Пиво и ДЕЛОкратия - 2

Прошло два года, как я закончил первую статью «Пиво и делократия». Я думал, ещё немного – и моя работа на «Пивоварне Хейнекен» закончится навсегда. Но время шло и шло, а я всё здесь.  Происходили события, опять я думал, что уволят – не уволили. Пожалуй, уже накопилось материала, чтобы писать продолжение – «Пиво и ДЕЛОкратия», часть вторая.

ПРОФСОЮЗНЫЕ СТРАДАНИЯ

Администрация завода, поскольку мы – часть  крупной зарубежной фирмы, желающей иметь хороший имидж во всём мире, старательно выполняет все формальные правовые нормы. Как выполняет – другое дело, но галочку для отчёта надо иметь всегда. Поэтому членов профсоюза включают в различные аттестационные комиссии, и я в этом качестве был выдвинут профсоюзом два раза. Первый раз всё прошло гладко и тихо, я хоть и мог бы сказать, что аттестация работников цеха розлива проводится недостаточно хорошо, но как провести её хорошо, я не знаю и сейчас, поэтому и не возникал. А вот второй раз закончился скандалом. На этот раз комиссия проводила аттестацию рабочих мест. Я был включён в комиссию от профсоюза, но никто не потрудился даже ознакомить меня с приказом директора о создании комиссии, не говоря уже о привлечении к её работе. Комиссия работала летом, а в декабре меня вызвала менеджер по охране труда и сказала: «Виктор Альбертович, пожалуйста, подпишите документы». Я даже не понял – о каких документах идёт речь? Она показала мне все итоги, отчёт нанятой за деньги специальной фирмы, которая проводила замеры всех вредностей и т.д. Я прочитал отчёт – а там комиссия приходит к выводу, что у завода нет оснований платить кому-либо из работников за вредность. У нас работники цеха розлива и холодильно-компрессорного цеха имеют вредность – первые по шуму, вторые по своим вредным веществам – аммиаку и т.д. И вдруг – нет оснований для вредности.
Если бы комиссия приняла решение оставить всё как есть, я бы подписал – к чему собачиться из-за мелочей? Мне престиж не нужен, и я не в обиде – сделали работу без меня и ладно. Но в такой ситуации, когда положение работников может быть существенно ухудшено, я, как представитель профсоюза, не имею права подписывать эти документы. Трудохранница пыталась меня убедить, что администрация всё равно будет платить вредность, что это аудиторская фирма придралась к каким-то юридическим крючкам – но с какой стати работники должны надеяться на доброту администрации? Сегодня они платят, завтра скажут: всё, хватит. Поэтому я отказался подписывать решение комиссии.
Чтобы понять сущность претензий аудиторской фирмы, я позвонил старому нашему инженеру по охране труда, уволенному Шатцем. Он мне сказал, что аудиторская фирма поступила правильно, и что он давно об этом говорил администрации, но никто не хотел ничего менять. Он же сказал, что экспертиза, которую делала эта приглашённая фирма, стоит приличных денег, и что если я откажусь подписывать, меня наверняка уволят.
Я помялся, поразмышлял, - и не стал подписывать. Один раз я уже лез на рожон, второй раз делать это уже легче.
Меня вызывала охранница труда, потом отдел кадров – я подписывать отказался. Попросили написать объяснение моих действий – я написал. Начали служебное расследование по этому факту.
А я с самого начала сказал о сложившейся ситуации нашим профсоюзникам. Они сказали: ничего не подписывай, материалы мы передадим кому надо, скоро здесь будет большой шум. Я передал им свои объяснения, и впоследствии отдавал все полученные в связи с этим делом документы.
В один из дней меня вызвал начальник – менеджер по техническому обслуживанию – и мы вместе с ним пришли в кабинет менеджера завода по кадрам. Там оказалась группа людей, и менеджер по кадрам спросила: «Почему вы не подписываете, что ознакомлены с приказом директора о создании аттестационной комиссии?» Я ответил, что могу подписать, но только сегодняшним днём, поскольку в то время, когда комиссия работала, я об этом приказе ничего не знал. Мне предложили подписать ознакомление с приказом, что я и сделал.
Об этом я рассказал нашим профсоюзникам. Их реакция была мне непонятна. Председатель ПС вдруг сказал мне: «Что ты сделал! Я же сказал тебе, чтобы ты ничего не подписывал!» Я ответил, что не подписать, что я ознакомлен с приказом, я не мог: ведь я реально с ним ознакомился, и отказываться означало бы идти на очевидный подлог при свидетелях. Но он стоял на своём и сказал: «Не знаю, запугали тебя или подкупили». Короче, смысла его возмущения я так и не понял, а отношения у нас испортились. Я стал отчётливо ощущать недоверие со стороны профсоюзных товарищей.
А тут ещё ко мне стал проявлять интерес директор по безопасности, Русинов, бывший полковник КГБ, ушедший из КГБ после 1991 года из-за начавшегося разгрома этой нужной народу и государству организации. Он на вид лет на пять старше меня, мы познакомились, когда я отправлял письмо в Голландию (см. «Пиво  и ДЕЛОкратия», первую статью). Мы его поставили в копию, и он получил письмо первым. Вызвал меня, мы имели продолжительную беседу. Он оказался умным и умеющим выспрашивать нужную ему информацию. Я в ходе нашей встречи отмечал, как он ненавязчиво выяснил, что за нами с Димой Кучеренко никто не стоит, что перевод на английский сделан самостоятельно, что объявление Шатца шпионом сделано не потому, что мы на самом деле так думали, а из тактических соображений.
После активизации профсоюзов (о чём речь ещё впереди) директор по безопасности захотел, видимо, использовать меня для получения информации о профсоюзе. При встрече заводил разговоры о том, что профсоюзные лидеры не правы, что они лезут в бутылку, что они искажают информацию, приносят только вред рабочему коллективу и т.д. Как раз тогда умер один бригадир на розливе прямо во время работы, профсоюз сразу заявил, что рабочих гробят непосильными условиями, а Русинов сказал, что этому бригадиру многократно предлагали перейти на более лёгкую работу, но тот упрашивал оставить на этой – очень нужны были деньги…
Я рассказал профсоюзным ребятам об интересе директора по безопасности, да ещё сдуру добавил: «Я бы поработал на него…». Я имел в виду, что по возрасту мне всё тяжелее работать механиком, а тут работа не физическая, в смысле, в штате у Русинова. Да ещё можно ловить жуликов, которых в администрации, по нашему мнению, пруд пруди. Потом-то, подумав, я легко увидел, что эта работа мне совсем не по характеру. А товарищи поняли так, что я хочу быть агентом Русинова против профсоюза. Я это заметил практически сразу по изменившейся реакции на мои слова, но слово не воробей, оправдываться, что мол меня не так поняли – совсем потерять лицо. С тех пор они часто давали мне понять, что считают меня агентом Русинова.
По аттестации было принято решение (которое никто и не собирался мне объявлять, я узнал о нём случайно), что я и профсоюз виноваты в «отказе от сотрудничества», но дисциплинарного взыскания никому выносить не будут в связи с истечением срока давности. Наши профсоюзники и это поставили мне в вину – не надо было ничего подписывать. А я опять возражал, что как раз если бы отказался подписывать, то тут и возник бы отказ от сотрудничества и обвинение стало бы обоснованным.
Между тем отношения между профсоюзом и администрацией стали всё больше обостряться. Мировой экономический кризис, который всё не хочет заканчиваться (а если разобраться по существу, он и не может кончиться), привёл высокоумных топ-менеджеров «Хейнекен» к выводу о необходимости строжайшей экономии по всем направлениям. А когда на местах получают такие вводные, первым делом смотрят, как бы сократить персонал. Причём не персонал офисов – там как раз появляется новая работа. Надо же намечать направления экономии, подсчитывать всё, что можно подсчитать, а что нельзя подсчитать – сделать так, чтобы можно стало подсчитывать, или организовать экспертные оценки… и т.д. У нас на производстве при общей нехватке денег на запчасти зато без скупости покупались и врезались во все места приборы учёта: счётчики, потокомеры, расходомеры, термометры, и другое учётно-контролирующее оборудование.
Что же касается сокращений, то прежде всего наметили «на убой» низкоквалифицированных работников. К ним отнесли всех грузчиков, уборщиц, перетарщиков, а также и водителей погрузчиков. Перспектива эта была ясна для профсоюза сразу – когда в начале кризиса директор группы компаний Хейнекен в России Димитар Алексиев устроил на пивоварне «Патра» встречу руководства компании с представителями всех профсоюзов (я тоже там был), нам показали местную пивоварню (естественно, тоже хейнекеновскую), и мы увидели, что своих водителей погрузчика на пивоварне нет вообще – только аутсорсинг. Стало ясно, что это же самое готовят и нам. Поэтому профсоюз сконцентрировал свои усилия только на двух смежных направлениях: получение каких-то гарантий занятости для тех, кто работает на пивоварне, и ограничение аутсорсинга. Созывались многочисленные совещания профсоюзников и администрации, писались письма аж в Амстердам, но дело с мёртвой точки не сдвинулось. И тогда профсоюзные лидеры (из каких-то тактических соображений опять было создано два профсоюза на пивоварне, и два самых активных профсоюзника – В.Морозов и С.Колегов – стали их председателями) решили перейти к активным действиям, и организовали забастовку. Забастовка прошла 15 декабря 2011 года. Я тоже хотел в ней участвовать, но 13 декабря умерла моя мать, и пришлось заниматься похоронами. Забастовка получила большой отклик в СМИ. «Хейнекен» отказался признавать сам факт забастовки, заявив, что был просто отказ от работы, и объявил всем участникам выговоры. Вмешались Трудовая инспекция, прокуратура, губернатор С-Пб Полтавченко. Создали что-то типа комиссии для разборки случившейся ситуации, порешили, пока разбираются, не принимать резких решений, Трудовая инспекция и прокуратура высказали мнение о недопустимости наказания участников забастовки. И вдруг через дня два С.Колегова и В.Морозова увольняют с работы за неоднократное нарушение трудовой дисциплины (последним нарушением посчитали как раз пресловутый «отказ от работы»).
Я пошёл выяснять, что произошло, к директору по кадрам группы компаний «Хейнекен» Марии Баруковой (я и раньше к ней ходил, о чём писал в первой статье, для маскировки называя в среднем роде – «начальство»). Там я не стал говорить о незаконности и неприличности принятого решения, а сказал: «Администрация наносит большой удар престижу и имиджу компании Хейнекен. Ведь она пошла против прокуратуры и трудовой инспекции, а это значит, что наверняка проиграет». На это Мария Константиновна ответила: «Сейчас Колегова и Морозова используют определённые силы для своих политических целей. Вот пройдут выборы – и о них все забудут». И ведь оказалась права! Перед выборами и прокуратура, и трудовая инспекция инициировали в суде несколько дел, чтобы отменить решение администрации об увольнении Морозова и Колегова и наказании участников забастовки. Дела тянулись несколько месяцев, очевидно, чтобы все волнения после выборов улеглись и никто не усмотрел связи между выборами и результатами судов. А потом все суды разом закончились в пользу «Хейнекена». Все довольны – прокуратура и трудинспекция перед выборами показали обывателям, что борются за права трудящихся, предприниматели оказались свободны от неприятного прецедента – решения суда не в их пользу. Недовольны только Морозов с Колеговым – ну да кому есть до них дело?
Кстати, до увольнения профсоюзных лидеров, перед самой забастовкой, Русинов сделал попытку прямо использовать меня для получения информации о профсоюзе. Я сказал ему: «Если это не повредит профсоюзу – всегда готов». А потом пошёл к профсоюзникам и сказал им: «Русинов хочет меня завербовать для того, чтобы я давал ему информацию о профсоюзе. Так что если есть что ему сообщить – скажите, я сообщу. А если не доверяете мне, то не обсуждайте в моём присутствии вопросы, о которых не хотите, чтобы Русинов узнал». После этого наши отношения несколько выправились – правда, общаемся теперь очень редко. И Морозов, и Колегов приходят иногда на завод, т.к. они остались председателями профсоюзов, но очень нечасто.

КОМИССИЯ ПО СОЦИАЛЬНО-ТРУДОВЫМ ВОПРОСАМ

После увольнения профсоюзных лидеров администрация решила, что нужно создать орган для взаимодействия с работниками в обход профсоюза. Начали разрабатывать проект создания комиссии по социально-трудовым вопросам. Мне об этом сказала М.Барукова во время нашего разговора, так что у меня оказалось достаточно времени, чтобы осмыслить это дело и прийти к решению, стоит ли в этом участвовать и в какой форме.
Поначалу я хотел отказаться от всякого участия в комиссии, поскольку направленность этой комиссии очевидна, и сконструирована она так, чтобы выполнять только заложенные администрацией функции, а другие не иметь возможности выполнять. В комиссию формально избираются пять человек от производства, и пять человек назначаются от администрации. Причём из пяти, которые от работников, один выбирается от администрации (администрация тоже ведь работает за зарплату) – то есть реально соотношение шесть к четырём в пользу администрации. Естественно, при любом голосовании по спорным вопросам представители администрации обеспечивают себе большинство. К тому же – это выяснилось уже после выборов в комиссию – она вообще не имеет права принимать какие угодно решения. Комиссия может только выдавать рекомендации для директора.
Но потом, посоображав, я понял, что и такая комиссия имеет смысл. Ведь её работа обязана быть гласной – и через эту комиссию свои мысли можно доводить до всех. То, что решения комиссией не будут приняты – не важно. Важно, что я могу предложить своё решение, а представители администрации будут вынуждены высказываться против – а это можно вывесить на всеобщее обозрение. Основная причина, по которой мне захотелось высказать своё отношение к происходящему и предложить свои способы выхода из ситуации – засилье бюрократизма на заводе. Такого бюрократизма, который был создан на заводе Шатцем и привлечёнными им людьми, я не видел нигде за 57 лет своей жизни. Даже в Советской Армии, про которую говорили «кто в армии служил, тот в цирке не смеётся» - не было такого. Но про бюрократию я напишу отдельно, а пока про комиссию. Я решил выдвинуть себя. Выбрал два вопроса, которые решил взять за основные в своей работе (ТРМ – «ти-пи-эм», если кто забыл первую статью -  и склад запчастей) и пошёл агитировать за себя. Говорил, что все силы приложу, чтобы добиться решения этих вопросов – наведения порядка с ТРМ и складом. Мне отвечали, что решить эти вопросы невозможно, но многие согласились за меня голосовать.
Когда наш технический отдел собрался на собрание по выдвижению кандидатов – а от нас должен был быть избран один член комиссии – я сразу сказал: «Выдвигаю себя». Потом был выдвинут один инженер-электрик представителями руководства отдела. А потом вдруг наши механики начали выдвигать друг друга, и выдвинули ещё двух человек. Я сразу понял, что в таких условиях голоса работников разделятся, а руководители проголосуют дружно за своего кандидата – и он будет выбран, хотя инженерно-технических работников меньше, чем рабочих. Поэтому я встал и сказал: «Я себя выдвигал, я свою кандидатуру и снимаю». Хоть таким демаршем хотел прекратить выдвижение новых кандидатов. Пусть не я, а кто-то из наших пройдёт, а не человек от руководства. И тут встаёт наш инженер-программист Петров и говорит: «Нет, так не пойдёт. Если Ракович себя снимает – я его опять выдвигаю». И выдвинули меня снова. Но мои действия привели всё же к тому, что выдвигать ещё кого-то перестали.
На собрании начали голосовать, но предприятие работает по сменному графику, и голосование для остальных было организовано в отделе кадров: приходи и оставляй подпись за своего кандидата. Тех, кого я сагитировал голосовать за себя, я посылал подписываться в отдел кадров и просил считать: сколько голосов за кого подано. Перед последними днями у меня было на 4 голоса больше, чем у того электрика (кстати, мы знакомы, он хороший мужик, но в комиссии высовываться не стал бы). И вдруг мне говорят: кадровичка отдала протоколы главному инженеру Савину, чтобы он дособирал подписи у тех, кто ещё не проголосовал. «Эге, - думаю, - хорошо же проголосуют люди под присмотром главного инженера. Он только скажет, что не хочет, чтобы меня выбирали – и кто же пойдёт против прямо у него на глазах?» Пошёл в отдел кадров за справедливостью. Высказал, что думаю по поводу таких действий, а кадровичка говорит: «Да мы совсем не против, чтобы вы были в комиссии. Я так вообще хотела бы, чтобы вы были её председателем». Опять думаю – значит, у них есть надежды меня как-то использовать против профсоюза. Я ведь человек мирный, всегда пытаюсь найти компромисс, понять оппонента. Ну что же, это моим планам только помогает.
Не знаю, возымело действие моё хождение, или Савин тоже не возражал, но я в комиссию прошёл. А на первом же заседании, когда по повестке дня выбирали председателя, сразу сказал: «Предлагаю избрать председателем меня». По регламенту (с которым нас ознакомили только на первом заседании) председатель не имеет никаких особых прав. Он только ведёт заседание – объявляет вопросы, которые надо обсуждать. Но мне опять же не надо было никаких привилегий – мне нужно было название. Кто читал регламент? Никто, кроме членов комиссии. А теперь я могу вывесить какую-нибудь информацию на стенд и подписать: «Председатель комиссии по социально-трудовым вопросам» - звучит.

                КОМИССИЯ ПО СОЦИАЛЬНО-ТРУДОВЫМ ВОПРОСАМ –
                ПАРУ ЛЕТ СПУСТЯ

Я не продолжал эти записки довольно много времени, пожалуй, что года 2 или около того. В комиссии прошло множество заседаний, положение с ней выяснилось окончательно, возможности решить какой-либо острый вопрос через эту комиссию нет, и писать о ней просто неохота. Я лучше выложу отчёт, который разослал по почте всем из технического отдела (который меня выдвигал), у кого есть электронная почта. Так что читайте.
«ОТЧЁТ О РАБОТЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОМИССИИ
ПО РЕГУЛИРОВАНИЮ СОЦИАЛЬНО-ТРУДОВЫХ ОТНОШЕНИЙ
В ФИЛИАЛЕ «ПИВОВАРНЯ ХЕЙНЕКЕН» ООО «ОПХ»
РАКОВИЧА В.А.

В феврале 2012 г. прошли выборы в Комиссию по регулированию социально-трудовых отношений на нашем заводе, и с марта 2012 года Комиссия приступила к работе. В своей работе Комиссия руководствуется Регламентом, утверждённым директором филиала «ПХ» И.Н.Шатцем 16.02.2012 г.
Согласно п.6.5 Регламента, «Комиссия утверждает и публикует на информационном стенде Компании отчёт о своей деятельности за каждый год работы».
Полагаю, что работа Комиссии должна оцениваться всем трудовым коллективом, и в случае неудовлетворительной оценки Комиссия должна переизбираться. Это предложение не было принято Комиссией, так что в случае недовольства работников своим представителем в Комиссии следует пользоваться процедурой отзыва – согласно Регламенту, п. 3.8:
«Администрация и Работники имеют право отозвать своих представителей из Комиссии. Отзыв участника Комиссии осуществляется одним из следующих способов: либо путём проведения собраний подразделений и подписания анкет либо посредством проведения опроса и сбора подписей Работников в поддержку соответствующего решения. Для принятия решения об отзыве члена Комиссии, избранного Работниками, необходимо, в поддержку соответствующего решения подписи большинства работников производственных подразделений или непроизводственных подразделений соответственно, выбиравших данного представителя». Хоть написано и неграмотно, но смысл ясен.
Помимо общего формального отчёта Комиссии считаю необходимым, чтобы все заинтересованные лица, принимавшие участие в работе Комиссии, высказали своё мнение о её работе и предложения по улучшению её деятельности. И для начала хочу изложить свои заметки о работе Комиссии за истекший период.

ЧЕГО МОЖНО ДОБИТЬСЯ С ПОМОЩЬЮ КОМИССИИ
ПО РЕГУЛИРОВАНИЮ СОЦИАЛЬНО-ТРУДОВЫХ ОТНОШЕНИЙ
Создание Комиссии было инициировано администрацией Компании с целью противодействия профсоюзам, некоторой замены их. Комиссия должна была, по мнению администрации, взять на себя вопросы, которые обычно оказываются в сфере деятельности профсоюза, но исключить при их обсуждении конфронтацию и избежать невыгодной администрации огласки в СМИ возникающих проблем. Антипрофсоюзная направленность Комиссии проявилась в следующем пункте регламента: 3.7 «В целях недопущения дискриминации представителей Работников по признаку принадлежности или не принадлежности к профсоюзу, Комиссия считается сформированной только в том случае, если состав Комиссии со стороны Работников будет включать как минимум 2 (двух) Работников, не участвующих в профсоюзных организациях». Чтобы показать направленность Комиссии на решение спорных вопросов между работниками и администрацией, в Регламент был включён пункт 1.5: «Комиссия является паритетной, т.е. состоит из равного количества представителей Работников и Администрации».
Реально этот пункт Регламента не имеет смысла. Комиссия по социально-трудовым отношениям по определению не может заменить профсоюз и не может решать спорные вопросы.
Согласно п.5.1 Регламента, «по итогам рассмотрения вопросов Комиссия принимает решение о направлении Работодателю мотивированной рекомендации» и согласно п. 5.3 «решения Комиссии имеют для работодателя рекомендательный характер». Поэтому очевидно, что Комиссия создана не как орган регулирования споров, а как консультативный орган при директоре филиала, который может только находить «болевые точки» завода, собирать по ним информацию и давать предложения по решению проблем. Это совершенно логичное и обоснованное устройство Комиссии. Руководство любой организацией строится на основе принципа единоначалия и ответственности за своё Дело. Комиссия по широте охватываемых вопросов соответствует уровню директора завода, при этом не несёт никакой ответственности за свои решения. Поэтому придавать такой Комиссии другие функции кроме консультативных было бы нарушением возможности для директора руководить организацией и нести за результаты своей работы справедливую ответственность.
Поэтому надо понимать, что Комиссия не может решать такие вопросы, как предотвращение сокращений численности работников, защита от аутсорсинга, повышение зарплаты всем работникам и т.п. Соответственно, совершенно не важно, сколько в комиссии членов от Администрации, сколько от работников. Для успешного выполнения Комиссией своих функций необходимо только, чтобы в Комиссии присутствовали люди, имеющие информацию обо всех важнейших участках работы завода. То, что при создании Комиссии Администрация перестраховалась и реально включила в состав Комиссии 4-х представителей работников и 6 представителей Администрации (один из представителей Администрации избирается, и поэтому считается представителем работников), тоже не имеет ровно никакого значения. Важнее то, что в Комиссии не было ни одного представителя от важнейшего подразделения – Цеха производства пива. Поэтому я и Олег Казин вынесли на Комиссию вопрос об изменении численности Комиссии за счёт добавления ещё одного члена от ЦПП. На январском заседании комиссии предложение было принято и одобрено О.М.Боковым. Выборы представителя от ЦПП прошли, с марта 2013 года он будет участвовать в работе Комиссии.
Комиссия по регулированию социально-трудовых отношений способна решать такие вопросы, по которым в принципе нет антагонистических противоречий между Администрацией и работниками, и таких вопросов возникает достаточно много. Они появляются как следствие недостаточной информированности работников в различных вопросах, плохой связи и взаимодействия отделов, недобросовестного выполнения своих обязанностей некоторыми работниками. В целом весь спектр поднятых и решённых Комиссией вопросов будет дан в официальном отчёте Комиссии, и я не буду касаться большинства из них. Для примера только укажу вопрос, который не был вынесен на Комиссию, но оказался решён по аналогии – механики-наладчики ЦПП теперь имеют для связи мобильный телефон от фирмы. Этот вопрос долгое время не решался, поскольку сами механики не представляли, что его решение может быть столь простым, а руководители, имевшие возможность решить этот вопрос, не знали, что механики  испытывают трудности из-за отсутствия связи.
Помимо решения некоторых вопросов, Комиссия имеет смысл и в случае, когда Администрация скрытно действует против всех работников. В этом случае поставленный перед комиссией вопрос не будет решён – его заблокирует либо Комиссия большинством голосов, либо директор. Поскольку в Регламенте есть пункт 1.8 «Информация о деятельности Комиссии является открытой: информация о её заседаниях публикуется на информационном (-ых) стенде (-ах) Филиала», такой факт станет очевидным для работников, что выявит позицию Администрации. Надо сказать, что пока за время работы Комиссии этой возможностью пользоваться не пришлось. Но пример таких действий есть – лишение работников законных оплачиваемых отпусков директором филиала Шатцем И.Н. летом 2009 г.
Отдельно я должен коснуться только двух вопросов, поскольку в своей предвыборной агитации обещал их решать: 1) о наведении порядка на складе запчастей; 2) о преодолении бюрократических извращений в ТРМ.

НАВЕДЕНИЕ ПОРЯДКА НА СКЛАДЕ ЗАПЧАСТЕЙ
Вопрос о складе запчастей встал по следующей причине. На заводе уже несколько лет составляются списки ненужных запчастей, и в этом году часть запчастей была уничтожена. При этом уничтожались детали, которые совершенно точно в списки мы не вносили. Захотелось понять – зачем это происходит, какие цели преследуются, потому что большинству работников (и мне в том числе) такие действия представляются прямым вредом для пивоварни. О положении дел на складе на рабочей комиссии докладывали главный инженер Ю.В.Савин (член Комиссии), менеджер по финансам М.Ельчанина, директор филиала О.М.Боков.
Долгое время я не мог понять логику принятых решений, потом мне стало казаться, что я её понял, но последняя встреча с О.Боковым показала, что я так и не понимаю причин происходящего на складе уничтожения запчастей. Поскольку очень не хочется считать себя идиотом, то я полагаю, что возможны два варианта: 1) причина уничтожения в невыгодном свете выставляет кого-то из администрации или вообще порядки в фирме Хейнекен; 2) причину и само руководство Пивоварни Хейнекен не знает.
Единственное, что удалось выяснить, - что сыграла свою роль ограниченность мировоззрения, присущая всем финансистам. Для них любые запчасти, любое оборудование, любая продукция – это деньги. Им невозможно примириться, что на складе лежит куча денег и никак не используется. До них не доходит, что запчасти могут вновь стать деньгами только в том случае, если их удастся продать. А продать не удалось. И финансисты легко пойдут на уничтожение запасов, чтобы устранить занозу, больно терзающую их финансистские мозги, и больше об этом не вспоминать.
При уничтожении запчастей сыграла большую роль плохая организация этого процесса. Плохо ставились задачи, плохо контролировалось их выполнение, в результате уничтожалось не то, что было намечено старшими механиками, а то, что попалось под руку. Полагаю, что ответственность за это несут Ю.В.Савин и Б.Крюков. Должен сказать, что расследование этого аспекта процесса уничтожения запчастей не проводилось, и моё мнение основано на личных наблюдениях и информации, полученной от других механиков. Не уверен, что в рамках Комиссии можно было бы расследовать этот эпизод, как и другие подобные. Если в процессе расследования будет выявляться вина какого-либо представителя администрации, и представители администрации решат этот факт скрыть (хотя бы для того, чтобы сохранить лицо перед подчинёнными), то представителям работников будет практически невозможно добиться правды – из-за плохой информированности о процессах управления в компании Хейнекен, отсутствия опыта в этом деле и недостаточной культуры ведения дискуссий.
В результате работы комиссии процесс уничтожения запчастей получил широкую огласку, и хотя этот процесс по вышеописанным причинам будет продолжаться, есть надежда, что он пройдёт более цивилизованно, с пониманием сути дела, и будут уничтожены действительно ненужные запчасти (они есть).


ПРЕОДОЛЕНИЕ БЮРОКРАТИЧЕСКИХ ИЗВРАЩЕНИЙ В ТРМ
ТРМ занимает всё большее место в работе любого человека на Пивоварне Хейнекен. При этом практически все, кому пришлось участвовать в работе команд ТРМ, или сталкиваться с ТРМ иным образом, отмечают, что вместе с положительными результатами ТРМ приносит и многие плохие результаты. Например, в ходе наведения порядка в мастерских уничтожено огромное количество материальных ценностей, которые не удаётся красиво разложить по полкам. Итогом стала ситуация, когда механик, матерясь, бегает по всему заводу в поисках необходимой железяки, которую, как он точно знает, некоторое время назад пришлось выбросить в ходе ТРМ.
Для начала обсуждения вопросов ТРМ на Комиссии я предложил провести опрос работников филиала относительно достоинств и недостатков ТРМ у нас на филиале. Были составлены вопросы по результатам бесед с коллегами и собственному опыту, одобрены на заседании Комиссии и опрос был проведён. Опрос показал, что практически все из отмеченных нами при составлении вопросов недостатки замечаются и другими работниками филиала. Были выявлены наиболее часто отмечаемые недостатки – «Уничтожение материальных ценностей под видом наведения порядка» и «Огромное количество ненужной бумажной работы». Впоследствии предполагалось, что основное внимание будет уделено этим двум вопросам.
В ходе работы Комиссии сменился начальник отдела ТРМ. В беседе с Марией Калининой я увидел, что она болезненно воспринимает формулировку «бюрократические извращения» и, поскольку она человек новый и не несла ответственности за сложившуюся у нас ситуацию, предложил смягчить формулировку, что и было принято.
Время и события показали, что ТРМ является проектом, принятым корпорацией Хейнекен на самом высоком уровне, и сколько-нибудь существенно изменён быть не может. Речь может идти только о внутренних соглашениях, удобных для нашей работы, но отношения с вышестоящими уровнями иерархии придётся строить по их правилам. В частности, когда я во время аудита пытался объяснить иностранцу, принимавшему отчёт о нашей команде ТРМ, что имеется большое количество ненужной бумажной работы, единственное назначение которой – отчёт перед аудиторами, и что надо бы в рамках Хейнекена, сверху, этот процесс нормализовать, он пошёл на совещание с администрацией и сказал: «Я только что разговаривал с вашим механиком, и он сказал, что вы делаете много ненужной бумажной работы». Бороться с демагогами столь высокого класса невозможно, поэтому как бы ни было противно, отчёты перед ними мы изменить не сможем. Разве только какими-либо выдающимися результатами, которые не удастся замолчать или объяснить и записать в отчёт стандартными способами. Но на это надежды нет.
В сложившихся условиях и руководство филиала не может откровенно высказывать своё мнение по поводу ТРМ и вынуждено прибегать к демагогии. В частности, О.М.Боков предлагает трактовать ТРМ как всё хорошее, чего можно достичь. С одной стороны, это мешает выявлять недостатки конкретных процедур в ТРМ, с другой – открывает возможность творчески менять процедуры на те, которые более пригодны для нашей работы, чем стандартные ТРМовские рецепты. Я не раз говорил товарищам, и ещё раз повторю – мы не можем выкинуть все предложения и указания ТРМовцев; но мы можем придумать и внедрить что-то лучшее, чем то, что они предлагают. Не вставать в позу – мол, не буду делать так, как вы говорите, а указывать лучший вариант и стоять на нём до победы. ТРМ предназначена по идее для раскрепощения творческой энергии работников, а реально путём многочисленных формальных процедур часто только тормозит творческую активность. И нет другого варианта преодоления извращений ТРМ, кроме того, чтобы самим, независимо от ТРМ творчески подходить к своему труду, а потом пусть пишут, что это заслуга ТРМ – перед нами не стоит задача разоблачить нескольких жуликов глобального масштаба, а повлиять на условия своего труда мы, полагаю, можем.
На ТРМ оказывалось влияние и через Комиссию. В частности, инженер-механик Степанов В. поставил важный вопрос о поощрении за количество вывешенных ТАГов, поскольку существующее положение поощряет некоторых работников вывешивать ТАГи десятками за смену, не заботясь об их содержании. Хотя вопрос и не решён до сих пор, но представленными доказательствами В.Степанов показал всем членам Комиссии и директору филиала, что вопрос действительно существенный и должен быть решён. На последнем заседании комиссии было сделано предложение (Ю.Савиным) отказаться от поощрения за количество вывешенных ТАГов, но ввести как один из параметров, влияющих на премию,  небольшое количество вывешенных работником ТАГов. Полагаю, что это был бы лучший вариант.
В целом вопрос о ТРМ я ставил на Комиссии недостаточно активно – поскольку ставить такие вопросы трудно, и достичь какого-либо компромисса ещё труднее. Видимо, этот вопрос должен решаться снизу, путём выдвижения работниками своих идей об организации своего труда. А Комиссия может служить инструментом для продвижения и защиты этих идей.
МОЯ МЕЧТА
Производство на «Пивоварне Хейнекен» организовано по бюрократическому принципу. Это означает, что по правилам, принятым здесь, каждый должен руководствоваться в своей деятельности приказами и распоряжениями начальства. Самостоятельность не допускается. Этот принцип пронизывает весь концерн «Хейнекен» сверху донизу, и тянет за собой все «прелести» бюрократизации. Повсюду начинается формализация требований, приводящая к потере множества неучтённых факторов и замене живого дела на пустую отчётность, взаимоотношения по принципу «ты начальник -  я дурак, я начальник – ты дурак», попытки объять необъятное и управлять каждым движением подчинённого, стремление учесть всё, и всё стандартизовать. Бюрократизация практически неизбежна в крупных компаниях, и «Хейнекен» не исключение.
В таких условиях (знакомых многим и по советскому периоду) нормально функционировать организация (и любое её подразделение) может только в том случае, если она умеет не показывать многие стороны своей жизни вышестоящему начальству. Если же начальству удаётся наладить тотальный контроль, то смерть неминуема. Начальство же считает, что наоборот, тотальный контроль сделает работу самой эффективной – возможно, потому, что наибольшая эффективность для бюрократа это возможность отчитаться перед своим начальством по любому поводу. При этом интересы дела как такового не так важны. Когда в 2009 году на встрече руководства «Хейнекен Руссиа» и профсоюзов в Екатеринбурге я сказал Д.Алексиеву, что попытки экономии дошли у нас до уродливого состояния, что ремонтно-механический цех закрыли в целях экономии, и теперь приходится платить подрядчикам за якобы выполняемую ими работу, а этими деньгами они оплачивают труд своего токаря, который работает у нас – ведь без РМЦ производство встанет – то его реакция была типично бюрократической: его не интересовало производство, а интересовало нарушение писанных правил: кто это осмелился неправильно тратить деньги?
А бюрократы из штаб-квартиры Хейнекен думают, что делают благое дело, устанавливая для каждой пивоварни более тридцати приоритетов (словно в насмешку над смыслом слова «приоритет»), не понимая или не желая понимать, что вяжут производственников по рукам и ногам.
Я полагал, что комиссия по регулированию социально-трудовых отношений сможет стать органом для неформального анализа производственных ситуаций, предотвращения бюрократизма во внутренних отношениях. Некоторые из поставленных вопросов (например, о задержке перемотки двигателей, о ремонте станков в РМЦ) показали, что обилие бюрократических процедур приводит к тому, что если запущенный в соответствии с этими процедурами процесс встанет из-за непредвиденных обстоятельств, то эту остановку никто не заметит: каждый сделал свой шаг в соответствии с правилами, а дальше – хоть трава не расти.
Помимо бюрократизации и формализации всех процессов, организация работы на пивоварне забюрократизирована донельзя: начальники практически любого уровня не вылезают из бесчисленных совещаний и заседаний, в результате у них не остаётся времени на работу. Это вызывает у многих возмущение, но оно не приводит к действиям: люди боятся потерять работу, выразив несогласие с существующими порядками.
Должен сказать, что в этом направлении продвинуться не удалось. Мировоззрение всех представителей руководства Пивоварни Хейнекен настолько пропитано бюрократизмом, что они не представляют даже, как можно работать иначе. А у меня не хватает таланта, чтобы это им объяснить.

ЗАМЕЧАНИЯ ПО ОРГАНИЗАЦИОННЫМ ВОПРОСАМ
По моему мнению, Комиссия нашла верный подход к решению подаваемых на её рассмотрение вопросов, что сделало заседания достаточно конструктивными и позволило обсуждать и  решать вопросы без демагогии и формализма. Противоречий между частью Комиссии, назначенной директором, и частью Комиссии, выбранной работниками, не наблюдалось. Отчасти это произошло из-за понимания членами Комиссии своих возможностей и задач, вследствие чего члены Комиссии не выставляли нереализуемых требований.
Выяснились некоторые закономерности, которые необходимо отметить для успешной работы следующих составов Комиссии.
1. Предлагаемая в Регламенте минимальная частота заседаний Комиссии 1 раз в 2 месяца недостаточна – выбранная частота 1 раз в месяц представляется оптимальной.
2. Поскольку комиссия направляет свои решения директору филиала, взаимодействие с ним является одним из главных условий успешной работы. Директор филиала О.М.Боков присутствовал и участвовал в работе практически всех заседаний, что позволяло ему быть в курсе всех обсуждений и оперативно принимать необходимые решения. Не уверен, что у директора филиала сохранится возможность посещать все заседания Комиссии, однако с точки зрения работы это было бы очень желательно.
3. Многие вопросы могут быть решены быстро, и, чтобы не ждать целый месяц заседания, по взаимной договорённости я информировал О.М.Бокова о поступивших на Комиссию вопросах заранее, так что некоторые вопросы оказались решены и без участия Комиссии и не были включены в её протоколы.
Думаю, что это правильный подход, хотя Комиссия вроде бы остаётся в стороне и решение принимает директор – в данном случае я работал как канал передачи информации, а другие члены Комиссии о таких вопросах вовсе могли не знать, если к моменту заседания они были решены. Но главное достигалось – устранялся какой-то замеченный недочёт в деятельности Завода или объяснялась работникам логика принятия решений директором и т.п. Думаю, что подобную связь должен иметь председатель Комиссии и следующих составов.
4. Некоторые вопросы подавались работниками, не желающими открывать своё имя из-за опасения возможных репрессий. Полагаю, что анонимные вопросы следует обсуждать (так это и делалось у нас), хотя в этом случае труднее передавать информацию – человека нельзя пригласить на заседание, и если возникает непонимание, то решение по данному вопросу приходится откладывать, пока член Комиссии, получивший данный вопрос, не проконсультируется с автором вопроса.
В связи с этим стоит вопрос о доверии работников членам Комиссии. Членам Комиссии нужно быть очень аккуратными и не разглашать сведений, которые задавший вопрос хочет сохранить в секрете.
5. Иногда членам Комиссии необходимо собирать информацию по поставленному вопросу у различных должностных лиц филиала. Поскольку нигде не объявлен статус члена Комиссии и его возможности, возможны отказы давать членам Комиссии информацию. Мне, например, отказалась дать информацию Мария Ельчанина, и впоследствии её пришлось вызывать на заседание – а это потеря времени. В большинстве случаев мне не отказывают – возможно, из-за того, что я имею постоянную связь с директором филиала, - не уверен, что другим членам Комиссии от Работников так же легко. Было бы очень полезно, если бы статус члена Комиссии, его права и обязанности были определены.

Ещё раз хочу сказать – работа Комиссии по регулированию социально-трудовых отношений должна оцениваться работниками предприятия, и в случае признания работы неудовлетворительной выборный состав комиссии должен переизбираться.  Решение об этом может принять только директор филиала, утверждающий Регламент работы Комиссии, но и мнение работников должно быть услышано. Я же свои цели и результаты работы здесь описал, и готов отвечать за них перед коллективом Пивоварни.»

Как видите, отчёт получился большой. Непонятное слова «таг» означает «ярлык», «листок недостатка». Таги вывешиваются в рамках ТРМ работниками, назначаются на тех, кто должен их устранять, и потом их надо устранять. Мы, как ремонтники, гораздо чаще устраняем таги, чем вывешиваем. Упомянутый в тексте Димитар Алексиев – президент группы компаний Хейнекен в России (впоследстиии сменён на Этьена Страйпа).
Перечитывая ещё раз свой отчёт, вижу прокол. Последний раздел я назвал «моя мечта», и хотел написать о работе без бюрократизма, но, видимо, начав описывать бюрократическую систему, забыл, зачем я начал это делать, и получилось смешно: мечты-то как раз и не видно.


                БОКОВ

Практически сразу после начала работы комиссии (её называют у нас неофициально «рабочей комиссией», и хотя это и не соответствует содержанию её деятельности, возможно, и у меня с языка будут соскакивать эти слова) директор И.Н.Шатц был уволен и вместо него возвращён наш прежний директор – Олег Михайлович Боков. У меня нет сейчас под рукой текста первой статьи «Пиво и делократия», поэтому, возможно, я в чём-то буду повторяться, поскольку та статья писалась давно и я не помню точно, что я писал, а что пропустил. Если потом сличу тексты, то повторы уберу, но боюсь, мне будет лень это делать.
Я познакомился с Боковым практически сразу,  придя на строящийся завод. Он был главным энергетиком, и хорошим технарём, как удалось выяснить после нескольких эпизодов. Он моложе меня лет на 10 -15, мы были на «ты». Потом он стал главным инженером, а потом и директором завода. После этого как-то при встрече я ему сказал: «Олег Михайлович, наши социальные статусы стали слишком разными, я больше не могу обращаться к вам на «ты» и буду обращаться на «вы»». Он промолчал, и с тех пор я обращаюсь к нему на «вы», поскольку считаю, что это правильно. Хотя есть один механик, занимающий такую же должность, как я, и моложе меня лет на 20 с лишним – он называет Бокова «Михалыч» и на «ты», и всё выглядит нормально.
Когда Боков вновь пришёл, он стал посещать все заседания нашей комиссии, что имело определённый смысл – комиссия имеет статус консультационного органа именно при директоре, то есть все свои решения передаёт ему, а он окончательно решает, что делать. Так что таким образом он ускоряет процесс, сразу присутствуя при процессе выработки решения. Для ускорения всех процессов я стал ходить к Бокову сразу, как только получал вопросы от работников  - много есть таких вопросов, на которые он может дать ответ или принять решение сразу же, без обсуждения на комиссии. Я объявил об этом на заседании комиссии, никто не возражал. Это нас в определённой степени сблизило, я мог более подробно увидеть его взгляды на производство, его способы руководства и вообще его как человека. Но, с другой стороны, я всегда видел дистанцию между нами и понимал, что по условиям своей должности Боков не может быть со мной откровенным и вынужден говорить не то, что он думает, а то, что надо по должности. Это не вызывает у меня осуждения, поскольку он не сам по себе, а от него зависит судьба довольно большого коллектива. Но поскольку сам я привык к простому общению, с умолчанием и ложью только в редких случаях, меня его поведение часто раздражало и до сих пор раздражает.
Однако, наблюдая и размышляя, я пришёл к выводу, что Боков – один из тех, кто будет очень полезен, если власть в стране станет народной. В наших условиях, когда продвигаются в основном люди, умеющие воровать и жульничать, настоящих специалистов, умеющих управлять промышленными предприятиями, очень мало. А Боков – может. Он, вернувшись на завод, сразу занялся производством. Из «пентагона» (административного корпуса, где кабинет Шатца был на 8-м этаже), Боков переселился в кабинет, находящийся в цехе розлива. Он постоянно вникал во все проблемы работы, вплоть до того, что сам стоял оператором на линиях (и своих подчинённых – более мелких руководителей – к этому привлекал). Я и так знал, что технические проблемы его увлекают, а к тому же Шатца уволили именно из-за того, что производство при нём резко ухудшило все показатели – требовалось выправлять положение. Я, когда это произошло, сразу вспомнил наше с Димой письмо – как мы написали, так и произошло, хоть и мотивировку мы приписали Шатцу неверную (сделав это умышленно – см. первую статью). Я ещё раз убедился, что знание основных принципов позволяет довольно точно предсказывать последствия событий, даже если не знаешь множества казалось бы очень важной информации. Я когда работал ещё в Ленинградском институте авиационного приборостроения, опубликовал в нашей институтской газете «В полёт» статью (в 1990 году), в которой написал, что Горбачёв ведёт страну к капитализму, и что власть захватят партийные бонзы, сомкнувшиеся с криминалом. Что будет капиталистическая диктатура, а никакая не демократия. Я тогда был чудовищно глупым, многое из истории нашей страны понимал очень примитивно и неправильно, но основной вывод оказался верен. В начале событий на Украине (для справки: сейчас, когда я набиваю эти буквы, 7 июня 2014 года), я сказал, исходя из общих соображений, что в результате сговора Путина с западом он Крым возьмёт, а всю остальную юго-восточную Украину сдаст. Посмотрим, что будет, но пока всё идёт по указанному мной сценарию.
Но вернёмся к Бокову.
Мы иногда разговаривали не на узкопроизводственные темы. Я, например, постоянно нападал на бюрократическую систему и её проявления у нас на заводе. Боков не соглашался, поскольку сильно ругать систему, в которую он встроен, несподручно, да и ставить себя в зависимость от моей способности держать полученную информацию при себе ему, конечно, не стоило. Я дал ему прочитать книги Семлера «Маверик» и Ю.Мухина «Законы власти и управления». Обе эти книги – о небюрократическом управлении производством. Рикардо Семлер – бразильский бизнесмен, так перестроивший управление своими предприятиями, что живёт без кредитов – только за счёт прибыли. Он сократил управленческий аппарат на 60 – 75 процентов. Естественно, что крупные фирмы, где реально рулят не хозяева, а менеджеры, сколько угодно могут им восхищаться и хвалить его, но никогда его систему не внедрят. Ну а Юрия Мухина я уже упоминал, да и здесь, на моей странице, немало строк практически во всех статьях касаются его.
Боков отозвался об обоих с похвалой, особенно о Семлере, но на мои слова: «Будем что-нибудь внедрять из Семлера?» ответил: «Я здесь не хозяин». Когда же я предложил пригласить Мухина на завод, чтобы он прочитал лекцию по своей ДЕЛОкратической системе управления, Боков ответил, что мысли у Мухина, конечно, интересные, но как объяснить его приглашение – он не представляет. На обучение проводился тендер, его выиграла какая-то известная московская фирма, и теперь пригласить в обход какого-то Мухина – сразу возникнет вопрос: а почему? Не дал ли Мухин какой откат за это? Я предлагал даже оплатить все расходы за счёт партии (я вступил в КПСС, но здесь касаться этого не буду), - всё равно приглашение не состоялось. В конце концов мы Мухина пригласили просто в город, и он выступал в ДК Шелгунова.
Я присутствовал на нескольких совещаниях, на которых решались производственные проблемы, и видел, как Боков провоцирует людей на высказывание идей, на обсуждение. Обстановка создаётся очень деловая, и иногда находятся решения проблем, которые мне представлялись до этого нерешаемыми. Например, когда погрузчик ночью въехал в женщину, работавшую на складе, и сломал ей ногу, я участвовал в разборе несчастного случая. Мне разбор представлялся мертворождённой затеей – что сделаешь, если человек не смотрит, куда едет? Но в результате обсуждения были предложены меры (и потом внедрены), которые реально сделали движение погрузчиков безопаснее. Например, установили на погрузчиках лампы, светящие назад ярким синим светом, как только погрузчик включает заднюю скорость. Таким образом, место, куда может въехать погрузчик, оказывается освещено и люди поблизости предупреждены.
Мне это особенно близко, потому что я в своей работе постоянно пользуюсь чужим умом – всего не охватишь, и в подавляющем большинстве случаев идея, которую мне подсказывает кто-то из коллег, оказывается лучше моей собственной. Мне остаётся только выбрать, что я и делаю, пользуясь своим правом руководителя.
Не всегда наши отношения с Боковым складываются гладко. Во-первых, я не отвечаю ни за кого, кроме самого себя, и привык говорить, что думаю. Я крыл на заседаниях рабочей комиссии все проявления бюрократизма, которые есть в нашей компании (а таких проявлений – море). Бокову приходилось прибегать к дипломатическим уловкам, хитростям, вилянию, но уступать мне никто не собирался, поскольку мои слова – лишь звук, а действия руководителя, если они противоречат генеральной линии высшего менеджмента, сразу привлекут к себе их внимание с последующими выводами. Возьмите хоть случай с иностранным аудитором, который я описал в своём отчёте. В другой раз я решил оспорить принятое во всех пивоварнях «Хейнекен» правило носить беруши тем, кто входит в цех розлива. Я принёс на заседание рабочей комиссии инструкцию, по которой рассчитывается вредность у нас в стране на производстве. Там насчёт шума говорится, что вредность рассчитывается в зависимости от времени пребывания в условиях с повышенным шумом. Мы, работники варочного отделения, проходим через цех розлива два раза за день: идя на обед и возвращаясь с обеда. Зачем нам защищаться от того, что по утверждению официальных инстанций не вредно? Здесь попахивает издевательством над личностью. На меня напустились все, и Боков в том числе. «Ну что тебе, трудно беруши надеть?» - «Да мне, Олег Михайлович, было бы нетрудно и колокольчик в нос вставить и «КУ» при встрече говорить». Естественно, ни к чему мой выпад не привёл.
У нас в пивоваренной отрасли, помимо общего кризиса капиталистической системы, есть ещё серьёзные трудности, связанные с атакой водочного лобби против пивняков через правительство РФ. Так как все водочники – российские бизнесмены, а все пивняки – иностранцы, водочники имеют в Думе своих депутатов, которые продавливают законы, которые снижали бы потребление пива и, соответственно, увеличивали бы потребление водки. Они продавили массу законодательных ограничений – и на рекламу, и на время и место продажи, и обложили пивное производство новыми, сильно выросшими акцизными сборами. Производство пива – гораздо более сложный процесс, чем производство водки, и поэтому его себестоимость в пересчёте на содержание алкоголя гораздо выше. Поднимая акцизы везде, законодатели в первую очередь наносят удар по пивнякам. Иностранцев мне не жалко, но последствия таких законов бьют и по работникам пивоваренных заводов. В погоне за остатками прибыли капиталисты сокращают штаты до предела. Этому способствует и падение продаж – зачем держать столько народу, если пива производится меньше? Естественно, что большие заводы, такие, как наш, страдают от сокращения производства больше других. Есть ведь такие службы, где не оставишь людей меньше, чем позволяет имеющееся оборудование, не важно, загружено оно или нет. Да и остановить процесс невозможно – пивоваренное производство непрерывно, дрожжи живые, они должны кушать всегда. Сокращение – процесс болезненный. Боков придумывает разные способы, как людей как бы сократить, но при этом оставить. Сварщика, токаря и ещё несколько человек перевели в подрядную организацию, то есть они числятся не у нас, но выполняют всё ту же работу. И вот у нас увольняют одного механика, и вместо него берут другого в подрядную организацию. Берут не совсем на нашу работу, но и на нашу тоже. Те, кто раньше работал с Савиным (главный инженер) на «Вене», сказали мне: да он с этим механиком давно знаком, они ещё на одном судне плавали. Я на общей встрече Бокова с коллективом встал и сказал: «Вы защитили нескольких человек от сокращения, переведя их в подрядную организацию. Но почему вы не стали защищать таким образом Плиева и взяли вместо него человека Савина? Не потому ли, что они плавали на одном судне?» Боков натурально поплыл, не сообразил, что говорить, но потом нашёлся и отговорился. О деловых качествах Плиева и этого нового механика говорить не буду, я не об этом. А вот Боков – нисколько отношения ко мне не изменил, зла не затаил. Хотя в следующем похожем случае ругался, когда я ему позвонил, злился, но потом мою логику понял, и хоть изменить ничего не удалось, но и отношения у нас не испортились.
Так что Боков – человек неглупый, технически грамотный, болеет за производство, незлопамятный, умеет воодушевлять людей, заботится о них. Что ещё надо для того, чтобы быть хорошим руководителем? На мой взгляд, ничего больше не надо. Тогда почему же их так мало?

                БАРУКОВА

Имя Марии Баруковой всплывало на этих страницах несколько раз. Теперь настала пора рассказать о ней подробнее.
Я познакомился с ней в 2009 году, когда руководство «Хейнекен Руссиа» устроило встречу представителей профсоюзов с руководством компании, чтобы объяснить политику компании в трудные кризисные времена. Я имею исключительно плохую память на лица, часто нового человека запоминаю и распознаю с трудом. Так и Барукова запечатлелась в памяти той поры как два разных человека (и лишь потом эти два человека совместились в одном). Одна – это невысокая глазастая женщина, ходившая вместе с нами всеми на экскурсию по заводу «Патра», другая – представитель администрации, отвечавшая на наши вопросы и защищавшая позиции руководства. Первая мне приглянулась, правда, не сильно, слегка, как многие. Второй я задавал вопросы по поводу аутсорсинга – использования заёмной рабочей силы. Барукова говорила, что аутсорсинг выгоднее для фирмы. Я попросил  предоставить профсоюзам документы, из которых это бы следовало. Ведь в аутсорсинговой фирме надо не только кормить этих работников, но и руководство этой фирмы, их бухгалтеров и т.п. Понятно, что экономия может быть за счёт отсутствия у заёмных работников оплачиваемых отпусков, больничных, за счёт более низкой зарплаты. Но из документов это стало бы видно и дало бы возможность объявить аутсорсинг формой дискриминации. Мария Барукова отказалась предоставлять документы – это коммерческая тайна, принадлежащая не только «Хейнекену», но и этим фирмам, а они разрешения на оглашение этих сведений не давали. Тогда я спросил, - а как же мы будем вам верить на слово, если вы никак не подтверждаете правоту своих утверждений? Она обещала подумать и ответить на мой вопрос.
После официальных мероприятий устроили небольшую гулянку – организовали столы, еду, мы все там сидели, разговаривали, потом пели песни на улице. Почему-то в памяти удержались только наши, питерские. Или у меня память хромает, или вправду так и было? Помню, что Мария пела и вообще вела себя с каким-то энтузиазмом, трудно слово подобрать, с вовлечённостью в процесс, что ли, с повышенной эмоциональностью. Я сидел рядом  и размышлял: вправду она так увлечена или играет? Наверное, играет… Мы тогда были в состоянии взаимного недоверия, напряжённости, и в отношениях между профсоюзниками и представителями администрации это прорывалось не раз… Была ночь, темно, и мне жутко хотелось её обнять. Естественно, я этого не сделал.
Обратно все питерские летели одним самолётом. Перед вылетом Барукова подошла ко мне  и начала рассказывать, в какую сложную ситуацию попала администрация завода «Патра». У них был толковый то ли электрик, то ли электронщик, которого сильно готовили, даже посылали учиться за границу. И надо же – на свой день рождения принёс на завод бутылку водки и был задержан с ней на проходной. Теперь по строгим правилам «Хейнекена» он должен быть уволен – а в него вложено столько денег… Весь полёт до Питера я обдумывал ситуацию, и когда прилетели, подошёл к Баруковой и предложил решение. Надо сказать тому электрику, что о случившемся узнал сам Димитар Алексиев – в то время самый главный в компании «Хейнекен Руссиа», естественно, согласовав свои действия с Димитаром. Надо сказать, что Димитар был возмущён, но решил всё же простить электрика, сказав, что делает это в последний раз. Здесь не будет никому никакого ущерба – во-первых, по российской традиции начальник важнее закона, и выглядеть это будет логично. Во-вторых, Димитар был на «Патре» в связи с встречей с профсоюзами и когда будет вновь, неизвестно, то есть никто не сможет рассчитывать, что и ему выпадет такая же поблажка. Ну и в-третьих, Димитар проявит себя человеколюбивым, хоть и суровым руководителем. Не знаю, стала ли Мария реализовывать этот алгоритм и что стало с тем электриком.
Второй раз я встретился с Баруковой, когда написал письмо против директора Шатца (см. первую статью) в Амстердам. Мне тогда пришло по электронной почте подтверждение, что письмо получено и будет рассмотрено, и всё. Время шло, а ничего не происходило. Я всё ждал, что меня уволят, но и этого не было. Как будто никакого письма и не было. Внезапно я вспомнил, что задавал Баруковой вопросы на встрече насчёт аутсорсинга, позвонил ей и напросился на встречу по профсоюзным вопросам. Профсоюзные вопросы пролетели быстро, и после этого мой замысел сработал – Мария сама начала разговор о моём письме… Впрочем, в первой статье я об этом писал. После беседы Мария предложила пойти пообедать. Пока мы обедали, она спросила – не хотел бы я стать профсоюзным лидером? Я ответил, что слишком мягок по характеру, что профсоюзный лидер должен быть таким, чтобы администрации хотелось его убить. Вообще пижонил я тогда страшно, потому что уже одурел от ожидания и выражения особенно не выбирал. Тогда же в столовой мне пришла мысль – а не повесить ли мне в шкафчике для инструментов фотографию Баруковой? Мы вместе обедали, пусть типиэмщики думают, что нас что-то связывает. Посмотрим, хватит ли им духу придраться к этой фотографии? А типиэм (ТРМ) тем и славен, что требует убирания всего лишнего, и рытьё типиэмщиков в шкафчиках изрядно нас заколебало. Расчёт оправдался полностью – фотография висит до сих пор, и ни одного слова насчёт неё я не слышал, хотя прошло уже 5 лет.
А потом во мне стали происходить метаморфозы. Я мог бы задушить всё это дело в зародыше, но не стал. Потому что из-за огромной дистанции мои фантазии казались мне нереальными безусловно, и поэтому неопасными ни для кого. Мария стала мне нравиться. А тут начали подворачиваться различные случаи, дающие мне возможность напроситься на встречу с ней. То у нас уволили сразу кучу народа, что казалось мне (да и реально было) вопиющей несправедливостью, то возникали проблемы с профсоюзом. Конечно, это было не часто – но тем большее удовольствие мне доставляли наши встречи. В последний раз я встречался с ней из-за ТРМ, и чёрт меня дёрнул – для характеристики ТРМщиков я взял и ляпнул: вот у меня уже столько времени висит в шкафчике ваша фотография, и хоть бы один что-то сказал!  Реально это была попытка флирта – ну почему не намекнуть, что она мне нравится, в моей построенной сказке ощущения станут ещё острее, а реально всё равно ничего измениться не может. После моих слов я увидел, как Марию повело. Она смешалась, это было видно совершенно ясно. Пробормотала что-то насчёт того, что это непорядок, что ТРМщики должны были это сказать. Я посчитал, что это следствие того, что она узнала, что нравится мне. Гораздо позже мне пришла в голову другая мысль – она могла опасаться, что я скомпроментирую таким образом её. Что было в действительности, не знаю. Может быть, когда-нибудь я спрошу об этом Марию. Скорее же всего – не спрошу.
Фотографии Баруковой имелись в Хейнекене в огромном количестве. Во всяких рекламных календарях она оказывалась вместе с другим высшим руководством не раз, неоднократно попадала на страницы корпоративного журнала «Пиво ньюс», в сетевых папках, посвящённых «Тим Билдингу», то есть сплочению коллектива по-западному, её фотографий было много, так как всю официальную часть обычно вела она.
Так что потом я повесил ещё одну фотографию в шкаф, а когда нам со Степановым выделили кабинет, повесил фотографии и туда.
Я неоднократно бывал на тех новогодних корпоративах, где Мария выступала с итогами и награждениями наиболее отличившихся за год сотрудников, встречались, обменивались парой фраз и всё. Мне к начальству хода нет, понятно.
Но 18 января 2014 года на очередном корпоративе всё пошло неожиданным путём. Сразу вначале, ещё до официальной части, она вдруг сказала мне: «Виктор! Пойдёмте фотографироваться». Пошли, нашли фотографа (они там крутились вдвоём, чтобы сделать потом фотоотчёт о мероприятии), сказали, чтобы он нас сфотографировал. Я приобнял её за талию  и изумился, насколько ладно это получилось – как будто её специально изготавливал кто-то для меня, чтобы мне было удобно. Это чувство потом меня весь вечер не покидало. Товарищи, которые много раз видели фотографии Баруковой в моём шкафчике, тут же стали мне говорить: «Давай, приглашай её танцевать!» - типа, куй железо, пока горячо. Почему нет? Пошёл и пригласил. Мы танцевали, я глядел в её серые глаза и мне было очень хорошо. Говорили о какой-то чепухе, да стоял такой шум от музыки, что и слышать друг друга приходилось с трудом… При прощании я поцеловал ей руку, сказал что-то о том, что встретимся ещё…
Но на следующий день всё перевернулось.
Я почувствовал себя негодяем и обманщиком. Увлёк женщину, показал, что она мне нравится – а я ведь семейный человек, и простые моральные обязательства никогда не позволят мне бросить семью. Почему-то мне стало казаться (я тогда даже не сознавал, не предполагал, что может быть иначе), что между мной и Марией возникла прочная связь. Тогда мне это представлялось само собой разумеющимся фактом. Моральные мучения привели меня к тому, что я решил пойти к ней и объясниться. Я позвонил по местному телефону, ответила секретарша и сказала,  что Мария Константиновна приболела и на работе её нет. Позвонил через несколько дней – её нет. А у меня начинался отпуск. И тут я вспомнил, что на корпоративе была техническая новинка: сделанные фотографии можно было отправлять с компьютера, здоровенный экран которого был расположен горизонтально, как стол, на свою почту. Экран был сенсорный, пальцем хватаешь нужную фотографию и тащишь в место отправки. Там набираешь адрес, и отправляешь. И я так сделал, и Мария. Когда она отправляла фотки, я подглядел адрес её почты и запомнил. Это был домашний адрес, потому что рабочие все кончались на «хейнекен.ком». И я написал ей письмо с рабочего компьютера в последний день перед отпуском, где всё и изложил: что я виноват, стал с ней флиртовать, а человек я женатый и изменить это невозможно.
Пошёл в отпуск, и меня стало колбасить пуще прежнего. Теперь я ещё стал осознавать, что и выставил себя идиотом, и мог серьёзно обидеть Марию – какой-то старикашка предпенсионного возраста заявляет молодой женщине: вы, мол, в меня влюбились, так я пойти навстречу вам не могу, извините. И так живо мне представлялось, как она изничтожает меня морально, причём разными способами, и так было горько, что обидел человека, которого хотел бы обидеть меньше всего на свете, что я совсем одурел. Дома стал злой, дёрганый, но ничего, понятно, не говорил. Ночью спал плохо. Пошёл в магазин, и у меня вдруг на этой почве защемило сердце, стало нехорошо, какой-то холодный пот пошёл. Я сел, посидел немного на стульчике, пошёл домой. Дома рассказал, что такой был приступ, решили вызвать врача. А врач – это ДМС, они всегда готовы делать всё что угодно в пределах страховки. Тут же закатала меня в больницу. Там проверили – ничего. Зато мой отпуск продлился ещё на несколько дней, что было совсем не приятно в той ситуации.

                МАРИЯ БАРУКОВА. 2 ГОДА СПУСТЯ

Прошло почти два года,  и уже было достаточно времени, чтобы разобраться, что со мной происходило и что происходит сейчас. А ведь последствия были велики. Я эти два года нахожусь в состоянии, близком к депрессии. Практически ничего не пишу – вот только сейчас взялся. Вначале я ещё что-то писал, где-то до марта 2015 года, потом как отрезало. А ведь всё предшествующее описываемым событиям время я писал почти каждый день! Я забросил одно важное дело, надо возобновлять, как-то объяснять людям свой уход.
Я уже писал, что после 18 января 2014 года у меня возникло ощущение, что между мной и Марией Баруковой возникла прочная связь. Но насколько сильным было это ощущение, я описать не могу. Оно было настолько сильным и всеобъемлющим, что я его просто не замечал – как не замечаешь своего сердцебиения. Все мои поступки того времени были продиктованы представлением, что эта связь есть и что она не односторонняя. Своего рода третий закон Ньютона в человеческих отношениях.
И вот наличие такой непреодолимой и неразрывной связи (как мне тогда казалось) столкнулось с непреодолимыми препятствиями.
Во-первых, тот факт, что я женат. Из всего, чего я боюсь в жизни, самое большое – это то, что я боюсь совершить подлость. Подлость можно совершить не обязательно умышленно – подлость можно совершить по глупости, подлость можно совершить спонтанно, из-за недостатка времени на принятие решения, подлость можно совершить при помощи самообмана и т.д. Я всю жизнь этого боялся и сейчас боюсь. А бросать жену, с которой прожили вместе почти 40 лет,  воспитывали вместе детей – это подлость в чистом виде. Пусть чувства уже не те, пусть совместная жизнь была не такой уж сладкой – какое это имеет значение? Есть семья, дети, внуки, они нуждаются в нас, в чём-то худо-бедно для них мы до сих пор опора. Разрушить это – немыслимо. С таким камнем на душе я потом и жить не смогу.
Во-вторых, мне как раз в 2014 году исполнилось 60 лет. Это – переломный возраст, когда начинаешь понимать, что ты уже старик. Это и уход на пенсию, и физиологические изменения в организме. Сознание старости в той обстановке воспринималось как ощущение, что жизнь закончилась.
В-третьих, эта связь (пусть мнимая) заставила меня пересмотреть всё, что я делал в жизни. Дело в том, что я очень рано – фактически, с тех пор, как стал себя осознавать – принял решение, что мне надо уходить в сторону от обычного, свойственного большинству, движения людей. Я не выносил,    не понимал борьбы за место под солнцем, конкуренции. По своей мягкости и жалостливости, которая в детстве у меня была очень сильна, я готов был всё отдать, во всём уступить.
В такой ситуации как-то существовать можно только в том случае, если найдёшь для себя нишу, в которой конкуренции нет, где можешь жить и развиваться свободно. В детстве такой нишей было для меня решение задач. Математика давалась мне легко, я сочинял себе задачи и пытался решать. Что-то решал, что-то не решалось – я ведь не мог оценить сложность задачи. Пытался безуспешно решить уравнение третьей степени, найти формулу для количества изомеров предельных углеводородов.
В своей нише я чувствовал себя хозяином. Когда мои дети уже ходили в школу, я, обсуждая с ними какую-то заданную им задачу, услышал от них аргумент: «А учительница сказала так!». Для меня это было немыслимо: ни учительница, ни какой угодно академик, ни царь и бог не могли повлиять на моё мнение, если я видел, что оно правильное.
В классе я помогал по математике всем, кто просил, и пользовался по этой части авторитетом. У нас сложился такой мирный симбиоз. Мне доводилось слышать и читать о том, как складывалась школьная жизнь у других людей сходного с моим типа (не от мира сего) – попади я в такие условия, моя жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. Например, мой учитель в ЛИАПе Владимир Павлович Пашкевич, который и привёл меня в науку, рассказывал, что в одной из школ, где он учился, положено было (между учениками, конечно) драться, чтобы определить своё место в иерархии. «Я побил одного, другого, а потом меня крепко отлупил один пацан.  На этом испытания закончились», - рассказывал он мне. А я за всю жизнь ни разу не дрался! Помню, один раз хотел подраться – один пацан обижал моего младшего брата. Мы пошли с ним драться, но я не мог его бить по лицу, и получилась не драка, а возня.
Для укрепления своего образа жизни я использовал и авторитет литературы. С удовольствием читал об учёных, в основном, математиках, как они решали свои задачи, которые никто, кроме них самих, не понимал, и как потом благодарное человечество использовало их достижения.  Евангелия я, естественно, не читал, но евангельский образ у Некрасова был мне весьма близок – насчёт двух дорог:
«Средь мира дольнего
Для сердца вольного
Есть два пути.

Взвесь силу гордую,
Взвесь волю твёрдую, -
Каким идти?

Одна просторная,
Дорога торная
Страстей раба,

По ней громадная,
К соблазну жадная
Идёт толпа.

О жизни искренней,
О цели выспренней
Там мысль смешна.

Идёт там вечная
Бесчеловечная
Вражда-война

За блага бренные.
Там души тленные
Полны греха.

На вид блестящая,
Там жизнь мертвящая
К добру глуха.

Другая тесная
Дорога, честная,
По ней идут

Лишь души сильные,
Любвеобильные,
На бой, на труд.

За обойдённого,
За угнетённого -
По их стопам

Иди к униженным,
Иди к обиженным –
Будь первым там!»

То, что волей твёрдой я не обладаю, было мне ясно, но в целом пафос этих слов был мне очень понятен и близок. А что до воли, полезным в хорошем деле можно быть разными способами. Не обязательно крушить врагов – можно и патроны подносить или делать их.
Между делом замечу – поскольку религиозная тематика мне (в отличие от Некрасова) была совершенно чужда, то и его слова в одном месте (дорога торная страстей раба) я понимал иначе, чем они написаны.
У Некрасова (как и в Евангелии) речь идёт о рабе страстей, т.е. дорога чья? – дорога раба. Раба какого? -  раба страстей. Я же понимал иначе: дорога какая? – дорога страстей. Страстей каких? – страстей раба.
То есть не все страсти плохи, как уверяет Библия, а есть хорошие страсти – страсти борца, и плохие страсти – страсти раба. Я бы и сейчас понимал эти слова, как тогда, да почитал немного религиозных текстов.
И, раз уж речь зашла о неправильном понимании, ещё один пример из детства. Я часто слышал начало молитвы: «Господи, иже еси на небеси…». Еси на небеси – понятно, значит «есть на небе». Но что такое «иже»? Я только взрослым узнал, что «иже» значит «который». А так всё время думал, что «иже» значит «если». И три десятка лет записывал всех православных в агностики: господи, молимся тебе на всякий случай, если ты есть на небесах. А если нет – тоже вреда не много: ну, помолились в пустое место, всего-то делов.
Такое отступление я сделал здесь, чтобы ещё раз написать волнующую меня мысль.
Здесь шла речь об искажениях смысла из-за незнания смысла отдельных слов и незнания нескольких понятий. А посмотрите – результат оказывал сильное влияние на мировоззрение. Особенно случай с «иже» - ведь все верующие представлялись корыстолюбивыми дурачками. Человека, подобного протопопу Аввакуму, жертвовавшему буквально всем ради веры, из такого подхода даже вообразить себе нельзя.
А теперь подумайте вот о чём – сколько мы используем слов, смысл которых ускользающ, не может быть дан определённо, как смысл слов «стол» или «снег», а входит со всем началом  жизни, формируется под влиянием других людей.
«Воля», «любовь», «честь», «совесть», «достоинство», «благородство» - ведь каждый наполняет эти слова смыслом, почерпнутым в детстве. Но ведь тогда не исключена ситуация, что люди из-за изменившихся условий жизни не смогут передать правильно их смысл, и он потеряется! Ведь тогда, читая книги прошлых времён, мы прочитаем не то, что в них написано!
А мне кажется, что именно это и происходит. Иначе никак не могу объяснить себе, почему мы совершенно не понимаем наших предков, живших в конце ХIХ и первой половине ХХ века.
Либеральная пропаганда, конечно, постаралась всех людей того времени выставить либо вурдалаками, либо идиотами. Но я ведь ей никогда особенно не доверял, а по дошедшим до меня свидетельствам современников (а это и мои родители тоже) полного, цельного портрета того времени составить не могу. (Отступление в сторону закончилось).

И вот когда я обнаружил, что привязался к Марии, естественно встал вопрос: а кто я такой, чтобы к ней привязываться? Что у меня есть за душой? Тут дело ещё в том, что Мария всегда казалась мне принадлежащей этому, обычному, людскому миру, в отличие от моего, ортогонального всему людскому. Но никогда я не видел в этом ничего плохого. Наоборот – меня всегда поражала и подкупала её простота и естественность.
Понятно, что человеку не так просто попасть на такую высокую должность. Не знаю, была ли здесь какая-то протекция, счастливая случайность или заметные достижения в других местах. Это и не важно. Но я видел, как она разговаривает, сам с ней разговаривал, а когда Боков рассказал случай, как она повысила каким-то работникам зарплату в обход руководства завода, я просто млел от удовольствия. Хотя и не понимаю, как это удалось сделать в бюрократической системе, где «все ходы записаны».  Даже ответы на мои дурацкие письма свидетельствовали, что Мария устойчиво отслеживает обстановку, и решения принимает простые, ясные, наилучшие для меня по последствиям. И в то же время я их не предвидел, хотя в уме составлял за неё десятки ответов себе.
Её присутствие в этом мире очищает этот мир; а я, ушедший от него в сторону, что могу ей предложить?
В материальном плане – ничего. Я никогда не заботился ни о зарплате, ни о должностях. До сих пор жена пилит меня иногда, что все повышения зарплаты в период, когда я работал в ЛИАПе, сделаны были благодаря ей. Она доставала меня моей маленькой зарплатой, я собирался уволиться – и тогда мне поднимали зарплату и я оставался. Так было два раза. Сейчас я смотрю на себя тогдашнего как на диковинную зверушку: с любопытством и без эмоций; а тогда мне было стыдно – я, получается, шантажировал руководство и добивался этим лишних денег для себя. Тенденции сохранились и потом, когда я из науки ушёл в рабочие. Так что сравнить по зарплате директора группы компаний «Хейнекен» по персоналу и инженера-механика (так стала называться моя должность, хотя содержание работы не изменилось) невозможно. Хоть в буржуйских компаниях зарплата и является коммерческой тайной, простой здравый смысл говорит об этом ясно.
Достиг ли я чего-то в науке, пока работал в ЛИАПе, чем мог бы гордиться? Нет. И до того случая, вспоминая работу в ЛИАПе, я испытывал в основном не удовлетворение, а стыд. Причина этого в большом количестве мелких ошибок, которые я там совершил – а вспоминаются почему-то именно ошибки.
Вспоминая свою работу в ЛИАПе, недавно я понял, что совершил и большие ошибки. Первая из них касается выбора направления исследований. А ведь Ф.И.Емельченков из НПО «Альтаир» прямо предлагал мне заняться тем, что являлось наиболее перспективным. Я отказался, да ещё сказал, что то, что он предлагает, принципиально неосуществимо. Я был не прав; сейчас просто зло берёт, каким я был глупцом. Они там в «Альтаире» научились делать антенные решётки с управляемыми диаграммами направленности (ДН). Он показывал мне снятые при испытаниях ДН – они могли и снижать уровень боковых лепестков, и ставить глубокие нули на любые направления. Им только не было ясно, куда ставить ноль – ведь когда включается помеха, непонятно, откуда она светит.
Я же смотрел с позиций книжной теории: чтобы ДН адаптировалась к помехам, необходимо измерять сигналы в каждом из каналов, которые, складываясь, образуют ДН. Технически это было невозможно, я и отмахнулся. Но теперь, немного поизучав мышление в живой природе, я вижу: никогда природа не отказывается от удачного исполнительного механизма (ИМ). Наоборот – получив хороший ИМ, живые существа изловчаются даже с очень убогими представлениями об окружающей среде находить способ эффективно использовать этот ИМ. Создать управляемую ДН с хорошими свойствами – это уже огромное достижение.  Когда в начале перестройки я по ТВ услышал, что наши продали китайцам лицензию на РЛС «Кинжал» (это как раз продукция НПО «Альтаир»), то было сказано, что китайцы не будут делать фазированные антенные решётки – не осилят, а будут ставить зеркальные антенны.
И вот от такого отличного инструмента и надо было начинать плясать. Рамки задачи надо было расширять, вводя туда те факторы, которые мы никогда не рассматривали. К примеру, помехи не летят из ниоткуда, их ставят постановщики помех. И если РЛС видит, что есть несколько потенциальных постановщиков помех, решать задачу надо исходя не из бесконечного множества вариантов, а из небольшого их числа. Во-вторых, есть области пространства, откуда приход помехи крайне маловероятен – например, сверху или из некоторых секторов, в которых противника нет. Это тоже должно быть учтено. В конце концов, можно поставить дополнительные антенны и использовать стандартные компенсационные алгоритмы.  Но и здесь использование априорной информации и хорошей исходной ДН может помочь – известно, что есть случаи, когда сходимость алгоритмов компенсации очень плохая, так вот правильной организацией каналов этих случаев можно избежать.
В общем, промахнулся. Слабым «утешением», если можно так сказать, является то, что сейчас, скорее всего, ФАР не делаются, да и НПО «Альтаир» неизвестно, существует ли ещё. Когда я увольнялся из ЛИАПа, оно было на грани закрытия.
Вторая досада, которая охватывает меня, когда я начинаю думать о тех временах, это то, что я слишком поздно пришёл к идее исследовать мышление с технических позиций – практически перед самым увольнением. Ну что бы этой мысли не прийти лет на 5 раньше?
Свободный режим работы в институте позволил бы тратить на это направление большое количество времени, в рабочее время работать в библиотеках, выступать на конференциях. Я мог бы найти единомышленников, глядишь, и какие-нибудь работы можно было бы организовать. А что? Жена В.П.Пашкевича, прочитав мою самиздатовскую книжку «Мышление и развитие», написала по ней отчёт на работе по теме «Искусственный интеллект в радиолокации»!
А сейчас я один, как перст, что написал, никому не интересно. Выложил всё это в интернете, но комментарии приходят такие, что впору удавиться. Нет понимания, нет интереса к задаче.
Я уж выкручивался морально, как мог, придумал даже стишок «Мои друзья» (выложен на стихах.ру).
Впрочем, повторю его и здесь.


                Мои друзья

                Живу  средь равнодушия людского,
                где человек тебе – ни волк, ни брат.
                Но я спокоен – что же здесь такого?
                Мои друзья – Чарлз Дарвин и Сократ.

                И пусть у нас сидят у власти воры,
                и лишь к кормушке тянется народ –
                мы про мораль заводим разговоры,
                про то, как эволюция идёт.

                Они открыли важные законы,
                но кое-что и я открыть им смог:
                как в нашем мозге действуют нейроны;
                что значит радость; что такое Бог.

                Они пример мне – пусть мне будет худо,
                пусть всё на свете не идёт на лад –
                к глупцам, как Дарвин, относиться буду,
                и постою за правду, как Сократ.

                Когда я вижу, как повсюду люди
                всё глубже погружаются во тьму,
                и толку с моего труда не будет –
                он пропадёт, не нужный никому,

                они мне говорят: не будь в печали.
                В век глупости, обмана, суеты
                давно б в людей мы веру потеряли,
                но держимся ещё: у нас есть ты.

Но в тот момент подпорки рухнули, и я оказался один с сознанием своей ненужности.
Я считал – и сейчас, поразмыслив и подуспокоившись, считаю – что лучшее, что мне удалось сделать в жизни – это заметить некоторые закономерности в развитии мышления. Если бы кто-то смог воспринять мои идеи, он сделал бы философию настоящей точной наукой, а не клубом беллетристов, как сейчас.
Но тогда я видел прежде всего недостатки – идеи не доработаны, не описаны как следует, первое издание книги «Мышление и развитие» провалилось, деньги, выделенные на это дело из семейного бюджета, пропали.
К тому же основное сомнение, которое гложет меня и сейчас, заключается в том, что я не знаю – нужна ли людям моя правда. Если бы человечество было вечным и целью его была бы абсолютная истина, я был бы прав на все сто – к истине-то я приблизился. Но поскольку человечество конечно и само себя в конце концов погубит, не содействую ли я своими истинами приближению гибели людей? Ведь я лишаю их иллюзий. А ещё Лебон писал, что высшие достижения людей порождены не великими истинами, а великими заблуждениями.
Надо добавить, что и в политике, практическом приложении общественных идей и теорий, я не преуспел. Организация АВН, в которой я состоял, запрещена судом – внаглую, без намёка на состав преступления, просто так, по желанию кого-то сверху.
Организация распалась, наша деятельность, так или иначе связанная с Законом об ответственности власти перед народом, почти свелась к нулю.
Есть у меня и ещё одно достижение – логическое опровержение специальной теории относительности (СТО) Эйнштейна. Но оно никому не интересно тоже! Я показывал это доказательство многим – никто ошибок в нём не нашёл. Типичный ответ тех, кого вначале этот вопрос заинтересовал: «Я не специалист в СТО, обратись к специалисту».
Я понимаю, что могу ошибаться, столько раз ошибался на ровном месте. Но здесь прошло много времени, многие люди смотрели доказательство, не представляю, где могла бы оказаться ошибка, настолько всё просто и очевидно.
Но вначале я хотел, чтобы моё доказательство проверили специалисты. Пришёл на кафедру физики в свой бывший когда-то родным институт. Но завкафедрой не захотел меня слушать. «Вот у нас был такой-то (он назвал фамилию), он занимался с такими опровергателями, но он умер,  а я не хочу». И не уговорить.
Тогда я пошёл к Бокову. Показал ему выкладки, он посмотрел, сказал, что заканчивал физматшколу и что ему это интересно. Тогда я рассказал ему свою идею. В то время как раз шла реклама пива ПИТ с Иваном Тарановым и Эйнштейном. То ли Иван Таранов его пивом поил в мультике, то ли ещё что, не помню.  Я предложил Бокову: вот опровержение СТО – из этого можно сделать информационный повод. Пусть говорят: механик с «Хейнекена» опроверг СТО Эйнштейна. Ролик можно сделать типа тарановского – а уж как Эйнштейна пивом «Хейнекен» напоить, специалисты придумают. От вас требуется только одно: проверить правильность моего доказательства. Наймите каких-нибудь спецов, заплатите им денег, пусть проведут экспертизу. Найдут ошибку – что ж, пропали денежки. Зато если всё правильно – затраты окупятся тысячекратно.
Боков обещал обратиться в рекламный отдел, и через некоторое время я встретил его и спросил о результате. Ответ рекламщиков был прост, как правда: «Мы не занимаемся наукой, мы продаём пиво».
Ответ, типичный для бюрократической системы, ярким представителем которой является «Хейнекен». Есть установленные рамки, и за их пределы никто не выйдет и под страхом смерти. Внести же в инструкцию такую экзотическую ситуацию никому в голову не пришло.
И вот, когда я стал составлять список достижений, вставить туда Эйнштейна не смог. Какое это достижение? Вот если бы все признали СТО ошибочной, это было бы достижение. А так – я умру, доказательство забудется, как будто его и не было. А заниматься пробиванием этого доказательства я не хочу.
Во-первых, это не интересно.
Во-вторых, это возврат в мир конкуренции в его наихудшем варианте. Ведь на СТО выращена куча докторов наук и академиков, прикладывавших эту теорию к разным явлениям – и что теперь, объявить их всех шарлатанами? А как же деньги – зарплаты, деньги на исследования, командировки, конференции? А как же почёт и уважение?
Чтобы преодолеть эту силу сопротивления, нужна злость и воля бойца, упорство разъярённого носорога и фанатичность террориста-смертника. И этого мало, это ничего ровным счётом не гарантирует. Сколько я читал историй о том, как творческие люди, учёные, изобретатели, ломались, пытаясь внедрить своё открытие или изобретение! Самый первый пример, приходящий на ум – Земмельвейс, врач, установивший, что есть бактерии, которые не смываются мылом, и предложивший дезинфекцию рук врача при приёме родов. Он так и сошёл с ума, не будучи признанным врачами своего времени. Они предпочитали убивать рожениц, но не признаться в своей ошибке.
И вот, подведя  итоги жизни, я установил: в направлении, которое я выбрал для себя в жизни, я ничего не достиг. А вернуться назад, к обычным людям – здесь я вообще окажусь полным нулём. Работать я могу; но вот как возникают какие-то сложные отношения между людьми, я теряюсь, ничего в этом не смыслю. То есть добиться чего-то для себя, для своей семьи я никогда не мог, всем этим занималась жена.
Получив такой итог, помноженный на старость, то есть невозможность ничего исправить, и на невозможность соединиться с любимым человеком, я впал в уныние. Причём впадал я в уныние не сразу, то всплывая в своём самоощущении, то опять погружаясь, и с каждым разом погружаясь всё глубже, всё безнадёжней.
Вот только сейчас, когда я написал эти последние страницы, мне пришла в голову мысль: а почему же мне за всё это время ни разу не пришла в голову мысль рассматривать как предмет гордости бОльшую часть моей жизни – работу рабочим? Ведь я никогда не считал труд рабочего ущербным, работой второго сорта. Наоборот  - лично для себя я моей работой если не горжусь, то сильно уважаю и испытываю удовлетворение. Я горжусь тем, что смог справиться с этой работой, придя из науки, где тяжелее паяльника ничего не поднимал. Я неоднократно говорил – и ещё раз повторю – что интеллектуальный уровень (т.е. умение решать задачи) рабочих и кандидатов наук в среднем одинаков. А тупых среди кандидатов даже больше, чем среди рабочих, потому что рабочий работает с объектами природы, а многие так называемые «учёные» - с буквами, написанными на бумаге. В последнем случае очень легко заняться какой-нибудь чушью, т.к. взглянуть на проблему сверху, оценить её место в общей структуре знания умеют немногие.
И всё же мне в голову не приходило записать мою работу рабочим (а это более 20 лет моей жизни) в список достижений. Возможно, это связано с тем, что труд рабочего плохо пригоден для того, чтобы произвести впечатление на женщину, показать себя.
1) Труд рабочего в тех отраслях, где я работал, не даёт красивых видимых всем плодов. Тот, кто строил какое-нибудь уникальное сооружение, может потом этим гордиться (да и то не слишком, как будет видно из следующих пунктов). Но если я подключал двигатели и заслонки на весьма невзрачных и сильно вонючих очистных сооружениях, показывать особенно нечего. Лично для себя я горжусь, что при необходимости лез в самое вонючее говно, но хвастать этим перед женщиной не стал бы.
То же и на пивзаводе – там много было объектов, которые я строил. Но половину из них – как раз те, на которых я рос как специалист – уже демонтировали и заменили. Время идёт, старое оборудование изнашивается, ставится новое.
А ремонтные работы, поддержание исправного состояния, вообще рутина.
2) Слова Маяковского «единица – вздор, единица – ноль» по отношению к труду рабочего не поэтическая метафора, а чистая правда. Здесь дело не только в том, что один «не поднимет пятивершковое бревно», то есть труд рабочего физически не такой, чтобы делать его в одиночку. В труде рабочих (если это не рутинная, сто раз до того деланная операция) присутствует сложная самоорганизация. Даже такой сравнительно простой процесс, как перемещение больших и тяжёлых объектов, всегда приводит к выделению из группы рабочих лидера – наиболее опытного рабочего, который составляет схему процесса, расставляет людей, синхронизирует командами их действия. Но и остальные – не бессловесная масса. Каждый может высказать своё соображение, которое принимается к сведению, тут же обсуждается и учитывается.
Меня в труде рабочего больше всего привлекает именно действие такого коллективного разума, и моя мечта – использовать такой коллективный разум и в других сферах деятельности.
Кстати, коллективный труд под воздействием коллективного разума приобретает ещё одно важное свойство: он воодушевляет. В таком труде никто не сачкует, разве что временно примкнувшие к коллективу отъявленные эгоисты.
Но женщине нельзя нравиться коллективом, а выделять свою долю из общего труда и затруднительно, и аморально.
3) Существует такое общее мнение, что труд рабочего не творческий, тупой. Ведь то, что ему делать, определяет конструктор, как делать – технолог, а ты лишь знай несколько приёмов работы и применяй тот, который тебе предписывают.
Проработав рабочим 20 лет, я вижу, что эта работа требует творчества не меньше, чем работа в науке. Даже когда вроде бы всё известно, для выполнения работы иногда приходится напрягать все силы разума и фантазии, а ещё добавьте сюда постоянные конструкторские косяки (ошибки). Частично я писал об этом в первой части – о косяках немецких производителей оборудования. Я вообще не помню ни одного проекта, который обошёлся бы без конструкторских ошибок и неточностей.
Устранять чужие ошибки часто непросто, иногда интересно, но чего-то героического и романтического здесь не видно.
4) Хоть я и проработал рабочим 20 лет, мастерства во многих направлениях не достиг. Что здесь виной? То ли то, что я поздно занялся таким трудом, то ли природная криворукость, не знаю. То, что я делал, всегда было кривовато, косовато, и хотя и работало, но было лишено изящества, которого достигали другие. Меня ещё спасали кое-какие математические способности. Что бы я ни делал, я всегда делил размеры на те, которые требовали высокой точности, и те, которые высокой точности не требовали. И все усилия направлял на важные размеры, остальные делая как получится. Часто использовал подгонку, например, присоединительные размеры старался делать по месту, т.е. сверлил одну деталь по другой, соединяемой с ней, используя её как кондуктор.
Когда надо было вымерять все размеры, изготовить деталь и потом её ставить, у меня как правило она сразу на место не вставала. Однажды я делал крышку на конвейер, вымерял все отверстия, просверлил, принёс ставить – и всё совпало. Для меня это был праздник.
Немало я совершал ошибок. То, что они исправлялись – заслуга коллективного разума. Я, зная, что часто ошибаюсь и не замечаю очевидного, каждую сравнительно сложную задачу обсуждал с товарищами. Они мои косяки выявляли и мы вместе находили приемлемый вариант работы.
Гордиться же косорукостью и глупостью, сами понимаете, невозможно.

Теперь можно вернуться и к хронологической последовательности событий.
Я остановился на том, что написал Марии письмо. Когда я вышел на работу, на моём рабочем компьютере лежал ответ, отправленный через день после того, как я отправил своё письмо. Я ждал, что буду морально бит, но ошибся. Письмо было простым, спокойным, мне даже пришло в голову слово – «политкорректным». Мария писала, что никаких видов на меня у неё нет, что она просит прощения, если произвела такое впечатление, что между нами нет противоречий и что она с удовольствием будет и дальше общаться со мной как с человеком. Я сразу понял, что из всех вариантов ответа этот для меня наилучший, и ещё больше проникся к Марии уважением. Естественно, её слова о том, что она относится ко мне так же, как и к другим, не выделяет, не произвели на меня никакого впечатления – связь-то между нами есть, я же ощущал её всем существом.
Здесь опять отойду от хронологии к общим закономерностям. Мария очень привлекательна для меня сексуально. Редко так бывает, чтобы любая черта, любая деталь нравилась безусловно – от роста, фигуры, голоса до каждой прядки волос и цвета лака на ногтях. А здесь так и оказалось. Я представлял себе различные сексуальные фантазии с нашим участием. Но всегда после приятных фантазий приходила мысль, что если такое произойдёт в реальности, то жена непременно об этом узнает, последует распад семьи и полный крах: на таком фундаменте ничего нового я создать не смогу.
Причём, у меня не возникло бы вопроса, который ставил в своём стишке поэт из народа Миша Лапин на стихах.ру (там, кстати, очень много стоящих, хороших поэтов - намного лучших, чем известные всем, но пустые внутри Евтушенко, Вознесенский, Бродский и др.)
«Вот лежу как дурак и гляжу в потолок:
Как я мог изменить? Как я мог? Как я мог?
А вокруг темнота, непроглядная мгла…
Как смогла ты узнать? Как смогла? Как смогла?»
Я знаю, что у моей жены иногда проявляется какая-то сверхъестественная чувствительность. Она вдруг по каким-то непонятным приметам делает вывод, и вывод в итоге оказывается верным. Конечно, так бывает не всегда, часто она ошибается, но иногда её предчувствия меня поражают.
Вот один такой случай. В «контакте» она как-то обнаружила  фотографию нашего дальнего родственника. По мне – обыкновенная фотография, а она говорит: «С ним что-то случилось нехорошее». Я не поверил, а через несколько месяцев мы узнали, что незадолго до той фотографии он попал в автомобильную аварию, чуть не погиб, а машину разбил полностью. Я бы счёл это совпадением, но года через 2 у нас была в гостях мать этого человека. Жена показала ей ту старую фотографию, и та говорит: «Боже мой, что с ним случилось?» Я так и выпал в осадок. Оказывается, здесь не случайность, а просто обе женщины видят что-то, чего я не вижу напрочь. Я потом ещё раз разглядывал эту фотографию – так ничего особенного в ней и не увидел.
Так что задумываться о способах, при помощи которых моя жена узнала бы правду, не имело смысла – я бы всё равно ничего не понял. А вероятность открытия правды была бы очень велика. Так что у меня всё время было состояние, описываемое поговоркой «и хочется, и колется». И конечно, когда на уме одно, оно как-нибудь да выразится.
Тогда как раз на «Пивоварне Хейнекен» начался проект «Частушки по безопасности». Был брошен клич работникам – сочиняйте частушки по поводу безопасной работы и нарушений ТБ, а потом сделаем по ним фильм. У меня уже был опыт, как посмеяться над помпезными замыслами администрации. Как-то до этого собирали стишки, прославляющие работу на «Хейнекене», в том числе, за командный дух. Я тогда сочинил стишок, но даже посылать его на конкурс не стал – просто рассказывал товарищам, и Бокову с компанией рассказал:
Мы все – одна команда, как «Зенит»,
И нас с «Зенитом» многое роднит.
«Зенит» любитель импортных систем –
И мы вовсю внедряем ТРМ.
Там тренеров берут из-за бугра –
И здесь своих не ценят ни хрена.
А иногда и там, и там конфуз:
Бастует, как Денисов, профсоюз.
Я и с частушками вначале начал сочинять из таких же соображений – чтобы опять вставить шпильку администрации. Потом просто сочинялось, что придёт в голову, и в голову пришло:
Моя милка в «Пентагоне» занимает кабинет,
А ко мне прийти не может – у неё ботинок нет.
«Пентагоном» на местном жаргоне называется административный корпус. Ботинок нет – это указание не то, что на производство не пускают без специальной обуви с железными носами (явный перебор, перестраховка).
Мои неполлиткорректные и труднореализуемые частушки были исключены из проекта (например, нравящаяся мне самому частушка:
На Петре надет жилет,
На Фоме жилета нет.
На погрузчике Рашид –
Ну, кого он порешит?)
«Милка» вместе с двумя другими по конкурсу прошла.
И вот после подведения итогов и набора необходимого материала авторов частушек повезли на студию звукозаписи, чтобы они сами эти частушки озвучили. С нами поехал и Боков, принимавший активное участие в процессе (частушек он не писал, зато пел и плясал достаточно).
И там вдруг в присутствии весьма многих людей говорит мне: «Ты в частушке про милку имеешь в виду Барукову?» - Я просто обалдел. Говорю: «Да». А он: «Знаю, знаю! Она твоя любовница». Я вообще не знал, что сказать, что-то бекал и мекал. Одна из присутствовавших женщин выручила меня: «Что вы, Олег Михайлович! Она его муза». – Я сказал: «Да. Муза».
Этот эпизод имел для меня большие последствия. Он меня окончательно перевернул. Покосившееся воображение не могло представить простой вариант: что Боков увидел наши фотографии с корпоратива и просто ляпнул (на корпоративе Боков не был). У меня мысли закрутились так: если он такое говорит, значит, это согласовано с Марией. Ведь не может быть, чтобы он мог сказать такое про неё в присутствии многих людей без её ведома – а вдруг кто-нибудь ей расскажет об этом, и тогда у них испортятся отношения, что будет очень вредно Бокову – обиженная женщина способна сильно мстить, а возможности для этого у неё наверняка есть.
Я начал думать, что, возможно, таким образом Мария подаёт мне знак. А ещё я опасался, что пойдут слухи и скомпроментируют Марию. Тем более что одна дама мне вдруг сказала: «А в ролике вы будете сниматься с Баруковой?»
И я решил хотя бы предупредить Марию о том, что такие слухи возможны, что есть такая опасность для неё. Я опять написал ей письмо, в котором изложил ситуацию. При этом я косил под дурачка: написал вот такую частушку, написалось само, непонятно почему, и всё тут.  Ответ был такой: с уверениями в уважении настоятельная просьба больше не писать.
Частушку в фильме потом сыграл и озвучил Боков, а в роли «милки» выступила женщина из отдела логистики, с которой у него то ли служебный роман, то ли просто хорошие отношения.
Я долго находился в неопределённости: как же мне всё же относиться к этому случаю? И в конце концов решил: спрошу-ка я об этом самого Бокова. И вот совсем принял такое решение, но тут заболел. Причина была в том, что на мои переживания наложились ещё две нагрузки.
Первая – по работе. Мы ремонтировали капризный теплообменник фирмы Шмидт-Бреттен. Разбирали, меняли часть пластин и прокладок , собирали – а он опять течёт. И так несколько раз. Я вышел в субботу с Арменом, и мы целый день его перебирали. А сборка теплообменника – тяжёлый физический труд. Я устал как собака, думал, отдохну в воскресенье. А в воскресенье меня поджидала ещё одна нагрузка. Я – член участковой избирательной комиссии, записался туда при помощи оппозиционной организации либерального толка «Избиратели Петербурга». Мне было тогда не до выборов, а меня не тревожили в период подготовки, и я думал, что про меня забыли, и слава богу. Но нет – в день выборов вспомнили, позвонили. Пришлось тащиться на избирательный участок. Положение осложнялось тем, что с этой УИК я уже имел дело на прошлых выборах. Там она имела другой номер, другие границы участка – но часть состава УИК оттуда перешла сюда, включая председателя, немолодую женщину, по-видимому, директора или завуча какой-нибудь школы. А на прошлых выборах я был наблюдателем от «Избирателей Петербурга» как раз на этом участке и наблюдал многочисленные нарушения на выборах – в том числе незаконное удаление одной женщины-наблюдателя и вброс почти 200 бюллетеней за Путина. За руку поймать никого не удалось – там и милиция была на стороне махинаторов, и наблюдателей удалили на большое расстояние при подсчёте голосов, так что увидеть что-то было трудно. Но косвенное доказательство было неопровержимым – мы с впоследствии удалённой наблюдательницей подсчитывали число выданных бюллетеней счётчиком, а потом при подсчёте их комиссией оказалось почти на 200 больше. А если учесть, что ближайший соперник Путина Зюганов набрал чуть больше 100 голосов, понятно, за кого был сделан этот вброс.
В течение всего дня голосования 14 сентября 2014 года я находился в нервном напряжении – а вдруг что-то выкинут и на этот раз. Но нет, всё прошло спокойно. Но где-то ближе к концу, часов в 8 вечера, я почувствовал, что с сердцем что-то не так. Проверил пульс – аритмия. В понедельник пошёл на работу – за ночь ничего не прошло. Пошёл в медпункт, там вызвали «скорую». Я пошёл переодеваться, а потом зашёл к Бокову – сколько там меня продержат в больнице, а я уже настроился задать ему вопросы. Пришёл и говорю: «Давно хотел вас спросить, Почему вы в присутствии многих людей сказали, что Барукова – моя любовница? Во-первых – почему именно она? Во-вторых – как не испугались, что кто-нибудь ей об этом расскажет, и у вас испортятся отношения?»
Он ответил: «Не знаю, почему она. Так, к слову пришлось. А почему не испугался - так у меня репутация такого шутника, шалуна, т.е. все знают, что я могу что-нибудь такое ляпнуть и всё поэтому мне сходит с рук».
Я отнёсся к его словам с недоверием, хотя какая-то мыслишка, что это может быть правдой, и завибрировала. В больнице я пролежал три дня, и всё время мне ставили капельницы, пытаясь сбить приступ аритмии. А потом вдруг что-то произошло внутри, и ритм восстановился. Я сразу почувствовал себя здоровым. А тут мне звонят – приехал с Донбасса Игорь Пыхалов, он там воевал и будет рассказывать о тамошних событиях. Я выписался из больницы по своей инициативе, пошёл на встречу с Пыхаловым. Он приехал в Питер из-за приостановки боевых действий и собирался вскоре возвращаться. Ничего особенного, чего мы и так не знали, он не рассказал.
Мы с Пыхаловым знакомы давно, ещё с середины восьмидесятых, когда он учился в ЛИАПе, а я там работал. Я подошёл к нему в конце, спросил – можно ли поехать с ним воевать. Он не рекомендовал из-за возраста, сказал, что у них один такой есть и справляется с военной работой плохо. А теперь, в конце 2015, я бы уже и не хотел ехать. Всё больше противостояние между народом Донбасса и украинскими фашистами превращается в противостояние российских и украинских олигархов.
Лучшие люди поехали туда по велению сердца – а теперь их используют прожженные политиканы. А тех, кто может помешать их планам, просто убивают.
В декабре я решил поздравить Марию с днём рождения, и сделал это в своей дурацкой манере. Купил букет цветов, пришёл пораньше на работу, подошёл к отделу персонала, когда там ещё никого не было, и сунул букет в ручку двери. В конце концов, день рождения у Марии, догадаются, что это ей. А от кого, наверное, сообразит, а не сообразит, тоже не страшно.
Потом был корпоратив 2015 года. Я собирался идти – и в последний момент не пошёл. Почему – сам до сих пор не понимаю.
Собственно, на этом главу можно и закончить. И всё же ещё несколько слов напишу.
Достоевский, вроде, писал, что жизнь преподносит такие фортели и пируэты, какие никакая фантазия автора сочинить не в состоянии. Точно так! Произошли события (писать о которых не буду), заставившие меня ещё больше зауважать Марию. Теперь я ею просто восхищаюсь. И люблю. Видимо, до конца дней она будет сидеть занозой в моём сердце. Думаю, что не преувеличиваю – осталось ведь немного.
Второе, что хотелось добавить, это несколько общих слов.
Зачем я вообще писал эту главу? Какое она имеет отношение к пиву и делократии? Не знаю. Хочется и самого себя понять, упорядочить как-то пережитое. Возможно, во мне уже укоренился писака-графоман, который ради красного словца не пожалеет и отца.
Года 2 назад я не стал бы называть имён  (как я и делал в первой части) – а вдруг кто-нибудь прочитает, и я скомпроментирую Марию, ей будет неприятно и т.п. Но как раз года 2 назад пришло осознание: бояться этого смешно. Десяток человек заглянет в момент публикации, т.к. Проза.ру  даёт объявление о новых публикациях, 1 или 2 человека дочитают до конца (это если они знают меня или раньше читали «Пиво и делократию», часть 1  - как раз двух таких я и знаю). И всё. Информация будет лежать в интернете без движения, как уже лежит множество куда более достойных вещей.
И последнее замечание. Конечно, я не был до конца правдив в описании. Самые свои тёмные мысли и слабые места я утаил. Хотелось написать всё как было, но всё как было я не в состоянии описать. Примерно события изложил точно, но взгляну в целом – что-то не то. На самом деле всё проще, хуже, тяжелее.

УВОЛЬНЕНИЕ

В 2014 г. у нас в партии встал вопрос. Кое-какое габаритное имущество стало негде хранить. Меня посетила идея: хранить его на территории «Пивоварни Хейнекен». Я спросил Бокова: а если я стану профсоюзным лидером – имею я право завозить на территорию завода профсоюзное имущество, скажем, оргтехнику? Он ответил вполне утвердительно. Тогда я начал операцию по выдвижению себя в профсоюзные лидеры. Стал ходить по членам профсоюза и предлагать переизбрать вместо В.Морозова меня. Я и Морозову позвонил и честно сказал, что имею корыстные партийные цели, но профсоюзную работу буду делать, насколько сумею. Он ответил, что я имею право ставить вопрос о переизбрании, но ему не нравится, когда в руководство профсоюза идут с посторонними целями – он считает, что толку от этого не будет.
Я ходил не шибко активно, т.к. этот вопрос не был горящим, и все меня поддерживали, дошёл, наконец, и до склада. А там девочка одна сказала, что её устраивает Морозов. Я её понимаю – Морозов водитель погрузчика, работал на складах, его там знают. Мне расхотелось отжимать профсоюз у Морозова, т.к. люди, которые его поддерживают, оказались бы в оппозиции мне, а мне это было неприятно. Меня бы обвиняли во всём, хотя, если честно, сделать профсоюз в настоящих условиях ничего не может – да и не делает. Тогда я решил выделиться из морозовского профсоюза и создать ещё один, третий профсоюз на «Пивоварне Хейнекен».
Тут надо сказать об основной причине, почему Бокову хотелось, чтобы я стал профсоюзным лидером.  Дело в том, что многие внутренние распоряжения и приказы директора должны согласовываться с профсоюзными организациями. А как согласовывать, когда оба профсоюзных лидера работают в других местах? Звонить им по телефону и упрашивать – а они торопиться не будут, им-то это зачем? Я, когда затевал профсоюзную авантюру, подумал: если достаточно подписи одного профсоюза, то имеет смысл браться за это дело. Бокову будет явный плюс от этого, и он будет сквозь пальцы смотреть на то, что я вношу в профсоюзный кабинет. Это ведь не оружие, не бомбы, не наркотики, так что всё будет хорошо. А вот если согласовывать надо с каждым, тогда смысла от профсоюзного лидерства немного, ещё надо подумать, стоит ли браться.
Я спросил Бокова об этом. Он ответил: «Достаточно подписать у одного профсоюза».
И вот, когда я расхотел перехватывать профсоюзную организацию у Морозова, я вспомнил этот разговор (да я и не забывал о нём никогда), и подумал, что и в случае трёх профсоюзов Боков всё равно получит свой плюс: я-то под рукой, и этого достаточно.
Я подговорил двух человек из морозовского профсоюза, с которыми работал рядом, и пошёл в РКРП, в профсоюз «Защита», с руководителем которого по СПб Степаном Маленцовым знаком. Оформили быстро все бумаги, осталось взять какие-то бумажки с печатью ленинградского отделения профсоюза «Защита».
Не дожидаясь финальной точки, я пошёл к Бокову порадовать его. Пришёл и говорю: вот, буду председателем профсоюза, но ен морозовского, а своего, который мы создали. Все бумаги принесу завтра-послезавтра. И тут в дверь просунулась кадровичка завода О.Однобокова (они с Боковым занимают смежные кабинеты) и  говорит: «Как?! Мы согласовывали бумаги с двумя профсоюзами, а теперь будем с тремя?! Да над нами смеяться будут…»
Тут я понял, что оказался в дураках. Боков то ли не знал правил, то ли сболтнул, не подумав, а я поверил и не удосужился проверить. А теперь сотрудничество явно не вытанцовывалось, и на какое-то снисхождение рассчитывать уже не приходилось. Я разозлился и на себя, и на Бокова. И что делать? Сказать, что сделал так из-за его слов? Да он небось давно забыл о том разговоре. Видя, как я пролетел, я начал вставлять колкости Бокову и Однобоковой. Вначале изображал из себя подпоручика Дуба из «Похождений Швейка» - «Вы меня ещё не знаете, вы меня ещё узнаете». А потом сказал Бокову: «Ну как, медаль шею не трёт?»
На пивоварне одним из главных приоритетов, говорили, даже условием продолжения работы Бокова, было получение бронзовой медали по ТРМ. Боролись, конечно, за эту медаль изрядно. Я тоже в этом участвовал, но не потому, что хотел получить медаль, а потому что наш тогдашний руководитель механической службы не выдавал новые инструменты, пока у всех не будут единообразные шкафчики. Я закупил тысяч на 5 самоклеющейся плёнки двух цветов, саморезов, несколько банок лака, замки и т.д., организовал товарищей и мы заделали одинаковые шкафчики, покрыв их внутри самоклеющейся плёнкой одного цвета, а контуры инструментов, наклеиваемые на каждое место, где висит этот инструмент, сделали плёнкой другого цвета. Шкафчики стали как картинка. Новый инструмент получили и развесили, особо ценный спрятали под замок.
Мастерская стал выглядеть так, как надо по ТРМ. Её показывали аудитору, который оценивал готовность пивоварни получить медаль. Правда, перед показом всё «лишнее», т.е. необходимое для работы, но некрасивое, вывезли и спрятали.
Естественно, наша мастерская была лишь крохотным штрихом в общей подготовке. Если бы я её мог и хотел описать полностью, потребовалась бы ещё одна такая же статья.
Бронзовую медаль в итоге получили. А после этого кто-то мне сказал, что на другой пивоварне, принадлежащей «Хейнекен» и получившей бронзовую медаль раньше нас, народ бежит, так как после медали там здорово закрутили все гайки.
Я как раз вспомнил об этом и сказал Бокову: «Медаль шею не жмёт?» Он даже не понял, о чём я, а когда я пояснил, что для него это медаль, а для коллектива – ужесточение требований, он возмутился: «Товарищи старались, работали, а ты вот как к ним относишься? Я расскажу людям, как ты оцениваешь их труд!» - «Да ради бога, рассказывайте, что хотите». И ушёл.
А потом люди, близкие к начальству, говорят: «Что такое ты сказал Бокову? Теперь по команде Бокова и Савина велено собирать на тебя компромат – фиксировать все твои ошибки, опоздания и т.д.» Проходит небольшое время – вызывает меня Боков и объявляет: «У нас идёт новое сокращение, а ты пенсионер, как-то социально защищён, и мы тебя сокращаем. Но ты не думай, это не связано с профсоюзом».
Пообещал мне Боков при увольнении 5 окладов. Сказал: «Мы с Марией Константиновной выбили их для тебя, обычно у нас дают два оклада». Естественно, это действует при увольнении по соглашению сторон, при сокращении ничего не платят, кроме положенного по закону.
Я говорю: «Надо подумать». – «Думай до конца дня, если в течение дня вопрос не будет решён, соглашение отменяется». «Вон, - думаю, - как это не связано с профсоюзом. То-то вас так разобрало». Вспомнил старую китайскую сказку.
Идёт по дороге бедняк Ли, видит, лежат на дороге золотые монеты. Подобрал, закопал у обочины. И всё ему кажется, что приметно место, где он закопал деньги – пойдёт потерявший их искать и сразу найдёт. Тогда взял он табличку, написал на ней: «Бедняк Ли не закапывал здесь денег» - и положил на обочину. Идёт по дороге богач Сунь. Прочитал записку, выкопал деньги и думает: «Нехорошо. Пойдёт Ли за своими деньгами и сразу догадается, что это я взял». Взял он карандаш, и подписал на табличке: «Богач Сунь не выкапывал здесь никаких денег!»

Перед увольнением я захотел проститься с Марией. Когда теперь увидимся? Может, никогда. Звоню – её нет. Прихожу – уже ушла. В последний день увидел её в столовой, и пошёл после обеда в отдел персонала. Прихожу – она стоит вместе с 3-4 женщинами из отдела. «Вот, - говорю, - увольняюсь. Пришёл проститься».  – «Я знаю. Но у нас совещание, сейчас вот кончится перерыв на обед – и опять, до конца дня». – «Ну,  тогда спасибо, что выбили с Боковым для меня 5 окладов». – «Олег Михайлович, наверное, ошибся. Я здесь ни при чём». Протянула мне руку, я руку пожал и ушёл. Женщины около нас стояли, как столбы, не проронили ни звука.

Вот и закончились мои пивные дела, попытки соединить пиво и делократию.