От Источника до Источника. Ч. 5

На фото: балаган убран.

Часть пятая. Последний день.

Ночью я еще просыпался, но потом расслабился, чувствуя себя в тепле, и окончательно уснул. Когда утром вылезал из мешка, то ощущал себя вполне сносно – не было разнобоя в температуре различных органов. Главное, что нос был теплый – пришлось натянуть на лицо шапочку, чтобы согревать нос дыханием. Обезвоживание продолжалось, но я считал, что самое тяжелое уже пережил. Пищу подсаливал, так как соль удерживает воду в организме. В разговоре выяснилось, что у Матонина оказался йод. Надо было спросить раньше – этого я не сделал. Капнуть йода в питье было бы на пользу. Матонин не торопился выходить по ягоду, так же, как и вчера. Мы же не стали ждать, пока окончательно рассеется утренний туман, и уже втроем с Анатолием отправились на брусничную охоту. Оказалось, что Анатолий кружил вчера один, а я считал, что он ходит вместе с Матониным. Они – соседи по дому. Матонин получил от завода квартиру в поселке воинского гарнизона. Подполковник Баскаков командовал, как положено офицеру, в разных местах, даже побывал в Германии. Последнее место службы оказалось здесь. Собрался он в последний момент. Матонин опять не рассчитывал на меня, поэтому нашел себе спутника. Каков человек, так он думает и о других. Но здесь Матонин не собирался выдавать потаенных местечек, даже соседу, поэтому ходил по ягоды один. Я не слышал, чтобы он обронил хотя бы вскользь, где здесь искать ягоду: ходить, мол, надо – искать. У меня было представление, что ягода – на соседней, более дальней, горке. Но места здесь такие, что заплутать одному очень просто. В моем положении не ягода была нужна, а выйти живым из этой передряги, поэтому о ягоде я не думал. Однако узнать места было необходимо. Вначале мы крутились на ближнем уровне, попали к Александру. Он показал, где обычно собирает. Сам уже не думал далеко ходить, сказав, что будет собирать рядом – ему хватит. Надо, мол, отдохнуть перед походом. Мы пошли в указанном направлении, пока не дошли до сплошного бурелома. Попадала брусника вперемежку с черникой. Я пытался уйти от спутников подальше, присесть среди бурелома. Один раз мне удалось. Показалось, что вылился литр воды. Дальше решили развернуться, пока еще не потеряли ориентир. Вышли на горку. Матонин ушел куда-то в эту сторону. Покричали – ответа не было. На горке была мелкая ягода. Спустились. Там уже был другой лес, с высокой травой. Брусники не было. Погуляв впустую, решили вернуться. Мне опять стало не до ягоды. Покинув спутников, спрятался в густом ольховнике. Показалось, что вышла последняя вода. Старался тщательно пережевывать бруснику, хотя понимал, что сырая ягода, даже такая целебная, как брусника, пользы не принесет. Покричал Рому и Анатолия по отдельности. Собрались. Сказал, что мое мнение – идти вниз, здесь ягоды не соберем. Так и порешили. Через некоторое время увидел след дороги, потом вдали что-то мелькнуло. Подошел поближе. Это был наш балаган. Крикнул, что пришли назад. Подошел Анатолий. Решили далеко не уходить – времени оставалось немного.
Я пошел вниз через сосняк, туда, где был вчера. Ведра полтора за все время я собрал – мне больше и не надо. Хотел уйти в низинку - подальше от людей и от ягоды. Задача была не переутомиться, сохранить силы для похода. Думал, что вся вода вышла – нет, вновь из организма выжало неведомой хворью все капли жидкости через прямую кишку. До назначенного срока оставалось полчаса – договорились собраться в двенадцать. Надо было пообедать, приготовиться в дорогу, затем в час быть у Александра. Стал подниматься наверх. Мысли были о Ване. Как он любил лес, как стремился сюда! В мозгу возникали нелепые мысли: «Видит ли сын, как я гуляю среди осеннего леса, любуюсь его красотой?». Было тихо – листочек не шелохнется, паутинки облепляли меня, аккуратно их отодвигал. Ваня берег паутинки, особенно любил наблюдать за паучками, сторожащими будущую жертву. Вниз я не глядел. Показалось, что наступил в скользкую массу. Нога проскользнула. Поглядел вниз. Боже мой! Передо мной была поляна, лучше сказать, косогор, с небольшими сосенками в мой рост, где некуда было ступить – все сплошь было уложено крупной темно-бордовой ягодой, местами она казалась черной. Я поглядел на часы. До срока оставалось двадцать пять минут. Первой мыслью было позвать помощников, но вспомнил о Роме, который обязательно будет обирать ягоду вокруг моего совка. Раз он молчит, значит наверняка сидит на ягоде. Позовет – откликнусь. Стоило ли портить настроение? Как хотелось, чтобы Анатолий увидел эту красоту. Мне импонировала его военная прямота, открытость, честность. Он сразу раскусил, кто есть кто, без подсказок. Я даже удивился, когда он высказался по поводу матонинских поисков, нелицеприятно, но культурно: надо уметь находить ориентиры. Но времени – позвать его - уже не было. Раз такое дело - снял горбовик. Принялся за дело. Поднялось настроение, забыл о болезни. Стоял на коленях перед царской ягодкой и собирал в совок, любуясь на нее, не забывая полакомиться – пусть мне будет хуже! Ваня делал рекорд сбора брусники, собирая совок за три минуты. Он делал это за счет своей прыгучести, ловкости, быстроты. Мне же не надо было ставить рекорды. Крупные гроздья спелой ягоды, легко скатывающейся в тару, ни листочка не оторвалось и не попало в совок – горбовик наполнялся на глазах. Очистил местечко у сосенки, затем обошел снизу, приподнял лежащие на земле сосновые ветви, а под ними – ягода. Вот уже без двух двенадцать – надо идти. Высыпал последний совочек. Встал. Сделал шаг. Нет, не могу от этого уйти. Еще минутку. Сделал еще несколько движений, одев на себя тяжелый горбовик. Пикнуло двенадцать. Все, иду! По пути нагибаюсь, задерживаюсь – лес, оставляю тебе эту красоту – так думаю про себя, улыбаясь. Не удерживаясь, беру по пути ягодку рукой. Двадцать секунд лишних – слышу крик Анатолия: «Анатолий!». Мы же – тезки. Через десять секунд встречаемся, еще через несколько секунд мы – в балагане. Оказывается, ягода была совсем рядом, в двух шагах от нашего стана, а мы бегали неизвестно куда!
Зовем Рому. Выяснилось, что воды нет. Матонин вчера готовил обед – почти всю вылил. Утром умывались и пили чай. Хотя мы с Анатолием принесли вчера три пятилитровых пластиковых бачка. По еле заметным признакам нашли тропку через низину, по ней дошли до ручья, увидели водопадик и быстро наполнили емкости. Теперь вновь идти за водой. Надо разводить костер. Надо оперативно собираться. Ромы нет, хотя зовем громко – не откликается. Тишина. Вдвоем за водой не пойдешь – надо кому-то разводить костер. Кострище остыло, дров нет. Разделились: я занимаюсь костром, Анатолий идет за водой. По пути он командирским голосом, слышным на всю округу, кричит: «Рома, иди собираться!». Развожу огонь. Высыпаю вчерашнюю ягоду в горбовик. Получился полный – в дороге, конечно, усядется. Стал собирать вещи. Одновременно поддерживаю костер. Если не подкидывать дров, то пламя быстро угаснет, не зря есть такое понятие – костровой, то есть, человек, следящий за костром. Анатолий где-то пропал – время бежит быстро. Пришел в двадцать минут первого. Спрашивает: «Ромы нет?». Киваю отрицательно головой. Что говорить? Ставлю чайник. У Ромы стоит собранный рюкзак – собрал утром, когда мы с Анатолием постепенно выходили. У меня ничего не уложено. Раскладываю спальный мешок. Чайник не закипает – отвлекаюсь к костру. Подкладываю веток. Появляется Рома. Гляжу на часы: двадцать шесть минут первого.
Говорю: «Рома, мы тебя звали, ты не слышал?». Рома смотрит ясными глазами, ничего не отвечая. Времени нет на размышления. Подкладываю в костер. Когда надо срочно, то дождаться трудно. Так и чайник – бывалый, закопченный, его постоянно беру в лес, кажется, что небольшого размера, должен мгновенно закипать, но никак! Иду скатывать спальник. Уже пытался свернуть, но в спешке получается рыхло, а вещи надо уложить правильно. Половину закатил и вдруг – сверху водопад! Рома решил убрать с навеса свою пленку. После дождя пленку прибило к прутьям, в нависшей пленке образовались скопления воды. Разумеется, воду хорошо видно, тем более, с двухметровой высоты, на которой находится голова Ромы. Весь спальник, а под ним – полиэтиленовый мешок, все залито водой. Вот и взял помощника! Секунды тянутся – не могу придти в себя: то, что происходит – настоящее вредительство! Не просто тормозит, а делает все возможное, чтобы мы отстали от назначенного срока!

О русском языке. Один раз в жизни бывает такое, чего не бывало и больше не будет, но однажды все-таки произошло - в силу чрезвычайных обстоятельств. Так и со мной случилось нечто. Видимо, оттого, что я наполовину карел, а это почти финн, у меня отношения с русским языком находятся на культурном уровне. Есть несколько градаций языка: литературный, хороший разговорный и дурной разговорный. Наука скажет по-другому, но почти то же самое. Всю жизнь я разговариваю на хорошем разговорном языке. К примеру, я никогда не употребляю в разговоре слово «говно», хотя для некоторых это слово – вполне рядовое, они его склоняют к месту и не к месту. Хотя все мы знаем, что оно означает естественное явление. Сашка Азаров, начальник третьей подсистемы АПЛ, это – акустика атомной подлодки, чем я занимался на Дальнем Востоке, постоянно твердил фразу: «Вот такое я говно». Другой человек его может употреблять всегда – не в силу желания кого-то оскорбить, а в силу того, что он находится на уровне третьего языка, названного мной дурным. Он не знает языка литературного и не знает языка хорошего. В чем его винить? В том, что семья и школа прошли мимо него? В том, что родители сами не знали другого языка? Иногда незнание чего-то – просто счастье. Когда много знаешь – жить трудно. Тем не менее, я скажу: отходы, фекалии, можно сказать, дерьмо – это считается литературным выражением. Хотя никто не упрекнет, если я скажу то самое слово. Слово – всего лишь набор букв, звуков. Некоторые считают, что звуки играют большую роль в духовном и физическом здоровье. Например, поют мантры, молятся и доказывают человечеству, что это важно. Однако, глядя на некоторых людей, пользующихся третьим языком, я вижу, что со здоровьем у них прекрасно и, чем больше гадостей они скажут другим, тем у них лучше настроение. А хорошее настроение, как известно – залог здоровья.
Разумеется, на хорошем языке разговаривают большинство русских людей, на дурном – малая часть, на чистом литературном – единицы. Впрочем, сейчас и литературный пытаются унизить до третьего уровня: уже и в театре и в книге можно встретить пошлость или матерщину. Надо сказать, как все в жизни, с языком происходят циклические процессы: сегодня он скудеет, унижается, а завтра, глядишь, выйдет из передряги обновившимся и более возвышенным. Что касается личности, то каждый человек воспринимает из общества одни и те же явления по-разному: если он духовно чист, то вряд ли грязь словесная прилипнет к нему; если он похабщину воспринимает с блеском в глазах, то это его стихия и он находится на ее уровне.
От отца я лишь однажды услышал мат, когда еще школьником подошел к котловану, где он работал и беседовал, видимо, на повышенных тонах (как говорят: мать-перемать) с другим работником. Это меня поразило, так как до этого я не слышал от него плохого слова. Дома он никогда не употреблял матерщины, но здесь мог быть тот случай, как в анекдоте, когда кобыла не шла без мата – привыкла. Для простых работяг, инструментом которых является кайло и лопата, мат означает руководство к действию. Ему скажут вместо: «Давай работай, не сачкуй!» другие слова, более понятные его душе – он тут же прекратит болтаться. Что касается мамы, то тоже помню один случай, когда мы жили в поселке кирпичного завода, когда она прикрикнула на нас с сестрой – до того мы расшалились, что унять иначе было невозможно. Мы тут же притихли и разошлись, потому что произнесенное слово, хотя и являлось подобием мата, в нем иносказательно употреблялось слово мать, но означало, что мы перешли некую грань поведения. Вот два случая из многих десятилетий совместной жизни, когда я от родителей слышал нечто низкое в языке. У брата была подруга по имени Нэля, которая в любом предложении употребляла мат. Это была бывалая женщина с ребенком, курящая  одну папиросу за другой. Могу сказать одно: хорошо, что их пути разошлись. Понятно, что она вышла из среды третьего уровня
Иногда и на низких оборотах можно получить юмор. Как-то на подводной лодке, находясь на глубине триста метров в Японском море, моряки крутили пленку с одесским юмором. Из одной каюты доносились взрывы хохота. Я присоединился к ним – в каюте были и наши инженеры. Мы целый месяц находились в море на сдаче заказа. На всей магнитофонной пленке – тогда были катушечные магнитофоны – не было ни одного нормального слова. Одесская юмореска состояла сплошь из матерных слов – в этом и заключался юмор. Велик русский язык даже в самом низком! Я тоже смеялся со всеми, но это была настоящая релаксация – через час не помнил ни слова, о чем говорили. Надо сказать, многие анекдоты построены на мате или ситуации, связанной с отношениями между женщиной и мужчиной. Для меня анекдот был всегда для того, чтобы посмеяться и забыть. Иногда хочешь вспомнить, но – никак. Сказать, что у меня плохая память, не могу: в точных предметах формулы запоминал надолго, запоминал многое без записной книжки – кроме собственных стихов. Как-то потерял записную книжку со своими стихами – пропали и стихи. Интересно, что Чехов, вспоминая о встречах со Львом Толстым, удивлялся, что тот в бытовом разговоре матерился, как сапожник. Для Чехова это было дико: он был одинаков как в своих произведениях, так и в жизни.
Если вспомнить другую сторону – тещу, то она материлась п;ходя – для нее это было естественно. Какое-то время она была следователем в сталинских лагерях, ее язык сформировался там. Как-то пришла проведать свою дочь, мать моих детей, но в дом не зашла – попросила вызвать. Дети мои – Ванюшка и Танюшка – были во дворе. Я пошел звать, однако жена наотрез отказалась выйти. Возвращаюсь и слышу, как теща, то есть, бабушка моих детей, разговаривает с ними спокойным тоном, но отборными матами. Пришлось детишек отвести в сторону, а теще сказать, что прием завершен. Теща своего мужа, прибывшего на новенькой «Волге» домой, когда жила еще здесь, матами через форточку отправила «подальше». Он уже работал на Севере, но хотел вернуться в семью. Ночь пробыв под окнами своего дома, который сам же строил, а утром, получив окончательный отпор, отправился подальше от этого дома – на Север. Я, кстати, со всеми ладил, с тещей тоже, хотя неприятностей от нее хватало. Женившись на ее дочери, с тещей обменялся квартирами.  Она оставила нам  богатое «наследство» - соседей, с которыми постоянно лаялась через стенку. Один из соседей – Тима – был предателем, выдавал партизан немцам в войну, а жена его, Катька, была воровкой. Познакомились они в сибирской ссылке, где отбывали срок за свои дела. Тима стучал к нам в стену кувалдой, пугая детей и не давая спать, а Катька, толстенная баба-бочка в толстых очках, орала низкопробную матерщину – общая стена почти прозрачна для звуков, била шваброй в окна и заливала из шланга воду в форточки. Вместе с мужем они уничтожили несколько наших собак, последний песик, израненный, сумел прибежать домой – умер у меня на руках. Это уже Катька одна постаралась – Тима к этому времени сдох. Пушистый охотничий пес по имени Муратка, очень ласковый, любил играть со мной в снежки – я кидал снег, он бросался за ним и лаял. Этого песика я привез издалека – под Тулуном есть поселок Ермаки -  в сумке с облепихой. Вот так и жили – выживали. Война в мирное время. Клеветала Катька так умело, что милиция или комиссия, придя с расследованием, спрашивала меня, где хозяин, потому что представляла его диким человеком с дубиной в руках. Приходилось показывать видеозапись, чтобы было понятно. Дочь тещи, несмотря на университетское образование, тоже пыталась внедрить мат в семейную жизнь, но, получив от меня жесткий отпор, прекратила попытки – я был всегда настороже. К чему это говорю? Хорошему языку надо держать оборону от попыток унизить его и сделать удобоваримым для хамов. Нам же, носителям его, находящимся в среде, доступной для всех людей, надо оставаться на своем культурном уровне, личным примером поддерживая его, сохраняя нравственные традиции.

Обеденный перерыв. Однако в какой-то жизненный момент может произойти взрыв скопившихся эмоций. Вспомним нашу маму, однажды в жизни сказавшую запретное слово, ведь у нее накипело: свои же дети не слышат, когда она просит их прекратить баловаться. А здесь, в глухом лесу, родной племянник, сам же напросившийся взять его в лес, что-то выгадывает для себя – на ком? На двух немолодых людях, которым за пятьдесят, один из которых болен. Племянник о нем, родном дяде, видимо, скептически думает: «Врет, конечно – видно же, что здоров! Напился, как свинья, вот и болеет», поэтому и смотрит презрительно. О другом вообще можно не думать – кто он ему? Эта позиция видна издалека. То, что они его звали – ну и что? Пусть себе орут – не буду уходить с такой ягоды. Так решил молодой мужчина по имени Роман. Место оказалось небольшим – всё слышно, все находятся рядом. Разумеется, он сразу услышал, как только позвали его в назначенный срок. Далеко он не ушел бы – из чувства самосохранения. Это Ванек мог себе позволить пробежаться по лесу, но в известных местах, где уже бывали раньше. Он любил гулять в лесу, потом рассказывал, как видел промелькнувшего зверя, такого быстрого, что не успеешь его разглядеть. Рома не таков – дальше слышимости голоса никогда не уходил. Повадки его известны. В человеке есть много факторов, определяющих поведение, о них говорят разными словами: сильная воля, слабая воля, высокие порывы души, мелкая душонка, чувство страха, бесстрашие, презрение к людям, способность самопожертвования. Говорить, что превалировало в Роме, совсем не обязательно. Главное, чтобы факты соответствовали действительности. Каждый сделает свои выводы. Я могу говорить о своем поведении, анализировать его: почему в критический момент я не сумел контролировать свои эмоции, как делал обычно? Меня и сегодня волнует этот вопрос. Всему есть предел: есть предел сил физических, есть предел сил психических. Физически я еще не настолько ослаб, чтобы об этом думать, но меня начала изматывать ситуация: впереди предстояла длинная дорога, а обезвоживание организма шло полным ходом. Сумею ли преодолеть дистанцию? Нужно было подготовиться к дороге. В планах у меня было не только напиться хорошего чаю с дубильными травами, но и залить в пластиковую бутылку, чтобы в дороге можно было поддерживать организм. Втроем мы все дела сделали бы оперативно – так и были настроены. Вернее, так настроены оказались двое, а третий думал иначе. Он считал, что те двое вскипятят чайку, он придет, пообедает и отправится с ними в путь. Если кто-то сомневается, что мысли этого человека были таковы, то пусть сделает другие выводы: Роме срочно захотелось в кустики, где он провел двадцать шесть минут, или он замечтался, глядя на облака. Мне или подполковнику не требовалась его помощь – вполне самостоятельные люди, поклажу соберем сами – это личное дело. Но обедаем мы вместе – значит, вместе должны готовить. Разве это нужно объяснять? Я взял племянника в лес, следовательно, во мне присутствует ответственность за его сохранность. А вдруг с ним что-то случилось? В назначенный срок не пришел – как мне не сомневаться, не предполагать, что вдруг придется вместо похода домой идти искать его? Да, я его знаю, но в лесу может случиться всякое – вдруг решил сбегать на другую горку, не увидев здесь ягоды? Вдруг ногу подвернул? А теперь не слышит нас. Молчание, отсутствие информации – самое тяжелое, особенно в момент, когда нужно быть вместе, чтобы вскоре уйти.
Когда племянник все же появился, я спросил его вполне спокойно, продолжая заниматься костром, затем - подготовкой спальника. Другой человек, уверен, любой другой человек сказал бы в ответ хоть что-то: да, знаешь, дядя Толя, на такую ягоду напал! В  конце концов, даже такой ответ был бы простителен, потому что пришли мы сюда за ягодой, именно ягода была нашей целью. Придумал бы другое объяснение. В ответ было молчание, только молчание, затем вместо помощи в подготовке обеда он взялся собирать свою – подчеркиваю это слово – свою пленку, чтобы ее не оставить. То есть, дума Ромы была о своем имуществе, об общественных проблемах не возникало проблеска мысли, хотя обедать он тоже должен, но обед-то ему приготовят, а пленку кто ему соберет? Вот такая простая мысль была у Ромы. То есть, за счет этих людей ягодки собрать побольше и успеть все сделать. А у меня было: чувство стыда перед чужим человеком – подполковником, ведь ответственность за поведение Ромы нес я. Но все это я держал в себе, пока Рома не сделал «медвежью услугу», опрокинув полведра воды на мой спальник. Это уже было настоящим вредительством. Промокший спальник становился гораздо тяжелее. У меня и так выявилось, что еще дома, в спешке, не заметил туристский топор, находившийся в рюкзаке, весом не меньше килограмма, принес сюда и теперь придется нести отсюда. Можно оставить тушенку для будущих посещений, хлеб местным зверькам, но топор оставлять нельзя. Рома тоже принес топор – спрашивал меня перед выходом, нужен ли. Своим топором он заготавливал дрова. Выяснил я это только что, когда засовывал горбовик с ягодой в рюкзак – что-то мешало. Засунув руку, ухватился за деревянную рукоятку топора. Бывает и так. Так устроен станковый рюкзак, что сбоку есть выемка, в которой и затаился надежный спутник – топор. В лесу без топора сложно находиться. Ветки можно наломать для разжигания костра, а для поддержания огня на длительное время нужен сушняк, да желательно потолще. Но два топора было слишком. Мой-то бездействовал, но сделал мне дополнительную нагрузку.
Я и сам был облит водой, однако вовремя отскочил от потока. Вначале до меня не дошло, в чем дело. Мы были вдвоем – я мог быть откровенен. Подполковника не было – куда-то отошел. Вот мои слова: «Ты почему так себя ведешь? Ты, … твою мать, опоздал на двадцать шесть минут – договаривались в двенадцать. Мы звали – почему не откликался? Почему такое неуважение? Что тебе должен сказать? (Он вставил фразу, что нужно было сказать – зачем кричали). Сказать, чтоб ты воду не выливал на меня? Как я сейчас пойду? Где я буду сушить? Правильно мы с Ваней решили не брать тебя никогда в лес, вот оно и выявилось, посочувствовал – пожинаю плоды». Понятно, что заматерился, да еще с повтором, но на это ушли секунды, потому что надо было действовать – время мчится. Меня лишили места, где можно скатать вещи – под навесом образовалась грязная лужа. Вокруг балагана все оказалось заросшим мелким сосняком, а надо было найти сухую площадку. Пришлось отойти метров на двадцать вниз. Одновременно подкинул дров в костер – пришлось побегать. Рома, как ни в чем ни бывало, продолжал убирать свою пленку, потом вытряхивал ее и сворачивал. Свернув вещи, я стал их укладывать на рюкзак и связывать – не все помещалось. Подполковник тоже взялся собирать рюкзак, который был с хитрыми, постоянно слетавшими, завязками. Человек, не приспособленный к дальним переходам – это уже было ясно. Надо помочь ему, надо подкинуть в костер. Рома стоит в стороне – он собрался полностью. Кидаю ветки в костер, говорю уже спокойно Роме: «Хоть бы в костер подкинул». Рома отвечает: «Так сказать надо». Вот оно в чем дело! Оказывается, двадцатисемилетнему верзиле надо подсказать, как себя вести в лесу и что делать. Но я молча перехожу на другую сторону костра. В чайнике стало закипать, а перчатки замочились – повесил на перекладину навеса, оставив этому месту на память. Попытался взяться за проволоку рукой – обжег. Все делается в спешке. Нашел подходящую ветку, подсунул под проволоку, заменяющую ручку, аккуратно перенес на эту сторону, Рома стоит с другой, не делая попыток помощи. Ставлю чайник, как кажется, на ровную поверхность, вытаскиваю ветку и откидываю ее в сторону. Но что это? Чайник - на моих глазах - медленно опрокидывается и из него выливается драгоценный кипяток. Видимо, поставил его на камешек, а форма чайника округлая. Бросаюсь к нему, рукой ставлю на место – что-то еще осталось. Говорю подполковнику, занятому рюкзаком: «Анатолий, тебе чай есть – на кружку хватит». О себе уже не думаю. Обращаюсь к Роме: «А тебя, видно, лесной дух наказал за плохое поведение – будешь без чая». Подполковник подошел к столу, наливаю ему в кружку – вышла полная. Осталось чайник очистить и привязать к рюкзаку – готов к выходу. Анатолий говорит: «Давай кружку, я один пить не буду». Отмахиваюсь: виноват-то сам, что чая нет. Он настаивает – делится со мной чаем. Кипятить еще – времени нет. Выпили обжигающего чайку – набрались сил. Как говорят: чай не пил – какая сила?
Пообедав, если это можно назвать обедом, взялись за поклажу. Как только Анатолий поднял рюкзак, он тут же развалился. Рюкзак его состоял из некоего мешка с завязками. Пришлось вновь завязывать.
Посидели, поблагодарили мысленно место – и в путь.

От Источника до Источника. Ч. 6: http://www.proza.ru/2016/03/15/1399