Секрет долголетия

               

                Рассказ Анны Степановны Пережигиной , 14.02.1914г.р, 
                с.   Жагрино, Беловского с/с, Мамлютского р-на, СКО.
 
                Мой отец, Степан Николаевич Пережигин, служил в царской армии много лет.После каждой побывки мама Фёкла Егоровна (в девичестве Стеклянникова или Куликова) рожала ребёнка. Умерла мама молодой, рожая десятого ребёнка - Фросю. Отец в это время служил в Японии. В связи со смертью матери, он был переведён служить в Петропавловск.
                Семья наша проживала в селе Жагрино Беловского сельсовета Мамлютского р-на. Половина детей умерло в младенческом возрасте, живых нас оставалось пятеро. Мне, старшей, было пять лет… По силе-возможности нас поддерживали родственники, у которых своих детей было много.
                В один из церковных праздников дядя Прохор с женой Татьяной собрались в город, и взяли с собой меня и Фросю – самую маленькую мою сестру. По дороге она часто плакала. Подъехали к великолепному зданию – я, конечно, таких ещё не видела. Это был Петропавловский Вознесенский собор (В 1934 году его разрушат, на месте нынешнего драмтеатра им. Погодина).  Били колокола, народу много, весело! Мы вошли в храм.
                По одну сторону прохода стояли военные из местной части, по другую – гражданские. Началась служба.
                - Ты видишь отца? - Спрашивает тётя.
                - Вижу. – Говорю. Отец молился в шеренге военных. Стояли долго. Когда закончилась служба, первыми вывели военных. Проходя мимо нас, он коснулся моей головы – тоже заметил. После этого все прихожане стали тесниться вокруг батюшки. Тётя Таня попросила какую-то женщину передать девочку под благословение, и отдала ей свёрток с моей сестрёнкой:
                - Поднесите к причастию!
                - А как её имя?
                - Ефросинья.
                Только та отвернулась, передавая ребёнка, тётя меня схватила за руку и повела к выходу из храма. Быстро переменила платок на голове. Я ничего не поняла. Дядя Прохор с папой стояли возле кошёвки. Я стала плакать:
                - Тятя, там Фрося!
                Меня успокаивают:
                - Ничего, тут ей будет хорошо, ей титю дадут, и она плакать не будет. А потом мы её заберём…
                Мы уехали, отец остался продолжать службу.
                Какие были мои годы, а мои детские руки уже были нужны для работы - там гусят попасти, тут за ребёнком присмотреть. Надоела – отсылают к другим сироту. Раннее ли утро, поздний ли вечер – бредёшь в Белово, Бескозубово, Налобино, Лебёдки, Студёное, Щучье… Между ними где три, где восемь километров. Иногда и в Мамлютку – за двадцать километров. Никого не волновало, дойдёшь ли ты? Стали постарше – отдавали меня в няньки, в батрачки.
                Как сейчас помню – отей вернулся со службы домой. Для него затопили баню. Он идёт мыться с сыном Павликом, лет девяти.  У отца веник под мышкой, у брата в руках узелок с чистым бельём. Отец – ещё крепкий мужчина сорока лет…
                Скоро отец женился. Мачехой стала Фёкла из деревни Боровково. Своих детей у неё было трое, да нас четверо. Родились ещё два мальчика от отца Федя и Вася. Нам, маленьким, поиграть охота, да некогда. Надо зыбку качать, пелёнки менять. Привязалась я к братишкам. Ко мне и брату Фёдору мачеха хорошо относилась, а вот Фёклу и Павла не любила…
                В 1922 году реквизировали у деревни всё зерно, и начался страшный голод. Чтобы как-то прокормиться и хоть что-нибудь заработать, отец нанялся в другую деревню жать рожь. А чтобы жене было полегче, взял меня, восьмилетнюю, с собой.
                Хозяева, как водится, работы много спрашивали, а есть мало давали. Встанем до восхода солнца, пойдём в поле, давай жать Отец положит охапку ржи, а я рядом – завязочку из той же ржи. Наломаемся, пока солнце-то высоко встанет! Сядем обедать. Отец мне почти всё отдаст, а я и не понимаю. Съем, и ещё прошу.
               В одно прекрасное утро раным-рано слышу: хозяйка кричит:
               - Что вы там долго спите, уже солнце взошло!
               Я испугалась, соскочила с полу, побежала во двор. Там на старой шубе в телеге отец спал. Схватила его за руку, свисающую к земле:
               - Тятя, вставайте!
               А рука холодная...
               Пришли старики, качают головамит, неодобрительно на хозяев поглядывают. А что скажешь! Кто гроб сделал, кто из одежонки что-то принёс, похоронили. Хозяева даже шубу нашу не отдали. Пошла я домой, а навстречу – сестра с младшим братишкой  несут нам с отцом чистое бельё. Встретились мы между Лебёдками и Налобино, там мельница раньше стояла. Около неё мы и заснули, когда вместе вволю наплакались, предвидя свою горькую судьбу.
               Так и вышло. Узнав о смерти отца, мачеха взяла своих детей и двух общих – Федю с Васяткой, и ушла к родным в свою деревню. Фёкла с Фёдором стали жить у другого дяди в Налобино, а Павлик никому не нужен. То к одним придёт, то к другим. Где покормят. А где голодным переночует. Грязный, худой, вшивый. Иногда я ему выскоблю голову. Не было у него определённого места, и так – до шестнадцати лет.
               Фёкла к тому времени показала себя хорошей работницей у хозяина, на которого она батрачила. К тому же была она диво как хороша. Выдал её хозяин за своего сына. И Фёдор женился.
                Пошли мы как-то с тётей Таней на дальний огород. К вечеру возвращаемся. Смотрим издали – окно в хате распахнуто. Тётя мне шлёп по голове:
                - Это ты окно не закрыла?
                - Нет, тётечка, закрывала!
                Заходим, а в горнице на лавке под окном сидят Федя с Васей. Им тогда три-четыре года было. Я обрадовалась, обнимаю их, а тётя хмурится. Ей уже сказали, что мачеха умерла, и детей по родне раздали. Как быть? Своих бы бог дал выкормить. Народ заходит, сочувствуют. А мальчики такие славные! Сидят, притихли. Чувствуют – судьба их решается.
                И решилась. В воскресенье опять собираются дядя с тётей в город, посадили с собой маленьких братьев. Мальчики плачут, а взрослые глаза прячут. Я прошусь с ними в город – не берут. Поехали они, а я с нашей собакой за ними бегу. Долго бежала! Уже лес начался. Дядя:
                - Вернись!
                Я бегу, братья плачут, тётя сердится.  Стегнул он меня кнутом. Отстала – дыхание зашлось. Вернулась, плачу. Окружили меня старушки, дети, утешают:
                - Не плачь, скоро они обратно приедут, и братишек привезут.
                Да, приехали они действительно скоро. Слишком скоро – не успели бы доехать до города. Одни приехали. Я всегда думала, что остались братья в том лесу, а волков тогда мно-ого было. И про взрослых-то, встретившихся с волками, в то время  рассказывали истории одну страшнее другой.
                Однажды у дяди Прохора пошла горлом кровь, и он умер. Старший его сын Егор женился. Тут стали раскулачивать, и батраков перестали нанимать, чтобы не прослыть кулаками. Не стало мне жизни никакой. Пошла тётя Таня к председателю:
                - Что мне с Нюркой делать? Дома работает, а в поле не может.
                А тут к соседям гости приехали, посоветовали:
                - Пусть едет в Челябинск, там устроится.
                Старший брат Фёдор говорит:
                - Одна она не поедет.
                Забрал жену, ребёнка, сестру Фёклу, у которой недавно два ребёнка и муж умерли от тифа, и мы поехали искать счастья.
                Попали мы в Златоуст. Там большой металлургический завод. В городе сажа, копоть, дым, снег чёрный, холод, квартиры нет…
                - А давайте поедем в Ташкент! Есть, говорят, такой город в тёплых краях. – Говорит Фёдор.  Сказано – сделано. Поехали. Действительно – всё теплее и теплее. Просто теплынь стоит. Даже жара. Приехали. Вокруг узбеки – приветливые, доброжелательные, вежливые. Ко всем обращаются: «сестра», «брат». Купишь какой-нибудь пустяк – они руку к сердцу прижимают: «рахмат». Торгуют, сидя на земле, платки расстелили…  Оставили мы шмотки около них, и пошли искать работу.
                Устроились в садах – урожай снимать Яблок – целые вороха! Мы их складываем в ящики, грузим в телеги. Ешь – сколько хочешь! Мы и ели. Растолстели все. Жили прямо в поле. Тепло, комаров нет. А что скорпионы, фаланги бегают, так пусть. У нас у каждого средство при себе в баночке имеется. Там в хлопковое масло сажают скорпиона. Он, не видя выхода, жалит себя в голову. Из роту яд выходит(!) в масло, и это средство помогает. Приукусе растирают им.
               Видят  работодатели – не могу я тяжёлые ящики таскать, отказали мне. Я пошла на вокзал. Захотела есть. Купила лепёшку и немного молока, макаю и ем. Подходит богатая покупательница, я к ней:
               - Тётя, вам не нужна нянька?
               - Сейчас я тебя прям с базара возьму в дом!..
               Я заплакала, а молочница говорит:
               - Вы что, не видите, что она только из деревни? Вишь, какая смиренная!
               Та решила меня взять. Приводит в дом. Муж – начальник ГПУ, два ребёнка, собака. Говорит:
               - Я няньку взяла, теперь работать пойду.
               Муж ругает её:
               - Взяла неизвестно кого, без документов! Собирайся! – Мне говорит.
               А мне что собирать, всё на мне. Посадили меня в машину, повезли в милицию. Стала я плакать, стёкла бить:
               - Что я вам сделала, украла что-нибудь? Отпустите!
               А там молодой адъютант был, успокаивает меня:
               - Не бойся, тебе только документ выпишут!
               Завели меня к следователю особого отдела, спрашивают, когда я родилась. А я даже года не знаю.  Стали они у меня руки рассматривать, определили:  примерно с 1914, и число поставили – 14 февраля. Выписали мне паспорт, и говорят:
              - Теперь ты ташкентская гражданка.
              Вернулись мы назад. Хозяйка всё деревенское с меня сняла, одела по-городскому. И стала я выглядеть, как барышня. Работаю. Жили они хорошо, и ко мне относились по-доброму. Как-то слушаю я патефон, вдруг телефон звонит. Взяла трубку. Молодой мужской голос спрашивает кого-то.
              - Нету, - говорю, - здесь таких, ошиблись!
              - А что это за музыка?
              - Пластинка. Песня «За чашкой чая», - Говорю.
              - Ну-ка дайте мне послушать…
              Приложила я трубку к пластинке. Потом он спрашивает:
              - А не могли бы мы встретиться?
              - Я домработница.
              - А я солдат. Василий Бабунин. Прохожу в Ташкенте срочную службу.
              Встретились мы, понравились друг другу. Ходили вместе в театр, в кино, на танцы. В тот период член советского правительства Ворошилов побывал за границей, где его пригласили на танец. А он не смог – как корова на льду. Вернувшись, он рассказал об этом случае и дал указание советской молодёжи учиться танцевать фокстрот, танго, вальс.
               Мой кавалер меня и конфетами угощает – «подушечками». А я у хозяев уже к шоколадным привыкла. Домой прихожу, говорю хозяйке:
               - Смотрите, какими он меня конфетами угощает.
               А она говорит:
               - Видишь, какой он внимательный!
               Хотел он на мне жениться, послал матери мою фотографию. Я хорошенькая, сижу в беретке. Думала, понравлюсь ей. А она даёт ответ:  «Мне сноха в шляпе не нужна». Осталась я без жениха.
              Но к тому времени для меня и другие возможности открылись. Я познакомилась со многими людьми, ходила на занятия в спортивную секцию, и были у меня три подруги – Даша, Дуся и Мотя, тоже няньки. Сговорились мы, и решили объявить бойкот хозяевам – пойти работать прядильщицами на текстильный комбинат.
             Хозяева нас отпускать не хотели: где вы жить будете, на чём спать? Но мы ушли. Сняли у узбеков комнатку с земляным полом, намазали его коровьим навозом от скорпионов, раздобыли две кровати, и спали по двое.
             Началась война. Государство от нас требовало трудовых подвигов, и мы их совершали. Тяжёлую работу я никогда делать не могла, а мелкую, кропотную – хорошо получалось. Стала я стахановкой – по нескольку сменных заданий выполняла. Получила я Государственную премию и семь правительственных наград! А после работы бегали в госпиталь ухаживать за ранеными.
             Я уже в возрасте была, надо было замуж выходить. А за кого? Встретить хорошего человека не получалось. Поклонников было много, но не желающих жениться. Один зубной техник за мной прямо по пятам ходил! Но больные меня предупреждали: «Не связывайся с ним, он трепло!» Другие искали выгоды, так откровенно и говорили: «Нюрастик, ну почему у тебя нет трёх «к»? Это значило: квартира, корова, картошка.
             Один мне, вроде, нравился, напросился в гости. Мы с девчатами пельменей наделали с начинкой из ливерой колбасы, накрыли стол, вилки положили. Пришёл. Сели. А он пельмень из тарелки рукой выловит, насадит на вилку, и в рот отправляет… Я несколько раз из-за стола выскакивала, в кухню убегала – смех меня разбирал. К тому времени мы уже на другой квартире жили. Хозяйка, учительница Надежда Александровна, говорит мне:
              - Давно ли ты сама-то вилкой есть научилась? Научишь и его.
              Но я отказала. А тут женатый стал за мной ухаживать, жена у него пила. Но ему сорок шесть лет было, старый, тоже отказала. Так и сама без женихов оказалась,  старой девой.
              Хозяйка я хорошая была, любила чистоту. Неплохо для женщины в домработницах пожить – многому научишься. И рукодельничать сильно любила. А свободного времени у меня совсем не бывало, даже спала мало. На дежурстве в госпитале всё что-нибудь вяжу. Тут обратился ко мне один солдатик раненый:  «Ну-ка дайте посмотреть». Попросил у меня ниток, и такую прекрасную салфетку связал! Вот она. Потом оказалось, это Юрий Калашников… Сын того самого знаменитого Калашникова, что автомат изобрёл!..
             Моя сестра, красавица Фёкла – помните, которая вышла замуж за хозяйского сына, родила двух детей, а потом всех лишилась и была привезена братом Фёдором в Ташкент, к тому времени с уборки фруктов из сада давно ушла.
            Устроилась на конфетную фабрику Ахун-Бабаева. Как-то в Узбекской республике устроили партийный съезд, а для обслуживания в буфете понадобились красивые официантки. Я уже говорила, что Фёкла была высокая, стройная, имела прекрасное лицо Её и послали в буфет Там на неё положила глаз знаменитая певица Тамара-Ханум. Ей хотелось иметь красивую костюмершу. Сама-то она на лицо некрасивая была, грубая. И взяла она мою сестру к себе.
             Стала Фёкла Марией. Было это ещё перед войной. А к тому времени, о котором я рассказываю, они уже весь белый свет объехали. И в Голландии были, и в Германии, и в Англии – везде. Из Норвегии мне сестра хорошую ткань привезла, из Китая – банку с чаем, из Японии – платок.
              Интересный случай в Чехословакии произошёл. На концерт Тамары-Ханум пришёл наш брат Павел. Он там бурильщиком работал. И не знал, что за кулисами сидит костюмершей его сестра Фёкла… Уже потом это выяснилось…
               Тамара –Ханум  была не узбечка, а армянка.  Прийду я сестру навестить, а  Тамара Артёмовна сядет ко мне на диван, обнимет за плечи, и говорит:
                - Знаешь, Анечка, миленькая, скоро так будет: сидишь ты здесь, а вон там в углу ящик стоит, и мы будем кино смотреть, прямо дома! Или телефон покрутишь, и будешь говорить прямо с Москвой  или с братом Павлом за границей!
                Тамара Артёмовна уйдёт, а я сестре: «Совсем меня за деревенскую дурочку считает. Так я и поверила!» А сестра: «Нет, она правду говорит». Верю я и не верю. А позже оказалось – правда.
                В войну Ташкент был забит ранеными. Как-то пришёл состав – ну, совсем некуда размещать солдатиков. Решили отправить во Фрунзе. Медперсонал состава вернулся на фронт, а здесь наскоро стали формировать медсопровождение из своих – не хватает. Тогда стали набирать из спорта одиноких – а я же спортсменка была! Поехала на несколько дней, а прожила сорок лет! А как получилось?
                Приехали мы во Фрунзе, сдали раненых. Разместили их в бывшей типографии. Что делать? Ни своих, ни родных…Вдруг встречаю… Николая Павловича Киворкова! Соседа нашего ташкентского! Его, профессора-биолога, пригласили в недавно образованный Киргизский мединститут в качестве зам. Директора. Он и взял меня к себе техничкой. Позже, во время ежовщины, он был репрессирован, одиннадцать месяцев сидел в тюрьме, и уже Берия его выгнал. Тогда он уехал в Новосибирск, где работал корреспондентом. Там и умер.
                А пока работаю я техничкой.  Как-то мою пол в лаборатории, а лаборантки возятся с микроскопом. «Что за такая штука – микроскоп?» - Думаю. Подошла: дайте посмотреть. Мне дали. И открылся для меня другой мир! И тут оказалось, что нужно им тоненькой иголкой разрезать пополам москита, а у них это никак не получалось!
               - Давайте, я попробую. – Предлагаю им. И попробовала. Получилось с первого раза! Руки прядильщицы и вышивальщицы приспособлены к точным, мелким движениям. Лаборантки глазам не поверили. Дали другого москита, ещё… Всех разрезаю точно пополам, как по линейке, идеально!
               Тут заходит профессор кафедры биологии Ида Адольфовна Тарвит:
               - Что это, у вас новая лаборантка?
               - Вы только посмотрите, что она вытворяет! – Говорят ей лаборантки.
               Взглянула та в микроскоп, и сразу:
               - Немедленно зачислить её студенткой!
               А я: - Мне хоть бы ликбез закончить…
               - Неграмотная? Не может быть! Будешь работать лаборанткой.
               И стала я работать с мышами, с органами человека, готовить всякие наглядные  препараты для студентов: вот язва желудка, вот рак лёгких, а вот киста… Обработаешь, как надо, зафиксируешь, зальёшь формалином. Вредная работа, но интересная. Только вот платили мало…
               Сижу я как-то во дворе, вяжу, да жалуюсь дворничихе:
               - Никак не могу я встать на ноги, приодеться, как надо. Вязать-то я вяжу от доброй души то тому, то другому, а никто за это и копеечки не даёт!
               А она: - Я тебе помогу. Тут одна женщина уезжает, а чтобы её не обокрали, надо у них днём дома сидеть, сторожить – хоть вяжи, хоть вышивай…
               А на работу в институт я ходила в то время с пяти до десяти  вечера.
               Познакомилась я с семьёй Браунов. Неделю я с хозяйкой Верой Владимировной побыла, и уехала она в Ленинград на полгода на переподготовку. Там у них и дочь –студентка училась. Оставила на меня Вера Владимировна квартиру, мужа, двух детей-близнецов – они в пятом классе учились.
               Какое там вязанье! Квартира запущенная. Стала я отстирывать бельё, белить стены, потолки, мыть окна, протирать мебель, чистить кастрюли. Хрусталь, сервизы, китайские вазы – всё засверкало!
              Как-то вынесла одежду из шкафа на улицу проветрить, выхлопать, а из хозяйского костюма деньги вылетели. Посчитала – пятьсот рублей! В месяц тогда я получала от тридцати до семидесяти рублей. Видно;что хозяева про эти деньги давно забыли… Отдать? Не отдать?...
               Захожу я в дом, вся семья за стол села, кушать стали. Ещё какой-то чужой мальчик в гостях был, тоже сидит со всеми. Я в шутку говорю:
               - Кто что потерял, чур, пополам!
               Дети давай соображать, что потеряли, отец улыбается, на них смотрит. Я к нему:
               - Александр Абрамович, а вы ничего не потеряли?
               - Нет. – Улыбается. Тогда я положила деньги на стол. Он вспомнил:
               - А-а, это я партвзносы хотел заплатить… Ну что ж, разговоры наши, а деньги ваши. Вы отныне с доверием вошли к нам в дом! – И опустил свою руку на мою – чтобы я не снимала её с денег, не отказалась.
               С тех пор я уже никогда не сомневалась, что надо во всех случаях поступать честно! И с тех пор стала ещё лучше работать на хозяев, со всей  душой. 
               У них была собака, которой ноги никогда не мыли, а она лазала везде. Диваны, кресла, одеяла, покрывала – всё было замызганное. Отчистила я диваны, кресла, стулья, отстирала покрывала, отбелила простыни. А что делать с ватными одеялами? Я предложила заказать новые. Хозяин не возражал. Только спросил: «Сколько денег надо?» Купила я новой ткани, ваты, и отдала киргизке, соседке, которая этим занималась. Она так красиво простежила их.
                Постельное бельё хозяин менял сам. Только подаёт мне узелок с грязным, а я ему – чистые, накрахмаленные. Он меня каждый раз благодарит. Дети стали выглядеть аккуратно, собаке отвели место…
                Приехала хозяйка – глазам не поверила. Решила, что по ошибке в чужую квартиру зашла. Подарила она мне большой набор кастрюль, а сверху – чайник. Себе, наверное, привезла. Предложили мне остаться. Стали мне платить в месяц сто рублей, и ещё дополнительно – в два раза больше, чем на работе. Кажется, вазу переставь – и за это заплатят. Хорошие люди!
                Помогли они мне шубу купить – я её до сих пор храню. Встала я на ноги! У себя дома всё завела, приоделась, стала в отпуска ездить – везде побывала.
               Только один раз попала я впросак. Мне разрешалось в квартире делать всё, кроме одного: трогать книги. В кабинете профессора вся стена была заставлена учебниками и всякими томами. Как-то хозяева уехали на Иссык-Куль отдыхать, я решила воспользоваться их отсутствием, побелить потолки. Залезла на лесенку, взглянула сверху на книжные полки – а они чёрные от пыли! И книги все в пыли.
              Не выдержала я. Стала накладывать их в детскую ванночку, и выносить во двор. Все выхлопала! Протёрла. Расставила. Любуюсь. Чуда, как хорошо стало: чёрные корешки - с чёрными, синие – с синими, красные – с красными. Приехали хозяева. Вошёл Александр Абрамович, и ахнул:
               - Что ты наделала? Как же я теперь нужную литературу искать буду?
               - Всё на месте, - успокаиваю я его. Не поняла его беды, ведь я так и осталась неграмотной. Ни одного класса не закончила!
               Как-то получаю телеграмму: «Ваша сестра в тяжёлом состоянии, выезжайте». Поехала я в Ташкент. Сестра Фёкла-Мария уже на пенсии была. Загорелось у неё как-то масло на плите в сковородке, она хотела фартуком прихватить сковороду, снять с плиты. Загорелись фартук, платье. Она выскочила с кухни в общий коридор – никого нет. Там даже ведро с водой стояло, собирались пол мыть. Но она ничего не видит, растерялась, бегает туда-сюда вся в пламени, потом упала вверх лицом, кричит. Тут люди прибежали, потушили огонь, увезли в больницу.
               Когда я приехала, она лежит, как космонавт, вся в бинтах, а лицо зелёнкой намазано.
              - Мария, ты меня видишь? – Спрашиваю.
              - Вижу, только глаза и остались. – Отвечает она.
              Три месяца я была около неё – прикорну на стуле, посплю немного, и опять ухаживаю за ней. Дали мне барсучьего жира смазывать кожу, а я его нигде даже подсунуть под бинты не могу. Только на запястье немного удалось подсунуть. Профессор увидел – замахал руками: «Перестаньте, нельзя!»
               Я медсёстрам коньяк, конфеты покупаю, чтобы они лучше ухаживали, а они даже перевязок не делают, мол, всё равно умрёт…
                Через три месяца от неё завоняло – гниёт заживо, а бинты не снимают. Я вызвала брата Павла из Новосибирска, да ташкентская родня подъехали. Захожу я к профессору, говорю: «Забираю я сестру, раз вы не лечите». «Она всё равно умрёт» - Говорит он. «Так пусть умрёт дома» - Ответила я. Закрыл он голову руками, чтобы не видеть, и мы унесли сестру на носилках. Только носилки и были казённые. К тому времени простыни, подушки, матрас уже были нашим заменены.
                Участковый врач отказалась ходить к нам: зачем забрали из больницы? А мы и сами не знаем, правильно ли поступили. Да и какие мы медики, все неграмотные. Кто что знал, что подсказывали люди, то мы и делали. Павел привёз овечьего кала, сметанкой приготовленного. Сняли мы бинты – ужас! Где у неё раньше резинки были на трусах – рука проваливается, такие канавы. С груди подняли коросту – оказалось, это не кожа, а сгнивший бинт. Под ним лужа гноя. Раздели всю, намазали где калом, где мазью. И лицо – сплошная короста. Стала её лицо каждый день барсучьим жиром обливать.
                Сестра смерти молит. Просит – «Отвезите меня в больницу, тут вы мне долго умереть не дадите!». Я говорю ей: «В больницу к тебе я больше шага не сделаю». Боли ужасные, как она терпела – не знаю. Лежала голая под пологом…
                Однажды короста с лица, как маска, снялась. И мы увидели, что… вся её красота осталась! Даже лучше стала, помолодела – ни одной морщинки не осталось! И с этого времени стала она поправляться.
                Я уже давно во Фрунзе съездила, уволилась, и всё была около сестры. Три месяца в больнице, и восемь  дома у неё. Тамара-Ханум приезжала несколько раз, навещала, сочувствовала, но материально не помогала. Я все свои сбережения истратила. Пошла как-то посмотреть свою старую квартиру, а там эвакуированные живут. Вещи мои – все у домоуправа. Сохранились.
                В общем, когда сестра на ноги встала, я её приодела, и пошли мы к участковому хирургу. Она даже лицо закрыла:  «Неужели это Маслова?»
                Потом повезла я сестру во Фрунзе – у меня же там квартира оставалась. И вот, надо же так, приехали мы в апреле, а в мае сестра умерла – от камня в жёлчном пузыре. Ей неправильно диагноз поставили – мол, поджелудочная железа больная. Стали ей через день после поступления операцию делать, а уже жёлчь разлилась – камень прорвал. Ничего не смогли сделать!
                Зря были все мои труды…
                Я продала квартиру, переехала в Ташкент, пошла работать в больницу в отделение грудной хирургии, нянечкой. А скоро меня сделали младшей медсестрой. Так жизнь и прошла.
                Никаких секретов долголетия я не знаю. Работала всегда, себя не жалея и вперёд не загадывая. Детей вот у меня не было… Жалеть об этом? Опять же на некоторых детей посмотришь, да и думаешь: «не стоит». Некоторые старушки мне даже завидуют: свои-то дети их совсем заели. Вот скоро Пасха. Я заказало новое платье. Из ситчика. Всё перестирала, перегладила, накрахмалила. Отчистила всю кухню, пойдём, покажу.

                Всё это мне говорила 90-летняя женщина, Анна Степановна Пережигина, которая без стона не могла подняться с дивана, и ни- че- го не видела! Вокруг всё сияло чистотой в её маленькой квартирке на улице Хименко, 14, в Петропавловске.  Блестели стёкла фужеров в шкафу, сияли белизной накрахмаленные салфетки, связанные когда-то руками умелой хозяйки. Я вспоминала свою неухоженную квартиру, и мне было стыдно.

                - У меня же ещё сестра живая, ей 96 лет! – Продолжает рассказ моя собеседница. -  Спрашивает как-то своего сына: «Зачем барана завели?» Он пошутил: «Умрёшь – будет тебе на поминки». Сноха его остановила: «Зачем так шутишь? Не узнать дело – кто вперёд умрёт». Так и случилось – восемь лет уж его нет. У него большая собака была, он всё ей головы бараньи покупал.  А люди не знали, что дляч собаки. Шушукались: «Криминалист, а головы бараньи ест».
                Как живу? В восемь часов утра просыпаюсь, кровать заправляю (наверное, это целая церемония – кровать, как невеста, стоит нарядная!). Поищу себе на завтрак что-нибудь сделать – пельмени часто делаю с куриным фаршем. Потом делаю то, что с вечера надумала. Сегодня хотела стёкла почистить, да солнце горячее – не буду (на стёклах – ни пылинки). После обеда – когда как. Врачу говорю: «Что со мной? Аппетитом не страдаю, температуры нет, а вся больная. И в туалет ходить – проблема».
                Раньше у меня нога кривая была. Поломала в Ташкенте, когда пришёл состав с ранеными. Тесно было. У нас с другой женщиной раненый на носилках, она мне говорит: «Сдай назад!». А сзади  лежали  другие носилки, вверх ножками. Я оступилась, упала, и копчик сломила – перелом, ушиб. Слжили, да  неправильно срослось И так жила несколько лет.
                Рухман, доктор в мединституте, занимался этими проблемами. К нему всегда большая очередь была. Я попросила профессора, с которым работала, он поговорил с Рухманом, и мне исправили.
                Замуж можно было выйти, да у меня ничего не было. Тогда деревенские понятия были у всех – замуж идти, надо перины, подушки, половики тканые, полотенца навышитые иметь. А у меня не было. Пока всё завела – время ушло…
                Фёкла-сестра у нас ни на кого не похожа была. Два брата и я – похожи, некрасивые, леревенские, а она – ни на кого.  Ни на отца, ни на мать. Красивая! «Выебёнок» её иногда звали. Может, и не наших кровей – отца-то подолгу дома не было. А кто говорил – на Костю, дядю, похожа. Он в церкви пел…
                Была она добрая, весёлая. Все вещи, что из-за границы привозила, раздавала родне. Помните, я говорила – её в богатую семью взяли? Старший сынок Костя трёх лет от дифтерита умер, а муж и двухлетний Дима – от оспы. Больше Фёкла  замуж не выходила – а как, когда «сидишь на колёсах» - всё время в разъездах?
               Девушка ли я? Нет, конечно. Двадцать лет я встречалась с мужем подруги – и никто не знал! «В своём лесу сырость не разводят»… А теперь всё – в далёком прошлом…
               
               Давно нет и Анны Степановны, и её последней сестры… И только эти страницы хранят память об их  жизни…  Мне удалось найти её родню, они были рады, что я описала жизнь Анны, и с благодарностью приобрели книгу - не дешёвую.

              На фото певица Тамара-ханум со своей камеристкой Фёклой, которую она звала Марией.