Сердце напоказ

     … Из-за слегка приоткрытой двери по всей квартире разносится: унтер, ауф, аб, цузаммен, аус… Унтер, цузаммен, ауф… Маринка зубрит немецкие предлоги. Зубрит усердно, прилежно. Кажется, обрушится сейчас потолок над ее головой – не заметит, так и будет повторять: унтер, цузаммен, ауф.

     Но если бы кто-нибудь посмотрел в это время на нее! Маринкины глаза мечтательно устремлены в темноту окна, на губах – неопределенная улыбка, руки машинально лохматят кок надо лбом. Предлоги звучат все тише, тише. Но в кухню зачем-то входит соседка, и Маринка с новым воодушевлением скандирует:  унтер,  цузаммен,  ауф… Лукавым глазом косится на вошедшую: видите, учу, да еще как, зря вы говорили – не тем у девчонки голова забита.

     И вдруг два звонка. Минута – Маринки след простыл, только учебник немецкого языка сиротливо скучает в кухне.

     Если вам в эти часы случится проходить по скверу на улице Чайковского, вы можете увидеть ее – в рыжей мохнатой шапке и в белых сапожках. На ее лице отсутствующее выражение, глаза устало опущены вниз, рот крепко сомкнут – слова из него выходят редко и с трудом. Да и попробуй поддержать разговор с человеком, о котором всего-то знаешь, что вчера он пригласил тебя подряд на два танца и проводил из Дворца до дому. А из общественных источников  информация до Маринки доходит лишь один – кино.

     Маринка возвращается домой непоздно. И сразу – к соседке. Забыты недавние обиды.

     - Тетя Паша, он такой необыкновенный. Увидели бы вы, какие у него расклешенные книзу брюки.

     Тетя Паша изумляется:

     - Смотри-ка, уж видно хорошо зарабатывает, раз успел новые купить. Неделю назад ты говорила, что не по моде одет.

     Маринка нетерпеливо всплескивает руками, брови страдальчески лезут вверх:

     - Да не тот, тетя Паша! Тот был с моторного, а это Игорь. Он студент.
Несколько дней тетя Паша слушает рассказы о необыкновенности Игоря. А потом раздается звонок у двери, и ей приходится сбивчиво объяснять, куда делась ее жиличка. Маринка в это время, так же мрачно опустив ресницы, безмолвно ходит рядом с другим парнем где-то у площади Труда. Сегодня это сын директора школы, где она учится, завтра будет мальчишка из соседнего дома.

     Но бывают вечера, когда Маринка не срывается  на звонок, а сидит, притаившись, как мышь, когда очередного воздыхателя встречает тетя Паша. Она объясняет, какое очередное чрезвычайной важности дело увело Маринку из дома, а потом долго ругает  ее  за легкомыслие.

     Маринка защищается:

     - Мне с простым солдатом стыдно по улице ходить.

     - А зачем все лето ему писала? Зачем сейчас с двоими переписываешься?

     Маринка оскорблено фыркает и убегает:

     - К Ласточкиной пойду физику учить.

     Можно легко себе представить, как учат законы Ома. Он сказал. Я сказала. Он пришел. Я не пошла. Потом Маринка возвращается домой задумчивая, недовольная. Ее мучит опасная мысль:

     - Тетя Паша, а сапожки на заказ шьют?

     У тети Паши чуть не вырвалась из рук тарелка, которую она вытирает:

     - Да ты что? Стыда у тебя нет – с родителей столько тянуть.

     Маринка, кажется, на этот раз не слышит ворчания!

     - У Ласточкиной вот сапожки! Раньше на нее никто внимания не обращал, зато теперь у нее парень есть.

     У нее нет недостатка в знакомых. Она даже сама  уже стала в них путаться. Если кто-то заходил в ее отсутствие, Маринка устраивает тете Паше настоящий допрос: в клетчатом или полосатом шарфе, в коричневой или черной шапке?

     Она ведет себя строго, неприступно. Это парням нравится. И они ходят, пока не разгадают истинное Маринкино отношение к своей особе.

     И, наверное, каждый день в школе Марина с упованием  рассказывает подружкам об очередном Игоре или Юрии. Подружки завидуют. А чего-то  несмотря на разнообразие Маринкиной коллекции провожатых, нет в ней, пожалуй, самого главного.

     Семнадцатая весна. Она вовсе не зависит от времени года и смело вторгается в нашу жизнь и дождливой осенью, и в трескучий январский мороз. Но годы пройдут, а останутся в памяти на всю жизнь задумчивый запах сирени, чистота и свежесть первого чувства, первый рассвет, встреченный вдвоем. Первая любовь! Чаще всего ее и не называют так. Она приходит, как праздник, не забывающийся с годами.

     Как-то я спросила у работников Дома бракосочетания, часто ли  бывает, что подавшие заявления не приходят на регистрацию брака. Оказалось, что таких в год набирается несколько пар.

     Подумалось, какая же это травма для жениха и невесты, какие трагедии встают перед ними на пути к самому счастливому дню, надолго омрачая жизнь. К счастью (впрочем, какое уж тут счастье), оказалось, что не всегда это так.

     Нина заходила к нам в редакцию еще тогда, когда училась в одиннадцатом классе. И вот уже второй год она самостоятельный человек. Работает. И вдруг на наших глазах неузнаваемо изменилась. Куда делась милая веселая девочка, светлая и ясная, как солнечный лучик.

     Вместо нее у нас стала появляться томная королева с загадочной улыбкой и таинственным шепотом. Впрочем, тайны свои она берегла не так уж строго, и скоро мы узнали, что у Нины в жизни  произошло  большое событие. Даже два. Нина полюбила человека. Он жил где-то в Архангельске или Мурманске, усердно писал ей письма. Кажется, дело шло к свадьбе.

     А здесь, в Ярославле, появился второй герой ее романа. У него было больше возможностей – мог пригласить ее в кино, на концерт. И она принимала приглашения, уверяя подруг, что ничуть им не интересуется, поступает так лишь из сочувствия к несчастному влюбленному.

     Все-таки, несмотря на сотни километров расстояния, северянин одержал победу над ее сердцем. И ближайшим  своим подружкам, разумеется, под строжайшим секретом было сообщено, что уже шьется белое платье  и назначен день свадьбы. Скоро она уедет. Но через неделю подруги упали в обморок. Нина сообщила им, что она и ее жених подали заявление в Дом бракосочетания

     - Сам сюда за тобой приехал?

     - Нет же, я туда поеду. А заявление писала с другим, из Ярославля.
Нина испугалась, увидев, как от неожиданности побледнели девчата, и стала их успокаивать.

     - Да нет, я не сошла с ума. Просто он так настойчиво за мной ухаживал, что я согласилась. Но пусть он только перевезет мои  вещи из Рыбинска (Нина там временно работала). А на регистрацию я не пойду.

     С тех пор прошел месяц. Чемодан Нине пришлось перевозить самой. Да, в общем-то, и зря она торопилась с переездом. Жених из Архангельска так и не прислал ей ни одного письма, может, узнал о ее заявлении в загс, а, может и не было жениха-то?

     Нина по-прежнему таинственно улыбается, но шепота ее больше не слышно. Никого ее секреты не интересуют.

     В это лето мы некоторое время прожили недалеко от спортивного лагеря одного из наших институтов.

     Однажды мы обнаружили, что у нас появились новые соседи. Чуть-чуть отступя от больших палаток-общежитий,  вырос еще один крошечный зеленый домик.

     Поселились в нем парень и девушка из того же института. Их однокурсники учились плавать, играли в баскетбол, бегали стометровку. Эти двое старательно афишировали простоту и свободу своих близких отношений. Была ли это любовь? Едва ли. Вынесенные на публичное обозрение интимные чувства мельчали, обесценивались, принижались. Недаром, глядя на эту парочку, остальные студенты чувствовали себя неловко и стороной обходили палатку.

     Героям моим от семнадцати до двадцати. Они не ездят без билета в троллейбусе, не забывают здороваться при встрече со знакомыми, они читают хорошие, умные книги и весной покупают подснежники у цветочниц. Но в мире своих интимных чувств они грубы и примитивны. А это неприятно так, как вид черной каймы под лакированными ногтями.

     Юность – совсем особое время жизни. В ней все измеряется большой мерой – и дружба, и любовь, и сердце, и поступки. И оттого так ранит мимолетная обида и так переворачивает жизнь желанная улыбка и ответный заинтересованный взгляд. Твердо верит в эти годы человек – вот эта любовь только одна на всю жизнь, а это коварство – крушение всех надежд. Ненужное усложнение, снисходительно улыбнется Нина. Наверное, целую  теорию о свободе чувств разовьют те двое, из палатки. А Маринка, она, пожалуй, просто не выйдет за порог комнаты, закроет дверь перед тревожным вопросом. Вечером у нее очередное свидание.

     Но, может быть, именно в этом усложнении обыкновенных явлений испытывается характер на верность, настойчивость, на человечность. И, может быть, в этих трагедиях,  над которыми потом улыбнешься, на все годы источник твоих жизненных сил. А если эти годы испытаний чувств пройдут под знаком легкости и простоты, иронии и лицемерия, где потом научится девичье сердце ждать и верить, помнить и любить?

     Юность, 15 января 1966 г.