На лабутенах. Часть четвёртая

10.12.200...

Истощённый голенький эльфик с прозрачными стрекозиными крылышками сидел на краю стола, под увядающей розой, как под поникшим зонтом, косясь из-за плеча на брошенную кем-то измятую перчатку, похожую на иссохший кокон, из которого он только что с трудом, весь клейкий и склизкий, вылез. Пора было улетать, но ему, голодному, усталому, и лететь-то было некуда. "Ведь если здесь Амур когда-то жил, то он покинул этот дом, покинул". Вероника по странной привычке ума всё ещё искала удачные мизансцены и реплики к ним, но инстаграм совсем забросила - бежала любой публичности, жаждала уменьшиться, забиться в щель или, как этот жалкий эльфик на клингеровской гравюре, крылато раствориться в небесных эфирах...

 В Венецию тогда Вадим полетел один - не пропадать же уплоченному за билеты и двухместные нумера; она, в свежести эмоциональной реакции более всего стыдясь своей материальной несостоятельности, соврала что-то о заминке с визой, а он особенно и не входил в детали, как будто забыл, что за несколько дней до того Вероника отэсэмэсила ему прямо из посольства о получении паспорта с шенгеном. Пустые, выходные, холостые дни ноябрьских праздников ползли серо-слякотно, мучительно, заброшенно, безнадёжно. Вадим ежедневно пересылал ей по нескольку десятков веницейских фотографий. Она не отвечала, но изучала эти как назло бесподобно солнечные, радостные снимки подробнейше, саморастравляясь, ковыряя свои душевные чирьи. Канале Гранде с его вапоретто, сваями, чайками, увиденный в миндалевидную глазную дырку золочёной маски; хохочущая шоколадная малышка с сотней разноцветных косичек, атакуемая сотней голубей на пьяцце ди Сан Марко; белоликий, белосаванный, белоколпачный Пьеро с огромным жабо чёрного газа, опасно и тревожно свисающий с мраморного балкона; острозубчатые носы гондол, режущие зеленоватую воду с отраженьями зияющих пустыми глазницами окон фасадов; мокрая, бордовая в лучах заката мостовая на Пьяцетте, и на ней, прямо под Адамом и Евой, обнявшаяся парочка высоких, стройных, красивых, стильно и дорого одетых восточноевропейцев...

В Москву Вадим смог выбраться только тридцатого, когда Вероника уже успела чуть-чуть отойти от пережитого унижения и решить, что теперь она будет предельно, предельно конкретна во всех практических вопросах и того же потребует от него. После ужина, не дожидаясь чая, Вадим вынул из рюкзака распечатки броней в Сочи на сочельник: "Если у тебя проблемы с Шенгеном, придется по России..." Вероника краем глаза увидела цифру с пятью нулями в рублях  и название отеля с приставкой "Палас", набрала воздуху и выпалила, что на подобные поездки денег у неё нет и в ближайшее время не будет, поэтому он должен найти какое-то решение. Вадим, как оказалось, был к этому готов, аккуратно убрал распечатки в пластиковый конвертик, достал брони во Владимир с цифрой в три нуля. У Вероники потемнело в глазах, но она, и потеряв надежду, не сдавалась: "Нет, на это денег у меня тоже нет". "Тогда поедем в Сергиев Посад. Туда ходят электрички, и обернуться можно за день". В его голосе, чертах, улыбке не было ни вызова, ни двусмысленности, ни малейшей тени издевательства - одна привычная кротость, вежливость, куртуазная мягкость.

Слова застряли у Вероники в горле. Более всего ей хотелось сейчас вонзить свои острые, алые, свеженаманикюренные ногти в эти добрые, честные, чистые в непогрешимости своей глаза и посмотреть, как исказится от боли красивое, холёное, вечно оскорбительно спокойное лицо. Вовремя вышла на кухню мать: "Вадим, вы бы сейчас пошли к себе. Завтра обо всём переговорите, пойдёте куда-нибудь - чтоб наедине, без свидетелей". -  "Так я часикам к десяти подойду?" - "Да-да, Вадим, идите". Мать выпихнула Вадима из квартиры, Вероника, согнувшись пополам, застыла на кухонном табурете - у неё внезапно засосало под ложечкой. Проводив гостя и почему-то вполголоса, как будто Вадим мог её подслушать через дверь, мать твёрдо и уверенно заявила: "Я тут что подумала: он же тебя просто проверяет на вшивость! Небось, обжегся до тебя на какой-нибудь акулище, которая деньги из него тянула, а теперь никому не верит! Нужно как-то доказать ему, что ты не такая!" Вероника устало подняла на неё глаза: "Как? Не обращая на это внимание? Но я честно не могу больше высасывать из пальца темы для разговоров, не касающиеся денег, не зная, сколько ещё придется терпеть. Уж лучше сразу всё оборвать, а то никаких нервов не осталось." - "Нет! Уже понеобращалась. Хватит. Честно поговорить надо, спросить напрямую, почему он так себя ведёт."

Вероника живо представила себе безмятежное, непроницаемое, герметичное закрытое всем знакомым ей эмоциям лицо Вадима и её передёрнуло: "Я боюсь, я знаю, что он ответит. Скажет, скорее всего, что в отношения вступают две равноправные личности и каждый должен заботиться о себе, себя полностью снабжать, а не виснуть на другом, ибо унизительно. Что-нибудь в таком духе. И что я этому разумное могу противопоставить, да так, чтоб не прослыть в свою очередь акулищей?" Мать помолчала, потом тихо, почти про себя, заметила: "Это точно, каждый сам за себя. Один на ужин из лобстера себе заработал, а у другого и на корку хлеба нет. Хороша же получится семья: один объедается разносолами от пуза, а другой лапу сосёт - и не смей претензии предъявлять, нищеброд голодный, каждый сам за себя. Что, неужели все семьи на Западе так живут? Вроде не замечала, когда ездила по конференциям... Ладно, иди спать. Будешь действовать по ситуации".

Ночью выпал снег, к утру внезапно похолодало до минус пятнадцати. Не ожидавший такого климатического кульбита Вадим пришёл в старенькой, рыженькой, ешё студенческой, похоже, дублёнке, где-то, вероятно случайно завалявшейся у родителей, с тусклым несуразным, едва ли не молью побитым петушком на голове. Обыденно элегантная, в приталенном, чернобуркой отороченном пуховике и такой же шапочке Вероника немного ободрилась: нелепый наряд гордого финансиста почему-то чувствительно укорачивал дистанцию между ними, тем более, что Вадим сам заметно комплексовал, украдкой поглядывая в зеркало на себя, недотёпу. "Ну что, куда пойдём для разговора?" - почти весело спросила она.  Вадим предложил Кусково. Вероника, в морозы активно предпочитавшая центр, уступила.

Доехали без приключений на электричке, бодро дошли по центральной аллее до большого пруда, ещё не вполне замерзшего, с тёмными проталинами в самых неожиданных местах. Разговора не получалось: безлюдье исторического парка как-то само собой сводило мысли Вероники на искусствоведческие рельсы, и она, как в первые недели их встреч, щебетала о генерал-аншефах; адъютантах, камергерах и фрейлинах, Прасковье Жемчуговой и Авдотье Истоминой, четверных дуэлях, тайных обществах и последнем из Шереметьевых, потомке Кутузова, что женился в эмиграции на праправнучке Наполеона, примирив тем самым историю с самою собой. "А не примириться ли и нам?" - спросил Вадим, когда, ёжась от неизвестно откуда налетевшего ледяного ветра, они шли вдоль пруда к дворцу, - "Что за это за непонятные недовольства в последнее время?" Вероника, начавшая мёрзнуть в своём пуховике и красивых, по колено, сапогах на каблуках, попыталась объясниться, но всё выходило не то, всё выходило не так. Вадим лишь ожидаемо кротко удивлялся тому, что она так зацикливается на столь низменных материях, тогда как речь идёт об их чувствах друг к другу, их интересе друг к другу, который уж конечно не должен ставиться в зависимость от денег...

Метрах в трёстах от дворцах их ждал неприятный сюрприз: вход непосредственно в парковую зону оказался платным, а у Вероники по недосмотру оказалось с собой лишь десять рублей. Повернули обратно. Ешё похолодало. Вероника почти не чувствовала пальцев на ногах, под подол её расклешённого пуховика морозно поддувало, а внизу почти не грели скудные, не допускающие под собой ни миллиметра лишнего skinny-джинсы. По дороге на станцию свернули не там, вышли, окончательно продрогшие, с синими носами, к шоссе Энтузиастов. Вероника, стуча зубами, попросила Вадима поймать машину: "Это серьезно, я реально замерзаю, как бы не заболеть". Долго голосовать, однако, не пришлось: минуты через три перед ними остановилась маршрутка, с обещанием "Рязанского проспекта" на лобовом стекле. Вероника первая блаженно влезла внутрь, протянула к печке замерзшие ноги, Вадим, не входя в клаустрофобичный ввиду его долговязости салон, с трудом пытался открыть кошелёк  онемевшими пальцами. Из толстой пачки десятирублёвок вынул три за собственный проезд, аккуратно спрятал пятачок сдачи в коробочку из-под фотоплёнки с российским триколором на крышке, полную рублёвой мелочи. "Ой, Вадим, у меня только десять рублей, " - вдруг пришло в голову Веронике. "Да, придётся идти искать банкомат, вылезай. Вы не знаете, где здесь банкомат?" - обратился он к водителю и пассажирам. Морозный воздух мохнатой лапой выбирал из маршрутки тепло, шумели сосны лесопарка, усталый, кавказского вида водитель напрягал все свои интеллектуальные ресурсы, все свои знания русского языка, чтобы понять, что от него хочет этот молодой, этот холёный, этот несоменно денежный субъект. "Господи! Позорище-то какое!" - прошипела вдруг сидевшая рядом с Вероникой толстая, тёплая, авоськами увешанная тётка, - "Детка, тебе пятнадцати не хватает? Возьмите, мужчина!" - попыталась она сунуть деньги Вадиму, тот растерянно взял, протянул их шоферу. Но шофёр как раз успел осознать присходящее: "Нет, за дэвушку ты уже заплатил, а мудаков я не вожу!" Дверь захлопнулась перед самым носом изумленного Вадима, маршрутка резво тронулась с места...

***
Той ночью, и весь следующий день, и всю следующую ночь Вероника бредила: истерзанная белизна её простыни где-то на уровне локтей и бедёр превращалась в волны ледяного моря с обломками кораблекрушения, за её длинные, размётанные по подушке волосы хватались отчаявшиеся спастись люди и тянули, тянули её за собой на ледяное дно. Она не слышала, как сначала звонил, а потом приходил Вадим, разочарованный тем, что она бросила его в лесу одного, как мать выгнала его из дома, как он опять звонил, напоминая, что его билеты из Лондона в Москву куплены вплоть до Нового года и сдать их уже нет никакой возможности, а посему нужно же входить в положение...

А потом она пришла в себя и сидя в постели, с обвязанным, в ангине, горлом начала бешено готовиться к зачётам. Надвигалась зимняя сессия, которую она намеревалась сдавать на отлично.