Гайто Газданов. Видения...

Действующие лица:

Писатель (Гайто)
Писатель в детстве (Гайто)
Писатель в юности (Гайто)
Отец
Мать
Дядя
Гимназист
Первый офицер
Второй офицер
Контуженный
Пассажир
Аврора
Француз
Старушка в инвалидной коляске
М-р Мартини
Гарсон
Ничерта
Оборванец
Ральди
Сюзанна
Платон
Васильев
Старик
Федорченко
Фаина
Сергей
Итальянка
Издатель
Вейдле



Пролог

Вой вьюги. Доносящийся издали звон церковного колокола  поглощается разбушевавшейся стихией. Высвечивается шестидесятисемилетний писатель Гайто  Газданов. Доносится скрип передвижной коляски. Издали доносится  песня подвыпивших изгоев родины, распевающих «Боже, царя храни».

Писатель. Тогда в России, был холоден воздух, был глубок снег, чернели дома, играла музыка и всё текло передо мной, и всё было неправдоподобным, всё медленно шло и останавливалось, и вдруг снова принималось двигаться: одна картина набегала на другую – словно ветер подул на пламя свечи, и по стене запрыгали дрожащие тени, внезапно вызванные сюда Бог весть какой силой, Бог весть почему прилетевшие, как чёрные немые видения моих снов…

Действие  первое.
Картина первая

Писатель  в детстве. А как снятся сны?.. Папа! (Бежит навстречу родителям.) Сказку!..
Мать. Ох уж эта бесконечная сказка…
Писатель  в детстве. О кругосветном плавании.
Отец (усадив маленького Гайто на колено). Итак… Сказку?
Мать. Папа устал.
Писатель  в детстве. О путешествии на корабле… Продолжение…
Мать. Продолжение бесконечной сказки о кругосветном плавании. Ну-ну… Мы вновь всей семьёй едем на корабле…
Писатель в детстве. Которым командую я.
Мать. Всем к столу. Ужин готов.
Отец. Маму мы с собой не возьмём, Гайто. Она боится моря и будет только расстраивать храбрых путешественников.
Писатель  в детстве. Пусть мама останется дома.
Отец. Итак, мы, значит, плывём с тобой в Индийском океане. Вдруг начинается шторм. Ты капитан, к тебе все обращаются , спрашивают, что делать. Ты спокойно отдаёшь команду. Какую, Гайто?
Писатель в детстве. Спустить шлюпки!
Отец. Ну, рано ещё спускать шлюпки. Ты говоришь: « Закрепите паруса и ничего не бойтесь».
Писатель  в детстве. И они крепят паруса.
Отец. Да, Гайто, они крепят паруса…
Мать. Ужинать!
Писатель  в детстве. Нас зовут.
Отец. Зовут.
Писатель  в детстве. Папа, а как снятся сны?
Отец. Сны?.. Видишь ли…я человек, не отличающийся утончённым знанием об этом таинстве…У каждого человека сложный внутренний мир с какими- то психическими процессами, движениями души. Эти процессы, скорее всего, и порождают наши сны, в которых отражаются наши желания, мечты… а иногда и страхи…
Писатель   в детстве. Сны рождаются?
Отец. Да, они порождаются мозгом  человека… Или душой?..
Писатель   в детстве. А как?
Отец. «Как»? Наши сны являются отражением всей нашей жизни, вот этой действительности, которая , скорее всего, тоже является сном, сновидением…Понял?
Писатель   в детстве. Нет.
Отец. Ты задаёшь очень сложные вопросы. Ответы на них следует искать за границей моего сознания. К этому вопросу мы ещё вернёмся. Непременно.
Писатель   в детстве. Когда?.. Когда вернёмся из кругосветного путешествия?
Писатель. За время моего детства я совершил несколько кругосветных путешествий, потом открыл новый остров, стал его правителем, построил через море железную дорогу и привёз на свой остров маму прямо в вагоне,- потому что мама очень боится моря и не стыдится этого. Сказку о путешествии на корабле я привык слушать каждый вечер и сжился с ней так, что когда она изредка прекращалась- если, например, отец бывал в отъезде - я огорчался почти до слёз… А потом сказка прекратилась навсегда: мой отец заболел и умер.

Мать у изголовья Отца с крестом в руке.

Отец. Береги детей… Боже, если бы мне сказали, что я буду простым пастухом, только пастухом, но что я буду жить?.. Только, пожалуйста, хороните меня без попов и без церковных церемоний…(Перехватив печальный взгляд сына, поднялся, отошёл в глубину и, с тревогой обернувшись, подозвал Гайто.) Гай!..

Мальчик  подбежал  к  нему… Как только Отец скрылся за  сценой, послышались причитания женщин на осетинском языке, плач.

Первый женский голос. Б;ппи!..
Второй женский голос. Иван Сергеевич!..
Писатель  в детстве. Папа умер!
Мать. Нет, Гайто, папа не умер.
Писатель. Отец мой умер, когда мне было восемь лет. Его всё- таки хоронил священник. Звонили колокола… Гудели церковные своды, шуршали платья тёток, и вдруг я увидел нечеловеческое, окаменевшее лицо моей матери…

Мать начинает ходить из угла в угол.

Женский голос. Она сойдёт с ума.
Писатель  в детстве. Мама, ложись спать… Мама, почему ты всё время ходишь? (Мать смотрит на него в упор.) Мама, мне страшно…Мама, полежи немного.
Мать. Хорошо, Гайто, я сейчас лягу. Иди спать.

Мать расстелила на полу свою шаль и  прилегла, затем привстала и, как бы  не замечая   застывшего в ужасе сына, прошла вперёд. Гайто   направился  вслед за  матерью…

Писатель. В первый раз я расстался надолго с моей матерью в тот год, когда стал кадетом. Корпус находился в другом городе. Долго потом, когда я уже стал гимназистом, кадетский корпус  вспоминался как тяжёлый каменный сон. Во время каникул я ездил на Кавказ, где жили многочисленные родные моего отца.( Доносится песня на осетинском языке.) Там из дома моего деда, стоявшего на окраине города, я уходил в горы. ( Проход Писателя в юности.) Высоко  в воздухе летали орлы, я шагал по высокой траве с моим ружьём монте-кристо, из которого стрелял в воробьёв и кошек: в стороне с шумом тёк Терек, и чёрная мельница одиноко возвышалась над его грязными волнами. Вдалеке, на горах, блестел снег…
Голос деда. Гайто!
Писатель  в юности. Дедушка!.. О чём поётся в этой песне?..
Писатель. Дед… Я помню деда маленьким стариком, в черкеске, с золотым кинжалом. В девятьсот двенадцатом году ему исполнилось сто лет, но он был крепок и бодр, а старость сделала его добрым.


Картина вторая

Октябрь 1919 года


Дядя. Гайто!
Писатель. Дядя Виталий…Прожив у деда месяц или полтора, я уезжал в Кисловодск  и  всегда заставал там Виталия, до тех пор пока меня не отделили от Кавказа движения различных  большевистских и антибольшевистских войск. И только за год до моего отъезда из России, во время гражданской войны, я опять приехал туда и снова увидел на террасе нашей дачи, согнувшуюся в кресле, фигуру Виталия… Я его искренне любил. Он был несчастен в браке, жил почти отдельно от семьи…
Писатель в юности (выводит  мелом на доске). 1919 год…Здесь был я…
Дядя. Гайто! Ты, говорят, хочешь поступить в армию?
Писатель  в юности. Да.
Дядя. Глупо…
Писатель  в юности. Почему?
Дядя. Потому что добровольцы  проиграют войну.
Писатель  в юности. Почему ты так думаешь?
Дядя. Потому что те, в чьих руках находится командование антиправительственными войсками, не знают законов социальных отношений. Там…Там вся северная голодная Россия. Там, брат, идёт мужик. Знаешь ли ты, что Россия крестьянская страна, или тебя не учили этому в твоей  истории?
Писатель  в юности. Знаю.
Дядя. Россия вступает в полосу крестьянского  этапа истории, сила в мужике, а мужик служит в Красной армии. У белых нет даже военного романтизма, который мог бы показаться привлекательным; Белая армия- это армия мещанская и полуинтеллигентская. В ней служат кокаинисты, сумасшедшие, кавалерийские офицеры, жеманные, как кокотки, неудачные карьеристы и фельдфебели в генеральских чинах.
Писатель  в юности. Ты всё всегда ругаешь. Александра Павловна говорит, что это твоя  профисьон де фъё.
Дядя (с раздражением). Александра Павловна, Александра Павловна. Профисьон де фьё. Какая глупость! Двадцать пять лет со всех сторон и почти ежедневно я слышу это бессмысленное возражение: ты всё ругаешь. Что ты мужчина или тётя Женя?..Сколько тебе лет?
Писатель  в юности. Через два месяца будет шестнадцать.
Дядя. И чёрт несёт тебя воевать?
Писатель  в юности. Да.
Дядя. А почему, собственно, ты идёшь на войну?
Писатель  в юности ( неуверенно).  Я думаю, что это всё- таки мой долг.
Дядя. Я считал тебя умнее. Если бы твой отец был жив, он не обрадовался бы твоим словам.
Писатель  в юности. Почему?
Дядя. Послушай, мой милый мальчик. Постарайся разобраться. Воюют две стороны: красная и белая. Белые пытаются вернуть Россию в то историческое состояние, из которого она только что вышла. Красные ввергают её в такой хаос, в котором она не была со времён царя Алексея Михайловича.
Писатель  в юности ( пробормотал). Конец смутного времени.
Дядя. Да, конец смутного времени. Вот тебе и пригодилась гимназия. Социальные категории подобны феноменам, подчинённым законам какой – то материальной биологии, и такое положение, если и не всегда непогрешимо, то всё же часто оказывается приложимым к различным социальным явлениям. Они рождаются, растут и умирают. И даже не умирают, а отмирают так, как умирают кораллы. Помнишь ли ты, как образуются коралловые острова?
Писатель  в юности. Помню…
Дядя. Процесс такого же порядка происходит в истории. Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные – это те, что растут.
Писатель  в юности. Хорошо, допустим, что это так. Но не кажется ли тебе, что правда на стороне белых.
Дядя. Правда? Какая? В том смысле, что они правы, стараясь захватить власть?
Писатель  в юности. Хотя бы.
Дядя. Да, конечно. Но красные тоже правы, и зелёные тоже, а если бы были ещё  оранжевые и фиолетовые, то и те были бы в равной степени правы.
Писатель  в юности. И, кроме того, фронт уже у Орла, а войска Колчака подходят к Волге.
Дядя. Это ничего не значит. Если ты останешься жить после того, как кончится эта резня, ты прочтёшь в специальных книгах подробное изложение героического поражения белых и позорно - случайной победы красных - если книга будет написана учёным, сочувствующим белым и - героической победы трудовой Красной армии над наёмниками буржуазии,- если автор будет на стороне красных.
Писатель  в юности. И всё – таки я пойду воевать за белых, так как они побеждаемые.
Дядя. Это гимназический сентиментализм. Ну хорошо, я скажу тебе то, что думаю. Не то, что можно вывести из анализа сил, направляющих нынешние события, а моё собственное убеждение. Не забывай, что я офицер, и консерватор в известном смысле и, помимо всего, человек с почти феодальными представлениями о чести и праве.
Писатель  в юности. Что же ты думаешь?
Дядя (вздохнув). Правда на стороне красных… Давай пройдёмся по парку… Значит, ты уезжаешь, Гайто… Слышишь как речка шумит?.. Непонятная вещь. Почему этот шум так меня волнует? И всегда, уже много лет, как только я слышу его, мне всё кажется, что до сих пор я его не слыхал. Но я хотел другое сказать…
Писатель  в юности. Я слушаю.
Дядя. Мы с тобой, наверное, больше не встретимся. Или тебя убьют, или ты заедешь куда- нибудь к чёрту на кулички, или, наконец, я, не дождавшись твоего возвращения, умру. Всё это в одинаковой степени возможно.
Писатель  в юности. Почему так мрачно?
Дядя. Я очень любил твоего отца, хотя он смеялся всегда над тем, что я офицер и кавалерист. Но он был, пожалуй, прав. Я и тебя люблю. И вот, перед твоим отъездом я хочу сказать тебе… Послушай меня…Тебе  в ближайшем будущем придётся увидеть много гадостей. Посмотришь, как убивают людей, как вешают, как расстреливают. Всё это не ново… Но вот что я тебе советую: никогда не становись убеждённым человеком, не делай выводов, не рассуждай и старайся быть как можно более простым. И помни, что самое большое счастье на земле – это думать, что ты хоть что – нибудь понял из окружающей тебя жизни. Ты не поймёшь, тебе будет только казаться, что ты понимаешь, а когда вспомнишь об этом через несколько времени, то увидишь, что понимал неправильно. А ещё через год или два убедишься, что и второй раз ошибался. И так без конца. И всё – таки это самое главное и самое интересное в жизни.
Писатель в юности. Хорошо. Но какой же смысл в этих постоянных ошибках?
Дядя (удивлённо). Смысл? Смысла, действительно, нет, да он и не нужен.
Писатель  в юности. Этого не может быть. Есть закон целесообразности.
Дядя. Нет, мой милый, смысл – это фикция, и целесообразность тоже фикция. Смотри, если ты возьмёшь ряд каких-нибудь явлений и станешь их анализировать, ты увидишь, что есть какие-то силы, направляющие их движение: но понятие «смысл» не будет фигурировать ни в этих силах, ни в этих движениях. Возьми какой-нибудь исторический факт, случившийся в результате какой-нибудь долговременной политики и подготовки, и имеющий вполне определённую цель. Ты увидишь, что с точки зрения достижения этой цели,  и только этой цели, такой факт не имеет смысла, потому что одновременно с ним и по тем же, казалось бы, причинам произошли другие события, вовсе непредвиденные, и они всё совершенно изменили. Слово «смысл»  не было бы фикцией только в том случае, если бы мы обладали точным знанием того, что когда мы поступим так-то, последуют непременно такие, а не иные результаты. Если это не всегда оказывается непогрешимым даже в примитивных механических науках, при вполне определённых задачах и столь же определённых условиях, то как же ты хочешь, чтобы оно было верным в области социальных отношений, природа которых нам непонятна, или в области индивидуальной психологии, законы которой нам почти неизвестны. Смысла нет, мой милый Гайто.
Писатель в юности. А смысл жизни?
Дядя. Смысл жизни?.. У меня был товарищ, который тоже спрашивал о смысле жизни, перед тем как застрелиться. Это был мой очень близкий товарищ, очень хороший товарищ. Он был тогда студентом, а я был юнкером. Он всё спрашивал: зачем нужна такая ужасная бессмысленность существования, это осознание того, что если я умру стариком и, умирая, буду  отвратителен всем, то это хорошо – к чему это? Зачем до этого доживать? Ведь от смерти мы не уйдём, Гайто, ты понимаешь? Спасения нет, нет! Зачем становиться инженером, или адвокатом, или писателем, или офицером, зачем такие унижения, такой стыд, такая подлость и трусость? Я говорил ему тогда, что есть возможности вне таких вопросов: живи, ешь бифштексы, целуй любовниц, грусти об изменах женщин, и будь счастлив. И пусть Бог хранит тебя от мысли о том, зачем ты всё это делаешь. Но он не поверил мне, он застрелился. Теперь ты спрашиваешь меня о смысле жизни. Я ничего не могу тебе ответить. Я не знаю.

Дядя посмотрел на стакан с чаем, поднял его, поглядел сквозь жидкость и долго смеялся, не говоря ни слова. Потом пробормотал насмешливо: «смысл жизни» - и ушёл.

Картина третья

Писатель. Была поздняя осень. Когда я приехал в тот город, где учился и жил зимой, то увидел, что идёт снег. Я прожил тогда в этом городе неделю перед отправкой моей на фронт, я проводил время в том, что посещал театры, кабаре и многолюдные рестораны с румынскими оркестрами. Накануне того дня, когда я должен был уехать, я встретил моего гимназического товарища.
Гимназист. Ты в военной форме? Уж не к добровольцам ли ты собрался?
Писатель в юности. К добровольцам.
Гимназист. Что ты делаешь? Ты с ума сошёл? Оставайся здесь, добровольцы отступают, через две  недели наши будут в городе.
Писатель  в юности. Нет, я уж решил ехать.
Гимназист. Какой ты чудак. Ведь потом ты сам будешь жалеть об этом.
Писатель  в юности. Нет, я всё –таки пойду.
Гимназист (пожав руку Гайто). Ну, желаю тебе не разочароваться.
Писатель  в юности. Спасибо, я думаю, не придётся.
Гимназист. Ты веришь в то, что добровольцы победят?
Писатель  в юности. Нет, совсем не верю, потому и разочаровываться не буду.

Колокольный перезвон.

Писатель. Вечером я  прощался с матерью… Нужна была вся жестокость моих шестнадцати лет, чтобы оставить мать одну и идти воевать, - без убеждения, без энтузиазма, исключительно из желания вдруг увидеть и понять на войне такие новые вещи, которые, быть может, переродят меня.
Мать. Гайто… Гайто!
Писатель  в юности. Мама!
Мать. Останься…Гайто…Судьба отняла у меня мужа и дочерей… остался один ты… И ты теперь уезжаешь…Твой отец был бы очень огорчён, узнав, что его Гайто поступает в армию тех, кого он всю жизнь не любил.
Писатель в юности. Дядя Виталий мне говорил тоже самое. Ничего, мама, война скоро кончится, - я опять буду дома.
Мать. А если мне привезут твой труп?
Писатель  в юности. Нет, я знаю, меня не убьют.

Мать молча смотрит на сына. Гайто взял в руки чемодан, одна застёжка его зацепилась за полу пальто, и видя, что он не может её отцепить, мать вдруг как – то странно улыбнулась и, сдерживая слёзы, перекрестила сына.

Писатель. Когда, наконец, за мной закрылась дверь, и я подумал, что, может быть, никогда больше не войду в неё, и мать не перекрестит меня, как только что перекрестила, - я хотел вернуться домой и никуда не ехать. Но было слишком поздно, та минута, в которую я мог сделать это, уже прошла; я был уже на улице; я вышел на улицу, и всё, что было до сих пор в моей жизни, осталось позади меня и продолжало существовать без меня; мне  уже не оставалось там места, и я точно исчез для самого себя.
Писатель в юности. Снег…
Писатель. А через два дня путешествия я был уже в Синельникове, где стоял бронированный поезд «Дым», на который я был принят в качестве солдата артиллерийской команды. Был конец тысяча девятьсот девятнадцатого года.
(Пыхтит паровоз. Взрывы. Бронепоезд тронулся. Пулемётные очереди. Возгласы.) Целый год бронепоезд ездил по рельсам Таврии и Крыма, как зверь загнанный облавой и ограниченный кругом охотников. Он менял направления: шёл вперёд, потом возвращался, затем ехал влево, чтобы через некоторое время опять мчаться назад. На юге перед ним расстилалось море, на севере ему заграждала путь вооружённая Россия.
 
Пулемётные очереди. Вопли.

Голоса. Красная кавалерия! Конец!
Писатель. А вокруг вертелись в окнах поля - летом зелёные, зимой – белые, но всегда пустынные и  враждебные. Бронепоезд побывал всюду, и летом он приехал в Севастополь.(Пьяные офицеры распевают «Боже, царя храни».) В Севастополе яснее, чем где бы то ни было, чувствовалось, что мы доживаем последние дни нашего пребывания в России…Нас относило всё дальше и дальше до тех пор, пока мы не должны были , оставив зону российского притяжения, попасть в область иных, более вечных влияний и плыть, без романтики и парусов, на чёрных угольных пароходах прочь от Крыма, побеждёнными солдатами, превратившимися в оборванных и голодных людей.

Картина четвёртая

Ноябрь 1920 года. На борту парохода.

Писатель в юности (шепчет стоя на палубе у борта). Крепите паруса!.. Не бойтесь! Ничего не бойтесь…
Первый офицер. Есть проблемы?
Писатель в юности. Да… Начало конца…Холодновато. (Садится,  кутаясь в шинель.)
Второй офицер. Его тоже контузило?
Первый офицер. Да нет…
Контуженный. Воды…
Пассажир (ворчливо). Ох… Не спится им…(Контуженный пытается привстать.) Куда? Нет воды… Никакого порядка…
Контуженный. Порядок против порядка - беспорядок… Беспорядок…
Пассажир. Будем знать…Хватит бубнить. (Достал карты.) Сыграем?..
Контуженный ( в пространство). Я за идею прекращения гражданской войны на почве признания Советской властью независимого казачьего государства…Конституцию союзного казачьего государства следует доработать на заседании донской фракции верховного казачьего круга… Следует доработать…Доработать…
Пассажир. «Доработать»…(Придвинувшись к офицерам.) Усыпить бы его.
Первый офицер. Кого?
Пассажир. Да вот контуженного, - хочет доработать конституцию казачьего государства.
Второй офицер. Вот вы говорили, что наша политика всегда страдала избытком осторожной мягкости и преувеличенной щепетильности. Так?
Первый офицер. О чём это вы? Бросьте… И без того больно и стыдно… Той эпохе наступил конец, но на смену её деятелям, надеюсь, всё же придут какие – то другие люди, не так скомпрометированные неудачами…
Второй офицер. Новые люди придут, говорите? Откуда?
Первый офицер. Бог весть откуда они придут - справа или слева - но это будут, надо полагать, люди с определённой и ясной политикой, а не такой, как наша…
Пассажир. Вот- вот…
Второй офицер. Уважаемый…
Пассажир. Да и то верно… Итоги деяниям вашим подведёт сама Всемирная история. Самое время просмотреть газеты… А ведь и об этом пишут… «Добровольческие части вышли из повиновения ставки и самостоятельно прокладывают путь к морю»… Было? А вот и о зелёных пишут… Говорят, ещё больше осмелели зелёные.
Писатель в юности. Простите, а где вы раздобыли газеты?..
Пассажир. А?.. Старые газеты. А вот здесь напечатан приказ барона Врангеля…О-о, прелюбопытный приказ… Читаю. «Приказ Кавказской армии... Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери - России. Преступными действиями своими они грозили свести на нет всё то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами, договор предания в руки врага младшего брата Кубани – Терека. Пытаясь развалить фронт…»
Второй офицер. Заткнись!
Пассажир. Не пугайте бесправного русского беженца…
Второй офицер. По горло сыт приказами… Простите, господа…
Пассажир. М-да… Всё ещё даёт о себе знать эвакуационная лихорадка…
Контуженный. Порядок против порядка- беспорядок…
Второй офицер. В Константинополь… Скоро ли этот Константинополь?
Писатель в юности. Может, и мне газету почитать? Вы позволите?.. С возвратом… Спасибо.
Пассажир. Говорят, что пароход наш будут дезинфицировать…
Первый офицер. Я не в курсе.
Пассажир. А всю публику в это время будут тоже отмывать. Тиф свирепствует, господа.
Контуженный. Пить…Воды…Воды…
Писатель в юности. Я сейчас принесу воды.
Пассажир. Куда? Это невозможно: женщины с детьми боятся заразиться тифом и никого не пропускают. Говорят, что  корабль перегружен и  раздача пищи невозможна.
Контуженный. Смело мы в бой пойдём за Русь… Воды…
Пассажир. Я уже ходил за кипятком. Не дают.
Писатель в юности. Всё же попробую. Скажу, что раненому.
Пассажир. Ну, попробуй, юнец.
Контуженный. За Русь святую… За Русь святую…
Пассажир. Ну что там у тебя? Давай вдвоём споём.
Смело мы в бой пойдём
За Русь святую,
И с радостью умрём
За дорогую…

Нарастающий шум морских волн поглощает слова песни.

Писатель. Тяжёлое, братцы, солнце над Дарданеллами…Мы были побеждены  революцией и жизнью. Нас судьба послала из России на бледный берег Галлиполи для утучнения чужой земли. Мы жили лагерем побеждённых солдат…

Картина пятая

1921год. Стамбул.
Доносятся отдалённые команды: «Смир-рно! Делай а-ать! Делай два-а!.. Ать, два, три, четыре!..» Звуки шарманки чередуются с турецкой песней. На сцене со вкусом меблированная гостиная. Здесь же станок у зеркала.

Писатель в юности ( выводит пальцем на зеркале). Стамбул. 1921 год… (Входящей  в комнату Авроре.) Здесь был я…
 Аврора. Мой брат в Константинополе! Это ли не чудо? Боже, целый год ты прозябал в нескольких шагах от меня в каком – то военном лагере, а я об этом не догадывалась… Пыль? Откуда? ( Протёрла салфеткой  зеркало.) Надо непременно отблагодарить того человека, который помог тебе выбраться из этого жуткого лагеря.
Писатель в юности. Он знал моего отца…
Аврора. Ешь-ешь…Они не имели права удерживать тебя в своём лагере. И на что рассчитывает эта горстка врангельцев? Вернуться, чтобы вырвать власть из рук большевиков? Кто бы мог подумать…
Писатель в юности. Кто бы мог подумать, что на турецкой земле наша Аврора станет угощать меня осетинскими пирогами… Спасибо за фыдджын, будто дома побывал.
Аврора. «Фыдджын»…Бедненький ты мой… Ну как ты мог поступить в эту армию? Зачем? Доброволец… С Врангелем Россию спасал… А Деникин – то, говорят, тоже был в Константинополе. Забрал семью и уплыл в Англию.(Подходит к станку.) Выслужил себе пенсию у английского короля. Он уже лорд. Да-да. Мой супруг как – то газету принёс с фотографическим снимком встречи генерала в Лондоне. Стоит там… бывший диктатор  Деникин… на вокзале в непромокаемом плаще, дорожном кепи, в окружении
встречающих…Вот так завершилось его «фанатичное» служение идее единой России… Печальный финал.
Писатель в юности. Финал?
Аврора. В отражениях беженских слухов и пересудов.
Писатель  в юности. Побеждённых всегда осуждают. Причём беспощадно. А Деникин отказался от пенсии. Да и живёт он сейчас вовсе не в Англии, а в Бельгии.
Аврора. Вот как?.. Странно. Он покинул Англию?.. Я тебе фотографию деда показывала?
Писатель  в юности. Из той же газеты, что твой супруг принёс?
Аврора. Шутишь?.. Смотри.
Писатель в юности (берёт фото). Дед…Он был так добр ко мне: никого, кроме меня не пускал в свой сад. А тётку возмущало то, что я там объедаюсь незрелыми фруктами…
Аврора. Тётю Хабе?
Писатель в юности. Ну, конечно. Ты знаешь, я, наверное, буду похож на деда. В тёплую погоду буду сидеть, как наш дед, на скамейке под деревом в шубе и в очках. И буду знать…
Аврора. Ишь ты! Решил до ста лет дожить? Хочешь иметь морщинистую кожу и неспособные ни к какому усилию мускулы? Да?
Писатель  в юности. Ну-у…
Аврора (смеётся). А ты знаешь, что дед в юности был конокрадом? Да. Царство ему небесное. Целые табуны лошадей угонял.
Писатель в юности. Значит, он не обо всём рассказывал. Знаю, что он участвовал в русско- турецкой войне…
Аврора. Иронау дзырдтат?
Писатель в юности. Да нет, я же осетинским языком не владею. Когда мы говорили, переводчицей была тётя Хабе.
Аврора. Дать бы знать родным, что ты жив, что ты рядом со мной. Вера Николаевна, конечно же, переживает, плачет…
Писатель в юности. Мама?.. Да… Как подумаю о маме…становится тяжело.
Аврора. Ну-ну… Надо надеяться на лучшее…Так вот!..Про деда говорили, что он был умён и хитёр, как змея…А хитрость деда заключалась вот в чём. После прихода русских на Кавказ, он остепенился,  навсегда оставил  в покое  табуны и зажил мирной жизнью, которой уж никак нельзя было ожидать от этого неудержимого человека. (Звонит телефон. ) А все его товарищи стали жертвами мести…
Писатель в юности. Телефон…
Аврора. Алло… Ты где, милый?.. Договорился?.. Замечательно. А когда ему можно будет пойти на занятия?.. А почему не завтра?.. Понятно. Значит в понедельник… Гайто?.. Уже на ногах…Завтракает…Выглядит лучше, чем вчера… Да… Ну всё. Ждём тебя. Пока. Ну вот, Гайто, в понедельник пойдёшь на собеседование. Супруг уже переговорил с директором: будешь учиться в русской гимназии Константинополя.
Писатель в юности. Спасибо.
 Аврора. Здесь с беженцами обращаются так бесцеремонно.
Писатель в юности. Ну ещё бы, турецкая столица будто русскому завоеванию подверглась. Всюду слышится лишь русская речь.
Аврора. Здесь жить невообразимо трудно… Мы с супругом неплохо зарабатываем на жизнь танцами, но всё же хотим поскорее покинуть эту страну.
Писатель в юности. Дед мне как- то говорил, что в прошлом веке в Турцию переселились и осетины. Интересно, как им тут живётся?
Аврора. Осетины? В Турции?
Писатель в юности. Понятно… И куда вы отсюда хотите податься?
Аврора. Во Францию. Но это не просто: без телеграфного распоряжения из Парижа визу получить невозможно. Очень всё сложно. Даже для того, чтобы выехать в Болгарию нужно соизволение французской секции междусоюзнического контрольного бюро…Ой! Что это я завелась? Всё-всё, не буду о наших проблемах.
Писатель в юности. Что бы я без вас делал?.. Я тебя отвлекаю.
Аврора. Ну да! Я просто разогреваюсь.
Писатель в юности. Может, и мне подучиться балетному искусству?
Аврора. А почему бы и нет?.. Ну-ка разувайся…Подъём хороший. Вот простейший классический экзерсис. Начнём с постановки корпуса. Становись к станку.
Писатель в юности. Нет-нет, мне надо вначале посмотреть.
Аврора. Ну, запоминай. Чистота классического танца основана на предельной  выворотности ног. Позиция ног… Первая…Вторая…Третья… Четвёртая… Пятая… Шестая…Полуприседания по первой и второй позиции… Батман тандю жете… Рон де жемб… Ты что смеёшься? Запоминай.
Писатель в юности. Может, с пируэтов начнём?
Аврора. Большой батман вперёд…В сторону…Назад…Ой! Ну родные бы обрадовались, если бы ты тоже начал танцевать. «Гайто д;р кафы? Ф;лтау ын й; судзг; мард слас;нт. Аврор; дзы й;хи хуыз;н куыд ацар;зта…».
Писатель в юности. Что-что? Что там об Авроре?
Аврора. Ничего хорошего.
Писатель в юности. Тётю Хабе бы сюда…переводчицей.
Аврора. Не могу забыть тот жуткий день, когда в театр на представление с моим участием пришла наша родня…
Писатель в юности. И тебе пришлось танцевать перед ними полуобнажённой…
Аврора. С тех пор они меня считают «;гъдаус;фт сылгоймаг».
Писатель в юности. Это как ?
Аврора. Считают падшей. Да… Ну как им объяснить, что пришла новая жизнь , что есть понятие «мир искусства», в котором есть область возвышенной, пластически осмысленной транскрипции жизни человечества, и что я не смыслю жизни вне этого мира танца, в котором можно подняться до больших философских обобщений…И вообще!.. Я мечтаю открыть балетную школу. Или театр, в котором классическое наследие будет соседствовать с балетом, решённым в современной пластической манере; театр, в котором мы будем искать хореографический эквивалент шедеврам литературы. О это будет театр, в котором беззвучный язык танца будет выразителен также , как звучащее слово!.. (Танцует.)
Писатель в юности. Здорово!
Аврора. Конечно, было бы здорово… Да средств нет.
Писатель в юности. Газданова, надо надеяться на лучшее.
Аврора. Газданова… Я теперь Горская. Как тебе моя сценическая фамилия? Горская!.. Как я хочу в горы, в Осетию… (Напела мелодию осетинской   песни.)
Писатель в юности. Странно… А ведь я слышал эту песню… в горах. Ты знаешь о  чём в ней поётся?..
Аврора ( взгрустнув). Знаю…О-о, кажется, супруг подъехал… Знаешь, он человек большой трудоспособности. Вся надежда на него…

Картина шестая

Париж. 30-е годы.

Писатель. Я вспоминаю о Константинополе как о трамплине для прыжка на Запад, в будущее… Когда я думаю о том, как нелепо сложилась моя жизнь за границей, передо мной тотчас же вставало первое время моего пребывания в Париже, когда я работал на разгрузке барж в Сен - Дэни, куда человека мог загнать только голод и полная невозможность найти какую – либо другую работу… Я никогда не знал бы много из того, что знаю, если бы мне не пришлось сделаться шофёром такси. До этого, однако, я был рабочим, потом студентом, потом служащим, потом занимался преподаванием русского и французского языков, и только после того, как выяснилась для меня совершенная несущественность этих занятий, я сдал экзамен на знание парижских улиц и управление автомобилем и получил необходимые бумаги…Никакая гражданская война  не могла сравниться по своей отвратительности и отсутствию чего-нибудь хорошего с этим мирным, в конце концов, существованием… В минуты редких и внезапных просветлений мне начинало казаться совершенно необъяснимым, почему я ночью проезжаю по этому громадному и чужому городу. В силу какого невероятного стечения обстоятельств я очутился здесь, в Париже, за рулём автомобиля, в безнадёжном сплетении улиц, на мостовых враждебного города, среди проституток и пьяниц, мутно возникающих передо мной сквозь лёгкий  и всюду преследующий меня запах тления? Но вопрос о моей личной судьбе не был ни единственным, ни даже самым важным…

Доносится песня на французском языке. Появляется Француз.

Француз. Вот говорят: русские, русские. А я их жалею, понимаешь? Я тебе скажу, почему. Такие, как наш брат, работают с детства. Я, например, начал, когда мне было четырнадцать лет, и ты тоже, наверное. А русских я знаю. Ты их видишь и смотришь на них, как на всех остальных, и не понимаешь, насколько они несчастны. Они, брат, были адвокатами, докторами, офицерами, имели слуг и всё, что полагается богатым людям, и вот теперь они ездят на такси, как ты или я. Это, брат, тяжело. Я, думаю, что для этого надо иметь мужество… Я, брат, знаю, что говорю…

Доносится скрип передвижной коляски. Далее беззвучный монолог удаляющегося Француза и, под нарастающий скрип, появляется ряд теней персонажей из  произведений  Гайто Газданова. Писатель  пытается рассмотреть медленно удаляющуюся  в инвалидной коляске старушку, но та скрылась в круговерти теней,  следующих за её  передвижным креслом.

Писатель. Галерея человеческих лиц. Вид этого удаляющегося инвалидного кресла и медленный его скрип вдруг пробудил во мне ненасытное стремление непременно узнать и попытаться понять многие чужие мне жизни, которое в последние годы почти не оставляло меня. Но бескорыстному моему любопытству ко всему, что окружало меня  и что мне с дикарской настойчивостью хотелось понять до конца, мешал, помимо всего остального, недостаток свободного времени, происходивший в свою очередь от того, что я всегда жил в глубокой нищете…Понять чужие мне жизни… Если бы мне удалось передать свои мысли и чувства в книге, это, может быть, могло бы иметь какой-нибудь интерес. Кто-то и когда- нибудь помимо слов, содержания, сюжета и всего, что в сущности так неважно, вдруг поймёт хотя бы что – либо из того, над чем я мучился долгую жизнь.

Среди персонажей «оживает» м-р Мартини - полупьяный человек в берете. Он на ходу набивает трубку.

М-р Мартини. Вы не постигаете сущности галльской философии… Да, жизнь дана для удовольствия. (Отходит.)
Писатель. Галерея человеческих лиц.
Гарсон. Здравствуйте, мсье. Молока?
Писатель. В этом ночном Париже я чувствовал себя путешественником, попавшим в чуждую ему стихию, и во всём громадном городе было два или три места, - как освещённые островки в тёмном пространстве, - куда я приезжал каждую ночь, примерно в одни и те же часы…
Гарсон. А вот идёт Ничерта.

Высвечивается смертельно пьяная, худая старуха с беззубым ртом.

Ничерта (кричит). Ни черта! (Выпила стакан вина.)
Гарсон. За белое вино с вас десять франков.
Ничерта (удивлённо). Нет, ты перегибаешь.(Заметила мертвецки пьяного Оборванца, который крепко держится двумя руками за стойку и покачивается. Подойдя к нему, она говорит неожиданными в её устах словами. ) Я тебе клянусь, Роже, что это правда. Я тебя любила. Но когда ты в таком состоянии …(Прервав монолог, закричала.) Ни черта! (Удаляется.)
Писатель. Каждую ночь мне приходилось сталкиваться с проститутками и их клиентами, и я не мог к этому привыкнуть. Мне всё это казалось совершенно непостижимым, хотя я прекрасно понимал, что мои представления о женщинах этого рода существенно отличались от представлений их клиентов, и разница была в том, что я действительно их знал, так как со мной они говорили как со своим человеком и особенно любили сравнивать своё ремесло с моим. Я нередко подвозил этих женщин, тоже возвращавшихся домой после ночной работы, и они неизменно предлагали одну и ту же плату за это…

Высвечивается 60-летняя красивая женщина.

Ральди. У меня не было ни одного клиента сегодня. Я замёрзла, я не могла даже выпить кофе.
Писатель. Вот кафе. Я заплачу.
Ральди. И ты ничего от меня не потребуешь?
Писатель. Нет.
Ральди. Меня зовут Жанна Ральди.
Писатель. Это имя мне ничего не говорит.
Ральди. Да…Твоё поколение меня уже не знало. Ты никогда не слышал обо мне? Я была любовницей герцога Орлеанского и короля Греции, я была в Испании, Америке, Англии и России, у меня был замок в Виль де Аар, двадцать миллионов франков и дом в центре Парижа…
Писатель. Но каким образом вышло, что имея такое состояние, вы всё – таки…

Среди персонажей оживает Сюзанна.

Сюзанна ( пьяным голосом Писателю). А, это ты? Вкусное сегодня молоко? (Распахнула пальто.) Вы все… Я больше не  б…., я выхожу замуж.
М-р Мартини. Дас лебен ист дох со шён!
Писатель. Фантастический город!.. Платон!.. (Высвечивается фигура  Платона.) Его прозвище было Платон за склонность к философии…Вы помните, Платон, какие слова приписывал Сократу ваш блистательный предшественник? «Вся жизнь философа есть длительная подготовка к смерти»… Я не могу удержаться от одного и того же неизменного представления: кровать, простыни, умирание, дурной запах агонизирующего человека и полная невозможность сделать так, чтобы это было иначе.
 Платон. Сократ говорил не об этом. Если вы не забыли «Федона»…
Сюзанна. И у меня будет магазин…(Кружат персонажи, а Сюзанна продолжает говорить в дымное пространство, в котором  теряются  и глохнут её слова.) И потом,  я люблю этого человека, я без него жить не могу…
Писатель. Кровать, простыни, умирание…
Платон. Каждое утро я благодарю Господа за то, что он создал мир, в котором мы живём.
Писатель. И вы уверены, что он действительно хорошо сделал?
Платон ( со всегдашним спокойствием). Я убеждён в этом совершенно, как бы я ни был несчастен и пьян…Вот вы, например, не пьёте, но это мне не мешает рассматривать вас как нормального человека; конечно жаль, что вы не француз, но это не ваша вина…
 
М-р Мартини читает по- немецки  «Перчатку» Шиллера. Гарсон смеётся над ним и стравливает  его с Оборванцем, стремясь вызвать между ними драку, потом толкнул их обоих. М-р Мартини упал и остался лежать под зимним дождём.

Писатель ( поднимая его). Это, если мне не изменяет память, вы называете галльской философией.
М-р Мартини. Смешно. Смешно. Очень смешно. Всё, что я могу сказать…

Писатель усаживает его за столик.

Гарсон. У него нет денег.
Писатель. Если бы только это.
М-р Мартини (протрезвел).  В каждом случае алкоголизма есть какое – то основание.
Писатель (рассеянно). Может быть, может быть. Но вы, например, отчего вы пьёте?
М-р Мартини. От огорчения. Моя жена презирает меня. Она научила моих детей презирать меня, и единственный смысл моего существования для них -это то, что я даю им деньги. Я не могу этого вынести и вечером ухожу из дому. Я знаю, что всё потеряно…
Писатель. Галерея человеческих лиц. (Танец Ничерта.) Человеческие маски…

Среди персонажей вновь высвечивается Сюзанна. На сей раз она сидит за столиком трезвая.

Писатель (проходя мимо). У тебя усталый вид. Тебе надо отдохнуть.
Сюзанна (кивнув головой). Салю. Присаживайся.
Писатель (стоя). Это правда, что ты выходишь замуж?
Сюзанна. Да, правда… Он иностранец, русский казак. (Достаёт из сумки карточку.)
Писатель. Вот оно что!
Сюзанна. Ты его знаешь? Ты ему ничего не расскажешь обо мне?.. Потому что он не знает, понимаешь?..
Писатель. Он думает, что ты девственница?
Сюзанна. Нет, но ты понимаешь…Не надо ему говорить.
Писатель. Хорошо, обещаю. И если я вас встречу вместе, ты со мной незнакома - условлено.

Кружат персонажи. Высвечивается Васильев.

Васильев (говорит тихим, конфиденциальным  голосом). Есть люди, которые дорого бы заплатили, чтобы узнать, кто я такой. Большевики давно подсылали эмиссаров…

Проход счастливой семейной пары - Сюзанны и Федорченко. Васильев поднял воротник пальто и надвинул шляпу на лоб.

Писатель. Васильев, в таком виде вы похожи на героя из романа плаща и шпаги.
Васильев (идёт позади счастливой семейной пары). Вы бы не шутили, если бы знали, какой опасности я подвергаюсь ежедневно.

 Высвечивается ещё один персонаж - маленький, худенький старичок с громадными усами.

Старик. Самое главное это, что каждый человек может и должен летать… Да, мсье. Может и должен.
Писатель. Должен, может быть, хотя я и в этом, по правде говоря, не уверен. Но не может, вот в чём дело.
Старик. Да, мсье, может. Я уже давно работаю над этим, и рано или поздно я полечу, и вы это увидите… Я изобрёл особое приспособление, - систему крыльев и передач. Но моя семья не понимает значения моего дела, и поэтому мне приходится трудиться в очень неблагоприятных условиях. Они не дают мне места, у меня нет мастерской и я вынужден работать в уборной. Это очень неудобно. Во-первых, меня часто прерывают, во-вторых, помещение слишком небольшое и низкое, - надо стоять в совсем особенной позе и после некоторого времени у меня начинают болеть спина и зад. Полёт состоит из трёх фаз. Первая такая. (Взмахнул несколько раз руками, не двигаясь с места.) Это подъём в воздух. Вторая так. ( Сделал несколько таких же движений, только более плавных и медленных.) И третья, это то, что в аэропланной технике называется скольжением на крыло. Вот так. (Наклонился налево, вытянув во всю длину обе руки так, чтобы они образовали одну линию, и вдруг, подпрыгивая мелкими и быстрыми шажками, побежал  по тротуару. Одна рука его почти касалась земли, голова была прижата к плечу. Писатель не в силах удержаться от смеха.) Вы ничего не понимаете, вы просто глупы.
Писатель (почувствовал на своём плече чью – то тяжёлую руку и обернулся). А?..
Федорченко. Я давно хотел с вами поговорить…Зайдёмте в кафе, если хотите… Я хочу задать один вопрос. Вы не можете мне объяснить, зачем мы живём?
Писатель. Не знаю, одни для одного, другие для другого, а в общем, я думаю, неизвестно зачем.
Федорченко. Значит, не хотите мне сказать?
Писатель. Милый мой, я об этом знаю столько же, сколько вы.
Федорченко. Вот люди живут и вы, например, живёте. А скажите мне, пожалуйста, к какой точке вы идёте? Или к какой точке я иду? Или, может, мы идём назад и только этого не знаем?
Писатель. Очень возможно. Но вообще мне кажется, не следует ломать голову над этим.
Федорченко. А что же тогда делать? Это так оставить нельзя.
Писатель. Слушайте…Жили же вы, чёрт возьми, до этого совершенно нормально: работали, питались, спали, теперь вот женились. Что вам ещё нужно? Философию вы бросьте, она нам не по карману, понимаете?
Федорченко. Васильев говорит… (Оглянулся по сторонам.)
Писатель. У Васильева скоро начнётся белая горячка, - его нельзя воспринимать всерьёз.
Федорченко ( уставился в пол). Но раз он что – то думает, значит, то, что он думает, существует?

Писатель  расплатился с Гарсоном.

Писатель. До свидания.
Федорченко. А? Что? Да, да, до свидания. Извините, если побеспокоил.

Кружат персонажи.

Писатель. Человеческие маски…
Сюзанна (держа в руках газету). Он умер! Васильев умер! Ты уже знаешь?
Писатель. Да, да. Я думаю теперь о том, что  будет дальше.
Сюзанна. Фёдор говорит, что его убили, что этого нельзя так оставить…

Издали доносится голос человека, в душевной агонии  поющего о далёкой  России.

Федорченко ( издали). Тяжело…
Писатель. Галерея человеческих лиц, человеческие маски…В этом ночном Париже я чувствовал себя каждый день во время работы приблизительно как трезвый среди пьяных. Вся его жизнь была мне чужда и не вызывала у меня ничего, кроме отвращения и сожаления…
Федорченко (говорит медленным и низким голосом, не поднимая головы). Я недавно перечитывал Евангелие… Там мне запомнилось одно место.
Писатель. Какое?
Федорченко. «Придите ко мне все труждающиеся и обременённые  и Аз упокою вы». Значит, ответ на всё где- то есть…(Смотрит на Писателя.)
Писатель. Мне стало не по себе. Это было похоже на ощущение, которое я мог бы испытать, если бы вдруг увидел призрак или медленно поднимающегося из гроба мертвеца.
Платон (Писателю). Я не понимаю, как вы всё это выносите, будучи непьющим человеком. Вам надо пить, уверяю вас, иначе вы погибнете…
Писатель. Об этих годах моей жизни у меня осталось впечатление, что я провёл их в огромном  и апокалиптически смрадном лабиринте…О, этот чужой город далёкой и чужой страны…

Действие второе

Картина седьмая

1936 год. Ривьера. Шум прибоя . Писатель сидит на песке,  в полном смятении обхватив голову руками. Донёсся лай болонки.

Писатель ( задумчиво-мрачно). «Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой…».(Глядя на появившуюся  хозяйку собачки, старается  скрыть своё  скверное настроение.) Прекрасная дочь эллинов со сладкозвучным именем Фаина на Лазурном береге легкомысленных и распущенных галлов!.. Каких только не бывает в жизни встреч. Доброе утро…
Фаина. Бонжур.
Писатель. Проводил своих друзей - и к вам… Привет, пёсик. О-о, как ты наследил. А ведь я так старательно выводил на песке эти слова. Читай, пёсик… « Я здесь был» . То есть, на Ривьере. А год сейчас какой?..На ушко мне скажи… Правильно, 1936- ой…Умный пёсик...(Вновь с тоской глядя на море.) Пора и нам на север. Пора…
Фаина. «Нам»?  «На север»? Что-то я не понимаю…
Писатель. Полно, полно…(Стараясь  закопать в песок недопитую бутылку вина . ) Это сама судьба свела нас на  Ривьере. Ведь так, пёсик? Следует браться за самое безнадёжное дело и не бросать его вопреки неудачам.
Фаина. Я думала, что  вы тоже уехали вместе с той  дружной компанией литераторов…
Писатель. Я не мог уехать, не попрощавшись с вашим чудным пёсиком.
 Фаина. Ваш друг Марк Слоним говорил, что ваша семья кавказского происхождения…
Писатель. Что ещё вам  говорил мой друг Марк?..  Да, я  осетин… Родился- то  в Петербурге, однако ежегодно ездил на Кавказ, где живёт моя родня… Разве вам это интересно?
Фаина. Интересно.
Писатель. Ну, тогда по возвращении в Париж дам вам почитать роман. Там кое – что и о моих родных… Что – то не так?
Фаина. Же дут фор…
Писатель. «Сомневаюсь»? В чём?
Фаина. Я уже прочла ваш роман… «Вечер у Клер»… Вы на самом деле были знакомы с Клер?
Писатель. «На самом деле»…Была такая  русская девушка Татьяна Пашкова по прозвищу Клер. Жила в Харькове. Мы с мамой снимали у них флигель дома… И кто мог знать тогда, что Татьяна станет главной героиней моего литературного труда…
Фаина. «Вечер у Клер»…
Писатель. Она была старше меня на три года и я для неё был  Гайтошкой… Как давно это было…
 Фаина. Интересно, с каким подзаголовком появится ваш рассказ о нашем знакомстве?
Писатель. «Скучная история».
Фаина. Почти по Чехову… Вам нравится Чехов?
Писатель. Мне нравитесь вы.
 Фаина. Какая удача.
Писатель. Я объясняюсь в любви, а вы смеётесь. Слов нет…Присаживайтесь… Один из моих критиков иногда обвиняет меня в том, что мне «нечего сказать».
Фаина. Кто такой?
 Писатель. Да есть такой… Адамович.
Фаина. Он не прав… Ваши друзья говорили о том, что Адамович заблуждается, а вот Бунин и Горький признали вас исключительно талантливым. И вообще…
Писатель. И вообще… выходите за меня замуж.
Фаина. Как это?.. Какая проза… Вы всегда говорите с усмешкой… А ведь вы меня совсем не знаете?..
 Писатель. Вы плачете?.. Фаина… Мне извиниться?.. Я к вам с совершенным почтением…
Фаина. Я старше вас…
Писатель. Ныне это… имеет значение?..
Фаина ( оцепенев). Мне надо идти…
Писатель. Фаина… Сильвупле асэйе… Пожалуйста…Ну… Ну, пожалуйста…
Фаина. Ну, села.
Писатель. Расскажите мне про себя.
Фаина. Не стану я рассказывать…Я была замужем…
Писатель. Вам никогда не хотелось вернуться в Россию?
Фаина. В Россию?
Писатель. В СССР.
Фаина. Это нереально…

Томительная пауза.

Писатель ( с тоской глядя вдаль). Я здесь всегда жил в нищете…
Фаина. Скоро станете состоятельным человеком….
Писатель (как бы  не слыша её слов).  Я занимаюсь литературой в свободное от шоферской  работы время. А работа моя в этом чужом городе чужой страны состоит в ежедневном соприкосновении с бесконечной человеческой мерзостью. Однако  это же обстоятельство дало мне относительное богатство впечатлений, какого у меня не было бы, если бы моя жизнь протекала в иных условиях, а не среди живой человеческой падали… Но сейчас речь о другом. Я хотел вернуться в СССР. Обращался с просьбой о содействии к Максиму Горькому, но письмо моё до него, скорее всего, не дошло…А в июне сего года этого замечательного человека не стало… Помочь мне больше некому…
Фаина. Ведь вы были в Белой армии… Так зачем вам в СССР? Это ведь  безумие…
Писатель. У меня во Владикавказе живёт мать. Она больна. Я у неё один: моего отца и двух моих сестёр она уже похоронила…
Фаина. Боже!..
Писатель. Я ушёл на фронт в шестнадцать лет и с тех пор не видел своей матери. Я так её люблю… В сентябре прошлого года наша переписка с ней почему – то прервалась. Я не знаю, что и подумать.(Срывается на крик.) Мне нужна въездная  виза, но в Советском посольстве я получил отрицательный ответ!..

Пауза.

Фаина. Это хорошо… Трэ бьен.
Писатель. Хорошо? Жё нё лё дире па…
Фаина. Простите … В СССР сейчас политические репрессии…
Писатель. Увы…
Фаина. Так что же можно предпринять в данном случае? У вас здесь есть родственники?.. Порой случается, что письма получают родственники, если…
Писатель. Да нет…Здесь жила моя двоюродная сестра. Они с мужем танцевали в Русском балете…
Фаина. У Дягилева?.. Как её зовут?
Писатель. Аврора Горская… Сценическая фамилия сестры была Горская. Её уже нет в живых: она заболела горловой чахоткой и умерла… девять лет назад.
Фаина. Как всё непросто… Простите… Как же быть?.. Не уезжайте из Франции. Прошу вас… Ведь это безумие… Если бы я могла помочь вашей маме выехать из СССР… Но ведь это нереально… Я бы хотела каждое лето  отдыхать на Ривьере … с вами.
Писатель ( с тоской глядя вдаль). Пёсик, прости, я сегодня под градусом…
Фаина. А какое сегодня число?
Писатель. 19 августа 1936 года, Фаина…
Фаина. Сегодня праздник Преображения.
Писатель. Вот как? Ну, тогда надо похристосоваться. (Целует Фаину.)
Фаина. Да нет же! Сегодня надо просто есть яблоки… Не путайте Яблочный Спас с Пасхой…

Шум морских волн  поглощает скрип передвижной коляски. Старушка в инвалидной коляске вновь исчезает в круговерти теней действующих лиц.

Картина восьмая

1939 год. Париж.
Писатель прикорнул в кресле.

Голос матери. Гайтоня! (Писатель открыл глаза, огляделся.) Здравствуй, мой дорогой, ненаглядный Гайтоша. (Писатель вынимает из ящика письменного стола письма.) Ты вырезаешь марки с конвертов? Всё ещё увлекаешься филателией? (Писатель закурил.) Ты куришь? Не надо тебе курить.
Писатель (тушит сигарету). Мама…

Высвечивается фигура Матери.

Мать. Я всё думала, думала бесконечно: за какие преступления должен человек быть лишён возможности сесть у изголовья собственного ребёнка? Ответа на свой вопрос я не нашла…
Писатель. Я так тебя люблю, мама… Так хочется тебя увидеть…
Голос Фаины. Ты уже вернулся?.. Гайто!
Писатель. Я здесь.
Мама. Что же ты ничего не пишешь о своих сердечных делах? Мне не безразлична эта сторона твоей жизни. Есть вещи, которые смешно скрывать…
Писатель. Мама, я тебе писал, что женился…Значит, и ты не получаешь мои письма. Мою  супругу зовут Фаина… По происхождению она гречанка. Фамилия её  Ламзаки. Семья их  жила в Одессе…
Фаина (входит). Ты здесь? Как хорошо, что ты уже здесь. Что слышно в городе?
Писатель. Ничего хорошего: продвигаются…
Фаина. По радио тоже передавали, что немцы продвигаются…в глубь территории Польши. Не вставай, отдохни.
Писатель. Хотел принять ванну, да не смог, устал…
Фаина. Я тебе  сейчас принесу кофе. (Ушла.)
Писатель. Мама… Ты где?
Мать. Ты не лечишься? Конечно, нет…
Писатель. Я здоров.
Мать. Я о той меланхолии, которая охватывает тебя временами. Ты должен обязательно лечиться. Ведь это заболевание имеет, несомненно, какую –то почву, которая с течением времени может прогрессировать и кончится скверно.
Писатель. Ты ведь знаешь о моём неприятии врачей.  В одном рассказе я как- то писал: «Как и почти всегда, врачи не могли ни  определить болезни, ни излечить её». А в другой у меня герой отправился к психиатру, который в заключении своей длинной речи говорит, что лечение должно заключаться в дисциплинированной жизни, в том, чтобы избегать излишеств. Мойтесь холодной водой, занимайтесь какой – нибудь работой - статистическими статьями, например, экономическими вопросами, даже литературой…».
Мать. Не думай, пожалуйста, что ты гигант… Да и всё, что  ты пережил за 16 лет, я полагаю, так горько, что трудно передать…
Писатель. 16 лет? Да нет, мама, мы не виделись почти 20 лет.
Мать. Да, всё это печально, очень печально… Я всегда читаю и думаю, что тебе много пришлось в жизни передумать грустных вещей.
Писатель. Ты читаешь моё письмо?
Мать. Всё твоё письмо проникнуто бесконечно нежной, сказочно красивой любовью к мамочке. Вообще твои письма всегда полны любви… Я  с удовольствием отдала бы жизнь  за то, чтобы тебя увидеть, услышать твой голос, посмотреть на тебя, побыть с тобой хотя бы несколько месяцев.
Писатель. Мама, прости меня…
Мать. Мой дорогой, ненаглядный Гайтоня…Мне почему – то  вдруг захотелось назвать тебя так, как я тебя никогда не называла. Никогда ещё, кажется, мне не хотелось сказать тебе так много самого ласкового и лучшего,  как сейчас. Я устала, устала бесконечно от пережитого за всю жизнь, хочется сейчас  всё забыть и помнить только, что у меня есть мой единственный, моё солнышко ясное, мой Гайтони. Ни о чём больше не хочу думать…Жду от тебя обстоятельного письма, мой дорогой Гайто, милый мальчик. Целую крепко-крепко.
Писатель. Мама, вот уже четыре года от тебя нет писем…Не знаю, что и подумать. А я шлю и шлю тебе письма… Прости меня…Мама…
Фаина (с подносом). Дорогой, ты сам с собой разговариваешь? Этого ещё не хватало… Ты произнёс вслух слово «мама».
Писатель. Я просто вспоминал название одного  произведения о  матери…
Фаина. Роман Горького?
Писатель. Да нет. Есть такая пьеса…
Фаина. Пьеса?
Писатель. Не могу вспомнить  фамилию драматурга…Это была его последняя пьеса. Там  есть сцена, в которой мать является  к сыну… Странно… Вспомнил.  Автор Карел  Чапек, его не стало в прошлом году…
Фаина.  Тебе надо отдохнуть. Будешь слушать приятную музыку. (Включает радиолу.)
Голос французского диктора. В ходе начавшихся сражений на территории Польши германское командование использует авиацию, которая  подвергает бомбардировке польские города, транспортные узлы и дороги; крупные танковые соединения, пробивающие линию обороны польских войск, обеспечивают быстрое продвижение вглубь территории страны. Несмотря на мужественное сопротивление польского народа…
Фаина. Выключаю. Всё… Поляки капитулируют… Боже, что будет с моёй роднёй в Польше?.. Немцы и с Францией расправятся. Какой кошмар! А правительство Франции по-прежнему больше боится русского большевизма, чем вторжения германцев.
Писатель. Включи, пожалуйста…
Голос французского диктора. Сегодня, 3 сентября 1939 года, наша страна объявила войну Германии…
Фаина. Война…
Голос французского диктора. В соответствии  с данными Польше гарантиями войну Германии объявила и Англия…

Мать, перекрестив окружающих, удаляется.

Фаина. Гайто…
Писатель. Что-то неладное с мамой… Мама, не уходи…
Фаина. Что с тобой?

Музыкально выраженная тема матери поглощается немецким маршем.

Писатель. Успокойся… Будем спасать Европу.

Сквозь гул истребителей прорывается голос диктора, читающего строки Шарля Пеги:
«Бог сказал: «Таковы уж французы.
У них есть недостатки.
Ещё бы! В недостатках у них ни малейшего нет недостатка!
В недостатках они превосходят значительно многих.
С недостатками этими всё же
Мне французы милее, чем те, у которых
Недостатков значительно меньше.
Я люблю их, какие они ни на есть.
Только я, - Бог сказал,- абсолютно лишён недостатков».


Картина девятая

1940-1945 гг. Париж.

Писатель. «Вселенная была в беспорядке…» - так начинались записки Ильи Аристархова, русского, умершего в сумасшедшем доме… Вселенная была вновь в беспорядке… Я помню, что вплоть до того дня, когда, наконец, союзные войска вошли в Париж, я жил, делая над собой бессознательные усилия, чтобы не думать всё время о вещах, которые занимали меня сильнее всего и существование которых само по себе, с точки зрения немцев, было преступлением против Германии и против Европы. Вместе с тем, не думать об этом было трудно. (Доносится вой вьюги.) Одна и та же картина возникала в моём воображении: человек, одетый в полуарестантскую куртку, худой, как скелет, с небритым лицом медленно идёт зимой по лесам и полям Эльзаса. (Появляется тень Сергея.) Он двигается только ночью, днём он лежит неподвижно на мёрзлой земле где-нибудь в канаве или под кустом и ест сырой картофель или морковь, очищая с них землю. Он оборван, нищ и слаб, но из последних сил продолжает идти. Мимо моста, где он лежит днём, засыпая и просыпаясь от холода, проезжают немецкие грузовики, проходят патрули немецких жандармов.
 Сергей. Чужое небо… Какое, чьё милосердие в мире, какая всепрощающая мудрость, какие тысячелетия христианства заключали бы в себе достаточно моральной силы, чтобы простить этих людей… Чужое небо… За тысячи километров отсюда, где – то в страшной дали существует русский фронт и идут бои…
Писатель. Ночью он поднимается и снова начинает шагать. Проходят дни и недели:  и вот, наконец, он попадает к людям, которые ему отворяют дверь.
Сергей. Я бывший советский студент… Меня зовут Сергей…(Далее голос в записи.) Я, бывший офицер Красной Армии, готов принять присягу, обязательную для каждого советского партизана во Франции… Я, патриот Советского Союза, вступая в ряды партизан, беру на себя высокое, ответственное и почётное звание бойца партизанского фронта. Это звание  я буду оправдывать с честью и достоинством патриота Советского Союза.
Немецкие захватчики совершили чудовищные злодеяния в отношении моего народа. Я обязуюсь беспощадно мстить кровожадному врагу до полного его разгрома, до окончательной победы моей советской Родины над фашистской  Германией. Вступая в ряды партизан, я обязуюсь быть честным, мужественным и дисциплинированным бойцом- партизаном, точно и беспрекословно выполнять все задания, которые мне будут поручать мои руководители. Я всегда готов отдать мою жизнь за правое дело нашей борьбы и за своих товарищей по оружию.

Пока звучал текст присяги, Сергей сменил одеяние узника на штатское и приготовился составлять очередной номер газеты в редакции - бедно обставленной квартирке.

Писатель. То движение советских людей, которое вскоре должно было вылиться в организованную партизанскую войну, давно уже началось во Франции, но ему ещё не хватало строгой и гибкой точности, она появилась лишь позже, после того, как образовался ЦК союза пленных. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось быть в непосредственном соприкосновении с организаторами этого движения, пришлось встретиться с очень многими рядовыми его участниками. Они прошли через медленную смерть германского плена, через все невообразимые человеческие унижения.
(Присоединяется к Сергею, окружённому листами бумаги, множеством карандашей и вырезками из разных статей.)
Сергей. Вот «письма с мест…». Здесь доклады, а вот здесь обсуждаются возможности побегов. Письма доставили самым невероятным способом…
Писатель. В носке, что ли, доставили?.. А, может быть, и во рту…
Сергей. Угадали…Мне говорили, что в 1939 году всем иностранцам Франции было предложено подписать декларацию о верности республике.
Писатель. Было.
Сергей. И как вы расценили это предложение?
Писатель. Нормально. Я подписал её не раздумывая…И я готов был защищать французскую землю от захватчиков… Но Франция, объявив войну вермахту, так и не предприняла тогда никаких реальных действий. Конечно же, это была странная война… А вот здесь надо уместить бюллетень новостей подполья.
Сергей. А в Движении Сопротивления вы давно участвуете?
Писатель. Это допрос?
Сергей. Да нет… Это любопытство…
Писатель. Я знаю, что  за любопытство  выгоняют из рая. Ну вот вы, наконец, и улыбнулись. Подайте- ка мне сводки Советского Информбюро. Я, знаете ли, и сам человек любопытный…Так… Это в отдел «Жизнь в СССР». А где  у нас будет отдел «На французской земле»?
Сергей. Вот здесь.
Писатель. Так…Только надо будет допечатать фразу «Французам, рискнувшим что – либо передать советским пленным, угрожает немедленный расстрел».
Сергей (печатает). Что бы мы делали без вашей пишущей машинки? А старая наша машинка уже на свалке.
Писатель. Вы выходили из квартиры? Без документов?
Сергей. Да нет… Главная  сотрудница отнесла её на свалку.
Писатель. Итальянка? Как ни странно, она прекрасно владеет не только французским, но и русским языком.
Сергей. Да, она здесь человек незаменимый.

Появляется Итальянка.

Писатель. Она мне напоминает одну женщину с Галата.
Сергей. Это где?
Писатель. Это в Турции… в Константинополе… Я покурю… В 20-е годы там был живой женский рынок гречанок, турчанок, армянок, евреек, смуглых женщин, говорящих на непонятных языках… Мы проходили, а женские руки хватали и останавливали нас…Но  мы были в безопасности, у нас не было денег…
Сергей. Да нет… Наша итальянка - коммунистка. И знаете, она делает совершенно отчаянные вещи: скрывает на своей квартире несколько человек, сопровождает их во время перемещений по Парижу и в провинции, возит оружие и вообще живёт всё время на той зыбкой и неверной границе, которая отделяет жизнь от смерти…
Итальянка. Сергей…
Сергей. Мы говорили о том, что ты достойна самых высоких похвал…
Итальянка. Я слышала. Кто вас проинформировал? Прошу учесть, в эту квартиру редакция газеты перебралась недавно. А почему? А  потому что в предыдущее помещение неожиданно явилось гестапо и арестовало одного из главных сотрудников.
Писатель. Он жив?
Итальянка. Никто не знает о его судьбе - он исчез совершенно бесследно.
Писатель. Будем надеяться, что на этой квартире не произойдёт подобное.
Итальянка. Будем надеяться… Прошу учесть: от моего поведения зависят десятки человеческих жизней. А вы для подпольной газеты решили написать статью обо мне…
Писатель. Ну что вы…Вы всё не так поняли…
Итальянка. А в Константинополе я не была… И в конце концов, не всё ли равно, была я там или не была? ( Удаляется, но в какой – то момент шаги замялись.)
Писатель. Серёжа, вот здесь надо допечатать… «Борьба советских патриотов не имела бы успеха, если бы нас, советских людей, не поддерживало местное население. Сейчас вся работа лагерных комитетов должна сводиться к подготовке советских патриотов к открытой борьбе против фашистских поработителей. Если обстоятельства потребуют, лагерный комитет должен стать организатором восстания и вооружённой борьбы совместно с французским народом ». (Взглянул на часы.) О-о… Через пять минут будут передавать военные сообщения.
Сергей. Надо включить радио. (Включает аппарат.)
Писатель. Через несколько месяцев, незадолго до десанта союзников, редакция была переведена в один из восточных районов Франции.
Итальянка. Сергей, вы скоро?
Сергей. Да, да…
Итальянка. Он уничтожает бумаги?
Писатель. Уничтожает.
Итальянка. Недавно я ходила с товарищем на «Антигону» по пьесе Жана Ануйя. Отличный спектакль. Главная идея - лучше погибнуть, чем покориться… Смотрели?
Писатель. Нет.
Итальянка. Советую посмотреть… Вы русский эмигрант, но почему – то прятали скрывающихся от немцев советских людей… Как это понимать?..
Писатель. Вас интересуют мои политические  взгляды?
Итальянка. Там, в лагерях, они работают по двенадцать часов, их избивают, обливают холодной водой до потери сознания, больных пристреливают… Мы с вами можем понять это только теоретически. Так?
Писатель. Так.
Итальянка. Они бегут отовсюду- из Голландии, из Бельгии, из Эльзаса, с севера Франции, с юга, из центральных департаментов… Наверно вы, также как и я, не можете с полным безразличием воспринимать происходящее?
Писатель. Возможно.
Итальянка. Вы не эгоист… Я правильно выразилась?
Писатель. Почти.
Итальянка. Вы ещё преподаёте русский и французский?
Писатель. Вам и это известно?.. Серёжа, вот в этом чемодане можно легко уместить всю собственность редакции: и карандаши и бумагу…
Сергей. А вашу пишущую машинку?
Писатель. Понятно…Забирайте и машинку. Может, смогу купить другую.
Итальянка. А, может, и нет? Я вас зауважала.
Писатель. Спасибо.
Итальянка. Сергей, я правильно выразилась?
Сергей. Правильно.
Итальянка. Тогда просмотрите ваши документы.
Сергей. Готовы? Ну, наконец- то…
Итальянка. Если бы вы знали, сколько французов делает всё, чтобы спасти от немцев советских партизан…
Сергей. Да…
Итальянка. Многие члены советских организаций и сами уже под подозрением немцев. Они тоже должны скрываться… Иногда их прячут у себя и русские эмигранты…
Писатель. Что –то мы разговорились. Жду вас в машине.
Итальянка. Стоп!.. Полиция…
Писатель. Проехали… Они сейчас выполняют работу, которая им, явно, не по силам.
Итальянка. Не выходить… У меня был друг - русский эмигрант… Его расстреляли во время оккупации не оккупированной зоны Франции в ноябре 1942 года.
Писатель. Сочувствуем.
Итальянка. Пора. Выходим.
Писатель. Жду вас в машине.
Итальянка. А старую пишущую машинку я не выбросила. Надеюсь, что её скоро отремонтируют.
Сергей. Ну да…
Итальянка. Сергей… Теперь у вас есть документы. Можно будет сходить и в кинематограф… Да-да. Пора. Уходим.
Писатель. Они сражались за свою родину  в неравном бою… На французской земле… «Блаженны  павшие за дух и плоть земли…».

Доносятся возгласы и песни ликующих французов. Рассыпаются фейерверки.

 Разгромили! Рейхстаг взят! Победа! Ура! Салют победителям! ( Присоединяется к танцующим.) Ура!..
Голос французского диктора.
Мать, сыновья твои сражались как могли.
Да, жребий их жесток, но упрекнуть их не в чем.
От бога им нужна всего лишь горсть земли,
Любовью к  ней их путь земной отмечен.

Звучит песня в исполнении великой французской шансонье.


Картина десятая

Париж. 1951 год.

Издатель. Французское издание вашей книги имеет немалый успех… Конечно, это не полиграфический шедевр, но всё же… Вы хотите что – то сказать?
Писатель. Ну что вы?..
Издатель. Господин Газданов, вы сознательно сорвали презентацию вашей книги?
Писатель. Не уверен.
Вейдле ( обращаясь к издателю). Не ву зофансэ. Думаю, вы тут и  без меня разберётесь. Гайто, мы тебя ждём на улице. А бьенто.
Издатель. Презентация, конечно, необходима была и мне, как издателю… Но!..
Писатель. Ваше «но» так многозначительно…
Издатель. Вы любите скрываться за иронией.
Писатель. Разве? Какая же тут ирония?
Издатель. Не будем отвлекаться. Вы самый значительный писатель эмиграции. Ваши произведения издаются в Америке, в Европе. Вы интересны читателю и не удивительно, что о вас хотят знать больше… Оказывается, вы участвовали в Движении Сопротивления? Так? Вы спасли жизнь Марку Слониму, другим своим знакомым. Оказывается,  вы не просто писатель, вы мужественный писатель. Вы герой. Зачем это скрывать?
Писатель. Но-но-но… Герой!
Издатель. Это не смешно. Вы сорвали сегодня мероприятие? Сорвали. Так согласитесь хотя бы дать интервью для радио.
Писатель. « Нагое тело – срам? А нагота души? Кто вам её простит?..».
Издатель. Жан Кокто сейчас …неуместен. В вашу дверь стучится сама госпожа Популярность. Так будьте добры…
Писатель. Презентации, интервью… Я так далёк от всего этого. Ну, к чему мне всё это? В общем, меня уже заждались мои приятели…
Издатель. Вы провоцируете меня на банальность. Популярность – это деньги, это дополнительный доход…Вы знаете, почему ваша книга « Я вступаю в Сопротивление» не стало событием в литературе»?
Писатель. Знаю.
Издатель. То- то же… «Надо быть таким скромным, чтобы об этом кричали на всех перекрёстках». Да, да…Господин Газданов, вы будете иметь всё, если…
Писатель. Господин Лаффон, простите, что прервал вас на полуслове… Просто я не желаю иметь всё. Как говорят осетины, жизнь сегодня ласкает, а завтра всё отнимает…
Издатель. Ну, знаете…
Писатель. Я занимаюсь литературой, прежде всего, чтобы постичь себя.
Издатель ( по телефону). Пожалуйста, попросите Владимира Вейдле ещё раз пройти в мой кабинет.
Писатель. Орвуар. Вы человек большой души. Я вам очень признателен.
Издатель. Скажите хотя бы над чем вы сейчас трудитесь
Писатель. Я предпочёл бы не говорить об этом. Мне пора. (Ушёл.)
Издатель. Послушайте, ваш друг несносный человек. Он явно не нуждается в деньгах. Он что, состоятельный человек?
Вейдле. Да что вы? Я ведь говорил вам, что до недавнего времени он работал ночным таксистом. Да и сейчас Гайто ведёт скромную жизнь… в финансовом отношении. Наверно, он держался вызывающе?.. Не обижайтесь на него. Наш Газданыч со всеми так себя ведёт. Для него не существует никаких авторитетов. Вы знаете, ещё будучи молодым, он  как – то на одном литературном вечере своим пренебрежительным тоном даже Мережковского довёл до того, что тот был  вынужден  подняться и обратиться ко всем присутствующим со словами…Хотите знать, что сказал Дмитрий Сергеевич?
Издатель. И что же он такое сказал?
Вейдле. «В Евангелии сказано «любите своих врагов». Газданов мне не враг. Я его не люблю»…Причём сказано это было после продолжительной паузы скорбно, с неподражаемой  показной проникновенностью…
Издатель. И чем всё завершилось?
Вейдле. Хохотом. Все смеялись. Даже сам Гайто. Да…Весёлое было время.
Издатель. Весёлое.
Вейдле. Интересное. На этих литературных вечерах в дебатах участвовали и старшие писатели - эмигранты и начинающие…
Издатель (рассеянно). Кто, говорите, участвовал?
Вейдле. И Бунин, и Ремизов, и Ходасевич, и Гиппиус… Кстати, собирались все на квартире Гиппиус и Мережковского. Гайто называл эти воскресные  вечера «Мержиппиус»…Ну не обижайтесь вы на него. Вот на следующую презентацию, ручаюсь, он непременно придёт. Не верите? Давайте проверим… Это всё, что я могу вам пообещать.
Издатель. Можете идти…
Вейдле. Газданов- неподкупный, честный, мужественный человек… он преданный друг…
Издатель. Он талантлив. И этим всё сказано.
Вейдле. Вас есть за что ценить. А бьенто.
Голос французского диктора. Издатель первого переведённого на французский язык романа Гайто Газданова сравнивает его творческую манеру с Жюльеном Грином и Альбером Камю. Мне хотелось бы добавить, что он также напоминает итальянского писателя Марию Сольдати - не столько сюжетом, сколько способом его раскрытия…


Картина одиннадцатая

Париж. 1952 год.
Рёв двигателей взлетающих и садящихся самолётов.

Голос диктора аэропорта. Произвёл посадку самолёт авиакомпании «Америкен Эйрлайнз», рейс «Нью-Йорк – Париж».

Появляется  Газданов с саквояжем.

Писатель. С благополучной посадкой, Гайто. Ты вновь в Париже… Пассажир рейса «Нью- Йорк - Париж» прибыл в пункт назначения.
Фаина. Ну, родной мой, надо было указать в телеграмме время прибытия. Я бы встретила тебя на аэровокзале… Как ты себя чувствуешь?
Писатель. Нормально.
Фаина. Ну, наконец- то ты дома! Я так скучала, милый мой. Ты, конечно, голоден? Сейчас я накормлю тебя.
Писатель. Да нет, не голоден. Садись.
Фаина. Ну как?
Писатель. Как?.. «У зверя есть нора, у птицы есть гнездо». А у Гайто?
Фаина. А у Гайто «наёмный дом». Ну что в Нью-Йорке? Как твой друг?
Писатель. Рейзини?  Мой старый друг жив, здоров, велел тебе кланяться. По – прежнему гостеприимен и, кстати,  оплатил все мои дорожные расходы… Но вот от Нью- Йорка я не в восторге…
Фаина. Как это понимать?
Писатель. Ночь сегодня выдалась всё же чудесная, звёздная. Ну, нравится мне Париж, нра-вит-ся! Ну, нравятся мне французы с их верой и беспокойной заботой о свободе, равенстве и братстве… А над Нью-Йорком чужое небо, чужие звёзды, всё чужое. Нью-Йорк – это провинциальный городишко, нечто вроде Брюсселя…
Фаина. Чем тебя не устраивает должность редактора Нью-Йоркского книжного издательства?
Писатель. Работа мне, конечно, нужна, но не в Америке, а в Европе.
Фаина. В Европе Гайто Газданов, конечно, тоже может работать. Кем? Ночным таксистом!.. Или в цирке…
Писатель. В цирке?.. О да, стояние и хождение на руках это, конечно, мой фирменный знак.
Фаина. На твои гонорары, любимый, мы и года не проживём.
Писатель. Ты утешение моей жизни.
Фаина. А политикой заниматься Газданов тоже не желает…
Писатель. Не желает… Не чувствует к этому ни малейшей склонности… Присоединиться к тем, кто действует, «всей мощью англо- саксонского мира»  против бывшего союзника?
Фаина. Как же быть?
Писатель. Как быть? Будем думать, думать…
Фаина. « У зверя есть нора, у птицы есть гнездо…». Автор этих строк давно уже избавился от чувства бездомности.
Писатель. Ты так считаешь?
Фаина. Ну, конечно, Бунин - нобелевский лауреат… Хотя… Ты мне говорил, что он сейчас жестоко страдает?
Писатель. Говорил… Он еле передвигается… Мы выкупим квартиру… Вот эту.
Фаина. И придётся всё же принять предложение радио «Свободная Европа». Займёшься радиопередачами…
Писатель. Политизированными радиопередачами?
Фаина. Ну скажи себе: «А-а! Где наша не пропадала!».
Писатель. И что?
 Фаина. А вдруг… Ну, не знаю…
Писатель. Да думал я об  этой радиостанции, думал!..
Фаина. Тебя это удручает…
Писатель. Меня удручает никотиновая зависимость…(Закурил.) Не переживай, я приму предложение «Свободной Европы».
Фаина. Гайто!
Писатель. Ну-ну-ну… Приму… Буду выступать под псевдонимом.
Фаина. Такое возможно?.. Ну правильно, - несмотря на то, что ты всегда вёл замкнутый образ жизни, твоё участие в литературных вечерах «Зелёная лампа» сделало тебя известным в соответствующих  кругах и ты, как член Парижской Русской ложи…
Писатель. Фаина Дмитриевна… Причём здесь масоны? Господи, дай нам сил спокойно принять то, что не может быть изменено.
Фаина. Гайто…
Писатель. Только полный  идиот может не верить в Бога.
Фаина. Конечно… Я приготовлю твоё любимое блюдо…
Писатель. Не хочу. Мне надо выспаться. Что нового?
Фаина. На днях к тебе приходил человек с запиской… До этого тоже была записка. Одна от издателя Роберта Лаффона, - просит заглянуть к нему.  А во второй обращаются с просьбой прочесть лекцию о традициях и идеях масонства…
Писатель. Фаина, Фаина… И кто мне будет готовить в Мюнхене осетинские пироги?
Фаина. Пироги  я тебе буду высылать почтой. Будешь угощать Вейдле  и всех своих сослуживцев. И хватит курить. Как говорил любимый твой поэт Рильке, ты «должен изменить свою жизнь».
Писатель. «Изменить свою жизнь…».  Изменить…
Голос диктора радио. Внимание ! Говорит радио «Свободы». Предлагаем вашему вниманию отрывок из романа Гайто Газданова «Пилигримы»…


Картина двенадцатая

1971 год. Мюнхен.


Фаина. Ты уже проснулся?
Писатель. Тебе явно не нравится Мюнхен… Что ты читаешь?
Фаина. Письма Бетховена к Бессмертной возлюбленной.
Писатель. «Ещё лёжа в постели я стремился мыслями к тебе, моя бессмертная возлюбленная…Жить я могу, либо находясь вместе с тобой всецело, либо никак…».
Фаина. Это забавно.
Писатель. Это строки из его третьего письма.
Фаина. Какая память!
Писатель. «Мой ангел, моё всё, моё я…».
Фаина. Лекарство…
Писатель. Фаинушка! Я чувствую себя превосходно. Все лекарства отменяются. Думаю, что через несколько дней мы с тобой сможем пойти в концертный зал…
Фаина. Дай – то Бог…
Писатель. Я многим обязан музыке… Больше всего я любил снег и музыку…
Фаина. Любил? А почему в прошедшем времени?
Писатель. Действительно… Мы ещё и в Венецию съездим.
Фаина. Непременно. Но лекарство всё же не стоит отменять…Молчу… Звонили с радио.
Писатель. Кто звонил?
Фаина. Передавали приветы из отдела новостей.
Писатель. Ясно.
Фаина. А час назад заходил Марк Слоним и твои сослуживцы.
Писатель. Надо было меня разбудить.
Фаина. Марк не позволил. Решили пополнить твою коллекцию чернильных ручек… Вот…Красивая ручка. Велели передать, что ждут новых передач из серии «Беседы за круглым столом» с твоим участием… Газданыч…Твоя работа на этом радио мне всегда казалось не менее опасной, чем участие в Сопротивлении… Эта служба отнимала у тебя так много сил.
Писатель. У нас подобрался хороший коллектив. И атмосфера на радио дружелюбная… Только вот задействовав меня в пропагандистской машине некто свыше стал вытеснять писателя Газданыча… Служить Слову… Болезнь, клиника, рентгеновские лучи…Теперь это в прошлом, надеюсь… Мне надо поработать, - дай бумагу.
Фаина. Тебе нельзя. Я хочу тебя покормить. Твоё любимое блюдо…
Писатель (отодвинув блюдо). Ты меня балуешь. Не хочу.
Фаина. Ну, пожалуйста…Ладно, не стану настаивать…пока… Тогда поговорим о Клер.
Писатель. Что за Клер?.. От неё письмо?
Фаина. Письмецо. Почитаем? (Садится рядом с Гайто.) «Гайто, дорогой!..».О-о, Пашкова по прозвищу Клер помнит твою оригинальную манеру собирать цветы и носить их корнями вверх!.. О-о!
Писатель. Прекрати…
Фаина. «Так мало людей, которым можно сказать - помнишь…». У Бетховена была Бессмертная возлюбленная, а у Газданова – Клер.
Писатель. Да, во всякой любви есть печаль.
Фаина. Ну, конечно.
Писатель. Подай – ка бумагу, - мне надо успеть написать «обо всех мертвецах- подлецах, что уходят в историю в светлых венцах».
Фаина. Нельзя тебе сейчас работать. Да и в деньгах мы не нуждаемся.
Писатель. Вот как? Деньги, деньги…
Фаина. Ну а ради чего сейчас писать? Ты и без того уже неизымаемое звено в живой цепи литературы русского зарубежья…
Писатель. Ну,  раз ты так считаешь…
Фаина. И не одна я… Ну не сердись, тебе противопоказана всякая работа… А,  может, я почитаю тебе? Что будем читать?
Писатель. «Замогильные записки».
Фаина. Шатобриана? Припоминаю…
Писатель. «В то время у меня не было иного письменного стола, кроме камня с моей могилы». Ну?..
Фаина. Родной мой, у тебя слабые лёгкие…
Писатель. «Слабые лёгкие»… Держать в руках перо я ещё могу? Могу…
Фаина. Но я так хотела с тобой поговорить… У меня есть вопросы. Давай поболтаем.
Писатель. О чём?
Фаина. Ну, скажем, я хочу знать, что тебя побудило писать  книги… Что тебя побудило писать книги?
Писатель. Это вопрос для газетной анкеты…Тебе нечем заняться?
Фаина. Дорогой ты мой  Гайтошечка, вот уже 35 лет мы вместе… Я на днях перечитала письма моей племянницы…
Писатель. Марыси?..
Фаина. Татьяны. Так вот… В 1953 году в своих письмах из Нью- Йорка она уверяла меня , что у тебя есть возлюбленная, проживающая в Америке. Умора! А ведь именно эта весть о твоей заокеанской любовной связи и ускорила наше бракосочетание…Да, ты всегда пользовался успехом у дам…
Писатель. Прекратите, Гавришева…
Фаина. Напоминаю: с 15 июля 1953 года я Газданова Фаина Дмитриевна…
Писатель. Давай вернёмся…  к вопросу … о том, что побудило меня писать… Меня, как и всякого человека, в течение жизни сопровождают два образа: находящийся справа даёт ценные, добрые советы, а находящийся слева вводит в заблуждение. Я не знаю, кто из них побудил меня писать: тот, кто выражает высший божественный мир или тот…А чем тебя не устраивает вот этот ответ на твой вопрос… Меня побудила писать… жажда бессмертия. «Казалось бы, откуда? Почему? Но жажда бессмертия также необъяснима, как необъяснима жизнь и необъяснима смерть . Через некоторое время  я перестану существовать, и не всё ли мне равно, казалось бы, что произойдёт через пятьдесят или сто лет после этого? Ни о ком из моих сверстников никто не будет помнить, а обо мне останется книга, которую я написал. Она будет своего рода открытой могилой, напоминанием о том, что я существовал. Вопрос – нужно ли это или нет, не имеет, я думаю, значения. Но я умру, зная, что мне  в какой – то степени удалось победить смерть. Моя книга – это борьба против власти забвения, на которое я обречён. И если через много лет после того, как меня не станет, на земле найдётся  хоть один человек, который прочтёт эти строки, то это будет значить, что я недаром прожил свою трудную и печальную жизнь…». Не то…( Утомлённый долгой речью, закрывает глаза.) Только полный идиот может не верить в космический Разум. Есть неподдающиеся постижению ощущения, которые можно описать лишь с помощью неких высокоразвитых сил, принадлежащих к высшему миру. Эти высокоразвитые души способны вдохновлять человека на создание гениальных творений. Без них – мы  ничто… Какое сегодня число?.. А ведь мне уже без малого…
Фаина. Скоро будем отмечать твоё  шестидесятивосьмилетие.

Звучит тема матери.

Голос матери. Мой дорогой, ненаглядный Гайтоня… Я всё сделала для того, чтобы увидеть сына своего – единственного, ненаглядного…

Проход матери с маленьким Гайто.

 Мать. Теперь повтори приветствие по – немецки. Добрый день.
Писатель в детстве. Гутэн так.
Мать. Можно мне попросить вас об одном одолжении?
Писатель в детстве.  Дарф ихъ зи ум айнэн гэфален битэн?
Мать. Теперь приветствие на осетинском языке. Добрый день.
Писатель. Мне всю жизнь казалось, - даже когда я был ребёнком, - что я знаю какую – то тайну, которую не знают другие, и это странное заблуждение никогда не покидало меня…
Писатель в детстве. Мама, а как снятся сны?
Мать. Добрый день…
Писатель в детстве. Да бон…
Мать. По- осетински… Д; бон…
Отец. Д; бон хорз, Гайто.
Писатель в детстве. Папа!

Родители с маленьким Гайто удаляются.

Писатель. Отец!.. Так как же  снятся сны?( Доносится скрип передвижной коляски. Писатель пытается рассмотреть старушку в инвалидной коляске, но та медленно удаляется.) Галерея человеческих лиц…
Фаина. Гайто! Тебе плохо?
Писатель. Остаётся… лишь поднять и опустить плечи… Плечи, лишённые крыльев…


Занавес



Пьеса  написана  Рамоновой Р.Н.  в 2003 году ( к 100- летию со дня рождения писателя).