Асфадель

Памяти моей мамы - Екатерины.
 «Мы бежим, а в руках у нас охапки цветов. А цветы похожи на пионы, что у нас в саду, только мельче. А красота-то там необыкновенная, сибирская! Можно раскинуть руки и полежать на полянке с этими цветами»

 ***
 Каждый год Петрович с мужиками сплавлялся по горной реке. Вот и сейчас он решил летний отпуск провести в тайге. Костры, уха, перекаты, вечерние песни у костра, что еще человеку надо для летнего отпуска, для простого человеческого счастья?
 Над костром варилась уха. Дым такой вкусный и сладкий, что, кажется, сидел бы да сидел в этой первородной, нетронутой благодати. Слушал да слушал, как тренькают птицы.
 Хорошо, что взял с собой гитару! Настроил, запел. Хрипловато, конечно. Но зато с душой.
 - Петрович, сам придумал песню?
 - Обижаешь, конечно, сам.
 Надо бы чагу набрать. Видел здесь несколько деревьев.
 - Ну, надо, так надо, только далеко не заходи!
 Отошел подальше и тут увидел еще один костер, и несколько якутский чумов.
 Детишки в оленьих шкурах – близко не подходят, боятся. Собаки с голубыми глазами молча обходят, глядят пристально.
 Камни за чумами оказались очень скользкими. Он покатился и ударился головой о выступ скалы.

 Старуха промыла ему раны какими-то травами и перевязала довольно чистой тряпочкой с лопухами.
 - Спи, спи, поправишься!
 - Мне бы обратно, к своим.
 - К своим, к своим, - как эхо повторила старуха. Вот три ночи переночуешь и пойдешь к своим.
 - А что, раньше нельзя?
 - Раньше нельзя. Брамха смотреть тебя буде, однако. Три ночи смотреть будет.
 Потом отведу куда надо.
 - Что значит смотреть? Давай, завтра, потихоньку ты меня проводишь.
 - Нельзя, однако.
 Старуха показала ему три пальца и выскользнула из чума.

 Три ночи, как Вий. Стал смотреть на маленькое, пляшущее пламя среди камней.
 Тонкий и сладкий запах можжевельника, и бересты успокаивал. Обволакивал теплой, приятной волной. Ночью он проснулся, как от толчка.
 - Вставай! Вставай!
 Вздрогнул и оглянулся. Никого в чуме не было. Надо же, такой явственный голос!
 Он чувствовал себя легко и свободно. Откинув полог, ахнул. Звездная ночь перемешала Небеса и Землю. Звездное мерцание и вибрация в немыслимых, ярчайших узорах. Небесные лампады шепчут, щекочут, поют. И показалось, что он где-то между мирами, где-то на краю Земли.
 Ступил на хорошо видимую тропинку и пошагал по ней, слегка прихрамывая. Ночная прохлада вливалась в него живительными струями, мужчина чувствовал себя бодро, как никогда.
 Тропинка привела его к матовому озеру. Будто маслянистое и почти черное. Оно полной чашей поднебесной отражало рой звездных огней. Но ни трогать эту воду, ни тем более купаться в ней ему не хотелось. Странное озеро вызывало какой-то магический, древний ужас. Он повернул обратно и вскоре, к своей величайшей радости, был уже в чуме. Проснулся под утро и посмеялся над своими страхами.
 Старуха принесла ему жареное мясо, молоко, ягоды брусники в берестяном туесочке, и какой-то напиток, горчащий из трав.
 - Зверобой, однако. Быстро поправишься.
 Днем гулял, смотрел на играющих детей. Собаки с голубыми, мудрыми глазами, похожие на волков, смотрели издали, близко не подходили.

 - Проснись! Проснись! – голос был такой явственный, что он подскочил на лежанке. В чуме по-прежнему никого не было. В этот раз он пошел в другом направлении, по тропке, петляющей среди трав и камней, но хорошо видной под Луной. Могучий исполин – тайга. Темная громада. Пугающая и непроходимая. Какой-то первобытный ужас заставил повернуть обратно и почти бежать.
 Утром старуха не принесла завтрак, и он сам вышел на свет. Она сидела на цветастом платке, разложив перед собой какие-то камешки.
 - Ну, что, проводи меня. Я хочу к своим.
 - Третья ночь осталась.
 Женщина всматривалась в разноцветные камешки и что-то шептала:
 - Три ночи, три дня – воля твоя.
 - Да ну, что это за игрушки! Я сам пойду! Вскочил, дернулся. Походил, успокоился.
 Еще одна ночь невелика потеря. Сидел на солнышке и пил молоко. Морошка похожа на спелую грушу. Янтарно-солнечная, спелая. Ох, и вкусна!

 Вопреки его ожиданию, его никто не разбудил. Проснулся сам, услышав шум моря где-то поблизости. Странно, как его раньше не слышал?
 Вот к морю-то он сходит обязательно. Серые скалы расступились и волны бросились к нему навстречу. Море. Холодное и могучее в своей непостижимой тайне. Волны, шурша и пенясь, накатывали на песчаный берег. Очень долго стоял, облокотившись о камень. Но вот над горизонтом забелела полоска. Вот здорово, увидеть над морем рассвет! Нежно-розовые перья облаков, малиновые и алые чернила, перетекающие с Небес на гладь морскую. Синие и голубые оттенки завораживали, переливались, изменялись каждую минуту.
 И вдруг, увидел на скале человека. Вернее человечка. Девчушка, невесть откуда взявшаяся. Девочка спустилась к нему по шершавым камням, балансируя на самой кромочке обрыва. Совсем маленькая. Лет пяти. Яркие цветы в руках.
 - Осторожно! Осторожно!
 - Да я осторожно.
 - А ты откуда взялась?
 - Я не взялась, я всегда здесь была.
 Она остановилась от него в шагах десяти. Глаза улыбаются, но одновременно и серьезные. Внешние края подняты к вискам. Множество косичек, а сверху шапочка бархатная - бирюзовым бисером расшита.
 - Косичек сорок, бисером вышиты руны, а наряд восточный, – потому, что я так хочу.
 - Туристы, что ли, здесь неподалеку? Места здесь очень красивые!
 - Да нет, я же говорю, что я здесь всегда живу.
 Она протянула ему цветы.
 - Я как-то не любитель пионов.
 - Это купальщица азиатская. Действительно, похожа, на пионы.
 В цветке купальщицы всегда тепло. Ученые установили, что температура в нем на пять-шесть градусов выше, чем снаружи. Через крошечное отверстие сверху сюда не проникает сырость. Зато мелкие насекомые копошатся в цветке постоянно. Днем они кормятся нектаром и пыльцой, а ночью и в непогоду спасаются от холода и сырости.
 Девчушка подошла к нему поближе и посмотрела в глаза:
 - Тебя больше, наверное, древние рисунки заинтересуют.
 Она убрала белый мох с камня, и он увидел нарисованных, когда-то очень давно, бегущих бизонов, охотников с собаками, морских черепах и собак с хвостами бубликом.
 - Это очень древние рисунки. Очень и очень древние. Они сделаны во времена толстых мамонтов и летающих птеродактилей.
 - Слушай, это ведь находка! Сенсация. Понимаешь ли ты? Многие ученые полжизни отдали бы, чтобы первыми найти такое!
 - А еще здесь есть пещеры. В них и золото, и серебро, и камни самоцветы. Видимо – невидимо.
 - Где?
 - Давай руку.
 - А как тебя зовут, дитя природы?
 - Сегодня меня зовут Асфадель.
 - Не может быть!
 - Может.
 - Так не бывает!
 - Бывает.

 За три дня до этого.
 - Окочурился, однако, – несколько охотников смотрели на неподвижное тело Петровича возле скал.
 - Не, его Брамха забрал. Хороший работник, однако. Будет работать в пещерах, -
 старуха не спеша пошла к своему чуму.
 Помешала палочкой остывающие угли костра:
 - Хороший работник.

 В День Трех Лун она нашла возле чума прекрасные самоцветы.
 Горный хрусталь – прозрачный и тонкий с белоснежными кристаллическими гранями, приносящий любовь, радость, удачу и благополучие. Лазурит – яркий камень синих высоких Небес, с чудесными искристыми вкраплениями, соединяющий душу и тело, дарующий гармонию и милость Богов. Радонит – цвета утренней зари, воспламеняющий в человеке любовь к жизни, скрытые способности и таланты. Малахит – окрашенный в различные оттенки нежнейшей зелени, несущий особенный, неповторимый, бесконечно-разнообразный узор, но всегда сохраняющий только ему присущий рисунок.
 В аметистах, чароите, бирюзе и изумрудах она разглядела редкой красоты огромный рубин, и посмотрела сквозь него на восходящее солнце.
 Камень зажегся, заиграл, завибрировал пурпурными, ярко-красными, розовыми искрами и оттенками.
 - Асфадель, однако. Здравствуй!

 На полянке заросшей золотисто-огненной купальщицей, раскинув руки, лежит девчушка лет пяти. Она смотрит в Небеса. Амулет из кедра, в виде могучего бизона, отсвечивает сквозь прозрачную рубашку. Множество косичек, а сверху шапочка бархатная - бирюзовым бисером расшита. Млечный сок одуванчиков стекает по пальцам, а пчелы напевают ей в уши свою вечно-неизменную, звонкую песенку:
 - Здравствуй, мать! Здравствуй!

 *
 Асфадель - дитя Солнца, Рай.