О чем молчит сосновый бор. гл. 11 Не судьба...

   Степь, освещенная предзакатным солнцем, алела яркими цветами марьиного корня.
От пруда тянуло прохладой. Настасья со Степаном стояли у березового колка, зеленеющего молодой листвой. Девушка задумчиво теребила в руках травинку. Степан осторожно дотронулся до ее руки.
   - Ну так что скажешь, Насть, пойдешь за меня? Вот закончится посевная, сватов пришлю…
  Настя, помолчав, спросила:
   - Мать с отцом–то твои что скажут?
   - А что они скажут? - загорячился Степан. - Мне  кроме тебя никто не нужен! Поженимся – свой дом построим. Мне, как трактористу, колхоз лесу на строительство выделит. Своим хозяйством заживем. Я тебя в обиду никому не дам!
  Девушка улыбнулась.
   - Ну ладно, я подумаю…
   Настасья была девкой боевой и на селе слыла первой красавицей. На вечерках  выделялась среди других девчат: выйдет плясать в круг, невольно взгляды парней к ней устремлялись, а уж запоет – заслушаешься. От ухажеров отбоя не было. И работницей была хорошей, старательной. Все так и горело у нее в руках.
   Степан Берестов приглянулся Настасье: веселый, красивый, работящий.  И при этом  - скромный, зря ничего не скажет, не хвастливый. Одно смущало Настасью: семья у Степана была зажиточной, дом – полная чаша. Отец его, вернувшись с войны, поставил новый пятистенок, огородил усадьбу высоким забором, соорудил пригоны для скота и за короткий срок сумел сколотить крепкое хозяйство.
   А Настасья с матерью ютились в саманушке, построенной своими руками. Марфа поднимала двух дочерей одна, еле сводя концы с концами. Дети выросли. Старшая, Вера, в прошлом году вышла замуж, и Настасья с матерью теперь вдвоем вели хозяйство. Конечно, уже не бедствовали так, как в послевоенные годы, но жили довольно скромно.
   Зная сварливый характер Зинаиды, матери Степана, Настасья опасалась, что не очень-то та обрадуется будущей снохе. И опасения эти подтвердились очень скоро.

   Весело, с песнями заезжала молодежь в деревню. Запряженные в одноконки лошади бежали легко, словно чувствуя, что и их ожидает передышка после весенних полевых работ. Девчата украсили брички зелеными березовыми веточками и роскошными букетами марьина корня. Настроение у всех было праздничным.

   Настасья вошла в свою ограду; навстречу ей с огорода уже спешила Марфа.
   - Что, дочка, баню топить будем?
   - Будем, мам. А вечером в клуб пойду.
   Они с матерью протопили баню, попарились пахучим березовым веником, и только ступила Настасья на порог избы, как следом за ней залетела Тоня, ее подруга с детских лет.
   - За тобой то ли гнался кто, оглашенная? – проворчала Марфа.
   А та уже торопила Настасью, звала ее выйти на улицу.
Настасья набросила на себя материну клетчатую шаленку и шагнула вслед за подругой в сенцы.
   - Насть, - с жалостью посмотрела на нее Тоня, - я сейчас шла мимо двора Степана. Там у колодца бабы собрались. И мать Степкина с ними. Про тебя говорили…
   У Насти заколотилось сердце.
   - Да не тяни ты! Что говорили–то?
   - Катерина Гребнева тебя хвалила. Хорошая,  говорит,  девка у Марфы выросла. Красавица! А Зинаида ей - Настька, говорит,  замуж не выходит, Степана нашего все ждет. Только не по себе сук рубит. Нам нищенку не надо. Невесту с приданым возьмем!
   Настасья помрачнела, а Тоня продолжала:

   - И бабы наши знаешь ведь какие. Им лишь бы посплетничать. Поддакивают ей: так-так… не ровня ему Настя….
   - Ладно, - вспыхнула Настасья, - пусть сплетничают. - А тетка Зинаида зря меня позорит. Не пойду я сама за ее Степана.

   В клуб Настасья не пошла, спать легла рано. Но сон не шел. Она слышала, как расходилась за полночь из клуба молодежь, как девчата пели частушки, смеялись над чьими-то шутками. Уснула только под утро и проснулась вскоре.
   Настырный солнечный зайчик слепил глаза. В луче света, падающем из окна, плясали пылинки. Настасья наблюдала за ними и думала о том, что надо пойти к председателю колхоза и попроситься на другую работу, такую, где ей не придется встречаться со Степаном. Приняв решение, она немного успокоилась. Встала, позавтракала, натаскала воды из колодца и принялась за стирку.

   В сенях хлопнула дверь, послышались чьи-то голоса. Вошла растерянная Марфа, а следом за нею – сосед, дядя Роман со своей женой Еленой и племянником Петром - невысоким худеньким пареньком, работающим на ферме скотником.  Жил он на соседней улице вместе с младшими братом и сестрой.
   Петру было восемь лет, когда пришло извещение о том, что его отец пропал без вести на войне.  Мать, одна поднимавшая детей, не могла выбиться из нужды. И очередной тяжелой зимой, не в силах уже глядеть на вечно голодных ребятишек, решилась на отчаянный шаг: принесла тайно из амбара, где она работала на переборке зерна, припрятанные ею три килограмма проса. На беду ее, кража была обнаружена сторожем. Догнать Прасковью он не смог, но наутро к ее дому подкатили сани, в которых сидел уполномоченный из районного центра.
   Мать избили на глазах у детей и увели. Просо изъяли. Был суд, где Прасковье определили меру наказания – семь лет лишения свободы.
   Односельчане сочувствовали Прасковье, но время было военное, в подобном тяжелом положении оказались многие. Помочь было просто нечем. Да и чужая беда забывается быстрее.
   Младших детей забрали в детдом, а Петра, которому на тот момент исполнилось тринадцать лет, взял в свою семью дядя Роман.
   Сполна испробовал парнишка горечь чужого хлеба. Дядя-то жалел племянника, старался заботиться о нем наравне со своими детьми, а вот жене его лишний рот был совсем не нужен. Понимал Петр, что у тетки жить – это не под крылом у родимой матушки, постоянно чувствовал  свою зависимость от нее,  ее настроения. Пошлет Елена, бывало, Петра со своим сыном Виктором, который был младше двоюродного брата на год, в бор за шишками. Петр шишки в мешок собирает, а Виктор кидается в него теми же шишками, а домой вернутся – он еще и нажалуется матери: обижал-де его Петр. Тетка на расправу скорая была, не разбираясь, Петра наказывала.
   Через год отдал дядя племянника в рыбацкую артель, что стояла у Селиверстова. Были у них там дальние родственники, с которыми Петр и прожил еще три года, пока не пришло известие о том, что вернулась домой его мать.
   Прасковья забрала из детдома младших сына с дочкой, и Петр, поначалу приехавший домой повидаться с семьей, решил, что должен остаться в деревне. Прасковья была неизлечимо больна и через полгода умерла от чахотки.
   Дети вновь осиротели, но в этот раз повзрослевший Петр брата с сестрой в детский дом не отдал. Так и остались они жить втроем.
   Дядя Роман, который старался помогать по мере возможности старшему племяннику, посоветовал ему жениться.
   - Будет в доме хозяйка – тебе легче станет. И сготовит, и постирает…
   Выбор пал на Настасью. Девушка здоровая, красивая, а главное – работящая. И бедностью попрекать не будет – сама небогата.

    Петр в нерешительности стоял у порога, опустив глаза. А тетка Елена бойко прошла к столу, поставила на него бутылку водки, положила каравай хлеба и проговорила скороговоркой:
   - Вот, Марфа. Ваш товар, наш купец.  Пришли Настасью вашу сватать за Петра. У нас, в деревне, все на виду, поэтому рассказывать про себя не будем. И про Настю все знаем.
   В комнате повисла тишина. Елена обвела всех взглядом и решительно закончила:
   - Если согласна Настасья выйти за Петра – совет им да любовь.
   - Да вы садитесь, садитесь… - засуетилась Марья, поглядывая на дочь, которая, побледнев, стояла, прямо глядя на нежданных гостей.
   - Только уж простите, не собирается пока Настя замуж, при мне еще поживет. Не перестарок, чай, - продолжала Марфа.
   - Согласна я, - вдруг твердо сказала Настасья, повернулась и ушла за перегородку, переодеться.
   - Вот и ладно, - обрадовался Роман и шагнул к столу.
   Марфа заплакала, собирая нехитрое угощение.

   Так велика была обида Настасьи, что затмила разум. Когда опомнилась, поздно было что-либо менять. Великим позором считалось в то время уйти от мужа. Смирилась она со своей участью, появилась какая-то щемящая покорность судьбе.

   Настасье не просто было привыкать к новой  семье. И не только потому, что взвалила на себя груз забот, о которых до недавних пор и не помышляла. Работы она не боялась, да и встретили ее в новой семье приветливо.  Подросшие уже Соня с Толиком  были рады ей, старались во всем помочь.
   Но Настасье словно обрезали крылья, лишили ее воли.
   Каждый день приходила в их дом тетка Елена и,  окинув своим придирчивым взглядом их жилище, начинала отчитывать Наталью: и квашню она передержала, и белье не простирала, и пол не так помыла…. Усаживалась на табурет и следила за тем, как управляется  молодая сноха по хозяйству.
   Наталья терпела. Жаловаться матери было стыдно. Та могла, в свою очередь, поплакаться соседкам, и они уж отвели бы душу, обсуждая Настино неудачное замужество.
   Петр тоже был жене не защитник. Он чувствовал себя обязанным тете с дядей и ни в чем им не перечил.

   Как-то Настасья затеяла стирку. Повертев в руках майку  Петра, всю в дырах,  бросила ее в печь. А сама пошла к матери, забрала у нее нехитрые их сбережения  и купила мужу и своим деверю с золовкой необходимое белье.  Петр был смущен, а Настасья,  изображая беспечность, сказала:
   - Ничего, мы еще так заживем, что нам завидовать будут! Через год-два избавимся от нужды.

   Через полгода призвали Петра в армию. Осталась Настасья хозяйствовать одна. А спустя несколько месяцев у нее родилась дочка, которую назвали Аннушкой.
   Вскоре вернулась она на ферму, где работала дояркой. Аннушку оставляла с матерью.
   
   Однажды по дороге домой встретился Настасье Степан. Они не виделись с того самого времени, когда она так неожиданно для всех вышла замуж. Степан после этого сразу уехал в город, где у него жила старшая сестра.
   Теперь он стоял на дороге, поджидая  Настасью.
   - Здравствуй, Настя, - сказал он и пошел  рядом с нею. – Как живешь?
   Настасья сжала  чуть побледневшие губы.
   - Здравствуй, Степан. Хорошо живу. Зря ты меня здесь встретил. Увидят – разговоры пойдут.
   - Да подожди ты. Послушай, что сказать-то хочу. За тобой я приехал, Настя. Поедем со мной. Я на заводе работаю, там семейным сразу комнату в общежитии дают.
   Степан тронул Настю за руку, торопясь, заговорил дальше:
   - Если за дочку боишься, то зря. Любить буду, как свою. Тебя никогда словом не попрекну. Поедем, Настя. Не лежит у меня душа ни к кому, тебя не могу забыть.
   Настасья молча плакала. Потом, вытерев слезы, твердо сказала:
   - Нет, Степан. Что случилось, того уж не поправить. Я сама без отца росла, дочку сиротить не стану. Не встречай меня больше. Навсегда разошлись наши пути-дорожки, и говорить  не о чем. Видно, быть нам вместе – не судьба…

   Через несколько дней к Настасье  зашла Тоня, принесла последние деревенские новости: Берестовы готовятся к свадьбе, сосватали за Степана Катьку Морозову.
   Морозовых в деревне не любили за жадность и звали Поросеночкиными:  у  всех из их семейства, как на подбор, были курносые носы и маленькие глазки молочно-голубого цвета.
   Настасья, представив Катерину Морозову в фате и свадебном платье, рядом со Степаном, невольно расплакалась.
    - Да не реви ты! – успокаивала ее Тоня. – Мы с тобой навыворот лучше, чем они налицо! Это Степка тебе назло женится!
   Настасья, слушая Тоню, смотрела в окно, на израненное дерево. Накануне мальчишки, стараясь добраться до старого сорочьего гнезда, сломали несколько веток, и их, безжизненно повисших, раскачивал ветер.
   «Вот и я, как это дерево, - думала Настасья. – И меня сломали. Какая-то большая несправедливость со мной случилась».
   Берестовы сыграли шумную свадьбу, и Степан с молодой женой вернулся в город.

   А спустя еще полгода приехал Петр, ему дали отпуск. Аннушка, не знавшая отца,  никак не хотела идти к нему на руки. Ухватилась за мать и смотрела на него настороженно. Тогда Петр    достал большой кулек с сахаром-рафинадом и протянул дочке. Та потянулась ручонкой, ухватила  два кусочка. Второй рукой загребла еще два. Растерянно посмотрела на всех: а как же остальное?  И… открыла рот! Кладите, мол, сюда!
   - Сообразила! - Петр засмеялся. -  Ну  умница!
   На следующий день Петр рассказал Настасье, что пишет ему письма его родная тетя, сестра погибшего отца. Живет она в Казахстане, в городе на берегу  большого озера.
   - Зовет она нас к себе, Настя, - говорил Петр. – Может, переберемся? Там – город, работа есть, деньги платят. А здесь что?  Трудодни…
   Настасья открыла сундук, достала оттуда аккуратный сверток. Развернув газету, показала мужу пачку облигаций государственного займа.
   - Вот на трудодни что дали. Говорят, через несколько лет государство расплатится. А сейчас тяжело стране, помогать надо.
   Петр вздохнул:
   - Это все равно что потеряли…
   - Молока сдавать много приходится, остается себе совсем ничего, - продолжала Настасья. – И яйца отдаем. Каждое утро девчонка приходит, два ведра у нее на коромысле, яйца собирает. Записывает, кто сколько сдал.

   Много раз за время отпуска Петра возвращались они к этому разговору, и Настасья наконец решилась. Петр вернулся в свою часть, а она начала готовиться к отъезду.
   Соня вдруг объявила, что выходит замуж. Настасья отдала золовке в счет приданого свою перину, и та переехала жить в семью мужа.
   Анатолий, которому на тот момент было пятнадцать лет, радовался предстоящему переезду.

   Уезжала Настасья в далекий казахстанский город глубокой осенью. Ветры наполовину раздели желтеющие березовые колки. По ночам уже кое-где проходила полоса заморозков.
   Настасья покидала родные края, не испытывая при этом радости. И природа, казалось, печалилась вместе с нею: зарядили холодные, нудные дожди, словно стараясь разделить ее прошлое и будущее.
   Впереди ждала другая, новая жизнь…


       продолжение следует...