАРА!
    
        Как мы ехали по железной дороге, стыдно вспоминать! В вагоне были не будущие солдаты, а какая-то банда отщепенцев, выдумывающая самые изощрённые "шутки», чтобы хоть как-то показать всем что они дурнее других. Во-первых, больше половины вагона была пьяна, несмотря на устрашающие предупреждения сопровождающих офицеров и тщательного обыска перед отправкой на предмет спиртного. Найденные бутылки спиртного тут же разбивались об рельсы, во избежание всяких кривотолков, а пьяным грозили гауптвахтой сразу же по приезду на место. Что это такое мы не знали, но слово звучало зловеще! Плевали на всё! И на остановках в небольших городах на вокзалах покупалась водка, которая тут же у вагонов уничтожалась бдительными офицерами. Но голь на выдумки хитра, и некоторые умудрялись пронести питьё в вагон. В углах напивались, началась буза, долго не дававшая покоя всему вагону.
        Когда человек превращается в злобное, неуправляемое, агрессивное животное, я так и не мог определить на протяжении всей жизни. Пьянь-это, само собой. Но совершенно трезвые пацаны, активно включались в дурацкие мероприятия, стараясь показать этим свою принадлежность к "стае», и что они "круче "других. Ведь эти 18-летние пацаны воспитывались в советской школе, у советских родителей, по советским законам, напичканные деяниями Тимуровцев, Корчагиных, не говоря уже о героях недавно прошедшей войны. И вдруг при малейшей скученности "молодых самцов «начиналось соревнование за место в "стае». Вчерашние, в меру воспитанные кавалеры, которые на гражданке не могли сказать девчонке и двух-трёх связных слов, вдруг как старые зеки кричали встречным девушкам такие пошлости, что в пору провалиться сквозь землю от стыда. Это проходило не только сейчас. Через десяток лет я ехал с однокурсниками на воинскую практику от военной кафедры во Владивосток. В воинской части нас переодели в солдатское обмундирование, и тут же случилась "метаморфоза" с моими ребятами. Ещё вчера державшиеся за "девичью юбку», нашёптывая ей прекрасные слова, сегодня вдруг как взбесились при виде той же "юбки «и несли такую похабщину, как старые зеки, не видевшие лет двадцать женщины. Я вспоминал тогда нынешнюю аналогию и не мог понять причину взрыва такого хамства. Кидались хлебом, метали ножи в сливочное масло, заворачивали кашу в газету и метали её в прохожих на полустанках. Даже солдатики, принося нам на следующий день горячую пищу, видя все проделки, делали "кислое «лицо и грозили:"-Ну подождите салаги, вспомните эти дни! «Скорее бы приехать чтобы не видеть этого свинства!
      На третьи сутки наш эшелон стал на станции Куйбышев -товарный. Стояли в ряд грузовики готовые принять новобранцев. Нас вновь отвезли в городскую баню, выдав по кусочку мыла и полотенце.
Выходя из помывочной, сразу же попадали в "отеческие «объятия старшины, а на столах разложенное по ростовкам лежало солдатское х/б. Оделись в форму цвета "хаки», обулись в кирзовые сапоги и подтянулись широкими солдатскими ремнём, на голову пилотку, всё это под бдительным оком сержантов, не дающим никаких поблажек к разгильдяйству в ношении формы. Многие тут же впервые учились мотать портянки. У меня уже был богатый шахтёрский опыт ношения сапог с портянками. А вскоре свеженьких, зелёненьких как огородные огурчики, загрузили на открытые машины и уже совершенно других, из другого мира, ошарашенных свалившейся переменой, немного напуганных неизвестностью, повезли в часть.
      23 километра пути и мы на месте. Заезжаем в широко распахнутые ворота, около них часовой с интересом глазеющий на нас. Нас ожидал карантин (изоляция от личного состава), курс молодого бойца, присяга на верность Родине, получение боевого оружия, и только тогда мы должны были влиться в общий строй. В эту небольшую часть нас привезли около четырёх сот человек и разместили в огромной брезентовой палатке, где нас ожидали уже двух-ярусные койки с матрацами-тюфяками, набитыми соломой и такими же подушками; разбили по взводам, указали койко-место и тумбочку на двоих. Большая скученность, очередь в столовую в три смены-неразбериха первых часов и дней. Но вот стали наведываться "покупатели" из других частей и "огуречные «ряды стали быстро таять, появляться порядок и дисциплина.
       Интересен отбор солдат в те времена! Выходит, офицер с "бумагой «и орёт перед длинным строем:
     -Каменщики, штукатуры, маляры, три шага вперёд! Некоторые выходят и их тут же уводят в сторону.
     -Пилорамщики, столяры и плотники, три шага вперёд! Уводят!
     -Слесари, токаря, сварщики, три шага вперёд! Уводят! И т.д. Это куда же я попал? В Армию или на биржу вербованных?!!Так постепенно редели наши ряды, оставались "бесталанные".
      В этой небольшой, симпатичной части я остался совершенно случайно!
      Приходит, однажды, офицер и громко вопрошает "художника». Я вызвался что-нибудь рисовать, но он привёл меня в клуб-столовую раскрашенную талантливейшим художником-альтруистом под почти натуральный мрамор разных породой, уволившийся в запас перед нашим приездом. Тогда я даже не имел представления о альфрейной живописи и после очень жалел, что не застал здесь такой огромный талант. К тому же он был ещё и мастером художественной лепки, и всё в этой части было вылеплено и отлито из алебастра его восхитительными руками: вазы для цветов, урны для окурков, большой «каменный цветок" с фонтаном.      Но вот незадача! За одной из стен была расположена газовая жаровня "вымытой посуды" и какой-то солдатик, напустив предварительно газу, стал искать спички, затем произвёл взрыв и развалил специально сложенную для раззяв тонкую стену. Стену вновь сложили, заштукатурили, и мне предстояло изобразить на ней альфрейный мрамор с оставшихся фрагментов стены.
     -Вот тебе краски, кисти! Твори! Сказал приведший меня офицер, не спросив, смогу ли я это сделать. ПО сути, мне предстояло "срисовать «мрамор сложной структуры и постепенно слить его с оставшимся зеркалом стены. Отступать было некуда. Провозившись целый день, я изобразил что-то подобное, а пришедший офицер, оценив работу, сказал удовлетворённо: -Пойдёт!
      Так была решена дальнейшая моя участь в этой части, застолбив на долгие 2,5 года должность художника. Но об этом потом.

                НАЧАЛО АРМЕЙСКОЙ ЖИЗНИ

      Нам объявили жёсткий график армейского распорядка дня, отпечатали его на листок в рамочке, заставили выучить наизусть и строго и беспрекословно соблюдать все положения. Итак!
     Подъём в 6 утра. Одеться за 45 секунд. Усиленная утренняя физзарядка. Заправка постелей и умывальник у трубы с отверстиями для воды. Политинформация, завтрак в 8-00. Утренний развод с объявлением "всех заданий" на сегодняшний день. Затем напряжённый курс молодого бойца до обеда. Обед в 13-00.А с 14-00 до 18-00 усиленная физическая и строевая подготовка. Один час личного времени, ужин в 20-00. До вечерней поверки, подшивание свежих подворотничков, чистка до блеска кирзовых сапог, чтение газет, письма на родину, просмотр телевизора. Затем вечерняя поверка с нотациями от старшины и в 22-00 отбой. Раздеться за 45 секундой правильно уложить на табурет у кровати форму, намотать на голенища сапог вонючие портянки. Если не укладывались многие, поднимали всех и тренировались 3-4 раза "подъём-отбой «А затем гоняли уже одного. Трудно это было или нет, но свои сапоги за время курса молодого бойца на строевых и физик я износил так что чувствовал через подошву маленькие с горошину камешки, а сапоги выдавались на 9 месяцев а впереди маячила зима! До принятия в солдатское братство мы все были салаги, которые ещё "срали домашней картошкой», и до солдат нам ещё "Ого..го!"Да...а! Тоска зелёная! А я мечтал, что нас уже "на второй день приторочат «к боевой технике и будут делать настоящих защитников Родины, как в киношке. А наяву к нам пришли турники, брусья, конь, козёл, кольца и бесконечные кроссы на три километра.
А когда вымотаешься до упаду, голодный до нельзя, сидишь в классе учишь в полудрёме уставы и наставления или с мотающейся от усталости головой слушаешь бестолковый лепет комбата о политике КПСС или ленинские догмы чуждые и непонятные нам как китайская грамота. А главный вопрос: «На хрен оно нам»! Это было тяжелейшим испытанием если присовокупить постоянное чувство голода от больших физических нагрузок и непривычного режима.
     После утреннего развода старослужащие уходили куда-то на "техплощадку" и возвращались только к обеду или ужину. А что там? Что за техплощадка? Со стороны трёхкилометровых кроссов вдоль деревянного высокого забора, мы с завистью рассматривали стоящие там пушки и станции наведения. Скорее бы туда! К технике!
      Со второй половины октября зарядили длинные осенние дожди и резко похолодало. Вот тут-то пришлось нам хлебнуть полную меру солдатского лиха. Большая брезентовая палатка пробивалась каплями дождя и внутри её стояла сырая промозглая мгла, которая быстро пропитала влагой и постель, и сложенное у кровати обмундирование, и намотанные на просушку портянки на сапоги. Всю ночь спишь согнутым в калач чтобы согреться, а при малейшем выпрямлении во сне, руки и ноги попадали в сырые ледяные не пригретые телом складки постели, мгновенно просыпаешься вновь скрючиваешься в "бараний рог «и долго не спишь согреваясь. Утром проснувшись ещё до подъёма, лежишь в ознобе. Вставать нельзя! Только по команде! Мечтаешь, чтобы скорее вылезть из этого пыточного ложа и надеть на себя хоть и влажную, но греющую в движении одежду на зарядке и строевой.
      Звучит команда "Подъём! «Дрожа напяливаешь на себя одежду, но влажные портянки никак не лезут в тесные сапоги, а 45 секунд никто не отменял, несмотря на сырость. И вот команда: «Отставить! приготовиться к отбою"! Всё сначала! А самое неприятное вновь ложиться в сырую холодную постель на пять минут. Научились хитрить, пряча портянки за пазухой, чтобы уложиться в нормативно после проклинаешь всё на свете, хлябая вдруг ставшими безразмерными сапогами на кроссе. И что самое интересное! Никто даже не пикнул в знак протеста на "такое житьё», и никто не заболел, и даже не зачихал - крепкое было поколение, выросшее на деликатесах: ржаного хлеба, моркови, свеклы, пареной тыквы и прочих природных даров, а на ногах вместо обувки свои собственные подошвы до самых холодов.
       Но вот начальство, наконец, дотумкало, что время-то не военное, и испытание нас на прочность чревато массовыми заболеваниями, и нас перевели в казарму в один из учебных классов, всё-таки изолировав от основного состава. Мы попали в рай. Хотя отопительный сезон ещё не начинался, мы обсушились в естественной обстановке, перестали стучать зубами, и вылетела из головы единственная мысль: где бы согреться!
       Но кроме вышеописанного, в Армии кроме занятий, все хозработы: мытьё полов, стирка обмундирования, его починка, работы на кухне, в туалете,-всё делалось самостоятельно. Нянек не было!

       Однажды в мой внутренний наряд забился зимний туалет в казарме, и смена, в которую произошло ЧП должна своими силами устранять его. Бродя по щиколотку в воде в мокрых сапогах по залитому кафельному полу, двумя пальчиками (был очень брезглив) берясь за любой инструмент и тряпку, в отчаянии, натурально со слезами на глазах, не веря, что такая ситуация возможна со мной, я даже не представлял, что можно и нужно сделать, втайне надеясь, что вот-вот придёт откуда-то помощь, а всё это лишь дурной сон.
       Вдруг стук в дверь и вызывают меня: «Тебе телеграмма!
      -Какая к хренам телеграмма! Читаю: «Сынок поздравляю тебя с днём рождения! Мама!"
       Вот это да! Вот это праздничный вечер и его торжественная обстановка! Только мамы помнят в любой суете всегда о дне рождении своих детей!
       Помню, как сейчас: в одной руке тряпка для мытья сортира, в другой телеграмма-поздравление от мамы. Спасибо родная! Так я встретил своё девятнадцатилетние. А вскоре пришла долгожданная помощь в лице сослуживца из этого же наряда. Он был, оказывается, бывший сантехник и с такими ситуациями был знаком не понаслышке. Раздевшись до пояса, он к моему ужасу, засунул руку по самое плечо в клоаку и вытащил оттуда огромную тряпку забившую проток, и вода с водоворотами и с хрюканьем устремилась в канализацию, а вскоре мы навели чистоту в бело кафельном туалете.
      -Это что! Мы в жилых домах целые телогрейки доставали, которые жители по забывчивости выплёскивали в унитазы вместе с водой! - закурив цигарку ударился он в воспоминания. Я смотрел на Лёню как на героя! Я бы умер в сортире, но не смог бы проделать оного. А парень уже со стажем и опытом сантехника! Был он примитивен, туповат, малословен, и единственное занятие его было-тщательное несение службы. Всегда чистый подворотничок, начищенные до блеска кирзовые сапоги и бесконечное одинокое раздумывание в курилке с цигаркой в зубах. Службу правил добросовестно, нареканий не имел, на посту не спал, на хозработах не отлынивал, в увольнение его старшина отпускал с удовольствием, но я за всю службу ни разу не видел его с книгой. Но почему-то такие люди всегда вызывают большее уважение своей основательностью, неторопливостью, порядочностью во всём. И в этот знаменательный для меня день, он был послан мне как подарок и назидание-как надо относиться к любому делу. Я был совершенно противоположной ему личностью: лез во все ненужные мне дела со своей неуёмной любознательностью, много болтал языком (детская привычка пересказывать друзьям интересную книгу или кино), делал много мелких нарушений в службе, которые и не наказывались, но и не приветствовались, доставляя мне неприятности и создающие впечатления как о легкомысленном, несерьёзном человеке, но необходимом в коллективе такого типажа.
    ........................
       Ну вот и день присяги! Целую неделю зубрили текст, чтобы не сбиться при торжестве, а при принятии читали текст в красиво оформленных корочках. Получили боевое оружие-карабины образца 47 года, отстрелялись в овраге на оценку тремя патронами (еле-еле на тройку), вот и весь мой боевой опыт начала службы. Нас перевели в казарму и теперь мы спокойно раздевались и одевались за минуту. Я попал служить в стрелковый взвод, чему не очень обрадовался. Наверное, где-то сработала негативная челябинская рекомендация.
       Служба такая: через день на ремень, через два на кухню. И всё! А ещё много-много хоз. работ. В караул ходила вся часть, но стрелковому взводу доставалось больше всех. Самое тяжёлое, конечно, это зимой. Громадный объект поста, машины с будками неизвестного назначения (интересно, что в них?) опечатанные пластилиновыми печатями с амбарными замками на дверях, ремонтные мастерские, склады, склады, склады, множество замков и печатей, штаб, КПП и караульное помещение. Техника куда-то уходит периодически по железной дороге, а на смену ей с заводов приходит новая, ещё более загадочная на отстой везёт же некоторым! Где-то служат, что-то знают, что-то умеют, а тут стоишь с берданкой как с оглоблей среди этого нагромождения, как колхозный сторож на току. Да ладно, был бы интеллект как у того сантехника, а то любопытство просто съедает заживо, а и не о такой службе я мечтал: где грозное оружие, где боевые тревоги, где место к подвигу? Болото какое-то! Каждый день как прошедший, как спички в одной коробке, похожие друг на друга. Домой и писать нечего: жив здоров, «подвигов нет!"
      Как-то подходит ко мне товарищ, замечательный парень и просит:
     -Напиши, пожалуйста, какое ни будь стихотворение, я написал своей девушке что со мной служит знаменитый поэт. Так теперь пристала. А что писать? Сбрехнул, что у нас был пожар и я отличился, так там все дома взвыли в один голос: «Не пострадал ли, не обжёгся ли?" Прям не знаю, что и писать!
     На гражданке я баловался "стишатами"(кто в молодости не грешил этим делом)! Я выбрал более-менее "накатанное" стихотворение, прилепил к нему имя его невесты и вручил просителю. Понравилось! В дальнейшем я еще многим представлялся как "знаменитый поэт", меняя лишь имена невест. А что писать, в натуре, с такой службой?
      Какая-то тоска моральной неудовлетворённости заедала от благополучия в этой части. Была художественная самодеятельность с девчонками местного хлебозавода, много занимались музыкой, читали запоем книги, экскурсии, часто выезжали в Куйбышевский оперный театр, заполняя зал вместо изысканной публики, чуть ли не по тревоге спасать оперную премьеру на патриотическую тему. Сами выезжали с шефскими концертами в колхозы, «раскручивая» местных доярок на свежее молочко. Увольнение каждую субботу - чем не служба? Другие бы за такую держались бы зубами, а мне тоска зелёная-хочется трудностей, чтобы успешно их преодолевать. Но подать рапорт и попроситься в другую боевую часть ума не хватало, да и не отпустили бы меня единственного художника в части "яркую личность во всех вне армейских начинаний». Поэтому мне многое прощалось за "шкодливые проступки".

                ВОТ ОДИН ИЗ НИХ
      
       Однажды наш взвод отправился в город на погрузку новой техники, которая отстояла у нас на базе и стала востребована в частях. Собралась порядочная колонна и предстояла большая работа на погрузке, в которой мы уже поднаторели, и которая мне в дальнейшем пригодилась в службе.
       Мы как всегда на открытой бортовой машине. Прошёл сильный предосенний ливень и капли его редкие, но крупные сулили хороший душ в поездке. Вымокнуть можно было порядком и тут меня пригласил в кабину перегоняемого Уазика старшина сверхсрочник. Это было большой удачей! До города ехали в мирной беседе и подкатили к железнодорожному управлению для оформления документов на отправляемый грузи тут старшина выдал "ляп», оставив ключи в замке зажигания, чего он не имел права делать при любых обстоятельствах, спросив меня:
     -Ты не шофёр!?
     -Не-а!
     -Смотри у меня! Я быстро! И ушёл с документами.
Хлынул опять ливень, отбив мне охоту прогуляться по улице. Я раскрыл портфель с документацией стоящий за спинкой водителя и нашёл там инструкцию к машине и агрегату, стоящему в кузове и стал разбираться в кнопках управления:
     -Та...ак! Включаем зажигание и давим на стартера! Мотор тихо заурчал. Дай-ка я проеду метров десять. Если проеду вперёд-старшина заметит! Сдам назад, а затем вперёд! Поехали!
Но съехав на обочину, у УАЗа остались вывернутые колёсами поэтому он, резво прыгнув, стал поперёд дороги к моему счастью без автомашин в таком оживлённом месте. А тут как с неба свалились машины с обеих сторон, усиленно сигналя и урча моторами и думая, что за рулём настоящий водитель, требовали освободить путь. Из-за шума я не слышал работу своего двигателя, думая, что он заглох, вновь включил стартер и надавил на газ. Вдруг что-то заскрипело внизу, посыпались искры, и мотор заглох. Я включил нейтралу и поддави плечом сзади кузова, попытался поставить машину на место. Водители с удивлением рассматривая чудака солдата, проехали в образовавшийся просвет. Я успокоился. Ливень лил как из ведра. Во мне всё тряслось от содеянного: «Ну на хрена, дурак! козёл! Скотина тупая!» До конца установить на прежднее место мне было не под силу:
     -Попробую завести ещё раз. Мотор завёлся, но опять что-то заскрипело, и он заглох уже окончательною. Может у старшины заведётся - выдал я наивняка.
      Пришёл довольный старшина с оформленными документами.
      -Что-то машина не так стоит, неужели я её так поставил! Ну ладно! Всё оформил, поехали! Включил зажигание, поклацали реле, мотор молчит.
      -Что за чёрт! Теперь уже на меня с подозрением и злостью:
      -Ты что наделал гад! Фашист! Вредитель! Да тебе за такое дадут, с тюрьмы не вылезешь!
       Я молчал, да и что говорить: виноват по самые уши, но в душе как-то всё успокоилось: «будь что будет". Собрались бездельники шофера: «Мотор заклинило!" Старшина перешёл на визг! Что только он не лил на мою голову, какие только кары не сулил, но я твёрдо знал, что весь спрос будет с него: «Не оставляй ключи в машине-первая заповедь шофёру», а я солдат и взятки с меня 3 руб. 70 коп. в месяц. А что виноват, не отрицаю, наказание снесу заслуженно и покорно какое назначат.
      Старшина побежал звонить на площадку и вскоре к нам пришёл тяжеленный ЗИЛ-компрессор, ведомый маленьким чувашом водителем и старлеем-комсоргом, физкультурником нашей части. Два вольных мужика "отдавали зуб» за то, что заклинило мотор, а я им со злостью доказывал, что мотор работал, после того как я поставил машину на место. Водитель чуваш осмотрел машину и предложил:
     -А давайте поставим её на скорость и легонько качнём, сразу узнаем заклинило или нет.
     -Давай, давай, дорогой! - заюлил старшина.
Поставили, качнули, откуда-то с моторного отсека выпал со звоном об асфальт кусочек чугуна. Все уставились на диво, пытаясь определить его принадлежность к мотору. Чуваш включил зажигание, мотор заработал, но искры откуда-то продолжали лететь. Я победоносно посмотрел на шоферюг «Зубы вам бы повынимать по клятве!"
      -Тебе повезло-повернулись и пошли восвояси.
      -Ну что! Теперь тебе тюрьма! Сибирь! -элегантно вертясь гавкал старлей, но старшина сразу повеселел, машину прицепили тросом и повезли на площадку.
И надо же! Мы пригнали целую колонну техники на отправку, а к нам пришла такая же колонна на разгрузку, и в том числе такой же УАЗ. Мы не работали нисколько, а просто переадресовали пришедшую и даже несколько единиц отправили на базу. Несказанно повезло: не сорвали поставку!

       Но утром пришёл час расплаты, который я ждал с полным спокойствием: сорвалось намечавшееся свидание, теперь об отпуске в ноябре можно и не мечтать, можно служить ни о чём не думая.
       С утра комбат (старлей) затеял покраску панелей в казарме, а мне досталась интеллигентная работа-тянуть филёнку. Я старался, хоть как-то загладить вину, работа шла хорошо и споро, но раздался звонок у дневального, и я стал сразу складывать кисточки. Подошёл комбат и категорично заявил:
      -Я его никуда не отпущу! Затем прикрыв трубку рукой:"-Ты что опять натворил!?
      -Машину угробил!
Бедный комбат: у него отвисла челюсть и округлились глаза. Такой вид будет у него часто пока я буду служить под его началом.
Я прибежал на КПП на распинание. В кабинете АХО находились водители мои одногодки и их начальник лысый маленький юркий с брюшком еврейчик:
     -Вот скажи Меньшиков, что бывает за поломку чужого автотранспорта?
     -Три месяца на ремонте с вычетом ущерба.
     -А....а! Ничего не знаешь! Три года тюрьмы! Вот что!
     -Ничего подобного вот у нас…, но тут ввалился в кабине начальник базы и все почтительно встали.
        Майор-начальник АХО всем своим видом показывал, что он как специалист тоже желает присутствовать при "экзекуции", но командир-старый еврей (в части было полно евреев) подполковник Рыскин обвёл всех воловьими глазами, указал рукой на дверь и рявкнул:
     -Хон! - и все дружно вылетели из кабинета.
Рыскин прошёл за стол разъярённым быком, посмотрел на меня, а затем как хлопнет огромной ладонью об стол:
     -Кто-о-о! разрешал лезть в чужую машину?
     -Никто, товарищ полковник! - спокойно ответил я.
     -Кто-о-о! Разрешал!!!?
     -Никто, товарищ полковник-так же спокойно отвечал я.
Этих "кто" было ещё много, но я чувствовал, что буря пошла на убыль и вопросы были всё тише и тише.
     -Пиши объяснительную, так мол и так!
Из вопросов я сразу понял, что надо всё валить на старшину, а значит и материальная ответственность на нём. Но я такую подлючесть допустить не мог к человеку проявившего ко мне участие. Всё описал как есть, нисколько не умаляя своей вины. Рыскин прочёл лист, остался недоволен, и велел вызвать старшину:
       -Разбирайте машину, ищите поломку хоть до утра, а утром мне доложить результат.
Я пошёл разбираться с машиной, которую до этого не видел в глаза. Но сняв распоротый кожух с маховика, сразу обнаружил причину-разлетелся от больших оборотов чугунный колпак бедняка и его осколки застряли между маховиком и стартером. Убыток не большой, а сняв остатки стартера обнаружил на нём клеймо "КАТЭК" - наш родной Куйбышевский завод автотракторного электрооборудования. Старшина взял несчастный стартер и помчался на завод, заменить разбитую деталь.
       На заводе и разговаривать не стали, а выдали со склада новенький, сделанный на экспорт, хромированный стартера старый приказали выкинуть в утиль. К вечеру машина была в строю как новенькая.
       В казарме "старики «инструктировали меня где и куда идти работать "на губе», которую пророчили всем составом на 15 суток. Но всё разрешилось банально просто: «За порчу военного имущества, наряд на кухню на целый месяц! «Во как! Наказание или поощрение? Начались осенние затяжные дожди, а я в тепле и у харчей смотрю в окно на мокнущего в холоде часового.
       Так мелко взбрыкивая с дури, я лишился очередного отпуска, затем и на Первое мая, а там уже и третий год пошёл. Отпуск не положен.

                ТЯГОТЫ ВРЕМЕНИ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ

       Второй год службы - это почти вековой набор опыта, а впереди грядёт ещё и третий год, тяжелее первых двух своей невыносимой тягучестью, своим однообразием. Время растягивалось как резина не в пользу служащему и не было никаких условий к его сокращению.
      Стоя на посту, занимаешься "астрономическими вычислениями», переводя сутки в часы, часы в минуты, минуты в секунды до срока оставшейся службы. Секунды летели быстро-как "пули у виска», получалось утешительно, но всё возвращалось к году и опять становилось тоскливо на душе.
      Я считал, что три года службы это перебор. Год солдат учится переносить тяготы, постигает военное ремесло, врастает в форму, смиряет свои амбиции перед командирами иногда очень тупыми.
      Второй год-служба уже с армейским опытом, передача его "молодым» и ожидание, "но третий год не в жилу: сплошное раздражение, тоска, тягостное ожидание чего-то. Третьегодники -хорошая опора офицерам. Их раздражительность, нервозность выливается на молодых солдат, заставляя их быть в "узде» поддерживает дисциплину, но остальные физические нагрузки, внутреннюю службу никто не отменял, а потому всё было уже в тягость. Два года! Много это или мало! Если за год работы на шахте набрался впечатлений на всю жизнь, то здесь уже впечатление опыта подсказывает что жизнь не так проста, что требуется много сообразительности, изворотливости, хитрости, эгоизма, чёрствости и умения "хладнокровно перешагнуть через чужой труп», а главное-снять наконец с себя и растоптать кованым сапогом свои "розовые очки" и понять, что не каждый в этом тесном мирке твой друг, не каждый готов бескорыстно прийти тебе на помощь. Сколько особей окружает тебя, столько характеров скрытых и явных.

       Только недавно узнал, что по складу своего характера я отношусь к великороссам - разновидностью русских-славян, у которых одной из черт была-нелюбовь подчиняться начальству, но и нелюбовь лезть в начальство. Эта черта была заложена во мне в избытке. Я перечил "всем и всему» в чём видел тупость и несправедливость, огрызался всему начальству, невзирая на погоны, не оказывал чинопочитания, за что был «бит нещадно». В Армии это проявляла каждая мал-мало обретённая уставной властью лычка, но я "закусывал удила» и бесшабашно пёр напролом.
      Основной "смирительной рубашкой» гонора в нашей части-было мытьё бело кафельного сортира на радость дневальным в нечаянной помощи. С таким же "борзым» сослуживцем мы состязались в намывании "гектаров» полов в казарме после отбоя, когда товарищи уже спали.
     Затем мне надоело дерзить, я промолчал один раз и вместе со всеми потопал в кино, затем ещё и ещё раз поглотил обиду и дать адекватный ответ-я смирился и стал таким же как все, но в душе оставшееся великоросское качество нет-нет проявлялось в службе давая результат не в мою пользу. Я никогда никому не завидовал, не считал чужих денег, не пресмыкался перед надутым авторитетом, а ценил людей за деловитость, за хороший результат, за человечное отношение к ближнему, честность.
       На втором году уже хорошо разбираешься в окружающих тебя людях, интуитивно вырабатываешь к ним соответствующий подход: к тупому солдафону-театрально издевательский, к наглецу-по жизни, агрессивно злобный, потому что Армия — это скученность молодых парней с разными характерами, интеллектом, физическими возможностями постоять за себя.
       Особенно нас удивили на втором году службы пришедшие в часть первогодки азербайджанцы. Их было шестеро, держались всегда кучкой, поглядывали высокомерно с ухмылкой. Ничего! На место поставим!
      -Бабы тут есть? Все наши будут! Заявили категорично. Мы сразу же взяли тон общения с ними пренебрежительный, называя их черножопыми и чурками в пределах слышимости: ничего! Помалкивали, а спустя неделю службы все дружно завалились в санчасть со всякими болячками. По мере "выздоровления», они стали поступать по одному в караул на перевоспитание. Все неуставные отношения по воспитанию молодёжи проходили в караульном помещении.
      -Это вам, абреки не из-за угла вдесятером на одного нападать, бить не будем, но по струночке ходить заставим. Почему-то их развязанная, показная наглость особенно раздражала меня. Я сам при своём миролюбии и покладистости готов был взорваться как спичка.
      Однажды в третьей смене караула попался упитанный, холенный и особо наглый хачик. В обязанности молодых этой смены входила доставка ужина из части, а после трапезы отправка термоса с грязной посудой обратно в часть в посудомойку. Эту обязанность мы-первогодки выполняли целый год беспрекословно, и знали, что придут молодые нам на смену.
      А этот, зная неписанные положения караульной жизни, принёс еду, быстро смёл свою пайку и завалился спать в отдыхательной комнате: «Попробуйте шевельнуть его кавказскую гордость! «Даже третьегодники стушевались от такой наглости. Уверенный в своей правоте, решить вопрос взялся я.
      Я не стал всячески его увещевать - бесполезно, а сразу отвесил ему хороший, оскорбительный пинок по его жирной заднице, напомнив об обязанностях. Чурка вскочил ошарашенный таким приёмом, завизжал от гнева как поросёнок и сразу схватился за нож. И что интересно, у меня на поясе висел точно такой же нож, но я о нём даже и не вспомнил, а эта чернота сразу среагировала в обстановке. У меня в минуту опасности сразу пропадает страх, наступает спокойствие и способность анализировать обстановку.
      Прибежал мой дружбан с криком: «Гарри не надо!», обхватил меня сзади за руки, давая чуреку неограниченные возможности. В том, что чурка ударит я не сомневался по его невменяемому виду и занесённому ножу. Он наступал на меня с поросячьим визгом, а я не мог скинуть с себя идиота дружбана. Пришлось ударить его "легочка под яйца», и освободился я в момент, когда нож уже нёсся на меня. Нож отбил я неудачно, чиркнув им по фаланге среднего пальца, оставив шрам- метку на всю жизнь. За то я от всей души влепил ему такую затрещину по холеной розовой морде, что след ладони был виден и на следующий день. И даже в этот критический момент я не вспомнил о ноже, который мог бы его немного охладить. А тот впал в раж! Издавая ужасно визгливые нечеловеческие звуки, он кинулся в сени и вскочил в караулку уже с топором в руке - вот ведь нация: и тут он знает где лежит какое оружие. Страха не было. Мы с ненавистью смотрели друг на друга я спокойно - он задыхался от злобы, а спокойно и со злорадством одержанных побед смотрел в его глаза и опущенными ладонями показывал обалделым от такого поворота событий сослуживцам- сам с ним справлюсь! Но что делать в этой ситуации я ещё не знал, хотя всё решалось в доли секунды. Очевидно моё спокойствие и неудача с ножом вселяли в чурку нерешительность. Он визжал, покачиваясь и примеряясь, но не решался ударить.
       Первым очухался сержант, отвечающий за все события в караульном. Он ударил по замахнутой руке в районе локтя, топор улетел назад, а во мне сразу прошла вся злость и наступило спокойствие, как будто не было инцидента. Чурка же выскочил на улицу ещё за каким оружием, но там его поймал сержант, усадил на лавочку, обнял как маленького, уговаривая успокоиться, грозя мне всякими карами. Я демонстративно, с презрительной улыбкой прошёлся мимо. Чурек стал вырываться и визжать, а сержант, напуганный событиям, со зверской рожей приказал мне убираться.

      Чёрных я не боялся в открытом бою, но зная их абрекскую подлючесть, в эту ночь на посту избегал тёмных углов.
На следующий наряд я стоял дневальным у тумбочки с телефоном на небольшом возвышении. Напротив меня собрался весь наш «Кавказ». Они строили мне страшные рожи, шипели что-то на своём зловещем наречии, но я спокойно и нагло смотрел на всю эту свору и играл ножом, положенным мне по штату, показывая полное к ним презрение. Однако, этот случай положил начало их полному смирению и выполнению всех неуставных положений в нашей части.
      Но подлючести их не было предела. Однажды в мирной беседе «на двоих», как бы расчувствовавшись, чурка сообщил мне:
       -У нас на Кавказе существует обычай называть хороших друзей – «гёт»! Поэтому мы вас будем называть «гёт», а вы нас своим словом «друг». Я сразу почувствовал подвох, потому что согласно обычаям всё должно быть наоборот:
       -Хорошо, гёт! Будем теперь называть вас так!
       -Да нет! Это мы вас так должны называть вы нас – «друг»! Начал он изворачиваться, а я теперь точно знал, что чурек придумал новую подлянку, пользуясь бесшабашностью русской души.
       -Ты пойми-толковал я "чурбану", - в твоей стране как своего лучшего друга я должен звать тебя «гёт», а ты в моей стране должен звать меня «друг».
       -Да нет! Понимаешь... - он потерял нить аргументов против моих бесспорных истин, а я решил узнать значение слова на "нейтральной" стороне. В полку я встретил "айзера" - неплохого парня, и расспросил его о хороших кавказских обычаях.
       -«Гёт»-жопа по-нашему. Это нехороший человек! Это не друг!
Обидно что многие наши русские тупари сразу согласились на это предложение: гёт так гёт!
Шума я поднимать не стал, чурку не били, а отплатили ему его же подлючестью.
      -Ослы вы, русские! А «гёт» по-черножопски – ЖОПА! Нашли с кем дружбаниться! Да от них за версту презрением к нам тянет! В общем так! На гёт не отзываться, а спокойно объяснять, что у нас есть имена и фамилии, а к чуркам обращаться не иначе как ГЁТ! После пары таких объяснений, гёт чётко прилип к чуркам. Они смирились и отзывались на эту кличку как миленькие. К чему это я всё описываю! Хоть и была общая Армия общей страны, но было показное братство, при случае оскаливающее национальные зубы.
   
                ПЕЧАЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ ВТОРОГО ГОДА СЛУЖБЫ

       Рутина второго года службы была разбавлена приятными мероприятиями: художественной самодеятельностью с девчатами местного хлебозавода-гладкими, с нежной розовой кожей очищенной хлебобулочными дрожжами, да и сами мы при каждой спевке наедались булочек с маргарином, напивались до одури дрожжей с сахаром, и всласть пожирающими косыми взглядами любовались чуть прикрытой "униформой» девичьей наготой. Часто выезжали в подшефные колхозы с концертами. Там нам были очень рады, хотя выступления часто проходили в тесных избах: сцена у русской печки, и больше напоминали тесные любительские спевки (не было клубов). Никого это не смущало, все были как родной коллектив. Наши мужики (не дураки) с заинтересованным видом начинали разговоры о надоях молока, заканчивающихся экскурсией на ферму, к фляге молока, к гостеприимно выставленной кружке, и верх блаженства - парное вволю молочко. Иногда, часть поднимали по тревоге спасать горящую премьеру в оперном театре, где проходила какая-нибудь опера на лже-патриотическую, конъюнктурную, тему типа "Красный цветок "Т. Хренникова.

      Служить можно было, засунув подальше свои патриотические амбиции и любознательность к армейской технике-просто отбывать время. Казалось, где-то служат ребята, владеют таким грозным оружием - настоящие защитники Родины, а тут "влип" в трясину тёплого бытия и "трава не расти». Меня это сильно угнетало, но подать рапорт о переводе в боевую часть не хватало ума, а и начал привыкать к "насиженному стулу".
      Тесный мирок маленькой ухоженной как конфетка части. Мы не знали что творится в мире в это кипучее время. Решалась судьба быть или не быть земной цивилизации. Создавались разрушительной силы вооружения, в сравнении с которыми, прошедшая Великая Отечественная Война казалась "детской шалостью"-и это за такой короткий срок после прошедшей войны и ещё не восстановленной разрухи. Шла невиданная гонка вооружения с Америкой и решался вопрос: кто кого ударит сильнее и больнее. А наш замполит блеющим, занудным голоском рассказывал на политинформации о задачах партии в деле построения коммунизма. А комбат уже в который раз (наверное, по забывчивости) предлагал записать тему политзанятия: " В.И. Ленин: империализм и эмпириокритицизм", при этом надуваясь индюком от важности и очарования ленинского словоблудия, забывая, что у нас это уже "було". Нам оставалось только яростно бороться со сном в полудрёме, чтобы не пропустить его коварный приказ:"-Кто спит, ВСТАТЬ!» Крепко спящие - вскакивали, вызывали саркастический смех дремлющих, и тут же получали наряд на какие-нибудь работы для окончательной побудки.

  Чувствовалось что страна напряжена, так же мало продуктов, хороших товаров на прилавках, и как-то после Великого Сталина душой не воспринимался какой-то Никита Хрущёв.
      В высшем правлении государства шла незримая борьба за власть "не на жизнь, а на смерть», там поедали друг друга члены Политбюро, как голодные крысы в бочке, а страна на все праздничные демонстрации несла их портреты подретушированные, молодцеватые и, казалось, самых умных с которыми мы не пропадём! Только после Армии, демобилизовавшись, и попав на первомайскую демонстрацию в городе Фрунзе, я увидел, что" что-то не так в Датском королевстве!"-на асфальте валялись портреты вождей, а по ним топтались с садистским проворачиванием ног гуляющие. А уж анекдотов про "верного ленинца"-просто ужас! Нормальной психики человек давно бы повесился!
      Вся политика страны предавалась народу только в виде песен с дружбой того народа, которого кормили или начинали кормить за бесплатно или в долгосрочный (невозвратный)кредит.
В школе мы драли глотки о том, что "Русский с Китайцем братья на век! Москва -Пекин, Москва Пекин! Сталин и Мао слушают нас!» Была и Индонезия: «Морями тёплыми омытая, лесами древними покрытая!» Затем Хрущёв подарил Египту 120 млрд. долларов в очень трудное для нас время (никто не давал, а наш дурак дал чтобы показать преимущество социализма над капитализмом) на строительство Асуанской плотины: «Напиши ты мне мама в Египет, как там Волга моя течёт?!" А после Карибского Кризиса стали петь: «Куба любовь моя! Слышу чеканный шаг-это идут Барбадос!"
     Мелкими пташками полетели слоганы из Индии: «Хинди Руси пхай! пхай!" Румынии: «Чаушеску –Брежнев!" и прочие и прочие речёвки которые мы принимали за любовь, щедро отламывая от своей краюхи хлеба своих полуголодных граждан и умиляясь акцентом, одаривали всех, кто выучил заклинания:"Хлусёв халасо! Сацализм холосо"
    А затем, ещё более вернее ленинец, генералиссимус и страстный собиратель международной нумизматики себе на брюхо, щедрой рукой раздаривал богатства страны временщикам-любителям халявы, надеясь и теша себя дурацкой мечтой, что наша дурь-сказка про "белого бычка": вера в какой-то призрачный коммунизм расползётся по всему миру и все будут жить так же счастливо, радостные, полуголодные, в телогрейках и кирзовых сапогах.
      Мы тогдашние дети своей страны, её солдаты-были продуктом своего времени. Где положено было терпеть-терпели, где положено было гордиться-гордились. Верили и в победу коммунизма, вот-вот в загнивание Запада, а уж полёт Гагарина был не только преимуществом социализма, но казалось, долгожданным, началом коммунизма! Осталось построить крупнейший химкомбинат, крупнейшую ГЭС в мире, ещё что-то крупное, и т.д. А после начнём жить по-человечески. А цифры газетных щелкопёров про то, что у нас больше всех добыто нефти на душу населения, больше всех стали на душу населения, как-то не воодушевляли на фоне бедности бытия.
      Партия везде и всюду звала, воодушевляла даже песнями: «Раньше думай о Родине, а потом о себе! «И так жило не одно поколение, теша себя мыслью что хоть дети поживут по-человечески.
      Раз партия посылает выполнять "свой интернациональный долг"-значит так нужно! Вперёд! Хотя лично мне был не понятен и раздражал извечный наш долг перед всеми, кому и за что? мы были всюду должны!?

                ПРЕВРАТНОСТИ СЛУЖБЫ   

    Но об этом после, а пока я заканчивал свой первый год службы и слово "салага» слышалось всё реже и реже. Первые проводы дембелей как-то не воспринимались трагично, даже радостнее от того что меньше становилось "столбов», которым постоянно нужно было отдавать честь.
      И вот они счастливые в постоянных хлопотах, суетливых сборах меняют свои поношенные солдатские шмотки на более новое-первогодков. Такова традиция. Ведь многим им придётся ходить в солдатском без погон, пока появятся "копейки" на гражданское барахло. В те времена на "гражданке" к таким людям относились с большим уважением: «О! Он уже Армию отслужил! Значит и взрослый, и надёжный!», не то что молодые "балабоны». Отслуживших срочную, ставили бригадирами, выбирали комсоргами, давали более престижную, более выгодную работу на предприятиях. Поэтому, хотя бы в первые дни дембелям нужно было предстать "во всей красе». Они делали не по форме блестящие металлические лычки, драили до зеркала сапоги и ремённую бляху с пуговицами на бушлате. От некоторых садистов "борзых командиров" мы избавлялись даже с удовольствием, не желая им в жизни ничего хорошего. 
      Среди дембелей был такой рыжий старший сержант, который и старшим стал за особое "рвение" к службе. Его водянистые бегающие глаза, хищный хрящеватый нос,-он даже своей физиономией показывал садистскую любовь командовать, выдвинув челюсть, злой как рыжая дворняга, не признающая даже друзей хозяина. Есть такая порода людей облечённых начальственной лычки, теряют человеческий облик, гавчут бесконтрольно на себе подобных, упиваясь своей безнаказанностью защищённой армейским уставом.

      Проходя курс молодого бойца, мы жили в классе в конце длинного коридора торцовой стены стоял шкаф с электроникой: телевизором и радиолой. Вечером солдатики с разрешения старшины смотрели телевизор "от и до», приходя каждый со своей табуреткой и унося её в казарму после просмотра. Я стоя дневальным в своём закутке и в чуть приоткрытую дверь мне был хорошо виден телевизор. Я уселся на тумбочку и смотрел передачу-все так делали.
     Неожиданно в класс врывается рыжий борзой увидев меня на тумбочке, устроил бурный разнос за нарушение устава. Затем он вызвал сержанта и велел ему наказать меня по всей строгости. Сержант с удовольствием тут же влепил мне три наряда вне очереди, а значит снова мыть сортир и бесконечные коридоры, когда все будут спать.
    -Ну сука рыжая! Ну сволочь! И что тебе падле надо, ведь уезжаешь через час домой-кипело у меня всё внутри. А через пятнадцать минут этот цербер, без всякого зазрения совести, приносит мне весь пылающий" неуставным огнём» свой бушлат и елейным голоском, (паскуда), просит присмотреть за ним пока он последний раз "откушает» в части. Если бы он просто "отмахал "меня за вольность, я бы смирился, но эта сволочь припаял мне сортир и корридоры! Видать многим насрал в душу, если свой бушлат не доверил общей вешалке! Ну я тебе, падла, присмотрю!
      Из его сияющих лычек я сделал гармошку (не положено!), но этого мне показалось мало! Пылая гневом, а в гневе я страшен и безрассуден! Я вылил ему в карманы по полфлакона чернил для авторучки. Всё! Бушлат испорчен совсем, это он скоро обнаружит и ничем не исправит, разве что выкинуть.
Нашкодив, я замер в тревожном ожидании развязки, прикидывая всякие оправдания, если такие потребуются. Но вот прозвучала команда: «Дембеля с вещами на выход!» Рыжий забежал в класс, схватил своё творение и выскочил из казармы. Стоял конец августа, было тепло и никто не одевал бушлаты, а вскоре, после прощальной речи на плацу, они погрузились на машину и благополучно отбыли на вокзал.
     -Фу! Сука рыжая! Ты у меня долго будешь помнить любовь покомандовать! Дай Бог чтобы на гражданке тебе "вправили" мозги, там лычек нет!
      А эту команду дембелей собирали с тоской и "великой печалью» никак не разделяя их общей радости. Особо чувствовалось что служить ещё год, что нужно съесть ещё котёл - 360 литров солдатской каши, износить ещё одну пару кирзовых сапог.
      С этими дембелями уезжал мой хороший друг, с которым мы перепели "тысячу песен», который готовясь поступать в ГИТИС на кинооператора, много занимался фотографией и благодаря его фото опытам, я увёз из Армии большой пакет памяти о солдатской молодости, которую считали зря загубленной, но которую повторили бы не задумываясь.
      Итак, они уехали! А мы в сразу ставшей просторной казарме предались грустным размышлениям о превратности судьбы и о дальнейшей рутине службы, не сулящей ничего интересного.
      К армейской службе на военной базе, я буду ещё не раз возвращаться в поисках аналогии с текущими событиями для создания полного облика Армии тех лет.

                ПРОЩАЙ САМАРА!

      Как только уехали последние "старики», стал вопрос о назначении младших командиров. Моя кандидатура оказалась первой. Но как говорят: «не в коня корм" - я не был не службистом ни карьеристом, ни затаённым паскудой ожидающим удобного момента, чтобы сделать подножку для моего падения и скорее заскочить на моё место. По своей наивности, я думал, что вокруг меня верные друзья, а моё назначение младшим командиром это и им послабление в службе. Я получил ещё один урок жизни-удар по самолюбию.
      Я дал большую слабину "годкам», расслабив дисциплину в отделении, фактически пустив её на самотёк. Ну не мог я гавкать на друзей, выдвинув челюсть, с которыми вчера делил ровно тяготы службы. Годки льстили (а вдруг буду командиром, от которого много зависит в дальнейшей службе), но особо не старались мне помочь и делали всё чтобы опустить меня в глазах начальства.
      Моя жизнерадостность, доверчивость, безотказность никак не укладывались в роль командира, а уж покрикивать или начальственно гавкать, наказывать, как наказывали когда-то меня-всё это претило мне.
      И вот, однажды, встречный офицер, увидев вместо строя бредущую толпу, не отдавшую ему честь, спросил: -Кто старший? Решил мою судьбу как командира. Меня поставили в общий строй, а на моё место сразу заскочил вчерашний дружбан, но уже с выдвинутой челюстью и оскаленными зубами. Только сейчас я понял свой промах и открыл в человечности ещё одну подлючесть. Ну что же! Своё счастье я задушил собственными руками, а служба пошла в тягость. Никак не мог я смириться с подчинением вчерашнему холую, готовому было чистить мне сапоги. А тот вошёл в раж, стал покрикивать на годков, грозя им всякими карами. Затем он как-то враз вступил в члены КПСС, стал больше тереться около офицеров, дистанцируясь вчерашних товарищей. Когда вышел приказ министра обороны, разрешающий третьегодникам поступать на подготовительные курсы и в случае успешных сдачи экзаменов, досрочно увольняться из Армии, то прощелыга оказался в числе первых. Я только удивлялся умению людей держать нос по ветру и быть всегда и везде в нужное время в нужном месте, а в остальное время вертеться возле нужных людей со слащавой улыбкой и ужимками пидора. Убил бы гада! Но шли дни. Меня он боялся, так как я его мог его прилично обосрать перед первогодками, что сильно подорвало бы его авторитет.

                ПРО ТАТАРИНА

       Но моя беда была "не столь большой руки", как у одного моего сослуживца.
С нами служил один татарин, которому очень не везло в службе. Женившись за две недели до призыва в Армию, он велел своей жене так же выехать по месту службы в целях сохранения верности (три года-О-го-го!) Молодая жена приезжала в незнакомый город, устраивалась на работу (спасибо советской власти за отсутствие безработицы), поселялась в общежитии, а молодой муж посещал её в редкие увольнения. И всё бы ничего! Но ему фатально не везло с постоянством места службы. В часть, которую он поступал, почему-то стремилась от него избавиться, и при малейшей возможности перемещения в пределах ПРИво, его кандидатура оказывалась первой. Пока он попал служить к нам он сменил уже четыре части, а значит и четыре города. В нагрузку ко всему, он поступил заочно в среднюю школу, чтобы за годы службы закончить десятилетку. Ему приходилось ставать на учёт в школе очередного города и ходить к незнакомым учителям сдавать зачёты и экзамены. В Армии эти похождения, не запрещённые законом, не любили и очевидно, это и было причиной его мытарств.
       Наша часть была для него как "сметана для вареника» и он всё своё время проводил, уткнувшись носом в учебник - упёртый, однако! Для меня он был предметом насмешек, и я оттачивал на нём своё "ослоумие". Тема насмешек сводилась к одному: татаро-монгольскому игу. Я в изощрённых обидных словах объяснял ему что дикая, грязная орда задержала развитие России на целых 300 лет и если бы не они, то мы были бы уже "о-го-го где», а теперь ему - потомку Чингизхана приходится "фурычить" по русским учебникам, в которых он "ни в зуб ногой». Однажды на хозработах в перекур я довёл его до такого каления, что тяжеленный лом как татарская стрела просвистела у моего уха. Однако, дикий народ! Я понял, что перегнул палку. Нас заставили помириться, пожать друг другу руку, но я часто замечал его недобрый взгляд поверх учебника-взгляд "ордынца в засаде». И надо же! Этот татарин, моя взбалмошность круто изменили мою службу!

       В конце Марта в нашу часть нагрянули "покупатели» для укомплектовки вновь создаваемых ракетных частей ПВО, обладающих большими полномочиями в выборе контингента. Но в части были то же не дураки и старались избавиться в первую очередь от "балласта». Покупателям выложили требуемых десять личных дел и теперь шло бурное обсуждение кандидатуры каждого. Старший лейтенант-не промах в этом деле, тоже не хотел брать себе лишнюю головную боль: разгильдяев, перекати-поле и прочую шушваль, от которой под это дело решили избавится в части. Наш татарин конечно же попал первым в эту десятку. Бедный джигит! Ему оставалось служить всего-ничего, и он думал, что про него забудут до конца службы, а по весне ему предстояло сдавать выпускные экзамены. Ан-нет!
      По какой-то надобности я выскочил из казармы во двор и что я вижу! Наш татарин идёт и натурально плачет как ребёнок. Меня это тронуло:
     -Что случилось-участливо спросил его.
     -Отправляют меня в какую-то часть...а мне …а жена…а школа! Излил мне не как врагу свои беды.
      В моей голове решение созрело сразу и авантюрно:
     -Стой! Я за тебя поеду!- о, если бы можно было передать его взгляд мученика - Я сейчас побегу в часть и попрошусь вместо тебя, я знаю, что сказать, меня возьмут, так что не бзди!
     Он недоверчиво и принижено посмотрел мне в след, а я в какой-то эйфории полтора километра до штаба пробежал на одном дыхании. В штабе в кабинете Рыскина шёл яростный торг, и все были уже какими-то зачуханными. По субординации попросив разрешения обратиться к старшему лейтенанту выпалил:
     -Товарищ старший лейтенант, разрешите мне вместо рядового Шейхмамбетова отбыть в вашу часть, так как хочу хоть на третьем году службы быть на передовых частях нашей Родины и владеть новейшей военной техникой! У старлея повело голову в бок, будто ему сунули слегка в скулу. Попробуй откажи после такой тирады.
     Все замолчали, окидывая меня взглядами с головы до ног.
     -Это наш художник! -прошипел замполит в ухо, оглохшее от контузии старого, уже уставшего вояки. Подполковник не услышал подсказки, а лишь нервно передёрнулся. Он замещал Рыскина, меня совершенно не знал.
     -Ну что же, пусть едет если хочется! Но тут напыжился старлей, как же последнее слово должно быть за ним:
     -Даю пятнадцать минут на подстрижку и быть готовым к 17-00!
     -Спасибо! Есть! И по-уставному вышел из кабинета.
      В казарму шёл как на крыльях летел. Надоело мне это тихое болото, бесконечные уборки, показушные подкраски, через день на ремень, через два на кухню, а в остальном-тяжёлые хоз. работы-служба называется! Может кто-то и мечтал о таком "тихом болоте», но я чувствовал, что настоящая Армия проходит мимо, а технику видел только на охраняемой площадке да на погрузке на Ж.Д. Да и внутренние конфликты разрешались сами собой.
      У казармы меня встретил наш гроза-старшина Зайцев и как всегда начал с придирок: воротничок расстёгнут, ремень на боку....
     - А я теперь не ваш, товарищ старшина, я уезжаю в другую часть вместо Шейхмамбетова!
     - Как уезжаешь? - не понял старшина, ему было не понять, как можно добровольно уехать из такой "благодати".
     - Сам пошёл в штаб и напросился! Старшина задумчиво смотрел мне в след, а я мимоходом сообщил татарину: -Живи! Дело сделано! Он стоял, прижавшись спиной к печке голландке и прикрывшись книгой, не веря чуду, следил за моими сборами. Получив в каптёрке свои не хитрые пожитки, последний раз пообедав в этой части, получив проездные документы, стояли в строю.
      Для сопровождения нам дали другого старлея, который кратко ознакомил нас с маршрутом Самара -Казань. Махнув рукой:» всем привет»! Мы отбыли на вокзал. Старлей оформил нам билеты.
      С сопровождающим нам повезло-он держался от нас особняком, почти не разговаривал с нами не "прессовал" если что, не водил строем, а только поглядывал со стороны как на чуждых ему людей. Нам это нравилось, и мы чувствовали себя расковано, как будто получили волю. Вскоре пришёл наш поезд, и мы отправились на встречу новой судьбе.

               В ПУТИ

     Давненько я не ездил в вагонах железнодорожного транспорта, но с после военного лихолетья мало что изменилось. Мы вошли в тёмное мрачное как погреб, помещение плацкартного вагона. В нос ударил спёртый запах людских не мытых тел дальнего следования, тусклый свет стояночного освещения и весьма некомфортное отопление. Под стать и неприветливая, акая то чёрная проводница, указавшая нам первые два купе у входа. Но к низкой температуре нам не привыкать. В Армии заканчивают топку при температуре в спальном помещении девятнадцать градусов, остальное тепло набирали своим дыханием и обильным пердежом после грубой солдатской пищи, особенно в "разгрузочные дни «когда на ужин, как в насмешку, давали гороховое пюре или квашеную тушенную капусту. Вонь в казарме стояла такая, что хоть "топор вешай». Засыпая, ещё не чувствуешь "угар», но утром выскочив на физзарядку, после пробежки на зимнем чистом воздухе, я дважды терял сознание от кислородного перенасыщения. В казарме открывались большие форточки, не смотря на зиму, но и после полутора-двух часов проветривания в воздухе ощущалась остаточная ночная вонь.
      Помню, ретивый майор, еврей, завсклад, дежурный по части, решил в три часа ночи проверить личный состав на предмет самоволки. Я был дневальный и злорадствовал:
      - Сходи, сходи дружок! Понюхай хлебный душок!
Он тихо зашёл в спальню, закрыв входные двери, но минут через пять я услышал лошадиный топот его тяжёлых кованных сапог. Вначале выкатилась по коридору его фуражка, а затем и он выскочил, пригибаясь как под обстрелом и бежал до середины коридора с воплем:
      -Ну и серут! Ну и серут!
Рассказал утром ребятам. Смеялись, чувствуя себя героями почивая в такой атмосфере невыносимой для евреев.
     Душно, серо, холодновато, одно желание-скорее доехать и покинуть этот вертеп. Старлей расположился где-то в классе для "господ». Те, кто ехал дальше транзитом, стали укладываться спать на казённых постелях, а мы по солдатский на шинелях и рюкзак под голову. Хотя на улице было достаточно темно, спать не хотелось-привыкли к распорядку, но и заняться в полутёмном вагоне было нечем. Треп надоел, а стук колёс всё время напоминал о резкой перемене судьбы, ожидание нового неизвестного, знали только одно что мы в руках Родины и она позаботится о нашем куске хлеба и крыше над головой-это успокаивало.
       В одном из ближайшем купе ехали кавказцы казавшиеся особенно чёрными в мрачных чертогах вагона. Они что-то гортанно громко обсуждали между собой и на эти звуки к ним пришёл наш азербайджанец Камал. Парень он был из простонародья, открытый, отзывчивый, не кичился своей кавказской горячностью, как другие "чурки" и с ним с удовольствием дружили. Вскоре из "кавказского купе» послышались громкие голоса и шлепки братания. Затем голоса стали стихать, а паузы длиннее одну из таких пауз в купе пришёл Камал и стал шелестеть в кошельке своими жалкими солдатскими грошами.
      -Камал! Ты что собираешься поить этих торгашей? - cпросил я его.
      -Да! Так требует наш кавказский обычай! - высокопарно заявил он.
      -Что-то я не вижу кавказских порывов с их стороны, облапошат тебя простачка -дурочка!
      -Ничего! Сейчас я их раскручу! -заверил он меня и пошёл в вагон ресторан.
      -Дурачок-простачок, да по их рожам видно: прощелыги-торгаши ещё те! - пытался урезонить его в след, а вскоре из купе послышались радостные голоса-это пришёл Камал со свёртками и двумя бутылками вина: Ну дурак! Ох и дурак!
      Чурки с бессовестными рожами выпили и сожрали халяву-видели кого объедают, а сами и не подумали продолжить кавказские традиции. Они стали демонстративно позёвывать, показывая Камалу что он тут лишний, а тот пытался продолжить вид радостной встречи с земляками, но был похож на бедного родственника, пришедшего "не ко двору». И жалко его и стыдно за такую нацию крохоборов. Наши хотя бы куском хлеба угостили. Когда чурки стали раскладывать постель на полках, Камал понял, что продолжения банкета не будет и обиженно поплёлся к нам, не попрощавшись с земляками.
       -Ну что, раскрутил земляков? - съехидничал я.
       -Это плохие земляки-мрачно процедил он и стал укладываться спать.
     Утром за два часа до прибытия в Сызрань, мы проснулись по распорядку. Умываться в вонючем вагонном туалете не стали, а на одном из полустанков выскочили полуголые, обтёрлись снегом, умылись и полные радостного веселья на зависть квёлым пассажирам, достали заготовленную снедь и приступили к завтраку. Камал сел в соседнем купе как бы безучастный ко всему и делано внимательно пытался что разглядеть за тёмным окном. Я с интересом наблюдал за ним, зная, что голод "не тётка». К моему огорчению и многие кореша не спешили помочь в его беде, воровато отвернувшись засовывали что-то скорее в рот.
      -Камал! Иди со мной раздели трапезу! У нас нет обычая брататься с первым встречным, но есть обычай не бросать товарища в беде! это я сказал нарочито громко чтобы слышали чурки, и ещё двое солдат принесли к общему столу что-то из своих запасов, но остальные жрали, как-будто не слыша. Жаль конечно! Жадность людская и у чурок, и у нас!
      Камал не долго заставлял себя упрашивать, то же стыдно за нацию, а я продолжал громко читать ему нотацию:
      -Этот случай пусть послужит тебе уроком! Не всякий земляк тебе друг! Больше таких, что с удовольствием опустошат твой кошелёк, припрятав свой. Таких много и ваших, и наших! И не надо это шумно обставлять хорошими кавказскими обычаями. Хочешь выпить с первым встречным земляком, есть возможность угостить? Угости! Но без шумихи и показухи.
      Он насупившись что-то кумекал в голове, иногда согласно кивая. Не знаю слышали ли чурки мои наставления, хотя им "хоть ссы в глаза», но Камал повеселел и со мной согласился.
     Чуть рассвело, когда мы прибыли на станцию Сызрань-1.Всё серо грязно, неуютно. Старлей привёл нас на остановку и велел ехать на вокзал Сызрань-2, а сам мгновенно исчез. Мы шумной толпой загрузились в автобус и здесь нас стала мгновенно третировать молоденькая девчонка-кондуктор, заставляя взять билеты. Нам не жалко было отдать пятак, но мы чувствовали этим унижение и ущемление авторитета Армии.
      -Малиновский за нас заплатит! Язвили мы ей, но она не знала фамилию тогдашнего министра обороны, ни к чему она ей, посылая нам на головы всякие кары. Гражданские пассажиры молча посмеивались над нашей перепалкой. Наконец она призвала на помощь водителя. На одной из остановок заскочил молодой парень, видно в прошлом солдат и прямо с порога заорал хищно, растопырив пальцы у лица кондуктора:
     -Ты у кого, дура, оплату требуешь! Это же СОЛ-ДА -ТЫ! Прокричал он в растяжку. Они тебя дуру защищают! Со злобой сплюнул и пошёл на своё место.
      Мелочь, а приятно! Уважают Вооружённые силы!
Мне вспомнилось одно увольнение на базе. Получив увольнительные, мы отправились с товарищем на танцы в городок.
      -Слушай давай выпьем бутылочку вина на двоих, а то я и к девчонке не подойду, стесняюсь. Одному мне будет бутылки много, а и боюсь не остановлюсь на этом, а по стаканчику - в самый раз. За четыре часа вся вонь испарится, доложим, дежурный офицер не унюхает, я "пузырь «покупаю.
      Рискованно, опыта нет пить в подворотне, как последний алкаш. Мне это претило, но глядя на его умоляющий вид, согласился. Он быстро обернулся с бутылкой и повёл меня в ближайший подъезд дома. Мне было стыдно и не по себе.
      -Сейчас мы попросим стаканчик и культурно выпьем, сказал он, нажимая кнопку звонка. Я готов был сквозь землю провалиться и стоял в глубине подъезда.
Вышла молодая женщина в очках.
      -Дайте пожалуйста стаканчик, мы выпьем бутылочку и уйдём!
она спокойно взглянула на бутылку и молча скрылась за дверью. «Не придёт!» - решил я, но дверь раскрылась из неё вначале высунулась тарелочка с нарезанным лучком и кусочками хлеба, затем она подала стакан и велела всё оставить на ступеньках лестницы и уходя позвонить в звонок.
     -Вот это да! Здесь любят и уважают Советскую Армию! -поблагодарил её комплиментом. На душе стало теплее от простого человеческого тепла. Вспомнился и другой случай.
       На завтра ожидался большой объём погрузочных работ и с базы пригнали много военной техники. В караул отрядили меня с товарищем. Мы приехали на пост почти в обед, а накормить нас обещали только на ужин. Знаем мы эту "экспортную» кормёжку-обожмут где только можно. Пайки привезли мизерные, как и предполагалось, но мы сильно не расстроились и запаслись кучей пирожков с ливером из местного буфета. Мой напарник завалился спать, он должен сменить меня в полночь. Я прохаживался вдоль рядов техники. Зажглись станционные огни и стало светло как днём. От скуки я удлинил свой маршрут разглядывая грузовые вагоны. В некоторые из них грузили продукты. В одном из них женщина учётчица и четверо мужчин ожидая очередной транспорт с товаром, тихо вели беседу. Я прошёл мимо и беседа оборвалась, а на обратном пути речь в вагоне уже шла об Армии, о службе: «Вот и мой где-то служит…» Женщина позвала меня:
     -Сынок! Неси котелок, мы тебе сметанки нальём!
Котелка у нас не было, за то была трёх литровая кастрюля в которой привезли нам три ложки картошки, которую мы есть не стали. Выбросил картошку, обтёр кастрюлю хлебом и принёс к вагону. Женщина без смущения налила больше половины кастрюли со словами: "Ешьте дети! Может и моего кто-то накормит!» А сменивший меня товарищ принёс полную кастрюлю бочкового пива. Вот уважение и понимание службы. А тут пигалица готова была снять скальп с воинов Советской Армии за пятак! Хотя на девчушку было жалко смотреть умолкнувшую, забившуюся в свой угол-всё-таки при исполнении! А на следующее утро мы были уже в Казани центре Татарии.

            ЗДРАВСТВУЙ, СТОЛИЦА ТАТАРИИ!

     Холодно и уныло в раннее пасмурное мартовское утро. Мы стоим на строевом плацу казанского зенитно-ракетного полка и ждём распределения по местам службы. К нам резво выходит командир части полковник Орёл. Вид у него не орлиный, а больше похож на молодого бычка, выпущенного из загонки. Невысокий, упитанный, со стремительной уверенной походкой человека, знающего себе цену. Он бегло прошёлся вдоль нашего строя, зная, что в этом контингенте нет ничего хорошего, произнёс несколько дежурных фраз о добросовестной службе и пообещал в дембель уволить первыми тех, то к лету сдаст на третий класс по своей воинской специальности. На том и расстались, а четверых из нас отправили дослуживать в первый ракетный дивизион на точку в сорока километрах от города. Наконец то я буду служить в настоящей боевой части!
      Приехали! Длинная деревянная казарма, несколько офицерских домиков и в ста метрах от жилой зоны за "колючкой» маячили антенны странной конфигурации. Ракеты были укрыты в больших окопах вокруг станции. С одной стороны лес, с другой, необъятные колхозные поля и в километрах трёх была видна небольшая вечно тёмная без огней деревушка. Да! С тоски можно подохнуть, проведя здесь несколько лет службы, а молодые старлеи были с молодыми жёнами весьма недурными. Развлечений никаких. Одно унылое однообразие и постоянное дежурство-то в жёстком режиме готовности №1, то давали "передых» на месяц другие два дивизиона-готовность №2. В такие дни по праздникам и в "междусобойчиках», офицеры собирались семьями у кого-нибудь и крепко "надирались» если позволяла обстановка. Эти мероприятия часто заканчивались разборками, дракой, беготнёй вокруг домиков, шумной руганью-обычное русское застолье. Мне потом часто солдаты посмеиваясь говаривали-"вчера опять твоего старлейчика вязали, уж больно не ловко пошутил комбат, намекая на его бездетность, обещая помочь в затруднении!"Старлейчик мой был не высокого росточка, не смотря на молодость уже лысенький с большими как у телёнка глазами и удивительными девичьими ресницами, которыми хлопая, казалось издавал звук. Его жена, проходя всегда мимо молча и с опущенными глазами как бы прислушиваясь к чему-то внутреннему. Вот такой расклад был на точке. А пока мне, как вновь прибывшему, указали место проживания, накормили и даже сообщили что буду служить на системе селекции движущейся цели (СДЦ), которая осталась на станции сиротой. Старичок лёг в госпиталь на обследование со своими множественными проблемами, а бывшие оператор комиссовался с "шумами в сердце». Меня некому было даже ввести в курс дела.
       Утром я впервые переступил порог своей кабины (А)-аппаратной. Перезнакомились, и мне указали на систему, которую должен был обслуживать: четыре высоких шкафа блоков, нашпигованных радиолампами, потенциалоскопами и другой всякой всячины. Я был ошарашен обилием мигающих лампочек, всяких переключателей и гудящих где-то многочисленных вентиляторов. В кабине было четыре системы: Моя СДЦ, СВК - система выработки команд, Координатная и РПК-радиопередатчик команд. При каждой по штату должен быть офицер и два оператора. Старлей отвечал за боеготовность системы, а операторы за техническое обслуживание, содержание в чистоте от обильной статистической пыли и знание элементарных проверок, поддерживающих её исправность и дежурство во время отсутствия офицера.
     В боевой работе кабина А не участвовала. Все системы настроены, данные передавались в кабину "У"-управления и там шли настоящие "сражения" -электронной войны на имитаторах, которые выдавала наша "П"- по-современному "стрелялки». Часто приезжало полковое начальство, давало вводные и начинался бой. Особенным "праздником» были учения с авиацией. Как только летуны появлялись в небе, объявлялась готовность№1, мы сломя голову бежали на станцию (хотя и знали, что не война) и до автоматизма выполняли свои действия, а в кабине "У" шли "настоящие" бои. Операторы "П" были не у дел, а моя система вообще, не участвовала в боевой работе и была "на подхвате» в случае усложнения задачи, поэтому другие старлеи её почти не жаловали, знали только старым багажом знаний училища, объяснить толком принцип работы не могли, ответить на многие вопросы, которыми я их доставал - тоже не могли и отмахивались от меня как от назойливой мухи.
     Я получал вечерами в секретной комнате толстый портфель по своей системе, расстилал в учебном классе метровые схемы, и пялился в них как баран, пытаясь хоть что-то понять давнишними знаниями троечника по физике. Да... Судьба моего старлейчика не завидная! На этой системе можно просидеть до пенсии, так и не поучаствовать в боевой работе. Вечерами, когда многие скучали у телевизора, я в силу своей любознательности, вновь и вновь брался за изучение проверок, пытаясь хоть что-то понять, читая то что было написано русскими буквами.
      В класс часто заглядывали офицеры посмотреть на чудо-юдо самостоятельно пытающееся на третьем году службы осилить то, что другие с принуждением и руганью осиливали за три года.
     Чего-то я достиг! Мизер по моим понятиям, но в нагрянувшую инспекторскую проверку, где я был «слабым звеном», по сумме балов я получил четыре, а дивизион пять. И тут началось! На всех политинформациях меня ставили в пример, поднимая с места, замполит по пол часа махал в мою сторону рукой изливая всякие хвалебные тирады. Вначале это было приятно, и товарищи относились к этому благожелательно, но приходил другой офицер и всё начиналось снова, что раздражало и меня и товарищей. А на Первое Мая мне присвоили высокое звание-ефрейтор и наградили значком «Отличник Советской Армии"
    Надомной подшучивали:"Такой молодой, а уже ефрейтор»! Или "Собака лучший друг человека сказал рядовой, обнимая ефрейтора!» и много других шуточек на ефрейторскую тему. Но не того напали-я с таким беспощадным юмором парировал издёвки и к себе, и к ним, что вскоре из "новенького" превратился в "старенького», постепенно забирая позиции у местных зубоскалов-заводил. Меня стали побаиваться за острый язык, ко мне прислушивались, и почти все дружили, поэтому в дивизионе я чувствовал себя легко и уверенно.

     Вскоре из госпиталя пришёл мой старлейчик. Мной он был доволен и даже рад, что на систему пришёл толковый солдат, которого не надо было погонять. В конце концов он полностью переложил свои обязанности на меня и приходил на станцию изредка как гость, окидывая мельком работающую систему. Когда приходила пора регламентных работ, я выполнял всё что успел освоить, а затем он продолжал делать то чего я не знал. Служба мне нравилась, служилось легко и интересно.
     Однажды, под хорошее настроение, я решил написать письмо товарищам на базу. Зная о цензуре, я писал только дозволенное и то в стиле "да здравствует, ура!» Письмо получилось простеньким, этаким залихватским, довольного службой солдата. А что бы как-то развеселить их, я нарисовал на конверте солдатского бесплатного пародию на танец "рок энд ролл», но не подумал своей "репой" что почта может не пропустить такой шедевр. Где тормознули моё письмо не знаю-то ли каптёр собака захотел выслужится, то ли почта. В общем, очутилось моё письмо в руках замполита человека примитивного, болтуна, яростно исполняющего свою службу: эдакий холеный, всегда надраенный с красной самодовольной рожей быстренько прикатил спозаранку проводить политинформацию перед завтраком. Прошёлся вопросами о жить-бытье-все всем были довольны, вяло отвечая на его дурацкие вопросы, и тогда глядя на меня горящими от возбуждения глазками произнёс:
     -А сейчас я прочту вам письмо вашего товарища о его службе!
«Всё! Моё!» - догадался я. «Ну и пусть трындычит, всё равно там ничего страшного нет». Письмо ребятам понравилось, гордились хоть и завуалированным описанием и их службы. Все одобрительно загалдели, закрутили головами, прикидывая автора.
     -Письмо конечно хорошее, - сказал болтун, - И мы рады что тебе нравится здесь служить, но в таких конвертах больше не посылай! и пустил конверт по рукам.
      Стоял дикий гогот, конверт рвали из рук в руки, одобрительно поглядывая на меня. Наверное, впервые так весело прошла политинформация в этом коллективе. Бедный замполит, наверное, всю ночь не спал, обдумывая шоу, но этим он только укрепил мой авторитет в глазах сослуживцев. Посыпались заказы, которые я отшибал как пройденный этап, а письмо так и не написал-отшиб болтун желание.
      В следующий раз случился инцидент с замполитом уже на станции.
Мне нравилось ходить на дежурство в ночь на станцию, чтобы не спать в душной казарме, и вообще, я был любитель спальных неудобств, при которых крепче спишь, а сны кажутся слаще. После ужина, прихватив с собой пару телогреек, какую-нибудь литературу, дежурные уходили в свои кабины на станцию. Там включали калорифер, нагоняли в зимние морозы температуру до 40 градусов, и до склонения в сон занимались своими делами по интересам. Я иногда по вдохновению рисовал. Альбом свой держал подальше от любопытных глаз в глубине на шкафах аппаратуры. Однажды мне попалась хорошая журнальная скульптура "Давид" Караваджои я решил перерисовать прекрасную пластику тела в альбом. Сделал хороший набросок, но на этом вдохновение закончилось и альбом валялся на шкафу, а я завалился спать. Спаньё на станции в высшей степени не удобно на маленьких приставных стульчиках на одном бушлате, другой сверху. Это походило на самоистязание, тем более что часто приходилось то включать, то выключать калорифер, спросонок корячась в неудобье. И так всю ночь. Но эти муки давали какое-то ощущение свободы и независимости от дисциплины.
      
      Утром приходил дежурный офицер, операторы включали "дистанционно" все системы. Он проводил контроль функционирования станции "КФС", и, если всё нормально, можно идти на завтрак. Никаких привилегий у дежурных не было, лишь только при боевой работе в кабине "У" можно было клевать носом за приставным столиком и учебником. Ничего от этих дежурств не было, но я упорно иногда создавал себе трудности.
     Однажды, с проверкой боевой готовности нагрянул главный инженер полка "со свитой» в которую вошёл и замполит. Они прошли на станцию не через "парадный" вход, а через заднюю дверь нашей кабины. В "У" шла "война». Майор уже весь седой с хорошим добрым лицом всё осмотрев, прошёлся по кабине и направился к выходу. Замполит как ищейка, вынюхивая "непотребное» привстав на цыпочки увидел мой альбом, схватив его и наскоро полистав наткнулся на «Давида». Глаза его округлились, и он торжественно произнёс майору:
     - Гляньте товарищ майор! На станции голых баб рисует!
Я удивился! Где он, тупица, нашёл голую бабу, если у ДВИДА даже в наброске "всё на месте». Майор взял альбом и стал его внимательно рассматривать. Замполит стоял рядом и сверлил меня злорадными зенками: «Попался гад!". Я ожидал выговор за занятия на станции не по профилю, но он наконец захлопнул альбом со словами:
     - Молодец так и продолжай дальше!
А болтун посмотрел на меня с видом: удавил бы гниду! И вывалился в след высокого начальства. Больше наши пути не пересекались, но у меня сложилось впечатление о замполитах как о людях весьма "недалеких», которые кроме газеты "Правда» ничего не желают знать.


                "КОМАНДИРА НАШЕЙ ДИВИЗИОНА"

       А теперь мне необходимо рассказать о командире нашего дивизиона, ибо рассказ без него будет постный, пресный и неинтересный. Командир ракетного дивизиона был татарин со всеми характерными особенностями присущие этой нации, а своё негативное отношение к аборигенам Казани я описал выше. Кстати, за всю свою жизнь я так и не встретил порядочного татарина, на которого можно было положиться как на друга и всё время ожидал от их затаённой подлючести, чувствовал неискренность. Единственное что отличало нашего татарина от породистых чингизитов, каким был на базе Шейхмамбетов, так это волосы: рыжина с сединой и серые бегающие как у жулика глаза как бы спрашивающие-сожрать тебя сейчас или чуть позже. Кстати, весьма оправдывающие намерения. Полный рот стальных зубов дополнял этот неприятный взгляд, а при разговоре он сквозь эти зубы шипел, свистел, брызгал слюной, что конечно же не располагало к контакту или к душевной близости. От него хотелось сразу уйти, как только это позволял служебный этикет.
      Я вспомнил командира нашей части подполковника Рыскина Зиновия Абрамовича, который хоть и не был "родным отцом" части, но обладал какой-то харизмой, притягивающей к себе, располагающей к обоюдному контакту. Он часто приходил в солдатскую курилку в тень под раскидистыми тополями и там вальяжно развалившись на грубых скамейках, предавался воспоминаниям, которые мы любили слушать. Среднего роста, с кривыми ногами кавалериста, отвесив громадное брюхо между коленками, он выкатывал большие бычьи еврейские глаза на одутловатом лице с громадным бесформенным носом под которыми была гитлеровская щётка усов и вспоминая рассказывал зычным голосом:
      -Как выйдет бывало Семён Михайлович Будённый! Да как скомандует, бывало: «Эскадрлён! Схы...льна! Шашки, Хо...он!»
      Мы упивались его артистичностью, интересными рассказами и такие моменты хотелось продлить дольше, быть ближе с ним. А когда он на виду почти у всей батареи ранней весной выковырял из подтаявшего снега конверт, которым солдат подтёр задницу оправившись недалеко от казармы, развернул его, не побрезговав и прочитав фамилию согрешившего, тут же вызвал его и приказал убрать всю территорию вокруг - мы чуть не грохнулись от смеха, а командир стал в "доску своим». Нам нравилось, когда он гонял нас на строевом плацу и тогда мы старались из всех сил:
      -Бар...лея! Схыль...на! Шагом! Харльш!
Ему нравилось слушать наш чёткий армейский шаг, а нам приятно было удовлетворить его командирские амбиции.
       В штабе ПРИво его боялись. При появлении его в помещение штаба, офицеры разбегались как тараканы, боясь разноса, который он устраивал нерадивым своим громовым голосом. Нам это льстило:
       -Во какой он у нас!
Уважали его и за повседневную заботу о солдатском быте, правда больше показном для приезжих вышестоящих начальников. Часть была ухожена как конфетка. С таким командиром служить было приятно, но страшновато.
       Однажды Рыскин привёз к нам в часть настоящего «живого генерала». Встреча нас несколько разочаровала: мы ожидали увидеть боевого генерала, заслужившего своё высокое звание какими-то воинскими подвигами, но нам на встречу вышел невысокий лысенький мужичок с полным комплектом стальных зубов. Собственно, ничего боевого не рассказал, а на вопрос: как стал генералом, ответил без рисовки и буднично просто:
       -После войны части расформировали, и тех, кто был ниже майорских званий уволили в запас. Мне повезло-я был майор, послали подучиться, а затем пошли очередные повышения-так я стал генералом! -он нас разочаровал.
      А тут Хамидулин не уволенный в своё время из Армии засиделся в капитанах до седых волос и вдруг, наверное, по протекции (татарин в Татарстане) был поставлен на должность командира дивизиона. По неволе будешь рвать и метать, выкарабкиваясь "на верх», и он рвал и метал, подчиняя всё только во благо своей карьерной лестнице-был не сдержан, плохо ладил с подчинёнными. Все, кто "фартил" его службе, он фальшиво возносил до небес, нахваливая при каждом удобном случае, но малейший сбой расценивал как "подрыв авторитеты командиры» и готов был вчерашнего фаворита втоптать в говно и вытереть без всякой совести об него ноги. Об этой сволочной привычке знали все, не обольщались больно на его похвальбу, зная, что «царская опала не за горами» и терпели "командиру» как воинскую повинность.
       Когда я впервые увидел и услышал на утреннем разводе, я удивился что дивизионом командует капитан с такой смешной тарабарской речью:
      - Он что поляк? -спросил я рядом стоящего сержанта, имея ввиду его цвета глаз, масть и не складную, смешную речь.
       -Какой там поляк, не видишь, что ли татарскую морду!?
       -Они тут, суки, все перемешались, перекрасились-хрен отличишь татарина от русского.
       И правда, позже, бывая в увольнении в Казани, я видел много и чингизидов и рыжих и пегих татар, самозабвенно лопотавших на своём языке, неприязненно смотревших на меня.
       Отношения с Хамидулином у нас складывались в начале нормально. Видя мою старательность в службе, старался на всех сходках подчеркнуть эти мои качества, просунул в "молодые ефрейторы», наградил значком отличника, удостоил чести стоять на посту №1 у полкового знамени, выезжал из точки в город в увольнение, и мне казалось, что я с "такой командирой" спокойно до служу до конца службы. Ан нет! Первая трещина пробежала между нами однажды весной. Я стоял в карауле на стартовой позиции и прохаживался по кольцевой дороге стартового комплекса, а недалеко Хамидулин с группой солдат чистил забившийся трубный водосток. Карабин на плече, руки в карманах я постеснялся на глазах командира и просто сцепил их внизу пальцами.
     -Ещё решит, что ссу - подумал я и как в воду глядел!
      Рано утром в караульное прибегает "заводила-стартовик" и гогоча жеребцом рассказывает, как я на глазах "командиры дивизиона», потеряв стыд и совесть, вытащил "вот такой ялда"(отмерял на локте) и ссал по позиции и это было объявлено всему дивизиону на утреннем разводе. Дивизион конечно грохнул от смеха-хоть какое-то событие в однотонной жизни. А меня это просто взорвало! Сержант было вступился за меня ещё там у трубы, но что там один жалкий голос против дешёвой возможности проявить панибратство с коллективом пожертвовав "пешкой".
      -Ну морда татарская! Сейчас же пойду к нему и выскажу всё что я о нём думаю!
       От меня никто такой прыти не ждал, а я уже "закусил удила" и помчался в казарму. Хамидулин так же не ожидал такой наглости от солдата "перечить командире»! Он ошалело вытаращил на меня свои бегающие зенки, но зная мою правоту, лишь прошипел на своём тарабарском языке:
      -Я будет разбираться и извиняться!
Ничего этого не последовало, но сам факт моего решительного протеста ещё выше поднял мой престиж в дивизионе, и ещё раз показал свинство "командиры".

                ДОСУГ НА ТОЧКЕ

     Однажды, вечерком в свободное время, когда товарищи, коротая время до отбоя, тупо пялятся в телевизор,"хавая что дадут", я решил немного погрустить с баяном-импровизируя на тему» про что вижу, про то пою» взяв инструмент ушёл по дальше в столовую и предался расслабухе. Но тут же припёрся Хамидулин с гармозой на плече и нисколько не смущаясь что "берлога уже занята», уселся за соседним столом, сложил нога на ногу, поставил гармозу на коленку, припал к ней ухом и завёл бесконечное татарское "трында-рында». Это было уже мне "до боли знакомо".
      В славное советское время почти во всех рабочих, студенческих общежитиях бы
ли красные уголки, в которых обязательной атрибутикой стояло пианино, на которых почти никто никогда не играл. Один я в шахтёрском общежитии, в красном уголке вечерами ковырял на инструменте одним-двумя пальцами разные мелодии. Но вскоре мне это надоело, когда по телевизору впервые услышал игру Давида Ойстраха на скрипке. Я просто был очарован скрипкой, заболел ей и решил приобрести инструмент и освоить его, как и Великий Маэстро. Святая простота! Что я знал об этом труднейшем, удивительном инструменте. Но однажды (охота пуще неволи), в одну из получек поехал в Челябинск и приобрёл инструмент» Московской мебельной фабрики». Если кто читал басни А.И.Крылова "Мартышка и очки» и «Квартет», то это про меня и мои потуги как-то приладить инструмент, чтобы как-то можно было на нём играть, а больше всего меня расстраивал её ужасный звук. Я не сдавался! Просиживая часами в читальном зале, читал книги по тематике, где наконец узнал о великих итальянских мастерах скрипичных дел, что скрипка скрипке рознь, а дома хотелось свою размазать по стене. Немного поостыв, в скуке снова брал инструмент, научился настраивать, и поставив на проигрыватель пластинку, сопровождал её мяукающими звуками. Постепенно "процесс пошёл», а больше всего мне нравилось импровизировать той малой техникой какой удалось освоить. Не понимаю, как ребята терпели мои пассажи, но почему-то никто не роптал. А вскоре у меня появился конкурент из комнаты напротив. Там жили татары и один из них оказался "яростным музыкантом». В свободное от работы время, часы на пролёт он выдавал только оно:"трында-рында"-это было просто не выносимо!
      Однажды я не выдержал и пришёл в их комнату, чтобы гавкнуть на гармониста, и увидел сцену в точь такую какую изобразил Хамидулин. На мой "рык» татарин поднял осоловевшие глаза, казалось он наяривал во сне, тупо глянул на меня, и его голова опять упала на визжащий инструмент. Но вдруг в общежитии стало тихо. Во время обязательного музицирования, стояла зловещая тишина. Я заглянул в комнату и увидел уморительную картину. Гармонист, развалив инструмент на две половины, с недоумением рассматривал мокрые внутри части и уже окислившиеся, позеленевшие "голоса",- какой-то "доброжелатель» решил проблему тишины очень просто: нассав во внутрь.
       -Ну всё! Следующая очередь моя! Но эта участь меня миновала, а вскоре я загремел в Армию и скрипку взял с собой. Но об этом уже другая история, а пока передо мной сидел Хамидулин в "классической " позе татарского гармониста и зверски наяривал осточертевшее бесконечное "трында-рында». Иногда он поднимал голову, прерывая "страдания" и объявлял мне:
      -Это "Тёмная ночь», называется, мы на войне её очень любили!
Вот это да! среди трёх-пяти звуков такую красивую песню может "выковырять или петух, или кукушка!"
      Затем голова вновь падала на визжащий инструмент, а позже он объявлял:
     -Это "На позиции девушка" называется, мы её на войне очень любили!
Так изуродовать любимую мамину песню-это уж слишком! Испортил гад вечер! Сидел бы в своей конуре и триндычил бы там до утра. Я демонстративно встал и сдал баян в каптёрку. А в след мне неслось невозмутимое "трында -рында".
    Оттягивался Хамидулин и на боевой работе!
Как сейчас наблюдаешь за азартными не сдержанными игроманами, так и он вёл себя и за командирским пультом. Имитатор кабины "А" выдавал всякие варианты воздушного нападения, а командир дивизиона с бешеным темпераментом, подпрыгивая на стуле, двигал кого-то локтями «сбивал» виртуальные цели, яростно отдавая команды: «Уничтожить цель одной ракетой, уничтожить цель двумя ракетами!» Шла настоящая война в стрелялки, а за индикатором стоял и тихо посапывал в дрёме, пошатываясь то вперёд, то назад во сне и плюя на все острые ситуации воздушных нападений, майор предпенсионного возраста, уже давно мечтавший о тихом местечке где-то на Украине. А сейчас он должен стоять с каким-то вахтенным журналом в душной кабине за спиной командира.

       ОСОБЕННОСТИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ МЕЖДУ РАДИОТЕХНИЧЕСКОЙ И СТАРТОВЫХ БАТАРЕЙ

      Весна в тот год выдалась снежная и вьюжная. Ракетные окопы заносило чуть ли не вровень тогда бедные стартовички плотнее одевались и шли перелопачивать уступами несколько раз снег лопатами "метр на метр», пока не выкинут его за борт окопа-амфитеатра. Нам было их откровенно жаль, так как метели периодически повторялись. А ещё, стартовики находились в зоне действия высоких частот РЛС, а также возились с заправкой ракет ядовитыми горючим и окислителем. Им выдавался дополнительный паёк: сыр, варёные яйца, сливочное масло и поливитамины. Мы завидовали их вкусной добавке, которую они с воображением, глядя на нас уничтожали за столом. У нас же голые щи, каша кирза не очень сладкий чай всё приготовленное поваром ненавидевшего свою работу и, наверное, едоков то же. Стартовики завидовали нашей службе в тепле и не утомительной физически. Из-за этого часто были беззлобные "дразнилки», подковырки, наконец то, выделившие своего лидера-особенно злого на язык. На бытовом уровне дружба была нормальная со всеми, но при случае выдать стёб, злую подковырку не упускали ни в той ни в другой батарее. Зорко следили за промахами в своих коллективах, тут же промах переделывая в злую шутку. Этим разнообразилась тягучая служба, до конфликтов никогда не доходило просто "оттачивался свой язык» на радость болельщикам той или иной команды. Степень стёба зависела от начитанности оппоненте, его мгновенной реакции ответить чем-то острым больнее по самолюбию.
     Это традиции не нами придуманы в большом скопище молодых мужиков. От радиотехников я стал непререкаемым лидером заводилой в противовес стартовому с большим стажем третьегодника. С моим приходом в дивизион стартовики "ужухли» и лишь изредка ждали подходящего случая.
     Но как бы дело не шло, всё двигалось к дембелю и все мысли крутились около дома-"смазывали замки у дембельских чемоданов» чтобы были готовы всегда вовремя отбыть из части.
    Но солдатское радио принесло "страшную тайну"-мы едем в Капустин Яр на боевые стрельбы и меня мучил только один вопрос-попаду ли я в список. Очень уж хотелось увидеть свою ракету в действии. Дело в том, что, получая новый комплекс чтобы стать на дежурство, дивизион стрелял по настоящему самолёту-мишени. Все параметры были в норме, но ракета прошла мимо цели. Дивизиону поставили двойку, а полк прозябал в троечниках. Вот и дали нам шанс реабилитироваться, но с усложнённой задачей. Попадём-не попадём! Для меня выпала удача увидеть всю мощь нашей техники в действии.

                ПОЕЗДКА В КАПУСТИН ЯР

       Всё решилось к началу Июня. Сняли с позиции одну пусковую установку вместе с расчётом, комплекс РЛС со штатом в который входил и я, и двинули в путь. Для кого-то из ребят это была уже вторая поездка и они только и повторяли вальяжно как бывалые: "Копьяр, Копьяр». У меня сложилось впечатление что Копьяр - это местность у какого-то городишки-полигон для ракетных стрельб нашего комплекса.
      И так мы в пути.
Я не люблю летние краски пейзажей. Они хороши летом только в природные катаклизмы: в грозу, после грозы, перед закатом или очень раннее утро. А как только солнце поднимется высоко, всё становится блеклым от пыли и однообразного серо-зелёного цвета. Мне милее золотистые осенние леса на фоне зловеще-сизого неба, контрастные лучи солнца, прорвавшегося сквозь плотные облака, или зимние пастельные краски утра, или угасающего дня.
      Я почти не висел на перекладине в проёме дверей, разглядывая однообразные Российские пейзажи-всё поля, поля запаханные, засеянные, поделённые на бесконечные треугольники, клинья и прочую плоскую геометрию, наслаждался полудрёмой и редким для солдата случаем ничегонеделания и возможностью много спать под стук вагонных колёс и убаюкивающее его покачивание. Об одном только мечтал, чтобы "волгу-мать родную "не проехать ночью. Нам повезло днём увидеть бесконечные просторы великой реки, ощутить чувство полёта над её просторами, долго слышать грохот мостовых стыков и почувствовать гордость за такое величие. Но наконец, мелькнул пост охраны моста, резко ушёл назад грохот и шум железа и вновь размерное убаюкивание перестука колёс. Всё! Больше ничего интересного не будет до самого места, можно спать не просыпаясь. Ещё один не примечательный день, ещё одна непримечательная ночь, а утром мы проснулись от долгой тишины. Поезд и раньше на долго останавливался на каких-то полустанках и тогда, не просыпаясь до конца, где-то внутри ждёшь: Ага поехали! Плавно запевали колёса, ещё робко начинались перестуки колёс со стыками, а ты уже умиротворённо перевёртываешься на другой бок и засыпаешь с мыслью: Слава Богу! Ещё не приехали, ещё не настала проездная толчея! А тут в тусклом свете раннего прохладного утра почуяли нутром: всё, на месте! Стояла звенящая тишина, которую нарушал лишь редкий стук молоточка путевого обходчика.
      Я выглянул из вагона; мимо проходили две взрослые женщины, обсуждавшие свои бытовые проблемы.
      -Девчата! Что за станция?
      -Капустин яр.
      -А Копьяр скоро будет, спросил я, не врубившись в созвучие сказанного?
      -Это и есть Капустин Яр! Тебе что ещё нужно!
Ни хрена себе! Уже полгода трындычили мне «Копьяр, Копьяр» и хоть бы кто проговорился о его истинном названии. Уже отцепили гражданский тепловоз, прицепили маневровый, отцепили лишние вагоны, но чего-то ждали. Наконец, в вагон пришёл капитан-особист с длинным списком фамилий и против своей, в особой графе мы молча ставили подписи.
      -А за что я расписался?
      -Дал подписку о неразглашении военной тайны! -объяснили мне "бывалые». -Смотри, удивляйся и помалкивай!
     ............
       Уже через долгий промежуток времени, я вспомнил этот эпизод.
      Закончив обучение на военной кафедре Томского Политехнического Института, мы ехали на практику в Дальневосточный край на поезде "Киев -Владивосток".
Где-то в Забайкалье к нам в вагон подсели дембеля: человек шесть, и они сразу же "отвязались по полной»! Водка текла рекой, а пьяная болтовня била ключом: «И вот! Скалы раздвигаются, а оттуда...» - и пошло перечисление того, что оттуда, при этом дембель косился порой на меня проверяя эффект своей крутости в знании госсекретов. Другие болтуны спешили его перебить и показать, что они "круче» и их секреты значимее.
      Я не мог вынести это. Вспомнив как дав подписку о неразглашении, мы напыжились как индюки от важности момента: Само собой-раз Родина доверила нам эти тайны, то они умрут вместе со мной! И хотя позже я рассказывал в общих чертах о виденном, но времена были уже другие, а наши комплексы и другие всех мастей расползлись по всему миру. Но чтобы вот так просто по пьяни трепаться...!
      Я пошёл к своему капитану и объяснил ситуацию. На одной из крупных станций в вагоне появился патруль и выгреб растерянных, вмиг отрезвевших дембелей. Бить не будут, но язык за зубами держать научат.
      На полигоне всё свободно, всё открыто. От прекрасной прямой дорог шли ответвления влево и право к видным сооружениям, называемыми площадками. Кое где стояли ёлочки ракет неизвестных нам комплексов. О самолётах шпионах здесь, наверное, не могло быть и речи-любой из них был бы как подарок дополнительной мишенью. Мы таращили глаза во все стороны, удивляясь, восторгаясь таким прогрессом, такими "наворотами» за такой короткий промежуток времени после войны и были преисполнены большого чувства гордости за свою Родину. Мы ехали, тыкая друг друга локтями как дикари: «А вон гля! Во бля! А вон гля! Ух ты! Во бля!» - слышалось со всех сторон.
       Наконец, нашим глазам предстал целый палаточный город с улицами, проулками разбитый на кварталы, пронумерован каждый. Одни солдатики, выполнив боевую задачу, паковались и отбывали в часть, другие как мы ставили палатки на их место.
       Быстренько всё установили, поели сух-паёк и тут нагрянула ночь. Отбой! После вагонной тряски уснули сразу, спалось всласть.
       На следующий день установили свою технику на указанном месте и были представлены начальнику нашей площадки. Нас построили буквой "П" и командир нашего полка полковник Орёл, лихо чеканя шаг доложил капитану-начальнику площадки:
     -Товарищ капитан! Первый дивизион №-ского полка, для проведения учебных стрельб прибыл! Командир полка, полковник Орёл!
      Молодой улыбчивый капитан, нарушая этикет, первый шагнул на встречу полковнику и двумя протянутыми руками дружески пожал его обе протянутые руки, что-то ему любезно сказал, а затем, шагнув ещё ближе к нам поздоровался с личным составом полка:
    -Здравствуйте, товарищи!
    -Здра...жла...тов...ктан! Лихо гаркнули мы. Капитану понравилась наша слаженность и он, так же улыбаясь, пожелал нам отстреляться на "пять». Начальник площадки был мерилом всех успехов и неудач проходивших стрельб в его хозяйстве. Он был поставлен на высокую должность для "ритмичного» повышения по службе. Тактичный в душе, не кичился своим высоким положением по службе и благодушно почти по-дружески принимал доклады лиц старших его по званию. Ну остальное в ваших руках! Как себя покажете! Но и мы прониклись важностью момента, стараясь показать себя с лучшей стороны.
     Прежде чем "угробить» дорогостоящую ракету, всё специалисты полка должны показать свои лучшие наработки за время боевой учёбы на "точках». Если в годы войны намекая на промах, солдатам говорили:» выстрел орудия и вон полетели твои хромовые сапоги!» то теперь промах ракетой приравнивался к тысячам рублей! Три- четыре ракеты и вот тебе новая школа, или больница, или жилой дом, так что, ребята, старайтесь! А сколько страна тратила этих денежек, мы увидели и изумились ещё на разгрузочной площадке "за колючкой». Параллельно путям с воинской аккуратностью стояли целые штабеля отработанных ускорителей, валялись кучами металлолома искорёженные части ракет, сбитые мишени самолётов, сплющенные в лепёшку. Мы хищно накинулись со своими тоненькими отвёртками на этот хлам чтобы хоть что-то отвернуть себе на память в качестве сувенира. Открутить ничего не удалось, а многие угробили свои отвёртки, предназначенные только для регулировки аппаратуры. Но сколько денег здесь угроблено в виде военной отработанной, разбитой техники. И это только здесь. А сколько разных полигонов в стране! Наращивание военной мощи страны высасывало все жизненные соки, и только теперь, видя всё это, ясно понимаешь почему живём так бедно и богатство пока не предвидится.
     Итак, полк приступил к демонстрации своих успехов!
Под пристальным вниманием беспристрастных проверяющих, постоянно что-то записывающих, от того и нервирующих, Технический дивизион получил ракету в заводской упаковке. Приступил к сборке, наладке проверке функционирования систем, заправке компонентами топлива.
     Затем ракету погрузили специальной техникой на транспортную заряжающую балку и отправили в стартовый дивизион. Везде нормативы, придирчивые глаза проверяющих. В дивизионе расчёт установил с "нуля" пусковую, провёл регламентные проверки. Прибыла ракета. Началась зарядка пусковой и мандраж у расчёта особенно после фиаско прошедшего совсем недавно на "точке".
       
                ФИАСКО СТАРТОВИКОВ

       С момента ухода очередной ракеты, в боевых условиях полагалось за 60 секунд. Этот рекорд с выполнением всех технологических правил был установлен в Одесском военном округе и был принят за лучший норматив для всей страны. Но наши стартовики поднаторев на учебной перезарядке решили улучшить норматив до 40 секунд и побить рекорд одесситов, за одно прославить полк. Заявка была сделана на "самом высоком уровне» и в мае месяце в дивизион прибыла высокая комиссия из Москвы. Для чистоты эксперимента, пусковую снятую с позиции, установили в "незнакомой местности"-лужайке дивизиона, дали несколько раз провести процесс и экзамен начался.
      Наши сделали столько технологических ошибок за эти 40 секунд, что получили полновесную "двойку». Там резко тормознули, там о что-то грохнули, там... там... Нашим бедолагам дали три дня для тренировок с учётом сделанных ошибок, всех замечаний, чтобы вообще вложились в союзный норматив. Три дня с утра до вечера стартовики кидали учебную ракету на пусковую и наконец сдали на "хорошо». Все облегчённо вздохнули, проводив высоких гостей, которые придирались тут в дивизионе ещё "по мелочам». Я было отвязался на заводилу стартовиков с "обмыванием рекордной медали», но глядя на их удручённый вид, быстро прикусил язык. Теперь же стартовики старались изо всех сил и у них всё прошло как по маслу!

                ПОЛОМКА НА НАШЕЙ РЛС

       При проведении коэффициента функционирования станции, был сбой в координатной системе: не было сигнала по "углу места», а значит станция к боевой работе не готова. В Армии не рассуждают о причинах сбоя, а сразу же приступают к системе проверок. Последовательно проверяется вся сложная система на случай-может где то, что-то разрегулировалось и простое действо-вроде поворота потенциометра, вернёт её в нормальное состояние. Но проверок было много и многие сложны и временно-затратны по осуществлению. Пока что повернёшь согласно сигнала осциллографа - замучаешься что-то соединять, мерять, анализировать -требовалось много манипуляций. Офицеры многие жили старым багажом знаний училища, не совершенствовались в понимании сложных сигналов системы. Техника была хоть и новая, но не совершенная, ламповая и эта лампа в любой момент могла подложить свинью-"потерять эмиссию». С виду, вроде, все светятся от подогревателя катода, а поди же ты узнать, как работают её другие электроды. Ни в одной из проверок, я думаю, этого понятия нет. Здесь нужны более глубокие знания и логика. Вот такой наглядный урок нам преподнесли здесь на площадке.
     В стационаре на "точке» проверки можно было проводить в спокойной обстановке, а при случае помощь могли оперативно оказать более грамотные спецы полка. Но тут, как говорил: "Великий Мао"-опирайтесь на собственные силы. Вот старлей -командир координатной и "упирался». У него была смешная фамилия Музыкант и дежурные офицеры полка, чтобы по зубоскалить ругали его по телефону за подпольную кличку, требуя пригласить офицера с нормальной фамилией. Музыкант обижался, доказывал, что это не кликуха, все в полку об этом знали, но каждый раз при случае не упускали возможность позубоскалить в его дежурство. А он, вообще -то, был нормальный мужик, незлобивый, балагур, хотя несколько примитивен.
      Солдат оператор шустро помог ему в начальных проверках насколько позволяли его ум и знания, а затем он выпроводил его "чтобы не путался под ногами». Шёл третий день бесплодных попыток найти неисправность. Сразу после завтрака, он брал секретную литературу и предавался там до обеда проведением проверок, а после обеда, до ужина и после до отбоя! Вот дурь армейская!
      Я пришёл от ничегонеделания на станцию, когда там присутствовал Хамидулин.Тот сидел развалясь на железном приставном стульчике и покачиваясь, что-то шипел по -змеиному про "несоответствие"...Музыкант с красной рожей, не слушая Хамидулина, отупелыми глазами смотрел в толстенный гроссбух и делал какие-то соединительные манипуляции на системе.
     -Даю ещё один день! Просвистал Хамидулин и вывалился из кабины.
Я не знал, как утешить и помочь старлею. Слова были лишние, а в его деле я не "бум-бум», вид его был зачуханный, и он уже ничего не соображал, а делал механически работу требуемой инструкцией.
    И тут случилось чудо!
У Мопассана в стихотворении "На берегу «есть такие строки:
     "И вдруг в сиянье дня, в палящем зное лета, явилась девушка свежа легко одета"... В дверях станции в палящем зное и духоте появилась девушка в белом халате. Действительно, легко одета, так как её халатик просвечивался на фоне дверей, и я видел в просвет на ней из одежды только маленькие плавочки, а сама она напоминала больше растрёпанного после битвы воробья своей короткой рыжей взлохмаченной причёской.
     Девчушка приморгалась к темноте станции, держась за косяк двери, а затем на правах хозяйки уверенно прошла внутрь. Она по-хозяйски придвинула каталку с осциллографом к координатной системе, достала из кармана пару соединительных концов, сделала какие-то подключения. Всё это проходило на глазах изумлённого "вопиющей наглостью" старлея и ошарашенного событием меня. Мы молчали, а у Музыканта дёргались губы будто он силился что-то сказать.
     А она откалибровала осциллограф, посмотрела на сигнал, отодвинула блок по «углу места», достала из кармана радиолампу, заменила ей какую-то в блоке, мельком опять взглянула на величину сигнала, оборвала свои концы и воробышком выпорхнула из станции под наше гробовое молчание.
     На что я был болтун - онемел! Старлей примитивно мог отпустить пару шуточек-комплементов, я видел, как его мысли передёргивали мышцы лица, он то шевелил губами, то играл глазами, но молчал. Когда девушка исчезла, он то же глянул на экран осциллографа и молча рухнул на стульчик. Так и сидел в ступоре глядя в одну точку. Гроссбух уже не нужный и в этом деле бесполезный шлёпнулся на пол.
   -Да...а! Только и произнёс он!
   -Да...а! только и произнёс я!
Интересно! Есть ли в гроссбухе подсказка о потере эмиссии лампы и через сколько дней старлей пришёл к этому, а тут вместо трёх дней-три минуты! Вот это знания! Вот это профессионализм! Жаль, что мы двое трепачей не успели её даже поблагодарить. А и она хороша-могла бы хоть парой слов удостоить! «Лучше бы вместо дурацких проверок принёс на систему "карман «исправных ламп и менял бы их очерёдно» - подумал я задним умом.
    Старлей поднялся так тяжело, будто перелопатил вагон угля, повторяя:
     - Да...а!
     - Да...а! - вторил ему я, потрясённый видимым.
Всё! Станция в порядке, дивизион готов к стрельбам!

      Но не всё так просто! Где-то решались какие-то заморочки или подводились итоги по пройденному, а мы жили просто жизнью летнего лагеря. Не смотря на большую скученность частей, каждый дивизион, каждый комплекс жил своим маленьким мирком, общения не было, у каждого были свои проблемы. Большая "рать «собиралась строго по времени у своих походных кухонь на завтрак, обед и ужин гремя котелками и ложками. Столовой не было, ели там, где кому нравилось по-походному, затем подходили к большой цистерне с водой, ополаскивали посуду и шли к своим палаткам. Испепеляющее солнце завершало все гигиенические процедуры, а многочисленные насекомые и мелкие зверушки не оставляли и следа от трапез.
      Отхожее место так же представляло приметив. Экскаватором была вырыта большая яма полутораметровой глубины и она по краям плотно обсиживалась бело-синими солдатскими задами. Солдатики загодя снимали штаны, боязливо подкрадывались задом к "краю пропасти», а затем с испугом отскакивали от неё и уже на безопасном расстоянии застёгивали штаны. Дно ямы было зрелищем не для слабонервных-всё кишело змеями, которые по дури ночью скатывались в яму охотясь на мышей и прочую мелкую живность живность, а когда наступало пекло, тщетно искали выход и спасение от него. Змеи тщетно ползали по отвесным стенам ямы, срывались в низ и вновь ползли в верх. Многие из них были беременны и при попытке подняться на верх из них выползали тонкие нити с треугольником головы и большими глазами. Мальки пытались сразу же скрыться куда-нибудь в тень, но тени нигде не было, а испепеляющее солнце быстро утилизировало их в мумии. Зрелище было жестоким и неприятным, поэтому я всегда пользовался "услугами степи», но многие упорно продолжали пялиться задом к краю, ямы-наверное, городские привыкшие к унитазам.

       Степь в Июне представляла собой роскошный ковёр с высокой кустистой травой кишащей всякой живностью среди которой змеи, занимали лидирующее положение. В основном это были гадюки не очень крупного размера, но с красивой зеленоватой окраской. Случаев укуса я не слышал, но однажды, проснувшись по команде "подъём» все застыли от ужаса, глядя как небольшая змейка уютно устроилась прямо на подушке у лица солдата, согреваясь от ночного холода его дыханием. Говорят что змеи гипнотизируют свою жертву: брехня! Это человек сам испытывает дикий ужас перед этим гадом. В палатке не было кроватей. В центре её была вырыта яма по колено глубиной, а жильцы располагались по её периметру ближе к задранным на ночь краям полами, просто на земле.
     Солдат вскочил, приподнявшись на вытянутую руку, и глядя на неё с ужасом, боялся пошевелиться. А та безмятежно продолжала на мягкой постельке свой утренний сон. Немая сцена с мирно спавшей, свернувшейся маленькой змейкой и одеревеневшим солдатом могла продолжаться ещё долго, но кто-то метко метнул сапог, и она улетела на земляной пол, и тут уж все кинулись мстить ей за свой испуг топча сапогами. Мы больше не поднимали на ночь края палатки спасаясь от духоты, а наоборот присыпали подозрительные щели у земли.
      Я поборол свой страх первой встречи со змеёй, понял, что она никогда не нападает первой, всегда стремится удрать в гущину травы или забиться в трещину земли. Вначале их просто убивал, протягивая проволочным прутом вдоль хребта. Затем пришла мысль найти большой экземпляр, освежевать её и сделать шикарную трость в виде змеи. Когда дивизион валился спать после обеда сморённый солнечным пеклом, я раздевался до трусов, закатывая их под вид плавок, одевал сапоги и отправлялся на "охоту". При мне был острый перочинный нож, хлёсткий проволочный прут, а подмышкой толстый талмуд: пособие солдату по политзанятиям в который мы никогда не заглядывали, и который я решил использовать для своего "гербария".
     Обнаружив змею, я наступал сапогом на её ближе к голове, а затем, когда она делала попытку освободиться, хватал за шею. Ножом делал кольцевой надрез у головы, затем небольшой продольный разрез, отгибал края "воротничком», а затем резко потянув за воротник снимал шкурку как капроновый чулок. Чулок обрывался у выходного отверстия вместе с небольшим остатком хвоста. Синее тело змеи выбрасывал в траву, а шкурку закладывал в "талмуд" через каждые три листа. Так как змей было здесь как тараканов на грязной кухне, то вскоре шкурок у меня набралось столько что книга превратилась в растрёпанный гроссбух с торчащими кончиками хвоста, которые к ужасу шевелились на седьмой-десятый день. «Некондиционный» материал я просто уничтожал проволочным хлыстом испытывая охотничий азарт. Может быть это было и жестоко по отношению к гадам, но что поделаешь! Человек всё своё существование испытывал страх и ненависть к ним, а они в свою очередь тесно лезли к нему в жилища.
       Там же в степи я наблюдал пуски ракет близ расположенных комплексов неизвестных мне конструкций схожих с "марсианскими». Ракеты стояли вертикально ёлочками, а антенны -большие многогранники вращались под разными углами. Неожиданно под одной из ракет закручивался дым и она, достигнув определённого места взрывалась белым облачком, а ещё через мгновение неприятно давила взрывная волна на барабанные перепонки. Пусков было так много, что замучаешься поставлять цели, поэтому стреляли по "радио окну"-это работало какое-то НИИ разрабатывая новый комплекс. Из пороховых ускорителей здесь было всё: и пожарные бочки с водой, и пожарные ёмкости с песком и курилки и везде ПРД, ПРД, ПРД! Сколько денег, сколько интеллектуальных мыслей, труда и всё только для того чтобы человеку уничтожить себе подобного. За время своей охоты, я насмотрелся всякого разного научно -технического чуда и хорошо загорел. Мне жаль своих нелюбознательных сослуживцев, которые проспали много интересного, даже вспомнить нечего: «а помнишь это, а помнишь то? Вот это, да-а-а!»

             НАКОНЕЦ ТО НАШИ СТРЕЛЬБЫ

        На вечерней поверке Хамидулин объявил о завтрашних стрельбах и зачитал список операторов, участвующих в боевой работе. Мне повезло опять -я не у дел. На системе будет дежурить мой старлейчик, остальным на станции "делать нечего», а значит вместо душной кабины я увижу ещё что-то интересное. Может кто-то и волновался, я же жил только предвкушением «действа», а и жизнь цыганская уже надоела.
     После завтрака мы всё поехали на грандиозное представление-на боевые стрельбы. Площадка нашего комплекса была не далеко, и мы вместе со сборами, через пол часа были на месте. Хорошо была видна и пусковая и ракета на ней. Стрелять мы должны были "по конусу». Он представлял собой небольшой магниевый круг с дымовой шашкой опускаемый на парашюте. Дым нужен был для визуального наблюдения с земли. Цель была так мала что её можно было спутать с летающей крупной птицей и её надо было обнаружить и сбить такой большой ракетой. Всё замерло, лишь по громкоговоритель ной связи слышались комментарии:
     -Постановщики цели приближаются в зону поражения!
     -Постановщики цели вошли в зону поражения! Цель поставлена!
     -Постановщики цели вышли из зоны поражения! Дивизиону приступить к выполнению задачи!
     И тут началось! Словно спящий дивизион вдруг как бы вздрогнул и проснулся! Завыл ревун, захлопнулись герметически двери кабин и будто бы всё замерло, прицеливаясь как два противника: цель и ракета! «Действо» происходило почти над головой в чистом синем небе. Была видна лишь маленькая белая запятая дымовой шашки.
     Чуть дёрнулась антенна наведения. Хищно задрала нос и уткнулась в одну точку в небе ракета!
    "Ну, щас жахнет!" Чтобы не пропустить малейшую подробность, мы забрались на обрешётку бортов КрАЗа, хотя и так всё было видно прекрасно.
     Жахнуло очень неожиданно и очень громко, а мы горохом посыпались на дно кузова и уже оттуда наблюдали за полётом ракеты: вот вспыхнуло оранжевое облачко-отделился ускоритель и плавной дугой полетел к земле. Рёв двигателей был неподражаем, будто бы сваркой большим током резали тонкий металлический лист. Вдруг ракета завалилась носом и пошла в бок от цели! Ясно, был сброс автоматического сопровождения, и операторы перешли на ручное. У нас расширились глаза, но чья-то не видимая рука подобрала вожжи управления, и ракета уже плавно двигалась в сторону цели. Вот в небе неумолимо сближаются два белых облачка! Вот кажется, что ракета прошла уже мимо пересекнувшись с целью полетела дальше. В душе всё сжалось! Но в небе полыхнуло большое облако дыма и через мгновение взрывная волна "дала по ушам». В небе чистота! Враг уничтожен!
     Открываются двери кабин и оттуда высовываются счастливые физиономии-Всё! К чему так долго готовились и так долго ждали-свершилось всего то за 50 секунд. Дивизион по общему балу получил "хорошо" и реабилитировал себя за поражение. Теперь Казанский ракетный полк был одним из лучших в стране.

            ОБРАТНАЯ ДОРОГА В КАЗАНЬ

     После стольких волнительных событий и их счастливого разрешения, мы впали в блаженное состояние сытых домашних котов, которые от истомы не могут найти себе место. Остальное всё было уже не интересно лениво ждали команду на отбытие в Казань. Вечером смотрели какой-то китайский фильм на большой желтовато-грязной простыне, натянутой между двух столбов. Плохая чёткость на экране, неинтересный фильм, не ухоженность «зрительного зала»: валялись на пыльной, пожухлой траве, то где хотел смотрели кино в полудреме, больше располагало к размышлению о будущем, чем к просмотру фильма.
     Вдруг мелко задрожала земля и послышался низкий усиливающийся гул. Встрепенулись, ища недоумённо его источник. Но тут из-за экрана выплыл «громадный карандаш» и плавно ложась на дугу, стал исчезать в ночном небе.
    -Через пятнадцать минут будет на Камчатке! -лениво сообщил нам один из старожилов. Ещё одно действо подарил нам знаменитый полигон.
     Пока шёл разбор полётов и оценивался каждый шаг, каждое штатное и не штатное движение дивизиона в боевой работе, мне как-то удалось побывать в жилом городке полигона для обслуживающего персонала и его классных специалистов. Городок был не большой, огороженный высокими панельными плитами с ключей проволокой и вышками охраны. Суровый внешне, внутри он нисколько не был похож на тюремную зону, а больше на город, в котором мы должны были жить при коммунизме. И охранялся он не как зона, а как драгоценный капитал страны-её инженеры, конструкторы, испытатели и прочие создатели этой боевой техники, которую мы здесь увидели. За высоким забором с охраной начинался Эдем, в котором все сотрудники могли хорошо отдыхать, будучи оторваны от остальной цивилизации. Здесь не ходили трамваи и автобусы, но за то в модных туфельках можно было пройти во все злачные места будь то: кафе, ресторан, концертный зал или кинотеатр, в котором демонстрировались все новые фильмы. Сюда приезжали лучшие артистические силы страны и давали концерты в лучших по дизайну того времени помещениях. Всё было здесь продумано, компактно расположено, ухожено и чисто. Везде в обслуживании были видны заботливые солдатские руки, их огромный вклад в дело организации досуга и быта именитого контингента.
    
       В конце Июня мы покидали Капустин Яр, преисполненные большого чувства гордости за военную мощь своей страны, за свою причастность к этой мощи, за то, что нам позволено, доверено управлять этой мощью. Удивляло и то что Родина за столь короткий срок после военной разрухи, сумела мобилизовать столько ума сил и средств для создания техники разительно отличающейся от техники только что прогремевшей войны.
      Сборы проходили буднично и незаметно. Прицепили своё хозяйство к тягачам и без речей и построений отбыли на погрузочную площадку. Наши кабины были закатаны аккуратненько на платформу первыми и теперь молодёжь крепила колодки и растяжки, а старики исполненные благодушия от предстоящего безделья и возвращения домой, беспечно покуривали.

                "БЫЛА ВОЗМОЖНОСТЬ ОТЛИЧИТЬСЯ!"

       Шум и крики родного русского: «Раз, два, взяли! И ещё раз! Взяли! В начале меня не трогали, но, когда они стали более яростные и продолжительные, я лениво побрёл в сторону шума, подкрепляемого завыванием автомобильного мотора. Вначале я просто оторопел от увиденной бестолковой картины! Стартовики никак не могли затолкать юзом висящий на борту платформы передок пусковой установки, да ещё поперёк бортового настила. Одиннадцати тонную махину закатили задом на платформу сколько могли, она стала почти диагонально, а теперь с помощью "солдатского пара», бревна и ЗИЛа толкали передок, да ещё поперёк досок. Все участники действа были уже усталые, зачумлённые, и, хотя ничего не получалось, автоматически кричали родное русское: Раз, два…Тонким бревном они одним концом упёрли в бампер машины, а другим в обод колеса. Обод уже был погнутый, а водитель с ужасом на лице газуя и покачивая машиной, не сводил глаз с торца бревна, будто ожидая что тот соскользнув с бампера прошьёт не радиатор ЗИЛа, а его собственный лоб. Я думал, что в Армии знают и умеют всё! Ведь мы это проходили в службу на базе, а значит этот этап погрузки должны знать все! Но нет! Стартовые офицеры стояли бестолковой наблюдательной кучкой, а командовал погрузкой "самый умный" наш комбат.
       Настал мой "звёздный час» раз тут умнее никого не нашлось!
      -Стойте! Стойте! Отставить! - закричал я, яростно размахивая руками! Первый мою команду выполнил водила с надеждой и интересом глядя на меня. Упало бревно, затем дурную безрезультатную работу бросили стартовики тяжело дыша и угрюмо, не добро посматривали на меня: -Кто ещё тут умный выискался!
      -Товарищ старший лейтенант, разрешите покомандовать! Мы эту дуру мигом на место поставим как миленькую! Комбат молча и устало махнул рукой, давая мне полномочия отошёл в сторонку. Офицеры с интересом сгрудились, а у стартовиков блеснула надежда от моего уверенного тона и данного "высочайшего соизволения». Я вошёл в командирский раж зная заранее об успехе дела. Особенное удовольствие предвкушалось "излить желчь "на стартовую батарею-уж я сейчас на вас оттянусь с лихвой! Тоном, не допускающим возражений, начал командовать:
     - Четыре человека на дышло, остальные все назад! Дышло прямо! Раз два, взяли! И ещё раз взяли!
Пусковая качнулась и нехотя двинулась вперёд, и мы получили площадь для манёвра.
      -Стоп! Дышло влево, все вперёд! Раз два взяли! Дружнее, тараканы беременные, зажрались на доппайке! Пусковая поползла на горку по борту платформы постепенно становясь на место.
      -Дышло прямо! Все взад! - измывался я над стартовиками, но они молчали и теперь весело перебегали с места на место, поняв суть моей затеи и видя результат- налегали дружно. Сделав ещё пару маневров пусковую установили точно по оси платформы и солдатики, подняв борта начали крепить её колодками.
      Никто даже не поблагодарил, слова доброго не сказал. Офицеры, ущемлённые своей тупостью, молча повернулись и пошли с видом: «Естественно! Так и надо было делать». А ладно! Хоть чему-то я вас научил! Вся техника погружена! Все были в состоянии какого-то благодушия, толи ждали команды, то ли торжественного построения. Курили. Вдруг перед глазами всё начало плыть-почти незаметно сместился вагон. Не может такого быть-ни звука тепловозного сигнала, а вагон плывёт всё быстрее!
    - Мужики! Шухер! Поезд пошёл!
    - Наверное тепловоз прицепили сейчас остановится!
Вагоны побежали быстрее, а мы в панике бросали в них всё что возвышалось на площадке и чужое и своё-потом разберёмся! Когда под колёсами застучали стрелки, мы поняли, что это всерьёз и надолго. Свечерело. Сумерки. Зажгли под потолком лампу "летучая мышь», пересчитались и завалились спать каждый в облюбованном углу. Стук колёс, мысли о предстоящей уже опостылевшей службе, разболтанность, вызванная такой столь интересной поездкой и безрадостная перспектива возвращения в часть дослуживать срок. Дослуживать оставалось каких-то три месяца. А там приказ на дембель и считай денёчки со встречей дома, а там родные, а там милая мама, которую не видел уже четыре года, а кажется сто лет. Эх жизнь начнётся! Двадцать два года-уже в жизни пришлось многое повидать, во многом разочароваться, но ведь главный запас молодости ещё не растрачен.
     Думается в пути хорошо, мечтается и того лучше. Едем уже вторые сутки, висим на балке в дверях вагона, обозреваем однообразные просторы Родины. Почти не разговариваем между собой-всяк со своими мыслями. Единственное впечатление опять Волга-мать родная, а редкие остановки на узловых станциях, да и то где-нибудь в тупичке, даже девчонок не увидишь. Эх! Святая наивность! Говорят, хочешь рассмешить Бога, расскажи о своих планах в слух служба то только начинается!


                НАЧАЛО БОЛЬШОГО ПУТИ!

      Летним послеполуденным временем мы прибыли в Казань. Грязные, зачуханные, разболтанные от свободного распорядка службы, мы вышли из вагонов с вещами построились в какое-то подобие строя безо всякого настроения, ожидая распоряжений о разгрузке техники и транспортировки её на "точку.» А там ожидала установка, настройка систем и вновь тягучая служба-горькая в своём долгожданном её окончания. Для подходящего вида нашего строя мешала солдатская амуниция: вещмешки и прочие дорожные вещи, которые навешиваются невесть откуда. Хорошо бы сейчас в баньку, которую, наверное, уже истопили оставшиеся солдатики, пообедать и бухнуться спать теперь уже не на жёстких нарах вагона, а в привычной солдатской постельке.
      -Дивизион! Равняйсь! Смирно! -обычные команды для заострения внимания, скомандовал Хамидулин, - Ставлю задачу! Сейчас все едем домой, баня, отдых. Технику разгружать не будем! Поедем дальше!
Всё? Хамидулин ничего никому не объяснял, отбиваясь одним: -Есть приказ, будем выполнять! Крутнувшись исчез, пресекая дальнейшие расспросы.
     Мы чуть не сели всем строем на задницу! С баней и отдыхом ясно, но куда ехать-то! Дома ведь!
"Нет! Ты понял что-нибудь?» Спрашивали друг друга порой хватаясь за грудки и не находили ответа даже у вездесущего "солдатского радио». Офицеры так же были в недоумении, озираясь так же пытались выдернуть хоть какое предположение. Всё ясно! И они ничего не знают.
     Теперь уже вдруг ставшая чужой "точка»! Пусто и уныло на позиции, сразу как-то обвешала казарма с её нелепыми офицерскими домиками. Помылись теперь уж без энтузиазма в баньке, что-то перекусили и завались спать полные противоречивых и "лохматых дум». Сон всё расставит на места! Утро вечера мудренее! Но и утро не внесло никакой ясности. Все куда-то перемещались порой, заглядывая в глаза немым вопросом «Ты хоть что ни будь знаешь?" "Нет, ничего!" Был молчаливый ответ.

     Зелёная тоска и неизвестность просто изводили мою деятельную натуру, и когда к вечеру приехал какой-то офицер в часть и перед строем крикнул: «Кто желает поехать на курсы пулемётчиков -гранатомётчиков-три шага вперёд!» Я не думал даже о том, зачем мне эти курсы на третьем году службы, но едва умолк последний звук офицера, как я в силу своей авантюрности, гаркнул: «Я!» И вышел из строя. Пока другие ошеломлённые пережёвывали вопрос соображая, что за дикое предложение свалилось вдруг на них узкопрофильных специалистов, вышли ещё двое-комплект! Уж лучше быть в гуще события и знать что-то на шаг вперёд, чем бродить по опостылевшей точке как какие-то зомби. Нас трое с вещами, через пол часа мы покидали навсегда это насиженное место.
    Однако, дело пахнет керосином, раз понадобились такие курсы для тех мест куда мы направлялись ехать. Опять целый воз предположений, раздумий, но в полку надеялись прояснить хоть что то, а здесь ребята, без нас занимайтесь рутиной сборов, погрузкой и прочей занудной работой. Жаль только, что в спешке где-то затерялся мой талмуд со змеиными шкурками.
      Нас привезли в полк и поселили в спортзале вместе с ребятами из других дивизионов, всего то десять человек. Десять дней в Армии самый оптимальный срок для изучения любой армейской специальности и за это время мы ускоренной подготовкой, должны были освоить пулемёт Дегтярёва и гранатомёт. Затем сдать учебные стрельбы и сами толком ничего не умея, получить "высокое звание» инструкторов стрелкового дела, а затем по обстоятельствам, научить этому своих товарищей. Двое моих товарищей должны были освоить спаренную зенитную установкуЗПУ-2-крупнокалиберный пулемёт по низколетящим целям.
     К этому и приступили на следующее утро сразу после завтрака. Преподавали нам два подполковника пехотинца предпенсионного возраста. Звания свои они получали исключительно за боевые заслуги, так как образования особого не имели и интеллектом не отличались. Занятия свои мы проводили в складе комплектования ракет, где в особых пеналах хранились маршевые части, в решётчатой таре, оперения ракет и в барабанной обрешётке ускорители ПРД. До обеда пулемёт, после обеда гранатомёт. Если "пулемётчик» был абсолютно равнодушен к окружающей нас технике, и занимался исключительно своим делом, рассказывая нам устройство и достоинство изучаемого оружия, то «гранатомётчик», объясняя устройство гладкоствольной трубы, крутил шеей как любопытный мальчишка и почти шёпотом спрашивал:
      -А это што?
Получив ответ, он так же шёпотом тянул: «А-а-а-а!» Затем бодрым голосом, как бы проснувшись, докладывал нам:
     -Вы не смотрите что он на вид как бы прост, он имеет очень сложное устройство! Вот труба! Вот пистолетная ручка. Она состоит из следующих частей… - а дальше шло перечисление пружинок, шайбочек, боёк и т.д. прочих мелочёвок абсолютно не нужных нам. Мы смиренно слушали, отдавая дань его боевым заслугам и возрасту, давно уже всё поняв, ожидая лишь одного: когда стрельнём?! А он опять заговорщицки шептал, вытянув шею в сторону интересующего его предмета: «А это што?» Получив ответ, он вновь тянул своё: «А-а-а-а!». А когда мы занимались сборкой и разборкой гранаты и трубы, он, опустив руки на колени уважительно разглядывал окружающие его вещи.
      На второй день мы лихо разбирали на время оба оружия и тормошили своих препов: «Давайте стрельнём и по-домам!» Но старички были в командировке, спешить им было некуда и тянули время высиживая своё. А мы, придя в спортзал, начинали "качаться «решив в одномоментно стать культуристами, истязая себя на всех снарядах какие тут были, по утрам ревниво осматривали бицепсы: подросли-нет? Дурачьё!
     Хотя курсы были десятидневные, мы достали своих преподов, и они решили сократить на пару дней свои уроки. Настало время стрельб. Ранним промозглым утром мы прибыли на казанский стрелковый полигон. На Казань опустился холодный циклон, шёл мелкий осенний дождь с порывистым ветром.
    Стреляли из РПД по мишени на 100 метров представляющую собой узкую чёрную полосу в размер "вражеской" амбразуры, но с удалением эта полоса превращалась в узенькое тире, едва различимое на деревянном щите. Не густо Родина расщедрилась дать нам пострелять, отправляя куда-то. Десять патронов. Короткими очередями: огонь! Зачёт ставили если хоть одна из десяти пуль находилась в мишени. Пулемёт прыгал на салазках как бестия, уводя прицел от цели, но три пули моих нашли в мишени, и я получил "четыре». Пока стреляли другие я следил за стрельбой ЗПУ-2. Ребята там долго копошились сидя каждый на своём сидении, а потом дружно выпустили десять патронов по неподвижной мишени. Всё, зенитчики готовы! Стрелковая подготовка так же! Утешил лишь один гранатомёт-стреляли гранатой без взрывателя(болванкой), попали все. Но об этом позже.

      Вот с таким багажом военного опыта мы должны были отправляться куда-то в "заваруху». Но нам как инструкторам дали хоть подержать оружие в руках и стрельнуть "по малости», а вот сослуживцам пришлось бы довольствоваться одними СКС когда-то стрельнув пару раз на полигоне по три патрона. И это против хорошо натасканных на убийство кубинских контрас и американских наёмников.

       Но пока никакой Кубы! Есть великая государственная тайна!
На Россию обрушился длительный холодный циклон с ветрами и моросящими дождями. Хотелось забиться в какую-нибудь тёплую дыру и переждать все жизненные передряги. Мы, став "классными специалистами» по стрелковому делу, почти не высовывались из тёплого спортзала, но безделье было вскоре нарушено приездом всего личного состава дивизиона. Оказывается, в наше отсутствие уже была погружена вся техника и личные вещи и все мы должны получить последние наставления и отбыть в неизвестном направлении.
     Был построен весь полк и Орёл в каких-то туманных объяснениях, не сказав конкретно ничего доложил нам что мы где-то должны выполнить какую-то задачу и с честью вернуться домой. Его пространная речь наталкивала на мысль что мы едем на какие-то большие манёвры со странами Варшавского договора. Все молчали внимательно, изучая носки своих сапог-ехать куда-то перед самым дембелем никуда не хотелось, и никто не поддавался на искусственный энтузиазм ком полка. Но вот стали подходить машины и подразделения друг за дружкой стали покидать территорию полка. Мимо меня медленно проплывал головастик УАЗ, в кузове которого была горой накидана спортивная обувь разных фасонов и размеров. «Наверное на свалку» - подумал я и взял себе пару прорезиненных тапок засунув их в уже трещавший вещмешок. Если бы знал, что эти тапочки будут самым большим предметом зависти, засунул бы ещё десяток пар. А эту пару я сносил там до такой степени что рядовая свалка побрезговала их принять. Пришла и наша очередь, мы погрузились и в последний раз проехали экскурсией по Казани.
     Вот университет! Я помню, как трепетал на его ступенях, отправившись на экскурсию по городу в одно из увольнений. Ведь по этим ступеням ходил Великий Ленин, а теперь хожу я по хранящим его шаги камням.
     А вот красивейший оперный театр! Здесь пел Великий Шаляпин и стены, наверное, впитали и хранят звуки его голоса. Блаженные были времена! Я ходил по пустому театру (в тот день не было представления), заглядывал во все его потайные углы, любовался великолепной золочённой лепниной на голубом фоне, везде всё трогал, гладил, восхищался и никто меня не остановил, не выпроводил из святилища.
     Последний взгляд на волжский разлив с одиноко торчащим храмом- памятником ненавистный всем татарам, который был воздвигнут Иваном Грозным в честь взятия Казани. Позже воздвигнута была плотина ГЭС и татары думали, что храм рухнет, но он упорно стоит уже целые века. Татары хотели его взорвать, но советское правительство не разрешило. Интересно, стоит ли он сейчас, бывший визитной карточкой Казани.

      Но вот знакомая уже погрузочная площадка, заходим в "телятники», располагаемся на нарах, задраиваем двери от холода и вскоре слышим знакомый, убаюкивающий стук колёс. Есть время подумать, помечтать, и что-то вспомнить.

               ВОСПОМИНАНИЕ ПОД СТУК КОЛЁС

     Я вспомнил как ещё в службу на базе косвенно уже отправлял себя на Кубу, правда там геройски погиб. А дело было так! На Кубе ещё только разворачивалась какая-то революция и об это тарахтели все СМИ, а больше всех захлёбывались болтуны политруки о неизбежной победе социализма во всём мире и крушении загнивающего капитализма. Вот и сейчас произошла революция в подбрюшьи Америки, а ни где-нибудь! Затем к нам зачастил Рауль Кастро и вёл в Кремле какие-то переговоры. Это было частыми напоминаниями во все солдатские уши-нас становится всё больше и больше, а американцы остаются в одиночестве! Мы гордились этим! Вот так надо жить, чтобы все страны брали с нас пример! Ну что же! Мы были продуктом своего времени, и усваивали лишь ту пищу, которую вложила нам в рот советская пропаганда!
    Однажды на железнодорожную станцию прибыл целый состав леса. Местные запурхались с разгрузкой и как всегда в этих случаях обратились за помощью в Армию. Это практиковалось в советские времена и "сплошь и рядом". Хлебоуборка, картошка, погрузка-разгрузка, всякие ЧП - всё проходило с участием вооружённых сил, что мы воспринимали как само-собой разумеющееся. На эту работу отправили первогодков из Ставропольских хлеборобов. Ребята были ещё совсем молодые, но уже с синюшными носами от пьянства. Они прибыли из тех мест где утоление жажды самодельным вином вместо воды, кваса и прочих безалкогольных напитков считалось нормой, а пили с раннего детства. К синему носу прилагалось удручающее слабоумие, ведь эти привычки были уже не одно поколение и приводили к деградации ума. Не плохие пацаны и мне их было откровенно жаль. Они не могли сосредоточиться ни на чём элементарном, где нужно хоть чуть-чуть сообразить и даже запомнить некоторые положения уставов, которые требовались для несения службы. Когда их ругали, они тупо уходили в "отключку" и было непонятно по их виду, они вменяемые или нет. А уж в увольнение отпустить их наш гроза старшина и подумать не мог: без знания обязанностей солдата в увольнении, которые они никак не могли осилить для своей же пользы. Так и варились на территории части то в курилке, то в бесхитростном трепе, то в наряде. Но ломовую работу они выполняли безропотно и под надзором добросовестно. Вот их и отправили "ломаться "с брёвнами.
      На третий день разгрузки из окна пробегающей мимо электрички вылетело письмо с адресатом:» первому попавшему солдату» и первым его подхватил хлебороб Красников, а значит он хозяин положения. Там же на площадке его прочли и хотели выбросить: какая-то баба после демобилизации предлагала и стол, и кров-зажить семейной жизнью. Так как первогодкам демобилизация не светила, то письмо решили выбросить, но подумав, сохранили его для старослужащих и принесли в караульное помещение: генератор всех идей и поступков жизни нашей маленькой части. Здесь было достаточно времени и позубоскалить, и придумывать какие-нибудь планы на которые была способна неудержимая юность и солдатская фантазия.
     Письмо от дуры! Это ведь какой материал для развлечения скучной однообразной солдатской жизни. Я сразу же вцепился в него. Главная задача, объяснил я товарищам, раскрутить дуру (а в том, что она дура говорил стиль письма и способ его доставки "первому попавшему солдату") на выпить и закусить. Красников на отрез отказался участвовать в "операции», но мы на него надавили морально и пообещали хоть раз в жизни устроить увольнение. Он сдался, а я стал писать письма от его имени, распинаясь в них, какой я хороший, постепенно подводя к главному. Во-первых, затребовали фотокарточку, а свою пообещали чуть позже. Вскоре пришло письмо пакет. В нём были три фотографии и длинное описание неудавшейся жизни: до десяти лет была немая, потом разговорилась и рано "вышла замуж" за татарина, родила ему татарчонка, а он её бросил и теперь ребёнку пять лет. Работает на стройке маляром.
    На фотографии стояли две бабищи взявшись за руки и смотрели в объектив. Одна из них была формой-мешок с мукой, а вместо головы арбуз, а вторая худющая лярва с безобразно размалёванными губами. Вид у обоих был отвратительный даже на фотографии, а ещё был портрет татарчонка. Когда в караулке умолкли последние комментарии по поводу увиденного, Красников на отрез отказался продолжать переписку, а я сочинять письма. Но общество усиленно требовало продолжения спектакля, и мы сдались. Теперь тут не перед кем «перья пушить"-ближе к делу! Для знакомства я пригласил её приехать в наш городок и по возможности порадовать солдатскую душу выпивкой и закусем. Она согласилась. Мы согласовали воскресение и стали готовить тупого Красникова в увольнение. Целую неделю он зубрил "обязанности", а мы, стимулируя его, экзаменовали при каждом удобном случае, чтобы хоть крохи знаний задержались в тупой башке.
      Перед субботой сержант записал в постовую ведомость несуществующий "подвиг "Красникова на посту и ходатайствовал перед старшиной об его увольнении. И вот настал этот день надежд! Нам не очень нужна была эта выпивка-свинья грязь найдёт, а просто уже втянулись в этот спектакль -чем кончится?!Мы собирали идиота всем взводом, а я нарвал букет цветов с полковничьей клумбы, по которому она должна была узнать у киноафиши ДК. Но всё решилось прозаически просто для любителей "халявы" все наши ожидания были похерены. Прикидывавшийся дурачком, Красников оказался не таким и дурнем: пришёл сразу на танцплощадку, вручил букет какой-то девахе и весь вечер (по словам очевидцев) жамкал её в танцах. Нет! Ты смотри! Дурак-дураком, а побрезговал шалавой наперекор общественным "ожиданиям"!
     -Ну что Красников! Хорошо было в увольнении? Будет что рассказать дома, ведь это было твоё первое и последние увольнение!
Он ушёл в отключку и тупо молчал.
    В караульном я собрал всю "атрибутику вымогательства" и сжёг в печке. Как вдруг приходит яростное письмо-обманутых надежд с требованием вернуть все фотографии и что в противном случае она будет жаловаться в полит отдел части.
Связываться с этой дурой, да ещё объясняться в политотделе я не желал хотя знал, что всё будет на нашей стороне. Поэтому в свете текущих мировых событий написал ей сухим казённым языком, что рядовой Красников уехал воевать на Кубу-защищать там революцию и погиб смертью храбрых! Никаких документов и личных вещей от него в части не осталось. На этом всё оборвалось.
      И вот теперь, спустя полгода, я несусь туда в неизвестность.

                В ПУТИ

       Всю ночь слышался частый стук колёс, значит поезд мчался быстро, а утром распахнув широко вагонные двери почувствовали, что далеко оторвались от циклона-было тепло солнечно и по-утреннему свежо. Проснулись все по распорядку, по выработанному в Армии биоритму. Время физзарядки прошло, время политинформации прошло, пора бы и позавтракать, но поезд летел и летел, не думая о наших биоритмах. Завтрак по времени прошёл. Девять часов-стук колёс! Десять часов-стук колёса после двенадцати остановку уже и не ждали. Это интересно, куда так спешим и чем это дело кончится. В вагонной крыше были сделаны люки для засыпки сыпучего груза и особо нетерпеливые высунувшись в них иногда радостно кричали: Красный горит на светофоре, сейчас остановимся!
      Но поезд подкатывался ближе и красный мгновенно менялся на зелёный. А вскоре "вперёдсмотрящие" и кричать перестали. Мы молча отдали свою судьбу в её руки, а поезд остановился в степи только в пятнадцать часов. Все побежали кто "до ветру», то к пищеблоку. В вагон полетели мешки с сухарями, термосы с кашей, чаем, фляга с водой. Не успели оглянуться как поезд тронулся и резво набрал ход. Создавалось впечатление что мы кого-то догоняем и никак не можем догнать. Ехали по шесть, восемь часов без остановок. Останавливались в степи и на полустанках для смены поездной бригады-быстро всё менялось, и мы вновь в пути.
     На следующий день у меня вышел конфликт с Хамидулиным утвердившем мнение о его подлючем характере и положивший конец элементарного уважения к нему как к командиру.
     На одной из станций, прохаживаясь с товарищем вдоль состава я случайно взглянул на платформу со своей родной кабиной "А" и увидел, что у передних колёс разболтались передние подкладки, и кабина получила относительную свободу в осевом перемещении. Уже ослабли от постоянного дёргания растяжки, что грозило неминуемой аварией. Кабина могла перескочить в меж вагонное пространство. Не смертельно, но неприятности были бы большие. Тепловоз свистнул и стал быстро набирать ход.
     -Давай быстро на платформу! - скомандовал я товарищу и первый запрыгнул на неё.
     -Надо доложить командованию! Перестраховался тот.
     -Некогда докладывать, а вдруг она на этом перегоне перескочит за борт-забот не оберёшься! Поезд смотри уже как наяривает! Давай работать!
     Полазив на двух-трёх платформах, мы нашли подобие ломика и его тупым концом загнали на место колодки, им же забили гвозди, а затем скрутили стяжки. Сделали мы это быстро, надёжно, на совесть, теперь же наслаждались ветром в лицо. Если, откровенно, то мы были рады такой "оказии», когда чувствуешь скорость поезда по ветровому напору, будораживающего чувства.
    И надо же! Именно в этот пролёт чёрт принёс Хамидулина с какой-то проверкой. Потеряв "двух солдата», наверное, наложил в штаны, хотя ему доказывали, что мы никуда не делись. Как всегда, поезд шёл долго, но наконец остановился, и мы пошли к своему вагону доложить о случившемся. Но с первым, кого увидели, мы с удивлением столкнулись с Хамидулиным за двое суток пути припёршийся с проверкой. Он сходу, яростно и противно брызгая слюной, начал на своём тарабарском языке допрашивать нас "об отлучке». Для меня это было так неожиданно, неблагодарно, что я в запале, начал грубо ему объяснять о проделанной работе. Весь его гнев был обращён только на меня, напарник- первогодок стоял молча, пригнув голову в плечи. Хорёк трусливый! Тут же на насыпи, воображая, что он на строевом плацу, Хамидулин наконец гаркнул:
     -Батарея смирно! Я думал, что это хорошая солдата! А это нехорошая солдата! Это скользкий солдата! Объявляю выговор!
    Ну и козёл! Ну морда татарская! Действительно, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным!
У меня всё кипело внутри, и хотелось дать ему хороший тычок в стальную пасть чтобы заткнулся. Ребята стояли рядом потупив головы, понимали мои чувства. Отомстил гад и за свою обалделость, когда я пришёл к нему за сатисфакцией за "ялду". А ещё извиниться обещал козёл! Как же, пала бы "авторитета командиры"-это я ему молча простил, так как не "кровожадный». А жаль!
    Всю ночь я не спал. В голову лезли всякие дурные мысли "мщения», но возможность прилюдно поиздеваться над ним пришла сама собой.
    Так как в эшелоне было несколько имуществ разных дивизионов, то свои вагоны каждый командир обозначал большими тремя буквами начала своей фамилии - у нашего получилось "ХАМ". Я первый обратил внимание на соответствие кликухи и её хозяина: ну в точку! Ещё и расписался сам на всех своих вагонах. Но если раньше это вызывало лишь лёгкий сарказм, то теперь при случае, где надо и не надо, видя присутствие поблизости Хамидулина, громко всем напоминал, что эти вагоны из хозяйства ХАМА! Офицеры криво посмеивались, ребята стращали:
     -Наживёшь ты на свою жопу приключений!
     -А что он мне может сделать! Дальше фронта не пошлют, ниже рядового не разжалует! Ещё не известно куда и зачем едем. Это он должен беречь "каждую солдату», а не я перед ним пресмыкаться. Уважение к "своей командире» я теперь не испытывал никакого, да и весь дивизион, как показали дальнейшие события, тоже. Впрочем, на мои издёвки он почти не реагировал: или был не пробиваем, или был непроходимо туп, или выбрал такую тактику самообороны.
     ....................
Как-то интересно был проложен наш маршрут: никаких городов! Если проезжали какие-то населённые пункты, то окольными путями, нигде не останавливаясь проскакивали вокзалы и вокзальчики узловых станций. Наверное, ни что так чётко и слажено не работало, тогда как железная дорога. Она была как единый живой организм-многочасовые перегоны, мгновенные смены поездных бригад на узловых станциях, свободные пути на "задворках», и снова везде "зелёный свет "скорость, скорость и скорость. Это позже мы узнали, что были прямыми участниками грандиозной секретной операции. Родина в кратчайшие сроки старалась закинуть на Кубу как можно больше нужной военной техники, пока америкосы, упиваясь своей мощью, безмятежно дрыхли за Атлантическим валом.
     О том, что ехали по Украине, узнали уже в Харькове. И хотя проскочили Харьков так же задворками, величие железнодорожного узла нас просто ошеломило! Через глубокую лощину, сразу на четырёх мостовых этажах двигались в разных направлениях составы, а мы на самом верху. Это какой же величины город! Мы отправлялись на Юг. Прошла ещё одна ночь недельного пути, а утром мы проснулись от звенящей тишины с уверенным чувством: Приехали! Николаев! Интересно, где будем воевать? Наверное, махнём в Европу! Эшелон остался стоять на станции, а мы погрузились на автомобили и нас отвезли в какую-то воинскую часть. Город мы так и не рассмотрели, так как он весь утопал в зелени с какими-то фрагментами зданий и памятников. Да не затем мы сюда приехали, не на экскурсию по городам. Впереди сплошная неизвестность.
     В части нас уже ожидали застеленные кровати и вкусный обед. Ввиду важной выполняемой задачи нас перевели на "северный паек». Вместо чая - кофе с молоком, вместо щей на мнимой говядине, настоящая свиная тушёнка, наваристый жирный борщ, а также печение на десерт. Всего много, непривычно вкусно, что так же настораживало к дальнейшим событиям. После обеда предались счастливому ничегонеделанию, старались ни о чём не думать, не фантазировать о дальнейшей своей судьбе, а просто ловить момент пока он приятен, тем более что о дальнейших планах высшего начальства никто ничего не знал. Мы просто наслаждались вынужденным отдыхом и вкусной едой. Никакой службы! В столовых нас обслуживали очаровательные, загорелые как персик местные девчонки, от которых казалось просто невозможно отвести глаз.
     На вечернюю поверку выстроились всем списочным составом дивизиона и после недолгих нотаций о дисциплине Хамидулин ошарашил всех, чуть ли второй раз как в Казани, не уронив на задницу новостью:
     - С завтрашнего дня будем грузиться на корабль и поедем дальше! Куда? Пока не известно!
     Последовала немая сцена в строю! Стояла стена недоумённых и ошарашенных! Молча разошлись переваривать и эту новость. А может в Болгарию махнём на какие-нибудь учения. В полном смятении чувств завалились спать. Даже письмо маме не напишешь, а что писать?!
   На утреннем разводе получили приказ: Погрузить боевую технику на корабль, сделать это в темпе и очень тщательно. Ничего себе! Сделать всё в темпе и тщательно, что никогда не делали-это тебе не в вагон затолкать и проволокой опутать. Море ошибок и расхлябанности не прощает! После многочисленных проверок, перекличек, росписей нас наконец то привезли в порт на погрузочную пристань. Бог ты мой! Чего тут только не было ожидая погрузки: стояли спецмашины с загадочными фургонами, бесконечные контейнеры с полуразобранными МИГ-15, стояли в обрешётках подвесные баки к ним, в пеналах наши ракеты и причиндалы к ним, и много-много другой военной техники. Такого изобилия вооружения не увидишь даже в самом крутом боевике.
    Больше всего нас поразили размеры сухогруза, на котором нам придётся путешествовать-идёшь, идёшь вдоль борта и всё около тебя железная чёрная стена. Неужели эта махина может плавать, да ещё нести в себе огромный груз.
    Когда прошёл первый восторженный испуг, нам объявили, что наша задача быть на подхвате у докеров и выполнять их приказы. Мощные портовые краны как гусаки лягушку подхватывали нашу технику, и она вдруг из многотонной грозной на земле, в воздухе выглядела маленькой, беспомощной и быстро исчезала в ненасытном чреве гигантского корабля. Нам оставалось только крепить её в продольном и бортовом направлении специальными растяжками. Нам всё это надо было объяснить, показать, а после и проверить работу, поэтому, как мне показалось мы были у докеров досадной помехой под ногами. Солидные симпатичные мужики 40-50 лет работали очень слажено, быстро и профессионально, посмеиваясь над нашей нерасторопностью, тихонько оттирали нас от этой ответственной работы. Мы бродили по судну заглядывая во все его закоулки, и однажды пользуясь ротозейством вахтенного матроса забрели в "святая святых"-капитанский мостик.
     Наверное, так же вели себя аборигены "Нового Света "как мы почувствовали себя на мостике. Корабль был оснащён новейшей по тем временам навигационной аппаратурой светящейся разными огоньками лампочек, зеленоватыми экранами и прочими электронными "штучками». Мы ходили на цыпочках, разинув рты, разглядывая всякую всячину, боясь дотронуться до чего-либо чтобы не включилось, не загрохотало, не завелось: в общем, кораблём остались очень довольны.
     Команда корабля "кайфовала"-матросы лежали в шезлонгах читали книги, слышалась музыка из кают, играли в шахматы.
     В одном из трюмов на шпангоутах, я обнаружил целые россыпи жёлто-бурого порошка, но жёлтый цвет предупреждает об опасности, поэтому эту большую кучу я старался обходить стороной. Так же инстинктивно поступали и мои товарищи. Но затем видя довольно либеральное отношение к порошку и докеров и команды, осмелел и даже понюхал его. Из жалких остатков знаний школьной химии, я подозревал серу, но запах оказался довольно приятным. Решившись я насыпал порошок в небольшой кулёк и понёс к морякам на экспертизу на вахту:
     -Это что за хрень? - спросил я вахтенного.
     -Кубинский сахар сырец. Мешки на платформе зацепились, вот и насыпалось везде, когда поднимали.
     -Жрать можно?
     -Да хоть до усрачки!
     -Серьёзно?
     -Серьёзней некуда! Матрос сыпанул на ладонь сырца и кинул его в рот. Я последовал его примеру. Вкус замечательный: что-то южное, терпкое, приятное. Нам детям военных лет, обделённых сладким, недолакомившихся, недосладившихся - сахар был единственным лакомством который мама прятала где только могла, но я находил его всегда. А ещё иногда перепадали "дунькины радости"-слипнувшиеся, засахаренные подушечки конфет с повидлом, которые продавщицы в магазинах отрезали большим ножом от конгломерата-приторные, быстро приедавшиеся, но всё за деньги, которых у родителей никогда не хватало. А тут! Золотые россыпи сладости:
     -Мужики! Сахар!
И пошло и поехало сладкое раздолье! Сахар мы не сыпали разве только в борщ. Пили не кофе с сахаром, а сахар с кофе, то же было и с другими десертными напитками, как будто решили наверстать всё наше не сладкое детство.

            ПРИОТКРЫВАЕТСЯ НЕВЕРОЯТНАЯ ТАЙНА!

     Мы сдружились с командой и в дружеской беседе, прикидывая предстоящий маршрут, исходя из политической обстановки в мире, они определили точно:
    -На Кубу, мужики! Куда же ещё! Мы только что оттуда, даже загрузиться толком не успели-всего на одну треть, как поступил приказ о срочном возвращении".
    -Ни хрена себе! Вот это да...а!
Впрочем, раз уж пошла такая пьянка...нам всё равно! На Кубу так на Кубу!
Тогда мы ещё ничего не знали об уникальной операции генштаба "АНАДЫРЬ». Советское командование проводило сразу несколько различных перетасовок войск. Что бы зашорить глаза американской разведке, будущими широкомасштабными учениями, в Анадырь открыто шли эшелоны с зимним обмундированием, валенками, лыжами, теплушками и прочей атрибутикой зимних учений. А в это время, весь свой грузовой морской флот пустили на переброску военной техники на Кубу. Для внутренних перевозок зафрахтовали иностранные суда. В мировом масштабе это была величайшая операция, не имевшая аналогов в мире, по своему масштабу, напряжению сил и средств страны ещё не залечившей раны после такой разрушительной войны, а оперативность её проведения мы прочувствовали на своей шкуре, когда мчались без остановок по маршруту Казань-Николаев. Удалось забросить всю запланированную военную технику, уже шла наладка, обустройство позиций, сборка ядерных ракет средней дальности, когда с подачи немецкой разведки и своих аэроснимках с У-2(тогда ещё безраздельно летавших над небом Кубы), очухались и объявили блокаду Острова Свободы. Но наши корабли везли уже мирные грузы в виде строй материалов и продукции двойного назначения. Многим кораблям после досмотра, дальнейший путь был закрыт, но они безропотно разворачивались и шли домой. Это будет ещё впереди!
       Но на наших рубежах вездесущее "солдатское радио" уже вовсю гундело о далёкой загадочной стране-Куба! Заканчивалась погрузка на судне и последние дни на родном берегу. Здесь мы ощутили паскудность российских "родных" привычек-у нас украли аккордеон, который хозяин просто беспечно засунул под брезент, закрывавший наше неохраняемое хозимущество. Никому даже в голову не могла прийти такая паскудная мысль о краже. Но поганые "крысы" не спят и промышляют в любых обстоятельствах. Анекдот в тему:
     "Едут двое в поезде из-за "бугра». Ночь. Все спят. Один будет другого:
-Вставай! В Россию приехали!
      -Ночь за окном, откуда знаешь?
      -Чемоданы спёрли!
   Аккордеон - двушка был не ахти какая ценность, но его хозяин хорошо наловчился на нём играть и в дни службы на точке он часто выручал нас от хандры, с ним мы выступали в самодеятельности, а и на дальнейшую службу в новых условиях, сильно на него рассчитывали. На хозяина потери больно было смотреть, но искать инструмент в таком стечении людей и техники было бесполезно. Все были очень удручены и злы на "крысу".
     Поступил приказ: из личных вещей убрать записные книжки, фотоальбомы, семейные фотографии, любимых. Всё это сложить в пакет, написать адрес родителей и приписать записку что уезжаете в срочную командировку на три месяца и писем пока не будет. Впрочем, уже зная куда едем, не сомневались в целесообразности такого решения. У меня был небольшой альбомчик, подаренный мне ещё на базе в день рождения, с не большим количеством фотографий. Я выполнил все предписания, а альбомчик приспособил для рисования. Конверты незапечатанные сдали в спец часть и всё пришло домой в целости-сохранности.
      Мы, под влиянием уверением команды о маршруте вояжа, про себя были окончательно уверены, что поплывём на Кубу и уже интересовались: где эта страна какого цвета там бабы и прочие пошлости. Начальство-же обременённое секретностью, пыжилось загадочными лицами и на все наши домогания отвечало: «Ничего не известно!» - точь как в том анекдоте:
         Приходит баба с базара и накинулась с руганью на мужа:
        -Ты чего молчишь, что часть переводят в другой город!
        -Да ты что! Это секрет чрезвычайной важности!
        -Нашёл секрет! Весь базар знает!
Мужик почесал "репу» и просит жену:
        -Сходи на базар, узнай, оставят ли меня командиром части?
Раскрыть эту секретность полагалось только, распечатав секретный пакет из сейфа после прохождения Гибралтара, хотя штурманы уже спокойно прокладывали на картах маршрут ещё на своём берегу. Погрузка закончена. Нутром чувствовали последнюю ночь на берегу.

                КОНФЛИКТ С СЕРЖАНТОМ ГУБАЛЕМ

     Перед самым отплытием у меня случился серьёзный инцидент, суливший мне большие неприятности, но с другой стороны сослуживший мне хорошую службу в дальнейшем про который можно сказать словами А Островского: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!"
     Я очень серьёзно поцапался с сержантом из нашей кабины "гвоздём дивизиона" - Губалем. Я не помню начала конфликта, очевидно слово за слово, но страсти накалились до такой степени, что я пообещал пристрелить его в первом же бою. В гневе я не управляем и иду ва-банк невзирая на личности. Случилось это к счастью на глазах моего старлейчика, который, испуганно озираясь, пытался уладить конфликт.
     Сержант Губаль был в большом авторитете у начальства и дивизионного и полкового. Специалист первого класса, мог при случае подменить своего старлея, хорошо разбирался в своей системе и был службистом. При этом имел неприятную внешность, соответствующую его характеру: вечно мокрые на выкате бычьи глаза, не закрывавшийся слюнявые губы, с крысиным оскалом выступающих вперёд зубами, а торчащие щёткой на голове жирные чёрные волосы назад и вбок, делали его схожим с Квазимодо, под стать которому была и фигура: сутулая, кривоногая, с длинными болтающимися руками. Звание, почёт, классность, но как был с говнистым характером, таким и остался, а лычки хохла сделали ещё говнистее. Никто его не уважал, терпели по службе, почти не общались по-дружески, да что греха таить-брезговали. Он это чувствовал и где мог потихоньку мстил.
       Если кто-то и мог промолчать в момент явной несправедливости, то со мной это не проходило, особенно в период роста моего авторитета в дивизионе, я бросался в бой, невзирая на погоны с отчаянной решимостью приобретая себе новых врагов и неприятности. Только явная несправедливость плюс дурная спесь Губаля, смогла так вывести меня из себя.
      Бедный старлейчик! Как услышал он мои слова: "пристрелю" - у него чуть не выкатились его девичьи глаза, а своими длинными ресницами казалось издавал хлопки. Губаль заявил, что пойдёт сейчас же в спецотдел и доложит кому нужно. Старлейчик, не зная, что предпринять прыгал бочком то ко мне, то к Губалю, повторяя одно и то же: «Губаль не сметь! Светозаав! Извинись! Паашу тебя!»
    Не смотря на трагизм положения, он был очень смешон, а я понял, что перегнул палку.
     «Сука, "годка" как салагу выставил, власть свою паскудную показал, лычки в собаку превратили!» - кипело у меня всё внутри, но все трое понимали, во что этот конфликт может вылиться: ЧП в дивизионе, дивизион не укомплектован, в случае моего наказания, а мне сулились большие неприятности на родном берегу.
      Я начал остывать под натиском старлея, а Губаль стоял как бык, уперев руки в боки, твердя своё уже для острастки: «Ой пойду скажу! Ой, пойду скажу!» Но в голосе уже не было зловещей угрозы, он ждал от меня унизительного мира, а старлейчик всё порхал и порхал между нами, требуя от меня извинений.
     -Ну, хорошо! - дал я ему «фору",- Если он меня простит, то я прошу извинения за свою горячность! -несколько высокомерно произнёс я, чтобы как-то сохранить и своё лицо.
Губаль понимая, что большего от меня не добьётся, глядя в бок процедил:
     -Прощаю!
Но старлейчику этого было мало, он потребовал, чтобы мы пожали друг другу руки. Мы обменялись вялыми, враждебными рукопожатиями, а старлейчик расцвёл и стал вновь по девичьи красивый. Злобу хохол затаил в душе, что сослужило мне хорошую службу.

             ОДНИМ ГЛАЗКОМ ГЛЯНУТЬ НА КОММУНИЗМ!

      Настала последняя ночь на берегу, мы с часу на час ожидали отправки в порт на погрузку. Спать легли по распорядку, но в час ночи прозвучала команда "Подъём!», а ведь только заснули, разоспались. Ну всё, началось! Не могли хоть до утра подождать!
     -Выходи строиться без вещей! Нас привели в другую казарму на "экскурсию в коммунизм" где "от каждого по способностям, каждому по потребностям». В громадной пустой казарме стояли козлы-вешалки вдоль стен. На них по ростовкам были развешаны костюмы разных цветов и фасонов, плащи, макинтоши таких модных покроев о которых мы даже и не слышали, прожив свой отрезок жизни в ситце и сатине. На столах стояли так же по ростовкам стопки всевозможных модных на то время расцветок рубашки, стояли штабелями по размерам коробки с туфлями, и наконец, комплекты морской "робы"-брюки, тельняшка и белый берет. Наша задача: взять мешок с белой нашивкой (чуть меньше матрасовки), пройти по рядам и выбрать себе вещи по росту и по вкусу! В набор вошёл весь здесь представленный ассортимент: костюм, плащ, две рубашки, фуражку, туфли и морскую робу. Всё это богатство сложить в мешок, затянуть шнуром, надписать на белой полоске свою фамилию сдать каптенармусу. Проделывали мы это, не надеясь, что это богатство когда-то останется нашим, поэтому вещи брали в меланхолии "на время не глядя», но вот костюм я себе "отхватил" сразу инстинктивно красивейший "морской волны «о котором я даже не мог мечтать, а вот с макинтошем вышла промашка, выбрал дешёвенький, хотя выбор был большой. Сделали всё как приказано и отправились досыпать полные прошедших впечатлений.
      После завтрака поступила команда всем одеться в гражданскую одежду для осмотра. В чуть помятую оделись и построились. Вот было смеху! Все как-то обрюзгли, посолиднели, стали совершенно неузнаваемы, крутили друг друга с вопросом: «А ты кто такой?» Но начальство одобрило маскарад, знать Родина что-то серьёзное замыслила, коль пошла и на такие траты, на маскировку. Но мы по своей молодости, беспечности ничего не воспринимали всерьёз: поиграем и все вернёмся домой живы здоровы, невредимые и сдадим куда надо эти "маскарадные костюмы», хотя пытливый глаз разведчика сразу определил бы неладное: все в одинаковой обуви. Переоделись в свою форму и стали вновь "нормальными пацанами"
     После обеда поступила команда готовиться к погрузке на корабль с вещами, ничего не забыть.
Машины, толчея, последний взгляд на ласковый южный город с красивыми загорелыми девчатами и вот мы в порту, выстроились всем полком вдоль борта красавца сухогруза "Оренбург" и ждали начала погрузки. Кого-то ещё ждали, топтались в неизвестности. Но вот от куда-то неожиданно выскочила чёрная начальственная "волга» и из неё вышел улыбающийся полным комплектом стальных зубов невысокого роста, лысенький генерал. Из бывших вояк, сразу же определил я по аналогии с виденным генералом на базе.
     Всё как обычно: "Равняйсь! Смирно! Равнение...» и т.д. Наш Орёл доложил генералу что мы готовы выполнить что-то! Почти его не слушали: «Вольно!»
     Генерал после хмурого от доклада лица, вдруг по-отечески просиял и понёс стандартную при проводах речь:
    -Сынки! Уезжаете не на долго! Выполните свой интернациональный долг (опять долг, опять кому-то должны!), и через три месяца, кому положено, будете дома! Я вам это обещаю! (опрометчиво обещал), мы молча рассматривали носки своих сапог.
Он ещё что-то выкрикивал о приказе партии, правительства, но затем заготовленный фонтан казённых слов иссяк, видно, что его захлестнули эмоции данного момента. Он посмотрел вниз, в сторону и с какой-то дрожью в голосе, надтреснувшим, дребезжащим от волнения, вдруг перешёл на крик: «Сынки, если что, я вам советую-зарывайтесь глубже в землю, земля никогда не подведёт!
Да...а!  Вот оно, наконец, прорвало! Дело швах и пахнет керосином! Хоть один человек без напыщенности внёс ясность и да дельный совет.
      Генерал хотел сказать ещё что-то напутственное, но, наверное, был сентиментальным человеком, или воспоминания о прошедшей войне напомнило ему о гибели таких вот не обстрелянных юнцов, с которыми ему пришлось воевать, сильно разволновали его. Он не по-уставному, вяло махнул рукой, мешковато повернулся, усталой походкой побрёл к машине, грузно завалился в неё, и "Волга" исчезла с глаз. Своей человечностью он внёс хоть какое-то сочувствие, понимание серьёзности и важности момента, кроме шелухи казённых, патриотических фраз, а мы до сих пор не воспринимали события как исключительной важности, а всё думали о каких-то манёврах, «игру в войнушку», о скором возвращении домой. Слова генерала заставили нас всё переосмыслить, задуматься серьёзно об ожидающих нас событиях, все посерьёзнели стали менее весёлыми.
      Вскоре приехали пограничники и списочным порядком стали пропускать на трап корабля. Там нас ожидали "гостеприимно распахнутые створки» твиндека и четырёх-ярусные полати, искусно сработанные плотниками-располагайтесь кто где хочет и счастливого вам путешествия!
      Поступила команда: Всем в твиндек и не высовываться. Даже последний взгляд на Родину не дали кинуть! Погрузились, створки захлопнулись. Мы растянулись на толстенных поролоновых матрацах, в ожидании долгого путешествия, которое не обещало быть приятным в этих железных стенах как в гробу. Будь что будь: «В руки твои, Господи, отдаём свои души!" - очевидно так надо было произнести молитву, но не хватало ума! В дальнейшем с нами держали связь только через громко-говорительную - ГГС. Лежали, прислушиваясь к каждому звуку, но вот с грохотом задрожал корабль, зашипели от винта идущие вдоль борта волны, наша "обитель" вздрогнула и стала совершать манёвры. Теперь всё! Прощай Родина!

             ОСОБЕННОСТИ НАШЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ

      Наш твиндек был кормовой и все шумы от винта, рулевых машин сливались к нам одной симфонией, и мы поняли, что эта музыка стала для нас на долгое время родной. Нам предстояло пересечь Чёрное море, Босфор, Дарданеллы, Средиземное море, Гибралтарский пролив выйти в океан и только там наши доблестные секретчики позволили в присутствии всего командования, вскрыть пакет и узнать наконец, точку прибытия. Весь маршрут обещал быть очень интересным, ведь это в живую увидеть географический атлас. Но "прелесть путешествия вся в том, что оно должно проходить в душном, раскалённом тропическим солнцем грохочущем твиндеке. Перспектива не из радостных и вот тут-то мне и помогла падлючесть Губаля, а его она наказала по полной.
     По ГГС передали что как только зазвучит популярная в те времена песня "Чёрное море моё», всем снять солдатскую форму и надеть морскую робу. К вечеру эта музыка зазвучала, а в твиндеке стало светлее от бело-голубого цвета формы. Ясно дело! Будем идти под турками, а они члены НАТО, значит скоро пройдём в Босфор.
    Офицерский состав разместился в матросских кубриках на полу с правом лежать на постелях во время вахты хозяев и с обязательной ежедневной уборкой помещений, но за то они счастливчики могли созерцать окрестности в волю в иллюминаторы. У нас же спального места было вволю и каждый выбрал себе ярус и удобство по вкусу, а вскоре нам в твиндек спустили киноаппарат и к нему 15 фильмов, наверное, по числу дней пути следования.
     Завалились спать полные переживаний и раздумий над свалившейся судьбиной. На ночь створки твиндека раздвинули, и мы увидели над головой зелёное южное небо. Стало прохладней, свежо и гул работающих машин был уже не таким раздражающим. Хорошо выспались, повеселели, теперь бы поесть. Пообещали накормить в обед, а пока закусили сух пайком с кофе с молоком, что само по себе уже не плохо и тут поступила команда выделить одного рабочего в помощь коку на кухню.
     Губаль сориентировался сразу, набычившись, как всегда с противным своим прищуром, руки в боки, велел мне оправляться на кухню. Мы обменялись ненавидящими взглядами, и я полез наверх по длинному деревянному трапу выполнять приказание. И то, хоть наверху, а не в душном твиндеке-подумал я, успокаиваясь.
     ...............
     В дивизионе на "точке" наряд на кухню считался тяжёлым. Надо было встать в пять утра и наколоть дров для кухонной печи из сырых тяжеленых сосновых швырков, которые как в издевательство были напилены разной длины, суковатистые, сильно заснеженные. Затем натопить до сильного жара печь к приходу повара, и ходить без конца за этой падлой, который садистски пачкал посуду, всю её перемывать, протирать бесконечно пролитые разносолы, на пол, которые почему-то мгновенно становились чёрными. И так весь наряд до смены. Своё приготовленное чмо он не жрал со словами: "Стану я это говно есть! Найду что-нибудь повкуснее!» Он жарил себе картошку на сливочном масле, отваривал пару яиц, нарезал сыр, вволю белого хлеба, и садился священнодействовать за еду. Его еду называли откровенно: "порево","чмо" и "пойло", но ели-давились молча, так как при увольнении в запас хорошего повара, этот единственный вызвался из всего строя заменить его на кухне, устав чистить от снега площадки и кидать ракету на пусковую.
     «Этого» отправили на десятидневные курсы со стажировкой к полковому "казану», и вот он уже "специалист" - начальник всех солдатских желудков дивизиона. Готовил плохо, с брезгливой миной на морде, но все ели, зная заменить не кем. Я также проникся к нему антипатией, но в конфликт не вступал-хоть и хреновый, но "кормилец".
     Этот тупой бык Губаль зацикленный на службе дивизиона, и не видевший кроме своей кабины белого света, решил угробить меня на хозработах корабельной кухни, думая при этом, что мне там придётся кидать уголь в топку вагонами. Идиот! Он отправил меня в рай, оставаясь сам в аду!
В наряд я попал с молодым солдатиком-первогодком, старательным, исполнительным, тихим, деревенским парнем. Когда мы пришли на камбуз, мы были просто ошарашены его блеском и белизной-всюду белый кафель, белая эмаль и нержавейка. Поддерживать там чистоту - значит не касаться нигде тряпкой.

                НЕМНОГО О КОРАБЛЕ, СТАВШИМ НА ВРЕМЯ РОДНЫМ ДОМОМ

      Стоит рассказать немного о нашем корабле, ставшим на короткое время родным домом. "Оренбург"-сухогруз новейший, корабль был построен по заказу нашей страны в Японии по новейшей технологии и оснащённый передовыми средствами навигации. Японцы - большие доки в кораблестроении и отличаются от всех своим прилежанием и честностью в исполнении заказа. Это было видно и по кораблю даже неискушённому глазу. После приёмки судна он был приписан к Владивостокскому пароходству и совершил свой первый рейс на Кубу за сахаром, с которого его и отозвали для нашего "круиза». Это было "чудо техники» созданное "проклятыми загнивающими капиталистами" - трудолюбивыми, умнющими, добросовестными и мастеровитыми японцами. Весь он был напичкан автоматикой, навигационной техникой, и комфортабельными условиями жизни и отдыха экипажа. Все его постройки сверкали эмалями, лаками, свежей краской. Типичные для кораблей-трудяг-всепроникающая ржавчина и её безобразные разводы от морских волн на бортах и надстройках, ещё не коснулись корпуса и палубных конструкций. А уж про корабельный ход и говорить нечего-мы обгоняли все идущие в одном направлении транспорты. «Оренбург" был оборудован стреловидными подъёмными кранами, позволяющими самостоятельно разгружаться в портах в любой постановке, доставая груз из самых сокровенных уголков трюмов, а крышки люков трюмов и твиндеков складывались гармошкой или плотно закрывали твиндек - лёгким движением рукояток гидравлики.
     На всём протяжении плавания, когда нам разрешалось быть на палубе, а крышки люка были открыты, при них находился боцман или дежурный матрос. Завидев какое-нибудь судно или самолёт америкосов, мы мгновенно растворялись в многочисленных щелях надстройки, а крышки мгновенно и плавно закрывались. Пользовались корабельным туалетом или через вертикальный люк, или по своему трапу-широкому, с деревянными плоскими ступеньками, с добротными перилами. В твиндеке день и ночь гудели вентиляторы, бесполезно гоняя влажный, тёплый воздух тропиков и больше предназначались для создания микроклимата перевозимого груза чем для живых людей. Палуба корабля была вся заставлена грузом "двойного назначения»: бочки с ГСМ, машины тягачи, контейнеры, но всё это было "семечками" для нашего корабля: он даже не просел на половину тоннажа, обозначенного на ватерлинии. Нам просто очень повезло с транспортом.
Итак, мы доложили шеф-повару дяде Пете, велевшему нам так его называть, о своём прибытии и ждали распоряжений, чтобы тут же продемонстрировать своё рвение в службе на случай понравиться навсегда и не спускаться опять в твиндек. Дядя Петя, как оказалось кроме своего отличного мастерства, был ещё и весёлым мужиком, и юмористом. Дело он своё знал на "высший класс», а работу выполнял споро и ловко с шуточками-прибаутками споро и ловко.
      У него были в помощниках два вахтенных подмастерья, которые выполняли работу-протереть, перемыть-так что нам не оставляли возможность отличиться
     - Будете варить кофе своим товарищам на завтрак и ужин, а на обед компот. Разливать по два черпака в кружки, резать хлеб и накладывать на пойло по два куска! И это пока всё! Но если что - будьте на подхвате!
      И в "такую передрягу» послал меня со злобы Губаль!
Разливать пойло и резать хлеб на весь полк совсем не трудно, подавая подносы сквозь решётку палубных ограждений, а затем удивлённо смотреть на многочисленных, вдруг откуда-то появившихся многочисленных друзей, молящих о дополнительном кофе или компоте.
      Всё ясно! Потеют там в твиндеке ребята, обезвоживают организм, а пить тёплую безвкусную воду в твиндеке не хочется, поэтому и просят хоть какую жидкость, но со вкусом. А здесь "кофе с молоком», хотя и кофеем назвать -язык не поворачивается. На 60 литров кипятка, 15 банок сгущёнки и пачка какого-то коричневого порошка с надписью "Кофе"
      Прошёл первый день нашей "вахты» на кухне. Вечером, когда все утихомирились после еды, я с первогодком стоял у перил надстройки и разглядывал море. Разговорились о жизни о службе о доме. Первогодок, оказывается, после прохождения курса молодого бойца, был направлен на курсы хлебопекарей. В Армии считалось что десяти дней обучения вполне достаточно для посягания всяких наук, а затем практика на месте и пинки товарищей, заставят совершенствоваться, или что особенно страшно- расписаться в своей полной несостоятельности и тогда ты становился "изгоем" части. К другому делу тебя учить поздно, да и доверия нет, поэтому чаще всего, такие становились "летунами», от которых часть при случае старалась избавиться, как и было с моим татарином в годы службы на базе.
     Но мой товарищ оказался добросовестным парнишкой. Из глухой деревни, ещё не испорченный городскими пороками, добросовестно и рьяно взялся за возложенную важную задачу, если помнить, что: «Хлеб-всему голова!» Но не все любители вкусного хлеба отдавались добросовестно этому делу.
     Самым трудным в пекарном деле-это ручной замес теста. Месить надо долго, прикладывая максимум сил и старания, а это не всем нравилось, многие работали на замесе "тяп-ляп», а полк после поносил матом "главного хлебопёка». Наряд в пекарню считался трудным в физическом смысле и не все его выдерживали. А что делать! Тогда ещё не было тестомесных машин, и что машина по сравнению душевными человеческими руками. Этого ничего я не знал совершенно!
     Мой пекарёнок с горечью рассказывал, как его не слушались, посланные в пекарню, отлынивали от работы, а он один не мог накормить качественным хлебом весь полк и только принимал оскорбления от всех.
     Вот теперь ему предстоит с завтрашнего дня выпекать хлеб для полка, а в помощники идти никто не хочет, закончил он уныло.
    - Как это никто! Я пойду в помощники! -стукнул себя для верности кулаком -Иди доложи сейчас же, чтобы мне застолбить место! Пекарёнок недоверчиво посмотрел на меня:
      - Правда? Тогда я сейчас бегу к старшине, и мы этот вопрос решим!
Через десяток минут на камбуз пришёл старшина, спросил фамилию, часть и заверил меня что вопрос решён. Я не верил своему счастью! Теперь у меня перед глазами проплывёт почти весь земной шар, весь географический атлас! А плюс ещё добротная еда из дяди Петиных рук! Вот что значит быть в нужном месте, в нужное время, и вовремя крикнуть, почти не думая: "Я!"

              НАЧАЛО ТРУДОВЫХ БУДНЕЙ В ХЛЕБОПЕКАРНЕ

     Утром мы пошли знакомиться с хлебопекарней и с командной хлебопёкшей: женщиной возрастом чуть больше сорока с телесами, притягивающими взгляд.
     Ну почему она представилась "Парашей"?!Ну хоть бы Просей или Прасковьей. Вначале мы осмотрелись друг с другом с интересом сексуальности, но Параша как-то сразу осадила мои устремления-это имя у меня ассоциировало с другими понятиями.
     Но пекарней мы остались очень довольны!
Две замесочные дежи, два огромных из нержавейки стола и автоматически отключающаяся печь исключающая совершенно всякое подгорание продукта. Таймеры, электрические датчики, светящиеся цветные лампочки как на ракетном пульте, очаровывало нас привыкшим к углю и дровам. На отдельном столе стояла горка свежеиспечённого Просей хлеба прикрытая чистой накидкой. От неё шёл такой хлебный дух что кажется кружилась голова. Прося не стала нас долго искушать и ловким взмахом фокусника сдёрнула накидку с горки. Нам открылось настоящее произведение хлебного искусства: воздушные, высокие, рыжевато жёлтые, источающие неземной аромат, такой что было бы кощунством их есть зубами, это можно было только пожирать глазами. Видя наши восхищённые глаза, Прося гордилась своим мастерством и отрезала нам по большой горбушке от булки с обеих сторон: ох! ах и АХ! Как сказал Великий Русский химик Дмитрий Иванович Менделеев: "Ни одно открытие в мире не может сравниться по своему величию с запахом свежевыпеченного хлеба!» Этому можно поверить, взяв в руки ломоть Просиного хлеба.
      Затем знакомство с печью, инструктаж, распорядок дня, очерёдность выпечки-всё это состоялось тут же! С завтрашнего дня начинаем полк кормить хлебом своей выпечки! Мы покажем!
      Поставили опару как велел поварёнок и притащили два мешка муки: один первого сорта, один ржаной и сделали замес. Тесто получилось какого-то жёлто-серого неприятного цвета. «Это какой же получится хлеб!?» - с тревогой подумал я.

                НЕБОЛЬШАЯ ОДА ХЛЕБУ

       Как достаётся в России хлеб я знал не понаслышке с раннего детства. Нам детям военного и после военного времени, было известно только одно желание: наесться досыта хлеба! Не даром говорят: «Без соли не вкусно, без хлеба не сытно!"- чувство голода было постоянным спутником нашего детства. И не потому что хлеб не на что было купить, кой-какие деньжата у городских работающих родителей имелись, а просто, его не было в наличии у государства. А ещё наши "гуманисты-коммунисты» кормили всю разрушенную войной Европу, показывая преимущество социализма над капитализмом: вот мол, воевали пять лет, сами в полной разрухе, но ещё сохранили потенциал и можем накормить полмира! На Родине люди пухли от голода, умирали как мухи, несли рабскую трудовую повинность указанную "мудрой политикой партии и лично товарищем Сталиным» фактически бесплатно, а ещё над головой как "дамоклов меч" за любое инакомыслие запуганного народа - скорый суд и ГУЛАГ. В это время за бугор шли эшелоны с едой, такой нужной для своего, измождённого войной и непосильным трудом, народа. Мы, тогдашние дети, были невольными участниками военной и после военной затянувшейся голодовки.
      
       За хлебом нужно было вставать в пять часов утра в очередь и наблюдать с тревогой как быстро и длинно она растёт, не сметёт ли десятилетнего мальца, достанется ли хлеба. К восьми утра к магазину приезжала телега с будкой на платформе, и грязный мужик в таком же грязном халате начинал выгрузку лотков с одуряюще-ароматным ржаным хлебом. Люди в очереди, страждущие еды, поводили в след носами, пытаясь хотя бы запахом заглушить чувство голода, попутно считая количество булок, прикидывая по их количеству хватит ли нам стоящим от прилавка, кажется, в бесконечности. Но вот выгрузка закончена и очередь прессуясь, уплотнялась до предела-каждому хотелось хоть на шаг, хоть на ступню приблизиться к прилавку.
     Булки были не стандартные и разного веса, поэтому продавец огромным ножом, вделанным в стол, начинал "аптекарствовать" отрезая уголочки, краюшки или наоборот добавлять крохи под придирчивые взгляды голодных людей. Все напряжённо наблюдают за тем, как тают ряды булок на полках и в нетерпении подталкивают животами впередистоящих. Но вот вожделенный «килограмм в одни руки" у меня в руках. Душа поёт, мама похвалит, отрежет самое вкусное-тонкую корку горбушки. Часто приходилось уходить от магазина не солоно хлебавши, и тогда я пускался в путешествие по городу, по всем известным мне хлебным магазинам и порой находил его далеко от дома. Есть хотелось нестерпимо и тогда я начинал объедать уголки горбушки от чего булка становилась неприглядной, но мама никогда не ругала меня за это.
     Затем появился хлеб на прилавках какой-то "пеклеванный"- кислый невкусный, но всегда в достатке в хлебных магазинах. После ряда неурожайных лет на Украине и в целом по стране, Господь как будто услышал, наконец, наши молитвы и в 1953 году вдруг случился небывалый урожай зерновых. Все силы от мала до велика были брошены на уборку хлеба, чтобы убрать его до осенних дождей. Мне уже 13 лет, и я добровольцем (в каникулы) в первых рядах бойцов в битве за урожай. Работали "не за что, а за так"!
       Работа наша ломовая: погрузка "ящиков-эталонов по 60 килограмм" на борт машины с таким же хиляком, как и я - 2,5 тонны. Насыпаем ящик-носилки с бугром, снимаем бугор деревянным сувалом, поднимаем носилки на борт, заскакиваем сами и тащим его до кабины. Там высыпаем, бегом обратно на землю и процесс повторяется бесконечно. Под конец погрузки валились с ног, но впереди нас ожидала расслабуха - поездка на зерне, лёжа как на песочном пляже, до элеватора, а там вновь изнурительное махание черпаками на движущуюся ленту транспортёра. Теперь в обратный путь, 48 километров стоять за кабиной машины, с удовольствием рассекая лицом, набегающий встречный воздух.
     Два рейса в день. Вечером падали замертво, набив живот "затирухой" и напившись в волю тёплого, прокисшего обрата. Рано утром, почистив тщательно и с любовью мотор дяди Васиного автомобиля, вёдрами заправляем его бензином на каком-нибудь стане, одной из бригад, и всё начинается вновь.
     Нас пацанов никто не жалел, не сюсюкался, а только покрикивали и подбадривали матом или увесистыми пинками. Наверное, поэтому мы и росли более выносливыми, крепкими, а в конце уборки был дан "бал-застолье" с выпивкой, гармошкой песнями и плясками, куда мы были приглашены с напарником наравне со взрослыми, и водку нам наливали как взрослым, которую мы тут же обменивали у мужиков на мёд. Заработал я тогда за страду целых двадцать килограмм зерна, которые с большим трудом привёз домой, которое быстро заел долгоносик и его пришлось высыпать курам.
     После 1953 года хлебный вопрос смягчился. В городских хлебных магазинах стало не меньше трёх сортов хлеба, была в продаже и мука, и мучные кондитерские не дорогие изделия.
     И вот девятый класс! Первого сентября по приходу в школу, нам объявляют: «Все на уборку урожая кукурузы" - хрущёвская маразматическая затея обогащения страны. Засеяли тысячи гектар, вырос хороший урожай, а убирать нечем и не кем: деревенские, все кто мог, давно смотались в город, где, получив паспорта, стали городскими. На уборку отправлен последний "резерв партии"- комсомол, а короче - школьники. Летом мы ездили в колхоз продёргивать всходы этой кукурузы, удаляя из лунок всё, оставляя только по два ростка. Это была лёгкая работа. После, нас кинули на прополку пшеницы. Рассредоточились по восемь рядков каждому и удаляли вручную всё что не пшеничный росток. Особенно досаждали высокие колючие сорняки, а мы без перчаток, но привыкли, притёрлись, за то после с гордостью смотрели на переливающееся шёлком чистое поле.
      И вот вновь "пропела труба" теперь уже на уборку. Погрузились на родные ЗИС-5 и махнули по бездорожью в колхоз за 80 км от города. По сторонам бескрайние пожелтевшие, безлюдные просторы "царицы Полей». Мы не помощники - мы единственная, основная ударная сила! Мешок в руки, два бесконечных ряда, телега у края дороги и "Полный вперёд!» Оплата: завтрак обед и ужин, чаще всего с родной "затирухой" - мелко затёртое тесто, сваренное на обрате. Не суп не каша, но просто, сытно и вкусно.
       Поселили нас в частных домах: хаты мазанки под камышовыми крышами. Такого убожества, такой бедноты я не представлял себе в советскую власть. В городе и мы жили не богато-обычная пролетарская семья, каких тысячи, но как могли улучшали свой быт, были какие-то надежды в ожидании на скорое лучшее, а тут совершенный голяк: колченогий стол у стены и железная солдатская кровать, застеленная тряпьём неизвестного происхождения-постель хозяйки-передовика труда в колхозе.
      Нам привезли свежей соломы на пол, дали по два одеяла и наволочку для соломенной подушки. Всё, живите! Электричества нет. Длинными осенними вечерами в темноте, перед сном, хозяйка, часто жалуясь на судьбу, делилась печальными воспоминаниями, о горькой своей судьбе и горьком куске колхозного хлеба. А ведь мы то знали о колхозной жизни только из любимых фильмов товарища Сталина: «Кубанские казаки», «Свинарка и пастух» и позже "Свадьба с приданным», где все всё время поют, а работают между песнями-красивая жизнь в колхозе!
    У нашей же хозяйки, вот уже который год 500 трудодней на каком-то счету, а на трудодень "шиш с маком"-в пору ноги протягивай, не во что одеться, не во что обуться, да и жизнь впроголодь. Я слушал её и не верилось, что такое может быть в советском государстве, но по домашней обстановке и наличию хозяйства - одна дойная коза, сомнений не возникало. Муж её сгинул где-то на фронтах, а сын Колька-наш одногодок, пошёл трудиться в колхоз после четвёртого класса-не до учёбы! Работал он прицепщиком на плуге-работе опасной, малооплачиваемой с ветрами и пылью, а ещё можно было запросто угодить под плуг от головокружения, глядя на бесконечно бегущий отвал земли, что очень часто случалось у землепашцев. Утром рано, когда мы ещё блаженно потягивались в душистой соломенной постели, он с краюхой хлеба за пазухой, такого кисленного, что даже от его запаха сводило скулы и кололо в ушах, с бутылкой козьего молока заткнутой газетной пробкой в кармане, уже спешил на свою опасную и грязную работу. Но Колька выглядел здоровее нас и был жизнерадостным добряком. Мне было их очень жаль и хотелось хоть чем-нибудь помочь этой бедствующей семье. Мы воровали на току початки кукурузы, подсолнечные семечки, арбузы на бахче, приносили домой и устраивали хоть какой-то маленький праздник.
     Но вот пошли проливные дожди, и нас под это дело, отвезли в город помыться в бане, а через два дня мы опять отправились на трудовую повинность. В дорогу мама мне положила круглую булку хлеба высшего сорта, очень вкусного; грамм триста сливочного масла и глазированных пряников. Всё это добро я привёз и выложил хозяйке. Надо было видеть, с каким удовольствием, прищурив глаза от удовольствия, мать с сыном смаковали тонкие кусочки хлеба, чуть сдобренные сливочным маслом, просто наслаждаясь процессом, стараясь продлить его дольше. Бедные, несчастные люди! Ведь они сами производят всё это и этого ничего не видят! Ни каким умом я не мог постигнуть эту дурь нашего государства.
     А однажды, дочь хозяйки, живущая в мужней семье, принесла "малого», пока они с мужем сходят в "картину». «Малой" оказался капризным и не хотел быть с бабкой. После долгих приговоров: «Мой жалкай! Мой хилай!" - она решила задобрить его недельными пряниками, которые я привёз из города. Она взяла нож и начала срезать тонкую корочку глазури, чего я никак не мог понять.
     -Что вы делаете-не выдержал я?
     -Да вот они немного заплесневели, так я плесень срежу и малому дам, пусть немного подсластится!
Бедный замордованный народ! Не видел ничего кроме навоза и бесконечной рабской работы, работы, работы!
     -Это же не плесень, а специальное покрытие из сахара и яичного белка, самое вкусное в прянике, остальное просто сладкое тесто!
     Бабка растерялась, оказывается она ободрала уже много пряников и выкинула «плесень», а мне было жаль её до слёз.
     Настал великий праздник "Покрова Пресвятой Богородицы «весьма чтимый у всех православных, и хозяйка решила его широко отпраздновать. Весь день накануне топилась печь в сенях и шла стряпня, а на утро нам, как божий дар, преподнесли пирожки с горохом и кислючим тёрном с косточками, помазанными сверху постным маслом и присыпанные несколькими крупинками сахара песка. Мы поблагодарили её, поковырялись в пирожке, но есть не стали. Даже в праздники, которые они свято чтут, им нечем побаловать себя, а на жалкие гроши в сельпо можно приобрести тесно соседствующие: хомуты, гвозди, скобяное железо, слипшийся в гранитный конгломерат конфеты-подушечки "дунькины радости, да ещё много махорки - хоть завались!
     Раз Покров – выпал, как и ожидалось снег, ударили лёгкие морозцы по утрам. Значит пропал урожай на полях, а и на току всё собранное лежало мокло, прело, гнило без движения в буртах. Запахали бахчи, значит запашут и кукурузу, которую мы не убрали и третью часть, чтобы (не дай Бог!) хоть что-нибудь не досталось на халяву колхозникам!
   ****ская страна ****ских правителей! Но мы тогда в эту политику не вникали своим детским школьным умом. Нам казалось, что везде хорошо, раз нам хорошо и весело как в пионерской песне того времени: «Эх, хорошо в стране советской жить! Красный галстук с гордостью носить! Да! Носить!» и "спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Ведь в проклятом загнивающем капитализме ещё хуже! Так нас учили в школе!
     Но прошедшая жизненная практика по уборке урожая, заставила меня глубоко уважать на всю жизнь несчастных тружеников- кормильцев страны. И тех, кто его выращивает, и тех, кто его печёт, зная, что кусок хлеба является символом сытости, и мерилом достатка!


                ПЕКАРСКОЕ ФИАСКО

    Теперь же я гордостью приступил к своей новой должности кормильца полка. «А что!» - думал я легкомысленно – «Мука, вода, соль, дрожжи - всего в норме кинь, замеси, а остальное печь сделает!» По очереди с пекарёнком, под его инструкции я мял, дубасил, перекручивал тесто, казалось в сотый раз. Наконец пекарёнок начал раскладывать его по формам. Мы были измучены проделанной работой, а я прикидывал каким стану суперменом за двухнедельное плавание.
     Нагрели печь до 300 градусов, как положено по инструкции, поставили в её зев формы и стали с нетерпением ждать результат. Он был "потрясающим!" Мы вываливали на стол какие-то тёмно-коричневые кирпичи почти не поднявшегося теста, не съедобного на вид и это после стольких стараний. Вездесущий юморист дядя Петя сразу же присвоил нам высокое звание: "литейщики" и впредь звал нас только так! Мне было обидно за свой неудавшийся труд, но смешно от меткого дяди Петиного словца, а пекарёнок, серьёзный парнишка видать совсем не обладал чувством юмора, что-то всегда бубнил в ответ. Он тоже был обескуражен результатом и что-то кумекая, бубнил о не тех ингредиентах: не той муке, не тех дрожжах и прочей ахинее о которых я и не слышал. Я только предвкушал бурю негодования, когда "это" подадим на стол солдатам. Мы молча нарезали кусочки, часто удручённо принюхиваясь, как бы сомневаясь-можно ли это есть. "Это" мы подали горкой на широких подносах, предоставив самим выбор: хочешь есть-ешь. Не хочешь-борт близко!
     Разливая кофе, я наблюдал сверху за едоками, но личный состав ел молча, занятый мыслями о более сокровенном, не обращая внимание на то что в руке. В нас куски не летели, значит жить можно! Сами "это" есть не стали, а пользовались Просиным хлебом, который она пекла с избытком для матросов ночной вахтенной смены. Часа в три-четыре ночи в пекарню иногда забегал вахтенный матрос, отхватывал горбушку в полбулки и бежал на место вахты.
      Ночной голод был известен нам по службе в карауле. Под утро приходя с поста, караульный отрезал макушку ржаного хлеба, который на ужин никто не ест, посыпает его солью и ест, смакуя как лакомство. Приходит другой оголодавший и срезает себе донышко булки, следующим доставались боковины, а затем и мякиш шёл за милую душу. Но то был хлеб местного хлебозавода, и мы никогда не интересовались его происхождением.
     На третий день, освоив "литейное производство" (лучше у нас никак не получалось), мы разделились на смены. Выпало первому нести вахту мне. Я пришёл в пекарню и приступил к смешиванию ингредиентов, которые мне отмерял пекарёнок. "Буду стараться изо всех сил! Может у меня одного что-то получится путёвое!»  -настроился я решительно! В дверь просунулась чья-то жалобная физиономия с "чёрной плиткой нашего литья» в руке, старый седой офицер из наших:
      -Послушай друг! Дай кусочек нормального хлеба! Ну не могу я есть это, желудок у меня больной!
Сказал он жалобным голосом, протягивая к моему лицу образец "нашего литья». Мне откровенно стало стыдно за нашу работу, но что поделать, как её улучшить я не представлял. Я с щедростью протянул ему булку из Просиных шедевров.
     - Спасибо! - сказал он голосом обиженного на весь божий свет человека, прижал булку к груди и сутулясь вышел.
     Всё! Приехали! Я сел на стул, сразу же опустошённый и обессиленный стыдом случившегося, а в ушах стояло жалкое "СПАСИБО". Делать ничего не хотелось, сидел молча уставившись в одну точку и размышлял: бросить всё к чёрту и не позориться, но на моё место завтра придёт другой пекарь менее добросовестный, менее ответственный и что изменится? Да и очень не хотелось лезть в этот душный вонючий твиндек. Уже без особого энтузиазма я приступил к своим обязанностям с горькими мыслями в голове. И хотя я больше старался уповать на совесть, чем на желание "отличиться», хлеб получился не лучше, чем всегда. О том, что здесь не те ингредиенты, мне и в голову не приходило и все издержки производства я относил только на нашу нерадивость и не профессиализм.
      Но однажды мне представился случай "душевного" отношения к хлебопекарству. Прийдя в пекарню пораньше по своим делам, я во всей красе увидел Просину работу, и узнал секрет её необычайно вкусного ароматного хлеба. Если кто-нибудь, когда-нибудь видел тренировку боксёра тяжеловеса, изнуряющего самого себя битвой с мешком -воображаемым противником. Отупелый взгляд, бесконечная подтанцовка и удары, удары и удары по противнику. Пот градом во все стороны. Уже всё мокро вокруг и перчатки, и мешок и самого боксёра хоть выжимай, а он всё молотит и молотит кулаками. Это про Просю! Боже мой! Зачем я это увидел! Прося просто купалась в облаке пота. Брызги летели всюду, целыми ручьями стекали с её голых рук прямо в дежу с тестом-вот тот "волшебный " ингредиент, который делает неповторимым её хлеб-пот с бабьего тела! Ручей, собранный со всей спины, проложил себе русло меж ягодиц, а спецодежда представляла целиком прилипшую ещё одну кожу. А лицо! Его просто не видно было из-за градин пота и всё это в дежу, в дежу, в тесто. Её сексуальные груди прыгали до самого подбородка, а сама она представляла собой жалкое измученное, измочаленное существо. Вот он нужный и важный момент для начала сексуальных отношений, который мы заложили с ней бесстыдно и многообещающе, разглядывая друг друга при первой встрече. Стоило только протянуть руки с полотенцем, смоченным в прохладной воде из-под крана...Но всё это прокручивая в голове, я не мог переступить через порог своей природной брезгливости, а она, закончив замес, сползла с мостков вымыла руки, и почти шатаясь от усталости прошла мимо меня с каким-то взглядом не то укора, не то извинения. Я молча посторонился, боясь прикоснуться к оному и мои сексуальные отношения к ней быстро погасли.
     Я никому ничего не рассказывал о виденном, но уже не мог прикоснуться к её хлебу. А так как не мог есть хлеб ни свой ни Просин, питался только макаронами дяди Пети, которые были у него всегда в избытке.
      И чтобы закончить мою "хлебную эпопею», расскажу ещё об одном случившимся курьёзе здесь на корабле, красочно характеризующего нашу работу пекарей-литейщиков.
      Разделив территорию пекарню на "вотчины», Прося настоятельно рекомендовала не менять порядки: здоровье и сытость команды корабля-прежде всего! Что мы и свято выполняли. Но однажды с какого-то перепуга, Прося сама поменяла столы для складирования готовой продукции. Найдя наше место занятым, мы сложили свое «литье" на корабельный стол.
     На судне было две дневальные обслуживающие отдельно "рядовой и командный" составы. Прося, как только выпекала хлеб, складывала его в определённом месте и дальнейшей его судьбой больше не интересовалась, уверенная в качестве своей продукции, востребованности, популярности. А сегодня произошёл сбой! Невероятно!
    Дневальная комсостава как прикормленная птичка, прилетела к своему столу и даже не оглянувшись, не сомневаясь в происходящем, взяла несколько наших кирпичей, нарезала их на пластинки и упорхнула с подносом к едокам. Она так быстро, проворно и мило выполнила свою работу, что я, видя всё это, не нашёлся что сказать, а пекарёнок пробурдел:
      -Наш хлеб взя-а-а-ала!
      -Пусть берёт! Тебе что жалко!
      -Дык хоть бы спросила!
Я потирал руки предвкушая бурный спектакль, и он не преминул разразиться.
      Это над солдатскими желудками можно издеваться, клепая на курсах специалистов питания за десять дней, а с командой такой номер не пройдёт. Здесь люди за свою трудную, опасную и ответственную работу, требовали и соответствующего питания.
      Однажды, Дядя Петя позвал меня с собой в корабельный холодильник, который находился в самой корабельной глубине и представлял собой довольно внушительное ёмкое помещение. Мы спускались по длинной широкой лестнице, полностью заставленной бутылками всяких вин с оставленным узким проходом только для ног. Чего тут только не было! Красивейшие этикетки всех стран и народов, различный литраж и форм бутылок.
      В жарких тропических странах начисто пропадал аппетит, и чтобы взбодрить желудок, команде полагалось на обед вино, а какое вино, как и какие продукты, команда решала артельно. Отсюда и разнообразие в питие и в питании. Сам холодильник был заполненный продуктами, о которых я и не подозревал в существовании. Тащить на верх по узкому проходу, чего я боялся, чтобы не разбить такое богатство и не ударить в "грязь лицом" перед дядей Петей, ничего не пришлось. Холодильник был снабжён лифтом и даже телефоном, на случай захлопывания его толстенной двери. Погрузив в него что-то из продуктов, мы так же аккуратно выбрались наверх. Да...а! Вот это да! Не корабль, а кладезь чудес. И вот команда которая не отказывала себе не в чём, должна вкусить дерьмового нашего хлеба!
      Разразился гром не виданной силы, который испускал Зевс-громовержец старпом. Старпом на корабле-это всё! От малейшего винтика, до куска хлеба как в данной ситуации, ничто не пройдёт мимо внимания старпома. Увидев его идущего по кораблю, любой бездельник хватался хоть за какую работу, лишь бы не навлечь гнев старпома. А тут такой случай!
      Я воочию увидел настоящую "грозу" -старпома и трепет других перед ним, а поскольку нашей вины тут нет то нам остаётся быть "статистами-наблюдателями». Старпом как за шкирку, притащил с собой дневальную в пекарню, которая робко жалась к косяку двери, чувствуя, что она главная виновница событий.
      - Это что за дерьмо! Разве это можно есть!?Где ты набрала этого дерьма?!Этим же отравиться можно!
      Дневальная робко протянутой рукой указала на привычный стол, с которого она всегда брала хлеб, и старпом об этом отлично знал. На шум прибежала Прасковья, сдёрнула опять как фокусник накидку со своей горки утром свежеиспечённого ещё тёплого хлеба, показывая своё произведение искусства.
Старпом сразу же смягчился, поняв, что это была просто ошибка, а не банальный, недозволенный розыгрыш. Он взял руки в боки и уже отчитывал только дневальную, однако по его украдкой косящим глазам, я отлично понимал, что он бросал в наш огород не только камешки, а целые булыжники, высказывая при случае своё мнение о нашем творчестве:
     -Ты что ослепла?! Не видишь, что берёшь или ты хочешь угробить мою команду! Разве можно это есть? Этим отравиться можно! - спрашивал он всех присутствующих тряся перед носом каждого плиткой нашего литья. Это был уже не разнос, а театральное действо, в котором демонстрировалась непререкаемая грозность настоящего хозяина судна-строгого, беспощадного к любому разгильдяйству, в котором он "оттянулся" и на нас. Что-то грозно рыкнув ещё, в сторону дневальной на счёт "глаз на лбу", он наконец удалился из пекарни. Я просто умирал от смеха и мне было в нетерпёж рассказать своим друзьям про всё это с ещё более "мелкими подробностями». Только мой шеф-пуританин начал возмущаться как всегда в "не ту степь":
       -А чего эта берёт не своё! А чего та, заняла не свой стол! - и ни слова о высказанном мнении про качество нашей продукции. Нам так и не удалось хоть немного улучшить качество выпечки и на всём протяжении пути мы гнали этот "эрзац-продукт». А затем я узнал руку друга уже по привозимому хлебу из полка в дивизион.
      Я сильно отклонился в сторону от повествования с эпопеей о хлебе и нашем неудачном участии в пекарном деле, но всё равно это мне очень помогло скрасить моё путешествие, многое увидеть и переосмыслить прошлую действительность, в которой раньше жил.

                ВОЗВРАЩАЯСЬ К НАЧАЛУ ПУТИ

       Пройдя Дарданеллы, мы по ГГС получили строжайшие инструкции по поведению личного состава на судне. Нас будут облетать американские самолёты: не показывать никаких знаков приветствия и не отвечать на их приветствия. Нас по курсу будут обгонять или идти встречные суда иностранных государств или свои советские-никаких знаков общения и вести себя так, будто мы одни в море. Больше пяти – десяти человек на палубе не маячить и вообще лишний раз там не появляться. На самом высоком месте мостика поставили двух наблюдателей большими морскими биноклями задача которых была-обнаружение морских или летящих целей. При их приближении звучала сирена, а мы как тараканы должны были забиваться во все близ расположенные щели с последующим возвращением в твиндек по внутренним корабельным переборкам.
       И вот я впервые увидел своего потенциального врага в виде двухмоторного самолёта морской авиации ВМС США. Самолёт небольшой надплан, тихоходный, хорошо предназначенный для неспешной, тщательной разведки. Он пролетал так близко что в сдвинутое окошко его кабины хорошо была видна лысая, блестящая голова лётчика с маленькими чёрными наушниками. Самолёт неустанно бороздил круги над судном. Я думал, что он высмотрит всё и уберётся восвояси, но он кружил и кружил до обеда, затем небольшой перерыв и теперь кружил до конца светового дня. Утром он был снова на облёте. Можно было просто удивляться его тупому упрямству! За это время можно было пересчитать все бочки с ГСМ на палубе, а за одно все сварные швы на корпусе. Но он тупо нарезал и нарезал круги с утра до вечера в течении пяти дней. Иногда америкос проходил прямо по курсу с резким снижением чуть ли не до высоты мачт, провоцируя прицельное бомбометание, но мы невозмутимо продолжали свой намеченный маршрут. На пятый день мы закончили изучение акватории Средиземного моря и пройдя Гибралтар вышли в Атлантический океан. Мне удалось увидеть Геркулесовы Столбы -берега слева и справа. Африка чуть виднелась в синеватой дымке ничем не примечательная гористость, а вот справа виден был хорошо знаменитый утёс с нисходящей глиссадой широкой гладкой поверхностью для сбора дождевой воды, созданную неутомимыми человеческими руками. Где-то внизу, у самой кромки моря, расположена военная база англичан: единственная полоска земли, принадлежащая им на вечно на Пиренейском полуострове. Никаких экзотических столбов нет, а жаль было рушить красивую сказку из истории Древней Греции.
Прямо на глазах быстро ушли в пучину океана Столбы, канули в шаровидность земной поверхности, и вот мы в открытом Атлантическом океане, за которым америкосы чувствовали себя как за каменной стеной. Стала тёмной ультрамаринового цвета вода, крупнее пошли волны с белыми гребешками, свежее стал ветер, и легче дышалось на фоне этой благодати. Теперь нам как Христофору Колумбу, долгое время не встретится ни один клочок земли, разве что пройдут суда встречным или попутным курсом.
      И только теперь наше командование "разрешится от тяжкого бремени тайны» довлевшей над ним, и мы узнаем "дальнейший маршрут» к месту назначения. Лично я считал, что эти игрища в штабах особистов были уже передержками в игре с секретностью. Достаточно было сходить "на базар": Николаевский пирс, и они бы узнали и маршрут, и вооружение, и командный состав отправляемой группировки войск. Меня удивило то, что при такой грандиозности операции, таком передвижении войск, толчее военного имущества и личного состава на пирсах в морских портах, америкосы последними узнали о наличии "ежа в своих штанах"-грозного оружия у себя под носом. Это было им хорошим уроком на всю жизнь, и как показали дальнейшие события в мире, с русскими шутки плохи в любой точке Земного шара, и они могут появиться ни откуда в любой момент. Итак, мы не свернули с проложенного маршрута ещё в Николаеве. И на полном ходу спешили на Запад, чтобы внести свою "лепту" в Планы Генштаба.
     На второй день нашего удаления от Европы от нас, наконец, отстал лысый лётчик. В последний прилёт он уже не нарезал лихо круг за кругом, не пугал нас бомбометанием, а лениво проверив "все ли заклёпки на месте», развернулся и улетел восвояси. Теперь нашим пацанам разрешалось быть всем на палубе в дневное время. Боцман включил противопожарную систему, которая закачивала забортную воду и в волю подавала её по всему кораблю. У твиндека он установил отвод- толстый гофрированный рукав рядом с громадной задвижкой и устроил нам импровизированный душ. Для нас это был "царский подарок». Когда он регулировал мощную струю до ламинарного потока, наши мужики наблюдали за ним с вниманием папуасов, и вот наконец, прозвучало приглашение: "Пожалуйста! Мойтесь!" Чуть тронув маховик задвижки можно было открыть сильнейший водопад, и этим пользовались, выгоняя особо ретивых купальщиков. Под струёй обычно стояли три-четыре человека, мягко выдавливая животами застоявшегося обладателя струи, подставляя своё измученное духотой и потом тело. Океанская вода была приятной прохлады и выходить из этого блаженства не спешили, пока очередной страждущий не выдавливал эгоиста животом. Ссор не было, но, когда особенно наглый долго не уступал струю, подставив лицо для омовения, кто-нибудь украдкой подползал к задвижке и резко увеличивал падающий поток воды. За этим процессом с интересом следили все "охлаждённые» уже ротозеи. Как от удара кулаком боксёра купающийся падал на палубу под громкий смех товарищей, а ещё не сразу удавалось выкатиться из-под струи. Затем это стало аттракционом для лохов. Так что купайся, но ухо держи востро!
      
            ОДНООБРАЗНЫЕ БУДНИ ПУТЕШЕСТВИЯ

      Мы с пекарёнком втянулись в свои несложные обязанности. Пекли как могли хлеб, разливали с щедростью по утрам и вечерам "кохвэ». Ингредиенты пойла нам не увеличивали, а желающих получить вторую пайку под залог обещанной «вечной нерушимой дружбы" прибавлялось по мере  нашей щедрости. Прикинув число жаждущих, я решил увеличить главное составляющее питья: воду, и вместо 60 литров наливал в бачок его вместимость-все 90 литров. Никто не проявил возмущения, а только лишь спешили выпить пайку и подставить кружку вновь для добавки. Сверху мне видно было реакцию Губаля на происходящее. Выпив свою пайку, он задумчиво вертел кружку за ручку на пальце, но за добавкой никогда не подходил. А как же! Бог шельму метит, чего хотел, то и получил.
      Я не страдал от духоты как мои товарищи, поэтому смотрел на их чудачества с прохлады высокой, продуваемой ветерком позиции балкона корабельной надстройки с которой на палубу вели два трапа. Дел особых не было и я, заразившись веселием внизу у "душа», решил присоединится к товарищам. Нацепив плавки, я этаким Аполлоном стал спускаться с высоты Олимпа к простолюдинам. Когда до конца трапа осталось три ступеньки, я, опёршись на перила спрыгнул на палубу и по инерции пробежал несколько шагов, очутившись как раз на половине пути до твиндека.
      -А-а-а-а! Бля! Бля! А-а-а-а! - заорал я дурниной, лишь только мои ноги коснулись железной палубы.
     Теперь я представлял, как черти жарят в аду грешников, и что они при этом чувствуют! Я плясал на раскалённой солнцем металлической поверхности, прикидывая куда бежать спасаться. Наконец одним прыжком достиг трапа под весёлый ржачь моих товарищей и сел на ступеньку трапа зализывать раны.
     "Ну идиот! Ну козёл! Аполлон хренов, ума ни грамма!» - казнил сам себя корчась от боли сожжённых подошв ног. Ведь уже сколько лет мои ноги не знали ничего кроме обуви, да ещё в мягкой обёртке портянок или носков, отвыкших от босоногой мальчишечьей ходьбы, тогда мы целыми днями бродили по городу и по горячему асфальту, и в пыли, и в мелкой россыпи камней, не испытывая никакого дискомфорта. Ороговевшая подошва, родные цыпки и сбитые до крови пальцы были единственной нам обувкой-остались в памяти бывшей вольницей, вот и ринулся теперь смело на раскалённую палубу корабля изнеженными, отвыкшими даже от простых неровностей ногами. Но Боже Мой! Если тут такая температура, то что же творится внутри твиндека! И как там вообще выживают люди? Спасибо Губалю! Надо дать ему добавку, но если попросит! Что испытали по полной мере мои товарищи, я испытал только один раз и больше испытывать не захотел.

     Нам в твиндек для культурной программы или для того чтобы не съехала крыша в таких условиях в пути, спустили вниз пятнадцать фильмов с киноаппаратом по числу предполагаемых дней пути.
Ещё в начале пути в ад спустились небожители-командир полка с замполитом. Был проведен "свирепый инструктаж» по правилам поведения на корабле, закончившийся пожеланиями: культурно развлекаться: читать книги, смотреть фильмы, спать вволю!
    Фильмы были все безнадёжно старые и неинтересные, а самым новым из них был неоднократно смотренный "Человек-амфибия» из которого, как говорят сейчас, мы сделали шоу. Киномеханик из нашего дивизиона, со знаменитой фамилией Кошкин был очень отзывчивым, терпеливым к нашим запросам и выжимал из способностей аппаратуры все наши "извращённые» запросы, придуманные скукой и бездельем. Вначале мы просмотрели все фильмы одним махом и отбросили сразу очень старые-пропагандистские, затем -не очень старые и наконец остановились только на одном "Человек –амфибия». Смотреть было очень удобно с высот каждого этажей и своего лежбища. Хочешь смотри в полудрёме, хочешь спи, а после попроси Кошкина восполнить упущенное. Кошкин с улыбкой никому не отказывал, остальные не возражали. «Амфибию" смотрели каждый день, затем по заявкам смотрели фрагменты, затем по несколько раз крутили шоколадную мулаточку с песней "Эй! Моряк!" и Вертинскую идущую ко дну в своём намокшем и просвечивающимся купальнике, ублажая свои сексуальные запросы. Затем пробовали смотреть фильм без перемотки – не понравилось. Неозабоченные большую часть фильмов спали и вот однажды во время просмотра раздались сигналы тревоги и крышки твиндека над нами сомкнулись. Кто-то продолжал смотреть фильм, а я сморённый духотой, жарищей и гундящим кино уснул. Не знаю сколько я спал в тусклом свете потолочных светильников, но проснулся я в луже пота и в ужасной вони человеческих испарений, открыв глаза отупело ждал какой-то развязки.
      Первая мысль была: "Где я! И что со мной!" Но пошевелить ни рукой, ни ногой не было сил, казалось, что я отравлен зловонием "окружающей среды». Вокруг меня лежали, кажется бездыханные неподвижные тела. Ужас! Ужас! Ужас! Но вот крышки твиндека медленно поползли по сторонам и в нам лавиной устремился в низ свежий океанский воздух. Я ожил. Отдышавшись, ослабленный и угнетённый происшедшим, используя своё служебное положение собрал свою постель и навсегда покинул твиндек. Да! Там можно было растянуться как хочешь и спать, спать, спать, но если кто-то «отдаст концы» в этом аду, то никто не заметит этого. Пусть я буду корчиться на мешках с мукой в неудобье! А мои товарищи перенесли всю эту тяжесть пути достойно! Не было ни жалоб, ни сумасшествия.
      Позже нам рассказывали, что американцы, не поверив, что можно выжить, да ещё длительное время, привыкшие воевать со жвачками, кока-колой и биотуалетами, решили проделать такой же эксперимент и провезти своих людей всего пять дней от Нью-орка до Багамских островов. Говорят, что были признаки сумасшествия, а своих солдат вместо боевых действий "лопатами" выгребали и ложили в госпиталь. Вот такая у нас была Советская Армия непобедимая и легендарная. Конечно, любой и каждый может меня упрекнуть: «А тебя не было в том твиндеке!"-у меня была возможность как-то изменить свою судьбу и условия плавания, да и делом общим был занят. А вот если бы мне пришлось быть рядом с товарищами, я не сомневаюсь в своих способностях, так же бы переносил тяжесть службы. Кстати, пекарёнок, зацикленный на дисциплине и распорядке, свою "свободную вахту" нёс в твиндеке.
     .................
      Каждый день приносил мне какие-нибудь открытия, неизгладимые впечатления первооткрывателя.
      Так однажды, я вдруг обнаружил рядом с нашим курсом на светло-серую полосу на фоне ультрамариновой поверхности океана. Я посмотрел влево-вправо, не обнаружив никаких объектов. Проходит два, три дня и лишь на четвёртый день пути мы догнали и перегнали старый облезлый советский сухогруз "Партизан Боневур". На палубе ни души-ясно, попрятались друг от друга. Молча без приветствий разошлись. Так надо! Закончилась и для меня таинственная полоса.

                О ЖЕНЩИНАХ НАШЕГО КОРАБЛЯ

      К морским чудесам можно отнести и присутствие женщин на корабле, входящих в состав команды и несколько скрашивающих её быт. Относились здесь к ним, как и на производствах на суше не замечая присутствия, или замечая "по особым признакам», но не более того.
      Во всех приключенческих романах экзотических времён парусного флота, женщина на корабле была персоной "нон-грата», потому что парусное плавание продолжалось от нескольких месяцев до нескольких лет, и мужики, уставшие от постоянной тяжёлой борьбы с океанскими ветрами и волнами, от однообразия морского быта, и всяческих опасностей, просто зверели от отсутствия женской ласки, и женщина на корабле становилась поводом к кровавым разборкам, бунту, неповиновениям. Женщина на корабле-нонсенс. Зато во всех морских портах появилась жрицы любви, готовые за оплату предоставить голодному морскому волку полный комплекс любовных утех без притязания на взаимную любовь. Полно этих жриц и в наше время, хотя длительность рейсов сократилась до нескольких дней и часов. Стали команды укомплектовываться и женским персоналом по обслуживанию команды чисто женских профессий. Но теперь моряк, не довольствуясь наличием командных женщин, предпочитает экзотику большого выбора любви в цвете, темпераменте и в другом предоставляемом широком ассортименте каждого порта, где ему предоставят все мыслимые и немыслимые сексуальные услуги. Действительно секс правит миром! И никуда от этого не скрыться. Так что не смотря на откровенные и призывные взгляды Проси, она не пользовалась сексуальными успехами у пресыщенной команды, не смотря на своё добросовестное мастерство и привлекательность плоти. Она потихонечку по-женски мстила мужскому полу, отыгрываясь на наших похотливых дивизионных самцах.
      Другое дело, дневальная Валя-яблоко раздора! Блондинка с золотисто-пепельными волосами, правильными красивыми чертами лица, большими серыми глазами смотрящими очень мягко и женственно и потрясающей формой высокой груди-носа ледокола. В то славное, благословенное время ещё не было анекдотов про глуповатых блондинок. Мы больше развлекали себя байками героями которых были Пушкин и Лермонтова содержание их было таким тупым, что стыдно вспоминать сейчас, удивляясь своей глупости. Но уже тогда я заметил, что недалёкий Валин умишко весь ушёл в её сексуальность и весь растворился в ней, в её прелестях. Но это делало её более женственной, беззащитной, более желанной. Я быстро нашёл с ней общий язык уповая больше на её простоту и, наверное, понравился ей. Мы часами ночью висели на перилах любуясь морем и болтая ни о чём. Иногда мы прижимались как бы невзначай голыми плечами и не спешили оттолкнуться. На этом "любовь" заканчивалась-её беременность и где-то плавающий муж были для меня "табу". Так и обменивались иногда томными, многозначительными взглядами-и всё! Но когда она проходила по своим делам на глазах у наших мужиков, сотни хищных глаз буквально впивались в неё, пока не скроется. Я ревновал!
      Третья дневальная была полная противоположность первым двум женщинам. Около сорока лет жгучая брюнетка с тёмными нездоровыми кругами вокруг чёрных недобрых глаз, делающих её немного ведьмоватой, нерасполагающих к общению. Собственно, она и не общалась ни с кем, разве только с дядей Петей по делам службы. Она обслуживала командный состав, очень гордилась этим и порхала птичкой никого не удостаивая взглядом. Одевалась всегда в белую блузку из которой торчали острые девичьи груди и в чёрную юбку-очевидно это была её отличительная от всех униформа. Но ни танцующая походка, ни стройность балерины, ни торчащая в нужном месте блузка эротических чувств к ней не вызывали и относились к ней так же как как к другим членам команды, как бы не замечая.
     Но к Вале и Просе отношения складывались совсем по-другому.
     Дело в том, что закончив свои служебные дела, отдохнувшие и посвежевшие женщины устраивались на балконе чистить картошку, и тут начиналось одно из чудес нашего плавания. Чистка картошки для команды в четырнадцать человек была не обременительной работой и больше напоминала на "посиделки с семечками» с тихой беседой двух подруг. Они ставили мешок картошки, бачок с водой, садились на низенькие тарные ящички и начинался долгий процесс чистки. Прося садилась всегда лицом к толпящейся в низу солдатне и её низкая посадка заставляла наклоняться вперёд, показывая во всей красе свои прелести в широком вырезе платья, а раздвинутые коленки открывали простор до розовых трусиков, дающих повод для необъятной фантазии. Валя садилась всегда боком к страждущей публике, но от этого нисколько не уменьшалась её вопиющая сексуальность. И вот эти две дамы с садистским спокойствием, невинно опустив глаза на очистку или булькая очередной картошиной, демонстрировались молодым самцам, изнывающим от похоти и страсти такими близкими и такими недоступными. Что творилось на палубе, трудно передать! Незаметно, как бы назначай весь личный состав собирался на левом борту небольшим амфитеатром и делано, с напускным равнодушием ловили сеансы мгновенные, но полные откровений: взгляд-отворот и вновь короткий взгляд-отворот. Если бы можно было записать издаваемые душевные стоны, то они затмили бы брачные призывы китов. А корабль в такие минуты казалось ложился на левый крен. Ну женщины! Ну мучительницы! Однако, нельзя их держать на корабле особенно в нашей ситуации.

                ЧУДЕСА ЮЖНОГО ОКЕАНА

      И вот мы уже десяток дней в Пути! Кроме чудес, описанных выше мы просто упивались чудесами южного океана. Прежде всего это потрясающей силы и красоты восходы и закаты наших светил: Солнца и Луны! Близость экватора делали атмосферу сильнейшей линзой, а большая окружная скорость вращения Земли заставляет их не всходить медленно и постепенно как в наших северных широтах, а буквально выскакивать из-за горизонта и круто подниматься в верх, там зависать до вечера, а затем они круто падали вниз и сразу же наступала чёрная непроглядная ночь. Но на смену дневному светилу тут же спешило ночное, что было так же необычно красиво. В начале как от далёкого пожара бурел восток как в клубах дыма. Менялись резко краски от буро красных до светло-коричневых, обозначая место от куда должна выскочить Луна. И вот она сразу вся на глазах целиком над горизонтом буроватая, невзрачная, громадная до неузнаваемости. Казалось, что на ней и без телескопа можно разглядеть все горы и моря как на совершенно другой чужой планете. Постепенно она поднимается выше и тут начинаются восхитительные краски пейзажей И. Айвазовского, такие не привычные для жителей средних широт. Лунища, покрасовавшаяся широченной светящейся дорогой, полной феерического огня и блеска, так же резко взмывала вверх и висела в чёрном небе таким ярким фонарём, что можно было читать книгу не напрягая зрения. Кроме этого атмосферная линза приближает к нам звёзды, которые здесь кажутся не маленькими точками как в наших широтах, а небольшими светящимися шарами, кажущимися уже более доступными и близкими. Перед утром, так же осветив себе участок неба, всплывает невысоко над горизонтом маленький шарик Сириуса, и нет ничего удивительнее зрелища как тоненькая змейка его сияния на воде - световая дорожка от звезды! За кормой творится буйство фосфоресцирующего огня. Это планктоновые рачки выражают недовольство тем что их побеспокоили корабельным винтом: зелёно-голубая кисея с ярко светящимися звёздочками стелется за кормой на десятки метров, создавая фантастическое сияние на подобие Млечного Пути, но уже в воде!

       В один из таких вечеров любования нептуновыми чудесами, ко мне присоединился старшина сверхсрочник и так же долго зачарованно и молча смотрел на фантастический фейерверк. Затем расчувствовавшись сказал:
-Это же надо где я очутился! Раньше я жил в деревне в трёхстах километрах от города и кроме гужевого транспорта и редких грузовых машин, казавшихся нам чудом, ничего не видел. А когда нас привезли в город на погрузочную площадку, вдруг заревел паровоз. Мы так перепугались что кинулись бежать в рассыпную и нас потом собирали как перепуганных баранов! В Армии насмотрелся всякого и теперь не поеду в свою деревню ни за что!
     Последние слова его меня несколько покоробили. Деревню я любил, к её труженикам относился с уважением и где-то в глубине души лелеял мечту поселиться в сельской местности по дальше от цивилизации и городской суеты. А этот уже решил не ехать на свою малую Родину, а значит его деревня лишится ещё одних крепких мужских рук, таких нужных и дефицитных в послевоенное время.
       
                КОРАБЕЛЬНЫЙ БАЛ-КОНЦЕРТ

      Когда плавание вошло в привычный ритм и с каждым днём мы приближались к его концу, зашевелились политруки, решившие как бы напомнить о себе.
 - Давайте, в благодарность об устройстве нашего быта на корабле, ведь команда сделала для нас всё что было в её силах, сделаем и мы им хороший концерт, какой в наших силах.
     Кто бы был против, а я за! Одного дядю Петю готов превозносить до небес и сделать для него приятное, за его всякие вкусности, которыми он щедро нас одаривал с пылу, с жару призывая своим: "Литейщики, идите котлеты есть!» А уж спеть для команды - это я с большим удовольствием!
     Я и новый наш замполит дивизиона стали разучивать под гитару серенаду Смита из оперы Дж. Бизе "Искатели жемчуга" - печальную красивую вещь, которую я услышал впервые перед отъездом и мечтал где-нибудь спеть. Кстати, вместо предыдущего туповатого солдафона замполита, нам прислали нового: видать всё-таки где-то сделали орг. выводы. Новый замполит-капитан был тактичен в обращении, с располагающей к себе внешностью, с грустными, ласковыми глазами, говорил всегда тихо, а больше слушал и умел неплохо играть на гитаре, что вообще, не свойственно замполитам и поговаривали, что он был воспитателем в суворовском училище, а значит училище лишилось хорошего воспитателя.
      И вот грянул концерт! Обставлен он был, на моё удивление, так же фантастически благодаря боцману и его команде! Одну крышку твиндека сложили, а другая представляла собой импровизированную сцену "перед оркестровой ямой». На исполнителей были направлены два мощных прожектора таких сильных что с большим трудом проглядывалась корабельная пристройка, превратившаяся в зрительный зал. Вся она представляла собой сплошную стену лиц, обращённых к исполнителям, да ещё в такой непосредственной близости. Я был очень взволнован необычностью обстановки! Южная Атлантика, чёрная как тушь ночь, ровный гул корабля, мощный поток света и стена зрителей. Может быть мой исполнительский уровень был не так высок для этой серенады, но на всех так же действовала необычность обстановки и все номера шли со шквалом оваций. Всего их набралось около двадцати и концерт прошёл с большим успехом ещё и потому что это были те времена, когда люди ещё не были извращены электронными причудами, умели и ценили живой. голос.
       После концерта "был дан бал" у правого борта с тремя имеющимися в наличии женщинами особенности которых были описаны выше. Прося и другая дневальная немного с кем-то потоптавшись, больше стояли у твиндека и вскоре ушли. Всем хотелось хоть чуть-чуть помять Валю, но её плотно захватил молодой корабельный механик и не отпуская, что-то нашёптывал ей на ушко, стараясь заглянуть ей в глаза. Но она под сотней завистливых глаз и к моему большому удовольствию вела себя с ним пассивно и выбрав момент, исчезла, а тут "погасли свечи» бал окончен, танцевать не с кем, а солдаты сами с собой не хотели.
       -Приятный голосок! Пропела на следующий день Прося. В общем, команда концертом была довольна, довольны были и мы.
       Продолжаем наш путь. Из приятных мне впечатлений была встреча с дельфинами. Целым табуном они, неизвестно откуда взявшись они долго плыли рядом с кораблём по правому борту, а затем также таинственно исчезли. Увидеть мне удалось и настоящего живого кита, хотя была видна только его спина, часто всплескивающий хвост и фонтан, который он периодически выпускал, собирая свою дань с океана. Но и это уже позволяло мне сказать при случае: "А я видел живого кита!"
      За четыре дня до окончания рейса, практически в середине Атлантики нас потрепал небольшой шторм, который мне испортил всю романтику путешествия, и слегка поколебал тайные, появляющиеся мысли: «А не стать ли мне моряком!» Столько романтики, столько виденного! Садись и пиши на старости лет как Дефо, мемуары морских путешествиях, но команда смеялась: «Какой это шторм! Просто стало легче дышать, меньше духоты». Не знаю, как там перенесли качку в твиндеке, но у меня с вестибулярным аппаратом неважно, хотя всё детство провёл на качелях в городских парках.
     Однажды, когда все наши пацаны были на палубе, один из них вдруг закричал:
    -Смотрите! Смотрите! Ласточки! Земля близко!
Но я ещё до этого зрелища из видового фильма знал, что это не ласточки, а летучие рыбки, что они, спасаясь от преследования целыми стаями на большой скорости выпрыгивают из воды и трепеща широкими плавниками, совершают длительные перелёты по воздуху, а особенно борзые иногда залетают на палубы кораблей. К нам, к сожалению, не залетела ни одна из рыбок для более подробного изучения, но зрелище их полёта существенно украсило наше уже начинающее надоедать однообразное путешествие.
     А вот настоящего коршуна, предвестника близкой земли мы, наконец то увидели-над нами на бреющем полёте пронёсся американский истребитель. Чёрный как зубило, он на большой скорости пропал в западном направлении: ага, земля там и очень близко! Нас он врасплох не застал, наши смотрящие увидели его загодя, но в щели мы забивались в спешке, в какие только могли как от обстрела. И с этого момента наша жизнь резко переменилась. Реактивный самолёт не винтовой тихоход, прятаться от него надо шустрее и поэтому большую часть времени наши ребята проводили в твиндеке с открытыми крышками, к счастью стало немного прохладнее после прохождения циклона. На палубу иногда выходили мелкие группы покурить и искупаться "под душем». Я радовался, что "гущу событий" и в этот раз не пропущу.

     Изменился цвет воды с аквамаринового на мутновато-зеленоватый и на поверхности океана появились большие плантации водорослей - саргассы. В фантастических романах я читал что они топят корабли, наматываясь на винты, обездвиживая их и сбивали в целые островные города, хотя, глядя на эти безобидные плывущие большие травяные блины, трудно вообразить в них такое коварство. Слава Богу, наши винты их не чувствовали и постепенно приближали нас к концу уже утомительного путешествия. Цвет воды стал зеленовато мутным от близости берега, мелководья и устья впадающих рек. И однажды вперёд смотрящие радостно закричали: «Земля! Земля!» Так, наверное, радостно кричали измученные моряки Х. Колумба после трёх месячного болтания по штормовому океану, а мы все дружно попрятались в твиндеке приближаясь к американской базе Гуантанамо: узкой полоски земли шириной в три километра и длиной-тридцать, купленную у тогдашнего диктатора Батисты на законных основаниях. Ф. Кастро предлагал за эту полоску америкосам любые деньги, но что деньги для толстосумов с возможностью контролировать весь карибский бассейн. Так эта база и существует как кость в горле уже полста лет. Но базу мы проходили ночью, и я почти ничего не видел кроме многочисленных огней.
Сегодня мы в последний раз испекли свой хлеб. Корабль стал на виду у острова дожидаться утра. Куба была окружена вся мелководьем, небольшими островами и очень опасными подводными рифами. Ночью проход к нашему месту высадки был почти невозможен даже с лоцманом, поэтому команда занялась рыбной ловлей. Они спустили под воду громадную корзину-сеть, а сверху большой абажур из мощных ламп. Что тут началось! Вода над корзиной буквально кипела от обилия разнообразной по виду, окраски и размером рыбы! Особо хищные тут же хватали своих более мелких собратьев, пользуясь неразберихой, и буквально выскакивали из воды потенциальные жертвы. Ребята набили руку на ловле и буквально за три-четыре погружения, набрали рыбы вволю.
     Подобное я видел, служа на базе и однажды нас сводили на экскурсию на Волжскую ГЭС в тамошнем Ставрополе. Пройдя молотило вращающихся турбин, оглушённая и помятая рыба выбрасывалась в тихую заводь, специально сделанную для того чтобы она пришла в себя. Здесь кругами ходили и громадные осетры, и зубастые щуки и другая неизвестная мне живность, но процесс реабилитации проходил мирно как в замедленном вальсе, а сверху их покой охранял охранник с пистолей. Здесь же все, кто покрупнее старались сожрать того, кто по мельче, как америкосы рванули запоздало сожрать Кубу.
      Рассвело. Приехал лоцман и мы медленно, почти пешком двинулись вдоль острова мимо экзотических островков с пальмами, которые можно было увидеть только на открытках. Эх! Пожить бы на таком в дали от мирской суеты-была первая мысль. Островки были совершенно безлюдны.
     На место прибыли лишь к обеду. Порт не порт? Какая-то невзрачная бетонная пристань, хилые приземистые сооружения складов, полоска земли метров триста шириной закрытая высоким обрывистым берегом, хорошая маскировка! В море стоял частый забор из чёрных от морской воды жердей, наверное, от акул. На жердях сидели безобразные грифы с лысыми волосатыми головами, схожие на наши старые замасленные телогрейки вывешенные, и забыты как старый ненужный хлам. Вот и весь облик порта Касильда последняя точка нашего морского путешествия, продолжавшегося четырнадцать дней.
     Наш "Оренбург" остановился в нескольких метрах от берега. С его борта кинули тонкий линёк с грузиком на конце, линьком вытянули из клюзов толстенный корабельный канат, закрепили его за кнехты и корабельными лебёдками наш красавиц-мустанг, обгонявший всех на морском просторе, вдруг оказался заарканенным и прижатым к пирсу. Всё! Мы на месте! Замолкли все гремящие судовые механизмы. Тишина. Всё замерло в ожидании разгрузки судна. Трап не спускали, все ждали кого-то или чего-то. Левого борта спустили баркас с увольняющимися моряками. Их было много и отправлялись они явно не за экзотикой местных музеев, не даром "постились" уже пол месяца. Взревел мотор баркаса, и он вскоре исчез за береговой излучиной, а к нам на борт поднялся особист и началось "яростное стращание»: «Ничего в рот не толкать, даже если оно красиво и красного цвета; ни с кем не общаться и в половую связь не вступать - здесь венерическую болезнь поймать легче контры, а контра на каждом шагу!». Уже были случаи с отравлениями и два даже со смертельным исходом! А поймавший гонорею матрос, вернувшийся из увольнения, изолированный в лазарет от команды, напугал нас больше чем страшилки особиста.
     После подобных напутствий, мы принялись изучать хором первые слова испанского языка, повторяя слова приветствия, благодарности и простейших солдатских речёвок: «Стой кто идёт» и прочие. К большому счастью у меня в гимнастёрке оказалась маленькая записная книжка, которую жалко было выкинуть, а теперь она пригодилась аж на Кубе. В неё я записывал целые предложения звучной испанской речи, запоминал значения слов в предложении, делал из этих предложений различные комбинации, возможно грамматически не правильные, но понятные аборигенам, и мы часто находили общий язык, а в своём дивизионе я стал почти переводчиком.
      Но вот закончились стращалки, инструктажи и мы были допущены на берег! Странное ощущение своего присутствия на чужой земле с другой стороны планеты. Я даже непроизвольно присел: Нет не прогибается, жить можно!
               
                РАЗГРУЗКА НА ЧУЖОЙ ЗЕМЛЕ

     На следующий день всё сорвалось в вихре работ! Открылись люки твиндеков, снялись со стопоров краны, замахали они своими длинными ручищами над кораблём, и молодые ловкие ребята из команды лихо стали проносить по воздуху и бережно ставить нашу технику и весь наш груз. Его тут же подхватывали машины, тягачи и увозили под защиту высокого берега. Работа шла лихо и день и ночь почти целую неделю. Мы были не у дел. Специалисты справлялись без нас и без нашей бестолковой толчеи. Мы же слонялись вдоль береговой полосы, осваивая пространство новой земли на правах первооткрывателей. Купались в водах Мексиканского залива, такого тёплого что не чувствовалось никакой свежести ни в воде, ни по выходу из воды, искали морские перламутровые раковины, которые своё красотой и мифическим шумом моря, если её приложить к уху, служили самым лучшими сувенирами с этого волшебного, сказочного острова. Мне не удалось найти такой сувенир, хотя счастливчиков было много, а всё из-за того, что в детстве купаясь в грязной реке Луганке, в городе Луганске на Украине, не решался открыть глаза в воде, так и проплавал всю жизнь прищурившись.
     На влажной песчаной отмели жили тысячи маленьких бело прозрачных мальков, которые заслышав поступь шагов, тучей выскакивали из крошечных норок и пробежав метр или два скрывались вновь в таких же норках. Всё было чудом, интересным.
   
      На пристани стайками сидели горластые местные мальчишки от восьми до тринадцати лет и беспрерывно повторяли только одно:"Амиго, Амиго», показывая знаками кинуть что-нибудь в воду. Мы кидали всякую "застрявшую" в карманах мелочь: советские монеты, значки и они, срываясь в глубину находили их и показав нам, прятали за щеку. Затем вновь раздавалось занудное: "Амиго, Амиго!" Вскоре кидать «ихтиандрам" было нечего, а их галдёж стал надоедать.
   На пирсе мы были не одни, здесь уже побывали наши корабли оставив свой груз. Рядами стояли танки, машины спецназначения, ящики военного имущества и миллионы бочек с ГСМ.
    Я бродил по берегу с двойственным чувством: с одной стороны, нас ждала какая-то неизвестность, хорошая или плохая, с другой стороны мы были так далеко от Родины, что помочь нам в экстренном случае было почти невозможно. Тут ещё подмешивались страдания от разлуки с Валей, которые я раздувал в себе искусственно, сдуру, зная, что здесь мне ничего не обломится, но ходил по берегу изображая из себя "влюблённого Ромео», часто поглядывая на окно её каюты.

      Как-то мне захотелось побывать в настоящем боевом танке и хоть раз сесть на место механика -водителя, почувствовать то, что чувствуют ребята-настоящие воины. У танков никого не было. «Наверное, внутри кайфуют" – подумал я, взявшись за скобу упёрся коленом в броню. Получил такой ожёг, что напрочь улетучилось экскурсионное желание.

    Хоть какую-то память оставить себе о корабле и прекрасном "путешествии», я пошёл за автографом к капитану "Оренбурга». И хотя царь и бог на корабле старпом, а капитан-это представитель флага страны, под которым идёт судно, и который принимает решения в экстраординарных случаях, всё же настоящий царь в "этом царстве"-капитан!
     Поднявшись наверх и обратившись по-военному к сидевшей там троице: капитану, старпому и нашему полковнику, я изложил суть своей просьбы. Капитан смущённо отвернулся в сторону и произнёс:
    -Вообще то на корабле всем командует старпом, это к нему надо обращаться. Капитан был уже в годах, крупный, седой с добрым отеческим лицом, взглянул на старпома вопросительно.
О должностных обязанностях старпома я уже был в курсе и сам прочувствовал его гнев, но всё-таки капитан — это символ и флаг корабля! Был бы я немного сообразительней и тактичней, то попросил бы автограф у обоих командиров. Но не сообразил.
     -Нет, нет! Капитан на корабле - это всё! - решительно заявил старпом, устало закрывая лицо руками, а я уже знал кому достанутся бразды правления "Оренбургом", что же, корабль попадет в надёжные и крепкие руки!
     -Жаль, что у нас нет фотографии судна, ну давай на чём тебе писать! И не мудрено! Корабль с момента приёмки в Японии и приписки во Владивостоке, ещё ни разу не был дома. Капитан написал мне несколько тёплых напутственных слов на открытке «Слава Октябрю»! Я поблагодарил их за очень интересный рейс. Видно, что моя сцена благодарности их несколько растрогала. Я же довольный своим сувениром пошёл прочь. В коридоре шёл медленно в надежде встретить Валю и на правах разлуки попытаться её помять, но не пришлось, а в каюту заглядывать не стал, так как присутствие там Проси теряло бы всякий смысл прощания.
      На следующий день наш красавец "Оренбург» дав длинный протяжный прощальный гудок, подняв винтом волны грязной заиленной воды медленно отчалил от берега. Мы прощались с ним как с родным домом бывшим нам столько дней и ночей родным. Корабль медленно почти пешком отправился в обратный путь, а мы с щемящим чувством прощания с маленькой Родиной долго шли рядом и махали руками. В окне каюты показалось Валино лицо, а затем её рука долго обменивалась со мной "воздушными поцелуями" - хоть так чем ни как! Вот и весь любовный флирт! Корабль круто повернулся к нам кормой и по указанию лоцмана прибавил ход, вскоре превратился в точку, а затем исчез совсем. Мы остались предоставленные сами себе!


         
(продолжение следует)