Меланхолия крокодилов. ч1

(черновик не для чтения)






      Меланхолия крокодилов.
      
      
      
      
      Загадки в темноте. Истории о людях и крокодилах.
      
      
      
      
      История первая: Сердечный обмен.
      
      
      
      
      
      В большой и роскошно обставленной квартире, что занимала весь второй этаж дома 58 на Малой Венгерской, всегда было тихо, что в начале недели, что в середине, что в конце. Стороннему наблюдателю, если бы такой сыскался, вообще могло бы показаться, что квартира пустовала, хотя и странным образом не зарастала пылью. В ней всегда было тихо, в окнах светло, пахло благовониями, дорогими шелками и древними холстами в массивных рамах. И квартира эта, конечно же, не была пустой. То есть, в ней тихо и себе в удовольствие обитали двое: большой человек и болтающийся где-то возле плинтусов маленький служка.
      
      Большого человека звали Петр Чернц. Росту в нем было что-то около метра с восьмьюдесятью, а весу килограммов сто двадцать, не меньше. Он и был хозяином квартиры на Малой Венгерской, где всегда было тихо. И это утро он встречал с некоторым раздражением в своем огромном кабинете, сидя в большом стеганном кресле за внушительным письменным столом. Кабинет нашего хозяина был выдающимся помещением, две его стены сплошь занимали книжные шкафы, в середине громоздился громадный глобус, который раздвигался на две половины и в своей сердцевине имел ворох престранных карт, а так же окно с тяжелыми занавесями, в этот раз раздвинутыми и увязанными бархатными поясами с золочеными кисточками. Пол кабинета покрывал турецкий ковер, немногие свободные участки стен были заняты картинами в тонких черных рамках, на которых были изображены нереальные существа, будто бы люди в образе фантасмагорических животных.
      
      Петр Чернц читал какие-то отчеты, морщился и, то и дело, поправлял затемнённые очки, да проводил рукой по щекам и горлу. Иногда он вздыхал, отодвигал от себя документы и принимался ворчать нечто неразборчивое и обращенное видимо к тому, кто только сейчас появился в дверях с подносом в руке. Это был служка, юноша лет семнадцати или восемнадцати, искалеченный и переломанный до такой степени, что казался скорее кривляющимся клоуном в цирке уродов или одним из странных персонажей, что висели в рамках на стене, чем человеком. Бледное и тонкое его лицо, бывшее когда-то красивым, обрамляли ярко рыжие волосы, топорщащиеся в разные стороны то колечками, то сосульками, то волнами, то ступеньками.
      
      Сделав тяжелый шаг, юноша придержал поднос другой рукой, чтобы не обронить кофейник, чашку и тарелку с утренними гренками с сыром. На его изуродованном лице, (до такой степени изуродованном, что оно казалось прекрасным в каком-то смысле), проявилась свирепая гримаса. Затем, едва удержав поднос после третьего шага, он сердито сказал:
      
      –И что вы взяли за привычку завтракать в кабинете? Лишь бы мне насолить, никак иначе.
      
      –Ты воды согрел? – ответствовал ему Пётр Чернц, снова отодвинув лист бумаги, плотно исписанный от начала до конца даже без намека на абзацы. Он придвинул к себе шкатулку, раскрыл ее и вынул тонкую черную сигару. – Мне побриться нужно, чтобы ты знал.
      
      –На вас не угодишь, – проворчал юноша, с трудом ковыляя по мягкому ковру. – То завтракать вам в первую очередь, то бриться. До десяти еще час, успеете и то, и это. А памятуя о том, что аристократы всегда и везде опаздывают... – юноша дошел-таки до стола и грохнул поднос прямо перед хозяином, удивительно как не разбил фарфор. – Волноваться не о чем.
      
      –Этак ты мне всю посуду перебьешь, Клим, – Петр Чернц сурово посмотрел на служку, но столкнувшись с его едкими и недобрыми зелеными глазами, махнул рукой и взялся за завтрак. Однако сначала он все же раскурил сигару и сделал пару затяжек.
      
      –Доктор сказал, чтобы никаких сигар натощак, – еще сердитее сказал рыжий Клим. – Еще он сказал, что неуемное табакокурение обязательно вгонит вас в гроб.
      
      –Чтоб тебя, – с досадою ответил Петр Чернц, едва не пролив кофей на стол, и показал на дверь кабинета. – Я скорее от желчи твоей умру, чем от сигар. Уходи прочь. Поди воды нагрей для хозяина.
      
      –Вода давно нагрета и бритвенные приборы ждут в ванной комнате, – с усмешкой ответил Клим.
      
      –Все равно уходи, а то смотришь, как дырки в голове сверлишь, – хозяин взял один гренок и откусил сразу половину. Ах, хороши. Вот как так получается, что характер не приведи боже, а еду готовит так, что ешь и вожделеешь, и ешь, и вожделеешь? – Ты, кстати, в тот раз нагрубил даме. Она жаловалась, между прочим.
      
      –Рептилия, а туда же, – с презрением фыркнул Клим, однако от стола отлепился с облегчением, потому что любил, когда хозяин ел с аппетитом. Вздохнув, он начал свой трудный путь обратно, припадая на левую сторону и сильно заводя руку вперед для равновесия. – Пусть скажет спасибо, что вообще впустил.
      
      –Она ведь не знает, кем ты был в прошлом, – с иронической улыбкой и не без скрытого смысла ответил хозяин, принявшись за следующий гренок. Он просто захотел легонько уколоть, но...
      
      –Попрошу без этих ваших намеков. Потому что в прошлом... – Клим приостановился на мгновение и глянул на хозяина. Да так глянул, что тот едва удержался, чтобы не кашлянуть от смущения. Ибо глаза служки были холодны и страшны. Именно что глаза из прошлого. – Да вы и сами знаете, что бы я с ней сделал. Да и сейчас, если бы не вы...
      
      –Уйди ты бога ради, Клим. Дай доесть, – Петр замахал рукой. – Обедом что ли займись. Кстати, что у нас сегодня?
      
      –Секрет, – процедил Клим, доковыляв до выхода. Бросив на хозяина суровый взгляд, вышел и громко хлопнул дверью.
      
      –Угораздило же меня... – пробормотал Петр Чернц, возвращаясь к завтраку. – Однако гренки, друзья мои, ах, как хороши.
      
      
      
      *
      
      
      
      Посетительница появилась около половины одиннадцатого, как предвидел Клим. Он, собственно, даму и ввел в кабинет, перед тем демонстративно и весьма громко стукнув в дверь три раза. Ковыляя и будто бы морщась от боли, служка кое-как добрел до стола и швырнул на него визитку с золочеными вензелями в уголках. Петр Чернц встал из-за стола, чтобы поприветствовать даму, и с легким поклоном показал на кресло, стоявшее подле. Дама присела, не подняв вуалетки, а Клим, корчась и сердито пыхтя, поковылял в сторону окна, чтобы открыть его, как это всегда бывало.
      
      Дама смотрела ему вслед и всем своим видом показывала, что жалела сердитого калеку. А Петр Чернц лишь незаметно ухмылялся в усы и думал про себя «ах, знали бы вы, кто он на самом деле». С большим трудом справившись с окном, Клим сразу направился к двери, не глянув в сторону хозяина и посетительницы. Как только щелкнул замок, дама приподняла вуалетку и шепотом произнесла:
      
      –Бедный, бедный, бедный мальчуган. Вы так великодушны, господин Чернц, что приютили несчастного у себя.
      
      –Отчего же, он прекрасно справляется со своими обязанностями, несмотря на некоторые проблемы со здоровьем. Уверяю вас, я бы не стал терпеть в своем доме бездельника и неумеху просто из жалости.
      
      –И все равно, вы крайне добры.
      
      Петр подумал, что словно крайне в данном контексте звучало несколько странно... Впрочем, он осмотрел свою посетительницу и заметил на ее лице те признаки, которые ей приходилось прятать под вуалеткой. В прошлый раз она лица не раскрыла. Значит, перед этим разом навела справки. Среди своих.
      
      –Вы возьмётесь за мое дело, господин Чернц? – решительно начала она, подняв лицо намеренно, чтобы в свете утреннего солнца хорошо были видны уродливые темно-коричневые чешуйки, прораставшие на нежно-розовой коже правой щеки. – Честно сказать, мне и обратиться-то больше не к кому.
      
      –Сударыня, эти признаки... – хозяин кабинета поправил очки, будто собравшись снять и сразу передумав, затем вынул из шкатулки сигару и принялся ее раскуривать. Он не спросил разрешение у дамы. Хотя дама была против, это отражалось на ее лице. – Эти признаки...
      
      –Прошу вас, затушите сигару! – воскликнула она, едва первый завиток дыма поднялся к потолку. Она схватила себя за горло, будто испытав приступ удушья, хотя на самом деле нет.
      
      –И эти признаки тоже, – Петр Чернц затушил сигару в стеклянной пепельнице с серебряной откидной крышкой, которую сразу и закрыл. – Говорят лишь об одном, процесс пошел. И он необратим.
      
      –Я всегда была безразлична к сигарному дыму. А тут... паника какая-то нападет.
      
      –Крокодилы ненавидят любой дым, без разницы, сигарный или от костра. В домах крокодилов никогда не бывает каминов именно по этой причине.
      
      –Но ведь я... – с обреченным ужасом прошептала дама.
      
      –Пока вы человек... – Петр снова погладил усы, прежде чем закончить. – Если не захотели меня убить тот час же.
      
      –Нет! Не захотела! – воскликнула она, потянувшись к хозяину кабинета. – Верьте мне! Просто сделалось до невыносимости гадко от дыма. Да и не смогла бы, вы такой большой...
      
      –Не смогли бы совсем по другой причине, – Петр посмотрел на дверь, за которой, он знал это, стоял и прислушивался к доносящимся из кабинета звукам Клим. – Так что, сударыня, увы, вам придется приспосабливаться к новым для себя условиям.
      
      –Я буду есть людей? – снова шепотом, исполненным ужаса, спросила она, а глаза с мольбою смотрели на Петра.
      
      –Если сможете... – тот неопределенно повёл рукой. – Но то, что питаться будете в основном сырым мясом – факт.
      
      –Но как же это могло случиться со мной? Ни матушка, ни батюшка, ни сестрица...
      
      –Вот здесь исследование вашего генеалогического древа до третьего поколения, – Петр взял и приподнял над столом документ, который читал за завтраком. – Упоминаний о крокодилах нет. Но, знаете, люди очень часто скрывают этот факт и стараются исключить неугодных предков из памяти и документов, забыть их. Подобным бумажкам нет веры. Они лишь отражают то, что ваша семья хочет помнить из своего прошлого и скрывает то, что хочет забыть. Вы понимаете меня?
      
      –Понимаю, – она опустила голову и тяжко вздохнула. – Но знаете, как это невыносимо сначала догадываться, а теперь знать, что я превращаюсь в чудовище.
      
      –Некоторые люди уверены, что крокодилы приносят удачу, – тихо сказал Петр, наблюдая за реакцией на свои слова.
      
      И реакция оказалась ожидаемой.
      
      –Если съесть еще живое сердце... – дама едва не плакала. – Я так молода... Что же мне делать? Знаете, жить не хочется...
      
      В этот момент зазвенел телефон. Молодая особа вздрогнула и с испугом воззрилась на аппарат, стоявший на углу стола. Петр поморщился, но трубку поднял.
      
      –Да. Я. Здравствуй Мария. Что у Вацлава? Опять хандра... – хозяин кабинета сначала глянул на посетительницу, затем на дверь. – Скоро буду, так ему и передай.
      
      Вернув трубку на рычаги, он недолго посидел в раздумье, затем решительно глянул на даму.
      
      –Так, что вы хотели, сударыня?
      
      –Я хочу это остановить. Мне сказали, что это возможно в некоторых случаях...
      
      –Но только не в вашем, – Петр снял очки и посмотрел на молодую особу.
      
      Та в ужасе отшатнулась, прошептав:
      
      –Что с вашими глазами?
      
      –Клим! – громко и страшно крикнул Петр Чернц. – Неси сети!
      
      
      
      *
      
      
      
      –Петр, мы вас так ждали! – воскликнула Мария и протянула к нему руки.
      
      «Что ей нужно от меня? – мрачно подумал Петр, разглядывая пышную даму перед собой. – Какие отвратительные пальцы у этой тетки. Толстые, как сосиски, с коротко обрезанными ногтями. Мужицкие руки, право слово...»
      
      Он недвусмысленно посмотрел вглубь прихожей. Дама смутилась на мгновение, будто и правда собиралась с ним обниматься только что, да вдруг одумалась, затем отступила на пару шагов и снова протянула руки.
      
      –На улице еще март, а вы в легком плаще, – промямлила она и показала на вешалку, что едва держалась на стене, поскрипывая под грузом разномастных пальто, плащей, детских шубок и прочего тряпья неопределенного назначения и вида.
      
      Петр зашел в квартиру и принялся снимать с себя плащ.
      
      «Какая громадная бабища, – продолжил свои мрачные размышления он. – И этот передник с засаленными кружевами по краю. И эти разношенные тапки... Надеюсь, она не станет вынуждать меня снимать обувь, – он посмотрел на пыльный паркет в котором каким-то образом отражался световой круг от лампочки, поднял глаза на Марию и отдал ей плащ. – Выслушаю Вацлава и уйду. Ему я обязан, а этой бабе нет. Выслушаю. И уйду»
      
      Мария взяла плащ и тут же принялась мостить его на гору вещей. Гора совершенно определенно отторгала чужака, ибо было некуда. Но Мария целеустремленно нахлобучивала плащ на какое-то чудовищного вида пончо, будто пару минут как снятого с чилийского горняка вылезшего из черной ямы.
      
      –Вы проходите в комнаты, – Мария махнула рукой в сторону высоких застекленных дверей, которые протерли в паркете два светло-коричневых полукруга. – Вацлав ждет вас с раннего утра. Так и стоит перед окном, даже кофей не пьет и бутербродов не ест.
      
      Петр рассмотрел полукруги, затем глянул выше, на криво привинченную лампу с треснувшим колпаком, и только после этого на стеклянные прямоугольники. Пыльные. Засаленные. Отвратительные, как и все в этом доме.
      
      –Он что, пишет? – Петр подошел к зеркалу и поправил галстук, скосив все же глаз на воюющую с вешалкой Марию.
      
      –Ох, – вздохнула она и вдруг всхлипнула, зачем-то прижав к себе плащ. – Сами знаете, как это у него. То накатит, то отхлынет. Вчера машинка трещала, как пулемет с утра до ночи. А сегодня хандрит и все в окно смотрит.
      
      –Знаю, – Петр вернулся глазами к своему отражению в потемневшем овале с аляповатым бронзовым кантом в виде цветочного венка. На него смотрел полный мужчина с резким чертами и черными, как уголь глазами. Многие пугались его глаз, если попадались в тот момент, когда он был без затемненных очков или смотрел поверх стекол. Отворачивались обычно, а то и вздрагивали. Кое-кто из знакомых говаривал, что Петр Чернц выменял глаза у дьявола на свою душу... А это были всего лишь расширенные зрачки. Болезнь такая, антиглома называется.
      
      Петр снова глянул на Марию, все еще обнимавшуюся с его плащом. И подумал, что ни она, ни ее муж никогда не боялись его странных глаз. Он знал и ненавидел эту пару уже лет десять и ни разу никто из них даже разговора про отталкивающее свойство зрачков не завел, даже намека. Поэтому Петр снял очки еще в подъезде с загаженными стенами и сиплым эхом.
      
      И еще подумал, что вряд ли удастся просто выслушать и уйти. Просто – не получится. Когда-то, кажется, едва ли не вчера это было, Вацлав спас его от позора, расплатившись с обязательным долгом, наложенным, аки налог, на всех всевидящих. Здоровенный он тогда был, сильный, как медведь. Впрочем, про поляка или ничего или... ничего. Пьян он был в тот день, до свинских глаз пьян, потому и расстался так легко с тремя сотнями крон. А когда протрезвел, то начал сожалеть о собственной щедрости, да так, как умеют лишь поляки и евреи. Со слезами на глазах и угрозами в голосе. Впрочем... Долг так остался в некотором роде за Петром. И уже лет пятнадцать он выплачивает его и все никак не выплатит.
      
      Мария опять начала пристраивать плащ на груду вещей. Петр подошел к двери, взялся за ручки...
      
      
      
      
      –Отчего тебя всегда приходится ждать так долго!
      
      –На улице грязь и лужи, как топи.
      
      –Ты всегда находишь себе что-то в оправдание! Взял бы мотор!
      
      –Перестань визжать. Я на своей машине, что не отменяет того факта – лужи действительно, как болота. Пришлось ехать осторожно, чтобы машина на колдобинах не развалилась сама собой, – Петр поморщился и подошел к окну, мутному и дребезжащему от каждого движения в комнате. На подоконнике стояли нелепые фарфоровые слоники и горшок с засохшим цветком. Очистив себе местечко от пыли и крошек, он сел и посмотрел на Вацлава. – У тебя появился третий подбородок.
      
      –Это от нервов, – заявил тот и зачем-то похлопал себя по небритой дряблой коже, что нависала над горлом.
      
      Он был крупным мужчиной с типичными лицом неврастеничного поляка, бывшего кавалергарда, а ныне пописателя романов и пьес. На нем была полосатая пижама с костяными пуговицами и огромными накладными карманами, отвисшими от ключей и всякой дребедени, вечно болтавшейся в них. Ноги его были накрыты теплым пледом со спутавшейся бахромой, из которой выглядывали вельветовые тапочки, похожие на морды престарелых спаниелей близнецов.
      
      –А супруга твоя сказала, что с утра возле окна стоишь, меня высматриваешь, – усмехнулся Петр и полез в карман за серебряным портсигаром.
      
      –И стоял! – с вызовом пискнул Вацлав. – С шести часов! Вот только сейчас присел передохнуть.
      
      Петра всегда удивляло это обстоятельство – такое большое тело и такой тонкий голосок. Никогда не скажешь, что этот расплывшийся в бордовом, скрипучем кресле человек когда-то рубился с врагами не на жизнь.
      
      –Ну так... Что тебе нужно? – Петр раскрыл портсигар, вынул сигарету без фильтра, ибо вне дома всегда курил только этот сорт, и принялся ввинчивать в черный мундштук. Наблюдая за коричневыми табачными крошками прилипшими к бледной коже рук.
      
      –А ты не знаешь, – обидчиво пискнул Вацлав и взялся поправлять плед и разглаживать бахрому.
      
      Тут же, невесть откуда, нарисовалась его дородная супруга. Она с любовью отодвинула его руки и сама начала умащивать тяжелые складки вокруг ног мужа. Петр глянул в открытые двери. Его плащ был просто брошен на спинку стула, тоже, кстати, заваленного пыльной одеждой и вязанными шапками.
      
      –А мы приготовились к вашему визиту, – Мария оторвалась от пледа на мгновение и посмотрела прямо в черные глаза гостя. – Вчера вечером, когда шла из парикмахерской, встретила бродяжку. Прямо возле подъезда. Представляете?
      
      Петр снова поморщился. Мария заметила это и сразу замолчала. Прикусила губу и вернулась к ногам супруга.
      
      –Мы его в кладовой закрыли, – продолжил Вацлав, неопределенно махнув рукой. – Ромом напоили и... Он там и лежит. Дрыхнет себе, без задних ног.
      
      –Значит, тебе нужен обмен... – пробормотал Петр, прикурив от старенькой зажигалки с кремнем, брызгавшимся искрами. – Вдохновение потерял?
      
      –Потерял, – вздохнул Вацлав. – А мне в театре Врожича пьесу заказали. Обещались хорошо заплатить. А тут... ни слова в голове, хоть умри.
      
      –Умри, – с мрачной усмешкой прошептал Петр. Затем поискал глазами куда бы стряхнуть пепел и не найдя ничего подходящего постучал сигаретой по краю горшка. – Про что пьеса?
      
      –Ну ты же знаешь... – Вацлав смутился.
      
      –Про кавалергардов. Понятно. Мог бы и не спрашивать. Ни про что другое ты писать не умеешь.
      
      –Я бы попросил!
      
      –Показывайте своего бедолагу, – Петр резко глянул на Вацлава, тот сразу закрыл рот. Затушив сигарету в горшке, он встал и направился к дверям. Мария похлопала по коленям мужа и направилась вслед за ним.
      
      –Не туда! Направо, пожалуйста!
      
      Петр остановился и с удивлением посмотрел на нее. А ведь и правда, по волосам видно, что недавно была в парикмахерской. Жиденькие волосики с бледно-рыжими колечками... Как это называется? Завивка?
      
      А вслух сказал:
      
      –Вы готовы к тому, что он может оказаться не тем, кто вам нужен?
      
      –Ох не знаю, Петр. Мне его глаза показались такими... змеиными, что ли. Исподлобья так смотрит, будто буравит. Точно рептилия!
      
      –Мы вообще о ком говорим? – Петр с досадой подумал, что зря затушил сигарету. Ему до рези в горле захотелось затянуться. И еще о том, увидели бы они его Клима... – О бродяжке?
      
      –Не волнуйтесь, документов у него точно нет. Я все подробно выспросила. Он бродяжка. Точно, бродяжка. Молодой правда, затравленный... Может поэтому глаза такие... острые. Ох, испортила его жизнь, успела-таки...
      
      –Успела, значит... – Петр перевел взгляд на низенькую дверь подпертую стулом. – Зачем это? Вы же сказали, что напоили его.
      
      –От пьяного эффект не тот, – смутилась Мария. – Я запомнила с прошлого раза. Того обмена Вацику хватило всего-то на пару пьес... Да и протрезвел, наверное.
      
      –Открывайте.
      
      Мария, – и откуда прыть взялась, – подскочила к двери и выдернула стул из-под тяжелого набалдашника бронзовой ручки. Дернула и... Растерянно оглянулась на Петра.
      
      –С той стороны закрылся, – прошептала она. – Там у нас всякий скарб.
      
      Петр безразлично пожал плечами и отвернулся.
      
      –Значит, не судьба Вацику вкусить лучистого вдохновения.
      
      –Ох, что вы такое говорите, Петр! Я сейчас же все устрою!
      
      Она принялась стучать в дверь и что-то шептать в щелку. Однако уговоры ее не подействовали на того, кто прятался с той стороны. Он молчал и вообще никак не выдавал своего присутствия. Скоро от шепота и уговоров Мария перешла на угрозы и совсем невязавшиеся с ее внешностью проклятья. Она колотила в дверь кулаками, и с каждым ударом все неистовее, как сумасшедшая, обещая тому, кто за ней прятался, смерть лютую и долгую. На шум пришел Вацлав. Разузнав в чем дело, пописатель мгновенно разъярился и сделался похожим на медведя в полосатой пижаме. Супруги принялись кричать в дверь сначала просто грубые ругательства, а скоро и такие слова, что Петру сделалось бы страшно, не знай он кто эти двое такие и зачем так остервенились. В конце концов Вацлав пронзительно взвизгнул «пся крев!» своим весом выдавил дверь и выволок за рыжие волосы худенького подростка в грязном рванье.
      
      Удивительно, но тот не просил отпустить, не рыдал и не кричал «пощадите!», как это делали многие, побывавшие на его месте. Пока Вацик, красный от натуги и бешенства, таскал подростка по полу, поднимал за волосы и прижимал к стене, хлестал по щекам и плевал в лицо... Тот не отводил своих глаз от Петра. Зеленых глаз. Как бутылочное стекло зеленых. Рыжие веснушки. Зеленые зрачки с черными точками. Белые губы... Даже когда Вацлав вбивал его лицо в паркет, крепко держа всей пятерней рыжий чуб, подросток выгибался, пересиливал сальную хватку взбешенного поляка, и буквально вонзал взгляд своих чертовых глаз в глаза взрослого, привалившегося с отстраненным видом к стене.
      
      Петр глянул на Вацлава. Картинка нарисовалась так себе, тошнотворненькая. Растрепанные волосы, влажные от пота. Пара пуговиц, расстегнувшихся на бесформенном, волосатом животе. Протертые коленки. И запах... Запах мочи и прогорклого пота. Неужели вот этим от всех писателей несет? Потом и мочой. И кишечными газами, въевшимися в обшивку кресла. И скисшимся молоком. И травным чаем... Хорошо, что я не писатель.
      
      Петр закрыл глаза и тихо сказал:
      
      –Хватит. Ведите его в комнату. Там света больше, а здесь ничего не видно.
      
      –Видишь, какая гнида? Точно тебе говорю, крокодил! – Вацлав, все еще взбудораженный избиением подростка, страшно посмотрел на Петра. Его глаза вращались в своих орбитах, ноздри с клочками волос раздувались, подбородки тряслись...
      
      –Сегодня ты начнешь гениальную пьесу. Обещаю.
      
      
      
      –Ну? Что?
      
      Петр смотрел на подростка. И видел все, что в нем было. И то, что пряталось, и что скользило по поверхности. И солнце в глазах...
      
      –Ты когда-нибудь слышал об окончательном обмене, Вацлав? – тихо проговорил Петр, а сам все смотрел и смотрел в глаза подростка. Тот лежал на полу, крепко связанный бельевой веревкой. Губы в кровь. Ссадины, веснушки. Грязный пиджак со свалки, а сам рыжий, рыжий, рыжий... черт. И за что мне это наказание с рыжими? И отчего у них всех такие глаза, что насквозь прошивают? Видел бы Клим эту сцену, то-то бы разъярился.
      
      –Нет. А что это значит? – бывший кавалергард тяжело опустился в кресло и взял громадную кружку с чаем, которую на подносе принесла супруга. Для Петра она тоже принесла, но тот никогда не брал еды и питья из чужих рук, особенно, если одно или другое было приготовлено специально для него. – Ты что-то говорил про гениальную пьесу... А мне, знаешь ли, очень бы это пригодилось. Чтобы все ахнули и сдохли от зависти!
      
      –В этом мальчике нет того, что тебе нужно, – Петр отвел взгляд в сторону, раскрыл портсигар и вынул из него сигарету. – Глаза острые, соглашусь, но... Он не крокодил.
      
      –Это что же, все зря? – страшно расстроился Вацлав, едва не выронив кружку. Мария тоже заохала. – Нам же его отпускать никак нельзя. Сам знаешь. Нам его что, просто так убить?
      
      –А сможешь? – Петр отвел взгляд от огонька зажигалки на мгновение, чтобы глянуть на Вацлава. – Не разучился? Не забыл за что тебе орденов на грудь навешали?
      
      –А я тебе заплачу. Тебе-то уж точно не привыкать.
      
      –Хитрым ты стал, Вацик, – Петр убрал зажигалку в карман и выдохнул струйку дыма.
      
      В комнате теперь набралось много редкого солнца, свет которого был таким же, что и скисшееся молоко на кухне Марии. На стенах висели фотокарточки с Вацлавом кавалергардом. По правой стороне корячился комод с покосившейся от собственного веса дверью, из которого выглядывали поеденные молью рукава шинели. По левой шкап с посудой. Возле кресла – массивный, как сундук, проигрыватель с тяжелой крышкой, в которой блестел ключ. И толстые пластинки в бумажных конвертах на нем же.
      
      –Почему от тебя воняет мочой? Не пойму... – пробормотал Петр. – Под себя, что ли, ходишь? Сил нет до туалета дойти?
      
      –Что ты там говоришь? Я ничего не понял!
      
      –А туда же лезешь, в гении, – Петр вынул из внутреннего кармана пиджака тяжелый револьвер. Он глянул вниз, на скорчившегося подростка. Прямо в его расширившиеся от ужаса глаза. – Почему не кричишь? Тебе ведь рот забыли заткнуть кляпом. А ты молчишь...
      
      –И правда, – спохватился Вацлав и всплеснул руками, отчего чай пролился на плед. – Мария, принеси тряпку... Нет! Много тряпок! Нам тут еще убираться полдня.
      
      –Проклятые дураки, – прошептал Пётр, убирая оружие обратно. – Кавалергарды, мать вашу...
      
      –Что ты там говоришь?! Почему убрал револьвер?! – еще громче взвизгнул Вацлав.
      
      –Привёз я вам настоящее крокодилье сердце, – Петр посмотрел на Марию. – На заднем сидении в эмалированной кастрюльке, скажите спасибо Климу, что так ловко и чисто разделал. Двери не заперты.
      
      –Ох, Пётр, вы наш спаситель! – крикнула Мария, неуклюже, будто громадная квочка в переднике, побежав к выходу. Однако в дверях она остановилась и с сомнением глянула на связанного подростка. – А что с ним? Нам никак нельзя оставлять его...
      
      –И это тоже мои проблемы, – ответил Петр, поморщившись. – Беги за сердцем. И смотри не расплескай кровь, ее в кастрюле до краёв. Иначе не состоится обмен. Да и время поджимает... Бегом!
      
      –Вы наш спаситель! – с этим криком Мария скрылась за дверью.
      
      –А ты... – Чернц перевел взгляд на Вацлава. – Мы с тобой в расчете. И больше мне не звони.
      
      
      
      *
      
      
      
      –Уходи, – Петр остановил машину возле Канала и устало откинулся на спинку кресла. Он закрыл глаза, перед тем мельком глянув на тщедушного подростка. Тот сидел нахохлившись. За все время пути он не сказал ни слова.
      
      Послышался скрип кожаного сидения, затем железных петель на двери...
      
      –Мне некуда...
      
      –Пошел вон, – просто и негромко сказал Петр. – Беги в Маскару, там запрещены все эти зверства, что процветают у нас. Говорят, что в столице люди и крокодилы живут в мире.
      
      –Спасибо, – ответил подросток и вышел. Хлопнула дверь. За окном послышались чавкающие звуки шагов по грязи.
      
      
      
      *
      
      
      
      –Сегодня был удачный день, – сказал Клим, подливая чаю в чашку Петра. Тот наконец добрался до своего любимого кресла в кабинете, до любимых сигар и обожаемого сорта чая. В этот раз Клим побаловал его еще и шоколадным тортом собственного изготовления. Все же, он был не менее гениальным кулинаром, чем убийцей.
      
      –Что ты сделал с телом, Клим? – Петр Чернц приоткрыл глаза и глянул на искалеченного юношу, который ловко управлялся с тарелками и подносом с тортом. В этот раз истерзанное его тело проявляло чудеса гибкости и даже, в некотором роде, красоты.
      
      –Порубил на куски и сдал в полицию под опись.
      
      –А если серьезно?
      
      –Она же крокодил, – мрачно усмехнулся Клим. – А у крокодилов не одно, а целых два сердца. Так что, жива живехонька она. Приковал ее в лаборатории к стене. Ночью что-нибудь придумаю.
      
      –Может отпустим? Она ведь не сделала нам ничего плохого. За помощью пришла... – он глянул на слугу поверх очков.
      
      –Э, нет, хозяин. Не нужно испытывать на мне свои глаза. – Клим хмыкнул и отвернулся. – Знаю. Буду блевать кровью до утра, как в прошлый раз. А насчет нее... Вам, может, крокодилы и не сделали ничего плохого. А мне, – юноша задрал рукав рубашки, сим обнажив ужасные шрамы, будто перекрутившие руку жгутами и колючей проволокой вдоль и поперек. – У меня с ними свои счеты.
      
      – Надеюсь, я ничего не услышу этой ночью, – пробормотал Петр, поискав куда скинуть пепел.
      
      Клим поставил перед ним стеклянную пепельницу с откидной крышкой.
      
      –Первым делом... – сказал он, улыбнувшись так, что мурашки начали бегать по спине. – Впрочем, вам не нужно этого знать. Спите спокойно, хозяин. Этой ночью ничто не потревожит вас.
      
      
      
      
      Конец первой истории.
      
      
      
       Сони Ро Сорино (2015)