О чем молчит сосновый бор. гл. 5 Женитьба Игната

   В семье из дочерей оставалась малолетняя Марфута.  Старших, Матрену с Еленой, год назад одну за другой, Яков с Ульяной выдали замуж в соседние села.
   Игнат – единственный сын, был гордостью и надеждой отца. Красивый, работящий, слова супротив отца никогда не скажет. А тут уперся в свое :
   - Все одно женюсь токо на Евге.
   И отец уступил. Хозяйство в ту пору они сколотили уже крепкое, и немалая заслуга в том была Игната.
   Свадьбу сыграть решено было в зимний мясоед. Яков не поскупился: закололи  бычка-двухлетку, нагнали самогону, в лавке закупили фабричной водки и множество закусок.

  Девки устроили в хате у Евги девичник, где звучали песни о грустном замужестве, а также веселые частушки:
   - Никогда так не схудаешь,
     Как на мясоед зимой.
     Дума думу подгоняет:
     Не женился б милый мой…
   Гуляли на свадьбе два дня. Молодые, в легких расписных санях, застеленных яркими ткаными дорожками, объезжали односельчан, позывали на свадьбу.
   Евга, в венке из цветов и лент, в платье с пышными оборками, раскрасневшаяся от волнения, была необычайно хороша. Под стать ей был и жених: в вышитой косоворотке, черных плисовых шароварах и новых хромовых сапогах.
   - Ох, баской какой… - перешептывались в толпе, следующей за санями.

   Ожидая молодых из церкви после венчания, Яков, построжев лицом, наблюдал за последними приготовлениями. Ульяна, в нарядной парочке, отдавала указания бабам, помогавшим накрывать столы.
   - Ты уж, Фросенька, рядом с капусткой квашеной не забудь арбузиков моченых поставить, - обращалась она к соседке.
   - А к молодым поближе – наливочку. Не надо водку-то…
   - Да нешто я столы не накрывала? – отвечала та. – Не боись, не забуду, все сделаю, как следоват.
    Ульяна украдкой утирала глаза, на которые неустанно наворачивались слезы.
   Заслышав перезвон колокольцев, у плетня собрался народ.
   Яков с Ульяной вышли на крыльцо. Ульяна держала расшитый ею широкий рушник, на котором красовался высокий каравай. У Якова в руках была старинная икона.
   Игнат с Евгой сошли с саней, их тут же стали осыпать зерном и  мелкими монетами. Поднимаясь на крыльцо, Евга, споткнувшись, чуть не упала. Игнат подхватил ее, придержал, и вместе они шагнули на следующую ступеньку.
   Над толпой прошелестело:
   - Плохая примета… Как бы худа не случилось…
   Молодые поклонились родителям и встали на колени на вывернутую и подстеленную им под ноги шубу, ожидая благословения.
   А в избе уже распоряжался дружка:
   - Золото к золоту, жемчужина к жемчужине, будьте отныне муж с женою дружными…
   Молодых усадили под образа, на лавку, застеленную шубой, напутствуя:
   - Жить вам тепло и богато…

   Пронеслась веселая, разудалая масленица с блинами, пирогами,  катанием на тройках, звенящими колокольцами,  песнями под гармошку.
   Глуше уже поскрипывал подтаявший снежок. Сосульки гроздьями свисали с крыш, переливаясь под солнечными, уже теплеющими лучами.
   Яков зашел в избу, отряхивая зипун:
   - Сосульки длинные висят, видно, лен знатный будет…

   

   Ульяна повернулась к Евге:
   - Слазь-ка в погребок, достань груздей.
   - Сейчас, мамань, я мигом, - отозвалась сноха.
   Шла четвертая неделя великого поста. Вечеряли поздно. На столе в чугунке  исходила паром картошка в «мундерках», на глиняной тарелке белели грузди. Посреди стола высились горкой ломти ржаного хлеба.
   Распахнулась дверь, впуская с улицы облако белого, в кудряшках, пара. Вбежала соседка Ефросинья.
   - Ой, Уленька, што деется…  У Макарки мово живот прихватило, так и крутит… Криком кричит малой. Нет ли черемухи у тебя? Я давеча последнюю на пироги пустила…
   Ульяна засуетилась, достав узелок с сушеной черемухой, отсыпала немного, подала Ефросинье.
   Та, чуть не плача, бросилась к двери.
   Ульяна присела на край лавки, обвела всех взглядом.
   - А ну как сибирка у Макарки? Не поможет черемуха-то…
   Молчавшая до тех пор Евга встала, подошла к свекрови:
   - Мамань, дозвольте, я полечу мальца…
   - Как полечишь?
   - Бабушка еще учила… заговор я знаю от хворей…
   Подумав немного, Ульяна решительно встала.
   - Пойдем!
   Они заторопились. Сидящая за столом Марфа бросилась следом:
   - И я с вами, нянь!
   За то время, пока Евга жила в семье мужа, она полюбилась  своей маленькой золовке, та старалась помогать ей во всем, и Евга, у которой не было ни брата, ни сестры, привязалась к девочке.
   - Куда помчалась расхристанная? Накинься! – крикнул вслед дочери Яков.
   Марфа заворожено глядела на Евгу, которая, стоя  на коленях у постели больного мальчика и зевая, шептала:
   - Хрипуша, ломея, пухлея, дрехлея, смутница, зябуха… отступитеся от  отрока Макара… сгиньте… Аминь…
   Перекрестив и умыв ребенка, Евга глубоко вздохнула, встала с колен.
   - Болесть-то хуже мачехи оттреплет. Все, отступит лихоманка, поправится Макарка.
   Дома Марфа спросила ее:
   - Нянь, а эти… дрехлеи… кто они?
   - Это, Марфута, дщери царя Ирода, посланные им мучить человеков… Святой молитвой их прогоняют и словами особливыми…

      Наступила страстная неделя. В чистый четверг Ульяна со снохой и дочерью вымыли все в дому, разостлали чистые праздничные половики, развесили красивые полотенца и занавески.
   - Марфуня, набери в тряпочку соли поболе да прокали в печи как следоват, – велела Ульяна дочери. – Четверговой соли заготовить впрок надоть, скотинку-то лечить.
   Сама она выскребла аккуратно из печи всю золу, отнесла ее в курятник и, читая молитву, посыпала ею кур и пол под насестами.
   Яков с Игнатом во дворе вычесывали лошадей, затем клочки от обрезанных у лошадей и коров хвостов заткнули за матицу в пригоне. Считалось, что после этого скотина будет знать дорогу домой.
   - Кали баню шибче, - наказал Яков Ульяне. - Чтоб пару поболе. Продрогли мы, так похлещемся.
   - Да и так долго топится, - откликнулась Ульяна. - Воды уж скока перетаскали.
   И продолжила довольно:
   - Все с песочком вымыли-выскребли, слава те Господи, к празднику великому готовы.
   В субботу красили куриные яйца, складывали на большое блюдо цветной горкой. А на столе уже стояли в ряд нарядные, пышные куличи.
   Настроение у всех было приподнятым в предвкушении светлого, радостного праздника - Пасхи.


    После покрова, когда начали делаться пробные выезды на санях, собрались Игнат с Евгой на введенскую ярмарку, которая проводилась с приходом каждой зимы.
   Напросилась с ними и Марфа.
   - Серянки-то не забудьте купить, - провожая их, напутствовала Ульяна.
   Игнат лихо правил лошадьми, сидя на санях впереди, Евга с Марфой, укутавшись в тулупы, удобно устроились на куче мягкой соломы позади возницы.

   Ярмарка оглушила богатством товаров и красок, ревом скота, веселыми голосами зазывал. Продавец-санник расхваливал свой товар:
   - А вот сани-самокаты, разукрашены-раззолочены, сафьяном оторочены! Кто успел, первый сорт поддел!
   Игнат остановился, засмотревшись на  конскую упряжь, а Евга с Марфой направились в ряды, где продавались фабричные ткани и сладости.
   Весело переговариваясь с продавцами, Евга остановилась рядом с тюками сартинки. Тут же висели рядами яркие кашемировые полушалки, горой навалены были головки сахара и стояли бочонки с селедкой.
   Молодой мужчина, услужливо улыбаясь, смотрел на Евгу, которая, пристально глядя ему в глаза, начала перечислять нужные ей товары:  пятнадцать аршин ситцу, пять аршин кружева, пуговицы, пряники…
   Марфа с изумлением смотрела, как продавец, получив в уплату от Евги пятиалтынный, расстелил на прилавке огромный цветистый полушалок, и, сложив на него гору товара, завязал все узлом и с улыбкой подал Евге.
   - Полушалок – в подарок, за то, что купила много…
   Взяв узел, посмеиваясь, та пошла прочь, потянув за собою Марфу.
   Отойдя, Марфа шепотом спросила:
   - Нянь, а рази можно этак-то?
   - С им – можно. Чай, не обеднет. Ты не видала, спереди нас баба с девчончишкой подходила, в опорках стоптанных, в зипунишке худом… А он ей ржавых селедок навешал, а девчонке ейной и конфетки не дал…  Ты токо, Марфунь, братке не сказывай…

   Но уже вскоре вся деревня прознала о том, что Евга на ярмарке купеческого приказчика омрачила, «глаза ему отвела», и тот ей товар задаром отдал. Кто-то посмеивался над жадным толстосумом, а кто-то затаил зло.
   И снова поползли слухи о том, что силу имеет Евга от дьявола, и красота ей тоже не к добру дадена.
   Бабы расспрашивали Ульяну про сноху, но та неизменно отвечала:
   - Почем зря ничого сказать не можу. Уважительная молодуха, старательная. А што повеселиться любит, што спеть, што сплясать, так пущай ее, молода ишо, и наработается, и наплачется…