Ностальжи

«Нельзя войти в одну и ту же реку дважды»…
Кто это сказал? Гераклит? Да какая разница!
Он ведь имел в виду физическое действие,
которое потом умные головы возвели в ранг
философской доктрины.
А в памяти своей мы вольны войти куда угодно,
и сколько угодно раз. Была бы только ПАМЯТЬ!

«Поэтом можешь ты не быть…»
Некрасов
Можешь? Правда? Ах, как жаль!
Я

Я никогда не вел дневников. От лени? Да нет, наверное. Просто – не вел.
Все хранилось в моей памяти, на том самом чердаке: и люди, и песни.

Вот несколько эпизодов из моей старой туристкой жизни.
1.
Мы шли по правому берегу Тургусуна. Был конец марта 1965 года. О всяких там праздниках Наурыз если кто из нас и знал, то только понаслышке. Так что топали мы за свои отгулы (делить отпуска на части тогда еще не было принято).
Нас шестеро: 5 мужиков (а как же! Мне ведь было уже почти 19 лет – мужик, блин!), и Тома Сидорова. Ну, остальные, правда, были постарше.
Солнце припекает, жарко даже. Штормовки едут на нас, засунутые под верхние клапаны рюкзаков. Ближе к берегу – ровнее, но зарослей много, и тропка вьется по краю осыпи, то взбираясь повыше, то снова падая почти до уровня воды. А воды нынче много: весна ранняя, и снег тает обильно.
Остановились покурить. Рюкзаки не снимаем, только сгибаемся так, чтобы плечи разгрузить. Двое у нас некурящих: Тамара да Гоша Косицин. Остальные – наслаждаются дымком незабвенной «Примы». Курим не спеша. Перекур – законное время отдыха для ног, а им не сладко приходится на осыпях-то!
И вот Гоша, поскольку не занят перекуром и оглядывается вокруг, произносит этак буднично: «А вон – медведь стоит!» Сигареты вдруг стали невкусными… Ну, пригляделись – пень-выворотень растопырился! Ни дать, ни взять – мишка на задних лапах стоит, передние поднял выше пупка… Похихикали, конечно, но – как-то негромко, не в голос, и приготовились трогаться дальше. Как вдруг Тамара – дрожащим тонким голоском, который ей, вообще-то, не свойственен был: «А-а в-о-о-о-н и пр-а-авда медве-е-е-едь!»
И точно: стоит мишка метрах в 25-и! Если вы в зоопарках медведей видели, то этот вовсе не так импозантен: весь в репьях, шерсть клочьями, какого цвета – и не поймешь вообще! Рано медведю еще из берлоги вставать, да видать вода подняла.  Шатун. Самый опасный. Летом он от людей подальше держится, а этот – голодный, жратвы ведь еще нет толком. Стоит, зараза, и на нас пялится, башкой туда сюда водит, принюхивается… А мы – мы молча передаем по цепочке Завьялову, что ближе всех к зверюге оказался, наше единственное оружие – охотничий топорик за 2р70к.!
Надоело мишке так стоять, (а может запах от нас ему приятным показался?), а только опустился он на все четыре, и к нам легонько так вроде прыгнул… и сразу вдвое ближе оказался… Тут Тамара как завизжит!!! И у нас вдруг голоса прорезались, один другого громче орем! Мишка повернулся, и – в лес! А мы, не переставая орать – в другую сторону.
В общем, дальше мы без единого перекура за 4 с половиной часа 25 км по осыпям отмахали (это – с рюкзаками!)
Хорошо пробежались!

2.
Начальник нашего сборочного цеха на Усть-Каменогорском «заводе СанТехИзделий» Завьялов Сергей Корнилович (вообще-то по паспорту он был Терентий, но терпеть не мог этого имени), был заядлым туристом. И в 1966 году задумал поход в честь 50-летия Октября. Тогда под такую «шапку» можно было многое пробить у власть предержащих: и деньги, и отпуска, и пропуска в погран-зону. И пробил!

План похода был такой: 5.07.66 надо высадиться в районе лесопилки, куда можно добраться от Медведки, что немного не доезжая до Катон-Карагая, на лесовозе. Поход был рассчитан на 20 дней, с первопрохождением неслабой горки под названием Беркут-Аул, что в Катон-Карагайском районе, на вершине которой нужно было водрузить бюст Калинина. Затем выйти на речку Путочную, пройти берегом до впадения ее в Курчум, перейти Курчум и через перевал выйти на оз. Маркаколь в районе Нижней Еловки. А конечным пунктом пешего маршрута был Мотобай (поселок на другом берегу озера Маркаколь), где нас до 25.07.66 должны ждать сплавщики леса. И водой добраться до… В общем, вернуться в город.
Группу Завьялов набирал сам. В нее вошли 11 человек: Сам С.К., Гоша Косицин, Адольф Гюппенен, Женя Бербеницкий, Саша (не могу вспомнить фамилию!), я, Надя Квятковская, Лариса Сироткина, Тамара Сидорова, Рая Фатеева и Люся Шмелева.

У меня был довольно хороший по тем временам рюкзак. Не «абалак», конечно, но и не «шарик». И крепкие ноги. Так что при росте 170 см и весе 57,7 кг я мог довольно прилично ходить с грузом. А груза набралось весьма и весьма! О сублиматах приходилось только мечтать. Сухари, конечно, насушили заранее, да только все равно – впереди по крайней мере дней десять «ненаселенки». А кушать что-то надо. Ну, и одежка, обувь, кое-какое снаряжение, ружье (ИЖ-18, «бескурковка» одноствольная 16-го калибра) да патроны к нему… В общем, прилично. Чтобы не маяться с патронташем, я на свою самодельную штормовку нашил гозыри, как на черкеске. Оказалось – не зря. Очень удобное и полезное устройство! На левой стороне груди – пять дробовых (дробь «тройка»), на правой – пять пулевых. Остальные – в рюкзаке, в промасленных картонных коробках.
А у Адольфа в рюкзаке ехал еще и 10-ти килограммовый гипсовый бюст «Всероссийского старосты».

Это теперь до кедровой поляны (на высоте 2,2 км примерно. Там теперь во время альпиниад всегда базовый лагерь ставят) натуральная дорога, хоть и грунтовая. Ну, еще бы! Сколько десятилетий под Беркут-Аулом альпиниады проводятся к 9-му мая! А мы шли от лесопилки вверх по слабенькой тропке, которая то и дело терялась. Ну, и взяли немного левее. И вышли к обрыву скальному, метров 18 высотой. Веревка у нас была, 20 м «десятки». Да только пользоваться ею никто, кроме Завьялова, не умел. А обвязок и карабинов вообще не было. Так что пришлось изобретать нечто вроде «дюльфера» (а если точнее, то – «спортивного спуска») с обматыванием конца вокруг вытянутых в стороны рук и через спину. Но спустились все почти без ожогов, как ни странно.
А пока шли вверх, у меня сложилась такая песенка (на мотив популярной тогда «Топ, топ, топает малыш…»:

Топ, топ, топает турист.
На ветру качается, как лист.
Обходя деревья стороной
Тащит он рюкзак большой…
Топ, топ, тянет плечи груз –
Этот, никому не нужный, бюст!
Десять килограммов гипса в нем!
А ведь впереди – крутой подъем!
Топ-топ, топ-топ…
Очень не легки
Топ-топ, топ-топ…
С рюкзаком шаги!
Топ, топ, время не теряй,
До горы скорее дошагай,
И (кто знает?!) может быть, назад
Дело и пойдет на лад?
Топ, топ… скоро доползем,
На Беркут-Аул подъем начнем.
Горка высотою 3 700…
Здесь снега не тают круглый год!
Топ-топ, топ-топ…
Очень не легки
Топ-топ, топ-топ…
На гору шаги!

Да уж… После поляны мы пошли левее, по левому (если с поляны смотреть на гору) крылу. Но у Нади и у Ларисы очень быстро кончились силы (они были постарше возрастом, и поменьше опытом, не успели адаптироваться). Поэтому шли так: я уходил вперед метров на 200-250, сбрасывал свой рюкзак и налегке бежал вниз. Забирал рюкзак у Нади или Ларисы, и маршировал вверх, метров на 200-250 выше своего рюка. Челнок, что называется.
Добрались, наконец, до «левого плеча». Там оставили Надю, Раю и Ларису, а остальные пошли почти налегке (если не считать бюста, конечно!) к вершине. Но не в лоб, и не по ребру, а с обратной стороны. Это было дальше, но не в пример легче!
Зашли, сложили тур. Укрепили на нем бюст. И тут Корнилыч нас всех удивил, достав откуда-то массивную пластину из нержавейки в форме пятиугольника и стойку для нее, тоже из нержавейки. А на табличке были выгравированы наши 11 фамилий с инициалами и еще «июль 1966 года»! Поставили и табличку.
Много позднее, уже в 1977 году единственный в то время наш мастер спорта по альпинизму Виталий Балюкин нашел меня (единственного из всех, кто продолжал ходить в горы) именно по фамилии на этой табличке. И подарил мне, как первому, кто побывал на «Беркуте», новенький «абалаковсий» рюкзак.
Я не знаю, сто;т ли еще наша табличка на вершине. А бюст, хоть его и пытались подновлять, давно уже рассыпался…

Теперь дело, действительно, пошло на лад, потому что мы шли вниз по «задней» стороне горы, к речке Путочной. Но… приключения только еще начинались!
 В тот же вечер мы вышли к юрте. Настоящие… нет, не «казахи», конечно, ибо такой нации в истории никогда не существовало, настоящие кочевники – очень гостеприимный народ. Нас приняли, как родных: накормили, чем бог послал, напоили вкусным кумысом, усадили на удобные места. И вдруг – выстрел!!! По звуку узнаю свое ружье. Выскакиваю, и вижу совершенно ошарашенного парня, который с ужасом смотрит на мое дымящееся ружьё в своих руках. К счастью, ствол смотрит в сторону реки, где, по идее, никого живого не должно было быть. Объясняет, что только хотел посмотреть, заряжено ли? Увидел в стволе патрон, и захлопнул ружьё, а оно само выстрелило! Беру у него ружьё, перезаряжаю, и показываю, что ничего не происходит, если не нажать на курок. ВЫСТРЕЛ!!! Но ведь я на курок и не думал нажимать мать-мать-мать-мать! В общем, оказалось, что от снегов и тепла затворник заржавел, и при закрывании ружья боёк просто сам по себе срабатывал.

Путь по Путочной ничем особенным не запомнился, кроме высочайшего травостоя. Зонтики борщевника и болиголова колыхались над головами на высоте 220-250 см. Я иду первым, раздвигая перед собой ружьем стволы (стеблями и не назовешь ведь!) трав-великанов. Конная тропа заросла настолько, что приходилось нащупывать ее ногами. Часто попадались медвежьи следы и свежий помет, но шли мы шумно, и мишки предпочитали своевременно убраться с нашего пути. Но на всякий случай в стволе был пулевой патрон. У Женьки Бербеницкого тоже было ружье (курковка 32-го калибра), и тоже – с пулей в стволе.
И вдруг чаща расступилась, и перед нами – большая луговина, а на дальнем ее конце – явная пасека! Урра! По всем приметам – это устье Путочной при впадении ее в Курчум. Значит, до Маркаколя осталось не больше 2-х дней, а если повезет – то и за день можно дойти! И сразу прекратился накрапывающий уже вторые сутки дождик, и солнышко… Как это банально звучит: «солнышко из-за тучи выглянуло, и позолотило янтарные стволы сосен-великанов»… А ведь это – действительно так! Именно – позолотило. И, действительно – янтарные.
Откуда только силы взялись? Чуть не бегом выкатываемся на луг, а там - там, под ногами,  клубника! Да какая! Падаем на колени, и, едва успев сбросить рюкзаки, жадно лакомимся огромными (в горлышко фляжки не лезет!) сочными и спелыми ягодами. и тут… слева, с пригорка, раздается яростное «Мммуууыыыы!» и на нас мчится здоровенный бык! Недолго думая, скатываемся под откос к воде. Бережок не очень высок, метра полтора, но – крут. Так что бык останавливается. Мычит, землю роет копытами, но на наши крики и броски камней не реагирует, скотина! Еще бы! На пригорке – штук 15 коров. Морды жующие подняли, наблюдают, как их мужик геройствует!
Что же делать? Так все хорошо было, и вот, на тебе!
Как вдруг Адольф, подобрав какую-то дровину, с криком «Ура!» выскакивает на откос, как солдат из окопа в атаку! А ведь действительно – в атаку! Потому что бык резво разворачивается и дает деру! Адольф бежит за ним, размахивая своей дубиной, а мы на карачках выползаем на луг. Да так на карачках и остаемся: клубника же! Стоишь на коленях, и ешь, ешь, и складываешь кто во что горазд, а стоит переставить колено – оно уже мокрое от раздавленных ягод! Во, урожай!
Поглядываем на Адольфа. Тот метрах в 50-ти  по земле ползает, что-то кричит, и рукой призывно машет. Что кричит – за шумом реки не слыхать. Вроде, на клубничную поляну нарвался, да ее, клубники, и здесь полно. Он нам машет, а мы – ему!
Обидчик же наш, бычок-сементал четырех-летка, центнера под четыре так это, до своих коров добежал. Постоял, о чем-то с ними посоветовался, и, потихоньку сначала, а потом все резвей – к Адольфу. А тот все не встает. Тут у меня и у Завьялова в голове что-то щелкнуло, видать! Я схватил свое ружье, С.К. –палку, и бегом к Адольфу! До сих пор понять не могу, как я на бегу умудрился вместо пули дробь зарядить. Бычок нас явно опережал, так что я метров с пятнадцати всадил ему в холку весь заряд! Ну, не понравилось ему. Затормозил. И – обратно к стаду трусцой!
Оказалось, Адольф в пылу погони в какую-то рытвину угодил и вывихнул ногу в колене.
Как выяснилось вскоре, хозяином пасеки был кержак. Не только в дом, даже во двор нас не пустил. А чтобы молоком и медом разжиться, мы ему все здоровенные комли (под метр диаметром) клином и кувалдой перекололи. Четыре дня там простояли, пока у Адольфа опухоль спала и нога шевелиться начала. Разгрузили мы его рюкзак, оставив бедолаге только одеяло. Костыль он себе сам смастерил. Из графика, естественно, выбились. Но хуже всего – припасы подошли к концу. И сигареты тоже кончились.

Перешли перевал на Маркаколь. И попали в плотный, как вата, туман. Вдруг слышим – копыта! Всадник. Пастух, наверное. А вдруг – курящий? Кричим в туман, а голоса вязнут. Вот низом – звук проходит, а на уровне головы – ни малейшего отклика! Вскидываю над головой ружье, и – ба-бах в воздух! Только вот эффекта было два, и оба – неожиданные: 1. Ружье я к плечу не прижал, держал одной рукой. Отдача так дала мне стволом по голове, что я запомнил навсегда: так стрелять нельзя! 2. Понизу, под подушкой тумана, услышали мы дробный стук копыт. Удаляющийся.

Лежит вся наша группа  вповалку на заброшенной МТФ (молочно-товарной ферме), в шести километрах от Нижней Еловки, на пологом и заросшем камышом берегу озера Маркаколь. Сигарет нет. Из всех продуктов – горсть перловки, соль, и много лаврового листа.
Мне удалось подстрелить пару тощих уток, и компания несколько ожила. А потом я сходил в деревню, и принес полторы буханки домашнего хлеба (заводского туда никто и не возил), три фляжки молока и, главное, по две пачки сигарет на каждого курильщика!
Хлебом и молоком снабдила сердобольная пожилая женщина, увидевшая меня в сельмаге, грустно разглядывавшего пустые полки. Ни консервов, ни хлеба, ни мяса… И муки нет – кончилась (ее-то местные сразу разбирают, как только привозят!). Ну, а мясо? Да кто ж его сюда повезет?
На вопрос: «Откудыва такой?» отвечаю – «Из города».
- Из Катона, что ль?
- Нет, из Усть-Каменогорска.
- И-и, милай! Куды ж тебя занесло! Узнав, что я далеко не один, повела к себе домой, накормила, да и снедью снабдила. Это вам – не кержацкие порядки! От денег отказалась, но я тайком от нее ее мужу трояк все-таки всучил.

Когда пришли в Вехнюю Еловку, выяснилось, что все рыболовные суда сейчас «в море». И придут не скоро. В этом озере водится единственная в мире рыба – ускуч. И рыбный промысел – это все почти, что связывает маркакольцев с «большой землей». Естественно, мы рассчитывали попасть в Мотобай на каком-нибудь судне, потому что пешком никак уже не успевали.
Но вот – облом. Нужно возвращаться в цивилизацию пешком.

Местные нас уверили, что до избушки объездчика, что стоит за перевалом, мы доберемся часов за 8-10. В общем – пораньше выйти, и засветло прийти под крышу. А там уже до Катона недалеко. Только вот они, местные, через этот перевал хребта Сарым-Сакты на лошадях ездят. А мы – не лошади, хоть и вьючные.
Вышли рано, еще семи не было. И кто бы знал, что Сарым-Сакты – не один перевал, а четыре!? Правда, терять высоту на все 2 км не приходилось, но спускаться по серпантинам конной тропы, перебредать очередной ледниковый поток, а потом снова лезть вверх… маленький привальчик с полукипяченым чаем и куском сахара облегчения не принес.
Тем временем стемнело.
А конфигурация тропы такая: Если повернуться спиной к скале, то это не очень-то удается – рюкзак мешает, в стенку упирается. У нас два действующих «китайских» фонарика. Если светишь прямо под ноги, то – вот она, тропа. Но если отводишь луч чуть дальше от стены, то тоже видишь тропу (ту же самую!) но – метров на 5-8 ниже. Серпантин так серпантин!
Адольф еще плохо на ногах держится. Оступился и разбил очки. Достал запасные, а в них стекла темные, хоть и с диоптриями. Уверял, что так лучше видно, чем вообще без очков.
В двенадцатом часу ночи по цепочке передают: «Надя Квятковская ногу подвернула!». А в ответ шепот «Ну, слава богу!»
Устраиваемся на ночлег на ледниковой морене. Палатки (у нас 2 4-х местных) поставить не можем: нет стоек. (Штатных, металлических стоек мы и в глаза не видели!). Те деревяшки, что с собой тащили, все на костерок ушли. А здесь, на морене, только камень и лед. За водой пришлось спускаться по крутому откосу почти на 8 метров. А ветрище снизу, со стороны Катона, свищет такой, что вертикально стоять не получается. Натурально на струе лежишь с креном градусов 20 от вертикали! Мы все мокрые после многочисленных бродов через ледниковые ручьи. Натягиваем на себя все, что только есть в рюкзаках из одежды и носков. Но натягивается не всё. Я еще удивлялся, как наши женщины умудряются все время что-нибудь порвать? На каждом привале что-то шьют! А это они штаны свои ушивали, чтоб не сваливались. Вот теперь под эти, ушитые, ничего и пододеть не могут!
Расстилаем палатки впритык и начинаем укладываться. Спальник есть только у Завьялова, у остальных – одеяла разного достоинства. С.К. ложится с наветренной стороны, а остальные – вплотную друг к другу, подтыкая под себя свое одеяло с наветренной стороны и выпуская «по ветру» сверху на соседа то, что осталось. Этакая чешуя получается! Только вот места почему-то на всех не хватает. Странно: в палатках – хватало, а на расстеленных – не умещаемся! Но постепенно все ворчание и недовольство стихает. Спим.
В шесть утра привстаю со своей неудобной лежанки. Вот те раз! С вечера еле уместились, а сейчас места еще человека на четыре хватит! Пересчитываю народ. Да все на месте! Просто от холода так друг к другу прижались, что и место свободное появилось.

Теперь идти легче. Подъемов практически нет. И вот завиднелась кромка леса, а там будет все: дрова, крыша над головой, днёвка… Вот только на пути ледниковая речушка. Ширина – метра 3 с половиной, но глубину не определишь: вода-то чистая, да струи так свиты, что стали непрозрачными. Вскоре находим «мостик». Бревно, не слишком толстое, перекинуто через поток, а на верхней поверхности выдолблен желобок, чтобы, значит, не так скользко было. С ружьем наперевес перехожу на ту сторону, беру ружье за конец ствола и протягиваю Гоше приклад. Две вытянутые руки и ружьё образуют подобие перил, и вся группа успешно переправляется. Нет, не вся: Гоша еще на том берегу. Что-то мне крикнул, и отпустил приклад. От неожиданности я не успеваю удержать ружье на весу, и приклад погружается в воду. Тут же ствол у меня вырывает из рук! Но через десяток метров мое ружье уже лежит на берегу: на повороте выбросило течением на камни. Даже промокнуть не успело. Вот это течение! Проводим «научный» эксперимент: Один по команде бросает окурок в воду, а другой пытается засечь, где окажется окурок через секунду. Получается – 17(!) м/сек! Ни фига себе! Попытка преодолеть такой поток вброд – натуральный суицид!

Дошли мы до избы, устроили привал до следующего утра. А по утренней росе – вниз, к Катон-Карагаю. И вот он уже виден с ближайшего увала. Скидываем мешки и садимся на перекур. Устали все, как ломовые лошади. Тетки наши постройнели, загорели. Но осталось совсем чуть-чуть, а там – самолет в УстьКаменогорск, и мы – дома!

И о чем же мы говорим на этом перекуре, еще не сделав тот, последний бросок до цивилизации? Ни за что бы не догадался!

Мы обсуждаем план следующего похода, вот!

28.02.16 А. Капустян